Арсенал-Коллекция 2012 № 04 (4)

Я помню Лётчик-истребитель Мухмедиаров Владимир Михайлович

Владимир Михайлович Мухмедиаров (послевоенное фото)

Я, Владимир Михайлович Мухмедиаров, родился в Москве, в 1923 году. В Москве я учился, жил с родителями. Родители мои были простые рабочие. Семья была большая, пятеро детей — четыре сына и дочка.

Школа, в которой я учился, была подшефной издательству «Правда». Оттуда и в пионерские лагеря ездил. Примерно в шестнадцать лет я поступил в аэроклуб...

— Вы сами поступили или по направлению?

Сам поступил. Когда я аэроклуб окончил, мне не было и восемнадцати, и потому в училище меня не взяли. Потом зимой 1940 года я стал летать в другом аэроклубе, Железнодорожный аэроклуб.

— Какое образование Вы получили?

Средняя школа и училище. Семь классов я окончил. Среднюю школу закончил уже, в армии, вечернюю. У меня было среднее офицерское образование, и положено было иметь общее среднее.

— В чем заключалось обучение в аэроклубе?

В аэроклубе была программа. Сначала теория, а потом практика. Летали на «По-2» с инструктором — взлет-посадка. Потом пилотаж в зоне: петля, все боевые развороты, виражи. Это с инструктором. А потом инструктор разрешал самостоятельный полет. В заднюю кабину ставили мешок с песком, чтобы центровка самолета не менялась...

— Сколько вылетов Вы выполнили до самостоятельного полета?

С инструктором примерно вылетов пятнадцать. А во втором аэроклубе я уже на шестом вылете вылетел.

В начале 1941 года, наверное, в феврале, приехали инструктора с Черниговского военного училища, проверили, как кто летает, и лучших отобрали в кандидаты.

После этого данные на меня из военкомата направили в училище. В Черниговское училище я приехал в начале апреля.

Медицинскую комиссию я прошел, а на мандатной говорят:

— Тебе, еще нет восемнадцати лет. Поедешь обратно.

Я говорю:

— Восемнадцать мне будет в конце апреля.

— Ну ладно, оставим тебя.

Оставили. Учился я с 1941 года по 1943 год. Когда война началась, учить стали ускоренными темпами, по укороченной программе...

Первое время мы обучались на «И-15бис» и «И-16». Были еще «И-5», но на них не летали, а рулили и учились идти на взлет. С них сняли обшивку с крыльев, чтобы не взлетали. Это из-за того, что у нас спарок «И-15бис» не было.

— Как Вы узнали о том, что война началась?

О войне нам объявили.

Мы с винтовками начали ходить, с противогазами. Начали самолеты растаскивать с аэродрома в лес. Как бы замаскировывали.

Первое время мы ничего не знали. И вдруг смотрим, летит какой-то самолет. На высоте полторы тысячи, не понимаем: чужой или свой. А потом что-то из него посыпалось. Кто-то успел сказать:

— Листовки бросают, что ли?

А потом эти «листовки» как начали визжать...

Немцы для паники на стабилизаторе бомб делали свистульки. Чтобы шуму больше было. Бомбы упали как раз на рулежку. Троих убило, а человек десять ранило.

— А когда это примерно было?

Это было, значит, в июне. Как только началась война, в первые дни...

Их разведчики и до войны на Чернигов уже летали. Я помню как над Черниговом «И-16» взлетел на перехват, но догнать он не смог. «Юнкере» улетел, у него хорошая скорость была.

Через некоторое время нас эвакуировали под Ростов, на полевые аэродромы. Одна эскадрилья была в ст-це Мечотинской, другая — в Егорлыкской. А наша эскадрилья оказалась на станции «Верблюд», это город Зеленоград...

— Вас эвакуировали вместе с самолетами?

Да, с самолетами. Самолеты на платформах, а мы в грузовых вагонах, в которых устанавливали нары...

— У многих училищ самолеты забирали, а у Вас как?

Нет, мы все время были со своими самолетами.

Под Ростовом мы немного полетали, и опять, когда немцы подошли, нас эвакуировали. Теперь уже в Среднюю Азию. Туда многие училища погнали. Некоторые ехали в Баку, а оттуда переправлялись в Среднюю Азию. А мы поехали окружным путем — через Саратов, Сталинград. Ехали зимой 1941-1942 года, долго. Через Казахстан, через Ташкент, приехали в Кызыл-Арват, это в Туркмении. Других училищ поблизости не было.

В Кызыл-Арвате осталась основная эскадрилья, и весь штат училища. А остальные эскадрильи разбросали по полевым аэродромам.

Летали много. Нас стали быстрее готовить по ускоренной программе. Летчики нужны были.

Я училище окончил в 1943 году, вместо четырех лет за два года. Подготовка была слабая. По существу, только пилотирование. Сначала на «И-16». На «УТИ-4» (был такой самолет учебный, спарка) я почти всю программу выполнил. Потом в 1942 году, к нам «Яки» прислали. Их клепали в Саратове.

На «Як-1» я тоже программу прошел, опять взлет-посадка, и в зону на пилотаж.

— Ваше отношение к «И-15», к «И-16»?

Ни догнать, ни удрать...

— А к «Якам» как Вы относились?

Конечно, «Як» намного сильнее был и «И-15», и «И-16». Чувствовалось, уже по тому, как он на взлет шел...

— Какой самолет было легче осваивать, какой сложнее? Какие преимущества были у «И-15»? «И-16»? У «Яка»?

«И-16» — сложный самолет. Он на посадке был очень строгий, и наверху когда пилотируешь, он всегда мог в штопор сорваться. В такой, неопределенный, не пилотажная фигура.

Немцы на нем боялись летать. В свое время по договору наши летчики полетали на «мессерах», а немецким — предложили «И-16». Они полетали и признали его очень строгим.

— Все говорили, что из штопора «И-16» всегда выходил легко.

В основном, нормально выходил. Но иногда запаздывал. Переходит в пикирование, а потом, уже с пикирования, выходит...

«Як» на взлете-посадке был проще, чем «И-16». «Як» садился до критических углов атаки крыла. А «И-16» садился все время на критических углах атаки. Чуть-чуть, немножко переберешь, он сразу валился на крыло...

— Когда Вы попали в училище, в какую форму Вас переодели?

Курсантская форма... Солдатское все, только нашивки и петлицы курсантские. Да, и еще «птички».

— А как кормили?

Кормили нормально.

— Когда под Ростов переехали, там как кормили?

Не особо, но тоже нормально. Летный состав нужно кормить, чтобы он в обморок не упал. Вот в Средней Азии плохо кормили.

— А какие были развлечения в училище: концерты,кино?

В Чернигове был дворец культуры, туда в кино водили. Но это было редко.

— В начале войны Вы знали, о том, что наши бомбили Берлин в 1941 году?

В училище в 1941 году курсанты рано вставали, около динамика собирались и слушали передачи. И вот в 1941 году услышал, что «Ил-4» ходили на Берлин. Восприняли хорошо. Нас-то бомбят, а почему мы не можем бомбить?

Правда, «Ил-4» — это ворона, а не самолет. Но добрались, побросали бомбы. А потом немцы Эстонию заняли, и уже недолетали никакие наши самолеты.

— В Средней Азии Вам сменили форму? Например, панамы выдали?

Нет... Их вообще не было во время войны. Они появились уже в послевоенное время.

В Средней Азии, даже кирзовых сапог нам не давали. Ходили в ботинках с обмотками. Потом где-то произошла катастрофа, посчитали, что во время пилотирования обмотка размоталась, в рули попала... Признали, что в самолет в обмотках садиться нельзя. У нас была одна пара сапог, и как летать, то переобуваешься в эти сапоги — ив самолет.

Кормили в основном рисом. Ну и «шрапнель», мы так называли перловку. Мясное — баранина и верблюжатина. Питания не хватало. Иногда, когда были длительные полеты, давали второй завтрак — бутерброды...

В Кызыл-Арвате жили в глиняных казармах, сами их строили. А крыши соломенные...

А на аэродроме Кодж мы жили в летних палатках, это в районе песков Каракумов, у железнодорожной станции Кодж. Там был один колодец на восемнадцать километров. Потом холодать стало, поставили зимние двойные палатки. Сами мастерили печи с длинной трубой, чуть ли не вокруг всей палатки, так что дым выходил уже холодный... Вот, так и жили...

— А хоть кинопередвижки к Вам туда приезжали?

Кино мы там смотрели, может быть пару раз за все время.

Но я помню артистку Шульженко. Я в первый раз смотрел ее выступление там. «Концерт — фронту», по-моему, назывался.

— В районе Кызыл-Арвата, там же толком аэродрома не было...

Вот там аэродромы были по десять-пятнадцать километров. Там, в Туркмении, ничего не росло, такыры были. Это плоская растрескавшаяся земля, километров на десять. Справа у нас горы были, там Иран начинался...

— А солончаки попадались?

Туда мы ходили, дрова заготовлять для кухни. Рано утром, пока еще солнца нет, ходили в пески — саксаул искали, вырывали их и таскали на кухню. А уж потом мы летали, потому что днем в пески не пойдешь, жара сильнейшая, до сорока градусов в тени.

Был один колодец. Глубина пятнадцать метров. Вода — холоднющая.

Потом мы, наверное, с восьми часов примерно, начинали летать, и летали примерно до одиннадцати. Потом полеты прекращались. Наступал период полного затишья, никакого движения, ничего.

Самолеты мы на половину зарывали, в песок. Опасались сильного ветра, особенно ветра, который назывался «афганец».

На «Яках» программа была короткая: взлет-посадка, зона. Ну и немножко полетали строем.

— А по маршруту?

Полетов по маршруту не было, и стрельбы не было — ни по конусу, ни по щитам.

По-моему, ни в одном училище такой подготовки раньше не было.

— Вы за время подготовки, сколько всего вылетов сделали?

Аэродром Плеханове. Конец 1943 года. На заднем плане виден A-20G

1943 год аэродром Плеханове. Командир эскадрильи Башкиров проводит занятие по тактике

До фронта? Налёт небольшой. В книжке есть. Вот: «У-2», налетал пятьдесят семь часов. «УТИ-4» — двадцать четыре с половиной часа...

Училище я окончил в марте 1943 года. Выпустили группу. Нас вдвоем направили в Саратов, в запасной авиационный полк. В Саратов я приехал за три дня, опять через Казахстан. Аэродром находился в Багай-Барановке. Там в ЗАПе должны были тренироваться... Но мы там бездельничали, потому что не было самолетов, ждали откуда-то самолеты. Потом нас отправили на Ленинградский фронт.

— Вы в каком звании училище окончили?

Младший лейтенант.

— А лейтенанта когда получили?

Лейтенанта получил в 14-м полку. После войны, по-моему.

— Как осуществлялся отбор тех, кто поедет в Ленинград?

Никакого отбора не было. Туда отправляли, где летчиков не хватало. В сентябре 1943 года вызвали в штаб, вручили предписание... Ехал через Москву. Сначала в Кобону, от Кобоны на пароходе. Потом в Марьин нос, и на Финляндский вокзал. В штабе армии на Дворцовой площади получил направление под Волхов.

Опять на пароходе через Ладогу в Кобону, а с Кобоны добирались, кто как может. На машине приехали в «Плеханово». Там стояли 159-й полк Покрышева на «Лавочкиных», и 196-й полк на «Аэрокобрах». Командовал им Андрей Чирков — Герой Советского Союза.

Я попал в 196-й полк. Стал переучиваться на «Аэрокобре». Она с передним колесом, а потому у нее посадка непривычная... Но сначала я летал на «Киттихауке», чтобы ознакомиться с приборной доской. Непривычно: футы, мили... Все время приходилось пересчитывать в голове. Сколько километров, туда-сюда. Посадка такая же, как у «Яка», поэтому летал только ради знакомства с приборной доской.

— И как Вам после «Яка» показался «Киттихаук»?

Барахло... В смысле пилотажа «Як» был лучше. Но оборудован хорошо, радиостанция хорошая, обзор великолепный. Я на нем несколько вылетов сделал. А потом на спарке. Летчиком-инструктором у нас был эстонец. Ему не удавалось лететь на фронт, и он занимался тем, что на спарке вывозил молодых летчиков.

— Спарка «Киттихаук» — это что переделка?

Подробностей не знаю, но, по-моему, переделывали у нас. И когда моторесурс выходил, наш «105-й» мотор ставили.

После нескольких полетов на спарке, инструктор меня перевел на «Аэрокобру».

Познакомился с «Аэрокоброй», сделал как бы взлет, но останавливался, так чтобы почувствовать его на взлете. А потом взлетел, все нормально. Когда посадку делаешь, немножко не добираешь ручку, а потом он сам заваливается на переднее колесо. Обзор хороший, двигатель сзади стоит. По-моему, «Алиссон» — хороший мотор, вот я до сих пор помню, а планер у американцев был перетяжеленный. Вооружение: 37-миллиметровая пушка, два крупнокалиберных пулемета через винт и четыре «Кольт-Браунинга» в крыле. Как дашь очередь, так сплошной фейерверк.

— Разговоры ходили, что «Кобра» в штопор сваливается?

Про это сейчас расскажу.

Все наши самолеты примерно три тонны весили. «Як», к примеру, до трех тонн был. «Лавочкин» три с чем-то. А у «Аэрокобры» полетный вес — шесть тонн. Вооружения много, бензина много. Тяжелый самолет. Мы стояли вместе с «Лавочкиными», но для «Кобр» специально полосу выделили и удлинили. Потому что «Кобре» надо дольше бежать, чтобы оторваться.

Кстати, прилетел как-то командир дивизии Матвеев:

— Что это за самолет «Кобра»? А ну-ка я на него сяду.

И взлетать начал не по полосе для «Кобр», а по той, где взлетали «Лавочкины».

Смотрим: бежит, бежит, бежит, аэродром кончается. Ну, думаю все, поминать будем. Но оторвался, качается, но взлетел.

Кое-как набрал высоту. Сел нормально, зарулил, плюнул и ушел, и не стал ни с кем разговаривать.

Я как-то еду с ним на электричке в Пушкин, там расположен музей 275-й дивизии, и говорю:

— Как же так, — говорю, — Вы чуть не разбились на «Кобре»?

— А Вы не сказали, что щитки-то надо было выпускать перед взлетом?

Чирков ему ничего не сказал, думал, что командир дивизии знает. Он же подчиненный, не дело подчиненному подсказывать...

А в штопор, «Кобра» в любой валилась. Хоть плоский, хоть простой. И садилась очень плохо. Вот мы вдвоем приехали осваивать эти «Аэрокобры», взлет-посадку освоили. Потом мне говорят:

— Ну, давай, лети теперь в зону, попилотируй. И смотри, — говорят, — за хвостом. Потому что немцы рядом. Могут шлепнуть...

Ну и я отпилотировал, сначала виражи, потом переворот сделал, и... что такое, пока очухался, земля уже рядом, а я ведь на трех тысячах был. За переворот потерял аж полторы тысячи. А «Як» за переворот терял шестьсот метров. Думаю, надо же какой тяжелый самолет.

Опять набрал три тысячи... Виражи, перевороты, боевые развороты, бочки... Потом, строем полетал немножко с моим товарищем, с которым прибыл с училища — сержантом Владимиром Павловым. Летал он отлично, хороший летчик был. Но он до фронта не добрался, погиб на «Аэрокобре».

А случилось это на моих глазах: они парой от Волхова летят к аэродрому, высота примерно две тысячи. И ведущий пошел в пикирование; шел, шел, потом раз и очень резко вывел. И тут же как лист стал падать. Командир Чирков кричит ему:

— Прыгай!

Ничего не слышно.

— Прыгай!

Не реагирует.

— Прыгай! ... твою мать!

А тот раз, раз, раз и упал в кусты...

— Фамилию погибшего помните?

Павлов. Он на фото есть, покажу потом[* Павлов Владимир Ильич, 1922 г.р., сержант 196-го ИАП., погиб в катастрофе на Р-39 02.02.1944. Похоронен в Плеханово.].

Он так стремился на фронт... Похоронили его в «Плеханово»...

Инженерный состав долго разбирался, что произошло, и пришел к выводу, что на больших нагрузках детали конструкции регулировки стабилизатора не выдержали. И в результате произошел резкий выход из пикирования и пилот потерял сознание, самолет неуправляемо падал... На «Аэрокобре» много было катастроф...

— У людей, которые воевали на «Аэрокобре» различное, прямо противоположное впечатление. А Ваше мнение?

Для боя ничего хорошего не было.

— То есть Вам он не нравился?

Мне — нет. Но я читал недавно брошюру «Я воевал на «Аэрокобре»» — многим нравился. Но на «Аэрокобре» очень много было небоевых потерь...

— Вы на каком бензине летали? На американском?

Нужен был авиационный бензин «Б-100», а у нас его не было. На нашем «Б-89» двигатель терял мощность, и самолет уже не давал то, что могла дать «Аэрокобра». Но я на «Б-100» не летал, и вообще на «Аэрокобре» я недолго был и в боях не участвовал. Я просто освоил его. И тут меня перевели в 14-й гвардейский полк на «Яки».

— А почему Вы не остались? Вы же уже освоили «Аэрокобру»?

Лётчик Мухмедиаров у своего Як-9У. Апрель 1945 г.

Этот полк стоял, и ничего не делал. Часть летчиков улетела за самолетами в Новосибирск, перегнать на фронт «Аэрокобры», которые пришли с Аляски. Мы здесь ничего не делали. А в 14-м гвардейском полку были большие потери, и меня туда перевели.

Я начинал на «Як-7ТД» — его называли «тяжелый дубовый». Это тот, в котором четыре крыльевых бака. Предназначен он для сопровождения бомбардировщиков на дальние расстояния.

А кончил войну я на «Як-9У». Это с «107-м» мотором. Но ему ресурс был всего пятьдесят часов. И на нем было очень много аварий. На высокой мощности шатуны летели. У нас на нем погиб один летчик уже после войны. У него мотор отказал, над Эзелем. Пошел на вынужденную, а у «Яка» нос здоровый, почти ничего не видно, и он в валун врезал. Летчик разбил голову о прицел.

Я тоже на нем на вынужденную садился. И, когда меня начало бросать, прицел держал. Выдержал...

— Когда Вы перешли в 14-й полк?

В конце 1943 года вроде. В апреле 1944-го, под Гдовом, на аэродроме Чернево меня Свитенко проверил и допустил к полетам на фронт. Мы тогда летали под Нарву, на Тарту летали. А потом под Нарвой бои кончились. И в начале лета 1944 года, полетели на Карельский перешеек. В боях на Карельском перешейке в 1944 году наш полк почти весь разбили. И не только полк, вся дивизия пострадала. Там и Серов Володя погиб[** Герой Советского Союза (посмертно) ст. л-т 159-го ИАП Серов В.Г. погиб 26.06.1944 г.].

На Карельском перешейке мы прикрывали 943-й штурмовой полк. В этом полку воевал дважды Герой Паршин, Георгий. Мы с ними все время ходили.

Стояли мы тогда на аэродроме Майсниеми. Это старое название. Большой полевой аэродром, круглый такой. По одну сторону «горбатые» стояли, мы — по другую. Бои были ужасные... Каждый день. Мы многих потеряли. Когда мы начали, в составе полка было пятьдесят пять самолетов. Кончили — осталась эскадрилья, еле-еле набрали, наверное, самолетов десять. А остальные были потеряны, каждый день, каждый день... Работы было очень много...

В Пушкине находится музей нашей дивизии. На какую-то годовщину я туда ехал в электричке с генералом, бывшим командиром дивизии. Я у него спрашиваю:

— Я, извиняюсь, генерал, но почему мы так много потеряли тогда на Карельском перешейке?

А бывший командир дивизии отвечает:

— Мы всю черную работу вели. Поэтому у нас много было потерь.

Вот так он высказался. Большие потери были в 159-м, 14-м, 196-м полках, еще в 29-м полку, гвардейском. А вот 191-й полк был на «Киттихауках», они мало летали.

— А Вы занимались только прикрытием штурмовиков?

Нет. Мы всю грязную работу, о которой генерал сказал. Когда на перешейке бои начались, я сопровождал бомбардировщики «Ту- 2», а на разведку ходили с «Пе-2», парой сопровождали. Прикрывал войска...

— А «Пе-2» от Вас не убегал по скорости?

Нет, от меня-то не убежишь. Вот на пикировании он убегал. Мы с разведки шли.

— Ну ладно, — говорит, — до свидания!

Ручку от себя — и как пошел... Не догнать, на пикировании он уходит.

— Бывали ли случаи обрыва обшивки крыла на «Яках»?

Я услышал про это в училище, несколько случаев было, обшивки улетали, но у нас не было такого.

Мое мнение, — я много в боях был, у меня двадцать пять воздушных боев, — считаю, что самым лучшим истребителем Второй мировой войны был «Мессершмитт 109 G2».

У нас, в основном, были, как их немцы называли «Русфанер». «Як» ведь наполовину деревянный. И только когда «Як-3» появился, можно было сравниться с «мессером». А у «мессера» двигатель мощный. Он всегда выше, зараза... А раз выше, то у него скорость.

— Может он выше только из-за того, что Вы выполняли какие-то определенные задания? Вам высоту определенную давали?

Давали, но все равно, мы всегда на пределе были. Ходили на пределе, сильнее дашь крен — уже теряешь высоту. А он переходит выше, и там ходит.

— Когда Вы пришли в 14-й полк, как Вас там встретили?

Нормально. Командиром полка был Свитенко, Герой Советского Союза.

— Ну, — говорит, — давай я проверю на спарке на что ты способен.

Взлет, посадку сделали, и написал — «разрешаю полеты на фронт».

— Вы, судя по фамилии, татарин. Случаев националистических высказываний не было?

Никогда ничего не было. И после войны никогда не было.

— ...Во-вторых, Вы один из самых молодых?

Что касается молодых летчиков, вот какой у меня первый вылет был. Командир эскадрильи Герой Советского Союза Зеленое и Вася Деревянкин, командир звена, нам двоим, молодым, решили показать «что, как, куда».

Тогда мы стояли под Гдовом, аэродром Чернево. Взлетели:

— Вот, — говорит, — смотрите, вот там аэродром, и там аэродром. А сейчас, — говорит, — пойдем к Нарве, где фронт.

Полетели, набрали высоту три тысячи, идем к Нарве. Посмотрели, как стреляют на земле, разрывы... Главное для молодого — это держаться за ведущего...

— А Вы у кого ведомым тогда были?

У Васи Деревянкина[* Лейтенант Деревянкин Василий Дмитриевич сбит в воздушном бою в р-не Вуссалми 10.07.1944.]. А второй — Гордеев, у Зеленова.

Мы уже идем обратно, высота три тысячи. И вдруг с земли, — радиостанции у нас плохие были, — но слышно:

— Давайте на Гдов! Бомбят Гдов!

Зеленое говорит по радио:

— У меня двое молодых.

— Приказываю на Гдов!

И действительно — Гдов горит, и там уйма самолетов: «Ю-87», «фоккера». Я помню, как Вася стрелял... Вдруг смотрю: два «фоккера» у меня в хвосте. Я стал отворачиваться, и «фоккера» за мной в вираж глубокий пошли, но у «Яка» вираж покруче будет... Крутились-крутились, над Чудским озером. И стал я уже к ведомому в хвост заходить. Ведущий увидел это, и сразу полупереворот, и они парой ушли.

Я смотрю, раз они ушли туда, значит мне надо в противоположную сторону. Знаешь, не сообразил даже на компас глянуть. Лечу посередине озера к берегу, самолет как бы стоит на месте, берег не приближается. Смотрю, впереди «Як». Я к нему, к нему, а он от меня. С недоверием ко мне отнесся: бывало немцы на «Яках» тоже летали.

Я все же пристроился к нему. Ну и пришли на аэродром Чернево. Сели, зарулили на стоянку. Я спрашиваю:

— А где же Гордеев?

— А вон там в лесу.

Оказывается, его подбили, но он пришел, стал напрямую на посадку заходить, как раз со стороны соснового леса. И в этот момент у него мотор обрезал (вода у него вытекла), и самолет загремел... Затормозился о верхушки сосен и ткнулся... А Гордеев жив остался!

Представляешь, это же в тысячу лет один раз такое дело случится! Вот такой был мой первый вылет на фронт. А потом уже пошло...

Аэродром Чернево под Гдовом, 1944 г. Летники 2-й АЭ. Глинкин Василий, Деревянкин Василий (погиб), Хайдин Борис (погиб), Глазунов Максим, Головин Макар, Зеленое Николай (погиб), Гордеев (погиб), Мухмедиаров

— Зеленова в свое время отдавали под суд за потерю «Пе-2»: он прикрывал группу «Пе-2», но потеряли, что-то около шести самолетов сразу. Вы не в курсе, что там было?

Нет, это я не в курсе. Я знаю, что его как штрафника прислали к нам, в 14-й полк.

Про 14-й полк, летчики говорили, что это вроде как штрафной полк.

Если кто «где-то что-то», то его направляли в 14-й полк на воспитание... Разных ссылали. Присылали и таких «героев», которые к концу войны очень старались остаться живыми.

— Вы что-нибудь слышали о штрафных авиаполках или эскадрильях?

Нет, таких, как в пехоте, в авиации не было. Про штрафные полки и эскадрильи, я не слышал. Если летчик что-то такое серьезное натворит, его посылали в пехоту штрафником.

— А вообще, Зеленое как человек, Вам как показался?

Он очень много вылетов сделал. Но в конце войны хитроватый стал.

В общем, что я слышал про него: в бой особенно не вступал и не жалел ведомых... Ведомый — это же щит, прикрывает его. И щиту в первую очередь попадает. Он ведомых много потерял. Такие о нем разговоры были.

— Первый вылет Вы с Зеленовым сделали, а после этого к кому?

А потом со многими... Но в основном с Максимом Глазуновым. После войны он работал в ЛИСИ — облетывал «Як-25» на заводе в Саратове. Он был хороший летчик, я с ним много летал. Я со многими летал. Кто ведомого теряет — меня к нему.

В 1944 году потери были очень большие. И вроде нужно командиру полка лететь, узнать обстановку, почему такие потери, и не раз слетать...

Но командир полка не летал. А это нехорошо. Люди-то гибнут. Он Герой Советского Союза, но, наверное, устал и сказал себе, что налетался, хватит. Может быть, это и правильно — навоевались. Пусть молодые тоже...

В 1944 году маршала Говорова с шестеркой, шесть самолетов сопровождали в Москву. С аэродрома на Карельском перешейке он полетел на «С-47», мы шестеркой его охраняли до Москвы. Он летал маршальскую звезду получать. Он получил маршальскую звезду, переночевали и опять шестеркой его сюда сопровождали.

— А летали тогда на «Як-7ТД»?

Да, были на «Як-7ТД» — этот самый: тяжелый дубовый...

На «Як-7ТД», и просто «Як-7Т» была 37-миллиметровая пушка и два крупнокалиберных пулемета. В основном они все время так и шли.

Новосибирский завод вначале выпускал «Як-1», потом стал «Як-7» выпускать. И на них ставили 37-миллиметровые пушки, и на «Як-9» тоже ставили 37-миллиметровые пушки. «Як-9», вот этот «Як-9У», со «107-м» мотором.

— А по внешнему виду можно было отличить «Як-9» от «Як-7» с 37-миллиметровой пушкой?

Они почти одинаковые, но можно было отличить: у «Як-9У» снизу, был только водяной радиатор позади пилота, в фюзеляже. А у «Як-7» масляный радиатор под двигателем. Сразу можно было отличить...

— Мы с Вами закончили на том, как Вас гоняли над Чудским озером в первый вылет...

Не меня гоняли, а я их гонял.

— Ну Вы их гоняли. Как дальше Ваша судьба пошла?

Потом мы Эстонию освобождали...

— В Эстонии что-нибудь примечательное случилось? Такого, что бы вот запомнилось?

Когда мы на аэродроме Чернево у Чудского озера стояли под Гдовом, над этим аэродромом 14.05.1944 командир эскадрильи Иван Баранов совершил лобовой таран.

Получилось как. Прилетели наш аэродром бомбить «Ю-88», в сопровождении «фоккеров». «Юнкерсов», наверное, штук двадцать пять и, сопровождение, наверное, двенадцать «ФВ-190».

У нас только одно звено успело взлететь, и бомбы уже сыпались. Ну и сразу в этой куче начался бой. Мы, которые не успели взлететь, с земли наблюдали. «Фокке-Вульф» сверху вот так шел, а наш Иван Баранов снизу, и примерно на сто—сто пятьдесят метрах сошлись друг против друга... Друг в друга стреляют. И оба не свернули...

Ужасно было. Взрыв такой силы! Наш «Як» почти полностью сгорел. А у «Фокке-Вульфа» передняя часть разрушилась, и он на краю аэродрома в лес упал.

— А вообще немцы в лобовые атаки часто ходили?

Это зависело от многих обстоятельств. Иногда в воздушном бою такое положение получается. Ну не совсем лобовое, а сближение под малым углом. Лобовые атаки бывали, но не сходились. Постреляют с большого расстояния, и кто-то свернет. Или наш свернет, или тот свернет. Никто не хочет погибать в лобовом таране, хвост отрубить лучше...

— А что Вам известно о лобовом таране летчика Бибина?

Да, Жора Бибин, был такой.

— А вот Вы про него не могли бы рассказать?

Я не знаю, когда он совершил лобовой таран. Он к нам в полк пришел уже после войны, когда мы стояли на аэродроме под Хаапсала в Эстонии. И он рассказывал. Я с его слов знаю.

Он в последний миг ручку на себя взял. Обычно это плохо, кто ручку возьмет вверх, тот подставляет свое пузо, и его могут прошить очередью. Поэтому обычно все стараются уйти вниз, не подставлять живот. А здесь получилось наоборот...

Лётчики-истребители: Марченко, Иванов, Казадаев, Демичев, Таран

Он рассказывал:

— Я — говорит, — чуть-чуть ручку взял, сразу шум раздался, тряска мотора началась. Двигатель не работает...

Он бывший летчик-инструктор, летал здорово, и с высоты шесть тысяч метров спланировал, аэродром недалеко был от линии фронта. Сел нормально, подошли техники и обнаружили в водяном радиаторе куски обшивки немецкого самолета... В каком полку он тогда служил я не знаю точно. Где-то на Украине... Ему за лобовой таран дали орден Боевого Красного Знамени. Жора умер уже...

— А вообще какое отношение было к тарану?

Таран — это нежелательная вещь, и сам рискуешь, и того можешь не сбить. Например, если просто бой с истребителями, то серьезного повода для таранов нет. Вот если бомбардировщик идет, к нему можно подойти снизу и рубануть винтом по хвостовому оперению. Хвостовое оперение уничтожил, он будет падать. Вот если патронов нет, нечем стрелять, а эту «птицу» нельзя упустить, тогда можно пойти на таран. Но аккуратненько, чтобы самому живым остаться...

— Среди ветеранов бытует два варианта мнения по поводу тарана. Первый вариант, таран — это геройский поступок. Второе мнение: стрелять надо уметь и тогда никаких таранов не надо будет. Вот Вы к какому мнению присоединяетесь?

Стрелять, зачем таранить. Пока есть боевой запас, я буду стрелять...

— Сколько в среднем Вы делали вылетов?

На Карельском перешейке: пять, шесть, семь вылетов даже бывало. Солнце поднялось, мы поднимаемся. Солнце садится, мы садимся.

— Сколько времени требовалось техникам, чтобы подготовить самолет к новому вылету?

Они быстро делали. Я не засекал, ну, наверное, двадцать- тридцать минут, заправят, и боевой комплект.

— А машин-топливозаправщиков хватало?

Всего всем хватало.

— А в дома отдыха летчиков посылали?

В войну отдыха нет. После войны отдыхали...

— А ведь были дома отдыха для летчиков. Во Всеволожске. Именно в войну было. Например, после ранения, либо после тяжелых боев...

Не знаю, я не слышал, чтобы... Ну, если после ранения...

У нас не было этого. Я в основном на Карельском перешейке и в Эстонии летал.

— Вы помните, как звали Вашего техника?

Их много менялось, постоянного не было. Фамилию одного я помню: Павел Терещенко. Они не были офицерами. Они кончали ШМАС — школу младшего специалиста...

— Претензии летного состава к работе техников были?

Никогда. Они очень здорово работали.

— И такого, чтобы недоделали или зарядили не так, не было?

Ну, что ты, во время войны они же сразу под трибунал пошли бы. В штрафную роту. Нет, все четко-четко это работало...

Во время войны, зимой они все ходили с обмороженными пальцами...

— В Вашей летной книжке есть записи: “Сбит «Ме-109», подбит «Фокке Вульф-190»”. Разница между «сбит» и «подбит» в чем?

Ну, если «сбит», значит, было наземное подтверждение.

Если я знаю, где он упал, то туда едет наш представитель, например, адъютант эскадрильи и берет у наземников подтверждение. И тогда уже все ясно...

— А обломки требовалось прикладывать или нет? Или просто запись нужна была?

В полк везут только документ...

А про «подбит», был у меня такой случай. Мы летели с «горбатыми», они штурмовали, мы их охраняли, летим. Смотрю: «190-й» выскочил и обогнал меня.

Я по нему дал со всех точек очередь. Пошел дым, пламени не видел, дым. «Горбатые» это видели. Но он не упал здесь, пошел с черным дымом на снижение, а мы улетаем, и подтверждения не было...

— Поэтому записано как «подбил»?

Да, подбил.

— За сбитый «Мессершмитт» Вы деньги получили?

Я получил. За сбитый истребитель платили — тысячу рублей, а за бомбардировщик — тысячу пятьсот рублей. И еще премию я получил за пятьдесят удачных боевых вылетов.

— А сколько всего сделали боевых вылетов?

Всего у меня восемьдесят пять боевых вылетов.

— А что считалось боевым вылетом?

Боевой вылет — это вылет по заданию, например, прикрытие войск. И даже если боя не было, он все равно считался боевым вылетом. А если был воздушный бой, то записывали еще и воздушный бой, в этом вылете.

Я с разведчиком ходил, и это тоже считается боевой вылет. На штурмовку со штурмовиками ходил, тоже боевой вылет. Короче, боевой вылет — если было какое-то задание.

— А за «Фокке-Вульф»? Не получили?

Он же не упал.

Оказывается, такие же вознаграждения, за сбитые, за боевые вылеты, и у немцев были. Вначале у нас этого не было, потом ввели. Только дали эти деньги к концу войны

— А как Вы «Ме-109» сбивали?

Была очень плохая погода. Облачность была примерно на шестистах метрах. Мы над линией фронта под Выборгом барражировали. Ходили четверкой.

И «мессеров» четверка появилась. То вылезут из облаков, то спрячутся. Немцы хитрые — ищут удобное положение. И как увидит, что стрелять можно, убьет.

А потом смотрю, один выскочил и мне в лоб идет, точнее, под небольшим углом. И как раз мне в прицел. И я по нему со всех точек, как дал... И подумал все, мне конец, я сейчас столкнусь с ним. Но все тихо, все нормально. А потом мне передают:

— Смотри, — говорят, — «мессер» ныряет, горит.

Вот этого я сбил.

— В 1944 году на Карельском перешейке не должно было быть немцев на «Мессершмиттах». Скорее всего это были финны?

Нет. Немцы. Весной 1944 года мы воевали под Нарвой. Летом начали Карельский перешеек освобождать.

И здесь мы встретились с немцами, с которыми воевали под Нарвой. Те же немцы на «фоккерах» и на «мессерах». Они через Финский залив перелетели в Финляндию.

— А с финнами Вы встречались?

С финнами да. Но у них не было «мессеров».

У финнов были «Брюстеры» и еще какие-то «фоккеры», но не 190-е. Их не сравнить с нашими.

Вначале, когда мы начали Карельский перешеек освобождать, они появились. А потом не видно было. Они же тихоходные, такие, как наши в начале войны.

— Ну не скажите, тот же «Брюстер» на уровне «Як-1».

Нет, «Як» существенно лучше.

— По почерку в небе, можно определить, немец это или финн? У финнов ведь были «Мессершмитты», им немцы поставляли.

У финнов свои были знаки: белый круг с фашистским знаком. Но они не попадались. В основном попадались немцы с крестами. Желтые крылья. Кок желтый. Часть хвоста желтая, для того чтобы опознать друг друга. А у наших «Яков» кок белый, и хвост был белый.

— Руль направления, да?

Да, для того, чтобы узнать наш или чужой. На большом расстоянии очертания одинаковые...

— Каков смысл камуфляжа, если отчетливо видны все эти желтые опознавательные знаки?

Они небольшие по размеру были. На консолях желтый цвет сантиметров десять-двадцать, и кок желтый был. На камуфляж почти не влияли.

— В принципе камуфляж работал?

Конечно. На фоне земли, работал. А чей лучше был, наш или немецкий, черт его знает, я не могу сейчас сказать.

— У немцев он, к концу войны, как правило, был серый, темно-серый, светло-серый, да?

Да, а у нас больше зеленого — темно-зеленый.

Камуфляж нужен, чтобы спрятаться на фоне земли. А если снизу вверх смотришь, на фоне неба любой самолет видно, там камуфляж не помогает...

— Многие наши летчики считают, что боезапас был маловат. Вам на бой хватало?

Хватало. На 37-миллиметровую пушку — тридцать снарядов. А про пулеметы я не скажу.

— На каких высотах Вы ходили?

Когда прикрытие войск, в основном, ходили на пяти тысячах метров. На этой высоте мы могли держаться и воевать. Выше уже мощность «105-го» падала.

— Кислородной маской на пяти тысячах пользовались?

Нет, еще не пользовались. Никто не надевал. Возьмешь трубочку, немножко пососешь и все. Кислородная маска мешает осмотрительности. Осмотрительность, прежде всего... Если я его увидел, значит почти пятьдесят процентов успеха у меня... И голова крутится все время...

— А летали с открытым фонарем или с закрытым?

С закрытым. Если откроешь, теряется скорость... Некоторые, открывали фонарь. Например, Дубовик, зам. командира полка. Когда мы поднимались, барражировали, видели, что у него почти все время фонарь открыт. Фонарь полной прозрачности не давал, видимость не особо хорошая была.

— А бронестекла стояли впереди?

Бронестекло впереди стояло. А сзади бронеплита, вот примерно до плеча, а остальная часть была бронестекло, для заднего вида обзора. У нас «яки» выпускались, первое время с заголовниками. А потом бронестекла стали ставить. И далеко, конечно же, плохо видно. Бронестекло такое слоеное такое, и плохо видно из- за толщины.

— Зеркало заднего обзора было?

На «Яках» не было. На «Спитфайере» были.

— Вы летали и против «Мессершмиттов», и против «Фокке-Вульфов», наши летчики говорили, что «Фокке-Вульф» был слабее как истребитель.

Почему «Фокке-Вульф» слабее?

— Вы сами говорили, лучший истребитель «Ме-109».

Ну да. Но сравнивать «ФВ-190» следует с «Ла-5». Оба и с мотором воздушного охлаждения.

— Но почему наши всегда отмечают именно «Мессершмитт» как самый хороший самолет. А про «Фокке-Вульф» говорят, он среднего качества... А немцы наоборот говорят, что «Мессершмитт» уже устаревшая модель.

Но они его усовершенствовали все время.

— Но он все утяжелялся и терял все свои маневренные характеристики. Поэтому сами немцы хвалят «Фокке-Вульф».

«Мессершмитт» был более маневренный в воздушном бою. Если, например, он пошел вверх, то уходил. А «Фокке-Вульф» был тяжеловат. И радиус виража у «Мессершмитта» был меньше, чем у «Фокке-Вульфа».

Единственное преимущество, которое по-настоящему отмечали наши летчики у «Фокке-Вульфов», это большое количество стволов. То есть если уж он попал — значит убил. А у «Мессершмитта» стандартное вооружение три ствола.

В положении, когда пришел в хвост и стреляешь с расстояния метров двести, оружия много не надо. У «Аэрокобры» было семь точек — это даже избыточно. Зачем столько? И стали снимать, чтобы облегчить...

— Взломали эту линию обороны на Карельском перешейке, заняли Выборг, а дальше что?

А дальше в Эстонию улетели, стали освобождать Эстонию. Аэродром был Криково под Кингисеппом. Там стояли с «горбатыми», оттуда летали на Нарву. А потом был аэродром Смуравьево. И сейчас этот аэродром функционирует. Вот оттуда летали тоже в Эстонию, под Тарту, под Нарву. А потом мы сели под Хапсалу — аэродром Унгру.

— А со штурмовиками на одном аэродроме часто сидели?

Да, часто. Это очень удобно на одном аэродроме сидеть, всегда разобраться можно после полета, решить, как будем лететь.

И сразу взлетаешь, и сразу собираешься.

Это тактически очень было удобно.

— Часто проходили обсуждения боевых вылетов?

Да. Когда прилетишь, встречаемся с летчиком, обычно в столовой встречались.

— Часто приходится встречаться с жалобами штурмовиков, о плохом сопровождении истребителями, а порой и просто бросали...

Штурмовиков мы сопровождали все время и никогда не оставляли. Да и как я могу бросить его, если даже питаешься вместе. Сплоченность появлялась... Бросить штурмовиков, — так и под суд можно попасть.

— Но, наверное, до Вас доводили приказы, что где-то кто-то... Вот и Зеленова к вам отправили...

Все могло быть, это же война. Могли и мы много сбить и немцы могли много сбить. Это же война, и какая обстановка сложится, черт его знает.

— Вы видели, как штурмовиков сбивали?

На моих глазах не падали.

Однажды я возвращался подбитый, и «горбатый» шел тоже подбитый. И я к «горбатому», пристроился. Вместе пришли...

— А как Вас подбили?

Мы ходили с дважды Героем Советского Союза Паршиным. Он был ведущий девятки штурмовиков. И мы четверкой, полетели с ними за линию фронта. А когда обратно летели, обычно после штурмовки они над самыми елками, внизу к ним никто не подойдет, а мы идем сверху. Шли обратно по другому пути и нарвались на «Эрликоны». Это малокалиберные зенитные артиллерийские автоматы. В такую катавасию попали... Кругом сплошной фейерверк, стреляют, и маневрировать бесполезно. Везде трассы идут... Ну и мне врезали. Меня сразу перевернуло, я вывернулся, смотрю в консоли дырка. Ну и тут начали меня добивать...

— Сколько сантиметров дырка?

Я в нее целиком пролезал. Консоль почти всю выбили. До бака осталось совсем немного. Если бы туда попали, взорвался бы...

Самолет шел уже юзом, как-то... Они стали меня добивать. В общем, не попали...

Ну, я прилетел, на стоянку зарулил. Дыра — я в нее запросто пролезал. Ну, думаю, отдохну от боев. А утром прихожу, смотрю, а самолет уже живой. Техники поработали. За ночь, пока мы отдыхали, они все сделали. Как зализали непонятно. Вроде ничего и не было.

— Вы нам показывали взрыватель от снаряда или от пули крупнокалиберной...

Это мне врезал «Фокке-Вульф»... В начале боев на Карельском перешейке. Со штурмовиками ходили. Отштурмовали — и домой пошли. Штурмовики внизу, над елками, а я сзади иду, сверху. Тишина, ничего нет... Вдруг в меня шары полетели по кабине. Я автоматически сманеврировал, ногу дал... Повернулся, посмотрел, уже никого нет... В общем, проморгал я. «Фоккеры» на меня со стороны солнца, зашли. Расслабился я, и в это время они мне врезали...

Двигатель работает, самолет летит, но бензином воняет...

Пришел, на стоянку зарулил. Они стабилизатор немножко задели, прорвали фюзеляж и на крыле дырка. И еще смотрю, где щитки — дырка.

Думаю, если я стану выпускать поврежденные щитки на малой высоте, и если перевернусь, то ничего не успею сделать...

И я на малой скорости щитки выпустил на высоте шестьсот метров... Иду, нормально, так пришел и сел.

А головка взрывателя оказалась около бензобака, техник мне на память дал.

Ложимся спать. Снял хромовые сапоги... Только-только выдали хромовые сапоги. Мелкие осколки портянку в кружево превратили, а нога ничего. Абсолютно, даже, царапины нет. Повнимательнее посмотрел и обнаружил на сапоге мелкие дырки. Так и ходил я в этом сапоге.

Вот так, был такой случай.

— Когда Вы атаку пропустили, что видели?

Шары красные полетели. Несколько шаров подряд, около кабины. И четыре шнура пролетели рядом...

— Получается, что трасса и целиться помогает, и подсказывает противнику, что его обстреливают. Трасса прошла, и Вы узнали, что по Вам стреляли, и тут же сманеврировали. А если бы трассы не было, то по Вам еще бы добавили?

Обычно у немцев была одна атака. Метров с четырехсот. С большего расстояния трудно попасть. А с более близкого опасно: вдруг атакуемый начнет разрушаться.

— В вашем полку бывали случаи, чтобы атакуемый немецкий самолет в воздухе развалился?

Про такое и не слышал. Они просто горели, падали

— Вооружение «Яка», 37-миллиметровая пушка и два пулемета, достаточно было? Или маловато было?

В основном в цель из 37-миллиметровой пушки вылетали три, четыре снаряда, а потом вообще ничего не видно. Потому что дым идет в кабину, и ухудшается видимость. Герметизации-то никакой не было. Поэтому только 3-4 снаряда прицельно.

— На какую дистанцию пристреливали оружие?

На четыреста метров.

Занятия по матчасти «Спитфайера». Инженер АЭ, Катин, Мухмедиаров, Артемьев, техник самолета

— У Вас бронебойные снаряды были?

При заряжании чередовали: бронебойный, фугасный, зажигательный и трассирующий. Трассирующий обязательно, чтобы можно было скорректировать огонь по трассе... Так и у американцев было.

— Ветеран рассказывал, что наша огненные трассы в ясную погоду видны гораздо хуже, чем, например, английские. У английских снарядов трассы были дымные, которые видно было в любую погоду.

Мне наши трассы было видно...

— В бою многое решает случайность... В связи с этим вопрос: суеверия у Вас какие-то были?

У меня — нет.

— А в полку? Не фотографироваться перед вылетом или не бриться...

Дело проще — во время войны не было штатного фотографа... Ну, может быть, когда затишье, тогда сфотографируешься. А перед вылетом, конечно, брились...

Но что-то у нас было... Да! Бортового «13» номера не было! «12», и сразу «14». Не рисовали «13» на всякий случай, может суеверный летчик попадется...

— Скажите, а рисунки или лозунги у Вас на самолетах были?

Были любители порисовать. Но рисовали, в основном, уже после войны. А во время войны некогда было рисовать.

Я помню, когда я на «Аэрокобре» летал, на ее фюзеляже был нарисован орден Александра Невского, поскольку летчика таким редким тогда орденом наградили.

— А у немцев Вы, какие рисунки видели?

Видел на фюзеляже «мессера» сердце, пробитое стрелой и капли крови. И еще «капут» написано. Это на трофейном самолете я видел на аэродроме под Саратовом после войны.

— В войну про немецких асов знали что-нибудь?

Здесь на Ленинградском фронте командовал 54-й эскадрой гауптман Филипп.

— А такие фамилии Траутлофт, Новотны?

Нет, только про Филиппа я слышал. Он был ас, и немцы очень берегли его...

— В Эстонии Вы долго воевали?

Когда освободили Эстонию, сели на аэродром под Хаапсалу. Последний вылет оттуда я делал на остров Эзель. Остров был полностью освобожден, но там «аппендицит» небольшой остался, занятый немцами. Вот туда штурмовиков сопровождали. И вот туда прилетели. И оттуда видно Либаву, корабли там стоят. Я хотел посмотреть, пока здесь штурмовали, обстановка спокойная. «Илы» работают, мы сверху. И я повернулся посмотреть, что за корабли. А по мне как дали! Я сразу удирать. Они подумали, что я корабли иду штурмовать, и по мне как шуранули со всех кораблей...На этом все дела кончились. И мы сидели в Хаапсалу и ловили разведывательные самолеты.

— А много их было, этих разведчиков?

Раза два прилетали. Никто даже не дергался, потому что они быстро улетали. Гоняться смысла не было.

— На Вашей памяти по морским целям Ваши штурмовики работали?

Нет, никогда. Это Балтфлот работал, у них свои штурмовики были.

— По наземным целям Вам приходилось работать?

Отдельно на штурмовку мы не ходили. Наша основная наша задача была прикрывать штурмовики.

Но если в воздухе спокойно, то вместе со штурмовиками...

Спокойно цели выбираю. Смотрю, какой-то домик. Я в него из 37-миллиметровой пушки засадил. Видел, как в крышу уходят мои огненные точки...

— Бомбодержатели у Вас на самолетах не стояли?

Нет, не было. И у нас в полку не было такого задания, чтобы бомбы подвешивали. Может быть, в других полках и было.

Но однажды такой случай произошел.

Со штурмовиками ходили передний край штурмовать. Они более-менее спокойно штурмовали. А потом какой-то умник с земли сказал, что на верху спокойно, и приказал нам поучаствовать в штурмовке. А там полно штурмовиков, мы еще туда влезли... Целый рой получился — самолетов сорок, и наши два истребителя столкнулись. Гордеев и Клепиков. В воздухе столько самолетов было, что надо было не штурмовать, а смотреть, как бы не столкнуться. Погибли оба. (По данным ЦАМО: 28.06.1944 г. самолеты мл. лейтенанта Клепикова Алексея Ивановича и сержанта Гордеева Сергея Петровича столкнулись в воздухе над целью в районе Выборга).

— С Эстонии Вас куда перебрасывали? Или там войну и закончили?

Да там войну и закончил, в Эстонии. Там потом и стоял. А потом меня перебросили сюда охранять ленинградское небо на «Спитфайерах». На «Спитфайер» я пересел в 1947 году.

— А когда стало ясно, что Ленинград не сдадут? Как Вы, рядовой гражданин думали?

Блокаду пережили, Дорога жизни появилась. Потом там кусочек появился, стали поезда ходить, привозить в Ленинград продовольствие.

Но кругом все было заблокировано. Почти голод. И летчиков тоже плохо кормили.

А летчика же надо кормить, чтобы он сознание не потерял...

А технарям — шиш. Я в столовой кусок хлеба прихватывал технарю. Знал, что им плохо. Нам еще кое-что доставалось, нас еще поддерживали.

Вот когда на Карельском перешейке бои начались — стало уже почти нормально.

Блокаду сняли... Нам рис давали, а технарям пшенку и перловку. Вот такая разница была.

Мне рис надоедал. Я говорю: — Дайте мне «техническую» пшенку.

— Вы, побывали на Волховском фронте, а там как кормили?

Там было нормально.

Я расскажу, еще один случай. Когда мы были под Волховом, на аэродроме Плеханове, вдруг прилетает гризодубовская дивизия на «Ли-2» — это был отличный ночной бомбардировщик. И вот они ходили на Таллин, на Хельсинки. Обычно они ночью работали. Приходим утром в столовую, они все сидят, нам негде сесть покушать. Вдруг глядим, один экипаж чуть не плачет, сидят пьяные... Мы спрашиваем:

— А что случилось?

Они летали на Хельсинки. «Ли-2» под живот брал четыре бомбы и мелкоту в фюзеляж. Прилетели Хельсинки бомбить, и штурман дает команду, кричит:

— Бросайте бомбы.

Открыли дверь и начали мелкоту спихивать. В это самое время «Мессершмитт-110» в хвост зашел, фары свои зажег, осветил, атакует. И, конечно, командир стал маневрировать. И тут попробуй, удержись. И механик без парашюта с бомбами вывалился в открытую дверь, упал на Хельсинки.

Парашют мешал работать, и, когда выбрасывали бомбы, они парашют не надевали.

Вот они техника и поминали в столовой. Вот такой случай был.

— Как Вы считаете, вообще наши бомбардировщики и штурмовики и немецкие, по эффективности, кто выше был?

Наши штурмовики эффективнее. Как про них говорили: «сгорбились, потому что много работали». Штурмовики были серьезные люди. Но их много и сбивали, и убивали.

— А ударная авиация, наша или немецкая, была эффективнее?

Немецкая была эффективнее, конечно.

Борис Бойко и Владимир Мухмедиаров

— А поясните, почему?

Самый ходовой бомбардировщик был «Ю-88». Он считался тактическим бомбардировщиком. А «Ю-87» считался штурмовик. Но «Ю-87» с «Ил-2» не сравнить. Они только сбрасывали бомбы, а наши штурмовики обрабатывали передний край из бортового вооружения.

— А удары по своим были?

По своим? Про это я читал в газете. Это было во время наступления на Украине, из-за неразберихи. Наши зенитчики перепутали самолеты и по нашим шуранули. И штурмовики свои войска штурмовали... Угрозами наказать виноватых все и кончилось...На моей памяти у нас таких не было.

— А истребители своих сбивали?

Я знаю, что немцы ходили на наших «Яках». И наши на «Мессерах» летали.... Я про это узнал, после того как над Чудским озером пытался к своему «Яку» пристроиться, чтобы он меня домой довел. А он испугался меня... А так, чтобы свой своего в нашем полку такого случая не было.

— Штурмовка истребителями оформлялась приказами?

Нет, это мы сами. Помогали. Штурмовики штурмуют, в воздухе спокойно. И что же, я боевой комплект повезу домой? Зачем я летал?

— Смотрели, никого нету. Пошли на штурмовку и тут на Вас сваливается...

Тогда мы будем драться, что делать.

— А у Вас патронов нет, вы уже все отстреляли?

Рискуешь... Потому, что это же война. Иначе я весь боекомплект привезу домой. Я лучше по немцам на земле выпущу. Цели видно.

— А как Вы узнали, что кончилась война?

Мы за новыми самолетами, за «Яками», полетели с Эстонии в Харьков. К нам прилетели «Ли-2» и забрали нас. Прилетели туда, и, пока там разбирались, вдруг объявление:

— Кончилась война!

Ну и здесь начали все стрелять...

— Вы воевать закончили в Эстонии. Это был конец 1944 года. Вам не было обидно, что люди воюют, а Вы сидите в тылу? Что Берлин Вам не довелось брать? Между собой это не обсуждали?

Безразлично было, потому что кто-то воюет, но всем туда не попасть.

— А за самолетами в тыл Вы часто летали?

Нет, за самолетами другие часто летали. Скляренко Иван, например, летал в Москву. Он рассказывал, что самолеты были на центральном аэродроме, прямо в городе, рядом со стадионом «Динамо». И вот там, в столовой, он якобы видел, как Покрышкин с Кожедубом ругались. Кожедуб говорит:

— Мною сбитые самолеты все на земле, считай — не хочу. А твои — все в воде.

Я летал за самолетами в Харьков, самолеты перегоняли оттуда, когда война уже кончилась. И потом летели через Тулу, здесь в Хвойное садились. Впереди лидер был — «Бостон». Новые самолеты прилетели в Хаапсалу.

— А проблем при перегоне с топливом, с запчастями не было?

Нет, все было хорошо организовано. Перегоняли самолетов двадцать. И все время, куда не прилетишь, все нормально. Все сразу обслуживают, сразу на стоянке ждут.

— Сразу после войны, за несколько лет большое количество аварий и катастроф произошло. Самолетов много билось, известные летчики, Герои Советского Союза погибали... У Вас такое было?

Тогда начали практиковать полеты в сложных условиях. И посадки в сложных условиях. Начали активно использовать приводные радиостанции.

На этих тренировках много бились. Потом еще бились, когда осваивали реактивные самолеты. Я тогда уже на транспортном летал, не успевал гробы развозить. Было тогда такое распоряжение: погибшего надо было отвезти к нему домой. А потом это отменили.

Много билось при освоении «МиГ-15» — двигатели отказывали, и вывод из штопора на нем не простой оказался... Между прочим, мой бывший ведомый, на «МиГ-15» разбился. Попал в штопор...

— В 1947 году Вы получили «Спитфайеры». И как Вы его оцениваете?

Отличный самолет.

У него варианты разные были. Были съемные консоли. И если надо на высоту лететь, консоль добавляли, примерно метра полтора. У нас в основном с консолями были — высотный вариант.

А если на маневр куда лететь, то консоли снимали. Получались такие обрубленные крылья.

— А на каком бензине летали?

Двигатель «Мерлин 66», но летали на нашем бензине, и потому лучших показателей не добивались.

Привязные ремни удобные были...

Система ремней такая: если просто сидишь или плавно двигаешься ремни не мешают, но если резко дернешь, они стопорят движение. Ну, как в современных автомобилях. Полезное качество, чтобы на вынужденной посадке не врезаться в приборную доску.

— А когда летали на «Яках», какими ремнями пользовались?

В основном — поясными. Плечевыми не пользовался. Потому что они мешают, и я уже не могу как надо поворачиваться.

Конечно есть дополнительный риск в случае вынужденной посадки, но на это не обращали внимания. Прежде всего, надо было видеть.

— Обзор лучше был на «Яке» или на «Спитфайере»?

Примерно одинаковый.

— А «Спитфаейры» у Вас как были покрашены?

Так же как «Яки»...

— На «Спитфайере» дополнительные баки использовали?

Не знаю, я ни разу не видел баки, к нам не цепляли.

— Вы стреляли на «Спитфайере»?

Летал, по конусу стрелял.

— А разнесенное вооружение не мешало?

Нет, на «Спитфайере IX» стояли либо четыре пушки, либо две пушки и четыре пулемета.

— Многие летчики говорят, что когда они впервые садились на «Як», у них были проблемы с регуляторами шага винта...

Шагом винта на «Яках» управлял автоматический регулятор. По- моему, «АРВ 41» или «АРВ 44»...

— А на «Спитфайере»?

На «Спитфайере» регулировал я. Ну еще кроме этого стоял и автомат. То есть там можно было и так и так.

— Наша авиационная техника была крайне неприхотлива. А импортная техника более требовательна к бензину, маслам и т.д. Вот Вы такое подмечали?

Да, у нас погрубее было. Вы правильно говорите.

— У «Спитфайера» колея шасси была узкая. В связи с этим, были проблемы при взлете и посадке при боковом ветре?

Конечно, при сильном боковом ветре обычно меняли направление взлета и посадки. Иначе поломается...

— Вы полетали на «Спитфайерах», а что дальше?

Дальше организовали специальную эскадрилью для тренировок зенитчиков. Я на полигон летал мишенью.

— Реально по Вам стреляли?

Да нет. Организация стрельб была такая.

Целились по мне, но ствол орудий на сорок пять градусов в сторону повернут. Поэтому разрывы сбоку. Но по их положению можно судить о качестве наводки орудий. Он говорит:

— Как видите разрыв?

Я говорю:

— Видел разрывы, все нормально.

Я много летал, потому что одни отстреляются, другие приезжают стрелять.

Однажды как обычно я на полигон прилетел, и ходил, ходил, надоело. Ну, думаю, быстрее спущусь. Машину перевернул и пошел в пике вниз. А у меня небольшой насморк был. Как сдавило ухо, зараза. Я глотал, кричал, как обычно в такой момент, но никак воздух не проходил. Из уха кровь пошла. И я попал в госпиталь. Пролежал почти месяц. И ухо отказало. Совсем оглохло. Раньше я еще слышал что-то, а теперь ничего. На медкомиссии мне говорят:

— Ты ж ничего не слышишь? Какой из тебя истребитель.

Поехал в Москву, в специальный госпиталь, там меня списали в транспортную авиацию. Командиром корабля летал. На «Ли- 2», потом на «Ил-14». Разные спецзадания были. Летал по всему Союзу. Даже в Красноводск «Си-47» отвозил. Туда сгоняли все старые самолеты. Там на полигоне старые самолеты на автопилот ставили, и расстреливали ракетами «воздух-воздух» с истребителей, и они в пески падали...

— А обидно не было, что был лётчик-истребитель, а стал «извозчиком»?

А на кого обижаться, на самого себя, на здоровье? Да и транспортная авиация мне понравилась. Ведь истребитель — это циркач. Крутится, все эти фигуры и больше ничего. Мне понравилась транспортная авиация. Я далеко летал. На автопилот поставишь и пошел... Летал в разную погоду. Мне нравилось летать между облаками, и в облаках. Интересно. Внизу сплошная темень, поднимешься, а там солнце и летишь... Красота!

На Дальнем Востоке я летал по Курилам, на Камчатку, Сахалин, в бухту Провидения, это на Чукотке.

— Какой самолет из транспортников больше нравился?

Конечно «Ил-14». Он бокового ветра не боится. Трехколесное шасси, переднее колесо, и ветра при взлете почти не чувствуешь, а «Ли-2» на колеса встал, парусность большая, и начинает крутить. У «Ил-14» и двигатели посильней. Жаль я не успел на турбовинтовых полетать. Меня списали по здоровью...

— А потом чем занимались?

Я уволился с Хабаровска, сюда в Ленинград приехал и устроился учеником по ремонту фотокиноаппаратуры. Мне нравилась эта работа, любил я ковыряться в фотоаппаратах, в оптике.

Интервью: О. Корытов., К. Чиркин

Литобработка: И. Жидов

Материалы с сайта Я Помню/1 Remember Воспоминания ветеранов ВОВ http://iremember.ru/