Аскольдова невеста

Глава 2

– А где теперь эта клюка? – спросила Дивляна, и боясь, и желая увидеть своими глазами вместилище грозных неуправляемых духов.

– Вот пойдем, покажу. – Жена Милоума знаком позвала ее за собой.

Миновав несколько изб, она привела гостью к покосившемуся строению, имевшему заброшенный вид. Соломенная крыша давно не подправлялась, под стенами обильно росла трава, и не виднелось никаких признаков обитаемого жилья – только старый засохший венок под окошком, оставшийся, как видно, от последней Купалы.

– Жил тут Новила со своими. – Милоумова хозяйка неопределенно повела рукой. – Да в тот мор, спасите чуры, повымерли они – и Новила, и жена… сестра моя была… и детки… трое. Так и стоит изба. Хотел было Домилко жить, как женился, да отец ему сказал: нечего велсов дразнить, лучше новую поставить…

Дивляна прижала ладонь к мешочку, пришитому к исподнему поясу, – в нем хранился один из тех оберегов, которыми ее снабдили в далекую опасную дорогу мать и прочие родственницы. Значит, здесь, в вымершей избе, хранят клюку Кручинихи? Но как же – ведь сказали, что она сама возвращается на могилу прежней хозяйки…

Но спросить о чем-либо Дивляна не успела – женщина толкнула низкую дверь и вошла, позвав ее за собой. Придерживаясь за косяк, Дивляна опасливо спутилась по трем ступенькам и оказалась в темных сенях. Пахло затхлостью и заброшенностью, по углам валялся грязный, запыленный хлам – и не поймешь, что такое.

– Ну, как тут? – раздался впереди голос женщины.

Кто-то что-то ей ответил, но тихо и неразборчиво. «Уж не с духами ли она говорит?» – в испуге подумала Дивляна, но покачала головой: едва ли Милоумова хозяйка это умеет. Переступив порог истобки, она застыла у порога, после светлого дня ничего не видя. Двери она закрывать за собой не стала и в свете снаружи вскоре разглядела небольшую избу: стол и лавки, печка в углу. Возле одной из лавок стояли две женщины: Милоумиха и другая, постарше.

– Или сюда, Солнцедева. – Милоумиха обернулась и поманила ее. – Вот, посмотри.

Она кивнула в сторону печи. Подойдя ближе, Дивляна заметила, что между печью и стеной устроена лежанка. Запечье считается самым лучшим местом в избе – и тепло, и не дует, и к чурам поближе. На лежанке кто-то был… похоже, мужчина. Довольно молодой, насколько она могла рассмотреть в полутьме. Но при ее появлении он даже не обернулся, не пошевелился – видно, спал. На краю лавки Дивляна заметила большой моток толстых веревок и мимоходом удивилась: это еще зачем?

– Вот клюка! – Милоумиха показала на пол, и Дивляна, глянув вниз, в испуге отпрянула – она едва не споткнулась о наследство Кручинихи!

Клюка лежала перед запечьем, прямо у нее под ногами. Не слишком длинная – бабка, надо думать, роста под старость была невысокого, – кривая, из светло-желтого можжевелового ствола с комлем, она за много лет использования была отполирована жесткими бабкиными ладонями и блестела, будто смазанная маслом. В навершии виднелась грубо вырезанная бородатая голова – когда Кручиниха при ходьбе опиралась на клюку, чур смотрел вперед. На вид ничего особенного в ней не было, но Дивляна содрогнулась, всем существом ощутив мощный поток силы, исходящий от клюки. И силы тревожной, недружелюбной.

– Почему она здесь? – С трудом оторвав взгляд от клюки, Дивляна подняла глаза на Милоумиху. – И кто это здесь? – Она кивнула на неподвижного мужчину.

– Это из-за него. – Милоумиха тоже кивнула. – К нему бабкина клюка и пришла.

– Кто это? Он ваш? – полуутвердительно произнесла Дивляна. С одной стороны, из своих никто в выморочной избе жить не мог, но с другой, чужих сюда вообще не пустили бы.

– Не так чтобы наш… Но и не чужой. Родич он дальний. Синеличам и бабке. Это Ольгимонт, Минтаров сын, а мать его – княгиня Колпита, князя Громши старшая жена.

Дивляна опешила, едва веря ушам. Это – сын княгини смолян? Или князя Громши? Она еще плохо разбиралась в родственных связях местных кривичских правителей, но все же застать княжеского сына в запечье какого-то села никак не ожидала.

«Белотуру следует об этом знать!» – было первое, о чем она подумала. Но перед этим следовало все выяснить самой, и она приступила к подробным расспросам. Милоумиха сперва отвечала неохотно, опасаясь, что сами разговоры о таких вещах навлекут на род зло, но уверенный вид Дивляны скоро побудил ее к откровенности, и она пустилась в объяснения с все большей охотой, стремясь и надеясь переложить ответственность на кого-то другого. А кто подошел бы для этого лучше, чем Солнечная Дева?

Молодой князь Ольгимонт был сыном княгиня Колпиты от ее первого мужа, по имени Минтар. Тот происходил из коренной голядской знати, правившей в этих краях еще до того, как здесь появились первые насельники словенского языка. Сперва словены сами платили голяди дань за право жить на ее землях, но их становилось все больше, собственная словенская знать окрепла и понемногу начала подчинять себе и саму голядь. Оба племени жили довольно мирно, смешиваясь в одних и тех же поселениях, но князья кривичей и голяди, случалось, сражались между собой за право взимать дань с этих смешанных родов. Последний спор такого рода в верховьях Ловати произошел более двадцати лет назад. Смолянский князь Удача, родом с верхнего Днепра, победил князя Минтара, взял в плен его молодую жену с маленьким ребенком и отдал своему сыну, княжичу Громолюду. Вся голядь и кривичи с верховьев Ловати перешли под руку Удачи, а после его смерти – Громолюда. Ольгимонт Минтарович, не помнивший родного отца, вырос как сын Громолюда и считался его наследником – что приветствовали и кривичи, и смоляне, и голядь. А пока князь Громша был жив и крепок, сын возглавлял его дружину.

Сюда он приехал сразу после смерти бабки Кручинихи, но с этой смертью его приезд никак не был связан. Не все голядские роды признали власть Громолюда, и иные из них сопротивлялись до сих пор. Особенно выделялся род старого Тарвила – древний, знатный и многочисленный. Он принадлежал к так называемой «сторонней», иначе «дикой голяди». Жила-то «дикая голядь» не хуже прочих и невыделанных шкур не носила, строила избы с печами-каменками, разводила скот, пахала пашни и сеяла жито, ковала железо и отливала бронзу, но при том крепко держалась своего языка, обычаев и сторонилась чужаков. Иные из этих родов жили в городках, за крепкими частоколами на валах, которые их предко возвели несколько веков назад для защиты от словенских пришельцев. Не желая родниться со словенами, которые все плотнее окружали своими весями их угодья, женихи «дикой голяди» бывали вынуждены ездить за невестами своей крови очень далеко, но тех из своих, кто смешал кровь со словенской, презирали и ненавидели еще сильнее, чем самих словен.

В последние годы родичи Тарвила, собрав под свою руку еще несколько родов «дикой голяди», не раз устраивали набег за ближайший волок между Ловатью и озером Узмень. Объявив эту землю своими наследственными угодьями, они требовали с торговых гостей право за проезд, силой брали дань с местных жителей, а если кто сопротивлялся – жгли дома, захватывали скот и товары, истребляли и уводили в плен людей. Последний такой случай был только этим летом, и потому князь Громолюд приказал сыну собрать дружину и пресечь разбой.

Молодой князь Ольгимонт с дружиной из тридцати отроков приехал в Межу, чтобы предотвратить новый набег и грабеж, если появятся торговые гости с севера. И успел почти сразу после похорон Кручинихи. Кручиниха находилась с князем Минтаром в отдаленном родстве, и из уважения к кровной родне Ольгимонта пустили в село переночевать и угостили поминальными пирогами. И в первую же ночь горько пожалели об этом! Среди ночи Ольгимонт поднялся, схватил хозяйскую козу, которую на ночь загоняли в избу, свернул ей шею, прокусил горло, стал разбрызгивать кровь и внутренности из разорванного брюха по избе! Хозяева, разумеется, проснулись от шума и с воплями кинулись прочь. Соседи и родичи, сбежавшись со всех сторон в одном исподнем, запалили огни, вооружились кто чем, но и мужчины, взглянув на молодого князя, чуть не бросились бежать – так жуток он был, весь залитый кровью, с дико выпученными глазами и оскаленными зубами.

– Мяса! Крови! Мы голодны, голодны! – ревел он диким голосом, все время разным – то глухим и низким, то высоким и тонким, будто в него вселился разом десяток синцов да игрецов. – Покормите нас! Покормите! Это наша еда! Отдайте! А не то мы сами возьмем! Сами возьмем!

Наконец Невида угостил его длинной и тяжелой дубиной по голове и князь Ольгимонт рухнул без чувств. Его могли бы убить на месте, но не решились – как ни были все потрясены и напуганы, поначалу страх удержал, а потом хватило ума сообразить: молодым князем завладели духи и, если убить его, они бросят мертвое тело и найдут себе новую жертву. Поэтому гостя наскоро обмыли от крови, связали и оставили в заброшенной избе.

А утром обнаружили, что знаменитая бабкина клюка лежит возле него. Как она туда попала – никто не знал. Уж, наверное, ни у кого не хватило бы смелости ее сюда нести, а значит, сами беспризорные духи перенесли свое вместилище!

Рассвет Межа встретила в ужасе и растерянности. Хорошо, что буйному князю попалась под руку коза, – а ведь мог и человек оказаться. Хозяевам совершенно не хотелось оставлять у себя одержимого злыми духами, но страшно было подумать, что будет, когда обо всем узнают князь и княгиня, – их, Кореничей и Синеличей, обвинят в том, что они навели жуткую порчу на их наследника, извели, погубили! И будут почти правы – ведь от них, Кореничей, от покойной Кручинихи пришла к нему такая напасть. Известно, что снять порчу может только тот, кто ее навел, но если порча явилась от Кручинихи, а та мертва – как же теперь быть? Кто поможет?

Дружина самого Ольгимонта, обо всем узнав, впала в не меньший ужас. А он так и не вернулся в чувство – лежал, его била лихорадка, иногда он выкрикивал что-то бессвязное – и каждый раз другим голосом. На ночь его остались сторожить трое сильных мужчин из дружины – и снова в полночь он поднялся и набросился на своего ближайшего товарища, не узнавав того, и попытался перегрызть горло. Пришлось снова оглушить и связать князя.

Никто не знал, что делать. Везти его в таком состоянии домой было страшно. Посовещавшись, женщины придумали достать сон-травы из запасов Кручинихи, сделали отвар и напоили им князя, а также положили сон-траву ему в изголовье. Буйствовать он перестал, но и на третью ночь его связали. Днем его удалось накормить, напоить, умыть, он смог подняться и выйти во двор, ведомый под руки, но явно не понимал, где он и что с ним, будто спал с открытыми глазами. Его отроки поначалу боялись даже сообщить родителям, опасаясь обвинения, что не уберегли молодого князя, но теперь делать было нечего. Сушина, оставшийся старшим в дружине, решил сегодня послать гонца к княгине. Если кто и сумеет изгнать духов, то разве что мать Ольгимонта, наследница мудрости древних жриц и колдуний голядского племени.

Трое товарищей, стороживших его в эту ночь, уже ушли отдыхать – дружина Ольгимонта устроила стан поодаль от села. Днем с ним сидела одна из женщин, всегда готовая позвать на помощь.

– И мы так себе рассуждаем, – окончила длинный и пугающий рассказ Милоумиха, – видно, духи-то бабкины не всякого себе хозяина хотят. Никому из наших ее клюка в руки не давалась, сама уходила. А к князю молодому пришла! Стало быть, выбрали его духи.

– Так и есть. – Дивляна задумчиво кивнула. – И это у него теперь «волховской недуг»… Так всегда бывает, когда человек хочет волхвом стать и духами управлять учится. Или не хочет, а они сами его находят. Только обычно другой, старший волхв, помогает, чтобы все обошлось. А ему помогать некому, и, похоже, не хочет он, противится. Вот духи и мучают его.

Она подошла поближе и, с трудом одолевая жуть, наклонилась над лежащим. Князь Ольгимонт выглядел ровесником Велема – ему было чуть за двадцать. Довольно красивый мужчина, как отметила Дивляна, – продолговатое лицо с резко очерченными скулами и маленькой светлой бородкой, светлые волосы, слипшиеся от пота и перепутанные. Ей показалось, что в бороде и на прядях волос застыло что-то темное – наверное, кровь той злополучной козы, и Дивляна снова содрогнулась.

– Кроме сон-травы, что-то ему давали? – спросила она, стараясь скрыть дрожь и держаться увереннее.

Она видела, что от нее ждут совета и помощи, но никогда в жизни ей не приходилось давать советы кому-то старше себя. В Ладоге было много знающих женщин: ее бабка Радогнева Любшанка, знаменитая на всю округу зелейница и волхва, прямая наследница всей мудрости старшего рода, ее дочери вставить ─ Милорада, мать Дивляны, с сестрой Велерадой, а еще Солога, жена волхва Святобора, и Олова, сестра Милорадиного отца, варяжская ворожея, которая разговаривала с руническими косточками, ставами, как с живыми существами и каждый день получала от них мудрый совет. Бабка Вельямара, чудинка бабка Вихрея, да и другие еще… Дивляну и ее сестер, разумеется, обучали и травам, и всем видам гадания, но ей слишком редко приходилось самой применять свои знания – всегда рядом находился кто-то старше и мудрее, способный помочь, принять решение и посоветовать.

Теперь же никого из них рядом не было. Бабка Кручиниха, как оказалось, не ждала скорой смерти и не готовила себе преемницу. Только Росуля, младшая дочка Милоума, иногда ходила с ней собирать травы, но в свои восемь лет еще мало что знала. Остальные женщины умели сделать отвар от простуды или примочку для ран или порезов, но против духов были совершенно бессильны.

И все же Дивляна не спешила признаться в своей растерянности. Где-то в глубине души жило убеждение, что она знает, как помочь. Нужно только успокоиться, собраться, взять себя в руки и хорошо подумать. Ведь она не какой-нибудь в поле обсевок! Она – наследница Любошичей, рода, жившего над Волховом почти четыре века и давшего местным словенам немало князей и волхвов. Она получила по наследству знания многих поколений словен и варягов, знания, которые сделали ее пригодной для того, чтобы стать княгиней полян, а значит, старшей жрицей, матерью и покровительницей целого племени. Да, ей всего шестнадцать, она юна и неопытна. Но она – Огнедева. Боги избрали ее, а значит, посчитали сильной. Когда-то же ей надо начинать. Так почему не сейчас?

– Что же ему дать? – Милоумиха развела руками. – Сон-трава духов усмиряет, и то мы ее едва нашли, Росуля показала. Мы и не знаем, где у бабки что было, она ведь не давала никому в свои дела нос совать. Хотели было с ней на краду положить все ее припасы, что она с Купалы собирала да сушила, однако умные люди отсоветовали – если столько трав чародейных разом сжечь, это Мер-гору перевернуть можно!

– Это вы правильно рассудили! – одобрила Дивляна. – Но ее запасы трав сохранились?

– Никто не трогал, так все и лежит, как при ней было. Мы пока не решили – то ли жить кому в ее избе, то ли пусть так стоит. Из пожитков, что от нее осталось, все на месте.

– Проводи меня туда. – Дивляна бросила последний взгляд на бесчувственного Ольгимонта и пошла наружу, к дневному свету.

– Покормите нас! – вдруг раздался вслед ей вопль – низкий и глухой, будто из-под земли.

Дивляна содрогнулась от неожиданности и вцепилась в дверной косяк. Теперь она на себе ощутила то, что так пугало людей – этот голос, хоть и исходил из уст человека, никак не мог принадлежать ему. Это был крик неведомого духа – озлобленного и голодного, и от него мороз продирал по коже.

– Мать Макошь! Днем уже голос подают, проклятущие! – Обе женщины всплеснули руками и рванулись к дверям.

Но Ольгимонт не гнался за ними – только дернулся и застонал сквозь зубы.

– Пусть кто-то один останется, – велела Дивляна, не отрывая глаз от лежащего, ─ и позовите мужчин.

– Я позову. – Милоумиха кивнула и торопливо поднялась по ступенькам. – Сейчас…

Выйдя из избы, Дивляна сразу наткнулась на Белотура – он искал ее. Она хотела рассказать ему про Ольгимонта, но он уже обо всем знал. Еще утром обе дружины, разумеется, обнаружили друг друга, и Белотур успел переговорить с Сушиной. Зная, что здесь происходит, он считал нужным как можно скорее уехать, пока чужие дикие духи не прицепились к Аскольдовой невесте и ее спутникам.

– Сама знаешь – к тебе сейчас любая пакость прилипнет! – говорил он, когда Милоумиха вела их к избе, где еще недавно жила в одиночестве бабка Кручиниха. – Тебе и людей-то чужих лучше не видеть, а здесь игрецы! Да еще буйные, голодные! Поедем отсюда, а то не вышло бы какого зла!

– И что мы скажем князю Громолюду? – Дивляна посмотрела на него. – Что видели его сына и наследника и оставили его игрецам на растерзание? Другом нам он после этого будет? Или нам его дружба не нужна? Или нам через его земли не ехать, или гостям торговым нашим через верхний Днепр не ездить? Зачем тогда… это все?

Она слегка развела руками, под «этим всем» имея в виду свое обручение с князем Аскольдом, расставание с домом и родичами, поездку в чужую землю, разлуку с Вольгой… Она решилась на эти жертвы ради того, чтобы между Волховом и средним Днепром был налажен торговый путь, выгодный всем племенам. Но для этого нужно, чтобы мир был на всем его протяжении, а миновать верхний Днепр, важнейший узел этого пути, никак не получится.

– Так-то оно так… – Белотур снял шапку, запустил руку в густые светлые волосы и поерошил, будто разгоняя мысли. – Но ты – невеста, тебе под паволокой надо сидеть…

– Я – Огнедева.

– Ты не обязана Громше помогать! У него жена есть, сама колдунья, а князь Ольгимонт – ее сын.

– Зато если я ему помогу, князь Громша будет обязан мне… А что ты говоришь, де я не должна… Нет, мой деверь дорогой! – Дивляна уверенно взглянула ему в глаза. Для этого ей приходилось сильно задирать голову, но она вдруг преисполнилась уверенностью в своей правоте и не робела. – Я – Огнедева. И как солнце равно всем светит и греет, так и я должна всем помогать, кому сумею. Кому сила дана, тому дана и обязанность. Солнце не может выбирать, кому светить, и я не могу мимо беды пройти – иначе Огнедева покинет меня. И кого ты брату привезешь тогда?

– Самую красивую девушку, что по земле под солнцем ходит, – тихо ответил Белотур, и по глазам его было видно, что ему бы и этого было достаточно.

– Красивых дев и у вас там хватает. – Дивляна смутилась и отвела взгляд. – А за тридевять земель только за чудесной невестой ездят, ведь так?

– Да уж, заехали мы в кощуну – и не заметили как… – Белотур согласно вздохнул и вслед за Дивляной пошел к двери в бабкину избу, где их уже ждала на пороге Милоумиха.

В избе было очень чисто, все тщательно прибрано – женщины постарались, когда хозяйка навсегда покинула земное жилье. Ровным рядом выстроились вокруг печи разноцветные горшки и миски – с бабкой на краду отправились всего один или два, – стояла прялка, разобранный ткацкий стан в углу, ларь с пожитками и другой – с травами. Пучки трав висели везде на балках – сохли те, что были собраны этим летом на Купалу. В избе стоял густой травяной запах, от которого першило в горле. На столе, покрытом скатертью с погребальными узорами, были выставлены поминальная каша и кисель в горшках, блины в миске – все засохшее.

– Вот оно, все ее богатство. – Милоумиха, видно неуютно себя чувствовавшая здесь, неуверенно развела руками. При этом она невольно озиралась, словно ждала увидеть где-нибудь на лавке или у печи призрак бабки. И понятно – та умерла слишком недавно, чтобы уйти окончательно. – Вот здесь сряды ее – бабка богатая у нас была, одних понев семь наткала себе. А вот здесь травы ее, ну и это все… Смотри, что тебе надо. Если что варить будешь – здесь и вари, не надо в жилое носить… как бы чего не вышло…

– Спасибо, я разберусь.

Дивляна, не заставшая Кручиниху в живых, не испытывала перед ней такого трепета и не боялась прикоснуться к ее наследству. Милоумиха с явным облегчением ушла, а Дивляна открыла ларь и принялась разбирать льняные и кожаные мешки с травами и кореньями. Поднося один или другой к носу, она по запаху определяла, что в нем лежит, и с радостью убедилась, что из нескольких десятков мешочков незнакомым ей показалось содержимое только двух или трех.

Не зря все-таки бабка Радогнева с самого детства каждое лето водила ее с собой в лес и учила отличать одну траву от другой, втолковывала, от чего они помогают и как их применять. Даже говорила, развлекая непоседливую ученицу, разными голосами за разные травы: за одну тоненьким голоском: «Я трава зверобой, добра я от удара и убоя!». А в другой раз низким и густым голосом: «Я – трава ужевник, и кого какая гадина укусит, я весь яд выгоню из человека, и будет здоров!». Радогнева уверяла внучек, что сами травы говорят ей это, а она только повторяет. Яромила подтверждала, что слышит голоса трав. А Дивляна не слышала и не притворялась, но честно старалась запомнить. Правда, надолго ее прилежания не хватало…

Нужное она откладывала в сторону. Как отогнать духов от князя Ольгимонта, она пока не знала, но ей было совершенно ясно, что нужно поддержать его силы и помочь ему самому бороться с захватчиками. «Всякая болезнь свое зелие имеет», – как наяву слышала она голос бабки Радогневы. И сам собой вспоминался состав, который Радогнева называла «девятисильным» – его травы укрепляют тело и дух и помогают прогнать порчу. Для него нужны девять сильных трав: боронец-трава, былей-трава, девясил, трава лазорь, золотуха, перекоп, пострел, ревелка и, самое главное – волотова голова. Розовые метелки травы ревелки висели на матице прямо над ларем, но волотову голову Дивляна искала долго и даже испугалась: если ее нет, остальные восемь без нее не подействуют. А идти за ней в лес уже поздно: волотову голову берут только на Купалу. Лишь на самом дне ларя обнаружился мешочек с высохшими корешками, похожими на голову с бородой: поэтому волотову голову еще называют «дедова борода». С облегчением Дивляна отложила мешочек к остальным отобранным – теперь все нужное есть.

– Что ты будешь делать? – спросил Белотур, с любопытством наблюдавший за ее действиями.

– Отвар сделаю и буду его трижды в день поить. Если порчу не выгоню, то хоть помогу силы поддержать. В ком духи, тот ведь погибнет, если их не выгнать: его кормят, а ему не достается, все духи сами и съедают. А здесь еще ревелка есть. Эта трава такое свойство имеет, что если испорченного напоить ее отваром, то дух в нем скажет, кто его наслал. А если знаешь, кто твой враг, с ним ведь уже легче бороться, верно?

– Да ты, я смотрю, воевода! – Белотур улыбнулся, глядя на нее с такой нежностью, что Дивляна смутилась и опустила глаза, подавив улыбку.

– Пока нет. Но бабка Радуша меня учила: и лихая порча, и черная немочь, и всякое зло изгоняется травой, огнем и водой. Их сила все соки человека в согласие приводит, и здоровье к нему возвращается.

Она оглядела горшки возле очага, выбирая подходящий. В это время в сенях послышалось неуверенное движение, дверь медленно отворилась и на пороге появилась охапка наколотых чурочек, из-под которых виднелся подол рубашки и две маленькие ножки.

– Ты будешь делать отвар, да? – раздался знакомый голос, и Дивляна увидела над охапкой чурочек личико Росули. – Я принесла чем огонь разжечь. А воду надо взять из трех ключей, так сильнее будет. Я знаю, где баба брала воду. Хочешь, покажу?

Сложившееся в Меже обыкновение не пускать чужаков было нарушено: после того как Огнедева взялась исцелить князя Ольгимонта, Кореничи и Синеличи и сами не хотели ее отпускать, чувствуя, что теперь она защищает их от зловредных и буйных духов. А Белотур, Велем и братья так же решительно отказались оставить Огнедеву одну среди чужих, поэтому хозяевам поневоле пришлось найти в своих избах место еще для двух десятков пришлых. Дивляна устроилась на ночь в избе Милоума, на полатях среди его подрастающих детей; Велем, Радобож и Селяня легли на полу; Белотур и прочие устроились на сеновале, в хлеву и в ближайших избах по соседству.

За день Дивляна приготовила «девятисильный» отвар и трижды напоила им Ольгимонта. В первый раз он не хотел пить, отталкивал ковшик, проливал на себя и корчился, будто его обдавали кипятком, хотя отвар был чуть теплым. Ничего удивительного: духи сопротивлялись тому, что помогало человеку противостоять им. Зато второй и третий раз Ольгимонт пил гораздо охотнее, и хотя в себя так и не пришел, все же Дивляна усмотрела в этом первые признаки того, что она на верном пути.

Но едва ли «девятисильного» отвара будет достаточно, чтобы совсем избавить князя Ольгимонта от власти духов. Засыпая, Дивляна напряженно раздумывала, вспоминая все, чему ее учили. Есть сотни трав, каждая из которых имеет свое действие, и довольно многие имеют силу изгонять духов и снимать порчу – и перелом-трава, и одолень-трава, и жар-цвет. Но настолько сильных трав она в бабкиных запасах не нашла, а идти искать их уже поздно: они показываются и входят в силу только на Купалу. Нужно выбрать что-то такое, что доступно сейчас…

Целый день Дивляна возилась с травами и думала о травах, и неудивительно, что стебли, листья и цветы носились перед ее внутренним взором, стоило ей лишь закрыть глаза. Она и не заметила, как уснула, но вдруг засохшие стебельки, выцветшие метелки, скрюченные сухие листики перед глазами посвежели, налились соком, наполнились яркой зеленью и живыми весенними красками. Перед ней волновалось целое море трав и цветов, будто расстилался пышный луг, по которому гуляет сама богиня Лада.

– Боронец, а еще зовут ее жигучка, – над всеми травами трава, угодная во всяких болезнях, пригодная от всякой нечисти, – слышала она голос Радогневы, и казалось, что сама бабка стоит где-то рядом, за плечом, но не получалось обернуться и увидеть ее. – Врачует она и нутряные болезни, и уразы, и лихорадки, и если голова болит, и от укусов змей либо зверей помогает, от ломоты в костях, от зубных скорбей. А если хочешь кого от порчи уберечь, то сплети из боронец-травы три плетня и надень на чело, на грудь и на пояс – тогда она от зла оборонит. И траву-зверобой не забудь: с боронец-травой они дружат, одна другой помощь подают и вместе вдвое сильнее делаются…

– Я помню. Спасибо тебе, бабушка… – хотела сказать Дивляна, но почему-то не могла открыть рта, не могла издать ни звука.

Что-то вдруг толкнуло ее, она выпала из мира зеленых волнующихся трав, едва успев разглядеть то, что невидимая советчица ей показывала, – и будто рухнула в темноту. Догорала внизу одинокая лучина – люди теперь боялись засыпать без света и оставляли лучину над лоханью, пока все не улягутся, – и Дивляна чувствовала, что рядом с ней кто-то шевелится. Занавеска на полатях была отодвинута, а Росуля, которая весь этот день хвостиком ходила за Дивляной и на ночь устроилась у нее под боком, деловито слезала по лесенке, сколоченной Милоумом для младших детей.

– Росуля, куда ты? – полушепотом окликнула ее Дивляна.

Казалось бы, чего такого – понадобилось ребенку выйти по нужде. Но Росуля не ответила, даже не обернулась на ее голос. Вот она спустилась на пол и там столкнулась со старшим братом – четырнадцатилетним Хмелиней, который спал на одной из лавок. От этого толчка они остановились и принялись топтаться на месте, будто слепые, и Дивляна заметила, что у подростка закрыты глаза!

– Куда вы собрались оба? – в полный голос тревожно окликнула она, с холодом в груди понимая, что уже знает ответ.

На дальнем конце полатей зашевелился кто-то еще, и Дивляна увидела, что и старшая сестра Росули, десятилетняя Гражуля, на четвереньках ползет к лесенке – наступая на подол собственной сорочки и спотыкаясь. Растрепавшиеся волосы падали ей на глаза, она ничего не видела, но это ее нисколько не смущало.

– Что с тобой? – Дивляна схватила ее за руку.

Но девочка не заметила и продолжала ползти. Глаза ее под волосами были закрыты. Она не видела, что ее держат, и двигалась, будто ползет, не чувствуя, что остается на месте.

А внизу скрипнула дверь – Росуля и Хмелиня уже добрались до порога. Встав на колени, пригнув голову на низких полатях, Дивляна с силой запихнула Гражулю подальше в угол, а сама мигом скатилась вниз.

– Вставайте! – закричала она. – Проснитесь! Они уходят! Они опять уходят!

Второй Милоумов сын – самый старший был женат и жил отдельно, – пятнадцатилетний Прокша, тоже поднялся и шел к двери. При этом он спотыкался о лежащих на полу, но никто из них не просыпался. Дивляна на миг растерялась – то ли ловить уходящих детей, то ли будить спящих взрослых? Почему никто, кроме нее, их не слышит? А за спиной раздавался шорох – Гражуля снова выбралась и лезла по лесенке вниз… Будто жуки или муравьи, в своем слепом неудержимом стремлении Милоумовы отпрыски, не просыпаясь, шли на зов, слышный им одним.

По избе тянуло холодом. Но это была не просто прохлада ночи, не сквозняк от раскрытой двери. Дивляна ощущала вокруг себя движение тонких, словно живых струек холодного воздуха – они скользили, будто невидимые летучие змейки, обвивали людей, тыкались в нее саму холодными жадными носами и отскакивали.

Осознав, кто именно снует вокруг нее, Дивляна быстро сжала в ладони мешочек на поясе. Там лежал один из главных ее оберегов, которым снабдила ее мать и велела никогда не снимать, пришить к исподнему поясу, а тот не развязывать никогда до самой ночи после свадьбы. В мешочке лежал корень травы, называемой солонокрес – одной из самых могучих волшебных трав, одной из тех, кого называют княж-травой. Не перечислить ее полезных свойств: солонокрес приносит счастье, отпугивает нечисть и всякое зло, оберегает женское здоровье и дает плодовитость, снимает порчу, охраняет силу своего владельца, в том числе и чародейную силу. Нет оберега более полезного для невесты, будущей жены, будущей княгини. Но не каждому княж-трава солонокрес дается в руки: одному покажется, а другому нет. Только одну неделю в году, от Купалы и еще шесть дней после, появляется над землей стебель солонокреса – не зеленый, а белый, увенчанный багряно-алым цветком. Если брать его неумеючи, не ведаючи и не знаючи, уйдет корень в землю – хоть десять локтей рой, не дороешься до него.

Милорада нашла солонокрес прошедшим летом, в последний из указанных дней, и, строго соблюдая обряд, вырыла крестообразный корень. Потом, когда Дивляну сговорили и собирали в дальний путь к жениху, мать ее поняла, что боги, все знающие наперед, послали ей солонокрес, чтобы она передала его своей дочери-Огнедеве. Дивляна выполняла наказ матери никогда не расставаться с оберегом и теперь снова с благодарностью вспомнила о нем. Благодаря солонокресу она была недоступна для снующих вокруг духов и всех наведенных ими чар. Но что она сделает одна?

Трое детей Милоума уже скрылись за дверью, только Гражуля все лезла с полатей. Дивляна огляделась – лучина прощально замигала, сейчас она погаснет, и…

Схватив ковш, Дивляна торопливо зачерпнула из той же лохани и вылила на голову Велема, который спал на полу ближе всех. Велем вскрикнул во сне от неожиданности и проснулся, резко сел, одной рукой стирая воду с глаз, второй хватаясь за топор – в чужом месте каждый оружие держал возле себя.

А Дивляна еще два раза зачерпнула из лохани, вылила воду на Селяню и на Радобожа и теперь с третьим ковшом торопилась к занавеске, за которой спали сами хозяева.

– Они уходят! Дети уходят! Ловите их, ловите! – кричала она во весь голос. – Велько! Селяня! Вставайте живо, ловите их, они ушли!

Хозяйка проснулась почти сразу – охнула, села и совершенно осмысленно заторопилась – будто утреннюю дойку проспала. Она мгновенно поняла, что происходит, и как была – босая и простоволосая, в одной сорочке ─ кинулась наружу. Было не до приборов – ее дети уходили на жальник, куда звали их голодные и жаждущие крови духи!

Дивляна вылила еще ковш на хозяина, несколько раз встряхнула его, а когда он сел, протирая глаза, кинулась вслед за хозяйкой. Селяня уже убежал, а Велем перехватил Дивляну на полпути к двери и сжал ее плечи:

– Ты куда?

– Детей ловить! Бежим, Велько, их же всех манят! А взрослые спят!

Может, Велем сомневался в том, что именно его сестра должна ловить чужих детей, но поддался ее порыву ─ храбрый и решительный, быстро соображающий, он видел, что ее не удержать, а значит, надо ей помочь.

Дивляна оказалась права – выбравшись наружу, они в этом убедились. С чистого неба светила полная луна и бесчисленные звезды, и при их свете легко было заметить множество фигурок в белых рубашках, поменьше и побольше. Мальчики и девочки, от трехлетних до почти уже взрослых, с закрытыми глазами, босые, с падающими на лица растрепанными волосами, шли небыстро, но уверенно, все в одну сторону. Старшие вели за руку ковыляющих младших – те спотыкались, падали, но старшие ничего не замечали и продолжали их тянуть за собой, а те, не плача, поднимались и снова шли.

Растопырив руки, будто собиралась пугать кур, Дивляна кинулась наперерез ближайшим. Она хватала детей за плечи, тормошила, звала. И те просыпались – открывали глаза, смотрели на нее сперва в бессмысленном испуге, а потом уже разумно; оглядывались, обнимали себя за плечи, ежились, не понимая, как сюда попали.

Но будить детей получалось только у Дивляны. Милоумиха, поймав в объятия Гражулю, трясла ее и звала, но девочка не просыпалась и даже продолжала шевелить ногами в воздухе, будто шла, не замечая, что ноги ее не касаются земли. Только когда Дивляна тронула ее за лоб и назвала по имени, девочка очнулась, взглянула на мать и, обхватив ее за шею в поисках защиты, зарыдала навзрыд.

Велем и Селяня успели как-то разбудить еще нескольких человек, те будили товарищей и хозяев, и взрослых перед избами становилось все больше. Колога держал двух девочек за руки и тряс их, но не мог заставить очнуться; мимо него прошел спящий мальчик, и Колога выругался, не зная, как быть – этих отпустить, уйдут, хоть зубами хватай! Кто-то уже скрылся в ночи, и взрослые, недосчитавшись своих отпрысков, запасались факелами и бежали в сторону жальника – теперь не сомневаясь, куда уходят их зачарованные дети.

Но не только с детьми было неладно. Из выморочной избы, где лежал Ольгимонт, доносились крики. Двоих смолян, сидевших с ним ночью, тоже одолел сон. Зато сам молодой князь ужом вывернулся из веревок, которыми его прикрутили к лежанке, и пытался уйти. Проснувшийся Сушина хотел его остановить, но Ольгимонт, подхватив неотвязную бабкину клюку, тяжелым навершием разбил головы Сушине и Званцу и вырвался из избы наружу.

Там на него и наскочила Дивляна. Ольгимонт был страшен – растрепанный, с закрытыми глазами и клюкой в руках, которую он держал за тонкий нижний конец, размахивая навершием, будто дубиной, он прорывался туда же – к жальнику. Даже те из обитателей Межи, кто не ловил своих детей, не решались к нему подступиться – напротив, увидев порченного, вновь впавшего в буйство, люди разбегались.

К счастью, обе дружины ночевали не в самом селе, а поодаль и не попали под действие сонных чар. Обе также выставляли дозорных на ночь, и те сразу заметили, когда перед избами поднялся переполох – замелькали огни и зазвучали крики. Поднявшись и расхватав оружие, ладожане, поляне и смоляне с разных сторон кинулись к селу.

Увидев совсем близко от себя Ольгимонта, Дивляна растерялась и на миг застыла. По его закрытым глазам и размашистым, неверным, но мощным движениям она понимала, что им вновь владеют духи. Но что она могла сделать прямо сейчас? Она еще не подготовилась к этой борьбе и даже не успела осмыслить те советы, которые получила от приснившейся бабки Радогневы. А что-то делать надо, не откладывая!

– А ну стой! – Перед ней вдруг выросла спина Велема. Держа длинное копье, он загородил сестру, нацелив острие прямо на Ольгимонта.

Велема догоняли братья и прочие гриди, тоже с копьями, выстраивались в ряд, закрывая собой Дивляну. Ольгимонт не мог видеть их, но духи в нем почуяли рядом острое железо и остановили свою жертву. Молодой князь будто споткнулся, потом подался назад и стал яростно кричать на разные голоса – сзади тоже были копья. Началась настоящая свалка: поляне и ладожане окружили Ольгимонта, выставив копья и не давая буйному приблизиться, его собственная смолянская дружина, вдруг увидев своего князя на ногах и не поняв, что происходит, посчитала его в опасности и бросилась на выручку. Орал что-то Белотур, орал и Сушина, весь залитый кровью из разбитого лба и сам страшный, как мертвец. И кричал, вопил, выл, стонал на десятки разных голосов сам Ольгимонт – тонких и густых, высоких и низких, мужских и женских, ревущих, скрипучих, визгливых… Он вертелся, будто медведь, выгнанный из берлоги и окруженный ловцами, – куда ни глянь, везде оскаленные морды собак и жала рогатин. Мечась в поисках выхода из круга, он натыкался на острия, и вся белая рубаха уже была покрыта пятнами от его собственной крови. И каждый раз, когда он касался острия, из него рвались новые вопли – такие дикие и пронзительные, какие никак не может издавать человек, пусть даже раненный железом.

Дивляна невольно зажала уши, дрожа крупной дрожью и стуча зубами от ужаса. Нужно было это остановить, но как? Ольгимонт или наткнется на копье и погибнет, или его люди вот-вот бросятся с оружием на кметей Белотура, и тогда здесь произойдет побоище, бессмысленное и кровавое, и злобные духи получат обильную пищу…

– Стойте! – закричала она изо всех сил, больше не способная это выносить. – Приказываю вам, остановитесь!

Она сама не могла бы сказать, к людям обращается или к духам. Но ответили ей духи.

– Кто? – взвизгнул Ольгимонт высоким пронзительным голосом.

– Говорит? – продолжал он уже другим, похожим на медвежий рев.

– С нами? – скрипнул третий голос, будто рассохшаяся дверь.

– Кто?

– Приказывает?

– Нам?

– Я – Огнедева! – крикнула Дивляна. – Именем Матери Сырой Земли, именем Макоши, Лады и Лели, силой девяти сильных трав и десятой – княж-травы солонокрес, я приказываю вам – убирайтесь прочь!

На миг все затихло, будто враз заложило уши. А Дивляне этот миг показался долгим, как целая ночь. Что-то огромное и темное навалилось на нее, придвинулось вплотную… Она со всей ясностью ощутила, как десяток или больше ужасающе чуждых, враждебных существ прижались к ее душе и пытаются просочиться внутрь. Было похоже, что жадная черная бездна распахнула пасть, готовясь проглотить… Кровь застыла в жилах, сама себе Дивляна вдруг показалось хрупкой, как словно была сделана из тонкого льда – и вот-вот лед лопнет, она рассыплется на сотни мелких осколков и исчезнет…

А потом все стало, как прежде. Духи не прорвались, не одолели преграды княж-травы солонокрес. Раздалась целая буря воплей – словно взмыло невидимое облако, вопли сыпались дождем откуда-то сверху, заставляя всех невольно задирать головы и даже прикрываться руками, как от дождя или града. А внизу настала тишина. И когда вопли умчались куда-то вверх и затихли в темном небе, показалось, что вместе с ним исчез и Ольгимонт. И только когда принесли факелы, обнаружилось, что он никуда не делся и лежит на земле – истекающий кровью, по-прежнему бесчувственный, но уже совершенно обессиленный и неподвижный.

Постепенно переполох унялся. Дружины разобрались в происходящем и спрятали оружие, дети, которых еще не успели поймать и разбудить, легли на землю там, где в этот миг находились, – неслышный зов затих. Их подняли и унесли, разбуженных увели по домам и уложили, родители остались сторожить. Ольгимонта тоже подняли и перенесли на прежнее место, сняли рубаху, обмыли, перевязали раны – это сделал Сушина, после того как Дивляна наскоро перевязала голову ему самому. Хотели было снова прикрутить веревками к лежанке, но Дивляна решила, что не надо. Ночь близилась к концу, она не верила, что сегодня духи вернутся. Суета стихла, все разошлись, кое-кто даже ухитрился снова заснуть и проспать спокойно до самого утра.

После, вспоминая эту ночь, жители Межи рассказывали друг другу и соседям, будто от лица и тела Огнедевы в темноте исходил яркий солнечный свет. Дивляна не возражала, но про себя жалела, что это неправда: она действовала бы более толково, если бы не нуждалась в свете лучин и факелов.