Аскольд и Дир

Аскольд рухнул в кресло, проговорил отрешённым голосом:

- Есеня меня оставила…

- Нашёл о чём горевать! Знаешь, сколько девушек в Киеве? Мало девушек, бери вдовушек! Каждый год бушуют войны, мужиков убивают, как комаров. Иди и утешай бедняжечек!

- Такое говоришь, брат, что слушать неохота. Есеню я люблю по-настоящему. А она от меня ушла и не объяснила, почему так поступила. Я должен знать, почему… Не представляешь, как я обескуражен. Просто не могу взять в толк, что произошло.

- Она ничего тебе не сказала?

- Даже не захотела назвать причину нашего разрыва. Ничего не понимаю и не представляю, что делать. Посоветуй мне! У тебя такой опыт общения с женщинами! Тебе известны все ходы и выходы!

- Изволь! Мне это не трудно сделать.

- Хочу бежать к ней, просить, умолять, требовать объяснений…

- Ты мужчина. Ты викинг. Разве можно так убиваться из-за женщины?

- Причём тут викинг, если я люблю её?

- Возьми себя в руки. Она оставила тебя, потому что у неё другой мужчина.

Аскольд побледнел.

- Откуда ты знаешь?

- Этот другой - я.

Аскольд немигаюче уставился на Дира.

- Этого не может быть!

- Думаешь, я шучу?

Аскольд посерел. Он беззвучно открывал и закрывал рот, будто рыба, выброшенная на берег. Наконец произнёс свистящим шёпотом:

- Ты не мог поступить так, брат.

Лицо Дира было невозмутимо, на губах блуждала лёгкая усмешка.

- Ну что ты так разволновался? Есеня со мной. И не думай её вернуть. Делать нечего, она полюбила меня. Мне жаль тебя, но она теперь моя.

Всё услышанное Аскольду казалось бредом. У него в голове не укладывалось, что его наречённый брат, который во всем ему помогал, поддерживал во всех начинаниях, которого он спасал от смерти, с которым они сражались плечом к плечу, оказался предателем. Он смотрел на него и не мог поверить.

- Что ты говоришь? Я не понимаю, - наконец произнёс он.

- А чего понимать? Мы любим друг друга, и Есеня ждёт ребёнка от меня. Теперь ясно?

- Но разве так поступают, брат? - горько проговорил Аскольд.

- А что случилось? Она любила тебя? Нет. Вы были просто друзьями. Вы даже ни разу не поцеловались!

Лицо Аскольда залила краска.

- Она полюбила меня, я полюбил её, - продолжал Дир. - Вспыхнула взаимная любовь. Где здесь предательство? Я его не вижу.

- Есть мужской обычай: третий должен уйти…

- Вот ты и уйди! Ты - третий! Третий лишний. Неужели непонятно?

Аскольд долго молчал. Наконец, как видно, придя к какому-то решению, медленно встал и произнёс ясно и чётко:

- Ты - подлец, Дир. Ты мне больше не брат. Я ни на мгновенье не останусь с тобой под одной крышей. Даже в одном городе.

И вышел из горницы.

Дир был настолько поражён его словами, что ничего не ответил.

В тот же день Аскольд уехал в Любеч.

VIII

Как-то к Диру зашёл боярин Вяхорь. Князь недолюбливал его за язвительность и хитрость. Казалось, шагу не сделает этот худой, узколицый человек с острым носиком без пользы для себя, ни с кем не поговорит, чтобы не уколоть чем-нибудь. И сейчас он не ждал ничего приятного для себя, заранее настроился на неприятный разговор.

Но Вяхорь заговорил совершенно по-иному, хотя сначала и не обошёлся без замечаний в его адрес.

- Не с того ты конца начал, князь, свою деятельность в нашем крае, - проговорил он тонким противным голосом, поудобнее усаживаясь в кресло. - Тянет тебя со всеми поссориться, подраться, испортить отношения. Ни с того, ни с сего напал на северян. Городок малый забрал, пользы тебе не столь много, всё равно пошлину в нём не собираешь, твои мытники находятся в Киеве. А врага злейшего и непримиримого получил. Попробуй, сунься на север, в сторону Новгорода, тебя живо укоротят. Вообще где можно северяне тебе будут вредить и гадить, это ты имей в виду.

- Я буду знать, - холодновато ответил Дир.

- А с Новгородом ты вообще глупо рассорился. Стоило из-за женщины поругаться с целым государством! К тому же…

Дир подумал, что боярин будет говорить об их размолвке с Аскольдом, потому что слух о ней разошёлся по Киеву, поэтому грубо оборвал его на полуслове:

- Это не твоего ума дело! Пошёл прочь!

Но Вяхорь будто и не заметил гнева князя, продолжал тем же ровным голосом:

- Интересно устроен человек! Тянет его к противоположностям. Ты не замечал этого? Худому нравится полный, вспыльчивый человек хорошо уживается со спокойным… А я вот, как человек осторожный и осмотрительный, тянусь к бесшабашным людям вроде тебя, князь. Понаблюдал за тобой издали и пришёл к выводу, что смогу пригодиться тебе своими советами.

- В советниках я не нуждаюсь, - буркнул Дир.

- Как знать? Дельные рекомендации всем нужны. Потому что со стороны виднее. Тем более в оценке действий человека, а уж государственного деятеля тем более.

- Ну что же ты можешь мне посоветовать? - скосил на него свой взгляд Дир.

- Многое, потому что ты решаешь обширнейший круг вопросов. Ну, например, как жить с соседними государствами.

- И как же с ними жить?

- Их надо хорошенько знать. Я имею в виду, изучить характеры правителей.

- Это ещё для чего? - недоумённо спросил Дир.

- Чтобы использовать в своих интересах. Если бы тебе был известен характер князя Бранибора, то ты никогда не напал на северян и не стал захватывать Любеч.

- Интересно, интересно…

- Потому что Бранибор - это солидный, основательный мужчина, здоровенный с виду, и как все люди, наделённые большой силой, миролюбивый и покладистый. Но только до тех пор, пока его не затронешь. Ну, а если обидишь или оскорбишь, то считай, что получил врага на всю жизнь. Я совершенно уверен, что нанесённой гобой обиды он не простит тебе никогда, будет при случае стараться отплатить тем же, а может, и похлеще!

Дир надолго задумался. Вяхорь сидел напротив и с интересом наблюдал за выражением его лица.

- То есть, - наконец проговорил Дир, - мне следует опасаться удара со стороны Северского княжества?

- Несомненно!

- Та-а-ак… Ну и чего ещё интересненького скажешь?

- Не стоит протягивать руку дружбы древлянскому князю. Потому что древляне и поляне - вековые враги. Столетиями воевали друг с другом. Древляне более сильное племя, они спят и видят, как бы захватить Киев и утвердиться на Днепре, а полян превратить в своих данников.

- Мне постоянно поступают сведения о нападениях шаек из древлянской земли…

- Так и будет продолжаться дальше, пока их не усмиришь, пока не подчинишь Киеву. Это сделать трудно, но можно.

- И как же?

- А давай прикинем, кто живёт у них по соседству? Целых три племени: радимичи, дреговичи и бужане. Наверняка и их обижал этот лесной народ. Значит, надо поехать к ним, встретиться с князьями, предложить помощь в войне с древлянами, заключить с ними военные союзы, а потом сообща, со всех сторон двинуться к столице древлян - Искоростеню…

- Ловко! - с невольным восхищением воскликнул Дир. - Хитро придумано!

- Никакой хитрости, - скромно ответил Вяхорь. - Просто ты человек нездешний, пришлый, в наших делах мало разбирающийся. А мы родились здесь, выросли в межплеменных войнах, стычках, столкновениях. Мы хорошо изучили нравы и обычаи соседей, знаем характеры наших князей, их заботы, беды…

- Значит, ты советуешь мне начать сколачивать союз против древлян?

- Вот как раз этого я тебе сейчас и не рекомендую делать.

- Почему? - спросил поражённый Дир.

- Живут древляне тихо, мирно, ну и пусть живут. А вот мадьяры прорвались на правый берег Днепра и вышли к реке Рось. Вот это, князь, очень серьёзно.

- Да, мне докладывали, что мадьяры кочуют теперь под самым Киевом.

- Понимаешь, почему они это сделали? По чьей указке?

- Нетрудно догадаться. Мадьяры - данники Хазарского кагана, значит, выполняют его волю.

- Думаешь, хазары забыли обиду, нанесённую тобой?

- Нет, конечно.

- То-то и оно. Так что жди их под стенами своей столицы в самое ближайшее время.

- Надо их опередить. Но как это сделать? У них лёгкая конница, а у нас пешая рать. Попробуй степняка догнать в просторной степи!

- И всё-таки надо прогнать от наших границ!

- Но как?

- Хочешь, подскажу, князь?

- Попробуй!

- Ты опять забыл о соседях. Давай прикинем, кто теперь в соседях у мадьяр? Наши славянские братья - уличи и тиверцы. Они живут по Бугу и Днестру, у берегов Чёрноморья. У них вековая война с кочевниками. И, хотя занимаются земледелием, конники они отличные, закалённые в непрерывных стычках с многочисленными степняками, которые волнами проходили через Причерноморье. Мадьяры для них - очень неудобные соседи! Вот они-то, тиверцы и уличи, наверняка станут надёжными союзниками против мадьяр!

Дир надолго задумался. Потом задал вопрос:

- Сколько запросишь, если предложу тебе должность советника при князе?

- Немного. Рядом с моими владениями раскинулся клин черносошной земли. Крестьяне платят дань казне. Пусть отныне эти владения будут моими.

- Согласен, но помни, что по закону русскому ты не имеешь права увеличивать им ни подать, ни повинности. Ведаешь об этом?

- Ведаю, князь.

- Так что, посылать гонцов к уличам и тиверцам?

- Непременно, князь.

Как и предполагал Вяхорь, оба племени тотчас охотно откликнулись на предложение киевского князя, потому что мадьяры уже опустошали их северные земли. Договорились, что войска соединятся в верховьях Буга, а потом двинутся в пределы мадьярских кочевий.

Вышли в один из погожих августовских дней 864 года. Насколько хватало глаз, расстилались бескрайние степи, заросшие по пояс разнотравьем. Запахи кружили головы, взгляд радовала россыпь ярких цветов. Среди них шли ряды воинов, покачивались островерхие шлемы, шевелился лес пик.

Дир и Вяхорь ехали рядом. Вяхорь говорил:

- Знаешь, князь, о чём речь ведёт большинство твоих воинов?

- О чём?

- А ты не догадываешься?

- Наверно, о доме.

- Нет, в здешних краях один и тот же разговор: какая тучная земля пропадает даром из-за кочевников! Не будь этих разбойных стай, осели бы здесь мужики и такие привольные села построили, такие обильные урожаи получили и упитанный скот откормили!..

- Отгородиться бы от кочевников каким-нибудь глубоким рвом или длинной крепостной стеной…

- Возведён Змиев вал вдоль границы. Он препятствует степнякам на конях врываться в наши земли.

- А почему Змиевым валом назвали? Много змей вокруг водится?

- Нет. Кочевники несут на Русь пожары и разорения, сжигают села и города. Поэтому в народе их часто сравнивают со Змеем Горынычем, из пасти которого извергается огонь и сжигает всё вокруг…

При подходе к Бугу вдали замаячили конники.

- Наверняка мадьяры, - сказал Вяхорь.

- Ты думаешь?

- Не сомневаюсь. Кроме них больше тут некому быть. На Правобережье они всех поразогнали.

- Пока немного. Наверно, разведчики.

- Скоро жди основные силы.

Но Вяхорь ошибся. По-видимому, главное войско было далеко, потому что разведчики привели с собой только около тысячи всадников.

- Далеко ли до Бута? - обеспокоенно поглядывая на приближающуюся конницу, спросил Дир.

- К концу дня будем.

Он поглядел на небо: солнце стояло в зените.

- Немного не успели…

- Ничего, отобьёмся, - уверенно произнёс Вяхорь. - Давай, князь, разворачивай свою дружину навстречу мадьярам.

Вдали взметнулось густое облако пыли, это лавина мадьярской конницы сорвалась с места и пустилась во весь мах.

Дир подскакал к своей дружине:

- По соо-о-тням! Развернуться налево-о-о!

И припустил коня навстречу врагу. Сзади услышал грохот копыт, и грудь наполнилась щекочущим чувством азарта. Он вынул из ножен меч и опустил его вниз, чувствуя, как наливается тяжестью рука.

Ряды вражеских конников подскакали близко и стали разворачиваться назад, брызнув в русов черными стрелами. На открытое сражение с закованной в броню дружиной мадьяры не решились и ускакали в степь. Громыхая железом, некоторое время их преследовали всадники Дира. Но куда там, лёгкая конница быстро умчалась за косогор. Ищи ветра в поле!

- Теперь мы спокойно переправимся через Буг, - облегчённо сказал Вяхорь, когда разгорячённый скачкой Дир подскакал к нему. - До завтрашнего дня они не появятся.

Подошли к реке. Дир решил здесь заночевать. Воины обрадовались отдыху. Тотчас поснимали одежду и кинулись в воду. Над рекой раздавались весёлые крики, взрослые люди брызгали водой друг в друга, баловались как малые дети. Дир тоже не утерпел, бросился вслед за всеми…

На берегу его ждал Вяхорь.

- А ты чего не искупнёшься с дороги? - спросил его Дир.

- Охрану выставлял.

- Это ты правильно сделал. А я купался и детство вспомнил. Оно у меня прошло на Одре. Есть такая река на западе. Мы там рядом с племенем бодричей проживали. Широченная! Песчаные россыпи по берегам бесподобные!

Дир сел на травку, с него текла светлая водичка, капала с волос, носа.

- А по зорькам рыбалка была! - продолжал он. - Ночью завернёшься в кафтан от комаров, уляжешься возле костра, сон крепкий, беспробудный! Утром, только восток тронет зорька, на ноги и за удочки!.. Да, такой вкусной ухи, как в детстве, я никогда не едал… А помню ещё, наловишь рыбы, принесёшь домой, а мать её засолит. У нас в сарайчике шкафчик стоял с дверцами. Откроешь его, а в нос так и ударит запах свежепосоленной речной рыбы. Голова кружится от удовольствия! До сих пор балую себя этим лакомством. Круто посолю, полдня рыба стоит, а потом смываю водой. Кушанье - ум отъешь!

Дир зацокал языком, а Вяхорь с удивлением почувствовал, что от княжьих слов у него потекли слюни…

Сказал:

- Вам повезло, что рядом нет кочевников, не знаете лихих набегов степных разбойников. А Русь постоянно от них страдает.

- У нас другие разбойники - саксы. Вековая вражда, вековая война… Нападения из-за реки, засады, увод в плен… Всего повидали. А полстолетия назад саксы вошли в состав Франкского государства, окрепли и сумели покорить бодричей. Князь Годлав был казнён, его сын Рюрик лишился престола, мотался по морям викингом, сейчас прибился к Новгороду, стал князем.

- Слышал. Только как это ему удалось? Где бодричи, а где Новгород! Это тысячи вёрст друг от друга!

- Рюрик приходится внуком последнему князю новгородскому, Гостомыслу. После смерти Гостомысла на вече стали избирать посадников, но из-за этого начались ссоры и вражда между' различными объединениями бояр и купцов. Ну и без родовой вражды, конечно, не обошлось. Рюрик сумел наладить связь с одной из враждующих сторон, заручился поддержкой и явился под стены Новгорода со своим войском. Я как раз со своей сотней был у него в наёмниках.

- Жестокая битва была на стенах Новгорода?

- Где там! Нападение было неожиданным для посадника… Кажется, его Вадимом звали. Ну и заговорщики, недруги Вадима, подсобили крепко. Так что город был взят почти без сопротивления.

- И Вадим не успел проснуться? - насмешливо проговорил Вяхорь.

- Выходит, так. Правда, как потом говорили, ему удалось скрыться. Так что наверняка там ещё продолжается борьба за власть, бывший посадник не из тех людей, которые добровольно уступают власть.

Помолчали. Вяхорь спросил:

- Значит, Рюрик твой земляк?

- Выходит, так. Только он из славянского племени бодричей, а я из иллирийского народа варангов, или, как нас называют на Руси, варягов.

На следующий день в полдень появились уличи. Вспарывая грудью коня неглубокие воды Буга, так что во все стороны полетели светлые брызги, с того берега устремился князь Одинец. Резко остановился перед Диром, спрыгнул на землю, проговорил весело:

- Здоров будь, князь русов Дир! Добро ли дошёл до наших краёв?

Был он черняв, круглолиц, с внимательным взглядом прищуренных глаз. «Князь неглуп, - первое, что пришло на ум Диру, когда он увидел его вблизи. - Значит, можно быть спокойным, на рожон не полезет».

- И тебе доброго здоровья, князь уличей Одинец, - ответил он и пожал жёсткую, словно деревянную, ладонь. - Была у нас стычка с передовыми отрядами мадьяр, но они не стали принимать боя, ускакали в степь.

- Ничего, никуда не денутся. Прижмём к Днепру, придётся им или бой принимать, или пойти на переговоры. Тогда продиктуем свои условия.

- Тиверцы следуют за тобой?

- Скоро будут.

К вечеру подошли тиверцы. Войско переночевало на берегу Буга, а утром двинулось к Днепру. Шли не спеша, далеко раскинув вокруг разъезды. В пути убедился Дир, что правильно говорил Вяхорь об уличах и тиверцах, как отличных наездниках. С конями они управлялись не хуже степняков, в степи чувствовали себя как дома. На другой день появились мадьяры, начались сшибки отдельных отрядов, некоторые схватки перерастали в небольшие сражения. В войсках нарастало нетерпение, бойцы рвались побыстрее встретиться с врагом лицом в лицо.

Утром второго дня пути стало ясно: предстоял большой бой. Впереди располагалось большое войско мадьяров, состоявшее целиком из конных подразделений. К Диру прискакал озабоченный Одинец. Сказал, не отрывая взгляда от противника:

- Мадьяры норовят смять врага первым натиском. Наносят удар всей массой конницы. Дрогнем - считай пропало. В степи спасутся немногие. Надо подумать, как построить наши войска.

- Я встану в центре, - ответил Дир. - Мои закованные в броню воины отразят наскок лёгкой конницы мадьяров. А ваше дело с тиверским князем - обеспечить крылья моего войска, не дать противнику ударить в бок и в спину.

- Не сомневайся! У нас лихие наездники, умеют биться со степняками, все их повадки знаем!

Дир поставил пеших воинов в пять линий, сзади них поместил свою дружину на случай непредвиденных поворотов, которые так часто бывают в сражениях. Всадники уличей заняли место справа от него, тиверцы - слева. Едва успели принять боевой порядок, как лавина мадьярской конницы сорвалась в стремительную скачку. Казалось, ничто не может остановить этот развёрнутый по фронту вихреобразный поток.

Но вот русы сомкнули большие щиты и выставили перед собой лес пик. Замерли в ожидании. Ещё несколько мгновений, и конная масса мадьяр напоролась на частокол остроконечных пик. И завертелась смертельная, кровавая карусель из человеческих и конских тел… Обе стороны бились со злобной отвагой. Дир, с высоты своего коня, в клубах серой пыли, видел оскаленные морды лошадей, свирепые лица мадьяр, слышал лязг железа, ржание коней, крики вошедших в раж людей, и всё это соединялось в протяжный вой жестокого сражения…

Он изредка поглядывал направо и налево от себя, там была круговерть всадников, сверкание мечей и та же серая пыль, поднятая копытами сотен и тысяч коней…

Местами воины подавались назад, тогда Дир бросал своих дружинников, и строй восстанавливался. Вдруг Дир заметил, что в тылу противника появилась новая масса конников. Их было столько, что стало ясно: при первом же натиске они сметут строй славян. Он толкнул пятками в бок коня, подскакал к Одинцу, указал на конную силу противника:

- Видишь?

Тот спокойно ответил:

- Старый приём. Мадьяры посадили на коней женщин, чтобы напугать нас и заставить бежать с поля боя. Так что держи строй, скоро они выдохнутся и сами повернут вспять.

И точно: не добившись успеха, мадьяры утеряли задор, начали заворачивать коней назад. И когда они начали показывать спины, Дир бросил вслед им свою конную бронированную дружину. Пешие воины открыли ей проходы, и она вырвалась на простор, врезалась в расстроенные ряды противника и погнала его в степь. Центр мадьяр был прорван, а следом побежали и оба крыла мадьяр.

Преследование шло до самого Днепра. Был захвачен весь обоз кочевников, стада скота, много пленных. Наконец, перед самым Днепром в стан славян явился на переговоры посланник воеводы и сказал:

- Дайте нам беспрепятственно уйти за реку, или мы будем биться насмерть!

Князья посоветовались и решили: мадьяры сражаться умели отчаянно, до последнего человека, новые потери были бессмысленны, потому что главная цель достигнута, неприятель уходил на Левобережье, а дополнительной добычи не предвиделось, захвачено все, что можно. Поэтому было решено проследить за переправой противника и повернуть в свои края.

После ухода мадьяр на берегу Днепра был устроен большой пир. Князья произносили здравицы в честь друг друга, клялись в вечной дружбе, хотя каждый из них понимал, что такие клятвы ненадолго.

Дир возвращался в Киев солнечным днём. Встречать войско выбежало всё население столицы. Он ехал среди ликующей толпы и краем глаза замечал красивых девушек, которые восхищёнными глазами смотрели на него. Он бы выбрал себе вот эту… Нет, вот эту… А может, вон ту?.. Он был готов любить всех девушек сразу.

Когда взбегал по ступенькам крыльца, на плечи ему с лёгким стоном кинулась Есеня. Он поцеловал её в губы, отстранил от себя, взглянул в лицо и поразился, какая она некрасивая: реденькие волосики, конопушки на вздёрнутом носике, а синие глаза узенькие, так себе. И как он мог так опростоволоситься, позволив увлечься этой пигалицей? Красавиц рядом было мало?..

Он разочарованно вздохнул, обнял её за худенькие плечики и повёл во дворец. Там под благовидным предлогом - надо с дороги помыться в бане - отправил её к себе в светлицу, решив, что сегодня с ней ни в коем случае не встретится; пожалуй, пойдёт к Чаруше, у которой был не помнит когда…

IX

Вернувшись в Любеч, Аскольд приступил к выполнению своих обязанностей по охране крепости. Но дело не ладилось, разрыв с Есеней и предательство названого брата выбили его из колеи. Он никак не мог заставить себя по-настоящему вникнуть во все мелочи текущей жизни и переложил заботы на плечи десятских. Среди них выделялся Радим. Невысокий, широкоплечий, с мощным телом и короткими кривыми ногами, ходил он как-то скособочившись, одно плечо выше другого, бросая вокруг себя короткие, внимательные взгляды. Сначала Радим показался ему ничем не приметной личностью, но однажды поневоле обратил на себя внимание. Сидел Аскольд на берегу Днепра, смотрел, как на водной глади возникают в неожиданном месте водовороты, как из глубины вырываются мощные потоки, растекаясь в разные стороны и порой споря с могучим течением реки, и думал о том, что и у человека происходит нечто подобное: спокойно проходит жизнь, ничто вроде не предвещает серьёзных изменений, и думаешь, что всё устроилось как нельзя добротно и благополучно. А потом вдруг врываются неожиданные события, непредвиденные обстоятельства, и всё идёт кувырком, словно в этих днепровских водоворотах.

Так и у него, Аскольда. Был он сотским, ничем не отличался от других викингов, побродил по морским просторам и пограбил немало городов и селений в богатенькой Европе. А потом встретился с Диром, и вся жизнь понеслась стремительным потоком, вращая в жизненных круговертях. Сначала ни с того ни с сего стал князем киевским, хотя никогда к таким высотам не стремился. Потом влюбился в чистую, светлую девушку, с которой намерен был связать свою судьбу, но отнял её у него не кто-нибудь, а названый брат. Как теперь относиться к нему? Порой у Аскольда возникало желание убить соперника, но, поразмыслив, отказался от этого замысла, понимая, что это ничего не изменит в его жизни: Есеня не любила его, она сама ему об этом сказала. Но и извинить Дира он не мог: викинги никогда не прощают предательства, они мстят за него самым жестоким образом. Так он был воспитан с детства, по-иному он не должен был поступать. Но и рука не поднималась на Дира, потому что до конца он не был уверен в своей правоте.

Вот как раз во время такого мучительного раздумья и застал его Радим. Подсел рядом, долго молча смотрел на реку, потом сказал густым басом:

- Шёл я как-то по улице, смотрю, новая мастерская по ремонту обуви.

- Драный башмак над крыльцом висит?

- Ну да. Тоже заметил?

- Пришлось.

- У меня как раз у сапога подмётка в одном месте отошла. Так, пустяковая работа требовалась. Дай, думаю, зайду, пусть починят, заодно познакомлюсь с новым умельцем. Захожу. Сидит за столом сорокалетний мужчина, на скамейке пара башмаков и пара сапог стоят, на столе сапожный инструмент лежит. Спрашиваю: «Ты ремонтом обуви занимаешься?» Мужчина сразу смутился, ответил неуверенно: «Ну я…» «Почини, говорю, вот в этом месте», - и снимаю с ноги сапог. Он сапог-то взял как-то неумело, не как настоящие сапожники берут. Покрутил в руках, потом отвечает: «Срочно не могу, зайди потом. Или к соседу обратись». Я ему обещаю уплатить хорошо, за срочность и прочее. А он ни в какую! А потом чуть ли не вытолкал меня из избы…

- Может, любовницу ждал, а ты ему помешал, - улыбнулся Аскольд.

- Может! Всё может! - подтвердил Радим. - Но вот другое настораживает: почему он врёт? Ведь не сапожник, я могу голову на отрез дать, потому что много повидал ихнего брата на своём веку!

- И что же?

- Хочу задать такой вопрос: с какой целью прибыл он в Любеч? Что ему надо? И что надо другим людям, которые, как я знаю, тоже заявились в город в последний месяц?

- И много таких?

- Думаю, с десяток наберётся. Покупают домики, строят новые и живут тихой сапой.

- Пусть живут. Тем более что порядка заведённого не нарушают, вреда не приносят.

- Подозрительно это. Не люди ли это черниговского князя? Не замышляют ли северяне какой-нибудь каверзы?

- И что ты предлагаешь?

- Проследить бы за ними! Легко за хорошую плату найти людей, которые смогут проделать это незаметно. Боюсь, как бы они бед больших не натворили!

- Вот и возьмись за организацию слежки. Средства на это я выделю.

- Думаю, одному не справиться.

- Подбери помощников.

- Твоя, князь, поддержка нужна, а может, где-то и участие в организации всего дела.

- Нет уж, уволь. Не хочется что-то… Да и без меня справитесь.

Радим помолчал, спросил осторожно:

- Аль случилось что-то? Как-то ты всё в сторону норовишь, ходишь пасмурный такой…

От этих слов внутри у Аскольда прошёлся холодок, Радим вмиг стал ему неприятен.

- У меня всё в порядке. Шёл бы ты по своим делам…

- Слушаюсь, князь.

«Ишь, какой заботливый нашёлся, - раздражённо думал Аскольд после его ухода. - Так в душу и норовит залезть. Только этого не хватало, чтобы ему рассказать, как меня девушка бросила…»

А Радим пошёл в харчевню, где торговали медовухой, вином и пивом. Хозяин подобострастно преподнёс ему бокал с вином:

- За мой счёт, десятник…

- Спасибо, Дагуз. Как жена, поправляется?

- Понемногу. Сегодня угром еды попросила.

- Значит, поднимется…

Краем глаза увидел: из тёмного угла сверлит его жадный взгляд, прямо-таки насквозь пронизывает. Дохленький мужичишка. С утра не похмелённый. Радим поманил его одним пальцем. Тот подскочил, стал жадно глядеть в лицо блестящими от голода глазами.

- Бокал пива налью, отработаешь?

- Мигом!

- Налей ему, Дагуз. Вроде бы хороший человек.

Дагуз ответил ворчливо:

- Лучше некуда. Который год ошивается около меня. Надоел хуже горькой редьки!

Мужичонка жадно выхлебал бокал, блаженно закрыл глаза, потянулся. Радим протянул ему кусок хлеба с луковицей и солью.

Мужичок схватил еду грязными руками, отошёл в сторонку, стал жадно жевать.

Радим неторопливо потягивал вино, задумчиво смотрел прямо перед собой, явно чего-то ожидая. Когда хозяин отошёл в другое помещение, поманил пьянчужку:

- Сделаешь как скажу, накормлю и напою.

- Сделаю, господин, как прикажешь.

Они вышли на улицу. Радим подвёл его к дому, где жил сапожник, сказал:

- До вечера стой здесь в сторонке, прохаживайся вдоль улицы и наблюдай, кто заходит в этот дом. Но издали наблюдай. Притворяйся, будто пьяный или делать нечего. Может, приляжешь, вроде как спишь… Если хозяин куда пойдёт, проследи, к кому. Но следи осторожно! В общем, сам соображай, если умеешь.

- Справлюсь, господин!

- А вечером в харчевню приходи. Получишь хорошее угощение!

Угощение Радим купил заранее, отвёл мужичонку в сторону от любопытных глаз. Тот выпивал, закусывал и рассказывал:

- Полдня никто к нему не приходил и из дома он не появлялся…

- Может, уснул нечаянно?

- Ни-ни! Выпить хотелось очень, не до сна было! А после обеда явился к сапожнику в дом купец Драган.

- И долго пробыл?

- Ну как сказать… Думаю, долгий разговор у них был. Я сидел в тенёчке. Так вот солнышко на меня надвинулось, пришлось менять место.

- Так. Купец ушёл один?

- Один. Сапожник проводил его до крыльца, низко кланялся. Да! Совсем запамятовал: к вечеру приезжала телега, закрытая рогожей. Её завели в сарай, а потом она уехала пустая.

- Понятно. Значит, так. Завтра с утра пойдёшь к дому купца Драгана, выведаешь, кто к нему приходил, куда он за день мотался.

- А утром насчёт еды и выпивки?

- Вот мешочек. В нём всё припасено.

Назавтра направился к князю. Тот лежал в кровати, вещи разбросаны по горнице, беспорядок был во всем. «Как и в душе», - подумал Радим.

Князь нехотя поднялся, пригласив десятского к столу.

- По делу?

- Мне нужны продукты и хмельное. Прикажи выдать со склада.

- Что-то наклёвывается?

- Думаю, серьёзное. Не может просто так знатный купец являться к какому-то малоизвестному, только что приехавшему сапожнику и вести долгий разговор.

- Ишь ты!

- Собираюсь раскрутить это дело.

- Всё что надо, прикажу выделить. А сейчас выпей со мной. Что-то на душе скребёт, одному не пьётся.

На столе стоял кувшин вина, кое-что из еды.

Выпили, закусили.

Радим сказал:

- Несколько лет назад жил я со своей семьёй в Вышгороде, в селенье Ольжичи, что на Днепре. Поженились мы по любви, двое детишек народилось. А тут болезнь пришла, поветрие какое-то. Много народу поумирало. И моих старуха с костлявыми руками забрала. Когда похоронил, думал, не выживу, с ума сойду…

- Как удалось побороть свою немочь?

- Люди добрые помогли. Община христианская рядом оказалась, пригрела меня, силы и веру вдохнула…

- Слышал о христианах. Что это за верование?

- Разве в двух словах расскажешь? Мне долго и многие люди растолковывали.

- А ты главную суть скажи.

- Вот чего захотел - главную суть! Длинно и долго говорить легче, чем коротко и главную суть разъяснить.

- А ты попробуй.

Радим задумался, потом медленно произнёс:

- Приглядись к жизни, князь, и увидишь, что люди на добро почему-то всё больше отвечают злом. А вот Спаситель учит поступать нас иначе, то есть за добро надо платить добром. И ещё: прощать людям их ошибки и отвечать на них тоже добром. Только так можно переделать мир.

Князь вдруг встал и зашагал по горнице. Он напряжённо о чём-то думал. Радим молча следил за ним.

Наконец остановился, уставился невидящими глазами куда-то в угол и проговорил, как видно, больше для себя:

- Ошибки надо прощать и отвечать на них добром. Да, только добром!

Порывисто сел за стол, выдохнул в лицо Радима:

- Вот, сотник, ты в один миг распутал мой узел! Спасибо тебе! Давай выпьем за это!

Целый день просидели они вдвоём, переговорили обо всем. А вечером Радим пошёл на встречу с мужичонкой. Тот был на месте.

- К купцу Драгану дважды приходил тот сапожник. Потом они вместе ходили к купцу Белояру. И знаешь, что я услышал, когда они проходили мимо меня?

- Ну-ну?

- Я, значит, притворился, будто сплю с перепоя. А купец Драган и говорит тому самому сапожнику: «Верно мыслишь, воевода». Так и сказал: «Верно мыслишь!»

- Не ослышался? Воеводой купец назвал сапожника?

- Воеводой, господин! Давай мне мешок, внутри горит все!

- Держи. Тут тебе еды припасено на сегодня и на весь завтрашний день.

- Вижу. Не поскупился, господин! А вино?

- Вино только на сегодня. Завтра приду, будет вино. Теперь слушай внимательно: утром ноги востри к дому купца Белояра. А к сапожнику и Драгану ни шагу! Слышишь, даже на мгновенье не показывайся!

- Больно они мне нужны! Как скажешь, так и сделаю.

Целых десять дней мужичонка следил за тремя домами, а потом Радим ему приказал:

- Сегодня наблюдаешь за домом сапожника до полудня, не дольше. И сразу уходи. Понятно говорю?

- Я всё разумею, господин. Чарочку не поднесёшь? Нутро горит.

- Пей, если горит. Но чтобы только до обеда крутился вокруг сапожника, не дольше. Потом уходи куда хочешь.

- Вечером встретимся?

- Обязательно. На прежнем месте.

Дождавшись темноты, Радим взял факел, огниво и пошёл к дому сапожника. Прокрадываясь возле забора, наткнулся на человека. Это был тот самый мужичишка. Голова свёрнута набок, в спине торчит нож, открытые глаза невидяще смотрят в небо, тело ещё тёплое. Ах, мужичок, мужичок, я же говорил тебе, что не следует задерживаться здесь долг о, а ты не послушал. Или он, Радим, виноват в этом? Зачем надо было давать ещё вина? Выпил, разморило, уснул. А тут как раз и убийца… Но ничего, никуда он не уйдёт, скоро до него доберусь…

Радим обошёл дом, вплотную приблизился к сараю, ища калитку. Вот она. Осторожно стал приоткрывать. Чуть-чуть скрипнула. Затаился, прислушался. Вроде бы тихо. Шагнул вовнутрь, шваркнул кресалом в кремень, зажёг трут, потом вспыхнул факел. Радим оглядел сарай и ахнул: весь он был заложен оружием. Тут были и мечи, и пики, и щиты. Уложены один к одному, старательно и аккуратно. Сотню можно вооружить, не меньше. Так вот чем занимался сапожник!

В этот момент над ним что-то зашуршало, и сверху кинулась тень. Радим тотчас метнулся в сторону, почувствовал, как по плечу полоснуло острым. Бросив перед собой факел, ловким движением руки выхватил из сапога нож и ткнул в нападавшего. Тот коротко взвыл и замолчал. Для верности он ещё два раза пырнул неизвестного под бок. Разогнулся, огляделся. Вроде никого в сарае, кроме их двоих, больше не было. Начала саднить рука, напоминая о ране. Рана пустяковая, нож прошёл вскользь, кость, как видно, не задета. «Была бы кость, мясо нарастёт», - пришла на ум поговорка, и он тотчас забыл о ней.

В лицо ударило пламя, он отшатнулся. Факел, брошенный им в пылу борьбы, угодил в солому, она вспыхнула, огонь рванулся вверх, захватывая сено, положенное на помосте. Пламя зашумело, загудело. Пожар мгновенно охватил почти половину сарая, потушить одному было невозможно. Радим кинулся в калитку и побежал по улице. Надо было срочно предупредить Аскольда, поднять отряд и арестовать заговорщиков.

Аскольд стоял на крыльце своего дома, смотрел на пожар. Спросил запыхавшегося Радим а:

- Кто там горит?

- Сапожник, - с трудом выговорил тот. - Собирай воинов, пойдём по домам, будем брать его сообщников.

Аскольд усмехнулся, ответил:

- Ищи ветра в поле! Ты думаешь, они дураки? Стоят сейчас и любуются пожаром? Нет, брат! Их давно и след простыл. Увидели пожар, поняли, что их дело раскрыто, и бросились кто куда!

- Всё равно, по домам следует пройтись. Может, найдём что-то из оружия.

- Сделаем. Сейчас отдам приказ. Заберёшь воинов и поступай как хочешь. А что у тебя с рукой? - наконец разглядел он в темноте.

- Так, царапнуло немного. На охранника нарвался.

- Могли и укокошить. Как же ты неосторожно?

Радим хотел рассказать про мужичонка, но не стал.

Зачем зря беспокоить. Погиб и погиб человек, а он, Радим, даже имени его не узнал. Мужичок, пьянчужка - и все…

Облава ничего не дала. Действительно, все заговорщики успели скрыться. Только ещё в одном доме нашли оружие да стол с едой и хмельным на десяток человек. Видно, пожар застал их за пиршеством по какому-то поводу, и они бросили все, спасаясь от ареста.

- Не намного мы их опередили, - сказал озабоченно Радим. - Малость проморгай, перерезали бы нас, как слепых котят.

- Удалось только разогнать, а не уничтожить, - подвёл итог Аскольд. - Так что следует уши держать на макушке.

X

Есеня родила мальчика. Она думала, что Дир обрадуется наследнику княжеского престола, прибежит и будет нянчиться с сыном, но он заглянул как-то разок и больше не показывался. Тогда она поняла, почему он не появлялся у неё с самого окончания войны с мадьярами: он её разлюбил. Это было страшным ударом. Она замкнулась в себе и вся отдалась заботам о сыне.

Однажды к ней зашла Чаруша. Увидев её, Есеня непроизвольно закрыла ребёнка своим телом, отчуждённо и в то же время испуганно глядя на нежданную посетительницу. Но Чаруша улыбнулась своей милой, обезоруживающей улыбкой, сказала ласково:

- Не бойся меня, милая. Я не причиню зла ни тебе, ни твоему дитя.

- Зачем ты пришла?

- Тоска заела. Я ведь здесь, в Киеве, одна живу. Мои родные остались в Новгороде, словом не с кем перемолвиться. Думала, может, от тебя тёплое слово услышу.

Есеня поверила её словам, смягчилась.

- Проходи, будь гостьей.

- Спасибо, милая. Ну и как твой богатырь? Растёт полегоньку?

Есеня расплылась в улыбке.

- Грудь сосёт жадно. Ночами часто не беспокоит…

- А мне досталось. Я троих вырастила. Беспокойные были в младенчестве. До года глаз по ночам, почитай, не смыкала. Как ты его назвала?

- Боилом. Славным воином будет.

- А я своему первенцу имя своего отца дала. Виновата перед ним, покинула Новгород против его воли. Но что делать, прошлого не вернёшь…

- Как же ты решилась в другой город уехать?

- Не только в другой город, но и в чужую страну готова была последовать за Диром! Так любила его.

- А сейчас?

- Перегорело, перестрадалось. Ничего не осталось, ни любви, ни ненависти. Опустошение и холод на душе.

- Я тоже не знаю куда деваться. И меня разлюбил Дир, - неожиданно для себя призналась Есеня и заплакала.

- А он никого никогда не любил, кроме самого себя, - отчуждённым голосом произнесла Чаруша. - Он не любит, а играет в любовь. Чтобы быть в центре внимания, чтобы казаться привлекательным, чтобы все им восхищались, чтобы все перед ним преклонялись. Ради этого он готов пойти на всё - и на самоотверженный поступок, и на унижение. Готов затоптать любого на своём пути. Я прошла через всё это.

- Что же мне делать? - слабым голосом спросила Есеня.

- Решай сама. Чтобы потом на других вину не сваливать, если не все в жизни ладно сложится.

Через месяц после разговора с Чарушей Есеня тихонько собралась и ушла с ребёнком к своим родителям. Дир этого будто не заметил.

Миновал год.

Как-то она пошла на рынок. Спускаясь к Подолу, повстречала знакомого мужчину, но не могла вспомнить, где его видела. Он прошёл мимо, потом остановился, спросил удивлённо:

- Есеня? Неужели это ты?

Она оглянулась и только тут признала в нём боярина Вяхоря. Этого двадцатипятилетнего сухонького мужчину она несколько раз видела в княжеском дворце, он не произвёл на неё особого впечатления и потому смотрела на него спокойно, не выражая никаких чувств. Зато в его глазах плескался непритворный восторг.

- Как ты изменилась за последнее время! - продолжал он. - Ты стала такой очаровательной!

И действительно, с приходом материнства она просто расцвела. Не обладая ослепительной красотой, Есеня пленяла нежностью, мягкостью и приветливостью лица. Её глаза излучали лучезарный свет, который покорял, завораживал и приковывал к себе, и Вяхорь невольно потянулся к ней.

- Ты на рынок? - спросил он её. - Можно я провожу тебя?

Она оценивающе оглядела его. Умное, сосредоточенное лицо, цепкий взгляд серых глаз. Лицом не красавец, но и не дурен. К тому же за последнее время это был первый мужчина, который так откровенно восхищался ею, и это ей льстило.

Она затаённо улыбнулась и молча пошла по тропинке. Он следом за ней.

Рынок на Подоле шумел. Здесь собрались купцы чуть ли не со всего света. Главное место среди них занимали славяне. Перед ними стояли бочки с мёдом и воском, пивом и медовухой, вороха дорогих мехов. Далее шли мясные ряды с бараниной, говядиной, свининой; мясо тут же варилось, жарилось, острые запахи снеди щекотали ноздри. Продавцы из Хазарии, Шемахи и Персии предлагали ковры пёстрой расцветки и затейливого орнамента, торговцы из Скандинавии, Сирии и Европы раскинули перед собой различные виды оружия и военного снаряжения; византийцы нахваливали вино, благовония и специи, а также дорогие ткани, искусной работы драгоценности. Вот возле него и остановился Вяхорь, стал брать одно за другим хрупкие изделия и предлагать Есене. Она смущалась, для приличия отказывалась, но было видно, что они её заворожили, она не могла оторвать взгляда. Вяхорь был настойчив, и они остановились на ожерелье, которое шло к её синим глазам и подчёркивало прелесть нежного лица.

- Но это стоит больших денег! - воскликнула она.

- Не дороже тебя, Есеня, - мягко возразил он ей. На обратном пути она сказала:

- Ещё раз спасибо за подарок. Но это не значит, что ты закупил меня…

- Как ты могла так подумать! - искренне воскликнул Вяхорь. - Я от чистого сердца!

Пройдя несколько шагов, не утерпел, спросил:

- Мне можно изредка видеть тебя?

Она кинула на него лукавый взгляд, ответила:

- Изредка - можно.

Когда они расстались, он долго смотрел ей вслед.

В пятнадцать лет Вяхорь был насильно женат на тридцатилетней распутной девке из купеческой семьи. Родители позарились на богатое наследие единственной дочери. Но жена скоро сбежала с заезжим византийским купчишкой, опозорив его на весь Киев. И с тех пор он возненавидел женщин, говорил о них презрительно и с насмешкой, никому не верил, стал человеком язвительным и ехидным. Встреча с Есеней перевернула его жизнь. Он влюбился в неё, а главное, поверил, что встретил искреннюю и нелицемерную женщину. С этого момента он стал постоянно желать встреч с ней.

Но она оставалась равнодушной. Видя в окно, как он прохаживается мимо её терема, Есеня недоверчиво усмехалась и уходила в свои покои. Ей достаточно было любовного похождения с Диром, о новых она не мечтала и не хотела даже думать.

Как-то взглянув в окно, она увидела, что выпал первый снег. На его яркой белизне чётко выделялись черные деревья, и она подумала, что её душа сейчас похожа на эту картину: появилось что-то светлое, радостное в её сердце, но по-прежнему его перечёркивали воспоминания о черных днях во дворце князя.

Однажды она взяла санки и, как это было в детстве, пошла кататься с днепровской кручи. Встречный ветер, снежинки в лицо и щекочуще-восторженное чувство от стремительного полёта в бездну. Во второй раз на каком-то небольшом бугорке её подкинуло и швырнуло в сторону, она перекувырнулась несколько раз. Начала приподниматься, наблюдая, как её санки, виляя из стороны в сторону, продолжали нестись вниз.

Вдруг послышался резкий хруст от развернувшихся санок, её обдало снегом и кто-то произнёс весело и участливо:

- Не ушиблась?

Есеня оглянулась. Заломив шапку набекрень, перед ней стоял Вяхорь. Она тихонько рассмеялась. Встреча ей была приятна.

- Храбрая ты женщина, - продолжал он, подошёл и стал отряхивать её варежкой. Она покорно поворачивалась перед ним.

- Садись со мной, вместе спустимся. А то далеко идти до твоих санок, - предложил он.

Она села и спиной прислонилась к его груди. Он легонько взял её за плечи, и они покатились, стремительно набирая бег.

Внизу он подал ей руку, помог встать. Они восторженно глядели друг другу в глаза, опьянённые быстрой ездой.

- Прокатимся ещё? - спросил он.

- Конечно! - ответила она радостно.

Они накатались досыта, усталые побрели домой.

- Всё детство у меня прошло на этом скате, - сказала она. - Как снежок выпадет, мы с девчонками сюда. До самой темноты катались!

- Я тоже. И когда мокрый снег пройдёт, крепости возводили. Делились с ребятами на две группы и по очереди брали приступом. Так весело было!

- Что-то я здесь тебя не видела…

- А мы вон на том скате играли!

- Как же ты здесь оказался?

Вяхорь на мгновение смешался, ответил неуверенно:

- Не знаю. Как-то так получилось…

Она догадалась, что он следил за её теремом и сопроводил до Днепра.

- И где же так быстро нашёл санки? - лукаво спросила она.

- У знакомого выпросил, - признался он.

И они рассмеялись.

В тот вечер они долго гуляли по улицам Киева. Стояла тихая тёплая погода, какая бывает в начале зимы после выпадения обильного снега. Над ними нависало низкое рыхлое небо, домики казались ниже и приземистее, чем обычно, они словно затаились среди снежного покрова.

- Осенью меня одолевает печаль, - говорила она, ставя сапожки в наезженную санями гладкую полосу. - Не знаю, откуда она берётся. Но такое чувство, будто что-то потеряла, в чём-то провинилась, кому-то чего-то должна. И сердце начинает сдавливать, и слезы на глаза навёртываются… Но наступает зима, выпадает первый снежок, и тоска проходит, будто её и не было. И на душе становится светло и радостно, и начинаешь ждать чего-то нового, необыкновенного…

Он хотел съехидничать, сказав, что в детстве тебя, наверно, папочка с мамочкой баловали очень, и выросла ты такой неженкой. Но вдруг неожиданно для себя начал говорить совсем другое:

- А я каждую осень почему-то мёрзну. Отчего, и сам не знаю. Ведь зимой намного холоднее, но мне не зябко. Может, дома ещё не топят печки как следует, может, промозглая погода действует, дожди и слякоть. Может, я такой дохлик, что кровь не греет…

Она потрогала его ладонь:

- Руки у тебя горячие…

- Зато сердце холодное! - шутя ответил он.

На прощание он хотел привлечь её к себе и поцеловать, но она оттолкнула его, испуганно глядя в глаза, и он отказался от своего намерения.

Потом они стали встречаться каждую неделю, но неизменно при прощании она становилась натянутой, настороженно встречала всякую попытку приблизиться к ней, и он понял, что она перестала доверять всем мужчинам, боится нового обмана, чурается его, и смирился с этим.

Как-то по Киеву прогремел случай, когда жена купца ударила своего мужа ножом, да так сильно, что того еле отходили.

- Как она могла поступить так? - спросила в недоумении Есеня. - Ведь она любила его…

- Любовь и ненависть живут рядом, - ответил Вяхорь. - Это известная истина.

- Ты прав, - задумчиво проговорила она, и он понял, что она в это время думает о Дире.

Не хотел, но как-то само собой вылетел вопрос:

- А тебе не хотелось бы отомстить князю?

- Он страшный человек, я не хочу о нём вспоминать, - быстро проговорила она. - Удивительно, как ты только можешь служить у него советником!

Он ничего не ответил.

А при следующей встрече как бы между прочим сказал:

- Мы этому Диру такое можем подстроить, что он голову сломит!

Она недоверчиво посмотрела на него:

- Мы с тобой?

- Для начала - один я. Тебе не хотелось бы этого?

Она помолчала немного, ответила отчуждённо:

- Не возражаю.

«А у этой хрупкой женщины острые коготки, и она готова выпустить их в любой момент», - подумал он.

И этим она ещё больше понравилась ему.

В начале весны, когда на Днепре сошёл лёд, Вяхорь отправился в город Витичев, расположенный по течению реки в тридцати верстах от Киева. Там собирались купцы, чтобы совместно плыть дальше по Днепру и Русскому морю в Византию и другие заморские страны. На пристани Витичева было людно, шумно. Вдоль берега стояли десятки судов.

Тащили мешки, грузили ящики. Раздавались гортанные крики, весёлый смех, лай бегавших по пристани собачонок. Пахло соломой, солёной рыбой. Увидел знакомого купца, окликнул:

- Озмир! Снова в заморские страны наладил?

- Ба! Боярин Вяхорь! Какими судьбами в наш купеческий город?

- Да вот побеседовать с вашим братом от имени князя приехал.

- Теперь ты советник самого Дира! Высоко взлетел! И что нового скажешь?

Около них стали останавливаться купцы, прислушивались к разговору.

- Интересуется князь, как идёт заморская торговля у русских гостей. Может, чем-то недовольны, может, жалобы какие есть.

- Как не быть! Наша жизнь такая беспокойная, вся в пути, вся в переменах, только успевай повёртываться!

- Хорошо ли вас встречают в чужих странах? Не забижают ли?

- Как не забижать! - вмешался в разговор крупнолицый купец. - Забижают, да ещё как!

- Наверно, морские разбойники шалят?

- На Русском море их нет, - степенно ответил длиннобородый купец. - Это если в Египет или Сирию плыть, то там они водятся. Островов много, вот они на них обосновались и проходу не дают нашему брату…

- До них нам не достать, - ответил Вяхорь. - А вот как вас в Византии встречают?

- Ромеи, те неплохо привечают, но тоже иногда бывает…

- Да где там - хорошо! Худо, совсем худо стало в последнее время! - не выдержал худощавый, в кафтане, туго подпоясанным шерстяным поясом, с бойкими глазами купец. - То в город не пустят, то с торгового места такую плату запросят, что ни о какой прибыли думать не приходится! Одни убытки!

- А из других стран как же торгуют?

- За них правители заступаются, - сказал Озмир. - Тех уважают, о них заботятся. И кормёжка им, и кров предоставляются. А нам нет ничего! Ютимся, как бездомные собаки!

- Поглядишь на иного болгарина или араба, и зависть берет! - рванулся вперёд всё тот же бойкий купец, - В Царьграде живут, как у себя дома! Чиновный люд перед ними расстилается, пошлины берут умеренные. А нам хоть пропади!

- А как заставить ромеев с уважением относиться к русским купцам? - спросил Вяхорь.

- Да как, - замялся длиннобородый… - Доброго слова они не понимают. Сила нужна!

- Стало быть, воевать? - в упор спросил Вяхорь.

- Да хотя бы! - решительно ответил крупнолицый. - Двинуть войска под Царьград, по-другому заговорят с нашим братом!

- А ты представляешь, какие расходы потребует сбор войска? А сам поход?

- Конечно! Тут один корабль снарядить и то сколько всего надо… Нам ли не знать!

- А у князя киевского нет таких средств! И взять негде!

- Как негде? - возмутился длиннобородый. - Мы разве не поможем? Соберём со всего нашего товарищества, построим суда, закупим оружие. Поможем, мужики?

- А как же!

- В стороне не останемся!

- Родное нам дело поддержим!

- Хорошо, - сказал Вяхорь. - Ваше мнение я услышал .Но было бы очень важно, чтобы вы сказали об этом самому князю. Давайте так. Выберите пару-тройку своих представителей, и пусть они через неделю приедут в Киев, к самому князю. А я постараюсь вам устроить с ним встречу. Договорились?

Купцы закивали головами, загалдели в знак согласия.

Вернувшись в Киев, Вяхорь пригласил Дира к чашнику. Была такая должность при князе киевском - чашник, который заведовал всем пиршеством, принимал гостей, угощал их едой и хмельным, устраивал и ублажал как мог. А потом князья стали поручать им ведение всего своего хозяйства, сбор дани и прочие хозяйственные дела. И превратился чашник из устроителя гуляний в государственного деятеля, ведавшего всем княжеским и казённым имуществом. Теперь в этой должности состоял Сидарка, беспокойный, юркий, шустрый, как и подобает быть человеку на этом посту.

- А ну-ка покажи мне содержимое складов! - приказал ему Дир.

Тот стал открывать одну за другой тяжёлые двери, за которыми хранились бочки с мёдом и воском, тюки с драгоценными мехами - всё то, что получалось с населения в виде дани. Из-за долгого лежания большая часть мёда засахарилась, а меха попортила моль и разная мелкая тварь.

- Как же ты мог сгубить такое богатство! - набросился на Сидарку князь. - Почему не продал, не отправил за границу?

- А кто в нашей стране всё это купит? - бесстрашно отвечал чашник. - Этого добра, почитай, в каждой семье найдёшь в достаточном количестве. А что касается заграницы, то только в Византию можно вывезти на продажу, там наш товар идёт нарасхват. Но не берут в последние годы купцы у меня ничего. Говорят, препятствуют торговле ромеи, притесняют, не дают развернуться. Вот и лежит твоё богатство без движения многие годы. Поставь на моё место другого человека, всё равно будет такая же картина. Не во мне дело!

- Вот почему в казне нет денег ни на строительство новых крепостей, ни на закупку оружия и снаряжения войска, - сокрушённо говорил Дир, когда они с Вяхорем возвращались со складов. - Оскудела казна совсем. Так мы лёгкой добычей любого противника можем стать!

- Да, дело надо исправлять, причём немедленно!

- Исправлять-то надо, но вот как? Плыть в Византию и просить императора смилостивиться над нашими купцами и дать им возможность свободной торговли? Можно, конечно, поехать. Но вдруг на престоле какой-нибудь монарх-самодур? Вернёшься ни с чем, засмеют принародно, а это для князя хуже всего!

- С войском надо идти на Царьград! - с силой произнёс Вяхорь. - Тогда с тобой будут считаться!

- Это я и без тебя знаю. Но где взять средств для большого войска? С малыми силами в империи и делать нечего. Надо самое малое тридцать или сорок тысяч вести, если не больше. Их надо вооружить, снарядить, да ещё суда построить, на которых они переплывут Русское море. Не поднять нам такую махину, в казне пусто, мыши последние крохи подбирают, - и Дир грустно усмехнулся своей шутке.

- Найдём, князь, средств для похода, - убеждённо говорил Вяхорь. - Купцы дадут. Я уже съездил в Витичев, поговорил с ними. Дело за тобой. Если прикажешь, они сбросятся, заплатят за все. Потому что выгоду большую будут иметь от торговли с ромеями, все расходы свои перекроют.

- А ты что, уже в Витичеве побывал?

- Посетил, князь. Купцы согласны прислать к тебе для переговоров своих доверенных. Если позволишь, я дам им знать, представители прибудут на днях.

- Ишь ты какой проворный! - искренне восхитился Дир, любивший исполнительных и находчивых работников. - Даже не посоветовавшись со мной на такое дело решился?

- Я по другим делам ездил в Витичев. А там случайно встретился со знакомым купцом. Тот пожаловался на притеснения в Византии. То да се. К разговору другие купцы присоединились. Вот так и вышло.

- Хорошо вышло, - медленно проговорил Дир, задумчиво глядя куда-то вдаль. - Предложение дельное. Следует подумать.

- Следует, князь. Тем более, что хотя Царьград, говорят, имеет очень мощную, скажем, неприступную крепость и нам её не взять, но при нём расположена огромная пристань с сотнями складов, в которых хранятся ценности, свезённые купцами всего мира, а у причала стоят десятки судов с товарами. Удастся добраться до них, вот где пожива! Куда нищей Европе до Византии! В Европе викингам была хорошая добыча, а тут можно такие богатства взять, что не только весь поход окупят, но и впрок можно запастись!

- Красиво говоришь! - усмехнулся Дир. - А не накладут нам ромеи по пятое число? Войско у императора, как мне известно, сотнями тысяч исчисляется. Или я неправ?

- Прав, князь. Только начал он недавно большую войну с арабами и большая часть его сил на юг ушла. Самый удобный момент для удара.

- Это тебе купцы сообщили?

- Они, князь.

- Купцы всё знают. Добровольные разведчики, им верить можно.

- Можно, князь.

Дир замолчал, видно, раздумывал над затеей. Наконец произнёс решительно:

- Зови купеческих ходоков. Послушаю, что они скажут!

Через неделю он их принял, выслушал жалобы, предложения. Спросил:

- От своего слова не отступитесь? До конца пойдёте со мной? Иначе потеряем много все - и я, и вы!

Один из купцов кинул вязаную шапочку об пол и выкрикнул ото всей души:

- Верь нам, князь! Костьми ляжем, но слово своё сдержим!

- Тогда будем готовиться, - заключил удовлетворённый Дир. - Через год явимся под стены Царьграда, своими глазами поглядим, так ли он неприступен?

XI

Приняв решение, Дир начал энергичные приготовления к походу. Прежде всего он вызвал в Киев Аскольда. Тот прибыл немедленно, явился во дворец.

Увидев его, Дир шагнул навстречу, протянул руку:

- Прости меня, брат. Виноват я перед тобою.

- Да ладно, брат. Всё забыто.

- Большое дело затеваю: поход на Византию. Мы должны с тобой вместе его готовить. Одному мне не справиться.

- Положись на меня, как на себя, брат. Я тебя не подведу.

Дир уже сделал первые прикидки предстоящего предприятия, успех его он видел в быстроте подготовки, стремительном движении к берегам Византии, чтобы упредить известие о нём, которое могло поступить в Царьград из различных источников - от хазар, мадьяр, болгар, византийских купцов и соглядатаев.

В первую очередь он озаботился быстрым сбором лодок-однодревок. Однодревками они назывались потому, что киль судна изготавливался из одного дерева длиной 15-20 шагов. К нему прикреплялись боковые ребра, которые обшивались досками, конопатились и смолились. Такие суда вмещали 20-40 человек Они снабжались вёслами, мачтами, реями, парусами и могли плавать по морю.

Численность торгового флота Руси историкам неизвестна, но военные флотилии насчитывали до двух тысяч судов. Аскольду всего за один месяц удалось собрать около трёхсот, большего он не хотел. Он решил посадить на каждый корабль по 40 воинов. Таким образом, численность его войска определялась в двенадцать тысяч человек Это был, по его мнению, легкоуправляемый отряд, способный нанести удар и тут же исчезнуть, раствориться в морских просторах или скрыться на побережье, а затем снова напасть в новом месте.

Одно не вполне устраивало Дира: слишком низки были борта лодок-однодревок и очень уязвимы были они в случае сильного шторма. Правда, в июле-августе, по словам бывалых мореплавателей, на Русском море стоит обычно относительно тихая погода, а он собирался обернуться именно в эти месяцы.

Но для себя он решил построить судно по норманнскому образцу. Не то чтобы боялся штормовых ветров, а должен был быть у флотилии передовой корабль, на который будут равняться остальные. Он привлёк норманнов из своего отряда, нашлись мастера-норманны в Киеве, и работа закипела.

В Скандинавии строились суда нескольких типов: купеческие - вместимостью до 20 человек; шнеки - узкие и продолговатые, с низкими бортами, быстрые на ходу; аски - громоздкие корабли, на которых плавали до ста человек. Но Дир выбрал тип дракона - достаточно большое, прочное судно с высокими бортами. Бока он приказал обнести деревянным бруствером, который противостоял напору волн при сильной буре.

Посередине судна возвышалась единственная мачта, устроенная таким образом, чтобы её можно было снимать и опять ставить, смотря по надобности. На носу Дир приказал прикрепить вырезанную голову дракона, а корме придать хвостообразный вид. При распущенных парусах его корабль действительно был похож на дракона.

Не менее важной заботой был подбор отряда. Желающих было много. Все знали, что флотилия отправляется па почётное дело - грабёж чужих стран, значит, вернётся с богатой добычей, которая обеспечит безбедную жизнь на длительное время. Поэтому бросали ремесло, соху, плуг, кузницу, брали меч и щит и направлялись к Диру и Аскольду. Те критически оценивали физические возможности, военный опыт, возраст каждого и многих отправляли обратно: им нужны были абсолютно надёжные воины. Князья готовились к набегу серьёзно и основательно.

Наконец, воины подобраны, продукты погружены, снасти проверены, и рано утром 12 лыпеня (12 июля) 866года, вдень Снопа-Велеса флотилия отправилась по Днепру. Это было величественное зрелище: ладьи текли и текли по тихой глади воды, скрываясь за поворотом. На берегу их провожало почти всё население Киева. У кого уплывали родные и близкие, а кто-то пришёл просто поглазеть на уходящее в далёкий поход воинство. На холмах были зажжены жертвенные костры, их дым поднимался в небо, к богу Перуну, чтобы он даровал победу воинству русов.

До порогов плавание было спокойным, со свежими силами воины гребли охотно и споро. На шестой день приблизились к порогам. Дир дал дружине отдохнуть, сытно покормил. Наутро начался переход через пороги. Весла были убраны, воины взяли длинные шесты, чтобы при необходимости отталкиваться от камней.

Пороги проходили в один ряд, ладья за ладьёй. Течение неслось бешеное, успевай увёртываться от валунов. Однако четвёртый порог - Ненасыть - пришлось обходить сушей. Ладьи освободили от грузов, под них подкладывали катки и по ним катили флотилию без малого шесть тысяч шагов. Последние три порога считались самыми лёгкими, их проплыли без особых затруднений.

Миновав главную преграду, флотилия пристала к острову Хортица, на котором рос священный дуб. Возле него путники приносили традиционные жертвы богам.

В устье Днепра, в узких протоках, среди многочисленных иловых островов, заросших камышом, кустарником и раскидистыми деревьями, сделали остановку, чтобы произвести последние приготовления к выходу в море. Вода здесь кишела рыбой. Ловили самыми различными снастями. Вскоре в вечернем воздухе повеяло одуряющим запахом ухи.

Утром отплыли. Через пару часов в борт стали ударять волны. Корабли вышли в море. Сменились гребцы. Аскольд поднялся на нос судна, присел. Вот оно - море… Огромное, ленивое и мощное. Ходили неторопливые серые волны. Нос судна то высоко поднимался над краем неба, то плюхался в воду, от него кидались в стороны светло-зелёные валы, разлетались по ветру мириады солёных брызг. Совсем недалеко, приближая край неба, отвесно спускалась в море чёрная туча и, казалось, за ней, где-то совсем близко - царство Повелителя Тьмы Чернобога и его супруги - богини смерти Морены… А справа стелились по воде низкие берега, глинистые, пустынные. Там обитает Святовид, одушевляющий весь мир, несущий в него свет и жизнь…

Возле болгарских берегов флотилию накрыл непроницаемый туман. Море исчезло. Вокруг - белая пелена, судно плыло, словно в молоке. Появится какое-то размытое пятно, наверно, ладья, и тотчас растает, словно призрак. И - тишина, абсолютная тишина, давящая на уши.

- У нас такой случай был, - нарушил молчание Дагуз, родом с ободритского побережья Балтийского моря. - Рыбачили мы недалеко от берега. Туман на нас навалился. Внезапно, ранним утром. А надо сети тащить. Сняли, выбираем. И как-то неловко повернулся мой сосед, тёзка мой, тоже Дагузом звали. И - бултых в море! Ну, мы пока туда-сюда, а течение нашу лодку тащит и тащит. Слышим, слева кричит наш товарищ. Но что сделаешь? Сеть не даст повернуть на звук. Надо её сначала вытащить, а уж потом можно грести. Вытащили. Взялись за весла. Гребём на голос. Вот он, наш товарищ, кажется, совсем рядом, а потом вдруг сзади крик раздаётся. Мы - туда. А он - слева. Мы поворачиваем налево, а он совсем с другой стороны кричит… Так мы крутились, крутились часа два, никакого толку. Не можем выйти на Дагуза… А потом он затих. Глубокой осенью это было, вода холодная, замёрз человек.

- Так и не спасли? - не поверил кто-то из гребцов.

- Пропал рыбак. Жену, двоих детей оставил…

- Вы бы остановились, прислушались, - посоветовал кто-то, как будто ещё можно было что-то поправить.

- И стояли, и слушали. Туман - это такая коварная стихия: человек кричит здесь, а звук слышится совсем из другого места.

- Это Стрибога проделки, - уверенно сказал гребец, что сидел сзади Поветки. - Вы, наверно, забыли ему жертву перед выходом в море принести.

- У нас это строго соблюдается. Мимо жертвенного камня проходим и дважды кланяемся Стрибогу дарами: когда в море идём и когда возвращаемся.

- Тогда, значит, молитву не прочитали. Я каждое утро повторяю: «На востоке, на восточной стороне, есть Окиян-море. На том Окиян-море лежит колода дубовая, на той на колоде, на той на дубовой сидит Страх-Рах. Я тому Страху-Раху покорюсь и помолюсь: «Создай мне, Страх-Рах, семьдесят семь ветров, семьдесят семь вихорев; ветер полуденный, ветер полуночный, ветер суходушный, которые леса сушили, крошили тёмные леса, зелёные травы, быстрые реки; и так бы сушились, крушились обо мне, Повстроке, рабе».

- Ты не забывай каждое утро эту молитву читать, - наставительно проговорил Дагуз. - А может, и по три раза в день. С морем шутки плохи. Пособи нам, Стрибог!

Миновали Болгарию. Флотилия повернула на восток и пошла вдоль фракийских берегов. Настроение повысилось: скоро Царьград, повеселимся вволю! И море радовало: сверкало тысячами солнц, резало глаза. Было тихо-тихо. Пролетит чайка, коснётся лапками гладкой поверхности, и по воде разбегаются ровные круги. И всем хорошо и спокойно на душе: лёг бы на скамейку и задремал, наслаждаясь тишиной и солнечным теплом! Но нельзя, надо треста. И ещё как грести! Работать за силу ветра, который как раз и отдыхает.

К вечеру набежали тучки, задул встречный ветер. Волны били в нос судна, рассыпались на мельчайшие брызги, поливали гребцов. Они сутулились, вбирали головы в плечи, стараясь защититься от крутящейся в воздухе водной пыли. Иногда выкрикивали:

- Вот хлещет!

- И баня не нужна…

- Почище всякой бани!

К Дагусу подошёл Дир, прикрывая ухо от солёных брызг.

- Буря надвигается. Что делать будем, рыбак?

- Надо убегать в бухту и переждать шторм.

- Не вижу никакой бухты. Берег ровный, обрывистый. Кинет на него ветром суда, разобьются разом!

- Тогда - в море. Становиться носом на волну и штормоваться. Авось не такая сильная буря, пронесёт.

Дир кивнул головой, дал команду по флотилии держаться мористее.

Между тем ветер усиливался. Серые волны с белыми гребешками свирепо кидались на судно, с треском резали бруствер и скрывались за кормой. Судно клонило то в одну, то в другую сторону.

И вдруг всё переменилось. В небесах вой ветра сменился зловещим рёвом; одновременно сверкали десятки молний, гром слился в беспрерывный грохот, от него закладывало уши. Ливень встал сплошной водяной стеной, небо и море слились в единый крутящийся, воющий хаос. На борт бросались огромные, светло-зелёные, с пенистыми гребешками волны, от солёной пыли стало невозможно дышать. Ходили по морю огромные водяные холмы; когда судно опускалось с одного из них и носом зарывалось в кипящую воду, казалось, что следующий вал накроет и проглотит жалкую посудину. Раздавался грохот, судно вздрагивало, со свистом летела масса брызг, вдоль борта с пеной и барашками стремительно неслась очередная волна, а судно медленно взбиралось на новый водяной холм.

- Вали мачту-у-у! - прокричал Дагуз. Теперь слушались только его, даже Дир беспрекословно выполнял все распоряжения.

Мачту выбросили за борт.

- Все на весла! По четверо-шестеро! Остальные - черпать воду! И живее, иначе затопит! Князь и Поветка, за мной на кормовое весло!

Сколько продолжалось это буйство стихии, никто не знал. Наконец ветер стал стихать, унеслись тучи, выглянуло солнце, море смирилось; только ходили пологие волны, раскачивая судно. Все сидели, обессиленные и опустошённые.

Дир поднялся на нос судна, огляделся. Море было пусто. Нигде не видно было ни одной ладьи. Флотилия перестала существовать. Его флотилия, его войско погибли. Бог Перун отказал в защите.

Дир сел и, схватившись за голову, стал раскачиваться из стороны в сторону в такт волн.

- Глядите! - крикнул один из воинов.

Все посмотрели туда, куда он указывал рукой. Из-за крутого берега выплывала триера с хищным носом-тараном, за ней вторая, третья. Уйти от них было невозможно, это понимали все и поэтому молча наблюдали за приближением византийских военных кораблей.

С передней триеры бросили в судно канат с крюком, что-то прокричали. Без слов было понятно: их брали на буксир.

Они плыли в окружении триер, стремительно двигавшихся усилиями нескольких десятков весел, размеренно ударявшихся о воду под звуки ритмической песни. Вошли в залив Золотой Рог. По гладкой поверхности в разных направлениях двигались плоскодонные суда и барки; часть из них причаливала к пристани и разгружалась, другие уходили в Босфор, в море. От Золотого Рога вверх убегали переулки и дома, купола храмов и монастырей, и над всем этим господствовал храм Святой Софии, необъятно мощный, устремляя ввысь свой золотой крест.

Пленников высадили на пристани и повели по кривым улочкам Царьграда. В одном из невзрачных кирпичных зданий была отомкнута решетчатая железная дверь. Они спустились по каменным ступенькам и через другие решетчатые двери вошли в темницу. Дверь захлопнулась, на неё был наброшен замок, а рядом выставлены два воина с железными копьями.

XII

В начале VIII века Византийская империя стояла перед грозой окончательной гибели. Арабы захватили все её владения в Африке, а в 717 году восьмидесятитысячная армия и огромный флот осадили Константинополь. Осада продолжалась целый год. С огромным трудом удалось отбить все приступы неприятеля и отогнать от столицы.

Однако смертельная опасность не была устранена. Империи хронически не хватало средств на армию. Между тем они были рядом, в самом государстве в лице церковно-монастырских земель. Это была настоящая «чёрная дыра» на теле государства: церковь и монастыри поглощали всё новые и новые земли, а в казну с них не поступало ни налогов, ни воинов в армию.

Тогда в 726 году император Лев Исавр издал эдикт, по которому церковные и монастырские земли стали отниматься в пользу государства. Одновременно объявлялась борьба против иконопочитания, которое приравнивалось к идолопоклонству. Началось так называемое «иконоборческое движение»: монастыри закрывались, их превращали в казармы и сборные пункты для войск, монахов принуждали возвращаться в мир, вступать в брак, отбывать государственные повинности, иконы уничтожались.

В иконоборческое движение включились народные массы со своими лозунгами и программами. Так, павликиане требовали восстановления ранне-христианской церкви, установления полного имущественного равенства и для гражданского мира. В 821 - 824 годах вспыхнуло мощное восстание народных низов под руководством Фомы Славянина.

Всё это заставило правящие круги пересмотреть политику иконоборчества. В 842 году на престол вступил малолетний Михаил Третий. Вместо него правила его мать, волевая и жестокая Феодора. Она поняла, что влияние церкви и монастырей сломлено, имущество и земли их перешли государству, а выступления народных масс требовали сплочения господствующего класса. Феодора восстановила православие и иконопочитание. Монашество торжествовало победу, но земли монастырям возвращены не были.

Достигнув совершеннолетия, полновластным правителем стал Михаил Третий, человек добрый и безвольный. Именно в это время в плен попали русы во главе с князьями Диром и Аскольдом. Михаил их пожалел и не отправил на виселицу, а приказал бросить в темницу - до того времени, как всё само собой образуется.

Михаил привык к женской опеке, и вскоре около него оказалась умная и расчётливая авантюристка, пелопонесская аристократка Данилида. Недалёкий и безвольный Михаил доверился ей безгранично. Она вскоре познакомила его со своим любовником, Василием. Выходец из крестьянской семьи армянского происхождения, он благодаря редкой физической силе, хитрости и изворотливости сумел из нищего крестьянина сделаться богатым человеком, а теперь снискал полное доверие императора. Бездетный Михаил по наущению Данилиды усыновил Василия и провозгласил его своим наследником.

В феврале 867 года Михаил решил дать пир в честь годовщины провозглашения Василия своим сыном и наследником. Приготовления шли целый месяц. От яств и питья ломились столы в духе времён Римской империи. Под утро Михаил в сильном подпитии отправился в опочивальню. А через час испуганные придворные сообщили страшную весть: император лёг на спину и во сне захлебнулся своей отрыжкой. Но тотчас пополз слух, что Михаила убили по приказу Василия.

Новому императору нужно было предпринять что-то такое, что укрепило его авторитет и положение на троне. Вот тогда-то он и вспомнил о пленённых князьях руссов. Дира и Аскольда тотчас извлекли из темницы и привели к императорскому дворцу.

Они вошли в огромное здание с дугообразно вырезанными окнами. Здание украшали многочисленные колонны, оно венчалось величественным куполом. Князья в сопровождении стражи поднялись по ступеням, миновали ряд залов и оказались перед императором. По обеим сторонам его сидели патриции, чипы двора, сенаторы, соблюдая торжественное молчание. Сам Василий сидел на троне, спинка которого была усеяна рубинами и увенчана двумя коронами. Золотой венец его был усыпан рубинами, сапфирами, топазами, аметистами, сардониксами и опалами. Император был в белом одеянии, пурпурной, шитой золотом порфире и широкой хламиде. Несмотря на пышность наряда, Дир опытным взглядом определил, насколько силен и могуч был правитель.

Они встретились взглядами. Живые и насмешливые глаза Василия были полны ума, сообразительности и неуёмней энергии. Они излучали такую магнетическую силу, что Диру пришлось напрячь всю свою волю, чтобы выдержать этот взгляд.

Василий несколько минут смотрел на Аскольда, потом на Дира, не меняя позы, потом откинулся па спинку трона, поощрительно улыбнулся и произнёс:

- Приветствую князей киевских в своём дворце. Хорошо ли чувствуете себя, братья мои?

Больше полугода Дира и Аскольда и его воинов держали в запертой темнице, не выводили на вольный воздух, кормили скудной пищей. Они исхудали, еле держались на ногах, но Дир ответил по возможности бодрым голосом:

- Благодарю, твоё императорское величество. Чувствую я себя хорошо, чего и тебе желаю.

Василий стал внимательно изучать Аскольда. Потом стал говорить быстро и напористо:

- Просвещённый мир сегодня переживает разгром и унижение. Варвары на западе камень на камне не оставили от великой культуры Римской империи. Наши попытки вернуть исконные земли, восстановить былую античную культуру на римских землях не увенчались успехом. На востоке мусульмане черным палом прошлись по вековой культуре, созданной египтянами, сирийцами, персами. Они сожгли величайшую Александрийскую библиотеку, где хранились тысячи древних манускриптов. Мировая культура сегодня стоит на грани уничтожения. И только два племени на земле способны к творению искусств: эллинское, прославленное своим зодчеством, ваянием и живописью, и совсем юное, ещё вполне варварское племя славянское, которое таит в себе молодую, свежую, могучую способность к философскому постижению, чувствам, мысли. В обоих племенах этих предначертана судьба мира. Через них свершится в нём окончательное торжество Добра и Зла. Что скажет на это князь киевский?

Дира пошатывало от слабости, он не всё понял из речи императора (греческий выучил в темнице), но главное уяснил: он чем-то нужен этому непоседливому человеку и у него, Дира, а может, и его воинов, есть шанс спасти свою жизнь и вернуться на родину. Поэтому ответил неопределённо:

- Устами императора глаголет сама истина.

- А сделать это возможно, - продолжал Василий, - только при одном условии: если Русь примет христианство из рук православной Византии. Вот об этом вам и следует подумать, князья киевские.

Император дал знак, что приём окончен. Князей отвезли в один из богатых домов, рядом поселили остатки их дружины - около ста человек: часть воинов была поймана на фракийском берегу, куда их выбросила буря, немногие были выловлены в море.

На другой день появились священники, начались переговоры об условиях крещения Руси. Сначала было предложено креститься князьям и его воинам. Все тотчас согласились, а многие откровенно говорили:

- Главное выбраться на родину, а там посмотрим.

К русам пришёл христианский священник, грек Кевкамен. Говорил он на славянском языке. Слушали его уважительно, но с прохладцей, для приличия. Он это чувствовал, поэтому возле каждого задерживался ненадолго. Остановился возле Аскольда, внимательно глядя ему в глаза, произнёс убедительно-ласковым голосом:

- Княже, ночь прошла, а день приближается: и так отвергнем дела тьмы и облечёмся в оружие света…

Аскольд ещё в беседах с Радимом много узнал о христианстве, душой стал тянуться к нему. Теперь ему представилась возможность поговорить со священником, и он готов был для длительных бесед. Поэтому ответил:

- В своё время, святейший отец, много слышал я о заповедях христианских. Мне бы хотелось узнать больше о них из твоих уст…

И Кевкамен стал разъяснять ему, что истинный христианин не должен оставаться должным никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: «не прелюбодействуй», «не убивай», «не укради», «не лжесвидетельствуй», «не пожелай чужого» и все другие заключаются в сем слове: «люби ближнего своего, как самого себя».

Истинным христианам всегда было трудно, они испытывали муки и издевательства, чем и крепили свой дух, говорил Кевкамен. Совсем недавно в христианской Византии пронеслась над страной буря иконоборчества. В городе Никее иконоборцы пришли к вдове, хранившей почитаемую ею икону Пресвятой Богородицы. Они требовали отдать святыню, и один из них даже ударил копьём в лик Пречистой. К его ужасу, из щеки Богоматери потекла кровь. Воин упал на колени перед образом. Раскаявшись, он ушёл на Афон, поведал там о случившемся и принял со временем монашество. Вдова ночью отнесла святыню к морю и опустила в воду. Через два года иноки афонские увидели в море огненный столп, который сиял ночью и не угасал днём, возвышаясь над иконой Божией Матери. Монахи спустили на воду лодки, некоторые из них бросались к иконе вплавь, но икона отступила от них, и они увидели её свет на горизонте, где море сливается с небом. Все монахи Афона стали служить молебны Небесной Царице, в монастырях читалась неусыпаемая псалтирь.

Настала Страстная Седьмица. Весь Афон облачился в траур. Монахи приносили покаяние в грехах - от игуменов монастырей и схимников, десятки лет не покидавших затвор, до послушников, недавно пришедших из мира. Они знали, что грехи, не омытые слезами покаяния, как стена стоят между Небом и Землёй, заграждая путь Небесной Царице.

И вот пришла Пасха. Дева Мария, явившись преподобному Иоанну, сказала, что только один монах - Гавриил - может взять из моря икону. Гавриил был странником на Афоне, не имел ни жилища, ни келий, бродил по дебрям лесов и скал, где редко ступала нога человека, пребывая в непрестанной молитве, он питался плодами деревьев, корнями трав и тем, что подавали ему как нищему в монастырях Афона. Он ночевал, где заставали его южные сумерки: в расселинах скал, дуплах деревьев или делал себе шалаши из веток. Этот подвижник не имел ничего, кроме имени Иисуса Христа и свободы от всего земного. Он был свободнее перелётной птицы, которая находит оставленное гнездо; не имел ничего, но был так радостен и счастлив, словно всё принадлежало ему, как царю.

Преподобный Иоанн послал монахов в дебри и ущелья, чтобы отыскать его, своего духовного брата, прячущегося в скалах, будто серна. Преподобный Гавриил, узнав, что его ищет игумен Иверского монастыря, тотчас явился в обитель. Помолившись Божией Матери, он вступил на волны моря, как апостол Пётр на воду Галилейского озера, и пошёл к иконе, точно по вымощенному гранитом пути. Поднял икону и понёс её на берег. Трепеща и ужасаясь, Гавриил держал в своих руках чудотворный образ Богоматери, а благодать иконы невидимо держала его над бездной. Радостно приняли монахи образ - как Саму Пресвятую Богородицу, вступившую на землю Афона.

Икону поместили в монастырской часовне и оставили там - пока приготовят для неё место в соборе, где она должна была восседать, как царица Афона на троне… Затем икону перенесли в собор и поставив ли в алтаре. Но воля Девы Марии была иной - образ Её на следующее утро оказался висящим над вратами обителей. Снова внесли в храм, но и в последующие ночи повторилось то же чудо. Вразумлённые Самой Царицей Небесной иноки более не сопротивлялись Её изволению. Икону оставили там, где это было угодно Божией Матери. Есть предание, что, пока она находится в Иверском монастыре, Афон будет изливать чистый свет Православия, и силы ада не одолеют его.

- Хотелось бы мне посетить это священное место - Афон, - сказал Аскольд. - Далеко ли до него?

- Нет, недалеко, в Греции. Но для этого надо принять тебе новую веру - христианство. Только после этого будем вести с тобой разговор об этом паломничестве.

Между беседами Кевкамен разворачивал на лоскутке материи принесённую еду - хлеб, рыбу, овощи, - и начиналась трапеза. Аскольд как-то спросил его:

- Где ты обучился славянскому языку?

- В Болгарии. Там я долго жил, приводя к истинной вере народ болгарский…

Подумав, Аскольд сказал:

- Великое бы дело ты совершил, если отправился со мной на Русь. Мы с тобой построили бы там храм и много заблудших душ привели к Вере Истинной.

- Был в ваших краях один из апостолов Христа - Андрей. На берегах Днепра водрузил он крест Господень и предсказал, что «здесь будет самый большой город и много церквей будет воздвигнуто здесь по изволению Божьему». Вполне возможно, - продолжал Кевкамен, - что мы с тобой заложим первую церковь.

Крещение происходило в одном из храмов. Посредине его стояла купель. Священник накинул на шею епитрахиль, взял в руки Евангелие и крест и сказал Аскольду:

- Раздевайся, княже, и ступай в купель.

Аскольд быстро скинул одежду и встал в прохладную воду, которая доходила ему до колен. Священник торопливо проговорил:

- Крещается во имя Бога-Отца, Сына и Святого Духа…

Аскольд был наречён Николаем.

Следом крестились Дир и дружина.

Потом начались переговоры. Их вёл Дир. Он взял Аскольда, Поветку и Могуту. От византийской стороны присутствовали протоиереи Стефан, Солибас и Гараиви.

С первых минут переговоров Дир заявил, что согласен на крещение Руси. Но тут же задал вопрос: кто будет его проводить? Где те священники, которые знают язык русов, сколько их? Страна огромная, население многочисленное… Пусть Стефан назовёт поимённо греческих священников, которые поедут с ним, Диром, на Русь. Отца Стефана это заявление сильно смутило, и он ответил, что постарается дать ответ на следующий день.

Кроме того, продолжал Дир, он настаивает на укреплении связей между двумя странами не только по линии религиозной, но и экономической, и предлагает заключить взаимовыгодный торговый договор. Византийская сторона ответила, что не уполномочена вести такие переговоры и удаляется на совещание с монархом.

На второй день протоиерей Стефан заявил, что император Василий Македонский благосклонно отнёсся к заключению торгового договора Византии и Руси, но обязательным условием крещения Руси и заключения договора ставит вхождение Руси в состав Византийской империи. Тут уже русы попросили перерыва.

- Мы что, самоубийцы?! - в сердцах сказал Поветка, когда они вернулись в своё жилище. - Только подпиши такой договор, нас дома на первом дубу повесят! Чтобы Русь снова зависимой стала! Хазар, стало быть, нам мало. Теперь греки на шею сядут! Кто из русов на это согласится?

- Я так думаю, - произнёс Аскольд, - если мы сразу откажемся от вхождения в состав Византии, то сорвём переговоры, и неизвестно тогда, как с нами поступят. Нам надо настаивать, чтобы предоставили священников, знающих язык русов, готовых выехать на Русь для крещения. Вот тогда и мы дадим согласие на вхождение в Византию. А такой священник у них один. Остальные не знают нашего языка.

Когда на третий день русы сделали такое заявление, греки стали увиливать от прямого ответа. Русы стояли на своём. Переговоры превратились в тягомотное переливание из пустого в порожнее.

Пошёл второй месяц переговоров. И тогда им снова заинтересовался Василий Македонский. Близился торжественный акт - коронация на императорский престол. Надо было продемонстрировать своим подданным мудрость нового правителя. А большего козыря, чем крещение Руси и вхождение её в состав империи, у Василия не было. Поэтому вопрос этот надо было решать быстро и кардинально.

Обладая здравым крестьянским умом, Василий понимал, что Русь добровольно своей самостоятельности не отдаст, эго во-первых. Далее, у Византии, едва-едва отбивавшейся от мощных врагов с юга, запада и востока, просто сил не хватит на то, чтобы удержать за собой огромные пространства от Русского до Балтийского морей. И, наконец, греческие священники действительно не знали языка русов, а без этого проводить крещение населения столь большой страны было невозможно. И тогда он дал указание: торговый договор подписать, а о крещении Руси и её вхождении в состав Византии пусть Дир устно заявит на коронации. Но ни в каких договорах об этом не будет ни слова. С тем и отпустить русов на родину; дав им до Сурожа греческий корабль и пропитание. Дир немедленно согласился на условия, которые его ни к чему не обязывали.

В конце апреля 867 года, после коронации Василия Македонского, остатки поиска русов отплыли из Царьграда в направлении Тавриды. Вместе с ними поплыл и греческий священник Кевкамен.

XIII

Киевские улицы были запружены народом. Все спешили встретить воинов, возвращающихся из похода. Стража расталкивала людей, отводила в сторону повозки, освобождая путь, и вот колонна показалась вдали. Люди рванулись навстречу. Радостные крики, надрывный плач потерявших отцов, сыновей и мужей, общий шум, сумятица…

Дир ехал впереди. Он остановился, сошёл с коня, поклонился толпе:

- Прости, народ русский, что не вернул на родину всех детей твоих…

В тот же день собралась Боярская дума. Боярин Драгомир проговорил, не вставая с места:

- Пусть Дир расскажет, как погубил он войско русов, доверенное ему думой!

Рядом с Диром сидел Аскольд, но на него не обращали внимания: знали, что замысел похода и подготовка к нему всецело принадлежали Диру, а его соправитель только помогал ему.

У Дира было непроницаемое лицо. Вот он встал, коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал, как успешно начался морской поход, как незаметно удалось проскочить мимо болгарских берегов, но как внезапная буря разметала суда русов. Видно, была на то воля богов…

- Но главного мы добились, - продолжал он, повысив голос и глядя прямо в глаза бояр. - Дума посылала меня получить у греков выгодный торговый договор. Вот он, в моих руках. Здесь подпись императора Василия Македонского и государственная печать Византийской империи. Прошу думцев ознакомиться с ним.

Грамоту зачитал грек. Наступило долгое молчание. Все понимали, что Дир сделал сильный ход. Главное, зачем его посылали, он добыл! Что касается погибших воинов, то это воля богов, здесь военачальник бессилен, и, несмотря на безнадёжное положение, Дир совершил невозможное. Это ли не показатель ума, хитрости, изворотливости! Надо поддержать, а не карать такого князя!

- Я так скажу, - стукнув посохом по деревянному полу, проговорил сухой длинный старик Дыбко, к мнению которого прислушивались. - Какая война бывает без потерь? Какие сражения обходятся без жертв? Главное - результат, а результат у Дира налицо: выгодный для Руси торговый договор подписан. Завтра же в Византию потекут залежавшиеся на складах и в амбарах кипы мехов, бочки мела, груды пеньки… Спасибо скажем Диру за такой подарок для Руси!

- В выгоде Русь! - выкрикнул неугомонный Вяхорь.

- В выгоде, в выгоде, - загомонили бояре; каждый из них уже подсчитывал в уме, какую прибыль получит от продажи своего товара.

- А как же гибель воинства? С нас народ киевский спросит, - пытался было вмешаться степенный Драгомир.

- На то воля богов! - подняв руки к потолку, произнёс Дыбко.

- А как же без малого двенадцать тысяч загубленных душ? - почти истерично выкрикнул Драгомир. - А как же слезы тысяч матерей, жён и сестёр? О них забыли? Только прибыли свои подсчитываете, толстосумы бессовестные! Вы про народ забыли!

- Эка хватил! - всплеснул длинными руками Дыбко. - Да мы всё время только о нём и думаем!

- Думаете… как в карман себе положить, - съехидничал Вяхорь.

- Наверно, ты разболелся о нём. То-то своих сельчан-закупов голодом едва не уморил! - вскинулся Басарга.

- Тихо, тихо, - примирительно проговорил Довгуш. - Так мы ни о чём не договоримся. Ясное дело, что народ нам нужен для наших целей. Это где ж такое было, чтобы правители заботились в первую очередь о народе? Они хлопочут о своих интересах. А про нужды народные говорят просто так, для красного словца. Так было, так будет всегда.

- Истинно, истинно, - дружно подтвердили думцы. - Пусть властвуют Дир и Аскольд!

На другой день Аскольд вместе с Кевкаменом стали прогуливаться по Киеву, выбирая место для будущей церкви. Наконец Кевкамен сказал:

- Вот тут должен стоять храм Божий. Возвышенное место, издалека будет виден. И прекрасная картина открывается на могучую реку Днепр и заднепровские дали. Здесь стоял Андрей Первозванный, предрекая великое будущее городу.

- Это место народ называет Угорской горой, - пояснил Аскольд.

- Из камня бы надо возвести церковь, - продолжал грек.

- Нет у нас пока столько кирпичей, - ответил Аскольд. - Только для печей производятся. А остальное строим из дерева. Как видишь, и дома, и терема, и крепостные стены - все деревянные. А возведём мы быстро. У нас каждый мужик - плотник, имеет необходимые плотничьи принадлежности. В Киеве много христиан, кликнем - придут трудиться безвозмездно. Я выделю из своих средств плату работникам из числа язычников, может, кто-то из них, общаясь с христианами, перейдёт в Истинную Веру.

- Угодные Богу начинаешь ты, брат Николай, творить дела на земле Русской.

Слух о греческом христианском священнике, решившем построить храм, быстро распространился по Киеву. По преданию, на вече народ пригласил Кевкамена рассказать, чему он хочет учить их. Кевкамен открыл Евангелие, переплетённое в толстые пластины на золотых застёжках, и стал говорить о Спасителе и его земной жизни, а также о разных чудесах, совершаемых Богом, о чём известно по Ветхому Завету. Русы, слушая проповедника, сказали:

- Если мы не увидим чего-нибудь подобного тому, что случилось с тремя отроками в огненной пещи, мы не хотим верить.

Без колебания служитель Божий смело ответил им:

- Мы ничтожны перед Богом, но скажите, чего хотите вы?

Они просили, чтобы было брошено в огонь Евангелие, и обещали обратиться в христианскую веру, если оно останется невредимым.

Тогда он воззвал:

- Господи! Прослави имя твоё перед сим народом! - и положил книгу в огонь.

Евангелие не сгорело, лишь оплавились края переплёта. После этого, многие из присутствующих, поражённые чудом, крестились… ^[2]

Церковь была построена через два месяца. Кевкамен внёс в неё единственную икону, привезённую им из Византии, и прикрепил её к иконостасу. Затем затеплил свечи, и в церкви наступил тот полумрак, который располагал к сокровенной и задушевной беседе.

Аскольд спросил:

- С детства я знаю, что со смертью душа не умирает. Но вот возвратится ли умерший человек на землю, как об этом говорит Святое Писание?

- Верю я в слова Бога Нашего, - ответил спокойно Кевкамен, - который сказал про это так: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт…»

Кевкамен освятил церковь и дал ей имя Святого Николая. На богослужения сначала приходили только христиане, а потом Аскольд стал замечать, что стали являться и те, которые верили в Перуна и других богов, и таких становилось всё больше и больше.

XIV

Вяхорь и Есеня поженились летом, и он поразился переменам, которые произошли в ней за короткое время: она стала деловитой, распорядительной, тотчас взяла верх над ним и при первой же возможности показывала свой начальственный нрав. Едва он переступал порог дома, как она указывала ему:

- Башмаки - сюда, одежду - на вешалку. И не топчись, только что полы челядь мыла. Проходи в трапезную, там тебя ужин ждёт.

Ему почему-то нравился её повелительный тон, и он покорно шёл в указанном направлении.

Она тотчас прибрала в свои слабенькие ручки всё боярское хозяйство Вяхоря, слуги у неё завертелись, как в беличьем колесе. С утра до вечера Есеня никому не давала покоя. Они у неё драили полы, мыли окна, подметали дворы, скребли коней, она их сопровождала на поля и успевала проследить, как они там работают. Вяхорь только удивлялся, откуда у неё силы берутся.

Когда он пришёл с заседания Боярской думы, она по привычке встретила у входа, строгим взглядом проследила за тем, как он разделся и разулся, и провела к накрытому едой и питьём столу.

- Рассказывай, как там отстегали Дира за погибель войска.

- А почему только Дира, а не обоих - Дира и Аскольда?

- Потому что заводила всему походу - Дир, это знают все.

- Верно. Пытались ругать только Дира.

- Пытались? Он столько угробил людей, а вы - «пытались»? Кто у вас в думе сидит - малодушные, мягкотелые рохли?

- Ну зачем ты так? Серьёзные мужчины решают государственные дела. Только иногда случаются неожиданные повороты. Я тоже думал, что за гибель войска Боярская дума осудит Дира и вынесет вопрос на народное вече, где его снимут с княжеского престола…

- Вот и надо было добиться этого! - округлив глаза, резко проговорила Есеня.

- Не получилось! Знаешь, какой ловкий ход проделал Дир? Нет, ты не догадаешься!

- Ну и как же он вас, дураков-думцев, обманул?

- Привёз с собой торговый договор с Византией. Вот как!

- Но войско-то погибло!

- А думцам наплевать, где и кто там погибает! Главное, они теперь смогут сбыть в империю всё добро, которое накопили за многие годы, обирая сельчан! А это сотни бочек мёда и воска, груды драгоценных мехов! У них купцы сейчас с руками оторвут! Представляешь, какой неожиданный подарок привёз им князь!

Есеня долго молчала. Слышно было только, как Вяхорь жевал мясо и обсасывал кости. Наконец спросила:

- Значит, если бы дума постановила передать решение дела в народное вече, Диру было не устоять?

- Никакой возможности.

- Значит, дума защитила его?

- Выходит, так.

- А посадник может по своей воле собрать вече?

- Конечно.

- У нас в посадниках боярин Драгомир?

- Угадала.

- А он как вёл себя в думе? Защищал Дира?

- Наоборот. Нападал на него до последней возможности.

- А ты его поддерживал?

- Ты забываешь, кто я.

- А кто ты?

- Советник князя!

- Понятно. Ты угодливо помахивал хвостиком.

- Но-но!

- Никаких «но-но»! А теперь слушай меня. Есть возможность свалить Дира!

- Столько времени прошло, а ты всё не можешь успокоиться.

- Не могу! Обиды не прощают!

- Ладно. Чего ты хочешь?

- Поговори с Драгомиром. Раз он против Дира настроен, то своим решением созовёт думу. А уж народ киевский скинет этого проходимца с престола. Я в этом уверена. Я видела, какой плач и стон стоял при возвращении воинов из похода!

Вяхорь подумал.

- А что, дело говорит моя жена…

- Я всегда дело говорю! Дира скинут легко, потому что есть второй князь - Аскольд. А Аскольд, я знаю, никогда зря войну не начнёт и на погибель людей не бросит!

- Вон как ты о нём думаешь хорошо! - Вяхорь косо посмотрел на жену. - Может, тайную любовь к нему питаешь?

- Не говори глупостей! У нас с ним просто дружба была. Я тебе говорила.

- Всякое можно сказать!..

- Не заводись! Так поговоришь с Драгомиром?

Вяхорь помолчал, буркнул:

- Ладно. При случае…

Случай представился скоро. Вяхорь увидел его на площади, перед княжеским дворцом. Старик шёл медленно, раздумчиво глядя себе под ноги.

- Добрый день, господин посадник! - приветствовал его Вяхорь. - Как жив-здоров?

- Слава богам. Как ты сам, родня твоя?

- Пока всё хорошо. Разговор у меня к тебе небольшой.

- Излагай.

Вяхорь оглянулся. Площадь была пуста.

- Недоволен я решением думы, - тихо проговорил он. - Я говорю про Дира.

- Я что-то не заметил, - хмуро ответил Драгомир. - По-моему, ты из кожи лез, чтобы защитить князя.

- Ну это, видишь ли, почему…

- Вижу. Хвостом вилял перед князем, потому как ты у него в советниках! - Драгомир почти точь-в-точь повторил слова жены.

- Может, и так, - согласился Вяхорь, не обижаясь на старика. - Что поделать, порой слабыми мы бываем.

- Ну а сейчас-то ты почему по-другому заговорил?

- Не знаю. Может, совесть заела.

- И что ты предлагаешь?

- Собрать вече и поставить на нём вопрос о княжении Дира!

Драгомир помолчал, глядя куда-то вдаль, ответил:

- Скинут его с княжеского престола. Народ обозлён, даже больше того, разорвать его готов.

- Ты, как посадник, имеешь на это право.

- Против Боярской думы придётся идти… Но я этого не боюсь. За мной народ стоит, ничего она мне не сделает.

Вяхорь напрягся, что же скажет Драгомир в заключении. Тот вздохнул, пожевал сухими старческими губами, наконец произнёс:

- Это можно сделать при одном условии, если Аскольд согласится. Надо его уговорить на единоличное правление.

- А он может отказаться?

- Кто его знает? Всё-таки они побратимы!

- Когда власть идёт в руки, никто не устоит. Власть есть власть!

- Посмотрим, посмотрим… Значит, так. Бери на себя разговор с Аскольдом. Согласится он на свержение Дира, я колебаться не буду. Этого проходимца надо убирать. К добру он не приведёт. Самое худшее для страны - непредсказуемый правитель. Он может и в пропасть завести.

- Аскольда я беру на себя.

- Но знай: коли он откажется, я вече собирать не буду. Смуты в княжестве не хочу. А уйдут и Дир, и Аскольд, жди борьбы за престол. Поднимутся род на род, объединения бояр между собой сцепятся, народ будет расколот на толпы, которые вступят между собой в кулачные бои, а там, глядишь, и до поножовщины и крови недалеко. Было это, видел подобное. Повторения не желаю!

«Кто я для Аскольда? Рядовой боярин, - размышлял Вяхорь после разговора с Драгомиром. - Надо бы кого-то другого к нему подослать, кого он хорошо знает, кому верит. Но с кем он дружит? Я так его мало знаю. Всегда-то он в стороне, старается держаться неприметно…»

И вдруг его осенило: Есеня! Она сама говорила, что дружила с ним целых два года!

Но тут ревность захлестнула сердце Вяхоря. А вдруг у них было что-то серьёзное, а после разговора любовь возобновится, и она, чего доброго, уйдёт к Аскольду? Всё-таки не боярин какой-нибудь, а князь киевский!.. Но потом здравый рассудок взял верх и он преодолел себя, решив, что если бы у них была большая любовь, то они раньше, до него бы сошлись… «Так или не так, но дело надо доводить до конца!» - окончательно решил он.

Придя домой, он с ходу прервал попытку Есени отчитать его за то, что он не так переступил порог (шагнул мимо коврика), за руку потащил её в свою горницу и стал кидать слова ей в лицо:

- Вопрос о вече решён! Я только что говорил с Драгомиром! Он согласен собрать народ! Половину дела я решил!

- А что за вторая половина дела! - подаваясь ему навстречу всем своим худеньким телом, спросила Есеня.

- Надо уговорить Аскольда сохранить за собой княжеский престол после Дира!

- А он может отказаться?

- Драгомир говорит: да!

- И ты считаешь, что с Аскольдом должна говорить я? - догадалась Есеня.

- Конечно! Ты же сама говорила, что у вас до сих пор сохранились дружеские отношения!

- Говорить-то я говорила…

- Что-нибудь изменилось с тех пор?

- Да расстались мы не очень хорошо…

- Ну-ну!

- От ворот поворот я ему дала, вот и ну-ну! А с тех пор ни разу не видела и не разговаривала.

- Это даже лучше!

- Почему?

- Да как тебе сказать… Когда девушка даёт отказ, всё равно на что-то надеешься. Даже обоготворяешь её в душе…

- Приходилось переживать нечто подобное?

- Вроде того…

Она подумала. Решилась.

- Хорошо. Я поговорю, - коротко ответила она.

Есеня приоделась в самое лучшее, но не крикливо, а со вкусом, так, как любил Аскольд: в платье из «зенденя» - привозной хлопчатобумажной ткани, отороченной вышивкой, подпоясалась вязаным поясом. На ноги надела сафьяновые башмачки, а волосы заплела в две косички, - как положено замужней женщине. Шею украсила янтарным ожерельем, руки - золотыми браслетами. Охране, стоявшей у входа во дворец, сказала, что идёт по важному делу к князю Аскольду, и её пропустили без проволочек.

Аскольда она застала в своей горнице, сидящим за столом. Он вскочил, явно растерявшись от её неожиданного появления, некоторое время совершал растерянные движения, но потом взял себя в руки, предложил сесть в кресло, сам устроился напротив, жадно и неотрывно смотря в её лицо. Этот взгляд смутил Есеню. Она поняла, что он продолжает любить её, что помнит прежней - юной, чистой, неспособной на дурные поступки. И под его доверчивым взглядом вдруг почувствовала, что дело, с которым она пришла к нему, предосудительное, заслуживающее порицания, и ей стало неловко и стыдно.

- Как ты живёшь? - жалко пробормотала она, стыдясь прямо взглянуть в его честные глаза.

- Не знаю, - быстро ответил он, не отрывая от неё влюблённого взгляда. - Вот в поход сходили, а буря все наши суда разметала.

- Слышала…

И вдруг неожиданно для себя задала вопрос, надеясь получить нужный ей ответ:

- А кто виноват в гибели людей?

Аскольд пожал плечами:

- Да кто виноват? Боги, наверно.

Она надеялась, что он укажет на Дира, замыслившего поход, тогда она бы легко перевернула разговор на необходимость созыва вече и устранения с престола Дира, но Аскольд даже не обратил внимания на её вопрос, продолжал спрашивать её:

- Ты вышла замуж, говорят?

- Да…

- И ребёнок есть?

- Недавно на свет появился…

Она заметила, как тень пробежала по его лицу, но он пересилил себя, сказал:

- Дети обязательно должны быть в семье. Какая семья без малышей? От них вся радость, весь свет. Они дают смысл всей жизни.

Он говорил так, будто у него у самого была куча ребятишек, и он был главой большого семейного гнезда. А она сидела и мучилась, не зная, как приступить к главному вопросу, из-за которого явилась к нему. Поняв, что не сумеет начать нужный разговор, поднялась с кресла и пошла к двери:

- Извини, мне пора…

Аскольд вскочил с места:

- А зачем ты приходила?

Она вымученно улыбнулась, ответила:

- Просто так. Повидать тебя. Всё-таки мы долго дружили…

У него надеждой загорелись глаза:

- Что-то в семье? Повздорила с мужем?

- Да нет. Мы с ним живём хорошо.

Он сразу сник, проговорил отрешённым голосом:

- Заходи. Я всегда буду рад видеть тебя.

Он проводил её до крыльца, на прощанье несколько раз поклонился, не зная, как лучше выразить свои чувства к ней…

Придя домой, Есеня закрылась в своей светлице и долго плакала, перебирая в уме свою горькую судьбу: как не смогла полюбить чудесной души человека, как соблазнилась прощелыгой Диром и не может забыть его до сих нор, а живёт с Вяхорем без любви и привязанности, просто потому, что без семьи жизнь ещё горше…

Когда вечером пришёл Вяхорь, она уже привела себя в порядок и встретила, будто не ревела полдня. Только не стала журить у порога, а сразу провела его в трапезную.

- Ну и как, сходила к Диру? - спросил он её, едва усевшись за стол.

- Конечно.

- И что?

- Бесполезно.

- Что так?

- Он и слышать не хочет. Твердит одно: Дир мне брат названый - и все! Братьев не предают.

Он подозрительно поглядел в её лицо. Что-то ему не понравилось в её поведении, а что, он не мог понять.

Помолчав, проговорил:

- Ещё ходоков посылать к нему не стоит?

- Думаю, нет.

- Жаль. Упускаем прекрасную возможность свалить Дира. Больше такого случая может не представиться.

- А ты что против него имеешь? Какое зло он тебе сотворил?

- Никакого. Я из-за тебя стараюсь.

- Из-за меня?

- Конечно. Он же тебе жизнь сломал. Ты ему стремишься отомстить.

- А ты тут при чём?

- Я тебя люблю. Слушай, а почему ты так со мной разговариваешь?

- Как разговариваю?

- Не знаю. Но как-то… вызывающе!

- Это тебе так кажется.

Она сразу перевела разговор на другое. Только ещё одного не хватало в этот день - поссориться с мужем…

Утром следующего дня в голове её родилась новая задумка и она отправилась к своей бывшей соседке, купчихе Живане. Та приняла её с непритворной радостью:

- Мы так давно с тобой не виделись. Ты так похорошела за последнее время, материнство пошло на пользу. Ты стала просто красавицей!

- Ну ты скажешь…

- Не скромничай! Я же вижу, как безумно влюбился в тебя Вяхорь, будто ты его приворожила…

Видя смущение Есени, тотчас перешла на другое.

- Как сынишка растёт? Здоровенький ли?

- Крепыш родился.

- Беспокойный? Спать по ночам даёт?

- Не жалуюсь. Сейчас тем более.

- Мне повезло. Мои были спокойными. Зато с мужем у меня беда…

- Не полегчало?

- Хуже и хуже. Даже не знаю, чем ещё помочь…

Они ещё посокрушались насчёт неизлечимой болезни её мужа, потом Есеня приступила к главному разговору, из-за которого пришла к купчихе.

- Муж сказал, что князья привезли из Византии торговый договор, выгодный для Руси.

- Слышала, слышала. Купцы очень довольны. Вовсю хвалят и Аскольда, и Дира. Теперь открыта широкая торговая дорога в империю. Грех не воспользоваться.

- У нас в хозяйстве большие запасы всякого добра накопились.

- Уж не собираешься ли ты, боярыня, мне всучить для продажи?

- А почему бы и нет?

- Ты знаешь наш купеческий закон? Мы берём подешевле, а продаём подороже.

- Сговоримся как-нибудь.

Живана подумала, ответила:

- По той цене, по какой я покупаю, мне стыдно у тебя товар забирать. А дороже - невыгодно, могу в убытке оказаться. Так что - извини.

- Отказываешься?

- Дружбу не хочу терять.

- Как же мне быть?

- К другим купцам иди.

- Обдерут?

- В обязательном порядке.

- Не хотелось бы.

Живана засмеялась:

- Тогда торгуй сама! Узнаешь, почём фунт лиха. Тяжела наша доля купеческая!

- Ещё чего не хватало: боярыне купчихой заделаться!

На этом расстались.

Но дома Есеня стала думать иначе. А почему бы и не попробовать самой отправиться со своим товаром в Византию? Велики ли хлопоты: нагрузить судно добром, переплыть море, а в Царьграде продать по тем же ценам, что у всех русских купцов. Пусть немного в проигрыше останется из-за неопытности, но всё равно ни в какое сравнение не пойдёте ценами, какие предлагают в Киеве. Заодно повидает Царьград, о великолепии которого она слышала от многих…

Есеня снова пошла к Живане и выложила ей свои соображения. Та весело и одобрительно смотрела на подругу, потом сказал решительно:

- А валяй! Мало нас, женщин, в торговом деле промышляет и не у всех получается. Но что с того! И у мужчин иногда провалы случаются, торговое дело рисковое. Простая удача много значит. Но и ухо востро держать надо! Иначе облапошат, обмишулят, объегорят! И не поглядят ни на звание, ни на красоту твою. Прибыль - вот главное в нашем деле!

- А для начала мне поможешь?

- Конечно, как не помочь! Сама не так давно начинала, когда муж заболел. Значит так, слушай меня внимательно. Перво-наперво надо судно купить. Я знаю одну артель плотников, добротные корабли строит. Потом попрошу своих моряков подобрать тебе надёжных людей, а то на пристани всякий сброд шляется, налететь можно на таких, что и ограбить, и убить могут в море. Ну, а потом уж сама развёртывайся, как сможешь.

Вечером, когда Есеня рассказала о своём решении, Вяхорь начал бушевать и спать лёг взъерошенный и непримиримый. Есеня не спорила. Начиналась осень, плыть по морю было бы настоящим самоубийством, придётся ждать до весны. А до весны она уговорит мужа, никуда он не денется.

XV

Зима прошла спокойно. Никто из соседей Русь не беспокоил, сами князья сидели тихо, мирно. Когда побежали весенние ручьи, Дир завёл с Аскольдом давно задуманный разговор:

- Не выходит у меня из ума Византия. Такая богатая страна! Говорят, лет шесть-семь до нас русы удачный поход совершили, пограбили берега и с большой добычей вернулись. Не попытаться ли нам повторить поход?

- Хочешь ещё одно войско в море утопить? - не сдержался Аскольд. - Тогда никакой торговый договор тебя не спасёт, киевляне на первой сосне повесят!

- А зачем морем идти? Можно сушей. Тогда штормы и ураганы нестрашны. Уличи и тиверцы нам друзья, войска пропустят. Может, даже сами примут участие в походе.

- А Болгария? Про неё ты забыл?

- В последнее время только о ней и думаю, - медленно проговорил Дир, внимательно глядя на Аскольда. - Могучая держава, сумела потеснить Византию к самой столице. Вот бы кого в союзники приобрести!

- Зачем мы им нужны? Были бы соседи…

- И всё-таки можно на свою сторону перетянуть! - весело проговорил Дир, не спуская взгляда с побратима. - Знаешь, что такое династические браки? Это такая сила в наше время, крепче любого государственного договора. Женишь сына на дочери иностранного правителя или дочь выдашь и на двадцать-тридцать лет получаешь верного союзника.

- Но у тебя нет ни сына взрослого, ни дочери.

- Зато брат имеется!

- Ты обо мне что ли?

- Конечно! Ты холостой, завидный жених. Женим на болгарской княжне, вот тебе и династический брак. Разве я плохо придумал?

- Неумно, в крайнем случае. Потому что жениться я не собираюсь.

- А сколько тебе холостяковать? Тяни не тяни, а семьёй обзаводиться придётся.

Аскольд подумал. Дир прав, одинокую жизнь он вести не собирается. Есеня замуж вышла. Другие девушки его не привлекают, он к ним равнодушен. Может, болгарская княжна покорит его сердце? Как- никак, а ведь княжна! Тогда он перестанет думать и тосковать по Есене. Жена заставит его забыть.

- А откуда ты знаешь, что у князя болгарского дочь есть? Предполагаешь, что должна быть?