Атаман Платов

Городок Черкасск

Весна на Дону выдалась поздней и капризной. В конце марта вместо оттепели вдруг заснежило, и за одну ночь сугробы выросли вровень с плетнями, потом ударили, будто в январе, морозы. А в начале Вербной недели запоздавшее апрельское солнышко спохватилось и заиграло с чистых небес так рьяно, что сугробы таяли на глазах. Засверкала радужным блеском льдистая капель, светлым дождем заструилось с крыш. Ручьи зажурчали, побежали наперегонки. Дон вскрылся, и пошел, громыхая, лед к морю Азовскому.

А когда ледоход прошел, вдруг задуло с низовья. Три дня ветер свирепствовал с такой силой, что, казалось, остановил течение реки. И Черкасск по окна домов погрузился в мутную воду. Даже паперть стоявшего на возвышении девятиглавого Воскресенского собора оказалась в воде.

Паводки на Дону не редкость. Каждую весну он взбухает, разливается, затопляя низменное левобережье и дома городка. Казаки плавают в челнах меж домов, отправляются на них к собору, где и в непогодь бывает служба.

Черкасск — городок не столь уж малый, одних казаков проживает тысяч десять, не считая пришлого люда: приплывших с верховья торговцев, поспевающих всюду армян, греков из дальнего моря, кубанских татар, украинцев из западных земель, шумливых евреев.

В базарные дни торг в Черкасске превеликий. Ковры и вина заморские, пряности, добротно сработанная умельцами домашняя утварь, ткани, изделия из дерева и металла. А какие на прилавках украшения! Серьги и браслеты, бусы и кольца, все из золота да серебра, жемчуга да изумруда. Бойкие черноглазые казачки от них не могут оторвать взгляда.

А сколько рыбы! И будто налитый жиром чебак, и с просвечивающей спинкой рыбец, и саблевидная чехонь, донская сельдь и сытый сазан.

Из недалеких гирл, там, где Дон впадает в море, доставляют огромных осетров да севрюг. Привозят бочонки выпотрошенной из них зернистой икры.

Неподалеку от базара и Воскресенского собора, заложенного Петром Великим, широкая площадь — майдан. Когда приходится решать важные дела, на нем собирают Круг. Сходятся все казаки, выходит атаман со своими помощниками, громогласно объявляет, что надлежит делать, а уж как поступить — решают сообща. Когда казаки отправляются в поход, на том же майдане им проводят смотр. Атаман со старейшинами проверяет казачью справу, оружие, коней. И каждый походный старается не ударить лицом в грязь.

Иван Федорович Платов возвратился из войсковой канцелярии раньше обычного. Подтянув к самым ступеням лодку, привязал ее понадежней, поднялся по лестнице. Дом у него, как у всех справных казаков, в два этажа, под железной крышей, с долгим балконом поверху и с наружной лестницей.

Худой, черноволосый, будто турок, суровый и неулыбчивый, на этот раз Иван Федорович был в добром расположении. По случаю рождения сына у соседа-казака он пропустил кружку хмельного.

Войдя в горницу, сел на лавку, не спеша стащил промокшие сапоги. Шлепая босыми ногами, к нему подбежал двухлеток Степик. Потянул руки:

— Ба-а, на меня.

— Ишо чего захотел! На кой ты мне нужон, — с шутливой серьезностью отец отвел руки сынишки.

Старший, двенадцатилетний Матвей, сидел у окна с книжкой.

— Все читаешь, грамотей! О чем там написано?

— О царе, батяня. Как шел на Казань. Тут и картинки есть. Погляди-ка.

На рисунке изображен царь: в меховой шапке, с посохом в руке.

— Ишь ты, никак сам Грозный, — отец внимательно рассматривал портрет. — Он энтой клюкой сына свово убил.

— Скажешь такое, — возразила мать, гремя у печи ухватом. — Как же можно, чтоб сына родного…

— Можно. Тот вроде бы возразил, а он его клюкой — и насмерть.

— Ты дальше, батяня, смотри. Там нарисовано сраженье, — подсказал Матюшка.

— Сраженье, — недовольно пробурчала мать. — Ему бы только сраженье, все воевать.

— На то он и казак. А казак без войны не казак.

— Это ты казак, а он — мальчишка.

— Хорош мальчишка! Ишь, жердина какой вымахал! Того и гляди отца догонит.

Сын и в самом деле в последний год вытянулся: худой, длинный, темный — в отца, — волосы взлохмачены, нос крючковат. Среди сверстников он самый рослый. Кое-кто пытался назвать его тычиной. Но обидная кличка к заводиле уличных мальчишек не пристала…

Опустив Степика на пол и отложив книгу, отец крутнул ус:

— Намедни гутарил с атаманом. О Матвее нашем. Атаман согласие дал.

— Какое согласие? — насторожилась мать.

— Принять на службу. В Войсковой канцелярии покуда будет служить.

— Кто будет служить? Когда?

— Да Матвей-то наш. С осени нонешней.

Ты что там буробишь? Мальчишку — и на службу? Не пущу!

— Цыц! — прихлопнул отец по столу. — Ты, Анна, мне не перечь! Не твоего ума решать мужчинское дело. Осенью заступит на службу! И все тут!

— На посылках, что ли, в канцелярии? — уже не так решительно продолжала мать.

— Может, попервах и на посылках, а потом, возможно, писцом, коли сумеет.

От этих слов лицо Матвея полыхнуло огнем. Он мысленно представил, как оденет казачьи штаны и овчинную высокую шапку, сядет на коня, на отцова Воронка — горячего жеребца, быстрого, словно ветер.

— Матвею быть большим казаком, есаулом, а то и атаманом, — продолжал меж тем отец. — Ему с рождения это написано.

— А кто, батяня, написал?

— Судьба, Матюшка. Приметы. Помню, в тот час, как тебе родиться, был я на Дону. Иду это утром по берегу, кругом тихо, благодать. И вдруг — бац! Из Дона к ногам выпрыгивает во-от такой сазан. — Отец рубит руку ладонью у самого плеча, показывая, какой величины сазан. — Я его хвать за жабры. Только хотел поднять, а тут рядом с сазаном сверху падает кус хлеба. Оказывается, чайка с лёта выронила. Ну, думаю, не иначе, как что-то должно случиться. И точно! Пришел домой, а там новость: казак родился, стало быть, ты. Вот и рассуди: всякому ли такое выпадает, чтобы сазан к ногам, и хлеб с неба? Тут судьба.

Отец, хотя и говорил о чудных приметах судьбы, однако знал, что в жизни нужно пробивать путь локтями и не зевать. По примеру дворян, приписывающих своих детей к полкам сызмала, чтоб отрок начал службу в офицерском чине, задумал и он, Иван Федоров, протолкнуть таким маневром в жизнь своего старшего. Так делали не только в Петербурге и Москве, но и на Дону тоже. А он, Платов, чем хуже! У него и хутор есть, и мельница, и более полусотни мужиков пришлых содержит…

— А когда на службу, батяня?

— Я ж сказал — осенью. Атаман обещал. Только ты, Матюшка, на празднике, на скачках, себя покажи. Верхом на Воронке проскачешь. Приз бы еще отхватил. Тогда атаман наверняка смилостивится. Постарайся, а Воронок не подведет.

Род Платовых в Черкасске давний. Дед сказывал, что его родитель приплыл сюда с верховья на плоту. Оттого и прозвали его Плотовым, а потом переиначили на Платова.

Здесь, в Черкасске, родился Иван Федоров Платов в том самом году, когда опочил Петр Великий. С той поры прошло сорок лет. В пятнадцать лет Иван знал все казачьи премудрости и даже участвовал в дальнем походе на Крымскую линию. Позже ходил в Грузию и Персию. Особенно отличился в Семилетней войне под крепостью Кюстрин в 1758 году. Тогда его пожаловали серебряной медалью, а до того вручили почетное оружие: одну, а потом и вторую саблю.

Жена Ивана Платова, казачка Анна Ларионовна, на десять лет моложе мужа…

Наступили жаркие дни южного лета. В один из вечеров Матюшка с такими же, как и он, подростками погнал коней в ночное. Луг находился внизу по Дону, вблизи рощи, где были захоронены вернувшиеся с Азова казаки. Об этом месте и покоившихся здесь людях ходило много рассказов.

Вырвавшиеся на волю кони рассыпались по лугу, разминаясь в беге, ржали, помахивая хвостами. Это были в большинстве низкорослые, лохматые животные, бравшие свое начало от дикой скифской породы. И среди них выделялся Воронок: широкогрудый, с крепкими сильными ногами и мощным крупом. Ветер трепал гриву, полощил слегка приподнятый хвост. Кожа после купания поблескивала, и под ней рельефно проступали узловатые мышцы. Мальчишки собрали в роще хворост, нарубили веток, даже свалили ствол высохшего дерева, чтобы хватило топлива на всю ночь.

— Дедунь, а почему место прозывается урочищем? — тянулись казачата к древнему старику, охранявшему бахчу.

— Урочище? Стало быть место глухое… Вот и урочище… Казаков здесь порезали.

— У-у! — гудят в подчеркнутом изумлении мальчишки. — Расскажи, дедунь!..

Сухо потрескивает костер. Огонь жадно лижет дерево, летят искры. Свет играет на лицах, пламя сверкает в глазах казачат, слушающих старика. Его рассказ уносит их в даль прошлого…

После удачного похода к Азову, где засели турки, казаки возвращались, нагруженные богатыми трофеями. Ехали левобережьем. Напротив урочища повстречался лодочник. За небольшую мзду переправил их добро и одежду, а сами казаки, раздевшись до нога, переплыли через Дон вместе с конями.

— А не выпить ли по чарке перед расставанием? — предложил один.

— Как в душу глянул, — ответили ему.

И уже готовили уху да закуску под крепкое вино.

После нелегкого похода помянули казаки погибших товарищей и делились радостью ратных побед. И никто не заметил наблюдавших за ними из зарослей камыша людей. Не ускользнула от всадников из разбойного отряда богатая казачья справа, добрые кони, туго набитые переметные сумы.

Захмелевшие казаки заснули крепким сном. А потом у погасших костров обнаружили хладные тела добрых удальцов, так и не доехавших до родных куреней…

Сидели мальчишки и, раскрыв рты, слушали рассказ. Неподалеку таинственно шумела роща, храпели кони да слышались глухие удары копыт. Ночь походила на ту самую, о которой вел рассказ старец…

Утром же с платовским Воронком произошло непоправимое. С путами на ногах он упал в глубокую яму. Что-то хрустнуло. Конь попытался подняться, но задние ноги не слушались, были как чужие… Воронка не стало.

— Ты что же не уследил? — грозно нахмурился отец, узнав печальную весть. — Такого коня потерять…

Конь был семейной гордостью. На скачках не раз выходил победителем. Многие казаки откровенно завидовали отцу, торговались.

Матвея грызла тревога. Не придет на скачках первым, не жди от атамана милости, не примет на службу в Войсковую канцелярию.

— Как же теперь, батяня? Неужто все пропало?

Отец только дернул ус.

Через месяц он привел в конюшню нового жеребца: серого, норовистого, с диким блеском в круглом глаз.

— Ну вот, Матюшка, привыкай к Серому. На нем придется скакать.

Сын едва удержался, чтоб не заплакать от счастья. Проглотив подступивший к горлу комок, сказал:

— Подожди, батяня. Вырасту, так не такого я коня взращу…

Думал ли двенадцатилетний мальчишка, что его слова станут вещими! Пройдут годы, и Матвей Платов — атаман Войска Донского — немало приложит сил, чтобы создать на Дону конезавод, где будет выращена особая порода коней, в которой соединятся точеная грация арабского скакуна и выносливость дикой скифской лошади. Эти кони станут верными товарищами лихих казаков в их нелегких ратных походах.

Как-то атаман вызвал старшину Платова.

— Пойди-ка, Иван Федоров, погутарим насчет чада твоего.

Они вошли в просторный кабинет атамана. Тот сел за стол, подвинул толстую книгу в кожаном переплете. Платов навытяжку стоял, предчувствуя недоброе.

— Так сколько лет твоему отроку?

— Да вроде бы пятнадцать, — ответил старшина.

— Пятнадцать, говоришь? А вот тут записано другое. — Атаман коснулся ладонью лежащего на столе фолианта. — По метрической книге нашей церкви святого апостола Петра и Павла сказано… — Он полистал, нашел нужную страницу и, водя по ней пальцем, прочитал: — Нумер двадцать второй означает, что у старшины Ивана Федорова Платова, стало быть у тебя, родился восьмого августа[1] одна тысяча семьсот пятьдесят третьего года сын Матвей… Понятно?

— Понятно, господин атаман.

— Стало быть, твоему отроку ноне исполнится только тринадцать лет, а не пятнадцать, как ты сказывал.

Старшина стоял со взмокшим от пота лицом. Он знал, что атаман терпеть не мог, когда кто из казаков пускался в ложь.

— Виноват, запамятовал… Да и дюже вымахал он. Пятнадцать дашь. И грамоте обучен: читать могет и пером владеет.

— Что вымахал, то да, — согласился атаман. — Но после того, что ты сбрехал мне на целых два года, нет тебе моего обещания. Было, а теперь нет.

— Да я уж и справу казачью ему приготовил, — сказал, будто в оправдание, старшина.

— Справу? Справу-то сделать не трудно. Вот вырастить настоящего казака нелегко.

Атаман Ефремов был строгим и самолюбивым. На Дону считал себя безграничным хозяином. Принял он власть от отца, Данилы Ефремова. Тот испросил сию должность для сына у самой императрицы Елизаветы. В Указе императрица отметила, что, вступив в атаманство, сын должен действовать по ордерам и наставлениям отца, которому присваивала чин генерал-майора. По тому времени это была величайшая для казака милость.

За Ефремовым числились многие тысячи десятин земли, хутора, мельницы, хлебные амбары, десять тысяч голов лошадей, сады. Все это перешло в наследство сыну, Степану Ефремову.

О нем, несмотря на высокое положение, ходила дурная слава. Избалованный властью, атаман был непреклонным в своих желаниях. Женатому ему вдруг приглянулась дородная и разбитная казачка Меланья, лотошница с черкасского базара. Чувства атамана взыграли столь рьяно, что он пожелал на ней жениться. Но мешала законная жена. И она исчезла. Ходили разные слухи: одни утверждали, что убежала от жестокого мужа тайком с заезжим купцом, другие говорили, что сам атаман отправил ее в отдаленный монастырь, а третьи недвусмысленно кивали на Дон: у Черкасска он глубокий. Все это говорилось промеж себя, потому что боялись навлечь гнев Ефремова.

О проделках атамана дошло до столицы, прислали комиссию, чтобы выяснить что и как. Чиновники много и долго разъезжали по казачьим станицам, расспрашивали, писали. Собрали пухлый том бумаг. Только уберечь его не смогли: перед самым выездом в Москву в доме, где хранились документы, случился пожар. И все сгорело…

А свадьба с Меланьей Карповной состоялась. Праздновали не один день, и гостей было множество. От угощений ломились столы. Такой свадьбы на Дону еще не видывали. С той поры и пошла в народе поговорка: наготовлено, как на Меланьину свадьбу.

Обстоятельства в дальнейшем сложились так, что в момент дворцового переворота в июне 1762 года донской атаман находился в Петербурге. С ним были его ближайшие помощники, в том числе и Иван Платов — отец Матвея. Узнав о свержении непопулярного Петра III, казаки помчались в Петергоф.

Представ пред очи новой государыни, Степан Ефремов пал ниц.

— Дон, матушка, тебе верен до конца. — Знал атаман чем завоевать доверие.

В дальнейшем он был наказан судьбой. Уличенного в крупных взятках и злоупотреблениях, а также в стремлении к чрезмерной самостоятельности донских казаков, его арестовали. Государственная военная коллегия приговорила его к смертной казни. Екатерина II смилостивилась, заменив казнь вечным поселением в городе Пернов, у Рижского залива…

Таким был атаман Степан Ефремов.

Недели через три после этого разговора отец попытался замолвить за сына, но атаман глянул недобрым взглядом:

— Ты с этим, Иван Федоров, боле не обращайся. Не девка я красная, чтоб меня уговаривать.

Вся надежда осталась на осень: возможно, атаман сделает уступку, если сын покажет себя на скачках.

А Матвей и сам готовился к осени. Он будто бы догадывался, что его судьба зависит от того, как удачно пробежит Серый. Матюшка очень старался приручить коня: кормил его, поил, чистил. В жаркие летние дни выезжал к Дону и купал любимца в прохладной воде.

После удачной пробежки, похлопывал животное по шее, говорил: «Хорошая ты лошадь, умная! Ты всегда так скачи, как ветер…» И конь, удивительное дело, в ответ помахивал головой и крутил хвостом: не иначе как понимал, о чем его просят.

И вот наступил долгожданный день. С утра в городке чувствовался праздник. Накануне был бойкий базар, теперь же, одетые в лучшее, казаки да казачки неторопливо шли к широкому, лежащему за городком полю, где обычно происходили воинские построения и смотры.

Поле на виду у крепости, построенной еще во времена Анны Иоанновны. Не так давно у крепости маршировали солдаты в зеленых мундирах с красными отворотами на рукавах, в треуголках и белых чулках. Они вышагивали под грохот барабанов, напоминая казакам о силе Московского государства. Но три года назад гарнизон перевели в крепость Дмитрия Ростовского, выстроенную в полутора десятках верст вниз по реке. А крепость Святой Анны опустела.

На площади уже толпятся казаки.

— Строиться повзводно! На правом фланге — первая сотня! За ней — вторая! — слышится зычный голос командира полка, обращенный к казакам, которым предстоит смотр.

Сам атаман будет смотреть справы казака, его оружие, коня, снаряжение. А уж после того начнутся соревнования в умении владеть саблей да пикой, в ловкой езде верхом, в скачках. В последней, самой длинной и трудной, поскачут казачата, и взрослые будут судить о достоинстве коней, о том, какая смена казакам подрастает.

Матюшке не до праздника. Если бы не скачка, он, конечно же, не пропустил бы ничего, но сейчас он занят Серым.

Среди прочих коней выделяется Буланый — жеребец с черным хвостом и гривой. Конь принадлежал зажиточному казаку Востробуеву, Матвей знал и самого хозяина и сына его — рыжего Гераську, задиристого одногодка.

Конь, на котором поскачет Гераська, такой же широкогрудый, как и Серый, с мощными ногами и крупом. С первого взгляда казалось, что против других он несколько массивен и тяжеловат. Но это только казалось.

— Ты Серого сразу вперед не пускай, — напутствовал Матвея старый казак с серьгой в ухе. — Присматривайся и держись Буланого. Пусть он бежит, а ты за ним. Скачи и не отставай. А как покажется поворот, тогда пускай своего. Да подхлестни маленько, чтоб в раж ввести. А еще смотри, чтоб другие тебя не оттеснили. Конь Серый — животная умная, поймет, что требуется.

И вот у столба выстроилось десятка полтора всадников. Матвей пристроился рядом с рыжеволосым Гераськой. Тот восседает на своем Буланом, искоса поглядывает на Матвея. А к Матвею присматривается казачок на гнедой кобыле.

— Приготовьс-сь! Приготовьс-сь! — кричат с пролетки казак-выпускающий. В руке у него флажок.

Ребята волнуются и вместе с ними беспокойно бьют копытами, взбрыкивают кони. Каждый старается пробиться вперед.

— Поше-ел! — кричит казак и машет флажком. Все разом срываются.

Матвей вцепился в коня и, казалось, слился с ним. Он чувствовал его, словно самого себя.

— Быстрей, Серый! Не отставай! — подгонял он, не спуская глаз с рыжего Гераськи, на спине которого красным пузырем вздулась рубаха.

Гераська хлестал жеребца, часто оглядывался, стараясь оторваться от скачущих чуть позади Серого и гнедой кобылы. Но Матвей помнил наказ старого казака и все делал так, как тот велел: скакал чуть позади и сбоку, чтоб на повороте вырваться вперед.

За тройкой коней растянулись остальные.

«Поворот, поворот», — гвоздем засело в голове. Матвею показалось, что Буланый уходит вперед, и он хлестнул Серого. Прибавив бег, конь стал догонять. А когда догнал и почти поравнялся, был уже поворот. И тут Матвей совсем рядом, даже не за спиной, а где-то справа, почувствовал храп чужой лошади.

— Сурка! Сурка! — слышался голос казачка на гнедой кобыле.

А слева, чуть впереди, пузырилась рубаха Гераськи. Миновав поворот, кони вырвались на прямую, угадывая впереди толпу людей и белый столб с колоколом, служивший отметиной конца скачек.

— Давай, Серый! Давай! — закричал Матвей, нахлестывая любимца.

Серый чаще забил копытами, из ноздрей со свистом вырывался воздух. Еще мгновение и — слева уже рядом оказался Гераська, а потом стал отставать. И Матвей понял, что наконец-то ему удалось вырваться.

— Вперед, Серый! Вперед!

До столба с колоколом оставалось рукой подать. А справа и впереди ревела толпа…

Первым подбежал казак с серьгой, что его напутствовал:

— Молодец, Матюшка! Молодчага! Обошел! Всех обошел! Ай-да, лихой казак!

Сидевший под навесом атаман оглянулся, поманил старшину Платова:

— А ведь твой-то, как его?..

— Матвей…

— Ну да, Матвей. Истый казак. Удалой хлопец! Ты, пожалуй, завтра поутру приведи ко мне. Я сам с ним погутарю.

Так Матвей Платов начал служить у атамана Степана Ефремова.

Первое дело

В один из дней глубокой осени Матвей Платов дежурил в Войсковой канцелярии. Службу свою за два года он усвоил столь успешно, что атаман при всей строгости и скупости в поощрениях отличил его званием урядника. Чин небольшой, но далеко не каждый казак даже в зрелые годы его удостаивался. Сказать по правде, помог отец, но и сам Матвей не жалел в деле живота своего.

Достав из ящика книгу, юноша с интересом читал о походе в Сибирь донского казака Ермака Тимофеевича. В воображении рисовалось, как по широкой полноводной реке плывут большие баркасы с вооруженными казаками. Бесстрашные люди идут в неведомые, полные опасности края, многие — навстречу гибели, но лица их мужественны и полны решимости. А на носу передней посудины стоит лихой атаман в накинутом на плечи поверх чешуйчатой кольчуги кафтане, на поясе — булатный меч. Заслонясь рукой от солнца, он зорко вглядывается вдаль, и ветер треплет волосы густой чернявой бороды. Это Ермак Тимофеевич.

За последние годы Матвей приобщился к чтению и перебрал почти все книги, какие были у атамана. Тот ему благоволил и всякий раз, когда Матвей приходил в его кирпичный двухэтажный дом, назидательно говорил: «Познавай, Платов, зерно жизни. Грамотный человек видит намного дальше и глубже неуча».

— Матвей! Мигом на коня! — На пороге вырос встревоженный отец. — Лоскут на пику и подавай сполох!

Матвей бросил книгу в ящик, выбежал на крыльцо, где у коновязи стоял Серый, не забыл захватить и красный лоскут. Прежде чем вскочить на коня, вздел лоскут на пику.

— Сполох! — закричал он во всю силу и пришпорил Серого. — Сполох!

Команда «сполох» служила сигналом, по которому казаки бросали все дела и спешили на Круг, где объявлялось важное и принималось сообща решение. Круг ныне не имел той решающей силы, какая была прежде. Донское казачество безропотно выполняло волю царя. Не случайно же Анна Иоанновна построила рядом с Черкасском крепость, разместив в ней гарнизон по главе с генералом и подавив там самым самоуправление казаков.

Ныне сзываемый Круг имел чисто символическое, условное значение. Атаман знал, что придется поступать так, как предписывалось царской грамотой, а Круг — дань вековой традиции.

— Сполох! Сполох! — носился по городку Матвей.

Из домов выскакивали казаки:

— Что случилось?

— Всем на майдан! Важная новость!

Через час широкая площадь — майдан — пред девятиглавым Воскресенским собором гудела. Образовав широкий круг, бородатые казаки ожидали атамана. В отсутствие его командовал войсковой старшина Платов.

— Эй, Платов! Иван Федоров! Что случилось? Скажи, коль знаешь! — обращались к нему.

— Бумага важная получена.

— Грамота, штоль?

— Не-е. Депеша. Атаман сейчас доведет ее.

— Может, война? Гутарят тут всякое…

— Может, и война, — неопределенно отвечал войсковой старшина.

Вдали показалась тройка вороных коней, запряженных в «покоеву карету», дар царицы-матушки.

— Гей-гей, донцы-молодцы! Все в круг! — скомандовал Иван Платов. — Атаман едет!

Гул толпы стал стихать.

— Пай-пай, па-а! Молчи, донцы-молодцы-ы!

Стало совсем тихо. Было слышно, как храпели вороные, шлепая по грязи копытами.

Из кареты не спеша, соблюдая достоинство, сошел атаман. И тут же к нему пристроились его помощники. На атамане богатая одежда, в руке пернач — знак атаманской власти. Впереди шел казак с высоко поднятым бунчуком, мерно колыхался длинный конский хвост.

Войдя в круг, атаман поклонился на четыре стороны, поднял пернач.

— Помолчи-и, донцы-молодцы-ы! — снова подал команду войсковой старшина.

Атаман достал из рукава свернутый лист бумаги, развернул его, обвел взглядом стоящих поодаль от него людей.

— Славные донцы-молодцы! — произнес он. — Сегодня в наш город Черкасск поступила государева депеша. Скажу сразу: без милостей она на сей раз, а с великой к нам просьбой. Обращается государыня-матушка за помощью. Поганый ворог опять затеял противу нас войну. Несметные турецкие полчища покушаются на земли наши благодатные да норовят людей наших забрать в туретчину. Вот и призывает нас государыня-матушка Екатерина Великая сплотиться в сотни и полки, чтобы стать на защиту родной нашей земли!

Голос у атамана зычный, и владеет он им искусно: каждое слово молвит так, что доходит не только до слуха, но и до сердца. Когда кончил, поднял над головой бумагу:

— Вот она, эта депеша. Читай громогласно и явственно! — протянул он дьяку.

Тот откашлялся и стал читать в напряженной тишине царский документ. Закончив, отступил, поклонился.

— Как ответствовать будем, казаки-удальцы? — вопросил атаман.

Тишина взорвалась голосами:

— Сзывай полки, атаман!

— За родимую землицу всем сердцем!

— Приказывай в поход!

Не впервые приходили на Дон такие вот вести, какие пришли они осенью 1768 года. Привычные к войнам казаки принимали их как должное, сознавая свою роль стражей беспокойной южной границы.

Здесь, на юге, долгие годы сталкивались интересы турецких правителей и России. В силу своего развития Россия нуждалась в выходе к Черному морю, через которое она могла бы торговать с дальними странами. Оттоманская же Порта рассчитывала расширить свои владения в Причерноморье. Вот и опять на Дон пришла весть о новой войне, и казаки сбирались в поход.

Одним из первых отправлялся из Черкасска полк во главе с войсковым старшиной Иваном Платовым. Шли казаки к Азовскому морю, на Бердянскую линию. Прощаясь с Матвеем, отец сказал:

— Доглядывай за матерью да братишкой своим. Все хозяйство на тебе. Вернусь, за все спрошу без скиду.

— А как же я, батяня? Не дело это — сидеть дома, когда казаки на войне.

— Погодь. Придет и твой черед.

Два года Матвей хозяйствовал вместо отца. За это время немало было призвано казаков. В первый год с походным атаманом Тимофеем Грековым ушло к Крыму три тысячи, а на следующий год Никифор Сулин увел за Дунай вдвое больше.

На просьбы Матвея зачислить в полк неизменно следовал отказ: один на хозяйстве, сам малолеток. Да и как решиться без согласия отца? Но он решился. Узнав, что небольшая группа казаков отправляется к Крыму, во Вторую армию, он примкнул к ним. Матери сказал:

— Вернется отец, повинюсь, приму наказание. Только далее не могу здесь оставаться.

Группу возглавил хорунжий Фрол Авдотьев, опытный, не раз участвовавший в походах казак. Урядника Платова он неожиданно определил своим помощником.

Продвигались они быстро и к концу второй недели почти достигли цели, когда произошла стычка с неприятельским отрядом. Дело было под вечер, и казаки уже собирались расположиться на ночлег, как увидели вдали оседланного, но без всадника коня.

— Э-э, хлопцы-молодцы, тут что-то не того, — высказался Авдотьев. — Ну-ка, Платов, лети вперед. И возьми с собой силу.

Трое казаков пришпорили коней вслед за Матвеем. Проскакав лощину, они выбрались на гребень и увидели вдали карету, а вокруг нее всадников.

— Никак турки! Карету грабят! Что делать, Платов?

Матвей не стал раздумывать.

— За мной! — стеганул он плетью коня.

Завидя казаков, турки бросились наутек.

У кареты недвижимо лежали трое русских солдат. Запутавшись в постромках, ржала раненая лошадь. В карете, забившись в угол, сидел офицер.

— Не стреляй! Свои! — крикнул Матвей, увидя наведенное оружие.

Это был офицер фельдслужбы, ехавший в главную квартиру. При нем находилась важная почта. К счастью, сумка осталась нетронутой…

На следующий день Матвея вызвал сам главнокомандующий, генерал-аншеф князь Долгоруков.

— Вот он самый и есть, — указал на вошедшего спасенный офицер; рука у него на перевязи.

— Подойди поближе, казак, — требовательно произнес генерал.

Робея, Матвей приблизился, худой, высокий, с выбившимся из-под фуражки черным чубом. Глаза, как требовалось, ели высокое начальство. Но тут он вспомнил, что нужно доложить о себе, и во весь голос отрапортовал:

— Донской казак городка Черкасска урядник Платов Матвей!

Прищурившись, генерал оценивающе разглядывал его.

— Тебе сколько же лет, Платов?

Матвей вспомнил, с каким трудом пришлось отцу устраивать его на службу из-за малолетства, и, прибавив к своим летам два года, ответил:

— Девятнадцать!

— А я полагал — менее. — Главнокомандующий пожевал губами, еще раз смерил его взглядом. — При мне будешь служить, в главной квартире.

И, слегка махнув рукой, повернулся, давая понять, что казак ему больше пока не нужен.

Службу Матвей нес под начальством хорунжего Фрола Авдотьева. У него он учился не только уставным мудростям, но и умению держать себя с казаками. У Фрола получалось это удивительно просто, и подчиненные с полуслова понимали его.

Через полгода, когда командовавший их сотней есаул заболел, командир полка вызвал Матвея.

— Принимай сотню, Платов. И живо сбирайся сопровождать главнокомандующего.

Матвей опешил: ему заступать на место есаула? Да ведь были более достойные казаки и годами намного старше его! Был и Фрол Авдотьев, хорунжий…

— Что стоишь, Платов? Сей минут действуй! Не мой это приказ! Самого князя! Впрочем, поскачем вместе: представлю тебя казакам.

Сотню выстраивал хорунжий Авдотьев. Подъехав к полковому командиру, он старательно доложил. И по тому, как ревностно командовал и излишне выпячивал при рапорте грудь, было видно — казак явно рассчитывал остаться за командира.

— Встань в строй, Фрол Авдотьев, — сказал войсковой старшина и подозвал Матвея. — Отныне командиром сотни назначается урядник Платов. Сие повеление самого светлейшего… Р-разойдись!

Уязвленный хорунжий подъехал к Матвею.

— Ну и ловок же ты, Платов. Чем успел услужить князю?

Матвея даже в жар бросило, едва сдержался в обиде.

— Все мы, Фрол, одно дело делаем: службу несем. А уж как у кого получается — не нам судить. На то есть начальство.

Хорунжий крутнул головой и отъехал.

В войсках главнокомандующий пробыл более недели. И все это время сотня Платова находилась поблизости, неся охрану, доставляя в корпуса и дивизии пакеты, и даже дважды казаки ходили в разведку. Старался Матвей изо всех сил, не спал по-настоящему, сутками не слезал с коня.

Старание его не прошло незамеченным. По возвращении князь подозвал его:

— Спасибо, Платов. Доволен тобой. Только негоже уряднику командовать сотней. С сего часа ты — есаул. Своим правом присваиваю чин за усердие и отвагу…

В 1771 году перед армией Долгорукова стояла задача ворваться через Перекоп в Крым и овладеть им. Шла напряженная к этому подготовка.

Улучив момент, Платов обратился к князю:

— Дозвольте и моей сотне быть в деле. Направьте к Перекопской крепости, истинный бог, казаки не подведут!

— Ладно, подумаю.

В июне начался штурм крепости. Долгоруков вызвал Матвея к себе.

— Просился в дело, вот и иди. Задача нелегкая, мог бы послать иного, но на тебя большая надежда.

Сотню бросили в сражение в тот самый момент, когда турки дрогнули и побежали. Можно было ворваться в охваченную паникой гущу людей и начисто изрубить их. Но Платов поступил иначе. Используя образовавшийся в боевом порядке турок разрыв, он повел сотню через него, в глубь вражеского расположения. Когда янычары выскочили на дорогу, что шла из глубины полуострова к крепости, казаки и начали действовать. Перекрыв путь к отступлению, они яростно рубились. Платов был в самой гуще схватки.

Опознав в нем начальника, турки старались сбить его с коня. Но Матвей сражался лихо. С одним он расправился сам, одолеть второго помог подоспевший казак.

Фрол Авдотьев бился сразу с тремя. Янычары угрожающе кричали, тесня хорунжего, и тот едва успевал отбивать их удары.

— Держись, Фрол! — крикнул Матвей и бросился на помощь.

Турок развернулся, и есаул едва отвел удар. В следующий миг он ударил врага по шее. Кровь вырвалась фонтаном, окропила и сползающее с седла тело, и коня, и Матвея.

— Держись, Фрол! — снова прокричал он, подбадривая хорунжего.

Узкой змеей сверкнула сталь кривого ятагана. Матвей подставил под удар саблю. Вырвался сноп искр.

— Ал-ла-ла! — закричал турок, роняя оружие. Его рука повисла.

— Вот тебе, гад! — вкладывая в удар всю силу, Матвей полоснул с плеча.

После баталии Фрол подъехал к Платову.

— Спасибо, Матвей Иванов. Век помнить буду. Отвел от меня смерть.

— Ну что ты, Фрол… Одно ж ведь дело творим.

— Ладно… Не останусь впредь и я в долгу…

Долгоруков рейдом казачьей сотни остался доволен. Потребовал, чтобы казаки готовились к новому делу.

Вскоре Платова с сотней направили под Кинбурн. Это была сильно укрепленная крепость, построенная турками в давние времена. Расположенная на глубоко впадающей в Черное море косе, она надежно прикрывала подступы к находившемуся на берегу Днепровско-Бугского лимана Очакову.

Борьба за владение крепостью велась между Россией и Оттоманской Портой издавна. В 1736 году русскими войскам удалось ею овладеть, однако удержать не смогли.

И вот теперь опять у Кинбурна разразилось сражение. Казаки Платова показали в нем мужество и храбрость, а их командир — отвагу и зрелость. Долгоруков послал Екатерине грамоту, в которой за отличие в боях просил присвоить Платову чин войскового старшины: «Сей есаул, — писал он, — достоен того, чтоб получать под команду казачий полк».

Прибыло высочайшее повеление, Платов удостаивался искомого чина. К этому времени ему исполнилось восемнадцать лет.

У Егорлыка

В 1772 году русские войска Второй армии овладели важнейшими пунктами Крыма: Арабатом, Керчью, Ени-кале, Балаклавой, Корфу, а также Таманью. Девяностотысячная армия турецкого ставленника Селим-Гирея была разбита и рассеяна. Сам Селим позорно бежал в Константинополь.

Война в Крыму закончилась, и в ноябре был заключен с новым крымским ханом Саиб-Гиреем договор, по которому Крым получил независимость и переходил под покровительство России.

За столь блистательный успех императрица наградила князя Долгорукова орденом святого Георгия и титулом «Крымский». Однако этого князю показалось мало, и, обиженный, что не удостоился чина фельдмаршала, он вышел в отставку.

К этому времени Платов командовал казачьим полком и слыл отважным начальником. С небольшой группой казаков, в числе которых был и Фрол Авдотьев, он отбыл на родной Дон принимать новый полк. Вскоре шесть казачьих полков были отправлены в Кубанский корпус.

К досаде Матвея, его полк направили не на боевую линию, а в Ейское укрепление. Оно было не только крепостью на Азовском море, но и базой снабжения Кубанского корпуса.

Дважды заявлял он коменданту, полковнику Стремоухову, чтоб его послали в дело, но тот оставался непреклонным:

— Будет распоряжение — пошлю. А ныне терпи да следи, чтоб казаки службу гарнизонную справно несли.

В начале весны к крепости подошли фелюги с провиантом, амуницией, порохом и прочим необходимым для войска. Все это предстояло переправить обозом в боевую линию.

— Вот и подошел твой черед, Платов, — объявил Стремоухов. — Твой полк да еще Степана Ларионова будут охранять обоз.

— Два полка на охрану? — удивился командир.

— Кош-то[2] большой: почти тысяча подвод. Да и много важного везут. А на дорогах неспокойно. Потому и даю еще пушку. А главным назначаю Ларионова. Он постарше тебя и поболее служит.

Матвея это не задело. Ларионова он знал и уважал, как смелого и рассудительного начальника. К тому же тот успел уже здесь, на Кубани, отличиться в бою, разгромив большой турецкий отряд.

Путь до Кубани немалый и небезопасный. На дорогах рыскали многочисленные отряды крымского хана Давлет-Гирея. Минувшей осенью, собрав воедино кубанские и горские отряды, хан намеревался вторгнуться на донские земли. Однако, считая, что для этого своих сил недостаточно, он призвал в поддержку своего брата Шаббас-Гирея. Тот, возглавив турецкие отряды, поспешил на помощь.

Но замыслу турок тогда не суждено было сбыться. Гусарский полк Бухвостова и донской Степана Ларионова, того самого, с которым предстояло теперь Матвею сопровождать обоз, в верховьях реки Ей столкнулись с неприятелем и, смело вступив в схватку, разбили его наголову. Остатки позорно бежали, рассеявшись по степи.

И вот ранним свежим утром обоз тронулся в путь. Полк Ларионова впереди: он знает дорогу и по долгу, как старший, в голове. Платовский полк охраняет вторую половину длиннющего обоза. Казаки едут верхом по обе его стороны небольшими группами. Вдали справа и слева маячат дозорные.

К вечеру третьего дня достигли речки Калалах, впадающей в Егорлык. Река сама по себе тихая, спокойная, как большинство степных рек. Летом, пересыхая, напоминает ручей. Однако сейчас, после паводка, она разлилась, мутные воды бурлили.

Повозки обоза уже сосредоточились на широком лугу, и ездовые выпрягали лошадей, поспешая дотемна их напоить и задать корма. Ларионов и Платов согласовали места, где расположить повозки, а где казаков, куда выслать на ночь охрану и когда на завтра выступать в путь.

Ночь накатилась неожиданно быстро, и стало так темно, как бывает на юге. Пылали костры, слышались людские голоса, конский хруст да похрапывание. Потом стало стихать, костры никли — лагерь погрузился в покой.

Матвею не спалось. Что-то тревожило, не давало сомкнуть глаз. Чертыхнувшись, он натянул сапоги, вышел из шатра.

— Матвей Иваныч, слышь-ка, — узнал он голос Авдотьева.

Фрол произнес это таким тоном, будто перед ним стоял не полковник, а его ровня.

— Не серчай, что называю так, — это из уважения. Что не спишь?

— Не знаю. Нейдет сон.

— И мне тоже.

— Неспокойно вот здесь, — Матвей ткнул себя в грудь. — И ночь будто бы мягкая да теплая, а на душе скребет.

— У меня тоже недобро в мыслях. И думаю не зря. Прислушайся-ка!..

Платов затаился: почувствовал, как на лицо пахнуло легкое, едва уловимое дыхание сыроватого ветерка.

— Да нет, не так! — коснулся плеча казак. — Ты приляг да прислонись к землице. Вот так-то.

Фрол проворно лет и припал к земле ухом. Матвей последовал примеру. Щеку кольнула былинка, защекотало в ухе.

— Ну? Слышишь? — с тревогой в голосе спросил Фрол.

— Ничего не слышу.

— А ты затаись… Затаись…

Матвей плотней прижал ухо к земле, затих и вдруг различил едва слышимый далекий гул да редкие всплески птичьих криков. Почудилось, что ли…

— Ну, что слышишь?

— Гул какой-то, да еще вроде птицы горланят…

— Вот-вот! А разве птица ночью кричит?

— Да вроде бы нет…

— Правильно! Ночью она спит. Сидит себе смирно.

А выходит вот что: недалеко остановился неприятель. Разложил огни и побеспокоил птицу. А коль крик большой, стало быть, много и огней. Значит, множество и басурманов. Скумекал?

— Ну уж, — усомнился Платов.

— Верь мне, Иваныч! Уж коли я говорю, то без ошибки. Прикажи разведать: непременно будет так, как я тебе сказывал.

Фрол говорил с такой убежденностью, что командир не посмел возразить.

— Сейчас пошлю… Вызови-ка есаула с первой сотни.

— Не надо тревожить людей. Поручи дело мне. Я со своими казаками разузнаю.

— Ладно. Давай, действуй!

Вскоре трое казаков верхом поехали от реки в сторону, откуда неслись тревожные крики птиц.

В ожидании их возвращения Матвей не сомкнул глаз. Хотел сообщить о своем подозрении полковнику Ларионову, да воздержался: а вдруг все напрасно…

Вернулся Авдотьев за полуночь, встревоженный и разгоряченный.

— Так и есть, господин полковник. За увалами — костры по всей степи.

— Может, наши?

— Какой там! Одного схватили, приволокли.

— Есть пленный? — оживился Платов. — Давай его сюда! И драгомана[3] немедленно! Скачите к Ларионову: доложите, что схватили нехристя.

Полковник Ларионов явился сам.

— Что случилось? Где пленный?

Турок — молодой, с запавшими и злыми глазами — заговорил лишь под угрозой плети. На вопрос — большое ли собрано турецкое войско, коротко ответил:

— Двадцать тысяч.

— Сколько? — Ларионов даже привстал.

— Двадцать тысяч, — хмуро повторил тот.

— Кто же возглавляет их? Кто главный?

— Сам хан. Давлет-Гирей.

Из дальнейших пояснений стало ясно, что турки, кубанские татары и горские племена объединились и сейчас расположились неподалеку от дороги, ожидают, когда появятся русские, чтобы напасть.

— Уберите турка! — распорядился Ларионов. — Что, Платов, предлагаешь?

— Нужно драться. Соорудим у реки вагенбург, и пусть попробуют нас взять!

Вагенбургом называлось сооружение из повозок, за которыми укрывались обороняющиеся. Внутрь образованного из повозок и грузов кольца загоняли лошадей.

— Может, выждать? Авось, обойдется! — раздумывал Ларионов.

— А если не обойдется? Уж если мы их увидели, то обнаружат и они нас.

Обстановка складывалась явно не в пользу казаков. Разве могли долго противостоять полторы тысячи людей полчищу ожесточенного неприятеля?

— Согласен, — не стал возражать Ларионов. — Поднимай, Платов, всех и сооружай вагенбург. Да чтоб не очень шумели. А я займусь охранением: пикеты вышлю вперед да в цепь казаков расположу.

До ближайшей станицы, где имелся русский гарнизон, сорок верст. Туда собирались добраться к вечеру. Следовательно, весь день там не всполошатся, будут спокойно их ждать.

— Хорошо б, если Бухвостов выслал навстречу нам партию, — высказался Ларионов. Бухвостов командовал гусарским полком.

— Самим надо посылать верховых.

— Так-то так, но тут столько неприятеля, что и Бухвостов не поможет.

— Может, еще кто с ним подойдет, — не сдавался Матвей.

В противоположность Ларионову он оставался спокойным. Мозг работал четко, ясно, быстро, словно и опасности никакой не было.

Пока они обсуждали план действия, ночь пошла на убыль, на востоке забрезжила заря.

Сооружение вагенбурга на лугу, неподалеку от речки, шло полным ходом. Казалось бы, ничего сложного в том деле не было, но неопытные ездовые, напуганные близкой опасностью, суетились, шумели, внося бестолковость. Матвей тоже кричал, матерился, огрел кого-то плетью.

— Ты что ж, не видишь, как ставишь телегу? Задом наперед! Жить хочешь, так думай головой, а не задницей!

— Так ить, где турок-то?

— Разворачивай немедля, дурья башка!

После немалых усилий вагенбург, наконец, соорудили. Ларионов выслал вперед пикеты, а за ними, поближе к вагенбургу, расположил казаков с мушкетами. И конные сотни укрыл для атаки в лощинах. Сам выехал на возвышенность с тремя казаками.

— Скачите по этой дороге, а собьетесь — держитесь на полуденное солнышко, — напутствовал он их. — В той стороне станица. Доскачете, передайте главному, что так, мол, и так: с турками сам Давлет-Гирей и силы их большие. Немедля нужна помощь, иначе не сдюжим…

Трое верховых миновали ближний увал, скрылись за ним, а когда стали подниматься к гребню дальней возвышенности, перед ними выросли неприятельские всадники. Они разом бросились на казаков. А потом из-за гребня показалось столько верховых, что Ларионов понял, что пленный турок нисколько не преувеличивал. С досады до крови куснул губу. Теперь на скорую помощь рассчитывать не приходилось.

Выставленные пикеты турки сняли. Залегшие с мушкетами казаки открыли по неприятелю огонь. Поближе подкатили и единственную пушку.

Поняв, что на их стороне численное превосходство, турки бросились вперед. И если б не казачьи сотни, ударившие в дротики, — так называли конную атаку с применением длинных пик, — мушкетчикам бы не сдобровать. Из-за гряды, справа и слева, выкатились новые не сотни, а тысячи всадников, которые обходили их, намереваясь взять в кольцо.

Платов не выдержал, прискакал в арьергардную сотню.

— Отходи помаленьку! Отходи! — командовал он. Осыпаемые стрелами, казаки медленно отходили, прикрывая сосредоточение всех остальных в вагенбурге. Оттуда уже захлопали мушкеты, и неприятельские всадники отпрянули. Матчей в числе последних проскочил через проход. Стоявшие наготове казаки закатили в проход две повозки. Турки обложили казаков с трех сторон. Лишь с четвертой, где в тылу обороняющихся протекала речка Калалах, всадников не было видно. Казаки занимали высокий, круто обрывавшийся к реке берег, и неприятелю невыгодно было вести атаку со стороны реки. Платов понял, что скоро неприятельские отряды появятся и за речкой. Тогда уж лагерь окажется в полном окружении. «Нужно попытаться еще раз пробиться к своим», — не выходила из головы мысль.

Он лежал, укрывшись за сброшенными с телег мешками с провиантом, какими-то кулями и тюками. Над головой со зловещим свистом то и дело пролетали стрелы. Одна вонзилась в ящик рядом с ним. Тонкая, с перьями на конце, она трепетно задрожала: ее наконечник почти весь вошел в доску.

«Попадет такая в грудь — и пробьет насквозь», — подумал Платов. И еще пришла мысль обучить обращению с луком казаков полка. Кто знает, что придется испытать в бою: может, возникнет надобность воспользоваться этим оружием.

Несколько раз неприятельским всадникам удавалось приблизиться почти вплотную к повозкам, но огонь из мушкетов и пушки заставлял их отходить.

«А посылать за подмогой надо… — назойливо сверлила мысль. — И сделать это следует быстрей, пока не обложили и со стороны речки».

Прибежал Ларионов. Он казался растерянным.

— Ты глянь, Матвей, их сколько! Ведь не сдюжим.

— Ты что это, Степан? Уж не сдаваться ли собрался?

— Да разве справишься? Они же как саранча.

— И саранчу бьют… Послать надобно за помощью. Нужны охотники. Дело рискованное.

— Дозвольте мне, Матвей Иванович, — подал голос хорунжий Авдотьев. Он все время находился рядом с Платовым.

— Фрол? — удивленно взглянул на него Ларионов. — Пробьешься ли?

— Попытаюсь. Двум смертям не бывать, одной не миновать.

— Одному нельзя. Возьми напарника, Фрол Авдеич.

— Это можно. — Хорунжий обернулся. — Антон! Хроменков! Ко мне!

— Ну, коль решился, Фрол, тогда слушай. — Платов неторопливо объяснил, как вырваться из кольца и избавиться от преследователей. — В сшибку с турком не вступай! Главное — добраться до своих. Действуй по обстоятельствам.

Они крепко, по-мужски, обнялись.

— Не поминай лихом, Матвей Иванович. Если что было не так…

— Будя тебе, будя, — не дал тот досказать. — Скачи, Фрол, да быстрей возвращайся, с подмогой приходи!

Хорунжий и казак незаметно отогнали своих коней к речке. Там, скрываясь за высоким берегом, проехали с полверсты. Казалось, уже миновала опасность, но их заметили. Десятка два всадников бросились на перехват. Началась бешеная скачка.

Вначале хорунжий и казак скакали рядом, но постепенно рыжий конь Фрола стал отставать. Всадник бил его, подгонял, однако угнаться за коньком казака тот не мог.

— Гони, Фрол! Гони! — кричал казак, оглядываясь из-под локтя на начальника.

Турки постепенно приближались. Это понял и сам Фрол. Придержав коня, он крикнул казаку:

— Скачи, Антон! Проща-ай! Я прикрою!

Поворотив коня, он вырвал из ножен саблю и бросился на ближайшего турка.

Между тем атаки на вагенбург все продолжались. Появились раненые, убитые. Хорошо, что вблизи находилась речка и можно было утолить жажду и поить лошадей.

Матвей переходил от одного укрытия к другому, подбадривал казаков не только словом, но и делом. Стрелял из пистолета, а потом ему доставили лук со стрелами, и он пустил его в ход.

— Мы неделю продержимся, не то что день! — слышался его уверенный голос. — Харч есть, вода поблизости, и корма коням тоже в избытке. А уж о зарядах мушкетных и говорить нечего…

От пушкарей Платов потребовал, чтобы палили не «в белый свет, как в копейку», а по самым опасным местам. Те навели пушку в стоящего поодаль хана и вторым выстрелом едва не угодили в его белого коня. Хана не уложили, а свиту янычар разметали.

К вечеру, после седьмой атаки, в боевом строю неприятеля казаки заметили замешательство. Часть сил повернула назад, а те, что стреляли по вагенбургу, отхлынули. Ускакал и хан. Потом послышалась отдаленная стрельба.

— Наши! — крикнул кто-то. — Наши! Подмога подоспела!

— По коням! — дал команду Платов. — За мной! Вырвавшись из вагенбурга, казачья лава накатилась на неприятельское войско. Вслед за платовским полком устремился полк Ларионова. Теснимые с двух сторон казаками и подоспевшей помощью, турки в панике бросились бежать…

Один из посланных за подмогой казаков сумел доскакать до станицы, где находился гусарский полк Бухвостова и казачий полк Уварова. Была сыграна тревога, и гусары бросились на помощь товарищам.

В тот памятный день 3 апреля 1774 года казаки не только выстояли, но и нанесли большие потери турецкому отряду. Это сражение у речки Калалах, что впадает в степной Егорлык, было для молодого командира памятным: здесь он уверовал в свои силы, стойкость и мужество казаков.

Через два дня полковник Бухвостов доносил: «Войска Донского начальник Платов, будучи в осаде от неприятеля, оказался неустрашимым, ободрял своих подчиненных, почти в отчаяние приходивших, и удерживал их в слабом своем укреплении до моего к ним прибытия; полковник Ларионов следовал примеру храбрости».

Когда доставили порубанное ятаганами тело хорунжего, Платов склонился над ним.

— Ты сохранил, Фрол Авдеич, честь и славу Войска Донского. Хотя и постигла тебя смерть, но ты победил ее своим бесстрашием.

Казака похоронили с почестью на голом, обдуваемом ветром взлобке.

После той битвы о Платове говорили как о бесстрашном и везучем начальнике, да к тому же еще и молодом годами…

Что же помогло тогда устоять против многократно превосходящего врага? — размышлял Платов. — Конечно же, и прежде всего выучка казаков. Не зря учил и требовал от каждого умения владеть оружием: ловко действовать пикой да клинком, без промаха стрелять. И все? Нет, еще помогло крепкое товарищество. Каждый знал того, кто дрался рядом; большинство из одних станиц, вместе росли, дружили. Служба еще более сплотила. Что ни говори, а войсковое товарищество — великая сила.

И еще был уверен, что если б он, командир Платов, не проявил твердости духа, не миновать бы всем турецкого плена. Уверенность в победе терять нельзя, в каком бы трудном положении ни оказался.