Асыл

ГЛАВА 1

Тургайская степь. Бескрайняя равнина, покрытая ковылём. Как только поднимется лёгкий ветерок, по её безбрежному полю одна за другой побегут серебристые волны. Среди них фигура всадника кажется плывущей по необъятному морю трав. Жара. Попрятались в норы степные лисицы, и, забравшись в глубь сырых, полутёмных балок, чутко дремлют волки. Спят тушканчики, давно умолкли жаворонки, не слышно дроф. Лишь монотонное трещание кузнечиков да редкий посвист сусликов нарушают безмолвие степи. В голубом августовском небе величаво плывут облака. Высоко над равниной кружится одинокий беркут. Порой его тень мелькает на больших, точно озёра, солонцах, заметив её, в страхе мечутся юркие мыши. Вскоре зоркие глаза пернатого хищника заметили среди густого полынника устало шагавшую девочку. На вид ей было лет четырнадцать. Выражение её лица было очень печальным. Большие чёрные глаза девочки внимательно осматривали унылую местность в поисках следов человека.

Описав над ней полукруг, беркут опустился на вершину ближнего кургана. Изнемогая от жары, он раскрыл клюв и, взмахнув лениво крыльями, перелетел на голый камень. Старый хищник терпеливо ждал, когда окончательно ослабевшая девочка упадёт на землю, и тогда один удар клюва — и он покончит с ней.

Внимание беркута привлекла большая, похожая на волка собака, которая стремительно гнала тушканчика. Зверёк метнулся на такыр[1] и, быстро работая лапками, зарылся в песок. Потеряв тушканчика, собака потопталась на месте и, повертев головой по сторонам, побежала на курган.

Орёл поднялся с камня и, тяжело махая крыльями, направил свой полёт в сторону девочки.

Превозмогая усталость, та упорно шла вперёд. Достигнув кромки такыра, она опустилась на песок и, обхватив колени руками, поникла головой.

Одна в безлюдной степи. Как хочется пить. С утра не было во рту ни капли. Ноги точно одеревенели. Итти нет сил. Девочка закрыла лицо руками, её плечи вздрагивали от рыданий.

Наплакавшись, она достала из-под передника засохшую ветку с дикими ягодами, которую она нашла накануне, и, проглотив несколько штук, заползла в высокий полынник, где не так было жарко, и легла.

Беркут спускался всё ниже и ниже. Может быть, он давно бы запустил стальные когти в свою жертву, если бы не собака, которая, заметив кружившегося на одном месте хищника, поспешно побежала к лежавшему в полыннике человеку.

Точно вкопанная, остановилась она в трёх шагах от девочки. Опустившись на горячий песок, собака полузакрыла глаза. Беркут с сердитым клёкотом взмыл вверх и исчез в голубом небе. Девочка сделала слабое движение и приподнялась на локте. Её глаза выражали сильный испуг. Она приняла одичалого пса за волка.

Прошло несколько томительных секунд. Собака и девочка сидели не шевелясь. Было слышно, как лёгкий ветерок шелестел в сухом полыннике и, выбравшись на простор, вихрями закружился вдали.

Не спуская глаз с человека, пёс, подчиняясь какому-то чувству, вильнул хвостом. Испуг девочки сменился радостным удивлением. Собака! Но откуда она взялась? Значит есть где-то жильё? Неожиданное появление собаки, её покорный вид придали смелости девочке; мысль о том, что где-то близко есть человеческое жильё, вдохнула новые силы, и, поднявшись на ноги, она с надеждой оглядела степь. Но ничто здесь не напоминало о человеке. Та же безжизненная равнина, песок, мелкий жусан[2] и верблюжья колючка. Ни ветерка. Мертвящая тишина полупустыни. Девочка взглянула на продолжавшую лежать собаку и тихо побрела из полынника. Прошла большой бархан и стала углубляться в степь. Пёс вскочил на ноги и, забежав на несколько шагов вперёд, остановился. Затем он повернул вправо от полынника и, как бы приглашая девочку следовать за собой, вильнул хвостом.

«Может быть, она потеряла хозяина? Да, наверное, так, — подумала девочка, рассматривая собаку. — Вид у неё, как у волка. Может быть, она кусается? — промелькнула испуганная мысль. — Нет, непохоже. Глаза у неё не злые. Но как её звать?»

Девочка стала называть знакомые имена собак.

— Бербасар! Куйин! — собака была неподвижна. — Жолдаяк! Кельтир! Кекжал! — услышав последнее имя, пёс нетерпеливо затоптался на месте.

— Кекжал, — мягко повторила девочка и шагнула к собаке. — Кекжал, — ласково произнесла она ещё раз и смело погладила собаку по спине. Кекжал опустился на песок и лизнул шершавым языком босую ногу девочки. Затем порывисто вскочил на ноги, и над солонцами прозвучал басистый хрипловатый лай.

Через несколько минут, опираясь на Кекжала и доверившись его чутью, девочка шагала по направлению Каражара к берегам задумчивой Карынсалды. Солнце клонилось к закату. Медленно угасали его косые лучи, окрашивая степь в оранжевые тона. На фоне ярких вечерних красок девочка и собака выделялись особенно чётко. Поднявшись на высокий курган, девочка долго вглядывалась в расстилавшуюся равнину. Наконец она облегчённо вздохнула: внизу, за курганом, виднелась заброшенная постройка. Недалеко от избы виднелся пригон и торчали столбы, которые служили когда-то подпоркой для крыши. Особенно обрадовал девочку колодезный журавль, торчавший среди бурно разросшегося бурьяна.

Девочка спустилась с возвышенности и дошла до заимки. Толкнув дверь, она вместе с Кекжалом перешагнула порог мрачной избы. При её входе поднялась стая летучих мышей и неслышно скрылась через разбитое окно. Из-под нар шмыгнул какой-то зверёк, собака кинулась за ним.

Асыл, так звали девочку, огляделась. Изба была просторной и, видимо, принадлежала русскому заимщику — в переднем углу на подставке виднелась закоптелая икона. Труба широкой печи была разрушена, и на полу валялись кирпичи. За опечком возле стены виднелся топор. Девочка вытащила его и положила на нары.

Продолжая осматривать избу, она заметила старое, с помятыми боками ведро и небольшой чугунный котелок, в котором хозяин когда-то варил пищу. Тут же в ржавой банке она обнаружила соль, а рядом с ней кусок старого, затвердевшего сыра. На стене висел обрывок волосяного аркана и ссохшиеся от времени ремешки из сыромяти. Оглядев ещё раз внутренность избы, девочка забралась на нары и уснула. Кекжал улёгся возле порога.

Ночь. Среди густого ковыля крадётся гибкий корсук[3]. Вот он припал к земле и замер. Недалеко заквокала дрофа. Птица созывала своих птенцов, рассыпавшихся в густой траве. Прыжок — и тяжёлая дрофа забилась в зубах степной лисицы. На солонцах при свете луны бесшумно пляшут тушканчики, кружится сова в поисках мышей. На высокий курган взобрался волк и затянул своё зловещее у-у-у-а-а-а. Кекжал заворочался у порога, но увидев спящую девочку, успокоился.

ГЛАВА 2

В 1910 году на урочищах, расположенных по нижнему течению реки Сары-Тургай, среди казахов вспыхнула эпидемия тифа. Из Кустаная в степь выехала группа медиков, среди них были молодые врачи — муж и жена Горячкины. В одном из аулов они во время обхода землянок обнаружили заболевшую семью казаха Бисимбаева. Врачам удалось спасти лишь десятилетнюю Асыл и старика Рустема. Мать и отец Асыл умерли. Горячкины детей не имели и взяли девочку на воспитание.

Оставив Рустему продуктов и денег, они увезли девочку в Кустанай. Там её окрестили и дали ей имя Анна. Вера Константиновна, жена Горячкина, заботилась о своей приёмной дочери, как мать. Иногда приезжал дедушка Рустем и привозил своей внучке гостинцы. Старый казах осторожно ступал по коврам богатой квартиры Горячкиных и радовался за внучку. Иногда Асыл играла старику на пианино, Рустем только прищёлкивал языком от удивления.

Прошло два года. Из маленькой степной дикарки она превратилась в бойкую, смышлёную девочку. Вера Константиновна отвела свою любимицу в гимназию. Гимназия встретила «инородку» неприветливо. Гимназистки, дочери чиновников и купцов, относились к ней свысока. Особенно доставалось девочке от классной дамы. Это была высокая костлявая женщина, с продолговатым лицом, в больших очках на тонком хрящеватом носу. Затянутая в форменное платье с глухим воротником, из которого вытянулась тонкая морщинистая шея, Половецкая напоминала старую тощую птицу.

— Анна Бисимбаева, — подозвала она к себе Асыл во время перемены, увидев у неё в руках книгу.

— Что читаешь?

Взяв книгу, Половецкая поправила сползшие с носа очки и уткнулась в страницу.

— «Овод». Читать эту книгу я тебе не ре-ко-мен-дую, — многозначительно протянула она последнее слово.

— А что мне читать? — робко спросила Асыл.

— Читай Чарскую, Лукашевич, других благонамеренных авторов. «Овода» я возьму, — и, сунув книгу подмышку, классная дама величественно поплыла по коридору.

Вздохнув, Асыл пошла к расписанию уроков, взглянув на него, она заторопилась в класс.

Раздался звонок, шурша шёлковой рясой, вошёл священник отец Дмитрий. Маленький, невзрачный на вид, с редкими волосами, спадавшими на узкие плечи, приплюснутым носом, слезящимися глазами, он походил скорее на бедного сельского дьячка, чем на законоучителя женской гимназии.

Отец Дмитрий ввёл в систему обучения «душеспасительные» беседы с учащимися. Сегодня на уроке гимназистки должны были усвоить, что такое «всемогущий» бог. Объясняя урок, законоучитель спросил:

— Всё понятно, чада мои?

В тишине раздался неуверенный голос Асыл.

— Если бог всемогущ, то почему он не помогает бедным?

Отец Дмитрий растерялся и беспокойно заморгал маленькими глазками. Оправившись от минутного смущения, он елейно произнёс:

— Слова твои, чадо, беса радуют, произносишь ты их по своему детскому неразумию, ибо ты лишена божьей благодати как рождённая от мусульманина.

— Но ведь я крещёная, — покраснев от волнения, ответила Асыл и, подняв глаза на законоучителя, заговорила твёрдо: — Купец Ямангулов тоже лишён божьей благодати, а живёт богаче всех.

Пылающие глаза Асыл остановились на священнике. В классе кто-то тихо ахнул, лица гимназисток испуганно вытянулись.

При последних словах отец Дмитрий побагровел, ласковая улыбка на его губах исчезла. Потрясая учебником закона божьего, он в бешенстве крикнул:

— Вон из класса, кыргызское отродье!

Асыл вышла. После уроков её вызвали в кабинет начальницы.

— Отец Дмитрий жалуется, что ты не умеешь держать себя на уроке закона божьего, — заявила она сердито Асыл. — Учти, что подобные вопросы могут служить основанием для исключения тебя из гимназии. Предупреждаю, если хочешь учиться дальше, веди себя подобающим образом. Понятно? Можешь итти, — холодно сказала начальница.

Расстроенная Асыл вышла из гимназии и, завернув за угол здания, открыла калитку, ведущую в сад. Выбрав тенистый уголок, она опустилась на скамейку и горько расплакалась. Успокоившись, открыла томик Пушкина и долго сидела с раскрытой книгой. Обида на Половецкую постепенно улеглась.

Глаза Асыл задумчиво смотрели куда-то вдаль. Вздохнув, она поднялась со скамейки.

После случая на уроке закона божьего Асыл чувствовала себя ещё более одинокой.

Девушка часто уходила на окраину города, где протекал Тобол, и, усевшись на камень, подолгу смотрела задумчивым взором на степь. С высокого берега хорошо была видна широкая равнина, края которой, как бы сливаясь с горизонтом, исчезали далеко, далеко. В те дни Асыл особенно остро тосковала по степи. Она, как птица, рвалась на простор Тургая. Туда, где дедушка Рустем, туда, где так много солнца, где среди густых камышей тихо плещется река. Глаза Асыл наполнились слезами. Не будь Веры Константиновны, она давно бы уехала в степь. Недаром дедушка Рустем как-то сказал: «Собаку всегда тянет к месту, где она глодала кость, а человека — где он родился».

…Летом 1914 года врачей Горячкиных мобилизовали на войну с немцами. Устроив Асыл у знакомой чиновницы, Вера Константиновна уехала вместе с мужем на фронт. Чиновница Асыл часто попрекала её куском хлеба. Девочке стало невмоготу, и, взяв только самое необходимое, она наняла подводу и выехала в степь к дедушке Рустему. Её возчик оказался недобросовестным человеком: отъехав триста с лишним вёрст от города, он ночью уехал от Асыл. Проснувшись рано утром, девочка не нашла своего спутника, вместе с ним исчез её чемодан.

По примятой траве был виден след телеги; быстро шагая по нему, Асыл вышла к какой-то речушке.

Перейдя её вброд, девочка направилась по едва заметной тропинке, которая через несколько часов привела её в казахский аул. У крайней землянки сидела группа, казахов, в центре которой находился какой-то тучный человек в богатом бешмете, видимо, местный бай.

Асыл несмело подошла к людям.

— Куда идёшь? — глаза толстяка в упор посмотрели на девочку.

— На Каражар. Там мой дедушка Рустем живёт.

— Каражар? О, это очень далеко. Надо итти много, много дней, — отозвался один из сидевших казахов.

— Откуда ты? — продолжал расспрашивать человек в богатом бешмете.

— Из Кустаная.

— Казашка?

— Да.

— А это что? — багровея, толстяк быстро вскочил на ноги, ухватился рукой за серебряную цепочку, на которой висел золотой крестик, подарок Веры Константиновны, и с силой рванул девочку в людской круг.

— Этот крест дала мне одна русская женщина, которая любила меня, как мать, — гордо подняв голову, произнесла Асыл.

— А-а, вероотступница! — бешено заорал бай и сделал попытку схватить Асыл за платье. Перед толстяком неожиданно вырос молодой казах.

— Не тронь, — произнёс он угрожающе и поднял кулак.

Вскочили на ноги и остальные казахи.

— Она не виновата.

— Пускай идёт своей дорогой, — раздались голоса.

Пользуясь суматохой, Асыл что есть духу побежала в степь.

— Убить её надо! — крикнул ей вслед бай. Когда аул скрылся из виду, девочка пошла тише и дала волю слезам.

Ночь Асыл провела в каменной мазаре[4], а на рассвете вновь побрела неведомо куда. На третий день ослабевшая девочка упала на солонцах, где её встретил Кекжал.

Кто такой Кекжал?

История одичавшей собаки такова.

Года за два до встречи с девочкой в степи Кекжал жил на заимке у русского хозяина, который пас большую отару овец. Кекжал родился от овчарки по кличке Гераш. Это была крупная собака с белым пятном на груди. Владелец дорожил ею. Гераш славилась на весь Каражар своей силой и смелостью и была верной помощницей чабанам. Кекжал был похож на мать.

Когда ему исполнилось два года, он потерял хозяина. Однажды заимщик решил перегнать отару километров за двести на отгонное пастбище. Второпях, собираясь в путь, он забыл про привязанную собаку и вспомнил о ней только после переправы через Карынсалды.

Стояла осенняя непогодь. Слякоть, снег. Густой туман висел над рекой, и брода уже не было видно. Возвращаться за Кекжалом хозяин не стал и поехал дальше. Ночь прошла для собаки тревожно, хозяин не возвращался. Над брошенной заимкой гулял холодный ветер, он нёс с собой хлопья снега, шелестел в сером камыше, которым был закрыт пригон, и Кекжал заскулил. Он попытался лапами снять верёвку, но узел был завязан крепко. Присмирев, Кекжал до вечера пролежал спокойно. В сумерках он вновь вскочил на ноги и начал яростно грызть верёвку. С обрывком на шее пёс кинулся к открытой двери избы.

…Первый день одиночества Кекжал провёл в поисках своего хозяина. Обнюхав все углы заимки, он сбегал к озеру, спугнул стаю уток, собиравшихся в дальний полёт, и вновь вернулся к заброшенному жилищу.

К вечеру ему удалось поймать зазевавшуюся дрофу и, утолив голод, пёс улёгся в углу старого пригона.

Прошло несколько дней. Кекжал попрежнему скучал по людям. Подолгу лежал возле давным-давно потухшего костра, обнюхивал ржавое дырявое ведро и, усевшись на задние лапы, смотрел по сторонам в надежде увидеть хозяина.

Степной осенний ветер гнул к земле редкие оголённые кусты джузгуна, шелестел побуревшим кокпеком, шумел в серых озёрных камышах и, вырвавшись на простор ковыльной степи, казалось, дул с удвоенной силой.

В середине ноября выпал густой снег. Шёл он всю ночь. Утром, выйдя из своего убежища, Кекжал приподнял голову и долго смотрел на расстилавшуюся перед ним равнину. Кругом стояла мёртвая тишина, на белом фоне степи одинокая фигура собаки казалась застывшей.

До февраля Кекжал жил на старой заимке, охотясь за мышами и зайцами. За это время шерсть его стала грубее, злобный взгляд глубоко сидящих глаз не предвещал ничего доброго. Собака дичала.

Но какая-то сила влекла её к людскому жилью, и, свернувшись в клубок в углу пригона, она чутко прислушивалась к шорохам степи. Гоняясь однажды за тушканчиками, она и наткнулась на лежавшую в полыннике Асыл.

ГЛАВА 3

Девочка проснулась от злобного рычания собаки. Пёс, вздыбив шерсть, стоял у порога, рычал на невидимого врага. В разбитое окно дул холодный предутренний ветерок. Кекжал повернул голову к хозяйке, как бы ожидая, когда она откроет дверь. Девочка подтянула к себе найденный с вечера топор и продолжала молча сидеть, прислушиваясь к шорохам наступающего утра. Кекжал не успокаивался. Обнюхивая углы дверей, он поднялся на задние ноги, пытаясь её открыть. Но та не поддавалась. Асыл показала собаке на окно, Кекжал вскочил на нары и метнулся в оконный пролёт. Вскоре послышался лай собаки. Постепенно замирая в степи, он затих где-то вдали. Девочке стало ясно, что ночью возле заимки, видимо, бродил какой-то крупный зверь. Начинался рассвет.

Наконец вернулся Кекжал. Асыл вышла из избы и села на пороге. Сверкая красками, перед ней лежала бескрайняя степь.

За два дня скитания по степи Асыл похудела, глаза глубоко запали, лицо потемнело, на нём резко выступили скулы. Вспомнив про дедушку Рустема и Веру Константиновну, Асыл загрустила. Кекжал, положив голову на её колени, тихо заскулил. Девочка обняла его за шею и дала волю слезам. Перед мысленным взором Асыл встал образ Веры Константиновны: «Как хорошо мне было с ней. Пускай трудно было в гимназии, но зато, когда приходишь, бывало, домой после уроков, Вера Константиновна всегда ласково расспрашивала о жизни гимназии и каждый вечер проводила со мной. Нет, мне её никогда не забыть…»

Вздохнув, Асыл вернулась в избу и достала сыр. Утолив голод, она поднялась на крышу избы и стала вглядываться в степь. Справа от косогора тянулись солончаки; влево виднелось небольшое озеро, берега которого окаймляли густые камыши. «Там, наверное, есть пресная вода, — подумала Асыл, — камыш на горько-солёном озере не растёт», — и, захватив с собой ведро, она направилась к незнакомому озеру. За ней, помахивая хвостом, бежал Кекжал. Вскоре Асыл нашла заросшую тропу и, не спуская с неё глаз, быстро зашагала вперёд. Вот и озеро. Вода в нём была тёплая и сладковатая. Набрав в ведро воды, девочка напилась, и, умывшись, переплела косички. Там, где она сидела, недалеко от берега небольшая полоса воды была затянута молодой порослью камыша. Дальше шли густые заросли, из которых до её слуха доносилось мягкое покрякивание диких уток. Вскоре небольшая стайка их выплыла на открытое место, но увидев Асыл с Кекжалом, быстро заработала лапками и скрылась в камыше. Собака сделала попытку кинуться за ними, но Асыл её удержала. У девочки созревал план. Она вспомнила, как дедушка Рустем ловил уток силками из тонкого конского волоса. Сетку можно сделать из обрывка аркана. Взяв ведро с водой, Асыл направилась к заимке. Дорогой её нагнал Кекжал, который успел выкупаться в озере и, стряхивая с себя воду, весело махал хвостом. Через час, спрятавшись в тени полуразвалившегося навеса, Асыл расплела конец аркана, свитого из конского волоса и стала готовить сетку. Правда, сетка получилась у неё хуже, чем у деда, но всё же ставить её на уток было можно, и, захватив своё изделие, Асыл вновь направилась к озеру. Первый день охоты на уток прошёл неудачно. Напуганные собакой, птицы держались далеко от береговых камышей. Асыл, постояв на берегу, повернула обратно.

«Утром надо привязать Кекжала, а то опять напугает уток», — решила она и, поев остатки сыра, улеглась спать. Ночь прошла спокойно. Проснувшись на рассвете, девочка не нашла собаку, которая, видимо, ночью выпрыгнула через окно в степь. Когда показалось солнце, Асыл вышла из избы и увидела Кекжала. Держа в зубах лису, тот важно нёс её к заимке и, подойдя к хозяйке, положил свою добычу у ног девочки. Асыл погладила собаку по спине. Пёс на миг зажмурился и вильнул хвостом.

«Ешь», — казалось, говорили его глаза. Оттащив лису в сторону, Асыл привязала Кекжала и быстро отправилась к озеру. Не успела она пройти с полкилометра, как увидела бежавшего во весь опор Кекжала, на его шее болтался обрывок верёвки.

Подбежав к девочке, собака с радостным лаем запрыгала возле неё. Взяв его за обрывок, Асыл пошла дальше. Вот и озеро. На воде, недалеко от берега, билась в силке крупная утка. Кекжал вырвался из рук хозяйки и метнулся к птице. Положив задушенную утку на землю, он улёгся возле неё, не спуская внимательных глаз с Асыл.

Девочка приласкала собаку и, переставив свою маленькую сеть на другое место, пошла к жилью. В тот день у Асыл был вкусный обед. Правда, ей было трудно добывать огонь. Долго била железком о кремень, а когда задымил трут, она подложила сухой мох и принялась раздувать искры. Огонь вспыхнул. На дрова пошли остатки старых брёвен постройки. Асыл тщательно сгребла угли в одну кучу и, положив сверху дымящиеся головешки, прикрыла их влажным мхом. Теперь огонь не погаснет, нужно только следить за ним.

Пошли четвёртые сутки, как Асыл жила на заброшенной заимке.

Однажды утром Асыл по обыкновению поднялась на крышу избы и заметила в степи вооружённую группу всадников, которые двигались по направлению к заимке. Впереди ехал какой-то толстяк. Приглядевшись к нему, девочка узнала бая, который выгнал её из аула. Асыл поспешно спустилась с крыши и направилась с Кекжалом в обход заимки к озеру.

«Нужно спрятаться в камышах, — решила она. — А вдруг найдут? Ведь с ними собаки». Асыл прибавила шагу.

Таутабай, так звали бая, приближался. Уже отчётливо была видна его дородная фигура. Всадники ехали неторопливо, и это дало возможность Асыл достигнуть берегов озера раньше, чем они приехали на заимку. Пробираясь через камыши, она увидела на середине озера маленький островок и, не долго размышляя, кинулась в воду и поплыла. За ней метнулся Кекжал. Держась за его густую шерсть, девочка добралась до островка и спряталась в мелком кустарнике. Обнаружив на заимке дым от костра, Таутабай дал распоряжение своим людям обыскать ближайшую к постройке местность.

— Здесь кто-то живёт. Нужно найти во что бы то ни стало, — заявил он хмуро своим спутникам.

Таутабай был зол. За последнее время из его аула, где он был старшиной, спасаясь от царской мобилизации на тыловые работы, бежало несколько молодых казахов. Одного из них, по имени Танад, люди Таутабая поймали недалеко от озера и жестоко избили нагайкой. Теперь бай разыскивал остальных беглецов.

Всадники рассыпались по степи. Один из них подъехал к озеру и, приподнявшись на стременах, стал осматривать камыши.

— Искать! — крикнул он своей собаке.

Почуяв след Асыл, пёс кинулся в заросли. У самой кромки камыша собака заметалась. След был потерян. Кекжал сделал попытку кинуться навстречу врагу, но Асыл держала его крепко. Девочка боялась, что Кекжал может залаять и стала успокаивать собаку. Оставив в засаде двух человек, Таутабай с остальными всадниками уехал. Асыл просидела в кустах до вечера. В степи было тихо. Не видно людей и на заимке. Только над озером попрежнему кружились потревоженные утки. Увидев Асыл, они спрятались в камышах. Девочка осторожно спустилась в воду и, держась за Кекжала, поплыла. Выйдя на берег, она выжала мокрую одежду и, не торопясь, направилась к заимке.

Вдруг Кекжал остановился и повёл носом, вздыбив шерсть, он оскалил острые клыки и зарычал, не опуская глаз с заимки. Асыл поняла, что там кто-то есть, и, боясь встречи с Таутабаем, повернула в сторону от жилья.

ГЛАВА 4

«Когда же кончатся мои мучения?..» — думала Асыл, шагая с Кекжалом по раскалённой солнцем равнине. Девочка пошла по направлению солонцов. Не доходя до них с полкилометра, она поднялась на высокий бугор и остановилась в изумлении. Перед ней лежал большой плоский камень, на котором отчётливо был виден след босого человека. Пять пальцев ноги глубоко были вдавлены в камень, и Асыл стала невольно искать второй след ступни неизвестного ей человека.

«След на камне», — глаза Асыл блеснули радостью. Да ведь об этом камне рассказывал дедушка Рустем. Он говорил, что недалеко от следа есть могила знахаря и курган под названием «Тогай-Мола». От них до аула, где жил дед, нужно итти по звёздному пути на север. Асыл впервые за долгие дни скитаний вздохнула с облегчением. Теперь-то она найдёт дедушку Рустема. Плохо только, что придётся итти ночью. «Но со мной Кекжал», — успокаивала она себя и, взглянув ещё раз на след человека, обошла стороной могилу и направилась к кургану Тогай-Мола.

По дороге Асыл вспомнила рассказ деда о кургане.

В давние времена Тургаем владели татары, затем пришли калмыки. И вот один из казахских богатырей по имени Тогай-Мола решил освободить от захватчиков свой край. Перед битвой с калмыками он вызвал на единоборство известного богатыря Каренди, который был военачальником калмыцкого войска.

Калмыцкий витязь был огромного роста, широк в плечах и обладал недюжинной силой.

Тогай-Мола не побоялся своего соперника, и противники со звоном скрестили ятаганы.

Схватка была жестокой. От исхода поединка зависела судьба двух войск. Люди Каренди стали плотной массой, подбадривая своего богатыря воинственными криками и бряцанием оружия.

Сражались долго. От усталости Тогай-Мола едва держался на ногах. Шатался, как пьяный, и Каренди. Щиты у обоих богатырей были разбиты, нагрудники из толстой воловьей кожи рассечены, но ни один из них не отступал. На закате солнца Тогай-Мола, собрав все свои силы, нанёс смертельный удар Каренди и снёс ему ятаганом полголовы.

Видя гибель своего богатыря, калмыки отступили. В честь победы над врагом Тогай-Мола приказал сделать из камня фигуру калмыцкого витязя, для устрашения врагов Каренди был изображён с разрубленной головой.

Вспоминая легенду, Асыл не заметила, как поднялась на курган. Увидев каменное изваяние Каренди, подошла к нему. Умелой рукой древнего мастера была высечена из камня голова странной формы: казалось, что начиная от лобной части и кончая затылком всё было срезано острым оружием. В выпуклых глазах Каренди застыл животный страх, его короткая, но сильная шея была втянута в плечи, как бы в ожидании удара.

Обойдя вокруг каменного Каренди, Асыл стала разыскивать место, где бы укрыться от жары. Наконец Асыл заметила на равнине мазару и, спустившись с кургана, направилась к ней.

«Пробуду там до ночи и, как только покажется млечный путь, пойду на север», — решила она.

Каменная мазара, куда шла Асыл, представляла из себя невысокое здание, стены которого были выложены из красного кирпича. Мазара имела куполообразную крышу с четырьмя башенками, к ним изнутри вела узкая витая лесенка. Посредине могилы был глинобитный склеп, на нём стояли рога сайги и несколько листов бумаги, с изречением из корана. В могиле была похоронена дочь бая, шестнадцатилетняя девушка по имени Батима (об этом сообщала надпись на камне, стоявшем у входа).

Асыл, перешагнув порог мазары, вошла в помещение. За ней прыгнул Кекжал. Из уважения в памяти Батимы Асыл вытолкала собаку за порог. Посмотрев в отверстие склепа, девочка увидела глубокую яму, на дне которой белели кости умершей девушки. Повеяло сыростью и тлением. Вздохнув, Асыл поднялась по каменной лесенке на крышу мазары, но взглянув на степь, поспешно спустилась вниз, она увидела, что к могиле Батимы приближались два всадника. Один из них, мужчина лет пятидесяти, загорелый, крупного роста, с энергичным лицом, зорким взглядом чёрных глаз, сурово смотревших из-под нависших бровей, казался угрюмым. Он крикнул что-то своему товарищу, слез с коня и, разостлав коврик у порога мазары, стал молиться. Его молодой спутник стал терпеливо ждать, когда тот закончит молитву. Открытое мужественное лицо с умными, проницательными глазами было приятно. Широкий в плечах, он был строен и подвижен, как джейран. За спиной молодого человека была приторочена к седлу, видимо, недавно убитая сайга. Придерживая за повод лошадь, он пытливо оглядывал местность.

Неожиданно до его слуха донёсся испуганный крик молящегося, который, бросив свой коврик, мчался со всех ног к коню.

— Ля-илля! В мазаре шайтан! — поспешно занося ногу в стремя, пробормотал он побелевшими губами.

— Постой, постой, Оспан. Ты что, с ума свихнулся что ли? — и схватил его коня за повод. — Знаменитый охотник Тургая испугался какой-то чертовщины, — покачал укоризненно головой юноша. — Расскажи, в чём дело?

Продолжая оглядываться на мазару, Оспан торопливо заговорил.

— Сначала молился — ничего, потом из могилы раздалось урчание, затем послышался голос Батимы: «Кекжал, нельзя». Уй! — Оспан закрыл на миг глаза: — Урчит, кричит… нет, там шайтан, — покачал он головой.

Его спутник улыбнулся.

— А вот мы сейчас посмотрим, что там такое, — в решительно повернул своего коня к мазаре.

— Болат! Там Батима, шайтан. — Но друг Оспана, не обращая внимания на крики, стал приближаться к могиле.

— Болат! — раздался вновь тревожный голос Оспана.

Молодой всадник, подъехав к мазаре, ловко соскочил с коня и, не выпуская ружья из рук, шагнул к порогу мазары.

— Эй! Кто там, выходи!

Удерживая готового кинуться на незнакомого человека Кекжала, из склепа вышла Асыл. Болат опустил ружьё.

— Как ты сюда попала? — ласково спросил он девочку и, видя, что она едва держится на ногах, проговорил быстро: — Погоди, ты, должно быть, голодна. Я сейчас принесу кумыс и кусок варёного мяса.

Болат поспешно вернулся к коню и, достав продукты, положил их перед девочкой.

— Ешь. Да сначала привяжи собаку к выступу могильного камня, — сказал он, заметив, что Кекжал делает попытку вырваться из рук хозяйки, и, отвязав аркан от седла, Болат бросил его Асыл.

— Эй, Оспан, езжай сюда, — помахал он рукой своему товарищу. — Батиме я дал кумыса, может, она подобреет и возьмёт тебя в рай Магомета. Айда!

Улыбнувшись своей шутке, Болат отвёл лошадь от мазары.

Подъехав к Болату, Оспан недоверчиво посмотрел на Асыл, которая с аппетитом ела мясо, запивая его кумысом.

— Однако это не Батима, — покачал в раздумье головой суеверный Оспан. — А эта собака, пожалуй, злее самого шайтана, — сказал он, глядя на Кекжала.

Наевшись, Асыл взобралась на лошадь Болата и вместе с охотниками тронулась к их юрте.

Рядом с лошадью бежал Кекжал.

ГЛАВА 5

Доро́гой Асыл рассказала своим новым друзьям о тяжёлых днях скитаний. Слушая девочку, Оспан сокрушённо покачивал головой.

— Таутабая, который выгнал тебя из аула, я знаю. Нехороший он человек, дурной. Однако его Ибрай одно время крепко проучил, — повернулся он к ехавшему сзади Болату.

— И следует, — коротко ответил юноша. — Пускай не обижает бедноту.

— А кто такой Ибрай? — вмешалась в разговор Асыл.

Оспан поднял глаза на девочку.

— Ты не знаешь, кто такой Ибрай! — В его словах прозвучало удивление.

— Что ж ты её спрашиваешь, она ведь жила в Кустанае, — заметил Болат. — Ты лучше расскажи ей про Ибрая.

— Можно, — согласился Оспан и, заложив за щеку жевательный табак, поудобнее уселся в седле и начал не спеша:

— Так вот, слушай. Ибрай родился… — Оспан задумался, припоминая год рождения Ибрая. — Да, вспомнил, в 1873 году, а сейчас у нас идет 1915 год, значит ему уже сорок два года. Впрочем, ты, может быть, увидишь его, — сказал Оспан и загадочно посмотрел на Болата. — Так вот слушай.

Ибрай родился недалеко от реки Жаланшик. Змей там было очень много. Прежде чем подогнать табун лошадей или отару овец, пастухи бросают камни в воду, хлопают по ней шестами с тем, чтобы змеи ушли вглубь. Десятилетний Ибрай смело плавал в змеиной реке и гадюк не боялся. Однажды, купаясь с одним мальчиком, он заметил на противоположном берегу большого желтобрюха. Гадюка была, видимо, чем-то раздражена и быстро приближалась к воде. Вот она показалась на речном обрыве и, плюхнувшись с небольшой высоты, скрылась на миг под водой и вновь всплыла. Опасность была велика. Крикнув мальчику, который плавал недалеко от места, где скрылась змея: — Выбирайся на берег! В воде змея! — Ибрай стал отвлекать желтобрюха на себя. Приподняв голову над водой, полоз поплыл, не спуская злобных глаз с Ибрая. Расстояние между смелым мальчиком и змеёй сокращалось. Товарищ Ибрая был уже на берегу и начал бросать камнями в полоза. Желтобрюх снова скрылся под водой. Оглянувшись по сторонам, Ибрай быстро поплыл к берегу. Едва он успел вскочить на ноги, как желтобрюх показался в двух шагах от берега. На крик ребят подбежали старшие, и в полоза полетели палки и камни. Змея скрылась.

Ибрай рано осиротел, и когда ему исполнилось одиннадцать лет, он начал батрачить у Таутабая Байсакалова.

Когда Оспан произнёс имя Таутабая, Асыл вздрогнула. Она вспомнила встречу с ним в ауле и возле заимки.

Оспан продолжал:

— Бай был жаден, как все баи, и когда пришло время расплачиваться, он ничего не дал своему батраку. Тогда Ибрай самовольно взял из табуна лучшую лошадь Таутабая и уехал в свой аул. Живёт день, два, три. На четвёртый приезжает к нему сын бая Досмагамбет и требует коня обратно. Поспорили. Ибрай был очень сильный и выбросил Досмагамбета за дверь. Вскоре Ибрай подружился с лучшим охотником Тургая Бракамбетом и вместе с ним они добывали рога сайги, которые ценились очень дорого. Так он жил охотой до двадцати лет. Но обида на Таутабая не угасала.

Однажды Ибрай со своими друзьями такими же, как и он, бедняками, угнал из табуна бая шесть лошадей, всех их зарезал и мясо роздал аульной бедноте. Не помню, в каком году, — продолжал свой рассказ Оспан, — к Ибраю приехали пастухи из рода торе и пожаловались ему на засилие баев: они заняли лучшие пастбища, принадлежавших роду торе и на уговоры бедноты отделывались насмешками. Выслушав пастухов, Ибрай собрал около сорока джигитов, и, вооружившись чем попало, они поехали к баям.

— Если вы не заплатите за потраву и не уберётесь с земли рода торе, вам не поздоровится, — пригрозил он им. Баи решили отдать пастухам за потраву трёх лошадей, а сами перекочевали на своё пастбище. С тех пор беднота Тургая стала видеть в Ибрае своего защитника.

Помолчав, Оспан обратился к Асыл:

— Теперь ты представляешь, какой человек Ибрай?

— Да, — кивнула головой девочка.

— Был ещё такой случай, — закладывая новую порцию табака за щеку и щурясь от солнца, вновь заговорил Оспан. — Да об этом я расскажу потом. Уже видна наша юрта.

Навстречу всадникам с лаем бежали собаки.

Увидев Кекжала, они кинулись на него. В тот же миг случилось неожиданное. Кекжал вместо обороны, перешёл в наступление. От удивления Оспан даже перестал жевать свой табак. Две его лучших собаки, поджав хвост, с визгом неслись обратно к юрте. От третьей летели клочки шерсти, и если бы не голос Асыл, которая резко крикнула Кекжалу «нельзя!», противнику пришлось бы плохо.

— Ой-бормой! — покачал головой старый охотник. — Возьми за Кекжала лошадь, — обратился он к девочке.

Та улыбнулась.

— Нет, Кекжал мой друг. Я его никому и ни за что не продам.

— Ну ладно, — вздохнул Оспан. — Сейчас будем варить мясо. А ты отдыхай. Карима! — крикнул он пожилой женщине, показавшейся у дверей юрты. — Принимай гостью, — показал он на Асыл.

Девочка вошла в юрту и внимательно осмотрела её обстановку. Возле стены стояли два небольших сундучка, покрытых почерневшей жестью. Возле них — несколько подушек в старых наволочках, в углу возле двери виднелась большая деревянная ступка с тяжёлым пестом и медный чайник. На шесте висел потёртый камзол. Оспан, как и все охотники Тургая, жил небогато. Убожество юрты дополняли прокопченные дымом, все в дырах боковые и надкупольные кошмы. Пахло кислым молоком и вяленым мясом, по которому ползали зелёные мухи.

Асыл стало грустно. Она вспомнила большую, со вкусом убранную квартиру Горячкиных, в которой прожила почти пять лет, и, вздохнув, обратилась к Кариме:

— Мне бы умыться. Мыло у вас есть?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нынче охота плохая, сайга ушла далеко в степь, — тихо промолвила Карима. — Умойся из кумана, — показала она на чайник.

Асыл, взяв чайник, вышла из юрты.

Оспан и Болат, освежевав добычу, бросали лучшие куски в котёл, остальное развешивали на шестах.

Стоял тихий июльский вечер. Тень от юрты, постепенно удлинялась, тёмной полосой легла на степь. Где-то далеко перекликались журавли. Косые лучи солнца, побороздив небо, исчезли. Подул свежий ветерок. По широкому ковыльному полю побежали лёгкие волны. Девочка долго смотрела на закат; переливаясь чудесными красками, он постепенно переходил в мягкие оранжевые тона и погас.

«Где теперь Вера Константиновна? Хорошо бы сейчас встретить её, рассказать обо всём. Как мне хорошо было с ней! — Асыл вздохнула. — Скорее бы найти дедушку Рустема». — Она направилась к костру, где сидели Оспан и Болат.

— Мясо скоро будет готово, Асыл. Покушаешь и ложись спать пораньше, — уступая место девочке, сказал Оспан. — Завтра чуть свет поедем к Рустему.

— Правда? — сдерживая радостное волнение, спросила Асыл.

— Да, да, только у меня одна забота — не успеешь ты выспаться, — шутливо заметил Оспан.

— Ничего, я готова ехать хоть сейчас, — ответила девочка.

— Ишь ты, — усмехнулся Оспан. — Не терпится.

Вскоре мясо было готово, и, поев, Асыл улеглась вместе с Каримой на кошмах за ситцевым пологом.

Ночью она проснулась от шума. Лаяли собаки, среди них особенно отчётливо выделялся густой бас Кекжала. В юрту вошли вооружённые люди и, приветствуя хозяина, уселись полукругом. Оспан, разбудив жену, сказал ей тихо: — Вари лучшее мясо. Приготовь кумыс — приехал Ибрай.

Услышав его имя, Асыл приподняла край полога и при свете плошки увидела на почётном месте просто одетого широкоплечего человека с властным лицом, с орлиным взглядом чёрных, как уголь, блестящих глаз.

«Так вот он какой Ибрай», — думала Асыл, рассматривая его крупную фигуру. Любопытство девочки было так сильно, что она не заметила, как придавила локтем ситцевый полог и тот, треснув где-то вверху, упал, накрыв Асыл с головой.

— Ого, кто-то шевелится под пологом. Может, маленькая сайга? — заметил с улыбкой Ибрай и посмотрел в сторону Асыл, которая, запутавшись в складках материи, старалась стащить её с головы.

— Однако у этой сайги две косички, — продолжая наблюдать за вознёй Асыл, сказал со смехом Ибрай. Смутившись, девочка откинула рукой полог и, усевшись на подушку, потупила глаза.

— Ты жила у русских? — разглядывая её форменное платье, спросил Ибрай. В его голосе послышалась нотка удивления. — Это хорошо, но как она попала сюда? Расскажи-ка, Оспан.

Старый охотник стал подробно рассказывать, как он вместе с Болатом нашёл Асыл в мазаре Батимы.

— Чья ты?

Асыл ответила.

— А-а, знаю, знаю, хороший старик Рустем, умный.

— Оспан, — повернулся Ибрай к хозяину юрты, — тебе придётся доставить Асыл к Рустему.

— Я хотел послать с ней Болата.

— Нет, Болат нам нужен. Он сегодня едет с нами, — помолчав, Ибрай продолжал: — Оспан, тебе нужно перекочевать из этих мест ближе к дороге на Кустанай. Остальное ты знаешь.

Оспан понимающе кивнул головой.

Поговорив ещё с полчаса, Ибрай и его спутники стали собираться в путь.

— Мы с тобой ещё увидимся, Асыл, — тепло произнёс он, ласково взял её за подбородок. — А с Таутабаем и его дружками мы ещё поговорим, — сказал многозначительно Ибрай своим друзьям и, простившись, вышел из юрты.

Через несколько минут небольшой отряд вместе с Болатом исчез в темноте ночи.

ГЛАВА 6

В аул, где жил Рустем, Асыл с Оспаном приехали на второй день. Старик сидел у своей землянки, ковыряя шилом порванную уздечку.

— Дедушка! — крикнула с седла Асыл и, соскочив с лошади, стремительно подбежала к старику.

От неожиданности Рустем выронил уздечку из рук. Узнав внучку, он протянул ей руки.

— Ата, ата[5], родной мой ата, как я соскучилась по тебе, — припав к его груди, Асыл заплакала.

Рустем нежно погладил её волосы. Его губы задрожали, и по морщинистой щеке скатилась слеза.

— Моя Асыл, птичка моя, как хорошо, что ты приехала. Да что мы стоим, — спохватился он, — старый Рустем совсем потерял голову от радости и не приглашает гостей в дом. Ой-я-яй, Оспан! — узнав охотника, крикнул он ему. — Заходи, для таких гостей барашка зарезать не жалко.

Старик поспешно засеменил на кривых ногах к землянке.

— Заходи, заходи, Асыл, ты теперь хозяйка, приглашай Оспана, а я схожу за кумысом.

— А это чья собака? — заметив Кекжала, спросил он внучку.

— Моя, наша с тобой, — поправилась Асыл и погладила Кекжала.

— Хороший пёс, сильный, но злой, — сказал старик, видя, что Кекжал ощетинился. — Кельтиру туго от него придётся. Да вот он и сам бежит.

К землянке Рустема большими, лёгкими прыжками бежала гончая. Завидев Кекжала, она сделала стойку и повела ухом. Её длинная морда с кроткими глазами казалась добродушной.

Она уселась на задние лапы и виновато посмотрела на своего хозяина.

«Нет, с этим я драться не буду, — казалось, говорили глаза Кельтира. — Он меня сразу сомнёт».

— Дедушка, это наша собака? — спросила Асыл, показывая на Кельтира.

— Да.

— А они будут дружить?

— Привыкнут, — ответил старик.

— Ну я пойду. Заходи, Оспан, в избу, — пригласил он охотника.

Асыл с Оспаном вошли в землянку, за ними прыгнул Кекжал. Сделал попытку войти и Кельтир, но Кекжал издал такое грозное рычание, что гончая, поджав хвост, отпрянула от порога и, добежав до соседней землянки, улеглась в тени.

Неприглядное снаружи жилище Рустема внутри отличалось чистотой и порядком. Глинобитные стены и пол носили следы заботливых рук старика. В углах висели пучки каких-то душистых трав. Через маленькое оконце просвечивали ласковые лучи дневного солнца, освещая небогатую утварь. К большому удивлению Асыл, она заметила на подоконнике книгу. Раскрыв её, девочка заблестевшими от волнения глазами стала перелистывать страницы. Сказки Пушкина! Как они попали сюда? Ведь дедушка читать не умеет. Недоумение Асыл рассеялось с приходом Рустема.

— Это книга русского мальчика, который живёт у меня. Сейчас он в степи, где пасутся кони его хозяина, кустанайского богача Саввы Меркулова. Каждое лето и зиму он привозит пастухам продукты от хозяина. Дня через два мальчик будет здесь. Славный парнишка, помогает мне в хозяйстве, — похвалил Рустем своего квартиранта.

— А как его зовут? — спросила Асыл.

— Димкой. Шустрый такой. Верхом ездит, как настоящий джигит.

Рустем стал угощать кумысом своих гостей. Вечером Оспан уехал на свою стоянку. Оставшись одна с Рустемом, Асыл рассказала о своих скитаниях. Слушая внучку, старик горестно вздыхал.

— Таутабая надо бояться. В нашем ауле живёт его родственник Жамандык, сейчас он на кочёвке. На глаза ему не попадайся. Зол на меня, как собака.

— А за что он, дедушка, на тебя сердится?

— Видишь ли, Асыл, ещё когда был жив твой отец и ты была маленькой, они ударили с Жамандыком по рукам. Мой сын обещал отдать тебя в жёны этому толстяку, — сказал старик.

— Значит я продана? — прошептала Асыл и испуганно посмотрела на деда.

— Да, — печально произнёс старик. — Калым за тебя получен.

В землянке наступила гнетущая тишина.

— Как же теперь быть? — Асыл прижала руку к сердцу. — Неужели ты допустишь, дедушка, чтобы я стала женой ненавистного Жамандыка?

— Нет, — решительно ответил старик. — Пока я жив, женой этого паука ты не будешь.

Помолчав, Рустем подвинулся ближе к внучке:

— Жить здесь тебе опасно. Мы сегодня же ночью выедем к Двум сопкам. Кстати, там друг твоего отца Газез Куржибаев пасёт табун Меркулова, там мы найдём и Димку. Местность Двух сопок пустынна и редко кто заглядывает туда. Соседям же я скажу, что уехал охотничать в Батбаккару. Давай будем собираться.

Ночью Рустем и Асыл выехали из аула. Утро застало их у притока реки Тургай, под названием Сара. Отдохнув, они поехали дальше и чем ближе приближались к Двум сопкам, тем сильнее менялся степной ландшафт. За Сарой пошли редкие холмы, покрытые бедной растительностью, камни, мелкий кустарник, далеко на горизонте стали вырисовываться горы. За ними лежала Караганда, край неизведанных богатств. Зоркие глаза Асыл заметили на одной из сопок странную постройку. Издали она походила на обыкновенную казахскую юрту, но подъехав через несколько часов к её подножью, девочка увидела на вершине сопки строение, сложенное из диких камней. Дальше виднелась вторая сопка с таким же сооружением.

— Эти Две сопки — караульные вышки живших здесь в старину калмыков, потом как-нибудь расскажу тебе их историю. А сейчас сделаем маленький привал, попьём чайку и двинемся дальше, — сказал Рустем и стал распрягать лошадь. Асыл оглядела местность. На севере высились горы, вниз по течению Сары шла равнина, изрезанная глубокими балками. Камни, покрытые лишайниками, голые сопки, низкие, стелящиеся травы произвели на девочку гнетущее впечатление, и, тяжело вздохнув, она стала собирать хворост, лежавший на песчаной отмели. Нагибаясь над хворостом, она заметила на песке небольшой железный наконечник, похожий на стрелу. Асыл со своей находкой поспешно направилась к деду, который подвешивал чайник на треног.

— Что это, дедушка? — показывая на покрытое ржавчиной железко, спросила она.

Рустем повертел наконечник в руке и посмотрел на внучку.

— Это обломок стрелы, — произнёс он, продолжая разглядывать находку.

За чаем Рустем рассказывал:

— В детстве я слышал от стариков, что в далёкие времена эта местность была населена татарскими племенами. Несколько позже появились непрошенные гости — калмыки. Они построили здесь каменные дамбы, сторожевые вышки и городища. Вот на этих двух сопках до сих пор имеются сторожевые вышки калмыков. — Рука Рустема протянулась по направлению видневшихся сопок.

…К вечеру, проехав вброд Сару, наши спутники оказались в небольшом междугорье, которое постепенно расширяясь, переходило в широчайшее плато. Поднявшись на него, они увидели табун лошадей и юрту Газеза. Навстречу Рустему и Асыл мчался всадник. Приглядевшись к нему, Рустем узнал Диму. Лет четырнадцати крепыш круто осадил коня и крикнул радостно:

— Дедушка Рустем! Ассаляу-маликум![6]

— Селям! — ответил старик.

По его лицу пробежала довольная улыбка. — А это моя внучка — показал он взглядом, на сидевшую сзади Асыл.

— Асыл? — спросил Дима старика.

— Да.

— Ну, здравствуй! — Дима поправил съехавшую на затылок фуражку. — Так вот ты какая, — удивлённо протянул он. — А я думал, что ты и верхом-то не умеешь ездить. Гимназистка. Чики-брики. Мне дедушка Рустем говорил, что ты на музыке играешь?

— Не на музыке, а на музыкальном инструменте, — поправила его Асыл. — У вас здесь нет пианино? — лукаво спросила она.

— Нет, зато у Газеза есть кобыз[7], получше твоего пианино. Что там, — махнул рукой Дима, — трень-брень, а тут, как заиграет Газез, собаки и те воют.

Бойкие, озорные глаза меркуловского батрачонка, вздёрнутый нос, вся его фигура, точно слитая с конём, говорили о смелом и решительном характере. Проезжая мимо табуна, Асыл заметила, как из-за бугра, недалеко от юрты, выскочила большая лохматая собака-овчарка и, заливаясь лаем, кинулась на Кельтира, но узнав его, стремительно повернула оскаленную морду к Кекжалу. Ощетинив шерсть, злобно рыча, собаки, казалось, вот-вот вцепятся друг в друга. Одновременно прозвучали голоса Асыл и Димы:

— Нельзя!

Бербасар, так звали овчарку Газеза, оглядываясь на своего противника, не спеша отошёл от Кекжала и вернулся к табуну.

Через час возле юрты пылал костёр. Газез с женой готовили для дорогих гостей бесбармак. Сын Газеза, Асат — одногодок Димы, толстый и неторопливый мальчик, показывал ребятам новые ловушки на сусликов, которые научил его делать отец.

ГЛАВА 7

На следующее утро, когда Рустем с помощью Газеза и его жены Жамила́ ставил себе юрту, ребята пошли на рыбалку. Спустившись с плоскогорья, они направились к речной заводи. В стороне от них, высматривая добычу, бежали теперь неразлучные Кельтир и Кекжал.

Утро выдалось тихое, ясное. Солнце ласково грело степь, убаюкивало травы: сизый полынник, верблюжью колючку и яркозелёный типчак. Дорогу порой перелетали стайки сереньких птичек. Из старых зарослей ковыля поднимались жаворонки.

Закинув длинные удилища на плечо, оживлённо разговаривая, ребята прошли междугорье, и вскоре перед ними заблестели воды Сары-Тургая.

— Асыл, давай споём песню, — посмотрев на шагавшую рядом девочку, предложил Дима.

— Давай, — согласилась та. — Какую будем петь?

— «Песнь о вещем Олеге» ты знаешь?

— Знаю.

— Асат подпоёт. Он русских песен не знает, — в голосе Димы прозвучало сожаление.

— Ну, что молчишь? Давай начинай, — видя, что Дима медлит с песней, улыбнулась Асыл.

Откинув голову, мальчик запел:

Асыл подхватила звонко:

В песню влился голос Асата.

— Асыл, а что такое «вещий»? — неожиданно оборвав песню, спросил Дима девочку.

— Да подожди ты тянуть, — толкнул он локтем Асата, который напевал казахскую песню на мотив «Олега».

— Вещий это значит мудрый, знающий будущее, — ответила Асыл.

— А хозары? — продолжал расспрашивать Дима.

— Хозары — народ, живущий в далёкие времена в южной России.

— А-а, — удовлетворённо произнёс Дима. — А обрёк?

— Обрёк, обрёк — забыла, — призналась она. — А ты разве не учился? — повернулась Асыл к своему новому товарищу.

— Учился в церковно-приходской школе. Окончил три класса, — ответил Дима. — Потом мне учиться не пришлось. Тятю сослали в Сибирь.

— За что?

— За революцию какую-то, не знаю.

— А мать у тебя есть?

— Есть, — ответил Дима. — Когда тятю угнали в Сибирь, мать вышла замуж за другого, я не стал у них жить и ушёл к тёте Аграфене. Она в Кустанае живёт. Её домик стоит на выезде к Тоболу. Потом тётя отдала меня Савве Меркулову, дескать, он тебя научит, в люди выведет. Жди добра от этого хапуги, — презрительно заметил Дима. — А мне плевать на него, всё равно я уйду от Меркулова. Только Кара-Торгоя жалко, — вздохнул мальчик.

— Это кто Кара-Торгой?

— Лошадь, на которой езжу. Вот после рыбалки я покажу тебе, каким штукам я научил её.

— Хорошо, — кивнула головой Асыл.

Через несколько минут ребята пробрались через береговые заросли и остановились у тихой заводи. На ней, отливая на солнце, виднелись жёлтые кувшинки.

— Асыл, Асат, смотрите, щука плывёт! — боясь вспугнуть рыбу, тихо сказал Дима, показывая рукой на водную гладь. Среди широких, чуть колыхающихся листьев лилии виднелось гибкое тело хищницы.

Затаив дыхание, ребята стали следить за рыбой. Заводь была небольшая, метров пять-шесть в ширину и своей формой была похожа на котлован. От реки её как бы отгораживал узкий перекат. Щука была как в садке.

— Как бы её поймать? — глаза Асыл заблестели от нетерпения.

Асат уже засучивал штаны выше колен, намереваясь лезть в воду.

— Погоди, Асатко, не торопись, щука всё равно от нас не уйдёт. Река обмелела, а через перекат ей не перебраться, — зашептал Дима на ухо Асату. — Надо вот что сделать, — помолчав, он окинул взглядом заводь, — ты сломай талину, да шибко не шуми, — предупредил он своего приятеля. — Потом встань с Кельтиром на середину переката, а я буду гнать щуку к тебе. Понял? — Асат утвердительно кивнул головой.

— Как только она попытается уйти через перекат, ты её палкой, бей только в голову. Если ударишь в хвост, толку будет мало, — сказал Дима и стал в свою очередь засучивать штаны.

— Ты, Асыл, держи Кекжала, как бы он не бросился в воду, — заметил он девочке.

Позвав Кельтира, Асат выломал толстый прут и зашлёпал им по воде, но Кельтир заупрямился и топтался на берегу. Мальчик вернулся обратно и потащил упиравшегося пса за собой. Дойдя с ним до половины переката, Асат строго приказал собаке: — Стоять!

Пёс вильнул виновато хвостом и посмотрел добрыми глазами на Асата, как бы говоря: «Я боялся замочить свои лапы, но раз ты велишь, буду стоять».

Кинув с берега Асату: — Смотри не проворонь! — Дима прыгнул в глубокую заводь. Он то исчезал в воде, то всплывал.

Испуганная щука метнулась к перекату, но увидев Кельтира, поплыла обратно в заводь. Оттуда её вновь погнал Дима. Асыл, не выпуская из рук Кекжала, подошла с обратной стороны к Асату и остановилась, наблюдая за щукой. Подняв высоко над головой палку, Асат ждал появления хищницы. Когда щука показалась на перекате и, подпрыгивая, устремилась к реке, Асат взмахнул талиной и, поскользнувшись на камне, упал. Щука шарахнулась в сторону Асыл. Охваченная охотничьим пылом, девочка метнулась к щуке и, навалившись на неё, прижала к камням. Подскочивший Асат запнулся за ноги Асыл и шлёпнулся рядом с ней. Вокруг ребят с весёлым лаем бегали собаки. «Игра» им, видимо, нравилась, и Кельтир в восторге даже укусил Асата за голую пятку. Отдуваясь, из заводи вылез Дима, подхватил щуку за жабры. Ребята вышли на берег.

После обеда Дима, пошептавшись о чём-то с Асатом, решил показать Асыл Кара-Торгоя. Лошадь паслась недалеко от юрты Газеза. Выйдя из неё вместе с Рустемом, Дима сделал руки рупором и крикнул.

— Кара-Торгой! Кара-Торгой!

Лошадь насторожилась и, приподняв красивую голову, повела ушами.

— Кара-Торгой! Кара-Торгой! — повторил Дима.

Конь ответил лёгким ржанием и, подбежав к мальчику, остановился.

Дима ласково потрепал лошадь и, дотронувшись до её колена, произнёс повелительно:

— Ложись!

Кара-Торгой опустился на землю.

Мальчик почесал левый бок коня и повторил властно:

— Ложись!

Лошадь легла на бок, вытянув ноги и шею. Она внимательно смотрела на своего хозяина. Рустем в удивлении покачал головой.

— Ой, ой, однако, он пропал, — глядя на неподвижно лежавшего Кара-Торгоя, произнёс с усмешкой старик.

— Сейчас оживёт, — ответил Дима и, отойдя от коня на несколько шагов, скомандовал:

— Встать!

Лошадь быстро вскочила на ноги и, неторопливо подойдя к мальчику, потёрлась о него головой.

— Асата он слушается? — спросил Рустем.

— Сейчас посмотрим, — ответил Дима.

Асат отбежал на несколько метров от коня и позвал:

— Кара-Торгой, Кара-Торгой!

Лошадь отошла от юрты.

— Ложись! — приказал Асат.

Кара-Торгой, подобрав под себя передние ноги, лёг.

Мальчик уселся на него верхом, и конь поднялся.

Старый Рустем прищёлкнул языком от удивления.

— А меня послушается? — повернулся он к Диме.

— Нет, — уверенно ответил тот.

— А ну-ка, испытаем, — старик засеменил от юрты в степь. Асат тем временем слез с коня и похлопал его по шее.

— Кара-Торгой, Кара-Торгой! — послышался издалека голос Рустема.

Конь не шелохнулся.

— Кара-Торгой, Кара-Торгой! — лошадь, не обращая внимания на зов старика, спокойно щипала траву.

К Рустему подбежал Кельтир и, обнюхав, вернулся обратно к юрте.

— Вот, шайтан, звал коня — прибежала собака, — развёл руками старик и направился к весело смеявшимся ребятам.

— Скажи, это верблюд или лошадь? — спросил он шутливо Диму. — Верблюд — тот высокий, его надо класть, а лошадь зачем?

— Я, дедушка Рустем, в цирке ещё не такие фокусы видел. Там лошади пляшут, кланяются публике и лаже считать до десяти умеют.

Старик недоверчиво покачал головой.

— Правда, лошадь умное животное, но ассаляу-маликум не скажет.

— Да она не говорит, а только кланяется.

Ребята весело рассмеялись. Глядя на радостные лица ребят, заливался добродушным смехом и Рустем.

ГЛАВА 8

Первые дни стоянки для Асыл, Димы и Асата прошли незаметно. Иногда, взяв с собой Кекжала и Кельтира, они уходили с Рустемом в степь и охотились там на сурков.

Однажды ребята наткнулись на след незнакомого зверя. На песке отчётливо был виден пятипалый отпечаток чьих-то лав.

Поднявшись на возвышенность, они все трое внимательно осмотрели местность. Точно огромные волны уходили на юг барханы. По ним, низко стелясь, росла трава. Изредка виднелись и кусты джузгуна. Высоко в синеве июньского неба парили, высматривая добычу, орлы-могильники.

След пятипалого уходил дальше в полупустыню. Ребята вернулись к Рустему, который ставил ловушки для сурков, и рассказали ему о странном звере. Старик направился вместе с ними к месту, где Дима первый раз обнаружил его следы. Опустившись на колени, старый охотник внимательно осмотрел отпечаток и, поднявшись на ноги, окинул взглядом местность.

— Здесь прошёл большой ящер, — заявил он изумлённым ребятам.

— А он опасен? — робко спросила Асыл.

— Для человека нет. Живёт он в песках и питается мелкими грызунами. — Помолчав, старик продолжал: — Этих ящеров, правда редко, я встречал еще в молодые годы. Зовут их варанами, бегают они очень быстро и имеют сильные зубы. Этот след принадлежит не особенно крупному варану.

— Я видел варана, — радостно заявил Дима.

— Где? — спросил Асат.

— В Кустанайском музее. Там есть чучело ящера.

Жизнь на плоскогорье шла своим чередом. Ребята помогали Газезу пасти лошадей, заготовлять на зиму топливо и часто уходили с Рустемом в прибрежную долину Сары, где было много сурков. Жена Газеза Жамила́ вместе с Асыл готовила курт[8] и прочие запасы для зимовки.

Так в труде и играх проходили дни. Однажды Асат и Дима затеяли казахскую борьбу. Усевшись друг против друга, они взялись руками за палку. Кто кого перетянет, тот и победитель. Дима поплевал в ладонь и, сдвинув фуражку на затылок, весело заявил:

— Ну давай, попробуем!

Асат уселся поудобнее и, блеснув чёрными глазами, улыбнулся.

— Правила знаешь? — спросил он Диму. — Если ты первый будешь приподниматься от земли, считай себя побеждённым.

— Ладно, — кивнул головой его друг и потянул Асата к себе. Мальчик сидел крепко, упираясь пятками о ноги Димы. Лицо его «противника» покраснело от натуги. Сидевшая недалеко Асыл не спускала глаз с ребят. Теперь тянул Асат. Дима точно врос в землю. Лежавший поблизости Кельтир, приподняв ухо, следил за борьбой мальчиков. Настал решительный момент состязания. Мускулы рук обоих борцов были напряжены до предела, и тонкая палка, которой они тянули друг друга к себе, стала подозрительно потрескивать. Более нетерпеливый Дима рванул её к себе, палка переломилась, и оба они упали на спины. Асат стукнулся головой о лежавшего возле него Кельтира: пёс от неожиданности взвизгнул и бросился наутёк. Раздался смех Асыл; довольные ребята, отряхивая пыль с одежды, поднялись на ноги.

— Однако сильный ты, Асат, — сказал Дима и подошёл к мальчику.

— Да и тебя не перетянешь, — ответил тот.

— А давай кто кого обгонит, — предложил Дима.

— Давай, — согласился Асат.

— А ты, Асыл, побежишь с нами? — спросил Дима девочку.

— А далеко бежать? — спросила она и окинула взором степь.

— От юрты дедушки Рустема до нас, — сказал Дима.

Разговаривая, ребята дошли до юрты и, отдохнув, бросились бежать обратно. Через несколько метров Дима опередил Асата и, не оглядываясь, помчался вперёд.

До юрты Газеза оставалось немного. Дима, чувствуя за собой дыхание Асыл, прибавил ходу. Асат вскоре отстал. Девочка бежала легко, часто отбрасывая свои чёрные косички. До юрты оставалось метров двести. Асыл бежала уже рядом с Димой. Мальчик дышал тяжело, но не сдавался. Ещё сто метров. Возле бегущих ребят с громким лаем неслись Кекжал и Кельтир. Им понравилась игра юных хозяев. Вскоре Асыл вырвалась вперёд. Обрадованный быстрым бегом хозяйки, Кельтир неожиданно схватил её за платье и потянул к себе. В этот момент Дима обогнал девочку. Оттолкнув собаку, Асыл метнулась догонять мальчика. До юрты оставалось пятнадцать метров. Дима был почти у цели, но вихрем промчавшаяся мимо него Асыл, дотронувшись рукой о дверную кошму, с сияющим лицом заявила:

— Я первая застукала.

Последним прибежал запыхавшийся Асат, он, сбросив с головы засаленную тюбетейку, повалился на землю.

— Ты, Асыл, настоящая сайга, тебя только Кельтир может догнать, — смеясь, сказал он девочке.

— А ты, когда бежал, знаешь на кого был похож?

— На кого?

— На канбак[9], катился по степи, точно шар.

— Уй, уй, — добродушный Асат покачал головой. — Разве я похож на канбак? А? — спросил он весело Диму.

Тому отвечать не пришлось. Внимание ребят привлёк всадник, ехавший с низовьев Сары. Поровнявшись с юртой, он не спеша слез с коня и поздоровался с ними.

Это был Болат. Лошадь Болата была вся в пене. Всадник куда-то спешил, но увидев Асыл, он круто осадил коня.

— Ты опять одна, Асыл? — спросил её молодой охотник.

Смутившись неожиданным появлением Болата, девочка тихо ответила:

— Нет, я с дедушкой Рустемом. Мы с ним решили это лето провести у Газеза.

— А где Газез?

— Возле табуна, — ответил за Асыл Дима. — Тебе он нужен?

— Да.

— Я сейчас съезжу. — Мальчик поймал Кара-Торгоя и, вскочив в седло, помчался к табуну.

Болат передал коня Асату и вместе с Асыл вошёл в жильё старика. Выпив чашку прохладного кумыса, он сказал Рустему:

— Большие дела идут в степи, ак-сакал. Живёте вы вдали от дорог и не знаете, что творится в Тургае, — покачал в раздумье головой Болат и, помолчав, продолжал: — Получен приказ правительства: отправлять всех казахов от девятнадцати до тридцати одного года на тыловые работы.

Рустем и Асыл внимательно слушали гостя.

— Баи и волостные управители насильно гонят молодых казахов в Кустанай. Но мы не будем служить царскому правительству! — Глаза Болата блеснули гневом. — Мы не пойдём на защиту казахской знати — этих ядовитых пауков Тургая.

Болат был взволнован.

— Значит Газеза тоже могут взять? — спросил Рустем.

— В том-то и дело, — ответил Болат.

— Бедная Жамила́, — вздохнул старик.

— Ак-сакал! — Болат живо повернулся к Рустему. — Теперь вся казахская беднота поднимается на борьбу с царём и баями. Её ведёт Ибрай! У него тысячи повстанцев. На курганах и сопках Тургая горят уже костры тревоги. В своей борьбе мы не одиноки, — глаза Болата потеплели. — Мой тысячник Карабаев Альжан говорил мне, что из России от партии большевиков приехал к нам в степь Сеит. Он сказал, что русские рабочие поддержат тургайскую бедноту в борьбе против царя и баев. Сеит объяснил, что только с их помощью мы можем выгнать баев из степи. Он рассказал, что царские войска терпят поражения на фронте и скоро повернут своё оружие против богачей. Ак-сакал, из России идут хорошие вести: трон царя шатается.

Помолчав, как бы отдавшись своим думам, Болат закончил:

— Если Ибрай — голова и руки тургайского восстания, то люди, пославшие Сеита к нам в степь, вдохнули в сердца бедных глубокую веру в победу над царём.

— А-а, Болат! — входя в юрту, весело заговорил Газез. — Селям! Димка мне сказал, что приехал гость, а кто, не знает. — Пастух протянул руки для приветствия. — Какие новости?

— Не сегодня, завтра, Газез, к тебе приедут из волостной управы. — Болат пытливо посмотрел на пастуха.

— Зачем?

— Сколько тебе лет? — вместо ответа спросил Болат.

— Тридцать шесть. — Газез опустился на кошму рядом-с Болатом. — Когда родился Асат, мне было двадцать один год. Зачем тебе мои года? Ты что, мне невесту подыскал? — пошутил он. — Напрасно, калым платить нечем.

— Не я подыскал, а волостной управитель Таутабай, — заметил угрюмо Болат. — Две тебе невесты. Одна — кирка, другая — лопата. Выбирай любую.

— Ничего не понимаю, — лицо Газеза нахмурилось.

— Ты попал в список мобилизованных на тыловые работы. Эти списки я видел сам.

— Да ведь это подлог! — Газез вскочил на ноги.

— А что мог ты лучшего ждать от бая? Он вместо своего младшего сына включил в список тебя.

Газез повернул рукоятку камчи.

— Народ чуть не растерзал Таутабая. Но, на счастье Таутабая, подоспели казаки генерала Лаврентьева, — ответил Болат.

— Что мне делать?

— У нас с тобой, Газез, один путь, — сказал Болат. — Итти в отряд Ибрая. — Помолчав, юноша продолжал: — Я записался, записывайся и ты. Будем в одной сотне.

— А кто начальник сотни?

— Касым Бекбулатов.

— А-а, знаю. Где он теперь?

— В Батбаккаре.

— Хорошо. Я завтра утром выезжаю в Касыму, — решительно заявил Газез. — Вот только не знаю, как с табуном Меркулова быть? Одной Жамила́ с лошадьми не управиться. Да и зима скоро, — задумчиво произнёс Газез.

— Мы их перегоним к сарбазам, — отозвался Рустем.

Мысль о передаче коней Меркулова повстанцам обрадовала ребят. Они вышли из юрты, оживлённо обсуждая свою поездку в лагерь Ибрая.

— А этому хапуге Меркулову так и надо. — Дима сжал кулак. — Мало ему земли в Кустанае, так ещё в Тургай забрался.

— Если он тебя спросит, где кони, что ты ему ответишь? — Асыл внимательно посмотрела на своего друга.

— Скажу, что лошадей забрали повстанцы, что он может мне сделать?

— Выгонит, да еще набьёт, — отозвался Асат.

— Пускай-ко тронет, я дяде Коле скажу.

— А кто такой дядя Коля? — спросила Асыл.

— Это квартирант, он живёт у моей тёти в Кустанае, работает наборщиком в типографии Грязнова.

— А ты разве не с нами будешь? — было заметно, как голос Асыл дрогнул.

— Как только сдадим коней, я съезжу в Кустанай и приеду к вам на целое лето. Вот только Кара-Торгоя жалко. Да я его всё равно не отдам. Если же вредина Меркулов станет отбирать коня, тогда уеду в степь.

— К нам? — Глаза Асыл блеснули надеждой.

— А к кому же ещё больше, — улыбнулся Дима. — Я к дедушке Рустему очень привык, да и с вами мне хорошо. — В словах мальчика прозвучала такая сердечность, что Асыл с Асатом поняли, как крепка и неразрывна стала их дружба.

ГЛАВА 9

Осенью 1916 года вся тургайская степь была охвачена восстанием. Штаб Ибрая в то время находился в мечети старого муллы Сарбаса, недалеко от Батбаккары. В двух километрах от штаба на возвышенном месте стояла каменная мазара, которая служила наблюдательным пунктом для повстанцев. Телеграфная связь с Челкаром, Иргизом и другими городами была разрушена. Повстанцы готовились к большим боям с войсками генерала Лаврентьева.

Рустем, Жамила́ и ребята жили на заброшенной когда-то заимке. Меркуловских лошадей они сдали отряду Бекбулатова, который в начале ноября по приказу Ибрая расположился на границе, Кайдаульской волости. Изредка на заимку приезжал Газез. И каждый раз, окружив повстанца, ребята с захватывающим интересом слушали его рассказы о боевых подвигах сарбазов.

…За стенами избы гуляет холодный осенний ветер, порой хлопает ставнем, голодным волком завоет в печной трубе, на крыше пригона и, вырвавшись на простор степи, яростно клонит к земле поблёкший ковыль.

В маленькой железной печурке мечется пламя, и его отблески, падая на низенькие нары, освещают внимательные лица ребят, слушающих Газеза.

— Наша первая схватка с казаками Лаврентьева произошла на урочище Татыр. Затем мы пошли на город Тургай, где были царские войска. Через своего лазутчика неприятель узнал о нашем наступлении и выставил по дороге крупные заслоны. Но разве можно остановить весенний поток? — Газез обвёл взглядом своих юных слушателей.

— Смяв врага, мы ворвались в город. Началась рукопашная схватка. Выстрелы, крики, стоны, треск бушевавшего пламени — всё смешалось в один гул. Казалось, всё горело. Я видел впереди сарбазов могучую фигуру Ибрая. При блеске огня она казалась огромной. Я и сейчас слышу его боевой клич: «Сарбазы! Долой царя и баев! За свободу!» — Газез вскочил на нары. — За свободу! — повторил он с силой.

Восторженными глазами ребята смотрели на Газеза.

— Мы дрались, как львы, — успокоившись, повстанец продолжал: — Во время боя был убит наш лучший стрелок Тысамбаев. Ибрай дал команду вынести тело стрелка из-под обстрела. Помню, как сейчас, убитый лежал на середине улицы, под перекрёстным огнём. Надо было иметь большое мужество, чтоб вынести тело погибшего товарища. За выполнение приказа взялись Карабаев и Саржан. Пренебрегая опасностью, они подползли к убитому и сделали попытку поднять его. В этот момент Саржан был ранен. Положение его друга Карабаева, который хотел вместе с Саржаном вынести убитого Тысамбаева, осложнилось. Огонь усиливался. Ибрай решился сам итти на выручку. Взяв с собой десять сарбазов, он смело ринулся на противника и заставил замолчать их пулемёт.

Слушая рассказ Газеза о подвигах сарбазов, ребята решили, что и они могут принять участие в освобождении родного края от царского генерала и баев.

— Я пойду в отряд Ибрая, — Асыл решительно тряхнула косами.

Газез слегка улыбнулся.

— Нет, девочек в отряд мы не берём, — заметил он ласково. — Война — дело старших.

— А нас возьмут? — спросил Дима и перевёл глаза на: Асата.

— Вас? — Газез задумался. — Нет, вы ещё молоды.

Лица ребят омрачились.

Вскоре Газез уехал. Асыл, Дима и Асат помогали Рустему и Жамила́ заготовлять топливо, пасти оставшихся лошадей и овец. Как только выпал первый снег, Дима решил отправиться на Кара-Торгое в Кустанай.

— Береги себя, Дима. Мы тебя будем ждать, — глаза Асыл затуманились, она отвернулась от своего друга.

— Не горюй, Асыл, обязательно приеду.

Простившись с Асыл и с Рустемом, который подробно рассказал, где живёт Оспан, и пожав руки Жамила́ и Асату, Дима выехал рано утром с заимки.

Снежная равнина ярко блестела под солнцем. Воздух был чист и прозрачен, лишь со стороны жилья был слышен еле уловимый запах кизяка.

Путь был дальний, дорогу местами перемело, и в степных балках лежал глубокий снег. Кара-Торгой бежал легко и свободно. Дима коня не торопил, берёг его силы. Тем более, что от заимки до Кустаная было около пятисот километров, а овса для лошади он взял мало, больше не было. Особенно тяжёл был путь от местности под названием «Ключ». Ближайший аул от него находился далеко, и добраться туда можно лишь к вечеру. Сбиться с дороги Дима не боялся. На голых от снега холмах отчётливо виднелся след летнего тележного пути. Выбираясь из сугробов, мальчик внимательно следил за дорогой. В полдень он миновал горько-солёное озеро, которое лежало на пути, и поехал быстрее.

От яркого снежного покрова больно резало глаза, и Дима опустил козырёк шапки. Под вечер со стороны приаральских кара-кумов подул тёплый ветер. Поправив ружьё, висевшее за спиной, Дима посмотрел на бежавшего сзади Кекжала и ещё раз осмотрел местность. До аула, где он решил ночевать, оставалось километров двадцать. Впереди лежала гладкая дорога, местами пересечённая неглубокими балками. Проехав одну из них, мальчик приподнялся на стременах и поспешно схватился за ружьё. В полкилометре от себя он увидел двух волков, которые, перебежав дорогу, остановились невдалеке от неё. Кара-Торгой издал тревожный храп и остановился. Кекжал стремительно выскочил вперёд и, вздыбив шерсть, зарычал. Дима знал, что встреча с волками зимой для человека опасна: голодные звери иногда кидаются на людей. Волки улеглись возле дороги, повернув злобные морды в сторону юного всадника. Дима не растерялся. Переборов страх, он вскинул ружьё и выстрелил. Звери взметнулись и мелкой трусцой побежали в степь. Дорога стала свободной, и мальчик тронул коня за повод. Послушный Кара-Торгой, скосив тёмные агатовые глаза на удалявшихся волков, продолжая тревожно храпеть, вскоре перешёл на рысь.

Впереди, как бы охраняя коня и всадника, бежал Кекжал. Дима перезарядил ружьё и, не спуская глаз с волков, держал его наготове.

Отбежав несколько метров от дороги, звери вновь залегли в снег. Чуя их запах, Кара-Торгой заупрямился и стал перебирать тонкими ногами на одном месте. Его тело дрожало.

Неожиданно для Димы Кара-Торгой сделал большой скачок в сторону. Ружьё выпало из рук, мальчик едва не вылетел из седла. Гонимая страхом, лошадь понеслась по степи. Стараясь её сдержать, Дима тянул что есть силы за повод, но Кара-Торгой, закусив удила, продолжал свой бег.

Взглянув через плечо, мальчик увидел картину, от которой до боли сжалось его сердце. Кекжал дрался один с волками. Дима припал к гриве коня и, ласково похлопывая рукой, стал успокаивать его.

— Кара-Торгой, Кара-Торгой! — Повод коня стал слабее, и лошадь сбавила ход. — Кара-Торгой, Кара-Торгой!

Как бы прислушиваясь к голосу своего хозяина, конь перешёл на шаг. Дима повернул лошадь к дороге.

— Вперёд!

Услышав знакомое слово, конь стремительно ринулся по дороге.

«Надо выручать Кекжала», — пронеслось в голове Димы. Мальчик видел, как в неравной борьбе волкодав начал ослабевать. От нападения он уже перешёл к защите и теперь отбивался от наседавших на него волков.

Конь Димы летел, как ветер. До зверей оставалось несколько метров. «Вперёд!» Дима понёсся на ближнего от него волка. Не успев сделать прыжок в сторону, зверь был смят копытами Кара-Торгоя.

В это время Кекжал прикончил второго волка. Не выпуская повод из рук, мальчик соскочил с седла и поманил к себе собаку.

— Кекжал!

Окровавленный пёс едва дотащился до Димы и жадно начал глотать снег. Мальчик опустился возле собаки. В правом боку Кекжала виднелась рана, обмыв её снегом, Дима приласкал волкодава. Пёс дышал порывисто в тяжело.

«Добраться бы только до Оспана», — подумал с тревогой мальчик и, подобрав ружьё, часто оглядываясь на Кекжала, он повёл Кара-Торгоя к жилищу пастуха, которое было недалеко от места схватки.

Кекжала пришлось оставить у Оспана.

— Ничего, вылечим, не горюй. Я знаю эту собаку, один раз принял её за шайтана, — и Оспан подробно рассказал о случае в мазаре Батимы.

— Кекжала я доставлю Асыл. На днях собираюсь съездить в Батбаккару, а там до заимки недалеко, — успокоил он мальчика. — Обратно обязательно заезжай ко мне, а сейчас попьём чаю и — спать.

Ночью Дима несколько раз вставал с постели. Его беспокоил Кекжал. Собака лежала у порога, и по её ровному дыханию Дима понял, что рана не так уж опасна. Утром, оседлав Кара-Торгоя, мальчик долго гладил по спине Кекжала и, тяжело вздохнув, вышел вместе с хозяином из жилья.

— Будешь проезжать станицу Семиозёрную, посмотри, нет ли там скопления казаков и солдат. Весточку мне пришлёшь через надёжного человека, — Оспан назвал кустанайский адрес квартиры неизвестного Диме русского и предупредил: — Будь осторожен, никому об этом не болтай. Я тебе доверяю. Вот письмо Ибрая, — сказал он подростку, вручая конверт. — Отдай лично, в случае опасности — уничтожь.

Гордый поручением Оспана, Дима выехал в Семиозёрную.

ГЛАВА 10

Через несколько дней Дима приехал в Семиозёрную. По улицам станицы маршировали солдаты, с гиком и свистом проносились на конях пьяные казаки; на окраине, возле бора, виднелся ряд палаток. Прислушиваясь к разговорам военных, Дима понял, что отряд идёт в степь на помощь генералу Лаврентьеву.

«Нужно скорее сообщить Оспану и ехать в Кустанай. Солдаты направляются в Тургай», — подумал мальчик и пришпорил Кара-Торгоя.

Путь до города прошёл без приключений. Поздно вечером Дима приехал в Кустанай. Подъехав к дому своей тёти, он соскочил с коня и постучался в ворота.

На стук вышел квартирант Селезнёвой, Николай Петрович Вихрев. Увидев Диму, он обрадованно заговорил:

— Долго, долго тебя не было. Аграфена Карповна уже волноваться стала, не случилось ли что с тобой, да и Меркулов приходил. Давай заводи коня во двор.

Вихрев открыл ворота.

— Дядя Коля, куда бы нам спрятать мою лошадь? — снимая седло с коня, спросил Дима.

— А зачем её прятать?

— Видишь ли… — замялся мальчик. — Меркуловских лошадей мы передали сарбазам Ибрая. У меня осталась лошадь хозяина. Если он увидит её, отберёт.

— Понятно, — кивнул головой Вихрев. — А вы хорошо сделали, что передали коней повстанцам, — сказал он и дружески похлопал рукой по плечу Диму. — Заходи в дом.

Аграфена Карповна, увидев племянника, всплеснула руками.

— Да как ты вырос за лето-то, — покачала она головой от удивления.

— Мне уже пятнадцатый год, — в голосе мальчика прозвучала горделивая нотка.

— Ну, садись за стол, — женщина подвинула Диме табурет. — Без тебя тут Савва был. Беспокоится насчёт лошадей. Говорят, что в степи казахи бунтуют, ну вот и боится за свой табун, — продолжала Аграфена Карповна.

— Меркуловских лошадей взяли сарбазы. Не знаю, как и говорить об этом Савве: рука-то у него тяжёлая, ещё по шее накостыляет. — Дима отодвинул от себя стакан.

— Ничего, не горюй, в обиду не дадим.

Уверенный тон Вихрева успокоил Диму.

Николай Петрович Вихрев работал наборщиком в типографии Грязнова и жил в Кустанае уже несколько лет. Был он коренаст, с широким открытым лицом, с короткой жилистой шеей — настоящий степняк.

Жизнерадостный по натуре, он становился мрачен, когда видел людскую несправедливость. И вот сегодня, глядя на усталое с дороги лицо мальчика, слушая его тревожный голос, Вихрев поднялся из-за стола и крупными шагами стал ходить из угла в угол.

— Правильно сделали, что отдали меркуловских коней тургайским повстанцам. Эти кони, как и всё богатство Меркулова, нажиты нечестным трудом. — Вихрев сделал рукой выразительный жест. — То, что взято у народа, должно принадлежать ему, — точно отрубил он. — Повстанцы Тургая борются за наше общее дело, и мы должны им помочь.

Каждое слово Вихрева глубоко западало в душу Димы, да он и сам чувствовал, что дедушка Рустем, Газез поступили правильно, передав лошадей повстанцам.

Теперь одна только забота о Кара-Торгое. Что скажет дядя Коля? Неужели придётся вернуть коня Меркулову. Дима озабоченными глазами стал следить за шагавшим по комнате Вихревым.

— Кара-Торгой будет наш. Это я беру на себя, — заявил Вихрев.

— Спасибо, дядя Коля, — подбежав к Николаю Петровичу, Дима припал головой к его груди. — Спасибо, я так люблю Кара-Торгоя.

Вихрев привлёк мальчика к себе.

— Ничего, Дима. Это, так сказать, пролетарская помощь, — улыбнулся он.

Мальчик непонимающими глазами посмотрел на Николая Петровича.

— А что такое пролетарская? — спросил он неуверенно.

— Идите-ка лучше спать, — послышался голос Аграфены Карповны. — У вас теперь разговоров хватит до полночи, — шутливо заметила она, убирая посуду.

— Правильно, Карповна, — отозвался Вихрев, — пора нам с Димой спать. Пошли, дружок.

Николай Петрович и Дима вышли в маленькую горенку.

— Ты всё-таки расскажи мне, дядя Коля, что такое пролетарии, — укладываясь на сундук, попросил Дима наборщика.

— Пролетарии — это мы с тобой, Дима. Например, я работаю в типографии Грязнова, а ты батрачишь у Меркулова. Наши хозяева не работают, а имеют земли, дома, скот, деньги, потому что у них власть. Они буржуи, а мы с тобой пролетарии, работаем, а ничего, кроме своих рук, не имеем. Вот так, Дима. Однако нам пора спать.

Мальчик неохотно стал укладываться в постель.

— Погоди-ко, — Дима встрепенулся от новой мысли. — А тётя Аграфена Карповна буржуйка или пролетарка? Нет, похоже серёдка на половину, — решил он и, плотнее завернувшись в одеяло, уснул.

Утром он направился к своему хозяину.

Узнав о том, что лошади у повстанцев, Савва грубо выругался и, открыв дверь, показал на улицу.

— На глаза мне не показывайся, мошенник! — распаляясь, кричал он на стоявшего у забора мальчика. — Отдал коней бунтовщикам, не уберёг хозяйское добро, теперь проваливай к чертям! А этот Газез мне ещё попадётся на глаза, — сердито продолжал Савва.

— Газез здесь ни при чём, — угрюмо возразил Дима.

— Молчать! — Савва стал искать глазами кнут.

— Вот как огрею, тогда другое запоёшь, — пригрозил он подростку.

— Хапуга! Толстый боров! — крикнул Дима в лицо Меркулову и бросился бежать.

Через час Дима был у калитки незнакомого домика. На стук долго не отвечали. Затем через забор выглянула чья-то голова в ушанке, и мужской голос спросил:

— Что тебе, мальчик?

— Я от Оспана.

— А-а, хорошо, хорошо, заходи, — уже приветливо заговорил незнакомец и провёл Диму в комнату.

— Тебя никто не видел, когда стучался ко мне? — спросил осторожно хозяин.

— Нет.

— Ну рассказывай.

Дима подробно рассказал, что он видел в станице Семиозёрной и передал письмо Ибрая.

— Так, так, — хозяин закивал головой, записывая что-то в тетрадь. — Ты где остановился?

— У своей тёти Аграфены Карповны Селезнёвой.

— Когда едешь в Тургай?

— Не знаю. Мне хочется зиму провести здесь.

— Ну что ж, приходи, — видя, что Дима взялся за шапку, приветливо сказал незнакомец и, проводив мальчика до калитки, посмотрел по сторонам улицы. Затем он вернулся в дом и, поспешно разорвав конверт, начал читать письмо Ибрая.

Вечером к маленькому домику неизвестного поодиночке стали стекаться какие-то люди.

Собрание Кустанайского подпольного комитета партии большевиков в тот вечер шло недолго. Было решено поддержать восстание тургайской бедноты и оказать помощь Ибраю оружием и деньгами. Утром из ворот небольшого домика, где помещался подпольный комитет, выехал в степь всадник.

Прошло несколько дней. Николай Петрович достал деньги и купил у Меркулова Кара-Торгоя.

— Теперь ты хозяин коню, — весело заявил Вихрев своему другу. — Правда, пришлось переплатить этому толстосуму Савве, но зато ты будешь спокоен.

— Большое спасибо, дядя Коля, — сияющий Дима выбежал из дома во двор, где на привязи стоял Кара-Торгой.

Мальчик стал нежно гладить коня.

— Кара-Торгой, Кара-Торгой! Весной мы опять будем в Тургае, — заговорил он, и конь, чувствуя ласку своего юного хозяина, потёрся головой о его плечо.

Прошёл буранный декабрь. Как-то в конце января, Николай Петрович принёс из типографии небольшой свёрток и спрятал его под матрац. Аграфены Карповны дома не было, а Дима колол дрова во дворе. Вскоре показался Вихрев и, взяв у мальчика топор, коротко сказал:

— Отдохни, я поколю.

Когда с дровами было покончено, он позвал Диму к себе и, плотно закрыв дверь, подошёл к нему ближе.

— Вот что, дружок. Сегодня у нас с тобой будет поинтереснее работа, чем колоть дрова. — Николай Петрович пытливо посмотрел на Диму. — Ночью надо будет расклеить по городу вот эти листовки.

Вихрев подошёл к постели и приподнял угол матраца.

Дима догадался, что в этих бумажках напечатано про буржуев, и кивнул головой.

— Хорошо, сделаю, — и, довольный поручением Николая Петровича, заявил: — А клейстер я найду. Возьму горсти две муки у тёти, размешаю в банке, вот и готово. Я ведь, дядя Коля, умею его разводить. Бумажных змеев не раз клеил. Так примажу, что ножом не соскоблишь, — похвалился он.

Вскоре был готов клейстер. Пошептавшись с Вихревым, Дима для вида улёгся в постель. Спать ему не хотелось. В комнате наборщика было слышно, как тот ходил из угла в угол, что-то обдумывая. Вскоре улеглась Аграфена Карповна в своей горенке. Затем в доме Селезнёвой всё стихло, и Дима стал засыпать. Разбудило его лёгкое прикосновение руки Вихрева. Николай Петрович дал Диме листовки. Бесшумно одевшись, Дима сунул бумажный свёрток за пазуху полушубка и, захватив с собой банку с клейстером, вышел, на улице осмотрелся и торопливо зашагал к шахринской мельнице.

Стояла морозная ночь. Город спал. Только на мельнице было слышно, как пыхтел паровичок и где-то стучал колотушкой сторож. Дима перешёл Степной переулок и остановился на углу улицы. Озираясь, он подошёл к мельничному забору и приклеил первую листовку. На ней крупными буквами было набрано: «Превратим империалистическую войну в гражданскую». Ниже был мелкий текст, и мальчик не мог разобрать слов.

Через полчаса он был уже на базарной площади, у возовых весов. Он знал, что приезжий народ толпится больше всего здесь.

Вскоре его маленькая фигурка, как бы сливаясь с темнотой, утонула в узком переулке, который вёл к пивоваренному заводу. Недалеко от контрольной будки мальчик, заметил сторожа. Уткнув лицо в меховой воротник бараньего тулупа, тот спал на скамейке, положив рядом с собой колотушку. Дима на цыпочках подкрался к сторожу и осторожно потянул её. «Лишь бы не проснулся», — подумал с тревогой Дима и, сунув колотушку за пазуху полушубка, подошёл к воротам. Оглядываясь на спящего сторожа, мальчик поспешно приклеил листовку и, вынув из свёртка ещё несколько штук, вложил их в слуховое окошечко будки. «Пусть читают рабочие», — подумал он и довольный зашагал на Дворянскую улицу.

Наклеивая на дверях валеевского магазина последнюю листовку, Дима услышал за собой чьи-то поспешные шаги, и не успел он поднять с земли банку с клейстером, как почувствовал, что чья-то сильная рука, схватив его за шиворот, рванула к себе.

— А, попался! — раздался злорадный голос, и какой-то человек, встряхнув Диму, произнёс с угрозой: — Шагай в участок.

— А ты не хватай, — уже сердито заговорил Дима. И, заслонив спиной наклеенную листовку, он наступил ногой на банку с клейстером. — Не видишь, что ли, я в обходе, — мальчик поспешно вынул из-за пазухи колотушку и дробно застучал на всю улицу. В конце квартала ему ответил какой-то сторож, и озадаченный незнакомец выпустил воротник Диминого полушубка из рук.

— Я, брат, тебя за воришку посчитал, — как бы оправдываясь, заговорил он. — Наехало их в Кустанай не мало. Ладно, стучи, стучи, — добродушно похлопав Диму по плечу, доверчивый обыватель зашагал к Тоболу. Мальчик, не выпуская колотушки из рук, постоял на месте, и, выждав, когда шум шагов незнакомца затих за углом, поднял банку и бросился бежать к дому.

Тихо постучал в окно комнаты Вихрева и стал ждать, когда тот откроет калитку. Но наборщик не выходил. Дима постучал сильнее, к его удивлению, калитку открыла Аграфена Карповна.

— Где ты пропадал, полуношник? — По встревоженному голосу родственницы Дима понял — в доме что-то случилось.

— Засиделся у Гошки Дегтярёва, — как бы оправдываясь, заговорил мальчик. — А дядя Коля спит?

— Какой там спит, — женщина махнула рукой, — ночью была полиция с обыском, искали какие-то бумаги, ничего не нашли, а Николая забрали с собой.

Остаток ночи Дима провёл тревожно. Долго ворочался в постели, думая о наборщике.

«Хорошо, что хоть ничего не нашли», — успокоившись, мальчик уснул. На следующий день Вихрев был освобождён.

ГЛАВА 11

Первые дни после отъезда Димы Асыл очень скучала по нём. Но вскоре произошли важные события, которые на время заслонили образ мальчика.

На заимку, где жил Рустем, на следующий день после боя сарбазов с белоказаками привезли двух раненых повстанцев. Звали их Ергалий и Жексамбай. У первого была пуля в ноге, у второго казаки прострелили предплечье. Асыл и Жамила́ заботливо ухаживали за ранеными, толкли в ступке какие-то травы, которые припас ещё с лета дедушка Рустем, делали перевязки и дежурили по ночам. Через несколько дней больные стали поправляться. Правда, Ергалий с трудом передвигался, висела, как плеть, и рука Жексамбая, но повстанцы стали чувствовать себя лучше. Ергалий научил Асыл владеть винтовкой, которая досталась ему в бою. Правда, винтовка для пятнадцатилетней Асыл была тяжела, но зато девочка была довольна, что научилась из неё стрелять. Хорошим учеником оказался и Асат. Мальчик охотно разбирал по частям оружие, чистил ствол и любовался его блестящей поверхностью.

Выздоровление сарбазов шло быстро, и в первых числах февраля 1917 года Ергалий и Жексамбай выехали с заимки в армию Ибрая. Повстанцы Тургая готовились к большому сражению с карательными отрядами генерала Лаврентьева на урочищах Урпек и Догаль. Об этой битве ребята узнали от Газеза, который вернулся на заимку в конце марта. Вот что он рассказал:

— Царские войска были расположены в районе местечка Догаль. Наши сарбазы находились недалеко, в Урпеке. Как только началась передвижка войск генерала Лаврентьева, Ибрай выставил дозоры, занял старые землянки и овраги, а сам со своим штабом перешёл на урпекскую возвышенность. Враг открыл артиллерийский огонь и, что казалось странным, он упорно обстреливал пункт, где был один из наших дозоров. Ибрай распорядился подтянуть дозоры ближе к Урпеку. Вернулись все, за исключением двух молодых сарбазов, имена которых я не знаю. Слышал только одно, что они оба были ранены и, вернувшись после выздоровления в отряд, решили итти в дозор. Оказалось, что во время артиллерийского обстрела они вызвали огонь батареи на себя и погибли.

— Ты видел их? — живо спросила Асыл.

— Нет. Знаю, что в Чулок-сое один из них был ранен в ногу, второй — в предплечье правой руки.

— Я знаю их, — сказала Асыл. — Я их знаю, — повторила она горестно. — Это были Ергалий и Жексамбай. — Ты помнишь, дедушка, двух раненых сарбазов, которые уехали от нас в начале февраля? — печально спросила она деда.

— Помню, помню, — закивал головой Рустем. — Славные юноши. Они были неразлучны. Правду говорят: дружба героев тогда сильна, когда закреплена на поле боя.

В избе стало как-то особенно тихо, было слышно, как; за окном шумел холодный ветер.

— Догальский бой был последним с войсками царского правительства, — послышался вновь голос Газеза. — Два дня и две ночи мы дрались с войсками Лаврентьева. Много раз бросались в атаку казаки, стараясь добраться до нашего знамени. Но недаром то место, где находилось знамя, называлось Тубек — крепость. В те тяжёлые дни семь тысяч сарбазов отстаивали Тубек, а с ним и честь красного знамени. Саржан, наш знаменосец, был ранен пулей в ногу. Опираясь одной рукой о древко знамени, он другой сделал глубокий надрез охотничьим ножом на ноге и вынул пулю. Затем ему перевязали рану. Красное знамя, как и раньше, было в руках Саржана. На Догальском поле лежали сотни убитых. Да, это был большой бой. — Газез задумался. — На третью ночь Лаврентьев неожиданно оставил свои позиции. Вестовой из города Тургая привёз ему сообщение о свержении царя.

— Ка-ак, царь свергнут? — с изумлением спросила Асыл. На её лице вспыхнул румянец.

— Да, царя нет, — подтвердил Газез.

Рустем долго шарил по карманам в поисках табакерки, которая лежала перед его глазами. Старик был взволнован.

— Наконец-то степь будет свободна от русских чиновников и наших баев, — в голосе старого Рустема чувствовалась огромная радость.

— Да, но нескоро, — в раздумье произнёс Газез.

— Я слышал, как Сеит говорил Ибраю: «Держи своих сарбазов наготове. Впереди ещё будут тяжёлые бои». Так сказал большевик Сеит.

— А кто такие большевики? — живо спросила Асыл.

— Большевики? Не знаю, — произнёс с сожалением Газез. — Надо спросить Болата. Он, говорят, заодно с ними.

Наступила весна 1917 года. Тёплый ветер и солнце скоро согнали снег. Зазеленели травы. Прилетели птицы, и над озером день и ночь не умолкали их голоса.

Асыл, взяв с собой Кекжала, которого привёл в начале апреля Оспан, часто уходила в степь. Усевшись на бугорок, она долго смотрела на расстилавшуюся перед ней равнину.

«Где теперь Дима? Наверное, забыл меня? — И тут же отгоняла свои грустные мысли. — Нет, он вернётся. Хорошо мне было с ним. А как хочется повидать Веру Константиновну. На днях приезжал Болат. Молчаливый такой стал. Работы, говорит, мало, Асыл. Теперь я коммунист. Веду борьбу с баями, которые пролезли к власти. Когда я стану взрослой, я тоже буду коммунисткой. Боюсь только Жамандыка». — Обхватив колени руками, Асыл задумалась.

Над бугром пел жаворонок. Поднявшись в высь голубого неба, птичка выводила свою несложную песенку.

«Дима, где ты?» — смахнув слезу, Асыл направилась к заимке.

ГЛАВА 12

Как-то в мае Николай Петрович Вихрев вернулся из типографии поздно. В доме все спали. Наборщик тихо прошёл в свою комнату и зажёг лампу. Её свет упал на усталое лицо Вихрева, который, усевшись за маленький столик, стал торопливо что-то писать. Запечатав конверт, он положил его под подушку и погасил огонь. Домик Селезнёвой погрузился во мрак. Пропели вторые петухи. Над городом поднимался рассвет. От реки понесло прохладой.

Николай Петрович спал чутко. В окно раздался осторожный стук. Вихрев приподнял голову. Стук повторился. Поспешно одевшись, наборщик вновь зажёг лампу и, взглянув мимоходом на спящего на сундуке Диму, подошёл к окну.

— Кто там?

— Открой!

Вихрев узнал голос одного из членов уездного комитета партии большевиков.

Вихрев на цыпочках вышел из комнаты и тотчас вернулся в сопровождении пожилого коренастого человека, одетого в кожаную тужурку.

Хозяин с гостем заговорили о чём-то вполголоса. Дима проснулся. Открыв глаза, он от удивления приподнялся на локте. Перед Вихревым сидел человек, к которому Дима заходил когда-то по просьбе Оспана. Закурив, человек в кожаной тужурке, спросил:

— Как дела с типографией?

— Часть шрифтов и станок я уже отправил в надёжное место, — тихо ответил Вихрев. Остальных слов Дима не слышал.

— Мальчик едет в Тургай завтра утром? — уже в дверях спросил незнакомец.

— Вернее сегодня, — чуть улыбнувшись, ответил Вихрев. — Видишь, светает.

— Дядя Коля! — обратился Дима к наборщику. — Я этого дяденьку знаю, — подросток кивнул головой на дверь, за которой только что скрылся ночной гость.

— Я у него был в начале зимы. Помнишь. Я тебе говорил об этом.

— Да, я знаю, а теперь, Дима, спи. Часа через два разбужу. Ты не раздумал ехать в Тургай? — укладываясь в постель, спросил Вихрев.

— Нет. Ваше письмо я передам Ибраю, а потом поеду на заимку к Асыл.

Утром, передав письмо Диме, Николай Петрович предупредил его:

— Письмо важное и должно был передано лично Ибраю. Понял?

— Да.

— Ну, желаю успеха. — Вихрев обнял подростка. — Большие дела будут, Дима. Увидимся в Тургае.

— Приезжай, дядя Коля. Мы с Асыл будем тебя ждать.

Простившись, Николай Петрович ушёл в типографию.

В то утро Дима долго возился под навесом двора, сколачивая старую арбу. Колёса рассохлись, железные шины болтались и нехватало несколько спиц.

Аграфена Карповна ругалась:

— На кой тебе ляд понадобилась она?

— Поеду за сеном.

— За каким сеном? — женщина с удивлением посмотрела на племянника.

— Да за тем, что за Тоболом стоит.

— Кто его нам накосил в мае-то? — спросила сердито Аграфена Карповна. — Смотри, воровать не вздумай, на двор не пущу! Этого ещё не доставало. Тьфу! — сплюнула она.

Сдерживая улыбку, Дима подошёл к женщине.

— Тётя, арба мне нужна для маскировки, — произнёс он слышанное от Вихрева слово.

— Чего? — насторожилась Аграфена Карповна.

— Ну, понимаешь, тётя, это военная хитрость. Если я поеду верхом на Кара-Торгое, меня может задержать патруль. Теперь понимаешь?

Женщина кивнула головой.

— Раз нужно тебе ехать по военному делу, залазь на чердак, там лежит упряжь.

Наладив арбу, мальчик достал с чердака смазанный салом хомут, седёлку и расписную дугу.

— Вожжи-то не бери, сядешь верхом, а то седло могут отобрать, — посоветовала Аграфена Карповна. Закрыв ворота за Димой, она долго смотрела ему вслед.

Перед выездом из города Дима был остановлен окриком:

— Эй! Паренёк, подожди! — К арбе подошли трое казаков и, увидев лежавшие в ней вилы и старые грабли, спросили: — За сеном?

— Да, — ответил мальчик и тронул коня за повод.

Он уже был почти в безопасности и думал бросить арбу, как неожиданно показался навстречу конный патруль.

— Куда едешь? — сердито спросил казак с нашивками урядника.

— За сеном, — стараясь казаться спокойным, ответил Дима. — С зимы стожок остался за Тоболом.

— Стой! — крикнул урядник, видя, что мальчик берётся за повод.

— Снимай с коня хомут, зачем взял из нашего обоза? — урядник подмигнул казакам и потрогал шлею с медным набором. — Как, ребята, — повернулся он к своим приятелям, — добрая шлея?

— На маслянице кататься можно, — тряхнув чубом, отозвался один из них.

— Давай распрягай! — распорядился урядник. — И езжай за новым хомутом.

Дима соскочил с Кара-Торгоя и, развязав супонь, сбросил дугу и снял хомут. Взяв всё это, казаки уехали.

Осмотрев местность, мальчик вскочил на коня и понёсся в степь. Недалеко от города, на дороге, осталась стоять одинокая, никому не нужная арба.

Опасаясь встречи с казаками и аллаш-ордынцами[10], подросток далеко объезжал селения и аулы. Первую ночь он провёл возле заросшего осокой болота. Следующие дни прошли без приключений. На пятые сутки рассвет застал его далеко в степи. Поторапливая Кара-Торгоя, Дима зорко оглядывал равнину. В голубом небе тихо плыла гряда причудливых облаков. Порой её края окрашивались в розовые тона, и тогда на степь ложились мягкие тени. Из густой травы с песней вылетали жаворонки, и омытая росой равнина, казалось, нежилась, отдыхая под тёплыми лучами майского солнца.

Дорогу то и дело перебегали толстые суслики. Усевшись на бугорках, они торчали, точно колышки, провожая настороженными глазами юного всадника.

Стайками носились скворцы; какие-то серенькие птички, завидев Диму, торопливо прятались в густом типчаке. Вскоре мальчик заметил невдалеке от дороги журавля. Птица беспокойно водила головой и, взмахнув крыльями, не спеша полетела в сторону от дороги. Следом за ней, смешно подпрыгивая на тонких ногах, бежали два журавлёнка. Один из них поднялся на воздух и полетел вслед за матерью. Дима погнал Кара-Торгоя ко второму птенцу. Неожиданно мать исчезла. Оставшийся журавлёнок, припав к земле и вытянув ноги и шею, своим оперением как бы сливался с окружающей местностью.

Дима слез с коня и взял журавлёнка на руки. Тот вытянул длинную шею и, пытаясь вырваться из рук, больно долбанул его клювом.

— Ишь ты, какой драчун, — Дима ласково погладил по спине журавлёнка и, поправив безжизненно висевшее крыло птицы, видимо, укушенное каким-то зверем, опустил его на землю. Птенец, оглядываясь на человека, пробежал несколько метров и вновь спрятался в полыннике: «Найди-ка теперь, дескать, меня. Вот я какой хитрый!»

Дима сел на Кара-Торгоя и, помахав на прощанье рукой журавлёнку, поехал быстрее. До Тургая оставалось километров сорок. Наступал вечер. Проехав низину, мальчик поднялся на небольшую возвышенность и заметил спешившихся с коней вооружённых людей. Они стояли группой, о чём-то оживлённо разговаривая. Не доезжая до них метров двести, Дима остановился и ощупал за пазухой письмо Вихрева. «Друзья или враги? Если объехать стороной, заметят и может быть хуже».

Когда Кара-Торгой поровнялся с первым конём, Дима понял, что это были аллаш-ордынцы. На рукаве одного из них была чёрного цвета нашивка с золотым полумесяцем.

— Куда едешь? — посмотрев внимательно на бодро сидевшего в седле юного всадника, спросил тучный казах.

— В Тургай, там у меня дядя живёт, — Дима осадил коня от аллаш-ордынца, пытавшегося взять Кара-Торгоя за повод.

— Что пятишься? Боишься? — толстяк уцепился за стремя. Медлить было нельзя, мальчик дал шпоры коню. Толстяк отлетел в сторону и, падая, завопил:

— Лови! Держи!

Остальные аллаш-ордынцы вскочили в сёдла. Точно степной вихрь, несся Кара-Торгой. Перед глазами мелькали тальник, кустарники, небольшие островки солонцов. Не сбавляя бег, Кара-Торгой продолжал мчаться к видневшейся впереди балке. Погоня отстала.

Наступили сумерки. Оглянувшись на своих преследователей, которые повернули обратно, Дима стал сдерживать коня. В стремительном беге Кара-Торгой оступился в глубокую сурковую нору и упал. Мальчик перелетел через его голову и, стукнувшись о твёрдую, как камень, землю, потерял сознание. Конь промчался дальше. Описав полукруг, он остановился возле неподвижно лежавшего хозяина, как бы дожидаясь, когда тот сядет в седло.

Удар, который Дима получил при падении, был настолько силён, что, очнувшись, мальчик не мог подняться на ноги. Болело правое плечо. Превозмогая боль, Дима с трудом нащупал письмо — лежит на месте. Вздох облегчения вырвался из груди отважного наездника.

Но как взобраться в седло? Дима сделал попытку приподняться на локте, но сильная боль заставила его стиснуть зубы.

— Кара-Торгой! Кара-Торгой! — позвал он слабым голосом коня.

Лошадь навострила уши.

— Кара-Торгой!

Конь подошёл ближе и обнюхал хозяина.

— Ложись! — Дима выдержал короткую паузу и вновь повторил: — Ложись!

Кара-Торгой опустился на передние ноги, затем, подобрав под себя задние, лёг возле хозяина.

Собрав всю силу воли, мальчик дотянулся до седла и лёг на него поперёк туловищем. Держась одной рукой за седельные ремни, он второй слегка потрепал Кара-Торгоя.

— Встать!

Конь поднялся. Усевшись поудобнее в седле, Дима тронул его за повод.

Фигура юного всадника потонула во мгле ночи.

Впереди замелькали огни Тургая. Дима стороной объехал город, занятый в то время аллаш-ордынцами. Когда наступил рассвет, он напоил коня у небольшого озера и поехал дальше. Боль постепенно утихала, на предплечье виднелся большой синяк. Продолжая держаться вдали от дорог, мальчик гнал Кара-Торгоя в глубь степи и под вечер приехал в Батбаккару, где в то время находился Ибрай.

Возле землянки, стоявшей на окраине аула, Диму остановил отряд конных сарбазов, которыми командовал Болат. Узнав подростка, он дружелюбно похлопал его по плечу и спросил:

— Что, соскучился по степи?

— Да. Мне бы, Болат, надо передать письмо Ибраю.

— Сейчас он занят, у него совещание, — понизив голос, Болат сказал: — Приехал Сеит.

— Кто такой?

— Из Оренбурга. Известный большевик.

— Ого! — произнёс с уважением Дима и, усевшись с Болатом в тени, попросил его рассказать о Сеите.

— Сеит рос сиротой, с самых ранних лет он познал, что такое жизнь батрака, и на своей спине не раз чувствовал плётку бая. Затем Сеит ушёл к русским. Стал учиться в школе, а потом уехал в столицу. Там он сошёлся с большевиками и стал посещать их кружки. Царское правительство преследовало Сеита, и он уехал за границу. Лишь в тринадцатом году вернулся в Россию.

А сейчас он помогает Ибраю вести борьбу против аллаш-ордынцев и русских богатеев.

Сеит — большой друг и наставник Ибрая.

— Однако совещание закончилось, — посмотрев в сторону выходивших из землянки людей, торопливо произнёс Болат и поднялся на ноги.

— Сейчас я скажу о тебе Ибраю. — Болат исчез и, вернувшись через несколько минут, сказал Диме: — Пошли.

В большой землянке находилось несколько человек. На почётном месте, рядом с широкоплечим казахом, сидел одетый в русскую одежду пожилой человек. Они разговаривали. До Димы долетели отдельные обрывки фраз.

— Слушай, Ибрай. Сейчас нам нужно настойчиво разъяснять бедноте политику аллаш-ордынцев, которые попрежнему стоят за захват лучших земель и пастбищ у бедняков.

— Тебе что, мальчик? — увидев Диму, спросил Сеит.

— Я привёз письмо Ибраю.

Сидевший рядом с Сеитом Ибрай взял письмо.

— А-а, от Вихрева! — узнав почерк Николая Петровича, радостно протянул он. — Ты где остановился?

— Я еду на заимку к Рустему Бисимбаеву.

— Знаю, знаю, славный старик. А внучка Асыл с ним живёт?

— Да. — Дима опустил глаза.

— Помню. Я встречал её у Оспана, — чуть улыбнувшись, сказал Ибрай. — Передай ей привет от меня и скажи, чтоб с занавеской обращалась осторожнее, — вспомнив случай на стоянке Оспана, заметил весело Ибрай.

Взволнованный встречей с Сеитом и Ибраем Дима вышел из землянки.

Попрощавшись с Болатом, он направил коня на заимку Рустема.

ГЛАВА 13

Часа через два, поднявшись на один из холмов, Дима заметил далеко на равнине старую заимку. Там жила Асыл. Скоро он увидит её. Какое-то новое, неизведанное, волнующее чувство охватило Диму, и он быстрее, погнал коня. Казалось, боль в плече утихла, скорее бы увидеть Асыл.

Но почему не слышно обычного лая собак? Заимка казалась вымершей. Только недалеко от неё паслись безнадзорные овцы. Диму охватила тревога. Подъехав к избе, он увидел сорванную дверь, висевшую на одной петле, которая, качаясь от ветра, скрипела так жалобно, что подросток в предчувствии какой-то беды поспешно соскочил с лошади и перешагнул через порог.

На нарах, закрывшись овчиной, лежал Рустем. Над правым глазом старика виднелся большой синяк. Шея и щёки были в ссадинах. Дима шагнул к нему.

— Дедушка!

Рустем приоткрыл здоровый глаз. Узнав Диму, он поднялся на локте и с трудом произнёс:

— Сегодня утром на нас напали аллаш-ордынцы, и Жамандык увёз Асыл.

На Диму словно навалилась какая-то тяжесть, он прислонился к косяку.

Рустем продолжал:

— Кекжал убит. Газез с семьей ещё до налёта уехал гостить к брату. Я остался один.

Голова старика бессильно упала на подушку.

— Асыл билась в руках Жамандыка, как птица. О горе! — плечи Рустема дрогнули. — Я пытался защищать свою внучку, но проклятый Байнешев и Таутабай избили меня. С ними были Идеят и Жамал.

— Кто они такие? — Дима подошёл к старику и уселся возле его ног.

— Это аллаш-ордынцы. Я слышал… — Рустем понизил голос. — Идеят и Жамал с какой-то целью думают примкнуть к Ибраю. Об этом они говорили сегодня здесь в избе, думая, что меня нет уже в живых. Байнешев так и сказал, что после его крепкого удара старик подох.

Рустем умолк.

Дима постоял над стариком и в тяжёлом раздумье вышел из избы.

Недалеко от пригона он увидел Кекжала. Пёс лежал, вытянув шею, и казался мёртвым. Дима подошёл к нему ближе и присел на корточки. Кекжал слабо вильнул хвостом.

— Жив, — с облегчением вздохнул подросток и ближе наклонился к Кекжалу. Левая задняя нога собаки была раздроблена пулей. Дима поспешно вернулся в избу и, разыскав чистую тряпку, сделал Кекжалу перевязку. Пёс благодарными глазами посмотрел на своего друга.

Устроив для собаки подстилку в прохладном углу пригона, Дима с большим трудом перенёс Кекжала и вновь вернулся в избу.

Рустем, казалось, спал. Прислушиваясь к его ровному дыханию, подросток открыл ящик, где лежал хлеб и сыр, налил в чашку воды и всё это осторожно, стараясь не потревожить старика, поставил возле его изголовья. Затем на цыпочках вышел и прикрыл за собой дверь.

Через час он уже мчался по большой дороге на Батбаккару.

Узнав от Димы о похищении Асыл, Болат направился к своему тысячнику Альжану, и тот распорядился дать в помощь Диме и Болату пятнадцать всадников. Ибрая в Батбаккаре уже не было.

Вскоре маленький отряд мчался во весь опор к шестому аулу.

Что произошло на заимке?

После отъезда Газеза с семьёй в соседний аул к Рустему неожиданно явился Жамандык.

Асыл не успела спрятаться, как коротконогий, соскочив с коня, вошёл в избу. Старик в это время плёл из сыромяти камчу. Увидев непрошенного гостя, Асыл сделала попытку выйти из избы.

Жамандык преградил ей дорогу, схватил её за руку и отбросил к стене.

— Сиди! — крикнул он грубо. — А не то…

— Вот что, ак-сакал, — обратился он более мягко к старику. — Через год Асыл исполнится шестнадцать лет. Сохраним обычай старины: по закону шариата она должна быть обручена.

При последних словах Асыл затрепетала.

— Я твоему сыну заплатил хороший калым[11], — продолжал Жамандык. — Заберу Асыл — пригоню ещё баранов, и ты будешь жить без нужды.

— Нет, Асыл я тебе не отдам, — твёрдо сказал Рустем и поднялся на ноги. — Свою внучку я не продаю, — заявил он твёрдо.

— Значит ты идёшь против обычаев нашего народа?

— Это байский обычай, а не народный. Он теперь уже умер.

— Кто его похоронил? — спросил со злобной усмешкой Жамандык и сузил глаза, точно кошка.

— Народ, — отчётливо произнёс Рустем.

— Ты что, большевик? — аллаш-ордынец шагнул к старику.

Асыл метнулась к Рустему и, заслонив его собой, гневно крикнула Жамандыку:

— Твоей женой я не буду!

Коротконогий взмахнул нагайкой.

— Кекжал! — крикнула Асыл.

Лежавший недалеко от избы волкодав ворвался в жильё.

— Если ударишь ак-сакала, живым отсюда не выйдешь, — побледнев, произнесла Асыл и показала на ощетинившегося Кекжала. — Вот твоя смерть! — прошептала она чуть слышно.

Жамандык в страхе попятился к выходу.

— За это вы ещё поплатитесь! — произнёс он злобно и поспешно вышел из избы.

На второй день отряд аллаш-ордынцев во главе с коротконогим ворвался на заимку Рустема: избили старика, связали Асыл и, усадив полумёртвую девушку, в седло, ускакали в степь. Возле жилья остался лежать оглушённый Рустем и раненный в ногу Кекжал.

Покормив коней в среднем течении Сары, отряд коротконогого двинулся дальше. Перед утром они въехали в шестой аул, втолкнули Асыл в пустую юрту, поставили стражу и разошлись по домам.

Позже пришла старая жена Жамандыка, сердитая Зайнагарад, и, бросив лежавшей на полу Асыл чёрствую лепёшку, злобно посмотрела на девушку.

— Не хотела добром выйти замуж за Жамандыка, посиди теперь голодом. Может, спеси будет меньше, — сказала она насмешливо и опустила за собой войлок, Асыл лежала на полу, не спуская лихорадочно блестевших глаз с тундука[12]. На её правой щеке виднелась ссадина от удара коротконогого, тело мучительно болело.

Превозмогая боль, девушка поднялась на ноги. Как избавиться от Жамандыка? Был бы здесь Дима, он что-нибудь бы придумал. Асыл приоткрыла вход в юрту.

Стоял полдень. Зной загнал людей в прохладные жилища, и стража, двое аллаш-ордынцев, забравшись в тень соседнего коша[13], дремала.

Прошли сутки, как Асыл оказалась пленницей Жамандыка. Опять приходила Зайнагарад, пыталась лаской уговорить Асыл, но та наотрез отказалась итти в дом Жамандыка. Аллаш-ордынец был взбешён.

— Передай, — сказал он жене, — если Асыл не войдёт в мою семью, я её запорю нагайкой, или пускай подымает с голода. — Накинув на плечи бешмет, он ушёл к Таутабаю на бесбармак.

Стоял тёплый вечер. На окраине аула до слуха Асыл донеслось мычание возвращающихся с пастбища коров. Где-то звонко проржал жеребёнок, видимо, потерявший мать. На притихшую степь вскоре легли сумерки, а затем наступила ночь. Завернувшись в тёплый бешмет, сидевший возле юрты Асыл аллаш-ордынец уснул. Девушка лежала на полу и смотрела через открытый тундук на звёздное небо. Сегодня её лишили даже чёрствого, как камень, сыра. Не было и воды. Голод мучил Асыл. Наблюдая мерцание звёзд, она унеслась мыслями к Диме. Где он теперь? Если бы он знал, что с ней! Жив ли дедушка? Хоть бы одним глазом их увидеть. «Как хорошо нам было вместе. — Асыл вздохнула. — Но я всё равно не сдамся! Лучше умереть с голода, чем жить в семье этого негодяя».

В полночь Асыл забылась тяжёлым сном. Неожиданно до её слуха донёсся цокот копыт, выстрелы и крики. Затем ей показалось, что она слышит голос Димы:

— Болат, сюда!

Асыл поспешно вскочила на ноги. Не сон ли это? Нет, шум голосов приближался.

— Вытаскивай Зайнагарад, она знает, где Асыл, — скомандовал Болат. Затем в юрту ворвались несколько вооружённых людей и среди них Дима.

Плача от радости, девушка припала к его плечу. В ауле всё ещё слышались стрельба и крики. Болат со своими товарищами расправлялся с шайкой Таутабая и коротконогого.

Усадив на Кара-Торгоя свою подругу, Дима устроился сзади седла и, придерживая одной рукой ослабевшую Асыл, направил коня в ночную тьму.

В отряде Болата они пробыли один день. Дима рассказал об аллаш-ордынцах, которые почему-то решили пойти к Ибраю.

ГЛАВА 14

В начале октября на заимку Рустема приехали молодые казахи Муса и Касым, дальние родственники старика. После обычных приветствий гости начали рассказывать последние новости.

— Таутабай попрежнему живёт в шестом ауле и хозяйничает в комитете. Помощником у него Жамандык. Коротконогий, ай-я-яй, как зол на бедноту. — Рустем сокрушённо покачал головой.

— У змеи ног не найдёшь, у аллаш-ордынцев — правды. Жамандык сначала прикидывался другом пастухов, а потом оказался волком в овечьей шкуре. — Старик подвинул чашки гостям.

— Мы недавно были в Батбаккаре и видели Ибрая. Большие дела будут, ак-сакал, — заявил Муса.

— Болат сидит в Тургайской тюрьме. Недавно аллаш-ордынцы избили Жильгельды, — продолжал рассказывать новости Муса.

— Жильгельды? Да как поднялась у них рука на почтенного ак-сакала? Жильгельды — мой старый друг, — произнёс Рустем взволнованно.

— Началось с пастбищ Каражара, которыми владел Таутабай. Помнишь, нынче весной часть бедноты выехала туда. Ну вот, из Тургая прискакал отряд аллаш-ордынцев и стал гнать бедняков с пастбища. Люди Таутабая отняли у пастухов последний скот. За бедноту вступился Болат, который был в то время там. Его арестовали, многих избили, не пощадили и старого Жильгельды.

В избе наступило тяжёлое молчание.

— Когда Ибрай приехал на помощь пастухам, аллаш-ордынцы были уже далеко.

Видя опечаленное лицо хозяина, Касым поднялся на ноги.

— Скоро, Рустем, мы с ними рассчитаемся. Не горюй, ак-сакал, — гость дружески похлопал Рустема по плечу. — Ведь мы не одни: с нами русские братья, коммунисты.

Погостив, Муса и Касым стали собираться в путь.

Вскоре по урочищам понеслись вести: русские рабочие и солдаты взялись за оружие. Теперь аллаш-ордынцам конец.

В один из холодных октябрьских дней, когда Рустем, Дима и Асыл готовились к переезду на зимовку в аул, куда переселился и Газез, мимо заимки проскакал большой конный отряд казахов. Вёл его Ибрай.

— Едут к Тургаю, — объяснил ребятам старик. — Будет война, — сказал он и стал поторапливать ребят с отъездом.

Неспокойно было в ауле. Таутабай ходил злой. Коротконогий куда-то исчез. Не видно было и Байнешева. Люди в землянках вели какие,-то таинственные разговоры, собирались группами и на приветствие Таутабая не отвечали.

Однажды в ноябре в аул прискакал всадник.

— Власть аллаш-ордынцев пала! Тургай занят отрядами Ибрая, — объявил он собравшемуся народу и, не давая отдыха коню, погнал его-дальше.

Ночью Таутабай, вместе с семьёй, скрылся из аула. Дней через пять после его исчезновения вернулся из тюрьмы Болат. Вскоре аульная беднота выбрала своих депутатов в Совет, председателем стал коммунист Болат.

Начались лютые бураны, затем ударил такой мороз, что птицы на лету замерзали, и животные с трудом добывали себе корм.

Потеплело только в марте. В сельсовете стали появляться незнакомые люди. Первым приехал из городя Тургая русский фельдшер.

Обошёл землянки и заглянул к Рустему. Увидев Диму, он спросил:

— Ты русский? Знаешь казахский язык? Будешь мне помощником, — заявил, улыбнувшись, фельдшер. Дима охотно согласился.

Нашлась работа и для Асыл. Однажды Болат вызвал её в аульный Совет.

— У нас организуется красная юрта. Скоро привезут книги и газеты. Ты будешь вести работу с молодёжью. Согласна?

— Ну, конечно, — радостно ответила Асыл.

Асыл вернулась домой в приподнятом настроении. Она будет среди книг. Сколько интересного в них! Только бы скорее привезли их.

— Дима, я буду работать в красной юрте, — сказала она своему другу.

— Ну, вот и хорошо, — кивнул тот головой.

— Чем это от тебя пахнет? Фу! — Асыл сморщила лицо.

— Карболкой, — Дима широко улыбнулся. — Я когда зашел домой, то Кельтир и Кекжал, чтобы не чувствовать запаха, даже под нары забрались, начали чихать, вот она, медицина-то, — проговорил он важно.

— А пальцы почему у-тебя коричневые стали?

— Это иод.

— Так ты всю аптеку на себе носишь?

— А как ты думала, я ведь помощник фельдшера. Нам без этого никак нельзя, — деловито заметил Дима и, вздохнув, сказал с грустью:

— А всё-таки, Асыл, мне бы лучше в боевом отряде быть.

— Если понадобится, то мы оба пойдём в отряд Ибрая, — решительно сказала Асыл.

В эту зиму пастбища, лежавшие возле реки Карынсалды, где когда-то хозяйничал Таутабай, были переданы бедноте. В доме старшины теперь помещалась семилетняя школа, где учились дети чабанов и пастухов. Ходил в школу и Асат. Плохо было с бумагой и карандашами, но ребятам выдали грифельные доски, которые председатель сельсовета Болат достал в уездном городе. Вихрев не забывал своих юных друзей и прислал из Кустаная столько учебников, что хватило всем.

Красная юрта всегда была полна народа. Асыл читала там вслух газеты. Дима помогал фельдшеру принимать больных.

Зима прошла незаметно.

Рустем выехал с ребятами на летнюю стоянку к Карынсалде.

Кругом лежали принадлежащие когда-то баям роскошные пастбища, поросшие пыреем и луговыми травами. Дальше в степь уходили заросли джузгуна, и за ними на беспредельной равнине рос полынник и овечий овёс.

Недалеко от реки лежали пресные озёра, берега которых были покрыты камышом. Мимо них проходил старый караванный путь, заросший буйным ковылём.

Чем дальше на запад, тем угрюмее природа. Безлюден тот край Каражара, где теряются истоки Карынсалды. На сотни километров не видно жилья человека. Лишь редкие мазары видны издалека усталому всаднику, и зловещий клёкот орлов-могильников, парящих в поисках добычи, нарушал порой безмолвие полупустыни.

Рустем и Дима на пастбищах Карынсалды занимались охотой, Асыл управлялась по хозяйству.

В первых числах июня на взмыленном коне к стоянке Рустема и Жильгельды, которые в этом году кочевали вместе, прискакал Газез. Соскочив с коня и не обращая внимания на лай собак, он быстро вбежал в юрту Рустема и произнёс торопливо:

— Беда, большая беда! Власть в Кустанае перешла к белым. В городе, чужеземные солдаты. В Тургае появились аллаш-ордынцы. Меня послал к вам Болат; он, Муса и Касым и ещё несколько молодых казахов ушли в степь. Скоро сюда нагрянет шайка Таутабая. Бай вернулся из Приаралья. Надо спасаться.

Рустем и ребята быстро вскочили с кошмы.

Газез продолжал:

— Говорят, восстали какие-то чешские солдаты в Челябинске. К ним присоединились богатые казаки из Троицка и Верхне-Уральска. Надо ехать дальше в степь.

Дима сжал руку Асыл. «Где теперь дядя Коля? Нет, белым он не сдастся. Он большевик». Подросток плотно сжал губы.

Асыл посмотрела на своего друга, и в её глазах вспыхнул огонёк.

— Хозяином пастбищ Таутабай не будет, — сказала она твёрдо.

Старый Рустем с удивлением посмотрел на внучку, точно видел её в первый раз. Как он не заметил, что за последние два года она так выросла. Ведь ей уже скоро шестнадцать лет, и Дима за это время вытянулся.

Продолжая вглядываться в слегка побледневшее от волнения лицо Асыл, старый охотник подумал: «Как быстро идёт время…» — и, вздохнув, Рустем обратился к Газезу:

— Куда советуешь ехать?

— Ты степь лучше знаешь, чем я, — уклонился пастух от ответа. Помолчав, он продолжал: — У меня к тебе просьба. Сам я ухожу в партизанский отряд. Возьми заботу о моём сыне и жене.

— Ладно, — согласился старик. — Пускай приезжают. Завтра мы будем сниматься с места, — заявил он Газезу.

Поблагодарив старика, попрощавшись со всеми, пастух вскочил на коня.

Опасаясь мести Таутабая, Рустем вместе с семьёй Газеза вскоре откочевал от Каражара далеко на запад. Дальше от стоянки шла степь, лишённая воды и растительности. Редко кто заглядывал в этот край.

Бедна полупустыня Приаралья. Редкий кокпек и росший на склонах старых барханов мелкий полынник придавали ей унылый вид. Но, точно зелёный оазис, на краю песчаной равнины виднелись камыши безымянного озера.

Здесь и поставили свои юрты наши путники из Каражара.