Атака из Атлантиды [сборник]

МАЛЕНЬКИЙ ДЖИММИ

Я всегда думал, что встреча с привидением будет чем-то необыкновенно интересным. К тому времени, когда человеку исполняется пятьдесят, он прекрасно осознает, что смертен.

Поэтому даже вынужденное посещение какого-то неприятного места в одиночестве не имеет ничего общего с мыслью о неотвратимости небытия.

Конечно, религия дает какую-то надежду — но большинство из нас не исповедует веру предков. Только встреча с привидением может в некотором роде свидетельствовать против неизбежности конца — смерти. Именно такие чувства обуревали меня раньше. А теперь — не знаю. Если бы я только мог объяснить появление маленького Джимми… Мы слышали Джимми, конечно же. После смерти мамы его присутствие ощущала вся семья, даже моя сестра Агнес, самый яростный атеист из всех, кого я знал. Ее младшая дочь, которая в тот момент стояла у подножия лестницы, прибежала наверх, чтобы посмотреть, кто еще из детей находился в комнате. Но это не был случай коллективной галлюцинации — нечто большее, что можно объяснить обычными, известными нам законами природы. Доктор тоже все слышал, и по его реакции я могу судить, что он сталкивался с маленьким Джимми и раньше. Но он не стал ничего говорить. Впрочем, его никто и не спрашивал. Я был единственным, кто допускал, что нечто подобное происходило не один раз. Но мне не хотелось признаваться в этом даже самому себе. Мы были большой семьей, и в традициях таких семей исчезать при смене столетий. Несмотря на четырех девочек, которые умерли в младенчестве, мать и отец хотели иметь много детей. Шестеро пацанов и трое девчушек осталось, и это оправдывало все страдания в глазах матери. Я думаю, детей было бы больше, если бы однажды отца не убил разъяренный бык.

Произошло это в мое отсутствие, когда я сражался за демократию. Возможно, мама могла бы иметь и других мужей — большая ферма Иова с огромным старым домом была для нее гарантированным завидным приданым — но она восстала против этого. А мы, старшие дети, постепенно переселялись в город и работали там, помогая остальным, пока те не заканчивали колледж и не находили работу. В конце концов, мать осталась в старом доме одна. Город тем временем становился все больше, ближе и ближе подступая к ферме. В один удобный момент ее пришлось продать. Мама осталась с некоторой суммой денег, и произошло это вскоре после второй войны.

Казалось, она не нуждалась в нас, жила своей жизнью, пристрастилась к выпивке и постепенно стала пить все больше.

Это была основная причина, почему мы навещали ее все реже и реже. Я жил ближе всех к матери, работал в Дес Моинес, но у меня тоже была своя собственная жизнь. Мама казалась счастливой и независимой даже после семидесяти. К слову сказать, мы вообще являли собой крепкий, несгибаемый клан долгожителей. Посылая ей поздравительные открытки на дни рождения и праздники — если Лиза не отправляла их за меня, — я думал о том, что надо как-нибудь повидать мать.

Но после второй войны мой старший сын сильно болел. Дочь, прежде чем ее семья нашла приличную квартиру, вышла замуж за водителя грузовика и родила двойню. Моего младшего мальчика взяли в плен в Корее. А меня выдвинули на должность президента компании, выполняющей кровельные работы. Да и занятия в клубе отнимали очень много времени.

Тем временем, впервые за многие годы, мама начала писать письма. Достаточно веселые, полные пересудов о некоторых соседях, кипящие от сообщений о покупке новых портьер для окон, рецептов пирогов и всякой всячины. Сначала подумалось, это хороший знак. Но потом кое-что в них стало меня беспокоить. Однако в ту пору ничего определенного я сказать не мог. Пока не получил пятьдесят первое письмо. В нем она написала несколько слов о новой учительнице в нашей старой школе. Я прочитал его дважды, прежде чем вспомнил, что школьное здание разобрано пятнадцать лет назад. Когда я это осознал, остальное мне тоже стало понятно. И портьеры с пирогом. Портьеры были теми самыми, которые она повесила на окна много лет назад, а рецепт с изъяном — пирог довольно долго получался слишком сладким. Мама потом изменила некоторые ингредиенты. Но сути оно не меняло. Прослеживались в письме и другие странные детали. Она беспокоилась обо мне, и я решил позвонить.

Голос мамы звучал как обычно, в нем чувствовалось лишь волнение, как бы со мной не случилось ничего плохого. Она поговорила со мной пару минут, затем пробормотала что-то об обеде, который стоял на плите, и быстро повесила трубку.

Тут было явно что-то не так. Я быстро собрался, чтобы ехать к ней, но вдруг остановился и вернулся к письмам. Решил сначала позвонить доктору Маттхеву. Представившись, спросил его, как дела у мамы. Тон его голоса тут же стал профессиональным. У нее все хорошо — просто замечательное физическое состояние для женщины такого возраста. Необходимости приезжать прямо сейчас нет. С ней действительно все в порядке. Но врач несколько переусердствовал в своих уверениях и не смог скрыть волнения в голосе. Поэтому я подумал, что лучше все-таки взять несколько дней отпуска, чтобы повидаться. Подошел к шкафу и переоделся. Лиза была в каком-то клубе гражданской мелиорации, и я оставил ей записку. Она еще долго не появится дома, и я вполне мог ехать. Новый кадиллак в полном порядке и готов к поездке.

Если я чуть превышу скорость, то вполне успею купить билет на самолет. А я ее чуть превышу. Чуть-чуть. В большинстве случаев полицейские не цепляются к владельцам таких машин. И точно, на дороге не возникло никаких неприятностей. Маттхев жил по тому же, что и прежде, адресу. Нельзя сказать, чтобы я от него был в восторге, тем паче, что его снежно-белые волосы ассоциировались у меня почему-то с образом ледяной камеры морга, а бесцеремонный, выворачивающий наизнанку взор вообще приводил в бешенство.

Док нахмурился, взглянув мне в лицо. Затем бросил быстрый подозрительный взгляд на кадиллак.

— Я думаю, вас сейчас называют Эй Джи. Проходите, раз уж вы здесь.

Он провел меня через приемную в офис, взглянув еще раз украдкой на машину. Там же достал бутылку хорошего шотландского виски. Увидев мой одобрительный кивок головой, смешал его с кубиками льда. Затем, усевшись в кресло, стал внимательно изучать меня. — Эй Джи, верно? — повторил доктор, и тон его голоса показался мне недовольным. Звучит внушительно, видно, вы добились успеха в жизни. Хотя ваша мать упоминала, что несколько лет назад у вас были какие-то трудности?

— Но это не коснулось финансов. — Об этих неприятностях могла сообщить только Лиза. В свое время она, должно быть, написала о них маме, потому что я не обмолвился ни словом. И позже, когда согласился купить грузовик для зятя, она, наконец, полностью простила меня. Вообще-то это совершенно не касалось Маттхева, но, насколько знаю, доктора всегда суют нос в чужие дела. Только вот почему? Он все еще изучал меня, но временами через окно косился на машину.

Затем поднял стакан, чтобы допить виски.

— Все это очень любопытно. Но, проклятье, я должен быть честным с вами. Ведь вы ее все равно увидите. Конечно, ваша мать — старая женщина, Эндрю, и у нее есть то, что можно назвать значительным состоянием. Когда дети, которые в течение многих лет не волновались и не заботились о ней, вдруг возвращаются, это едва ли вызвано любовью. И мне совсем не хочется, чтобы сейчас с Мартой что-то случилось!

Намеки в его замечаниях очень перекликались с моими собственными подозрениями. Я почувствовал — все внутри сжалось, и напрягся с досады и страха. Вопросы задавать не хотелось. Еще не прошла обида за то, что док вмешивается не в свои дела. Но я должен был знать все наверняка.

— Вы имеет в виду старческое слабоумие?

— Нет, — быстро ответил он, приподняв бровь. — Нет, Эндрю, она не сумасшедшая. Ваша мать в хорошей физической форме, и, чтобы обслуживать себя в течение ближайших пятнадцати лет, которые она, возможно, проживет, мыслит достаточно здраво. Ей совершенно не нужны психиатры. Помните это, и помните то, что она — старая женщина. Родить тринадцать детей за менее чем двадцать лет! Она стала вдовой, когда ей не исполнилось еще и сорока. Все эти годы прожила в одиночестве, старалась казаться независимой, чтобы не беспокоить вас, детей., Она заслужила право на счастье, которое может получить! Не забывайте об этом… — Он умолк, и, казалось, был удивлен собственной речью. Затем встал и прикоснулся рукой к полям шляпы. — Пойдемте, я поеду вместе с вами.

Пока мы ехали по улицам, где когда-то, как помню, росла пшеница, док болтал на местном диалекте, да я особо не вслушивался. На месте перелеска построили больницу, а там, где протекал много лет назад ручей, появилось высокое современное здание. Большой дом, в котором мы родились, стоял несколько в стороне, и среди одинаково нелепых коробок, которые сейчас называют, домами, дышал теплом, добротой и сердечностью. Я захотел повернуть обратно, но Маттхев жестом дал мне знак следовать за ним. Входная дверь оказалась незапертой, и он вошел в дом, повернув голову к лестнице: — Марта! Вы слышите, Марта?!

— Джимми здесь нет, доктор, — раздалось в ответ. Это был голос матери. Он почти не изменился, только в нем теперь звучали веселые нотки, которых я никогда не слышал прежде. Из груди у меня вырвался вздох облегчения.

— Хорошо, Марта, — прокричал ей Маттхев. — Как только увижу его, обязательно позвоню. Вы очень удивитесь, когда увидите, кого я привел. Посмотри, это же Эндрю!

— Как чудесно! Скажите ему, пусть подождет минуточку, я сейчас оденусь!

Доктор сказал на прощание:

— Я посижу в саду несколько минут. Потом поймаю такси и поеду домой. Помните… — повторил он с каким-то особенным акцентом, — ваша мать заслужила счастье, которое она может получить. Не разрушайте его!

Он вышел на улицу через заднюю дверь, а я оглядел скромную гостиную и уселся на старый диван. Потом кое-что вспомнил и нахмурился. Старый диван. Так. Он хранился на чердаке с 1913 года, когда отец купил новую мебель. Я стал рассматривать окружающие меня вещи, стараясь найти в них что-то знакомое. Вот, половик на полу. Тот самый, который я помнил ребенком. Прошел в другие комнаты, и понял, что там все так же, как и сорок лет назад, кроме телевизора в гостиной и полностью усовершенствованной кухни, с кастрюлей кипящего супа на плите.

Я почувствовал комок в горле и беспокойство, которое уже испытывал и раньше, как вдруг услышал звук шагов на лестнице и поднял глаза. Боже правый!

Мама спускалась по ступеням немного медленно, но, видно, не под влиянием слабости. Она даже не держалась рукой за перила. Эта женщина была под стать обстановке в доме, исключая морщинки и седые волосы! Платье на ней новое, но — совершенная копия того, которое она носила, когда я был ребенком!

Она, казалось, не заметила моего изумления. Погладила по руке, наклонилась и поцеловала в щеку.

— Ты выглядишь очень хорошо, Эндрю. Ну-ка, ну-ка, дай тебя рассмотреть. Что ж, Лиза неплохо заботится о моем сыне, это видно. Но сейчас тебе не помешает съесть немного домашнего супа и пирога, не правда ли? Пошли на кухню. Все будет готово через минуту.

Она находилась не просто в замечательной физической форме — выглядела на пятнадцать лет моложе своего возраста.

И не забыла назвать меня Эндрю, вместо одного из многих прозвищ, которые употреблялись в нашей семье, пока я подрастал. Но это не являлось признаком дряхлости! Старая женщина обязательно должна была вспомнить одно из детских имен, и мне бы пришлось напомнить ей, что я вырос, и таким, знаете, тоном, я вырос, ма. Здесь же все совсем по-другому…

Она суетилась на кухне, накрывала на стол, разливала по тарелкам густой горячий суп. Насколько я помнил, мама не умела хорошо готовить, но сейчас ее стряпня стала просто превосходной. Вдруг она обронила небрежно:

— Я думаю, доктор все же позвал Джимми. Сейчас он просто куда-то убежал. Конечно, после двух недель, проведенных взаперти, трудно усидеть дома. Ведь он болел корью. Поэтому я не могу его упрекать. Помню, какой ты был после этой болезни. Заметил, Эндрю, как я обустроила дом?

Я пытался понять, что происходит, проклиная Маттхева за то, что ни о чем не предупредил. Конечно, я слышал как-то, что один из моих многочисленных племянников потерял жену. Не у него ли остался маленький мальчик? И не уехал ли он на Аляску? Нет, тот был сыном Фрэнка. А почему вообще кто-то отдал на воспитание ребенка нашей маме?

Ведь в семье вполне достаточно более молодых женщин.

Я поймал ее взгляд, и внутренне весь подобрался. — Я уеду через пару часов, мама. Я только…

— Это очень мило с твоей стороны заехать сюда, — прервала она меня, как это делала и раньше. — Я давно уже собиралась навестить тебя и Лизу, но домашние заботы все не отпускали. Двое мужчин помогли мне перетащить вниз мебель, но все остальное сделала сама. Я чувствую себя даже несколько моложе, когда вижу здесь наши старые вещи.

Она достала откуда-то персиковую наливку и налила мне, а рядом поставила чашку с дымящимся кофе. Себе тоже налила целую кварту наливки, наполнив ею большую чашку.

У меня тут же перед глазами возникла картина — Лиза с ее витаминами и диетами. Так кто же из них был больше утомлен жизнью, изношен?

Мама тем временем сообщила:

— Джимми сейчас ходит в школу. Он очень любит своего учителя. Еще пирога, Эндрю? Я должна оставить немного для маленького Джимми, нет, ему хватит, тут еще два куска.

Откуда-то снаружи послышался шум. Она тут же вскочила и быстро направилась к двери. Но потом снова вернулась на кухню.

— Соседский ребенок поранился. Мне бы хотелось, чтобы дети были добрее и играли с Джимми. Иногда он чувствует себя одиноким. Ты помнишь свое одиночество? Тебе нравится кухня, Эндрю?

Я постарался поддержать спутанный разговор: — Да, здесь очень мило. В современном стиле.

— Верно. Из нового здесь еще есть телевизор, — весело кивнула она, — некоторые новые вещи очень милы. Да и часть старых тоже. У меня — оригинальный матрас на кровати, но все остальное в комнате… Эндрю, ты уже собираешься уходить? Я покажу тебе кое-что, как мне кажется, очень элегантное.

В доме было прибрано, и двери комнат везде открыты. Я заметил это, пока мы поднимались по лестнице. Но служанки нигде не видно. Когда же я выразил по этому поводу удивление, мама лишь пренебрежительно фыркнула:

— Конечно, я забочусь обо всем сама. Это ведь женская работа, не так ли? И, кроме того, маленький Джимми мне немного помогает. Чувствуется, у него руки будут на месте, когда вырастет.

В спальне тоже было на что посмотреть. Она напомнила мне старые фильмы и детские мультики, где много оборочек, розочек и безделушек. Во всех остальных комнатах ремесло обойщика и драпировщика, казалось, за прошедшие годы прочно было забыто. Здесь же все выглядело ярким, совершенно новым. Мама, увидев мое удивление, с гордостью объяснила:

— Видишь, как славно поработал молодой декоратор из Чикаго. Сделал все именно так, как я и хотела — еще с тех пор, когда была молодой девушкой. Обошлось довольно дорого, но Джимми сказал, я должна сделать это, потому что очень хотела.

От удовольствия она даже засмеялась.

— Садись, Эндрю. Как вы с Лизой поживаете? Все еще ссоритесь из-за той потаскушки, с которой она тебя застукала, или Лиза прислушалась к моему совету? Глупо было давать тебе понять, что ей все известно. Ничто не делает мужчину более любящим, чем осознание маленького греха — особенно если женщина при этом получает настоящее удовольствие.

Мы провели довольно много времени, обсуждая различные вопросы. И это было приятно обоим. Я рассказал маме, как, наконец, наш младший мальчик вернулся домой. Она расплакалась, узнав, что старший сын иногда крутит мною, как хочет, а к зятю я отношусь несколько свысока. Но ее мысль сделать зятя в бизнесе лишь младшим партнером — по крайней мере, сначала — оказалась совсем неплоха. Я уже и сам думал об этом. Она также рассказала мне все сплетни о семье — каким-то образом удерживала их в памяти. Я даже не знал, что Питер умер, хотя и слышал о двух других смертях. Собирался пойти на похороны родственников, но какие-то деловые неурядицы помешали этому. Подобные вещи, как правило, происходят не вовремя.

Когда же я окончательно собрался ехать домой, меня уже не волновала опасность возможного семейного скандала, связанного с мамой. Если Маттхев подумал, что меня беспокоит ее любовь к старой мебели и желание украсить комнату по своему — независимо от того, сколько это будет стоить — то он просто старый болван. Я чувствовал себя превосходно.

Проведенное здесь время подействовало на меня лучше, чем партия в гольф, даже если бы я эту партию и выиграл. На прощание сказал, что скоро приеду опять. Даже подумал о том, не лучше ли привезти сюда Лизу и всю остальную семью на каникулы — вместо того, чтобы ехать на Бермуды, о чем мы недавно говорили дома.

Мама встала, чтобы снова поцеловать меня. Потом спохватилась:

— Боже мой! Ты собираешься уезжать, но так еще и не встретился с Джимми. Присядь на минутку, Эндрю!

Она быстро открыла окно, и комнату наполнил запах роз.

— Джимми! О, Джимми! Уже поздно. Иди же домой! Только умойся, прежде чем поднимешься в гостиную. Я хочу познакомить тебя с дядей Эндрю.

Она повернулась ко мне и улыбнулась, словно извиняясь за что-то:

— Видишь ли Эндрю, он мой питомец. Я всегда старалась быть справедливой по отношению к моим детям, но Джимми люблю как-то особенно.

Внизу, я услышал, тихонько закрылась дверь, и раздался звук легких шагов. Это мальчик прошел на кухню. Мама сидела сияющая, счастливая. Такой я ее не видел с тех пор, как умер отец. Затем шаги послышались на лестнице — он явно перешагивал через ступеньку. Я усмехнулся, понимая, что маленькому Джимми тяжело самому подниматься, и он, должно быть, держится за перила, чтобы не упасть. Я всегда так делал, когда был ребенком. Думаю, все мальчишки в подобных случаях поступают одинаково.

Посмотрел на дверь, и мое внимание привлекло, как изменилось мамино лицо. Она выглядела вроде девушки, лучилась, глаза ее сияли, а взгляд был прикован к двери.

Послышался легкий скрип, будто дверь открыли, а потом опять закрыли. Я собирался уже обернуться, но вдруг что-то укололо меня в позвоночник.

Что-то тут не так! Потом, когда я полностью повернулся к двери, то понял, что произошло. Когда дверь открывается, происходит движение воздуха. Обычно мы этого вообще не замечаем. Но при полной тишине и спокойствии дверь не может открыться. На этот же раз движения воздуха не было.

Прямо передо мной послышался звук шагов, как будто рядом прошел мальчик лет шести. Но на самом деле никого не было! Толстый ковер. не стал более плоским, но я услышал, что шаги все ближе. Наконец, ребенок остановился, прямо передо мной!

Мать произнесла счастливым голосом:

— Это дядя Эндрю, Джимми. Будь хорошим мальчиком и пожми ему руку. Он проделал долгий путь из Дес Моинеса, чтобы повидать тебя.

Я вытянул вперед руку, движимый смутным желанием сделать ей приятное. Но тут же почувствовал, как холодный пот течет по рукам и ногам. Все же пошевелил пальцами, как будто их пожали.

Затем направился к двери, рывком распахнул ее и бросился вниз по лестнице.

За спиной у меня опять послышались шаги мальчика. Он приближался к лестничной площадке. Потом их заглушили шаги матери, и она быстро спустилась за мной.

— Эндрю, мне кажется, ты стесняешься мальчика! Но как ни старайся, не обманешь меня. Бежишь отсюда, потому что не знаешь, как разговаривать с маленьким Джимми!

Она весело усмехнулась, а потом опять взяла меня за руку.

— Ты действительно скоро опять приедешь сюда, Эндрю. Джимми сказал.

Я все-таки сумел найти правильные слова при прощании.

Она повернулась, чтобы подняться по лестнице, и в этот миг я опять услышал скрип шагов наверху. Но там никого не было! Тогда я выбежал на улицу и сел в машину. Мне повезло найти несколько унций виски в бутылке, в отделении для перчаток. Но алкоголь не слишком-то помог.

Я объехал стороной дом Маттхева. Выехал на главное шоссе и включил большую скорость, не думая о возможной встрече с полицейскими. Мысли все время возвращались к шагам призрака маленького Джимми. Призрака? Но это не так! Шаги и слабый скрип двери, которая так и не открылась.

Джимми не был даже призраком или привидением — его просто не могло быть.

Я вынужден был сбавить скорость, когда почувствовал приступ нервного смеха. А честней сказать, я испугался.

Съехал с дороги и стал что-то кричать, пока ужас не отпустил.

Через несколько минут мне стало несколько легче. И когда я опять завел кадиллак, смог собраться с мыслями. К тому времени, когда добрался до окраин Дес Моинеса, в голове полностью прояснилось.

Конечно, галлюцинация. Маттхев попытался предупредить меня, что у мамы развивается старческое слабоумие. Но пошел от противного и не дошел, куда хотел. Мама мысленно создала образ ребенка, вернувшись для этого в собственную юность. Школа, которой не было, влюбленность в учителя, корь — все эти вполне реальные вещи она переживала в своем сознании с помощью образа маленького Джимми. Но поскольку она сохраняла здравомыслие во всем, кроме своей фантазии, ей удалось обмануть меня. Заставила поверить, что совершенно нормальна. Когда же мама объяснила причину возвращения в дом старой мебели, то окончательно рассеяла все мои сомнения.

Она заставила поверить, что Джимми был реальным человеком. И добилась того, что я принялся дожидаться его шагов, разогрел готовность услышать. Она дала подсказку в соответствии со своим воображением — я увидел какой-то жест, и стал действовать согласованно с мамой. Все придуманное было совершенно реально для нее — только мои чувства обманули меня. Все случившееся не так уж невозможно в реальной жизни. Это секрет многих великих сценических иллюзий, которому помогли мои воспоминания, связанные со старым домом, и тот факт, что мама искренне верила в шаги мальчика, как не смог бы поверить в них ни один иллюзионист.

Я практически полностью убедил себя в этом. Наконец, почти выбросил из головы услышанные шаги и стал думать лишь о матери. Мне вспомнились слова Маттхева. Она жила в мире своих фантазий, никому не причиняя вреда, но получая от этого удовольствие. И бога ради. Сохранив ясность мысли, она вполне могла позаботиться о себе, а физически чувствовала себя намного лучше, чем этого можно было ожидать в столь преклонном возрасте. И зная, что доктор Маттхев не оставляет ее без внимания, понял: у меня нет особых причин о чем-либо беспокоиться.

К тому времени, когда поставил машину в гараж, я вновь задумался об организации собственного бизнеса, связанного с грузоперевозками. Все-таки нужно последовать материнскому совету и стать в нем ведущим партнером. День не пропал даром, удалось решить несколько вопросов, успокоил я сам себя.

Жизнь тем временем шла своим чередом. Как уже говорилось, мой младший мальчик вернулся наконец домой. Я очень ждал этого дня, но каким-то образом армия разорвала старые узы, связывавшие нас. Даже когда выдавалось свободное время, нам не о чем было особенно говорить. Думаю, его новая работа в Нью-Йорке стала облегчением для всех; но в этот момент мне пришлось помогать старшему выпутаться из неприятностей, в которые он попал. Дочь опять ждала пополнения семейства, а ее муж демонстрировал абсолютную неспособность сотрудничать со мной. Учитывая все это, у меня не было свободного времени думать о маленьком Джимми. Хорошо, хоть Лиза всегда была милостива ко мне — она ничего не спрашивала о поездке; и впечатления постепенно стирались из памяти.

Я изредка писал маме. Ее письма ко мне становились все длиннее, иногда в них проскальзывало имя Джимми — среди разных советов, как лучше организовать собственный бизнес.

Большинство из них были, конечно, бесполезны, но, как оказалось, она разбиралась в таких делах лучше, чем я мог предположить. И ее письма давали повод для ответов.

Я посетил психиатра, заплатил ему щедрый гонорар. Но он, в основном, подтвердил мои собственные выводы о сложившейся ситуации. Со временем мне стало неинтересно слушать всякую чепуху, которую он пытался втолковать, и я попросту перестал посещать его.

Вскоре и вовсе забыл обо всех этих странностях, дела затмили. У руководимой мною компании появился реальный шанс значительно расшириться. Я обдумывал план действий в течение нескольких месяцев, но взять все под собственный контроль оказалось не так-то просто, Наконец, пошел на компромисс, согласившись перевести главное управление в Акрон и, после долгих раздумий, переселился туда. Лиза по этому поводу устроила жуткую сцену, а дочь наотрез отказалась ехать. Мне пришлось согласиться полностью передать управление грузоперевозками зятю, тем более, что собственное дело начало приносить прибыль. Но с тех пор, как он отказался отговорить моего старшего мальчика от работы водителем на одном из трейлеров, в наших отношениях появилась трещина.

Но может, это и к лучшему. А сыну работа нравилась. Да и в Акроне об этом никто не узнает, ведь он останется на старом месте. Во всяком случае, он не будет бездельничать с друзьями, как это делал раньше. Я собирался обо всем написать матери, как мы с ней и договаривались. Надеялся, она посоветует, как лучше уладить дела. Но переезд отнял много времени и сил. Потом возникли рабочие проблемы — нужно было организовывать новую фирму.

Тогда я решил повидать маму, вместо того, чтобы писать ей. Но мне вовсе не хотелось, чтобы она опять одурачила меня галлюцинациями. Новый психиатр уверил, что этого не случится и посоветовал поехать к ней. Я отметил дату поездки в календаре, запланировав ее на следующий месяц.

Но из этого ничего не вышло. В два часа ночи мне позвонил доктор Маттхев, который после двухдневных поисков нашел меня, наконец, через знакомых. В новом офисе ему это сделать не удалось. Мама заболела пневмонией, прогноз был неблагоприятным. В голосе доктора на этот раз не слышалось профессиональных ноток: — В ее возрасте это очень серьезно. Вам бы лучше приехать сюда поскорее. Она уже спрашивала о вас.

Я сказал, что возьму билет на ближайший чартерный рейс. Несмотря на большую занятость, оставаться в стороне, конечно же, было нельзя. А ведь я уже почти убедил себя, что мама проживет еще двадцать лет, не меньше. И вот теперь…

— Как это случилось?

— На прошлой неделе был сильный ураган. Она вышла на улицу в галошах и с зонтиком, чтобы привести из школы маленького Джимми. Но по дороге промокла до нитки. Когда я приехал, у нее уже был сильный жар. Я испробовал все, что возможно, но…

Я повесил телефонную трубку и почувствовал слабость.

Маленький Джимми! В эту минуту мне хотелось, чтобы он был вполне реальным — я бы его задушил.

Постучал в дверь Лизы и попросил ее, пока буду собирать вещи и будить своего секретаря по другому телефону, поменять билет. Лиза отвезла меня в аэропорт, где уже ждал готовый к вылету самолет. Я повернулся к жене, чтобы попрощаться, но она вытащила вторую сумку из багажника.

— Поеду с тобой, — сказала она решительно.

Я было начал возражать, но, увидев выражение ее лица, тут же умолк. Через несколько минут мы улетели.

Почти все члены нашей большой семьи были уже на месте, рядом с недавно отремонтированной спальней, где сейчас лежала мама с кислородной маской; взрослые и дети заполнили все комнаты на втором этаже и тихонько шептались о состоянии ее здоровья. В доме чувствовалось приближение смерти. Маттхев жестом попросил всех присутствующих отойти подальше и направился прямо ко мне. В глазах его стояли слезы.

— Боюсь, нет никакой надежды, Эндрю.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила Лиза, и голос ее заглушил шепот остальных. — Действительно ничего, доктор?

Он отрицательно покачал головой.

— Я уже говорил с лучшим специалистом. Мы испробовали все возможное. Тут не помогут даже молитвы.

В другом конце комнаты раздался громкий вздох Агнес.

Ничем, казалось, нельзя было поколебать ее воинствующего атеизма. И — нате. Но это уже не имело значения. По дому ходила смерть, повсюду чувствовался ее запах. Я всегда ненавидел потери. Но сейчас она была глубоко личной, и это заставляло по-настоящему страдать. Вон за той закрытой дверью умирала мама, и я ничего не мог сделать, чтобы помочь ей.

— Можно мне войти в ней? — спросил я против собственной воли.

Маттхев кивнул.

— Теперь это не причинит ей уже никакого вреда. И она хотела увидеть вас.

Я вошел в комнату вслед за ним, чувствуя спиной взгляды родственников. Доктор дал знак сиделке, чтобы та вышла, и подошел к окну; стон, вырвавшийся из его горла был громче, чем слабый свист, раздававшийся из-под кислородной маски. Я несколько помедлил, но потом приблизился к кровати.

Мама лежала с открытыми глазами. Взгляд ее остановился на мне, но она явно не поняла, кто перед ней. Я посмотрел на Маттхева, и он медленно покачал головой.

— Это уже не имеет значения.

Он помог мне перевернуть ее на другую сторону. Мама что-то пыталась нащупать рукой, тяжелое дыхание становилось все громче. Я попытался проследить за движением ее пальцев. Но Маттхев понял быстрее, в чем дело. Он схватил фотографию маленького мальчика, вложил ей в руку, и попытался помочь удержать ее.

— Мама! — вырвалось у меня — громче, чем бы хотелось. Мама, это Энди! Я здесь!

Ее взгляд вновь остановился на мне, и она пошевелила высохшими губами, еле слышно произнеся вслух:

— Эндрю?

На лице ее появилось некое подобие улыбки. Она слегка покачала головой и позвала:

— Джимми! Джимми!

Поднесла фотографию к глазам и еле слышно повторила: — Джимми!

Внизу послышался скрип закрываемой двери, и тут же — легкие шаги. Кто-то быстро поднимается по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, как и прежде, не держась за перила. Вот осталась позади лестничная площадка. Дверь все еще закрыта, но слышно, что кто-то крутил набалдашник.

Раздался слабый скрип петель, потом дверь закрылась. Легкими шагами невидимка пересек ковер, подошел к кровати и остановился. Мама посмотрела в ту сторону, где только что слышалось движение, и быстро улыбнулась. Одна ее рука поднялась. Затем упала на кровать и дыхание остановилось.

Тишину опять нарушил звук шагов — уже более тяжелых, вокруг кровати. Но теперь слышались шаги не одного человека, а двух. Первые явно принадлежали маленькому мальчику.

Другие — быстрые, уверенные. Так могла идти только молодая женщина, спешившая куда-то со своим первенцем.

Слышно было, как они пересекли комнату.

На этот раз у двери не чувствовалось ничьей нерешительности, не послышалось и характерного звука, когда ее открывают или закрывают. Кто-то спустился по лестнице, потом пересек лестничную площадку, дальше — вниз до самого конца. Когда Меттхев и я вошли в гостиную, невидимые гости, казалось, зашагали быстрее и направились к двери, выходящей в сад. Послышался мягкий, осторожный звук закрываемой двери, и наступила тишина.

Я оглянулся, чтобы увидеть глаза остальных членов семьи, прикованные к выходу из дома. На обескураженных лицах отразилось столько эмоций, сколько я никогда не видел раньше. Агнес медленно поднялась со своего места, ее взгляд устремился куда-то вверх. Тонкие губы нерешительно приоткрылись, и тут же сжались преплотно. Она уселась на свое место так прямо, как будто проглотила палку, и поглядывала по сторонам, пытаясь понять, что же заметили остальные.

Снизу прибежала ее маленькая дочь, перескакивая через ступеньки лестницы:

— Мама! Мама, кто был этот маленький мальчик? Я слыхала шаги!

Я не стал дожидаться ответа, слушать сообщение Маттхева о смерти мамы. Лишь подошел к несчастному старому телу, распростертому на кровати, и вынул из сжатых пальцев фотографию.

Лиза, страшно побледневшая, прошла за мной следом.

После только что пережитого она с трудом приходила в себя.

Наконец, ее щеки стали чуть-чуть розоветь.

— Привидения, — сказала Лиза после запинки. Потом потрясла головой и произнесла уже несколько мягче: — Когда-нибудь умершая дочь, думаю… У тебя ж были сестры… Одна из малышек вернулась, чтобы забрать ее. Я всегда думала…

— Нет, — возразил я. — Это вовсе не одна из моих сестер. Не так все просто, Лиза. И очень нехорошо. Это был мальчик. Мальчик, который переболел корью в шесть лет, перешагивал через ступеньки, поднимаясь по лестнице, — мальчик, которого звали Джимми…

Она посмотрела с сомнением, потом опустила глаза на фотографию у меня в руке.

На ней был изображен я сам.

В возрасте шести лет.

Джимми.

— Но ты… — начала она. Потом отвернулась, так и не сказав ничего больше, в то время как остальные беспорядочно бродили по комнатам.

Мы, конечно же, остались на церемонию прощания, хотя, думаю, маме вовсе не требовалось мое присутствие на похоронах. Ведь у нее был Джимми.

Когда-то она хотела назвать меня Джеймсом в честь своего отца. Но муж настоял на имени Эндрю.

Так меня и назвали в честь его отца. В том споре победу одержал он. Но до десяти лёт мама всегда называла меня Джимми. Джимми, Энди, Эндрю, Эй Джи. Насколько мне известно, в старину верили, что имя человека является частью его души.

Я хотел разобраться во всем этом и попытался поговорить с Маттхевом. Но он воздержался от комментариев. Тогда я сделал другую попытку и завел разговор с Лизой — по пути домой.

— Я верю в существование маминой души, — закончил я.

Эта мысль в последние дни так часто приходила мне в голову, что сомнений в ее правильности больше не возникало.

— Но кто же этот Джимми? Мы все слышали его шаги — даже дочь Агнес прибежала по лестнице, чтобы спросить, кто это. Значит, он не был галлюцинацией. Но и привидением тоже не мог быть. Ведь привидение — это вернувшаяся душа. Душа человека, который умер!

— Да? — холодно спросила Лиза. Я ждал, что жена скажет что-нибудь еще, но она продолжала смотреть в иллюминатор, не произнеся больше ни слова.

Я думал тогда, что встреча с привидением приносит человеку утешение. Сейчас я уже не знаю, так ли это. Если бы я только мог объяснить появление маленького Джимми…