Аспирант. Москва. 90-е

Главы 1–4

ГЛАВА 1

Смартфон разразился винтажным дребезжанием.

Звонки от постоянных абонентов у меня от каждого свой. Как говорится, по Сеньке и шапка. Кому-то под стать волшебно-летящий «Школьный роман», для кого-то в самый раз задорная «El bimbo»… А вызов от шефа — это звук советского телефонного аппарата 60−70-х годов прошлого века. Один с таким сигналом, других нет.

Экран аппарата озарился небесно-синим цветом. И белым по синему: Сергеич. Именно в этой транскрипции.

Я коснулся виртуальной кнопочки «ответить»:

— Да.

— Михалыч, — голос шефа, — зайди, пожалуйста.

И отключился.

В смысле речи он спартанец. Следит за этим, даже бравирует, считая, что солидный человек должен соблюдать содержательную краткость что устно, что письменно. И резолюции на документах накладывает в том же духе, иногда с мрачноватым юмором. «Исполнить». «Отказать». «Послать вдаль» — и такое бывает. И даже «В помойку», «В сортир». Его многолетняя секретарша Лидия Даниловна умеет разбираться в этих оттенках — одна из двух людей на свете. И получив бумагу с посылом: «Посадить на кнехт» — отлично знает, что нужно делать с адресатом, где тот самый кнехт, на который его предписано посадить. Я знал у босса нескольких секретарей, выгонял он их за малейшие промахи — и только Лидия Даниловна закрепилась прочно. Естественный отбор. Немолодая, сухонькая, ручки похожи на птичьи лапки. В лице тоже что-то птичье: острый носик, близко посаженные глазки неясного цвета… Ничего по-женски привлекательного. Думаю, это и делало ее хорошим секретарем. Полнейшее отсутствие пошлой темы «начальник-секретарша». Не только это, спору нет. Но и это тоже.

Второй, кто понимает идиомы шефа — это я. Глава службы безопасности бизнес-холдинга «Интегрированные системы». Юрий Михайлович Зимин. А шеф — президент и единственный хозяин этой фирмы. Вадим Сергеевич Гранцев. Да, я подозреваю, что его супруга ищет подходы, чтобы формально отжать долю на свое имя… Но это лишь мои предположения. Я закинул кое-какие удочки в свои каналы, чтобы выяснить это. Пока жду информацию.

Когда я вошел в приемную, Лидия Даниловна шуршала служебными бумагами, успевая при этом отстукивать что-то на клавиатуре компьютера. Мне бегло улыбнулась, не отвлекшись от работы:

— Ждет!

Лаконизма она набралась от Гранцева.

Я кивнул и шагнул в кабинет.

— Вызывали, — без вопросительной интонации. Лишь подтверждение факта.

— Здравствуй.

Ага. Что-то не так. Было бы так, сказал бы: привет! А «здравствуй» — значит, озабочен. Может, даже раздражен.

На мне, впрочем, это не отзывается. Если кому и прилетит от плохого настроения босса, то не мне точно. Сказывается и давнее знакомство, и мое умение. Даже, наверное, дружба, хотя дружба между руководителем и подчиненным — настолько спорная тема… Но у нас сложилось. По жизни. Дружба-не дружба… По крайней мере, память. Узы прошлого. Их не порвешь, даже если захочешь, а мы и не хотим.

С Гранцевым — ну, тогда еще просто Вадимом — мы земляки. Правда, познакомились не дома, а в Москве, в девяностые. Учились вместе в аспирантуре Государственной академии управления. Он защитился, стал кандидатом наук. Экономических. Я не закончил по личным обстоятельствам.

Ох, эти обстоятельства!.. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Ну и не буду вспоминать.

Мы оба сильно изменились с тех пор. То есть, я-то себе кажусь примерно тем же, разве что нагруженным прожитой жизнью. А Вадим, конечно, стал совсем другой.

Ничто, наверное, не меняет человека так, как богатство. Да, хватка, деловая цепкость, нюх на прибыль — все это было и тогда, в молодости. Не стану доказывать, но я считаю, что это врожденное. У Вадима Гранцева вот эта бизнес-жилка, бесспорно, была всегда. Он умел поднять деньги там, где всякий другой их бы даже увидать не мог. Он это делает и сейчас, только деньги другие.

И сам он другой. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что эти огромные деньги переломали его душу. Научили презирать всех, включая самых близких: бывшую жену и ее детей, вторую жену, которая сумела опутать его сумеречной страстью… Быть ведьмой тоже дар, делать мужиков червяками у своих ног дано не каждой. Вот этой самой Нелли дано. При том, что умом она не блещет, да видимо, оно не слишком надо, с таким-то подарком судьбы. Из Гранцева, правда, червяка или тряпку сделать невозможно, но как-то перекосить психику — да. Лет пятнадцать назад шеф и подпал под темные чары Нелли, угрюмо привязавшись к ней. Случалось, открыто обзывал ее дурой и бл*дью, но отвязаться не смог.

Пожалуй, есть два человека на свете, к которым он относится хорошо. Это я и его дочь Даша, на самом деле очень милая, развитая и воспитанная девочка двенадцати лет. Вот даже и не скажешь, откуда что взялось… Со всеми прочими душа олигарха была ощетинившаяся, готовая в любой миг огрызнуться, облаять, потому что все вокруг говно. В том числе и красотка Нелли. Но супруга подчеркивала его статусность: она была дьявольски хороша собой, обладала несомненными шармом и эстетическим вкусом, и несомненно, среди всех прочих сразу бросалась в глаза — как золотой червонец среди медяков и никелей. И разумеется, никогда она не уйдет от Вадима, несмотря на его мухоморный характер. Он, в общем-то, не прав: Нелли, может, и не сильно умная, но по-житейски далеко не дура. Недавно я всерьез задумался над тем, чтобы прощупать ее связи. Кое-что почудилось мне…

— Садись, — по-дружески пригласил шеф, кивнув на один из гостевых стульев. Сам же уселся за рабочий стол, заваленный папками, блокнотами и отдельными бумагами. Сдвинув влево ноутбук, и одна из папок плюхнулась на пол.

Президент сопроводил эту пустяковую неприятность столь взбешенным матом, что я ухмыльнулся.

— Сергеич… — протянул полушутливо, — что с тобой⁈

Наедине мы по старой памяти общались на «ты». И шутки-полушутки, а таким раздраженным я шефа не припомню.

Чувствовалось, как с трудом он подавил в себе вспышку гнева.

— А, ладно, — скривился он, нагибаясь за упавшей папкой. — Не думай об этом.

— Да нет уж, — возразил я, — как-никак, я твоя служба безопасности. Обязан знать все нюансы.

Гранцев вздохнул, помолчал, прикидывая что-то.

— Ладно, — повторил он. — Это личная жизнь, к работе отношения не имеет. Я с тобой вот о чем хотел поговорить…

И он кратко поведал: собрался поехать в свой новый особняк в загородном поселке. В первый раз, глянуть на готовый объект. Будут жена и дочь. Следовательно, я должен был обеспечить охранный кортеж. Самая стандартная практика.

Так-то оно так, но почему-то во мне замигал еще мне самому неясный тревожный огонек.

— Понял, — я кивнул. — Только я сам поеду тоже.

Пауза. Вадим внимательно смотрел на меня.

— Зачем? — наконец, спросил он.

— Ну, зачем! Незнакомый маршрут, хочу взглянуть своими глазами. И схему движения, и порядок охраны надо отработать.

Логика сто пудов. Против нее не попрешь. Шеф возражать не стал, хотя мне показалось, что мысли при этом у него были какие-то другие. Но вслух он лишь согласился со мной:

— Хорошо. Выезд в двенадцать тридцать.

Я бросил взгляд на большие стенные часы, славные безупречностью хода. Педант Гранцев сам лично на них выставлял стрелки по каким-то там сигналам точного времени, а потом лишь подзаводил их дважды в сутки. Одиннадцать тринадцать.

— Принято, — сказал я и встал.

Босс странно глянул на меня — опять же так, словно хотел нечто сказать… Но не сказал.

Теперь задержался я:

— Стоп. Вадим Сергеевич, что происходит? У меня впечатление, что ты чего-то не договариваешь! И хочется, и колется что-то сказать, а?.. Ну если так, то говори.

Гранцев набычился. Правая рука пробарабанила пальцами по столу короткий марш.

— Да нет, — сказал он.

Редкий случай, когда шеф брякнул лишнего. «Да» можно было бы не говорить, а он сказал. Должно быть, сам это понял, потому что набычился еще сильнее.

— Значит, двенадцать тридцать? — уточнил я. Он кивнул.

— Решено, — сказал я и вышел.

Разумеется, я не стал ничего выпытывать. Добился бы дальнейшего раздражения, только и всего. Но крепкую зарубку в памяти сделал: шефом надо заняться. Косвенно выяснить, что у него не так. Каким образом это сделать?.. Надо подумать.

Это я умею делать профессионально.

Жизнь моя сложилась так, что после добровольного ухода из аспирантуры и полутора лет болтаний-трепыханий на случайных заработках, я пошел добровольцем в армию. По диплому я историк, курс военной кафедры освоил по направлению «специалист по разложению войск и населения противника». Сфера настолько специфическая, что в военкомате взяли паузу на обдумывание, попросив зайти через пару дней… А когда я пришел, предложили службу в контрразведке, предварительно пройдя краткосрочные курсы. Прежнего запаса образования хватило для того, чтобы стать старлеем на капитанской должности. Закончил подполковником. Довелось побывать на Донбасской войне, где пришлось послужить по профилю, отделять чистых от нечистых, овец от козлищ… Но это, конечно, отдельная история. С однокашником по аспирантуре, уверенно поднимавшимся по социальной лестнице, я связи не терял, и выйдя в отставку, получил от него приглашение, которое принял.

Начальник СБ из меня, без ложной скромности, неплохой. Добывать и анализировать нужную информацию умею. И с кем о чем можно перетереть, а о чем промолчать. И как построить тактику и стратегию. Вот и сейчас, на коротком пути от кабинета шефа до своего я наскоро просчитал ход действий.

Прежде всего я временно отбросил всякие психологические переплеты. Это надо, но не сейчас. Сейчас одна задача: организовать охрану выезда.

И я позвонил своему заму.

— Григорий Палыч? Зайди.

Мой зам — бывший опер угрозыска Григорий Песков. Человек, с которым я держу ухо востро. Почти уверен, что он за мной присматривает и шефу постукивает. Другое дело, стучать ему не о чем: я не тот человек, что ведет двойные, тройные игры. А на перекрестные проверки ничуть не оскорбляюсь. Гранцеву, в его-то положении нежданка может прилететь отовсюду в каждую минуту. И я бы на его месте перестраховывался бы со всех сторон.

— Вызывали, Юрий Михалыч?

— Да, — и я вкратце объяснил суть дела. Предстоит выезд с повышенным уровнем сопровождения. Сказал, что поеду сам, и мне потребуются еще трое бойцов.

— Давай Виктора, Сашу и Андрея. Литовченко, — распорядился я.

Андреев у нас в группе двое.

Песков как будто замялся. Я это вмиг заметил:

— В чем дело, Григорий Палыч? Что-то не так?

— Да… видите ли, Юрий Михайлович… Виктора нет.

— Как нет?

Из дальнейшего разговора выяснилось, что сотрудник охраны Виктор Дробышев сегодня не явился на службу. Звонки на мобильный результата не дали. По сути, наш служащий сбежал. Дезертировал.

Я мысленно нахмурился, внешне оставшись непроницаемым.

Дело было даже не в самом факте дезертирства, хотя и в этом ничего хорошего. Нет, меня нахмурило другое. Дробышев — рослый, эффектный парень, спортсмен — был человек мутноватый, с гнильцой. Мой профессиональный нюх чуял это безошибочно с самого появления Виктора у нас. Потом же по некоторым косвенным признакам я просек, что он начал нехорошо поигрывать вокруг Нелли — а ту лишь пальцем помани. Нет, абы с кем она, конечно, связываться не станет, но Витек-то! Статный красавчик, записной жиголо… Нелли и на меня глаз пыталась положить, здесь уж никаких сомнений, но я отнесся к этому бесчувственно. Опять же не сомневаюсь, что ее это задело, да мне-то наплевать. А с Виктором собирался на днях потолковать с глазу на глаз. Чтобы расставить точки.

И вот он исчез.

Моя интуиция настроилась на аварийную частоту. Что-то здесь не то. Пустяки вроде бы, но ведь когда один пустяк, другой, третий… их сумма вызывает этот тревожный сигнал.

Ясное дело, ничего этого я не сказал. Сказал спокойно:

— Ладно, разберемся. Тогда кого третьим подпряжем?

Песков секунду подумал:

— Может, Мишу Емельянова?

Я тоже мгновенно свел логические мосты:

— Годится. Действуй.

И началась рутинная подготовка к выезду на двух машинах: хозяйском «Мерсе» и охранном «Гелике». Я к этому отношения не имел: у хорошего начальника СБ данный процесс отработан до стадии автомата. Приказал — и завертелось. Через полчаса Песков доложил, что дежурная группа полностью готова к выезду.

Я велел группе находиться в стадии готовности, а сам полез в ящик стола.

Там у меня хранится единственное сохранившееся семейное фото, где мы все вместе: отец, мать, я, сестра. Не доставая фотографию из ящика, я долго смотрел в такие родные и уже такие далекие лица…

Их давным-давно на свете нет. Я бы и не хотел вспоминать о том, как все это случилось, да разве такое забудешь… Эта боль со мной навсегда, мне нести ее всю жизнь. Ни с кем не делюсь. Я одинок и привык к этому. Был женат, не сложилось. Ни малейших претензий к бывшей супруге нет, хотя после развода мы не виделись. Я ей желаю самого большого счастья! Без меня.

Но сейчас, глядя в фото, я о ней даже не думал.

Не знаю, сколько бы я еще смотрел в родные лица, но тут дверь распахнулась.

Внезапно возник Гранцев:

— Юрий Михалыч, время сдвинулось. Выезжаем.

Я спрятал фото, встал:

— У нас все готово. А что стряслось?

— Мои сюда приехали, — хмуро пояснил хозяин. — Схема немного изменилась. Едем.

Едем, так едем. Я велел Пескову, чтобы обе машины были перед офисом.

Когда мы вышли, Нелли с Дашей уже сидели в седане Е-213, но девочка, увидев меня, радостно выпорхнула из машины:

— Дядя Юра, здравствуйте! Можно мне с вами поехать⁈

— Зачем? — шеф поднял брови.

Даша оживленно затараторила — дескать, у них в школе объявлен конкурс сочинений на патриотическую тему… Так вот, она хочет посоветоваться со мной. Чтобы я, так сказать, задал направление. Подсказал то или иное.

— Можно, пап?..

Олигарх глянул на меня:

— Что скажешь?

— Чем смогу, помогу, — улыбнулся я.

— Можно⁈ — Даша чуть не подпрыгнула на месте.

— Ладно, — он кивнул, и девочка бросилась в «Гелендваген».

Я улыбнулся.

Насколько мне неприятна Нелли, настолько же теплые чувства я испытываю к Даше. Ну… наверное, не скажешь, что как к собственной дочке, но несомненно, она светлый, яркий лучик в моей жизни. Можно сказать, что я уже не представляю своей жизни без нее. Надо же человеку быть привязанным хоть к кому-то. А я на этом свете совсем один.

Поехали. День сегодня был теплый, но какой-то не то, чтобы пасмурный, а затянутый легкой дымкой, без Солнца. Даша болтала без умолку, расспрашивая меня о службе, о войне… Я рассказывал ей, разумеется, дозированно — незачем детской душе видеть изнанку этой сферы. А вот о боевом братстве, отваге, самопожертвовании, взаимовыручке — пожалуйста. Это ведь тоже правда! О ней ребенку рассказать не грех.

Беседуя с Дашей, я зорко отслеживал обстановку, успевал и сидящему за рулем Михаилу подсказывать, на что следует обращать внимание — маленькие секреты профмастерства. Он понятливо кивал. Парень сообразительный, из него может выйти толк. Впрочем, в городских условиях кортеж в сравнительной безопасности. Вот за городом сложнее. Маршрут, конечно, мы в навигаторе проложили и отслеживаем, но физически еще ни разу не были. По крайней мере, на финальном отрезке

— Дядя Юра! — радостно воскликнула Даша. — А папа говорил, что в новом доме даже лифт есть!

— Что ты говоришь… — машинально пробормотал я, внимательно оглядывая перекресток. Нормально! Чисто.

— Миша, — сказал я, — при проезде перекрестков особое внимание! Помнишь?

— Конечно, — кивнул он.

Ну да, особняк три этажа, но чтобы лифт?.. Хотя у богатых свои причуды. Может, он там еще велодром сделал? Или вертолетную площадку?

Эти мысли были пронизаны иронией, но вообще на душе у меня продолжали кошки скрести, и не знаю, почему. Мы выскочили за город, понеслись по шоссе — впереди «Гелик», сзади седан. Водители дистанцию держали строго, это у них было отработано.

Незаметно от Даши я проверил подплечную кобуру с пистолетом — чешским CZ-85. Предчувствие! Не спрячешь ведь его. А я в предчувствия верю — война и служба воспитали это свойство. Предчувствие было тяжелое, такое грузовое, оно сплелось из мелочей. Из того, что само по себе отдельно вроде бы и ничего не значит, а по крупице слагается в зловещий полумрак, где маячат неясные еще тени…

С магистрали мы свернули на второстепенную трассу, ведущую к трехэтажному «дворянскому гнезду». Не скажу, что эта дорога мне совсем незнакома. Километра через полтора она разветвляется — нам сейчас налево, и туда я действительно не ездил. Но до развилки есть мостик через речку, а за ним по обе стороны пути густые заросли. Я отчетливо вспомнил это место — и с неприятным чувством подумал, что лучшего места для теракта не найти… Глазу профи это было ясно безошибочно.

Черт! Еще один призрак будущего. Я сжал зубы.

Михаил гнал внедорожник уверенно и ровно. И вот уже эта речка и этот мост, и те заросли… Они как будто разрослись и стали гуще. Ну…

Махом мы пролетели мост.

— Дядя Юра… — начала Даша…

И я уловил шевеление в кустах и мгновенно разгадал справа в кустах силуэт автомобиля.

— Миша, засада! Влево уходи! По газам!

Из кустов по нам лупанула очередь, раскрошив стекла.

— Даша! Прячься за меня! За меня!

Я орал так, что не узнавал свой голос. Вообще реальность сдвинулась, как будто протекла какой-то нежитью из зазеркалья. Ну, у меня так бывает в пограничный миг. И время вдруг растягивается, будто хочет напоследок задержать тебя в этом мире, дать тебе шанс… Но уж как выйдет, так выйдет.

«Гелик» вильнул. Михаил, успев выхватить пистолет-пулемет «Кедр», навалился на руль. Я понял, что он ранен. Или…

Или хуже. Рванувшись вперед, я левой рукой схватил руль, правой — «Кедр», а корпусом прикрывал девочку.

— Даша! Даша! Вниз! Прячься за мной!

Звуки выстрелов казались потусторонними, отдельными от происходящего. Я понял, что Андрей с Сашей открыли огонь из седана, и увидел, как из кустов выскочила рослая мужская фигура в камуфляже, пригнувшись, побежала вправо…

И я враз все понял. Все! Тоскливая маета предчувствий обожглась, вспыхнула, вмиг сгорела, предъявив бесжалостную правду.

Я нажал спуск. «Кедр» затрясся, плюясь очередью. Точность, конечно, аховая, но ведь удача дело не последнее! Фигура припадочно дернулась, рухнула в траву.

Одной рукой я кое-как справлялся с машиной, чувствуя тяжесть тела Михаила и весь превратившись в мысль защитить девочку.

— Даш, ты как⁈

— Нормально… — дрожащий голосок.

Слава Богу! Прорвемся! Я резко двинул ствол влево и влупил очередью в шевеление кустов.

Отчаянный предсмертный вскрик. Попал!

Я уже понял, что засада организована плохо. Тот, кто ее придумал — самонадеянный болван. Тем не менее, по седану молотили так, что вряд ли кто там уцелел.

Странно — насколько мало это задело меня. Я радел только за Дашу. Спасу! Спасу ее! Себя не жаль, убьют, так убьют, лишь бы девочку спасти!..

— Держись!.. — успел сказать я и ощутил толчок в грудь.

В перекошенной реальности это показалось чем-то несерьезным. Ну, толчок и толчок. Да только у меня вдруг словно отказали ноги. Я ощутил себя как бюст, стоящий на чужой подставке.

— Дядя Юра! — отчаянный вскрик сзади.

Я ощутил, что стремительно слабею, но успел еще нажать на спуск.

Емкость магазина «Кедра» — двадцать патронов. Не знаю, сколько я расстрелял. Наверное, почти все. Но в цель попал.

Из зарослей неловко, боком вывалился мужчина в той же камуфляжной форме, что и первый. Упал, оставив торчать над травяным заслоном неподвижное правое плечо.

Как гора с плеч свалилась!

— Да…

Я хотел сказать: «Даша!» — но голос оборвался.

Гора свалилась, но с ней вместе и весь мир… Свалился-не свалился, но свернулся в тьму, в тоннель с мерцающим живым пятнышком света в чудовищной дали…

— Дядя Юра! Дядя Юра!.. — плачущий детский голос из этой дали.

Жива! Жива! Ну, слава Богу…

Свет померк.

ГЛАВА 2

Я умер?

В первый миг я так и подумал. Без страхов, содроганий и всего такого. Ну, умер и умер. За время службы я привык к этой мысли. Что когда-нибудь умру, и вряд ли смерть придет ко мне в домашней постели. Это нормально для мужчины, тем более военного. Тем более, что никто не заплачет обо мне.

А хотя нет. Даша! Она-то, конечно, заплачет. Но детские слезы — как роса, высохнут. Жизнь — дни, месяцы, годы, закаты, рассветы — все это заметет девичью память множеством событий: радостей, огорчений и печалей. Ну, так оно и должно быть. Это нормально. Ненормально то, что девочка-подросток осталась сиротой, без отца, без матери. Правда, наследницей огромного состояния… Но для несмышленого ребенка это скорее минус, чем плюс. Конечно, несовершеннолетней назначат опекуна. Скорее всего, кого-то из родственников. Кто там у Вадима?.. Какая-то сестра, которую я видел раза три в жизни. Такая скучного вида тетенька, типичная провинциальная учителка… Собственно, я совсем ее не знаю, ничего не могу сказать. У Нелли же, насколько мне известно, родни много, но эта сука ухитрилась перелаяться со всеми, что не удивительно. Впрочем, там и родственнички те еще красавцы. Жлоб на жлобе и жлобом погоняет. Когда она вдруг стала супругой олигарха, вся орава вмиг нарисовалась рядом, включая тех, кого годами видно не было. С наивной деревенской наглостью: ты же теперь богатая, ну так дай денежку-то!.. За что? Ну как это за что! Просто так, по-свойски, по братски, за то, что мы есть. С тебя ведь не убудет!

Разумеется, в ответ Нелли предлагала попрошайкам поцеловать ее пониже спины.

— Счас, ага! Уже в сундук полезла за пиастрами! — злобно иронизировала она. — Дядюшка он, видите ли! Мудядюшка… Когда мы с мамой без копейки сидели, у него снега зимой не выпросить! А теперь сразу вылез, как глиста из жопы. Вот он я, ага! Принимайте меня таким, каков я есть!..

Тут я поймал себя на том, что впервые подумал про Нелли, как про мертвую. Нет, никаких соболезнований. Просто факт. И с дивной ясностью, какой отродясь не было в той, обычной жизни, ко мне вновь пришла истина.

Да, она уже мелькала, было дело. Но теперь пришла куда объемнее и ярче. Вне всякой логики, без малейших рассуждений. И совершенно неопровержимо.

Нелли и Виктор организовали группу для совершения преступления. Предварительный сговор. Имитация покушения. Ну как имитация? Отчасти. Супруг погиб, супруга чудом уцелела. Расстрел олигарха со сложной репутацией никого бы не удивил. Вадим Гранцев находился на таком статусе, где спокойной, просто нормальной человеческой жизни не бывает в принципе. Это социальная стратосфера. Здесь быть хорошим невозможно. И Гранцев херувимом не был. В его памяти было похоронено то, о чем он наверняка старался не вспоминать, хотя забыть такое невозможно. Кое-что из этого я знал. И уверен — было то, чего я не знаю.

Не знаю и того, успели эти двое мразей сделаться любовниками, или нет. Скорее, нет. Мне бы донесли. Но сговориться сговорились. Виктор не раз возил хозяйку на «Мерсе», могли найти место, где перетереть с глазу на глаз, изо рта в ухо. И придумали устроить эту засаду на дороге. В которой президента «Интегрированных систем» надлежало устранить, а его супруга должна была уцелеть, тем самым обретя железное алиби. Именно поэтому она подсказала Даше пересесть в машину охраны под предлогом патриотической беседы. Поскольку по плану огневое поражение должно быть сосредоточено на основном автомобиле. Как при этом мадам собиралась остаться невредимой, тогда как муж ее будет убит? Как нападающие должны были отходить с места исполнения, если бы уцелела охрана в машине сопровождения?.. Вопросы, на которые уже ответа не найти.

Но даже не в этом соль.

А в том, что Виктор развел дуру, сам будучи полудурком. Решил кинуть сообщницу. Зачем? На что он рассчитывал? Какую выгоду собрался в том найти⁈ Может, его банально перекупили, точнее, он сам перепродал спецоперацию?.. Похоже, и этого никогда уже не узнать. Но факт есть факт. Гаденыш нашел каких-то упырей, нашел оружие — и эта шобла оказалась заточена на то, чтобы всех беспощадно валить на глушняк. Вооруженных, безоружных, взрослых, детей — всех.

Это одно. Другое — Виктор и его сброд, вероятно, имели крайне смутное представление об организации такого рода акций. Однако с глупой самонадеянностью решили, что фигня какая, порешаем тему… Ну в принципе-то порешали, да. Ничего не скажешь. Но есть нюанс. Очутились на том свете.

А хотя и черт с ними со всеми! Главное — Дашу я спас. Конечно, каково ей теперь придется по жизни?.. Увы! Я не Бог. Я всего лишь подполковник запаса. Что смог, то сделал. И теперь…

Кстати! А что теперь⁈

Я вдруг сообразил, что как-то подзавис между тем светом и этим. Темная труба вокруг и яркое чудесное сияние вдали… Но оно не приближалось, так и маячило там. А я ощутил себя точно в невесомости, которая как бы задумалась, куда меня девать. Подумала, поразмыслила… и решила, что свои дела на Земле я не закончил. Есть еще нечто важное, что должен сделать я — и никто другой.

Эта мысль пришла ко мне и сразу прервала неясность. Я ощутил, как меня потянуло вниз, вниз, вниз… С таким ускорением, что захватило дух. Чуть было не вздумал прощаться со Вселенной, но не успел. Открыл глаза.

Точно по волшебству, полет прервался. Будто не было его. А я лежу на кровати в маленькой комнате.

Бог мой! Да эта комната знакома мне как свои пять пальцев! Это моя комната в аспирантском общежитии в Москве, где я прожил два с лишним года до того, как вынужден был прервать обучение. Разве можно ее забыть⁈

Как много эти годы значили в моей жизни, сколько событий вместили они в себя!..

Собственно, именно тогда и случилась трагедия, сломавшая мою судьбу. На рубеже осени и зимы 1995 года. А сейчас…

Я уже давно видел в окно, что на улице осень. Просто это не очень фиксировалось сознанием. Я осознавал очевидное-невероятное, постепенно свыкаясь с реальностью, но вспышка памяти точно обожгла меня. Я вскочил.

Память стремительно возвращала то, что в той жизни подзабылось за ненадобностью. А в этой вдруг обрело самую жгучую необходимость.

В моей комнате не сказать, чтобы царил идеальный порядок. Однако в чем-то я старался соблюдать строгую закономерность. На стенах, оклеенных старенькими голубыми обоями, у меня были прикноплены большая карта Москвы и календарь-ежегодник, на котором я скрупулезно отмечал каждый день перед отбоем. Обводил число карандашом. На висячих книжных полочках строго было отведено место для документов: паспорта, аспирантского удостоверения и читательского билета «Ленинки», то есть библиотеки имени Ленина, уже три года как переименованной в Российскую государственную, но в обиходе называемой по-прежнему… Ну и вообще я старался чистоту поддерживать.

Так было тогда. Но и здесь, в этом времени все было ровно так же! На тех же местах. Вот она, карта Москвы, порядком замусоленная, со множеством пометок и прочерченных маршрутов… А вот и календарь!

Миг — и я рядом с ним. Все точно! 1995 год. Последний обведенный день — 5 октября. Значит, сегодня 6 октября. Пятница. Мне двадцать пять лет, я аспирант Государственной академии управления имени С. Орджоникидзе.

Данная информация не то, чтобы ошарашила меня — но с полминуты, наверное, я оцепенело смотрел в осенний моросящий дождь.

Небо сплошь затянуло низкой облачностью, по холодному стеклу косо тянулись прозрачные струйки. И вид из окна шестого этажа — все тот же самый, юго-восточная окраина столицы. Слева — многоэтажки Рязанского проспекта, прямо — спорткомплекс нашей академии. Стадион в неважном, мягко говоря, состоянии плюс приземистое здание спортзала. Правее — лесонасаждения вдоль Таганско-Краснопресненской линии метрополитена, здесь выходящей на поверхность и идущей бок о бок с железнодорожным полотном. Конечная станция «Выхино», бывшая «Ждановская» — она не подземная, открытая платформа с навесом над головами пассажиров. Из моего окна ее не видать, да и саму линию почти не видно из-за зарослей, пусть и облетевших. Зато не умолкает характерный вой разгоняющихся или тормозящих составов метро… Ну да, вот уже слышу, как пронзительно он разрезает постоянный ровный гул мегаполиса.

Я глянул на часы на левой руке: четверть пятого. Совсем не поздно, но из-за непогоды точно сумерки. Слышно, как легонько шуршат дождинки по стеклу. Тихо. Наверное, в блоке я один. Будь не так, давно бы я услышал голоса, смех, хлопанье дверей, всякую прочую возню…

Наше общежитие было устроено по так называемой блочной системе. Шестнадцать этажей. По центру — лифтовая башня с двумя шахтами для пассажирско-грузовых кабин, вполне больших, способных перемещать порядка десяти-двенадцати человек. На каждом этаже от лифтового холла к жилым помещениям ведет небольшая остекленная галерея, Т-образно упираясь в жилые коридоры — влево и вправо. В сущности, это так называемая «малосемейка»: где за каждой дверью «блок», проще говоря, маленькая квартира без кухни. Крохотная прихожая, ванная, туалет, и две комнаты, одна побольше, другая поменьше, неофициально именуемые «двушка» и «трешка». Ну, понятно, что они были рассчитаны на проживание соответственно двух и трех человек. Примерно десять и пятнадцать квадратных метров. Однако опытные аспиранты второго и третьего года обучения, своего рода аналоги армейских «дедов», ухитрялись добиваться того, что жили по одному в комнате. То бишь, формально там были прописаны коллеги — на аспирантском сленге «мертвяки» — которые реально они жили где-то своей жизнью, снимали квартиры… Иные женились на москвичках, были и те, кто забросил учебу, найдя нечто более привлекательное. При этом продолжали числиться в общежитии, обеспечивая постояльцам комфортную жилплощадь.

Вот и я в «двушке» блока № 604 проживал один. В «трешке» у меня соседи менялись, но я умел со всеми найти общий язык. Кто там сейчас?.. Ну, поживем-увидим.

Тут мне пришло в голову, что здесь, в этой, так сказать, ветке времени, не все может полностью совпадать с первым моим опытом. В основе да, а в деталях могут быть расхождения… Мысль показалась здравой, хоть и чисто умозрительной. Ну, а средство сделать умозрение правдой или неправдой какое?.. Правильно, одно-единственное: наглядная проверка. Эксперимент.

Пока я размышлял об этом, желудок ущемился чувством голода. Продукты у меня хранились в особой тумбочке… ага, вот и она! Все четко. А в прихожей должен стоять ветхий холодильник «Полюс», который, тем не менее холодил и морозил исправно. Я бы даже сказал — люто. Советская техника изготавливалась с каким-то невменяемым запасом прочности.

В тумбочке обнаружились два полиэтиленовых пакета с гречневой и пшенной крупой, пачка соли, пачка соды. Так. Скучновато… Я сунулся в платяной шкаф. На месте! Старая знакомая: светло-серая демисезонная куртка с легким утеплением. В Москве с ее метрополитеном она вполне могла служить и зимней. Напялил нижнюю рубашку, свитер потолще — и все пучком.

Прошерстив карманы, я обнаружил в них разнокалиберные купюры и монеты образца 1993 года — от довольно солидных ассигнаций достоинством 10 000 и 50 000 рублей до жалких розовых и голубых «фантиков» номиналом 200 и 100 рублей. Среди монет затесалась пара прозрачных пластмассовых жетонов метро зеленовато-желтого оттенка. Про эти штуковины я и забыть успел, ну вот они и тут как тут. Ага! Посчитаем.

Цены и деньги 90-х годов со скрипом воскресали в памяти. Миллионы, миллиарды (они же «лимоны» и «арбузы»)… Ну, вроде бы нормально, на неделю скромного житья-бытья хватит. И даже пивком себя можно побаловать. И даже стограммовыми стаканчиками с водкой, запечатанными фольгой — в просторечии «русский йогурт». Или «папин йогурт», кому что остроумнее кажется.

Голод поднажал покрепче. Очень захотелось пива, аж рот слюной наполнился. Я быстро засобирался. Прихватил паспорт. Советский. Та же серия, тот же номер, знакомый навсегда… Вышел в прихожую — ну, мать честная, все родное! Вот «Полюс» с пятнышками ржавчины, вот двухконфорочная электрическая плитка… На всякий случай стукнул в дверь «трешки». Тихо. Ну ладно.

Коридор обдал меня жилым букетом, в котором трудно было различить отдельные запахи. Что-то такое кухонно-стирально-табачное. Тоже знакомое до сложных чувств, ибо мое, извините, первое пришествие в аспирантуру началось за здравие, а кончилось за упокой…

Здесь у меня мелькнула мысль заглянуть к Вадиму. Он проживал в блоке № 615 — по ту сторону лифтового холла, в другом конце коридора. Я было повернул туда, как сзади радостно рявкнули:

— Юра!

Еще не обернувшись, я мгновенно узнал голос. А обернувшись, увидал надвигающегося вразвалку человека-гору в малиновом кашемировом пиджаке.

Если представить себе знаменитого придурка Стаса Барецкого, только сильно моложе и с кудрявой светлой шевелюрой вместо голой башки — то вот примерный портрет встречного. И ростом повыше.

— Привет, Юр!.. — возопил этот «новый русский», сияя всей мордастой рожей.

В те времена данный термин устойчиво звучал применительно к лицам, внезапно разбогатевшим на фоне сильнейших социальных переломов. Кличка являла собой смесь насмешки с завистью — синоним выражения «из грязи в князи». Многие считали «новых русских» жуликами, мошенниками, нажившимися на несчастьях обедневшего большинства — при том, что большинство обедневших охотно бы смошенничали, подвернись безнаказанно такая возможность. И вмиг бы обрядились в «клубные» пиджаки, шелковые галстуки, да золотые цепи с перстнями. И морально раздулись бы, с презрением глядя сверху вниз на «нищебродов».

— Держи пять! — счел нужным проорать носитель багряных одежд, размахиваясь правой рукой.

Звук рукопожатия вышел почти как выстрел. Ладонь у буржуя была вроде оладьи. Мягкая, упругая и жаркая.

— Здорово, Антоныч.

Героя нашего времени звали Семен Антонович Топильский. Уроженец Тирасполя. Примерно мне ровесник. А его жизнь и судьба — сюжет на зависть обоим Дюма и Эжену Сю.

— Ну что, Юрий Михайлович, — торжественно провозгласил южанин, — вот и настал торжественный момент!..

— Хочешь вручить мне медаль Приднестровской республики?

— Легко! — загоготал он. — Только не сейчас. А что, если хочешь, через босса провернем? Мне это как два факса отослать… Но и сейчас не хуже.

И он ловко выдернул из кашемировых недр приличную пачку «червонцев» — десятитысячных банкнот. Отлистнул, не считая:

— На!

Я сдвинул брови:

— Это что значит?..

Терпеть не могу благодеяний от меценатов. Не хочу даже психологически чувствовать зависимость от кого бы то ни было. Хоть от святого из святых. Хоть от Серафима Саровского.

Семен от души рассмеялся, глядя на мое нахмуренное чело:

— Ты че, Михалыч? Смотришь, как на подаяние! Да это ж за перевозку барахла! Забыл? Три рейса через пол-Москвы! Спасибо, выручил, брат! Реально помог.

— А-а! Ну, это другое дело.

И принял деньги.

Семен сунул похудевшую пачку во внутренний карман.

— Слушай! — сказал он озабоченно. — Ты куда собрался?

— Да к метро, к ларькам. Хавчика взять.

— А больше никуда?

— Не думал. А что?

— Ты часам к семи будь дома. Есть тема.

И Семен сделал вдруг вид такой таинственный, что оборжаться.

— Ладно, — улыбнулся я. — Загадками говоришь, Антоныч.

— Все разгадается! — он взмахнул рукой. — А Серый с Радоном не месте, не знаешь?

— Не знаю.

— Ага… Пойду, взгляну!

И он медведем попер по коридору.

А я, кажется, смекнул, какая тут загадка…

ГЛАВА 3

Я, кажется, понял, на что намекал Семен. Он и тогда, в «прошлой жизни», чудил до горизонта. Раззудись, плечо, размахнись, рука. Обожал широкие жесты. И не только потому, что упивался всемогуществом, хотя и это было тоже. Бесспорно. Но ему страшно нравилось доставлять радость. Чтобы людям было хорошо. Сам от этого кайфовал. Вот такой был бескорыстный чувак. И что ведь интересно: к людям похожего толка как бы сами собою деньги липнут, без всяких усилий. Вот и наш Антоныч… Он так бурно возник в нашей жизни, что через неделю казалось, будто он был всегда. И всегда его было очень много. И по объему, и по шуму, и по информационным бурям… Каждый миг его присутствия делал жизнь нескучной, скажем так. Что вовсе не значит — веселой. Нет. Иной раз это вызывало у окружающих острый душевный геморрой. Но скучно не было никогда.

Ну, а кроме шуток — Семен Топильский каким-то образом, неизвестно каким, оказался лицом, приближенным к первому секретарю Тираспольского горкома КПСС, лицу вполне влиятельному. После смуты 1991 года, то есть после распада СССР, это лицо очень резонно послало в промежность независимую Молдову, в которой началась своя смута. По сути, гражданская война. Естественно, лицо отчалило оттуда с деньгами. Большими. Наверное, даже очень большими по меркам тех лет. «Золото партии» — острили мы тогда и, видимо, даже были недалеки от истины. Вот с этим золотом секретарь очутился в Москве, а с ним и Антоныч в неопределенной роли. Референт, адъютант, порученец?.. Где-то, как-то, вроде. Но тоже при деньгах. Небольшой золотой ручеек оттопырился и ему, а в Москве начала 90-х это значило возможность удалой веселухи.

В общагу нашу Семен попал случайно. Бывший молдавский коммунист (он прихватил с собой и одну мамзель-прилипалу, а еще пару таких же кинул в Тирасполе, предварительно накормив сказками-обещалками) снял квартиру аж на Пречистенке, а его жизнерадостный референт, разумно решив недельку как-нибудь перекантоваться, зарулил в первое попавшееся общежитие. Вернее, на так называемый «гостиничный этаж». В эти путаные времена учебные заведения выживали как могли, в том числе перепрофилируя общежития под гостиницы, привлекательные по цене… У нас так переделали два верхних этажа, сделав там номера разной степени комфортности. Антоныч заселился в «люкс», то есть целый блок на одного. На пятнадцатом этаже. И будучи запредельно коммуникабельным человеком, через пару дней он стал своим в доску для всех жильцов, особенно для аспирантского сообщества. Надо полагать, что его поразила интеллектуально-богемная атмосфера раскованности, остроумия, свободных нравов, ночных посиделок под спиртное и преферанс… Так и прикипел к нашей компании, и застрял в общежитии надолго. Просто от души.

Все это вспомнилось мне. И еще другое: ведь он, Антоныч, расплатился со мной за перевозку вещей — а я шабашил экспедитором в довольно преуспевающей коммерческой фирме, занимавшейся всем, что подвернется. По большей части это была торговля стройматериалами. Начальство мне доверяло полностью, в моем распоряжении был фургончик «Москвич» ИЖ-2715, на нем я колесил по Москве и Подмосковью, развозя… да чего только не развозя! Ну, вот и Антонычу, выходит, подмогнул — чего в «первом пришествии» не было. Это точно.

А тут есть.

Ну да: на то и ветви времени, чтобы в них кое-что ветвилось. И меня сюда вернуло не потому, что Вселенная дура. А для того, чтобы я изменил нечто. И я знаю, что.

Шестое октября! Сегодня шестое октября. Конечно, не случайно. Конечно, мне дано время исправить то, что я не смог сделать тогда. А сейчас, умудренный прожитой жизнью, переживший потерю самых близких — я должен их спасти. Да, мне до конца непонятен этот замысел Мироздания. Но ясна моя личная задача. А раз так, значит — выполнять!

— Есть, — вполголоса сказал я себе, спустившись на первый этаж. И чуть усмехнулся.

Здесь густо пахло кухней, хотя как таковой кухни не было. Был буфет. Или, можно сказать, небольшое кафе на четыре-пять столиков. Помещение, отгороженное от холла некапитальной остекленной стенкой. Привозили готовые блюда, сосиски, напитки, можно было сделать чай-кофе. Не ахти что, но перекусить можно.

Проходя мимо, я покосился туда. Ну надо же! И буфетчик тот же самый — «Борода». Не знал и не знаю имени-фамилии, хотя все мои здешние годы он подвизался за стойкой. Коренастый бородатый мужик лет за тридцать… И холл тот же самый, с телефоном-автоматом, многоярусным ящиком для писем, заметно подзапущенное, заждавшееся ремонта помещение. Ветхая бабушка-охранница на входе. Все ожило, все такое знакомое, настоящее, будто не было тех многих, многих лет и перемен моей судьбы… Ладно! Работаем.

Я вышел на крыльцо, вдохнул сырой осенний воздух, хранивший грубовато-тонкий аромат городского дождя. Который вроде бы кончился, но его призрак реял над непрестижной московской окраиной в облике сумерек, серой унылой облачности, луж, грязного пустыря слева, мокрых пятен на зданиях еще одной общаги и учебных корпусов академии… Они справа, уже зажгли окна. И станция метро слева, вернее, весть огромный траснпортный узел, наполняющий окрестности шумом, воем составов, моторным рокотом автобусов и такси — уже сияет фонарной иллюминацией. В Москве вообще и темнеет и светает слишком рано, есть тут какая-то разножопица между реальным временем и тем, что на циферблатах.

У нашего массивного крыльца был припаркован ряд автомобилей — все больше потрепанные жизнью рабочие лошадки: разномастные «Жигули», дряхлый универсал «Опель-рекорд», староватый даже для 1995 года… Ну и мой фургон, в тогдашнем просторечии в разных регионах — «каблук» или «пирожок». В столице его именовали «каблуком».

Вот он, трудяга! Светло-бежевый, тоже не новый, 1988 года выпуска. И на связке ключей, закрывая блок, я обнаружил отдельное колечко с двумя ключиками: зажигания и от дверцы кабины. И во внутреннем кармане куртки документы: техпаспорт, доверенность, мои водительские права — все как положено.

Пройдя немного вдоль корпуса академии, я повернул влево, к метро, влившись в мощный пешеходный поток в обе стороны. Станция «Выхино» в те времена обслуживала огромный район: на север — до зон действия станций «Перово» и «Новогиреево», а на юг… Там и вовсе никакого метрополитена еще видать не было вплоть до «зеленой» ветки. Так что один существенный плюс у нашей общаги был: шаговая доступность к метро. Для Москвы это большое дело.

Площадки по обе стороны станции сейчас превратились и в стихийные, и в официальные рынки. Продуктовые ларьки, уличные бабушки — летом с садово-огородной снедью, в другие сезоны — с соленьями-вареньями… Всякий маргинально-криминальный элемент: лотерейщики, наперсточники, уличные валютные менялы, просто бомжи… Ну и милиция, естественно, куда же без нее: экипажи ППС, сотрудники ЛОМ (линейный отдел милиции на транспорте), группы созданной тогда моим тезкой Лужковым муниципальной милиции, которую неизвестные остряки мигом прозвали «мумия». Между прочим, в начале 80-х годов, когда станция «Выхино» была еще «Ждановской», местный ЛОМ обрел громкую худую славу: его офицеры и сержанты, морально разложившиеся типы, промышляли избиением и ограблением нетрезвых задержанных. И докатились до убийства, совершенного в страхе быть разоблаченными… Этот казус прогремел как «Убийство на 'Ждановской», о чем в 1992 году был даже снят художественный фильм. Что называется, «по мотивам».

Местность вокруг станции мне была известна как свои пять пальцев. По обе стороны. Под платформами станции были проделаны два пешеходных тоннеля, а на той, северной стороне примерно такая же рыночная реальность. Конечно, и там мне бывать приходилось по разным поводам. Однако в данном случае такой нужды не было.

Я неспешно пошел вдоль ряда ларьков, вольно и невольно фиксируя все окружающее. Ассортимент, цены, дикий макияж на лицах молодых женщин, яркие обтягивающие лосины на их икрах, ляжках и ягодицах… Да и не очень молодые грешили тем же.

И словно подтверждая это, из динамиков какого-то авто в многолюдный гам ворвался голос эпохи. А именно, невесть почему распиаренного исполнителя Аркадия Укупника:

Я на тебе никогда не женюсь,

Я лучше съем перед загсом свой паспорт!..

Загорланил этот, прости Господи, певец. Хочешь, не хочешь — слушай.

Я, конечно, не хотел. Дурацкая песня фоном завывала над площадью, но я не обращал внимания. Шел, смотрел в витрины.

Очень много всякого спиртного. Разнокалиберные и разномастные емкости спирта «Ройал», в народном сленге именуемого, разумеется, «рояль». Разные водки. «Абсолют» обычный, лимонный, перцовый, смородиновый. Народные умельцы быстро научились и «Абсолют» бодяжить, поэтому были равные шансы как приобрести шикарную вещь, так и нарваться на шмурдяк. По одной цене. Очень хорошие, кстати говоря, имелись марки Вологодского спирто-водочного комбината: «Форт-Росс», «Звезда севера». Ну и всякие прочие: «Смирнофф», «Распутин», «Довгань»… и так вплоть до «Мак-Кормика» в пластмассовых бутылках, дешевой жути для американских алкашей. Хотели, дескать, жить, как в Америке? Так вот вам Америка!.. Тут же, понятно, пирамидками выставлены стаканчики «папиного йогурта». И жестяные баночки, типа пивных, но тоже с водкой — были и такие.

У одного из киосков я остановился, попросил показать бутылку «Форт-Росс».

— Отличная вещь! Шикарная! — уверял продавец, средних лет небритый мужик, от усердия чуть не пролезая всем телом в узенькое окошко. — Настояна на травах северного региона!..

Насчет северных трав наверняка вдохновенно врал, но что напиток хороший — это точно. Впрочем, я воздержался. Сказал «спасибо» и пошел дальше. Продавец, однако внакладе не остался: не успел я отойти, как подвалил трясущийся похмельный тип:

— Командир! Сто грамм стаканчик дай!

— Опять в долг, что ли? — недовольный голос торговца.

— Не-е! Наличный расчет!..

Да и не водкой единой! В самых рядовых ларьках можно было приобрести вполне хорошие и даже отличные армянские и грузинские коньяки — настоящие, еще советские, в бутылках с невзрачными, криво наклеенными этикетками. Не сказать, что везде они были, но не так уж долго пошастав, вполне можно найти. Стоили, разумеется, прилично. И я даже подсказал одному парню, который нудно расспрашивал продавщицу, а та ни «бэ», ни «мэ», ни в зуб ногой.

— Земляк, вот это бери, — я ткнул пальцем в грузинский коньяк «пять звездочек» с желтой этикеткой. — Не прогадаешь.

— О, спасибо вам! А я тут бьюсь, бьюсь с этой клушей, ничего не знает… Спасибо!

— Да не за что.

Виски. Джины. Ликеры, во главе с незабвенным «Амаретто»!.. Вина в бутылках и тетрапаках. Ну а сортов пива — море разливанное. «Балтика» разных номеров, вся полностью в «стекле»… Я предпочитал №1, так называемую «копейку» — хороший напиток без всяких креативных высеров типа «оригинальное», «специальное», еще там какое-то. Пиво должно быть пивом, а не чем-то специальным.

Мысля так, я наметил взять бутылочку-другую «копейки», чипсов, колбаски какой-нибудь. Можно и лапшу быстрой заварки. Но это потом, а сперва надо бы прикупить, так сказать, «на горячее блюдо» — сосиски, сардельки… Поодаль, у самого вестибюля станции находился передвижной фургон-холодильник Черкизовского мясокомбината, чья продукция была дешевой и, как говорится, по нижней планке. Не то, чтобы говно, не то, чтобы жрать невозможно… нет, но безвкусно, пресно, скучно. Крахмал голимый, если в двух словах. Тем не менее популярностью «Черкизово» пользовалось благодаря цене. И сейчас к фургону змеилась очередь, правда, сравнительно небольшая. А обычно там приходится чуть ли не полчаса торчать.

Вот я и задумался: не пойти, не взять ли сосисок? Или шпикачек. Сварить, обжарить, да с кетчупом, с зеленым горошком… Взлетит как самолет, чего там говорить!

Покуда я так размышлял, доорал свою херню Укупник, из динамиков с романтическим надрывом завыл еще один эстрадный гомункул — Влад Сташевский, кумир недозрелых прыщавых дев. Его тоже насильственно впихивали в эфиры и, похоже, попадали в коллективное бессознательное. От целевой аудитории «обратка» шла бурно и денежно. И это при крайне скромных вокальных данных исполнителя.

Сумасшедшая белая луна,

В ночь ушедшая звонкая струна,

Сумасбродная, вспомни мой мотив,

Душу грешную утром отпусти!..

Так голосил сей персонаж, и я вдруг подумал о том, на что отродясь не обращал внимание. Насколько эти пошлые рулады похожи на то, что много лет спустя изливал в уши дам «бальзаковского возраста» еще один соловей: Стас Михайлов. Ведь весь расчет песен того и другого на одни и те же психологические точки. Абсолютно! Словно оба с разницей в двадцать лет пели именно для одних и тех же людей женского пола: когда те были юными девчушками, грезившими о принцах на белых и вороных конях; и когда стали перезрелыми тетеньками с неудавшейся личной жизнью. Принцы как-то проскакали мимо, и даже шоферы, токари, пекари и слесари не особо задержались. И вот осталось только слушать Стаса Михайлова и мечтать, что все-таки один лысый беззубый принц на облезлой кобыле когда-нибудь вдруг постучится в дверь…

Мысленно рассмеявшись этому, я решил приобрести несколько шпикачек и направился к черкизовской кибитке.

Потом я не раз вспоминал этот момент, и убеждался, что интуиция моя сработала быстрее, чем зрение и слух. Точно невидимая молния тревоги пронеслась по толпе, коснулась меня… И через миг я услыхал отчаянный женский вскрик.

Я резко повернулся.

Метрах в полуста от меня толпа как-то так всколыхнулась, как волна. И резкий, злой повелительный выкрик:

— Стой! Стой, гад!

Из толпы вырвался какой-то парень в замухрыженных штанах и куртке, в грязных кроссовках. Он понесся стремглав наискосок через площадь в сторону бетонного забора, ограждавшего территорию Академии. Там, я знаю, были лазейки, через которые можно было прошмыгнуть к спорткомплексу, и дальше к улице Хлобыстова. Где дворы, заросли — ищи-свищи.

— Стой! — вновь грозный приказ.

И я увидел еще двух бегущих: крепкие, неприметно одетые парни. Похоже, опера угрозыска. Двигались они довольно резво, но преследуемый летел пулей. То ли бегун по жизни, то ли страх бешено придал сил.

Уйдет?.. — мелькнуло у меня.

Тот мчался прямо на меня. То есть, по простейшим прикидкам, должен был промчаться в метре-полутора левей. Люди, мимо которых он несся, шалели, столбенели, а он постепенно отрывался от оперов.

Я собрался. Секунда. Две. Десять метров. Пять. Метр!

Я резко бросил себя влево. В общем, нормальный силовой прием хоккейного защитника, встречающего форварда соперников. Нарушитель бежал отчаянно, с наклоном корпуса вперед — и я на противоходе врезал ему плечом в голову и шею.

Сам не ожидал такого эффекта! Мужик как будто налетел на столб. Его отбросило, он грохнулся на асфальт, нелепо взбрыкнув ногами. И уж, конечно, ни о каком беге речи идти не могло. В боксе это как минимум «тяжелый нокдаун», после которого рефери раздумывает, продолжать бой или нет…

В нашем случае в роли судей выступили двое розыскников. Тяжело дыша, они подбежали ко мне:

— Уф-ф!.. Добегался, паскуда!..

Один пнул лежащего в бок.

— Вставай! Не в плацкарте!

Второй повернулся ко мне. Это был крупный парень лет тридцати с лицом небритым, раздраженным и усталым. Мне, впрочем, он постарался улыбнуться:

— Ну, брат, спасибо тебе! Выручил. Упустили бы эту гниду!..

Я пожал плечами:

— Да не за что. Гражданский долг есть гражданский долг.

Он усмехнулся:

— Если бы все рассуждали как ты… Ладно, спасибо! Данные свои можешь сообщить? Отметим. Ты где живешь? Рядом?

— Да вот, — я махнул рукой на здание общаги. — Учусь в Академии Орджоникидзе. Аспирант.

— А-а! — с пиитетом протянул он. — Надежда нашей науки?

— Стремлюсь.

— Ну, удачи! Данные все-таки дай. Почетную грамоту от Юго-Восточного округа я тебе постараюсь выбить. В ректорат сообщим… Все польза будет! Согласен?

— Совершенно.

— Тогда погоди малость, — он повернулся к напарнику: — Миша! Как там эта мразь?

— Жить будет. К сожалению, — мрачно сострил Миша.

— Пакуй его пока, а я тут на секунду…

И он быстро записал в блокнот мои данные, включая адрес.

— Юрий, значит? Ну, спасибо, Юра! Держи пять.

Мы обменялись крепким рукопожатием.

— А вас как зовут?

— Гринев! — он рассмеялся. — Как героя «Капитанской дочки». Только старшего. Андрей Гринев. Старший лейтенант. Будем знакомы!

Сказав так, он подхватил поверженного под левую руку, Миша под правую:

— Пошел, чувырло!

К ним уже подбегали ребята в серой униформе — муниципалы, судя по всему.

— … к нам в отдел его! — услышал я распоряжение Гринева.

Дальнейшее мне было неинтересно.

Какое-то время я с досадой ловил на себе осторожные и уважительные взгляды окружающих, чего вовсе не хотел. Не люблю быть медийной персоной. Впрочем, в здешней текучке «информационный повод» быстро рассеялся, минут через десять видевших мой подвиг не осталось. И я возобновил закупки.

Очередь в «Черкизовский» выросла, пришлось махнуть рукой: возьму какой-нибудь колбаски, пожарю… Взял. Закупился еще кое-чем, не забыл и пивасика. Две бутылки «Балтики-1». Есть уже хотелось очень сильно, я заспешил домой…

— Юра! — вдруг окликнул меня сзади женский голос.

ГЛАВА 4

Я резко обернулся.

Улыбаясь, ко мне приближалась сокурсница Ирина Алексеева, тоже аспирантка, только с другой кафедры. И курсом младше. А моя родная кафедра — «Управление персоналом». Как гуманитария, меня туда взяли охотно.

В обеих руках Иры были здоровенные и, как видно, тяжеленные сумки. Настолько, что улыбка девушки выходила кривой и даже страдальческой, словно бы тяжесть тащила уголки губ вниз при попытке хозяйки подтянуть их вверх

Я вмиг сориентировался:

— Привет! Давай помогу, — и перехватил баулы.

Ире, похоже, того и надо было. С облегчением она вручила мне их.

Не фига себе… — ошарашенно мелькнуло у меня.

Каждый груз тянул на десять-двенадцать кило. Если не больше. Как она тащила это⁈

— Ну ничего себе, — произнес я вслух примерно то же самое. — Это что же, из деревни от дедушки?

Получилось вроде бы язвительно, хотя я этого вовсе не хотел. Однако Ирина прямо просияла, точно я амброзию плеснул ей в душу:

— Точно! — вскричала она. — От него!..

Немедля выяснилось, что дедушка обитает недалеко от Тулы, в каком-то, мать его, Щекинском районе. Именно в деревне. Большое хозяйство. Поле, приусадебный участок, пасека. Чуть ли не мельница. Ради внучки готов Луну с неба снять… Ну, до Луны пока дело не дошло, но медом, вареньями, соленьями и крупами он ее снабдил от души — отсюда и такие великие пуды в саквояжах. Внучка, понятное дело, от халявы не отказалась ни на грамм и героически поперла все в Москву сперва в поезде, потом в метро, отчего у нее аж в глазах темнело.

— Как хорошо, что я тебя встретила!.. — щебетала она. — Мне казалось, сейчас руки оторвутся!..

— Зато дедушка молодец… — пропыхтел я. — С одной стороны.

— Ой, да! Дедушка у меня чудо! Так люблю его!.. Такой замечательный… Да, кстати! А с другой стороны что?

— А с другой стороны я молодец, — скромно заявил я. — На стаканчик меда могу рассчитывать? И на дружеское чаепитие?..

Девушка весело рассмеялась:

— Ох, умеешь ты найти подход!

— К женщинам или вообще? — я не полез за словом в карман.

— Ну, насчет вообще — тебе виднее. Это же твоя профессия — к кому как подойти… Верно?

— До известной степени, — туманно молвил я. — А что касается женщин, здесь тебе карты в руки. Получается у меня с подходом?

Мы ступили на крыльцо общежития. Я ощутил, как стало ныть под тяжестью левое плечо. Ага! Все-таки бесследно таран не прошел.

Ирина шагала рядом, и краем глаза я уловил лукавую игру на ее лице.

— Ну… не знаю пока, — проворковала она самым нежным голоском. — Надо подумать…

— Подумай, — согласился я с непростой интонацией.

Уверен, что Ирина разгадала этот подтекст. Промолчала. А я по-настоящему задумался. А почему бы и нет?..

Мне и в первый раз девушка приглянулась. Она такая ладненькая, спортивная, роста среднего, самое то. Не брюнетка, но темноволосая зеленоглазая шатенка. Лицом напоминает Жаклин Кеннеди. Не копия, конечно. Но сходство есть. Заметное.

Тогда мне показалось, что и она не против. И глядишь, сыграли бы в четыре руки одну мелодию… Но не судьба. Опять же из-за той моей ненастной планиды, когда в ноябре того девяносто пятого все пошло кувырком. Так что если и побежали между нами какие-то флюиды, то все развеялось, рассеялось бесследно. Если честно, я про нее, Ирину, и думать позабыл. Слишком много всего прошло через мою жизнь, включая неудачную женитьбу.

Хотя как сказать…

Неудачная женитьба? Можно, конечно, и так. Да только разве вместишь в два слова все, что связано с этим!.. Ведь тут была страсть и бессонные ночи от заката до рассвета. И не расскажешь, не передашь, что это — когда за окном горит утренняя заря, светлым-светло… и тишина. Спят люди, дома, спят трамваи и авто! Мир света и тишины. И любви! Наверное, не каждому на Земле нашей грешной дано пережить эти мгновенья…

— Ты любишь меня?..

— Да. Но этих слов мало. А других я найти не могу. То, что сейчас во мне, оно больше всех слов…

— Все равно говори. Не думай, просто говори, первое, что вырвется, оно и будет самым лучшим…

— А ты?

— А я скажу, что хочу быть твоей. Навсегда! Хочу всегда чувствовать тебя в себе. Хочу ребенка от тебя. Хочу, чтобы годы шли, а мы были вместе…

Все это было. И пропало, исчезло, растаяло как дым в небе. И ушло навек. Ничего не сбылось из того, что хотелось. И конечно, это разрыв души, пусть давно заживший, но не исчезнувший. Шрам. Рубец. Время от времени напомнит о себе — и невозможно ответить на вопрос, кто же виноват в том, что не сбылось то, что уже казалось сбывшимся?.. Да как-то так никто и не виноват. Не сбылось, да и все.

Все это пронеслось одним мгновеньем — отголосок давней боли, нами прожитой уже. Уже не боль, а так. Прикосновение.

И показалось мне, что Ирина женской натурой угадала это. Нет, она не сказала ничего, и даже в лице не изменилась. Но здесь уж я тонкой чуйкой поймал ее настрой. И оба промолчали, сознавая, что нечто незримое, эфирное возникло между нами.

Это было уже в лифте. Ирина жила на пятом этаже, и я конечно, проводил ее до блока. В окна лифтового холла было видно, что сумерки сильно сгустились. А чувство голода взыграло совсем не по-детски. Хотя, конечно, эти адовы баулы я дотащил до самой комнаты и вымутил приглашение на чай. Ну, собственно, здесь и мутить ничего особо не пришлось. Было совершенно очевидно, что хозяйка не прочь видеть гостя. То есть, меня. Ну, а там посмотрим.

Умело полюбезничав, я смотал удочки. Жрать хотелось совсем нестерпимо. Жарить, парить там чего-то — о том уже и речи не было. Влетев в блок, я вмиг установил, что «трешка» еще пустует, и едва вымыв руки, грубо раскромсал хлеб, колбасу, разодрал пакет с чипсами. И впился зубами в бутер, откупоривая на ходу «Балтику».

С наслаждением я втянул два подряд стакана, почти всю бутылку. Чипсы хрустели, колбаса с хлебом люто поглощалась, я почти не чувствовал вкуса…

— Уф-ф!..

Полегчало.

Утолив первый голод, я вспомнил и про новостную повестку. Ну, интернета в 1995 году еще не было… Вернее, он проявлялся у самых продвинутых пользователей в самой несложной форме. И уже слухи носились в воздухе, то есть по телевидению, в прессе мелькали сообщения о новой технологии, но почти никто не понимал, о чем речь. Для подавляющего большинства людей слово «интернет» в 1995 году звучало примерно так же, как в 2025 — «КРИСПР-редактирование генома». Как говорится, слышу звон, да не знаю, где он.

Информационным окном в мир в моей комнате служил портативный телевизор «Шилялис» литовского производства. Советского, стало быть. Вот он, на месте. Изящный такой желтый ящичек с черной передней панелью. Экран небольшой, разумеется. Черно-белый. Но качество изображения и звука отличные.

Мне аппарат достался от соседа, ныне «мертвяка», Никиты. Можно сказать, в аренду. Никита перебрался не так уж далеко, в Люблино, блудно сожительствуя с некоей аборигенкой. Видимо, внебрачный союз был шатким, потому что некоторые ценные вещи старший товарищ доверил мне, сохраняя запасную позицию на всякий случай… Пока, впрочем, он устойчиво обитал в Люблино, совершая сюда очень редкие набеги.

Итак, я включил «Шилялис» и сразу попал на срочный информационный выпуск.

По экрану побежали виды разнесенного вдребезги города Грозного, и взволнованный голос диктора обрушил на меня скороговорку:

— Наш специальный корреспондент передает экстренное сообщение…

Сегодня, 6 октября 1995 года, среди руин Грозного, на так называемой площади «Минутка» был совершен теракт против командующего группой войск в Чечне генерал-лейтенанта Анатолия Романова. На момент выхода в эфир корреспондент, ведущий прямой репортаж с площади, еще ничего не мог сказать о состоянии командующего. Жив, нет?.. Пока внятных сведений не имеется.

Что там говорить, я живу в одной из самых тягостных эпох в нашей истории. И ведь всего-то навсего два года миновало после трагических событий 3–4 октября 1993 года! И конечно, память о тех днях не просто жива, она еще горит в сердцах и душах. В официальных СМИ, впрочем, о том старались не упоминать. Совсем, конечно, нельзя было не сказать, очень уж горячие следы. Говорили. Но как можно меньше и как можно суше. Зато оппозиционная пресса, типа газеты «Завтра», полыхала проклятиями и жаждой мести… Мало отставала от буйной публицистики и Государственная Дума первого созыва, переполненная совершенными клоунами, полудурками и прямо криминальными типами. Особенно выделялась ЛДПР: лидер партии Владимир Жириновский якобы грешил продажей депутатских кресел, полученных по партийным спискам. Эти места ведь были обезличенные, и вот хитроумный Владимир Вольфович попросту продавал их платежеспособным лицам. По бронебойным ценам, ясное дело. Но желающих было хоть отбавляй. Депутатская неприкосновенность и все такое. Отсюда во фракции ЛДПР возникали такие уродские персонажи, как некий Сергей Скорочкин, подозреваемый в убийстве двух человек, совершенном уже в бытность его депутатом. От уголовного преследования его спасла пресловутая неприкосновенность, а окончательно избавила смерть: в начале 1995 года этот Скорочкин сам был расстрелян неизвестными. Труп обнаружили близ какой-то деревни на юго-востоке Московской области. Преступление осталось формально нераскрытым.

По цепной реакции мне сейчас припомнилось это, и Бог весть почему приплелся к нему сегодняшний мой подвиг близ метро. Что-то в данном событии было такое цепляющее. Думал, правда, я об этом вполголовы… даже не вполовину, а в четверть, глядя в экран.

Чернуха лилась оттуда как мертвая вода из шланга. Говорили о недавних событиях, и все они были темные, страшные. Город Буденновск на Ставрополье, еще не пришедший в себя после нападения Басаева в июне. Город Нефтегорск на Сахалине, уничтоженный сильным землетрясением в мае. Из репортажа я узнал, что ввиду масштабов катастрофы город решено не восстанавливать, а жителей переселить в ближайшие пункты… Затем говорящие головы зажевали унылую словесную жвачку про экипаж нашего транспортного самолета Ил-76, вот уже второй месяц томящийся в плену у талибов в Кабуле. Никто не мог сказать, как решить эту проблему…

Тем часом в «Шилялисе» федеральные новости сменились региональными, то есть московскими. Я почал вторую «Балтику», слегка захмелел. Внимание начало рассеиваться… Но вдруг точно волшебным эликсиром брызнули:

— Правоохранительные органы столицы просят москвичей проявлять бдительность! — звонким голосом объявила молодая дикторша. — По оперативным данным на территории Москвы и области может действовать серийный преступник, совершающий действия, сопряженные с сексуальным насилием…

Я вмиг подумал, что такая осторожно-обтекаемая формулировка придумана специально, чтобы не перепугать обывателей. На самом деле…

Во мне как будто проснулся душевный вулкан. Незримая раскаленная лава поперла из неведомых глубин. Вдруг слегка задрожала рука, держащая стакан с пивом.

— … проявления злоумышленника локализуются в Восточном и Юго-Восточном административных округах Москвы и прилегающих районах области. Жителей Люберецкого, Раменского, Воскресенского, Егорьевского района просим проявлять особую бдительность. Сообщаем словесный портрет подозреваемого: мужчина среднего роста, среднего телосложения, молодого или среднего возраста. Волосы темные, лицо худощавое, европейского типа, глаза глубоко посаженные. Речь правильная, без акцента, присущая образованному человеку. Легко располагает к себе, входит в доверие…

Вулкан во мне выплеснул еще порцию лавы. Я вскочил, бросился к телевизору, будто боялся не расслышать. Однако, ничего существенного больше сказано не было. Ведущая еще раз пожелала зрителям быть бдительными — и переключилась на другие темы.

Я залпом допил пиво. Машинально вытер губы ладонью.

Речь, значит, правильная. Образованный. Располагает к себе. Ах ты, тварь…

Заворочался ключ в замке входной двери. Легкий скрип петель.

Выключив «Шилялис», я устремился в коридор, жуя на ходу.

Если в «двушке» за все время моего там проживания единственным другим обитателем был Никита, да и тот слинял, то в «трешке» жильцы менялись, как шнурки на валенках. Иные вообще мелькали, неделю не прожив. А бывало, задерживались и надолго. Были нормальные люди, случались и сумасброды. Один такой, вернее, был. Нет, не буйный, не пьяница, слава Богу. И не грязнуля. Но тошный зануда. Любимое занятие: зайти ко мне и трындеть, трындеть, трындеть унылым голосом… Про болезни свои мог рассказывать: как ему то срется, то не срется. Что-то у него с желудочно-кишечным трактом было. Ага, а я сиди и слушай эти повести. И не выгонишь. Неловко.

Так кто там, за дверью⁈

Распахнув ее, я с облегчением убедился, что это Петя Волков. Нормальный парень. Тихий, малость подвинутый на своей науке, все время сидящий над книгами и пропадающий в библиотеках. Внешне самый настоящий «ботан»: невысокий, лысоватый, в очках. Лицо самое заурядное: увидишь, через минуту не вспомнишь. Впрочем, один странноватый бзик у него был: перед самым сном зарядить граммов сто-сто пятьдесят водки или коньяка. И сразу на боковую. При том, что вообще практически не пил. В чем суть данного приема?.. Может, он какие-то сны феерические видел после этого? Может, грандиозные идеи посещали?.. Не знаю. Сам он это называл: «бухнуть в подушку» или «бухнуть в люльку». Но это было совершенно безобидно. Ошарашил стопарь — и дрыхнет, никого не трогает. В целом, идеальный сосед. Родом он был откуда-то с нижней Волги, то ли Самара, то ли Саратов, вот точно не помню.

— Здорово, Петро!

— А, привет, Юр. Заправляешься?

Взглядом он указал на обглоданный бутерброд.

— Приходится, — улыбнулся я.

— Это точно… Тоже надо подкрепиться. Из Химок еду, из дисзала. Пока доедешь, очумеешь!

— Да уж… На днях тоже бы надо туда сгонять. Народу много?

— Так, умеренно.

— Надо, да, — повторил я.

Диссертационный зал «Ленинки», в просторечии «дисзал», не знаю уж почему, располагался в Химках, за северо-западной окраиной столицы. Нам, аспирантам ГАУ, живущим на юго-восточной, в этом плане не повезло. Диаметральная противоположность. Дорога — полтора часа в один конец, хотя всего с одной пересадкой на метро, с «Пушкинской» на «Тверскую». Но там от «Речного вокзала» надо еще на автобусе фигачить.

Хотел я было соседу посочувствовать, как в дверь гулко бахнули кулачищем, и она так и отлетела к стене — Петька не успел ее запереть.

Предстал сияющий Антоныч в черной кожаной куртке поверх своего малинового камзола. Крикливый цветастый галстук, плохо отглаженные темные штаны и блестящие лаком остроносые туфли-«педали» дополняли роскошный образ.

— Н-ну, мужики! — взревел он. — Как классно, что я вас всех застал! Просто супер. Ну, собирайтесь! Поехали! Ну⁈

Говорить тихо или хотя бы умеренно Семен не мог в принципе. Он только орал трубой.

— Постой, Антоныч, погоди, — рассудительно заговорил я. — Не нукай, не запряг. Куда поехали, зачем?

В сущности, я все понял. Тема знакомая. Но поддержать фасон было необходимо.

Семен счастливо и торжествующе рассмеялся:

— Куда? А если я скажу — в Мавзолей? Годится⁈