Атаман Платов

На помощь Грузии

В полдень двадцать седьмого февраля 1796 года в слободу Заречную, где расположился на переходе Чугуевский казачий полк генерал-майора Платова, прискакал вестовой из крепости. У хаты полкового командира казак соскочил с коня и, расправив ремнем складки шинели, толкнул дверь.

Генерал сидел за столом, листал расходные ведомости по котловому довольствию да фуражу. Лицо взялось краснотой, на лбу с глубокими залысинами залегли складки. Увидев казака, оторвался от бумаг, недовольно спросил:

— Что надобно?

— Господин комендант крепости ждет вас до себя. Повелел сказать, что дело важное, просил поспешить.

— Хорошо, поезжай! — Платов сложил бумаги. — Эй, Антон! Седлай коней!

— Слушаюсь! — донеслось из соседней комнаты. Выехав из слободы, что находилась за старой таможней.

Матвей Иванович и сопровождающий его верховой перебрались по льду через неширокую Темерничку и поскакали к теснившимся на пологом скате домишкам. Это было воинское поселение отставных солдат пехотного полка. Полк располагался неподалеку. Его солдаты носили долгополые куртки-доломаны с блестящими пуговицами и цыфровкой — узорчатой обшивкой золоченым снуром, потому селение и называли Доломановскнм. Дома в нем стояли скученно, однако в равнении, образуя неширокие улочки.

Миновав поселение и небольшое поле, всадники въехали еще в одно поселение, Форштадт. Оно ничем не отличалось от первого, но в нем жили отставные служивые из гарнизона крепости.

За последние годы к Дону потянулись торговцы, купцы, ремесленники и прочий люд, и поселения стали расти, как на дрожжах. Форштадт наверняка бы подступил к самой крепости, если б не строгий приказ, запрещавший строительство вблизи крепостных стен.

День был хмурым, ветреным, тяжелые облака нависли, обещая близкий снегопад. А снегу и без того было вдосталь. Сбоку дороги сугробы лежали саженной толщей. На грязном с желтизной от конской мочи и навоза снегу тянулись глубокие колеи, оставленные крестьянскими санями.

Крепость Дмитрия Ростовского располагалась на пологом, обращенном к Дону склоне. Начали ее строить четверть века назад. Прежде насыпали широкий вал, в изломах вала возвели редуты, в амбразуры выставили стволы пушек. Редутов было десять, каждый имел свое название: Донской и Александра Невского, Петра и Екатерины. Еще два полевых редута — Темерницкий и Аксайский — прикрывали подступы к главному крепостному бастиону со стороны Дона. Там же находились реданы — полубастионы — и позиции орудийных батарей. Они тоже нацелены на реку. Вдоль крепостных стен тянулся глубокий ров, а перед ним простиралось ровное поле — гласис, — простреливаемое из крепости ружьями и фузеями пространство.

Дорога, по которой ехал Платов, вела к большим с аркой Архангельским воротам, которые находились между Троицким и святой Анны редутами.

— Стой! Кто таковские? — выскочил из полосатой будки задремавший было стражник.

— Вот объезжу плетью, чтоб справно нес службу! — пригрозил генерал. — Поднимай дрючину! Живо!

— Виноват! — солдат поспешно поднял полосатый шлагбаум, застыл в стойке, пропуская грозного начальника.

Крепость застроена одноэтажными кирпичными домами, преимущественно воинскими строениями. Большинство из них — казармы, цехгаузы, конюшни. Но кроме них, было с десяток лавок, кузницы, два питейных дома. Неподалеку находился щедрый источник, и предприимчивые людишки настроили около десятка небольших, с парилками, бань, в которых еженедельно служивые крепостного гарнизона мыли грешные свои телеса.

Строения располагались в строгом порядке, прямые неширокие улочки пересекали одна другую, образуя небольшие кварталы.

В центре крепости возвышалась церковь. Еще одна, похожая на часовенку, стояла в некотором отдалении от площади и вблизи комендантского дома. Ее построили более десяти лет назад по приказу жившего в крепости командира Кубанского корпуса набожного генерал-поручика Суворова. Он любил молиться в одиночку. Ее потому и назвали суворовской.

На крепостной площади солдаты под команду голосистых унтеров маршировали в шеренгах, другие учились ружейным приемам.

— Ать-два! Ать-два! — доносились их голоса. — На плечо-о!.. На руку-у!..

Навстречу всадникам шел строй солдат. У каждого белел под рукой бельевой сверток. Шли после помывки и парки. Генерал притер коня к стене, пропуская строй.

Комендант Скоморохов встретил Матвея Ивановича как доброго знакомого. Усадил на кушетку, сам сел рядом.

— Собирайся, Матвей Иванович, за Кубань, на Терек-реку. Вот седни рескрипт получил, — показал письмо.

На белом конверте пришлепаны сургучные пятаки с застывшими оттисками гербовой печати. Надев в тонкой оправе очки, комендант извлек из конверта лист с золотым гербом.

— Повеление самой императрицы-матушки. Тебя касаемо. Повертай к Кизляру-крепости. Предписано тебе сделать необходимые дела — и в путь-дорогу. Вот читаю…

Платов выслушал коменданта.

— К апрелю быть в Кизляре? Поспеть к сроку никак не смогу. Нужен полк, а у меня от него остатки. А чтобы скомплектовать, да обучить неучей, нужно время.

— В дороге обучишь.

— А хоть и в дороге! Все едино время требуется, да и путь немалый предстоит. Людей-то из Чугуева должен взять.

Скоморохов промолчал, развел руками.

— Возможно, пополнишься здесь, на Дону. Наказному атаману Иловайскому сделано предписание. Он знает, как поступить.

— А коней, справу казакам, кормовые деньги кто даст?

— Обо всем этом решай с атаманом. Он должен обдумать. Мое дело, Матвей Иванович, предупредить тебя, да проследить, чтоб в путь отбыл. Таганрогский полк драгун ноне вышел. Полковник Вельяминов его ведет.

— Каким путем следует?

— Двинул на Кубань, а у Моздокской крепости повернет на восход и вдоль Терека пустится. Так и выйдет к Кизляру.

— Я пойду через Астрахань.

— Решай сам, — уклонился от определенности Скоморохов.

— А какое предстоит дело? В рескрипте ведь не сказано.

Комендант снял очки, протер их тряпицей.

— Точно сказать не могу, но будто бы с персиянами у нас что-то вышло неладное. Минувшей осенью они набег на Грузию учинили, в Тифлисе резня была страшная.

— Это мне ведомо. Кто ж об этом не знает!

— Так вот царь ихний Ираклий запросил у нашей матушки-императрицы заступничества. Она и повелела идти походом на Персию.

— На Персию? — переспросил Матвей Иванович. — Против скопца ихнего Ага-Мохамеда?

Он знал, что между Россией и Персией были не очень добрые отношения, что персидский правитель зарился не только на Грузию, которую осенью растерзал, но и точил зубы на другие кавказские ханства и княжества, включая даже Дагестан. Однако не допускал мысли, что Россия пойдет войной против Персии. Но, видать, допекло.

— Не легок тот будет поход. — Комендант прошелся по комнате. — Ежели берегом Каспия пойдете, уткнетесь в крепость дербентскую. Она не то что наша, ростовская.

— Дербента, конечно, не миновать, — согласился Матвей Иванович.

О дербентской крепости он слышал не однажды. Построенная в незапамятные времена, она не раз преграждала путь войскам. И тем, которые шли на юг, и тем, что шли в обратном направлении.

— В ней, сказывают, стены из гранита да пятисаженные. Пушкой не пробьешь, — продолжал высказываться комендант.

— Так той крепости сколько лет! Возводил, сказывали, сам Александр Македонский. Это ж сколько веков назад! Не напрасно назвали Железными Воротами! Но одолеем.

— Одолеть, конечно, одолеем. Сумнения быть не может. Крепость ту еще Петр Великий брал. Это, почитай, семь десятков лет прошло с той поры. А ноне наше войско не слабже. Одолеем, — согласился комендант и сел к столу, в деревянное резное кресло.

— А кто сие дело возглавляет? Кто войска наши поведет? — посмотрел Платов на коменданта.

— Краем уха слышал, будто бы сам Александр Васильевич.

— Суворов?

— Он самый.

— Стало быть, поход серьезный.

— А я о чем говорю? Потому-то мой тебе совет, душа Матвей Иванович: поспешай в делах. Не засиживайся ни в Чугуеве своем, ни в родном Черкасске, служба превыше всего.

Этой встрече двух генералов в крепости Дмитрия Ростовского предшествовали немаловажные события, на Кавказе. В августе, собрав восьмидесятитысячную армию, персидский владыка Ага-Мохамед вторгся в пределы закавказских княжеств. Предводительствуемые Ага-Мохамедом главные силы устремились к Карабахскому ханству и осадили столицу Шушу. Однако взять ее не смогли. Защитники отразили все атаки и нанесли врагу немалый урон.

Тогда Ага-Мохамед пошел на Тифлис.

Не в состоянии противостоять грозному Ага-Мохамеду, грузинский царь Ираклий обратился за помощью к Екатерине. Он понимал, какую опасность представляет персидский владыка, войска которого накатывались грозной волной.

Растрепав наспех сколоченные и малочисленные отряды Ираклия, войска Ага-Мохамеда 11 сентября 1795 года ворвались в Тифлис. Город пылал, над домами клубился черный дым, трещали пожираемые огнем строения, со всех сторон неслись истошные крики истязаемых женщин и детей. Убивали там, где заставали. Многих согнали к Куре и вершили расправу у бешеного потока, сбрасывая в него жертвы. По реке плыли трупы, вода обагрилась.

За восемь дней Тифлис превратился в руины и пепел. По некогда оживленным улицам теперь бродили голодные животные. Оставшихся в живых двадцать две тысячи жителей, в основном женщин и детей, персы погнали в рабство. Совершив свое черное дело, враг ушел к Шуше, чтобы разделаться и с ней. Екатерина повелела предпринять против Ага-Мохамеда военный поход.

Весной 1796 года захолустье Кизлярское вдруг ожило. Здесь формировалась экспедиционная армия. Ее основу составлял двенадцатитысячный Каспийский корпус, которому предстоял путь приморской дорогой. В корпусе находились и казачьи полки, возглавить которые должен был Матвей Иванович Платов.

Как ни спешил атаман со своим Чугуевским полком, однако ко времени выступления не поспел. Когда в конце апреля прибыл в Кизляр, корпус подходил уже к Дербенту.

В крепости находился генерал-поручик Гудович, который формировал здесь другой корпус, Кавказский, составлявший второй эшелон экспедиционного войска.

Последние годы генерал Гудович провел на Кавказе, хорошо знал обстановку и нравы горцев, умело проводил политику Петербурга. Это был незаурядный человек: в молодости учился в двух университетах — Кенигсбергском и Аейпцигском, участвовал во многих больших сражениях и по праву надеялся, что государыня императрица доверит ему командование экспедиционным войском.

Плотный, коренастый, сурового вида Гудович, несмотря на то, что знал Платова, принял его подчеркнуто сухо.

— Давно пора вам быть при корпусе. Граф Зубов не единожды справлялся о вас. Требовал скорейшего прибытия.

Матвей Иванович не стал объяснять, чем вызвана задержка.

— Здесь сделайте небольшую передышку и направляйтесь к Дербенту, — продолжал Гудович. — Должны попасть к его штурму. Там, под городом, уже давно стоит отряд генерала Савельева. Маршрут ваш таков: через Тарки проследуйте к Буйнаку, а оттуда к Дербенту. В Тарках непременно навестите шемхала Бамата. Этикет воинский обязывает.

Матвей Иванович слышал об этом влиятельном в Дагестане лице еще лет десять назад, когда ходил с полком Кубанского корпуса. Тогда мудрый горец, узнав о подписании Георгиевского договора России с Грузией, по примеру Ираклия II изъявил просьбу принять его ханство под высокий протекторат России. Просьбу удовлетворили, и вскоре состоялась торжественная церемония. Она происходила в Екатеринограде — месте пребывания кавказского наместника Павла Сергеевича Потемкина.

А Гудович между тем продолжал говорить Платову:

— Объясните казакам и господам командирам, что пришли вы в этот край, чтоб наказать деспота персидского Ага-Мохамеда за его злодеяния в Грузии. Помните, что народ Дагестана, за некоторым исключением, нам дружелюбен. Разъясните, что Россия отнюдь не намерена воевать с народом Дагестана, что мы пальцы одной руки, так сказать.

В Кизляре к Платову заявился полковник: черный, как жук, лет сорока пяти. В предписании указано, что полковник, князь Багратион Кирилл Александрович определяется в регулярный казачий Чугуевский полк.

— Это хорошо, что мы будем служить вместе, — сказал как старому знакомому Матвей Иванович.

Полковник рассказал о своей службе, начатой в семнадцать лет вахмистром в карабинерском полку. Не забыл упомянуть и то, что сам он родом из Грузии, а его отец грузинский царевич.

«Вот еще…» — с неудовольствием отметил про себя Платов. Но сказал другое:

— Для меня в службе все равны, что царевич, что простой казак. Так что загодя, Кирилл Александрович, о том предупреждаю. Спрос один, равный. Воинская служба, что мать родная: она превыше всего, и сама же всех любит, и со всех спрашивает.

Через три дня полк Платова подошел к Таркам. Накануне генерал приказал казакам почиститься, привести в порядок одежду, снаряжение, конскую сбрую. Перед началом пути осмотрел сотни, строго предупредив о соблюдении порядка. Сам верхом, в парадном мундире ехал в голове вытянувшейся колонны.

Город Тарки располагался на склоне большой горы, подножие которой сползало к морю. Дорога пролегала через город. Обычно пыльная, теперь после прошедшего ночью дождя она блестела лужами, и под копытами сочно чавкала грязь. Воздух был по-весеннему свежим и теплым.

По сторонам дороги толпились люди: мужчины, старики, дети, поодаль стояли облаченные в черное женщины. Не скрывая любопытства, все смотрели на незнакомое в этом краю казачье воинство.

На городской площади от толпы отделились несколько всадников. Впереди на сером, в яблоках, коне гордо восседал горец с седой бородой.

— Это — шемхал Тарковский, — предупредил Матвея Ивановича проводник из местных, выполнявший одновременно и роль переводчика, драгомана. — Его имя Бамат.

Матвей Иванович подъехал к старику и, отдав честь, представился.

Старик ответил поклоном, с достоинством заговорил.

— Он, шемхал Тарковский, рад приветствовать в своем владении доблестные русские войска и был бы счастлив видеть генерала гостем своего дома.

Платов чувственно приложил руку к груди.

Вечером генерал в сопровождении нескольких офицеров и драгомана направился в дом шемхала. Они долго ехали по улочкам с глухими стенами домов и каменными заборами, поднимаясь по склону Тарковской горы. Улицы там были узки, встречные всадники, завидя их с перекрестков, останавливались, чтобы уступить дорогу.

Наконец кавалькада добралась до нависшей каменной стены, у которой прилепился большой двухэтажный дом.

— Вот мы и у шемхала, — сказал проводник, останавливая лошадь у ворот с массивными башнями по бокам. Между башнями над воротами находилось каменное помещение с узкими бойницами вместо окон.

Матвей Иванович оглянулся. Внизу лежал весь город: плоские крыши домов казались беспорядочно уложенными плитами, сходящими вниз ступеньками.

Через ворота они вступили во двор, где в окружении свиты стоял Бамат.

— А вот это, — картинно протянул он руку в сторону колодца под крышей, — памятная для всех необыкновенность. Испейте, пожалуйста.

Нукер быстро выбрал веревку, ловко подхватил наполненное доверху ведро и, зачерпнув из него железным ковшом, поднес Матвею Ивановичу.

Разгоряченный дневной жарой, Платов с удовольствием выпил холодную до ломоты зубов воду.

— Хороша, благодарствую, — обтер он усы.

— Нет-нет, совсем не в этом ее необыкновенность! — с достоинством горца произнес шемхал. — Из этого колодца, вот этим самым ковшом пил воду сам российский император Петр Великий. Ковш для меня дороже скакуна.

Он бережно вытер посудину и передал слуге.

В большом, украшенном коврами помещении шемхал усадил генерала на почетное место. Засучив широкие рукава чекменя, принял поднесенную на серебряном блюде надрубленную баранью голову и, разломив ее, протянул половину гостю:

— Хозяин счастлив разделить с гостем лучший кусок угощения.

Было много тостов, в которых хозяин и сидевшие за столом заверяли генерала о своей верности русской императрице и готовности с оружием выступить против персидского завоевателя…

А на следующий день отряд проходил через селение Буйнаки, и русские офицеры были гостями сына Бамата, Мехтия, горячего, полного энергии и сил человека лет тридцати.

— Только скажите, и народ наш выступит вместе с вами против Ага-Мохамеда, — возбужденно говорил он, провожая русских гостей.

— Спасибо, мы сами справимся.

— Почему сами? Наши джигиты готовы идти с вами.

— Сколько же таких? — полюбопытствовал Матвей Иванович.

— Три сотни, — отвечал в запальчивости Мехтий. — Впрочем, нет: пойдет четыре сотни джигитов. Завтра же выступим!

— Хорошо, Мехтий. Об этом доложу графу Зубову. Как он решит, так и будет.

На следующее утро казаки продолжали путь.

Оставив полк на своего помощника Кирилла Багратиона, Платов поспешил к главнокомандующему, чтобы доложить о прибытии. Большой цветастый шатер, где размещался Валериан Зубов, был виден издалека. Он стоял на небольшой возвышенности в окружении многочисленных кибиток и палаток. У полосатых грибков маячили солдаты охранения. А поодаль в строгом равнении развернули жерла стволов в сторону Дербента четыре пушки, а еще две глядели на горы.

Проходя мимо одной кибитки, Матвей Иванович увидел высокого, под стать ему самому генерала. Холодные серые глаза, несколько великоватый нос, на щеке большая родинка. Слепила белизной накрахмаленная рубаха с кокетливыми рюшками, играли искрами перстни на руках.

— Честь имею! Генерал Платов, — представился он незнакомцу.

— Вы — Платов? Я так и подумал, — отвечал тот, рассматривая атамана с нескрываемым любопытством. — Я есть генераль Беннигсен. Барон. Командир бригады кавалерии.

О Беннигсене Матвей Иванович слышал раньше. Отзывались о нем недобро: иностранец из Ганновера, прибыл в Россию, где поступил на службу в армию с присуждением ему чина премьер-майора. Через девять лет стал полковником, а потом и генерал-майором. Его боялись. Он ловко убирал с дороги тех, кто мешал. — Склочный и дрянной человек, — говорили о нем. Одним словом, немец.

— Моя бригада, генераль, расположена впереди, а кибитка рядом. Прошу пожаловать, — с холодной улыбкой предложил Беннигсен.

— Как-нибудь в другой раз. Должен представиться главнокомандующему.

У шатра, словно из-под земли вырос дежурный офицер, щелкнул каблуками. Услышав фамилию Платова, уважительно произнес:

— Дозвольте доложить о вашем прибытии дежурному генералу.

— Какого он чина и чем командует? — поинтересовался Платов.

— Граф Апраксин — бригадир, командир бригады кавалерии. Только он часто находится при главнокомандующем, дежурным генералом.

Толстый, оплывший жиром Апраксин встретил его официально.

— Главнокомандующий занят, — ответил он начальственно.

За занавесью слышались голоса: один молодой, уверенный, второй — сдержанно немногословный, с легким кавказским акцентом. Потом голоса стихли, послышалось повелительное:

— Платов пусть войдет!

Валериан Зубов сидел за столом, лицо его пылало. Пред ним стоял генерал Цицианов.

— Подожди! — остановил Зубов жестом начавшего было рапортовать Матвея Ивановича и перевел взгляд на чернявого, с тонкими чертами лица Цицианова. — Кончим, князь, наш разговор. Вы порицаете действия Гудовича. Так вот, у вас есть возможность исправить его ошибки. Он освобождается от должности, убывает в Петербург, а вы заступаете на его место.

— Как это понимать? Мне принять в Кизляре начальство над батальонами? Но я же ваш помощник по всем войскам…

— Вот потому-то и поезжайте! Осуждать легко, помочь на деле — трудно.

Цицианов едва сдерживал себя, на лице обозначились те черты, которые выдают характер человека умного, но вместе с тем самолюбивого и властного.

— Хорошо! Я подчиняюсь приказу… — Цицианов хотел что-то еще добавить, но смолчал, круто повернулся и направился к выходу.

Воцарилась неловкая тишина. «Молод и крут», — отметил про себя Матвей Иванович. Он встречал Зубова еще пять лет назад перед штурмом Измаила. Тот числился при свите всемогущего фаворита императрицы Григория Потемкина. Красивый внешностью, румянощекий, Зубов отличался в свите от остальных офицеров. О нем говорили, что гуляка, любит волочиться за юбкой и не очень при этом разборчив. В штурме Измаила Валериан, однако ж, отличился. Командуя ротой, атаковал неприятельскую батарею и открыл огонь из орудий по туркам. В Польше ему ядром оторвало ногу.

Опершись руками о стол, Зубов поднялся, скрипнув протезом. Он вглядывался в казачьего атамана.

— С замыслом кампании знакомы?

— Лишь в общих чертах.

— Тогда Апраксин ознакомит. Эй, граф, загляни-ка!

Апраксин разложил на столе карту и заученно стал объяснять план похода. План, в сравнении с тем, который предлагал Екатерине Платон Зубов, изменился существенным образом. В нем не участвовала армия, которая должна была идти к проливам через Валахию и Молдавию. И корабли с матушкой во главе не должны были плыть через Черное море. Каспийский же корпус должен был защитить Грузию от нападения персидского владыки и внушить султану турецкому уважение к заключенному союзу Россией с Грузией и другими Закавказскими княжествами и ханствами.

Зубов ходил подле, кивал головой, соглашаясь с тем, что излагал дежурный генерал. Изредка поскрипывал протез. Его изготовили английские мастера с таким искусством, что молодой генерал умудрялся лихо вскакивать на коня, не уступая в умелости заправскому кавалеристу. Кроме кавалерийских бригад Беннигсена и Апраксина под началом Зубова имелись еще две пехотные бригады генерал-майоров Булгакова и Римского-Корсакова. Всего же в корпусе было почти двенадцать с половиной тысяч человек при двадцати одном орудии.

— Бригада генерала Булгакова сейчас где-то за Дербентом. Граф приказал ей занять позицию с южной стороны, чтобы отрезать город от возможных происков Ага-Мохамеда. С Булгаковым ушли и два казацких полка Хоперский и Терский, — пояснил Апраксин. — Хоперским командует Баранов. Он до вас командовал всеми казаками.

— Гаврила Петрович, — уточнил Платов имя Баранова. — Как он справлялся?

— Кто? Баранов? А что ему справляться, подполковнику.

— Баранов, я вам скажу, храбрейший человек. — И не без умысла добавил: — И ни одного ордена.

Апраксин вспыхнул, промолчал: на его мундире их было целых четыре. И никто не знал, за какие дела он получил награды.

Вечером Зубов устроил торжественный ужин. Сам он восседал на почетном месте. По обе стороны от него устроились его помощники: Цицианов, Беннигсен, Римский-Корсаков, Апраксин, глава походной канцелярии сухой и по виду желчный полковник.

Платов, оттесненный подалее, оказался напротив пожилого и на вид мужиковатого генерала Савельева. Матвей Иванович испытывал тягость. Что греха таить! Он и сам любил посидеть за кружкой вина в компании сподвижников, предаться воспоминаниям, пуститься в долгий разговор. Но те застолья никак не походили на эту картинную торжественность, где витал дух столичной парадности, лести и угодничества.

Матвей Иванович пил терпкое, с легкой горчинкой кизлярское вино и незаметно изучал генералов и офицеров, с которыми его свела судьба. Все они с подобострастием смотрели на Зубова, внимали каждому его слову, беспрестанно восхваляли его доблести.

Намного старший по годам Беннигсен робел перед главнокомандующим как школяр. И лысый, состарившийся на службе Римский-Корсаков заискивал. Напыщенно держался Апраксин, которого Зубов признавал за друга.

Стесненно и непривычно чувствовал себя Савельев. Выходец, как и Платов, из казаков, он, командуя казачьим полком, почти тридцать лет провел на боевой терской линии. Сейчас его отряд находился под Дербентом. Сюда же он прибыл по вызову главнокомандующего и угодил на торжество.

От выпитого вина лицо Валериана Зубова пышело жаром, лихорадочно горели глаза. Лившаяся сладкой патокой лесть кружила голову, и он начинал верить в несуществующие добродетели, которыми наделяли его в тостах. Впрочем, первый тост он произнес за здоровье матушки-императрицы, а потом уже все стали говорить о нем.

Но вот, неловко качнувшись, Зубов поднялся:

— Господа! Должен сообщить вам приятную новость: сегодня со своим донским полком прибыл генерал Платов. О нем, конечно, все слышали. Человек он не только красив лицом и душой, но и отменной храбрости. Нам вместе довелось штурмовать турецкую крепость Измаил. Тогда бригадир Платов командовал колонной. Сам Суворов отметил его отвагу. — Зубов сделал паузу, приосанился и проникновенным голосом продолжил: — Перед отъездом из Петербурга мне посчастливилось быть принятым государыней императрицей. В ряду тех лучших генералов, которые сидят здесь за столом, она назвала казацкого вождя. Теперь он с нами. Надеюсь, что генерал и на сей раз отличится и будет отмечен не Суворовым, а мной.

И Зубов лихо выпил содержимое бокала.

С началом тоста Матвей Иванович встал. От него не ускользнуло, как при упоминании его имени дрогнули в ухмылке тонкие губы Беннигсена, как полковник — глава канцелярии — бросил короткий, полный удивления взгляд Апраксину.

— А что скажет в ответ наш атаман? — подал голос Римский-Корсаков.

Матвей Иванович откашлялся:

— Благодарствую за теплый прием сынов тихого Дона в славную семью корпуса. Каждый казак в бою, я вам скажу, сражается не за страх, а за совесть. И на сей раз мы будем действовать против врагов России с прежней лихостью. А о крепости Дербентской скажу, что не было и нет еще крепостей, которых бы русский солдат не одолел. Одолеем и сию…

Набравшись решимости, поднялся охмелевший полковник, но Зубов хлопнул по столу ладонью:

— Хочу спросить тебя, полковник, как выполнен мой приказ относительно батареи Ермолова? Где она ныне?

— Я вам докладывал, что… — вступился было Апраксин, но Зубов не дал говорить.

— Не тебя, бригадир, спрашиваю! Хочу слышать, что ответит полковник?

Полковник напустил важность.

— Батарея завтра к утру должна быть на месте. На этот счет даны указания…

— Не указания нужны, а батарея, полковник! — прервал его Зубов.

Но тут с озабоченным видом возвратился ранее вызванный офицером Савельев.

— Ваше превосходительство, приехали от Дербента, с ними артиллерийский офицер.

— Какой офицер? — вскинул голову Зубов.

— Артиллерийский офицер, командир батареи Ермолов.

— Ермолов? Где же он? Зови сюда!

Крупного сложения офицер, твердо ступая, подошел к столу. Лицо у него не совсем привлекательное: расплющенный нос, узкие глаза, толстые губы.

— Разрешите доложить: орудия к боевой позиции подтянуты. Требуются заряды. Те, что имели — полностью расходованы.

— Всем вина! — скомандовал Зубов. — Пьем за успех штурма! За артиллеристов! За командира центральной брешь-батареи отважного Ермолова! Виват!

Через день Матвей Иванович выехал к Дербенту.

Дербент

Поблизости от Дербента стоял отряд Савельева, в котором, кроме трех пехотных батальонов да трех сотен местных джигитов-добровольцев, находилось восемь казачьих сотен. Собранные из разных полков, они представляли в отряде значительную силу.

Отряд Савельева к крепости вышел еще в феврале, первым из всего корпуса. В тот же день генерал послал двух всадников из местных джигитов с предложением дербентскому хану Ших-Али открыть ворота и впустить в город русский отряд.

Хан ответил отказом. Но писал: «Было время, когда я просил денег для найма войск против Ага-Мохамед-хана но я не знал тогда еще могущества персидского властителя, а теперь не решаюсь впустить в город столь малый отряд из опасения, что не только мои владения будут разорены персиянами, но и русский отряд может от них пострадать».

— Хитрая бестия! — злился Савельев. — Печется о нас, а на самом деле боится за свою шкуру. Ладно, не хочет добром, решим силой.

На следующий день едва пехотные роты направились к крепостным воротам, как из них вырвалась конница. С устрашающим криком, сверкая клинками, всадники неслись прямо на пехотинцев.

— К бою! К бою! — послышались команды. — Всем в каре! Первая шеренга, ружья вскинь!.. Целься!

Прогремел залп, несколько всадников упали, передние кони вздыбились, остальные замедлили бег.

— Вторая шеренга! Целься-я!

Вымуштрованные егеря действовали сноровисто. Ударил второй залп.

А следующие шеренги уже спешно надевали на стволы штуцеров штыки, готовясь вступить с неприятельской конницей в схватку.

Передние конники, понеся от ружейного огня потери, гарцевали перед шеренгами, не осмеливаясь врубиться в строй. А между тем из ворот выметнули новые конники, и, не зная обстановки, неслись вперед, тоже попадая под огонь пехоты.

Неизвестно, как долго бы это продолжалось, если б не казачья конница. Она поднялась из лощины и, обтекая на склоне егерский строй, неудержимой лавой понеслась к воротам.

В следующий миг две силы схлестнулись, началась беспощадная рубка. Хрипели и ржали лошади, звенела сталь, слышались отчаянные крики…

Так продолжалось совсем недолго. Потом казаки стали теснить джигитов хана; не выдержав, те начали медленно отступать, оставляя на поле порубленных.

Ворота захлопнулись, из амбразур и со стены зачастили выстрелы…

В темную ненастную ночь к Ших-Али прибыл гонец от ханбутая казикумыкского Сурхая.

— Я — уздень Сурхая, родом из того же аула, что и хан. Он повелел мне сказать, чтобы ты на Ага-Мохамеда не рассчитывал, скопец ушел из крепости Гянджи, и вместе с ним ушло из Муганской степи все его войско. Еще Сурхай предлагает тебе объединиться и уничтожить находящийся под Дербентом русский отряд. Хан готов выслать три тысячи всадников. Он торопит тебя с ответом, пока не подошел со своим войском Кызыл-Аяг. Тогда будет поздно.

— Какой Кызыл-Аяг?

— Разве ты не знаешь, что самый главный русский начальник хромой? У него нет ноги, ее оторвало ядром. Вместо нее приделана золотая. Потому он — Кызыл-Аяг…[8]

— Откуда известно, что нога у него золотая?

— Как, откуда? Не станет же такой богатый генерал пристегивать деревяшку! Непременно, золотая!

— Так Сурхай готов прислать джигитов?

— Зачем прислать? Он сам их поведет, чтобы напасть с тыла на Савелия-генерала. У того отряд — небольшой. С ним можно разделаться разом. Еще он просил, чтобы ты непременно послал письмо к султану турецкому, просил бы помощи, обещая взамен отдать ему город.

Ших-Али послал письмо. В нем он писал, что будет верным и неизменным слугой ясновеликого. Турецкий султан не удостоил его ответом. Зато привезли письмо от Ага-Мохамеда. Он приказывал Ших-Али не поддаваться никаким уговорам, не слушать русских и всеми силами сопротивляться. Однако в помощи войсками отказывал. Писал, что его воины и так чрезмерно утомлены походами и не смогут в полную мощь драться с русскими.

Умная сестра Ших-Али красавица Хараджи-Ханум увещевала брата:

— Твой перс, а с ним заодно и турок боится русских. Ты для них, что мышь для кошки: играют с тобой, пока не попал в когти. Самые надежные союзники — русские. Царь Ираклий, шемхал Тарковский, кади Табасаранский да и многие другие понимают, что русские всегда защитят и помогут в мирных делах. Персидский же сатрап принесет нам горе. То, что сделал он у себя в Персии, то он сделает и в Дербенте…

День выдался не по-весеннему холодный, ветреный, сеял дождь. Под ногами лошадей чавкала и скрежетала каменистой крошкой густая грязь. Справа в нависших тучах скрывался совсем близкий и невысокий хребет. Изрезанный балками склон порос лесом и кустарником. По склону белесыми космами ползли облака. Слева, вдали, лежало море. Оно угадывалось по долгой с желтизной береговой полосе, подвижными гребнями прибоя.

Кавалькада выбралась из лощины, и тут Матвей Иванович увидел венчавшую город крепость. Она располагалась на высоком холме, склоны которого круто обрывались в широкую с бурным потоком лощину. Даже издали сооружение казалось мощным и неприступным. В изломах зубчатой стены высились угловатые башни с узкими амбразурами. От крепости вниз по склону, до самого моря тянулась высокая стена. За ней, нависая одно над другим, теснились строения города с плоскими крышами, Отступив на четверть версты, параллельно первой шла вторая стена. Она ограждала город с противоположной, южной стороны. Были еще и поперечные стены, делившие город на три части. Нижняя стена отстояла от берега в трехстах саженях, и заключенное меж ней и морем пространство представляло пустошь. Вторая внутренняя стена отделяла от города крепость.

— Да-да, — покачал головой Матвей Иванович, разглядывая сооружения в подзорную трубу. — Да-а…

— От одного черкеса я слышал, что Дербент походит на упавшего навзничь человека, — пояснил Савельев, разворачивая план. — Ноги он опустил в море и откинул назад правую руку. Голова же его — цитадель или крепость, а туловище — сам город.

Матвей Иванович вгляделся в план и увидел «правую руку». Это была еще одна стена, уходившая от крепости в горы.

— И как далеко она поднимается? — поинтересовался он.

— Сказывают, на сорок верст. А в море стены продолжаются на версту.

— Дербент на пути войска, что валун на узкой дороге: ни перелезть через него, ни обойти, — пояснил один из казачьих командиров.

Перед крепостью стояли несколько башен. Едва всадники приблизились к одной, как над их головами защелкало, многократным эхом раскатились выстрелы.

— Господа! Господа! Всем вниз, подальше от греха, — распорядился Савельев.

Укрываясь в складках местности, они проехали по склону горы до самого моря. И на всем пути тянулась сложенная из камней, глухая, высокая стена.

Тем временем по горным дорогам и тропам в обход Дербента шел отряд генерала Булгакова. В нем два полка драгун — Астраханский и Таганрогский, два батальона гренадер Кавказского полка да две гренадерские роты из Владимирского мушкетерского и шесть орудий полевой артиллерии. Впереди следовали казачьи полки: Хоперский подполковника Баранова и Терский подполковника Палена-младшего. Напутствуя Булгакова, Зубов предупредил, чтоб 2 мая был на исходной позиции.

К вечеру 3 мая сотня хоперских казаков капитана Потапова вышла к Дербенту. Заметив их, из крепостных ворот вынеслись всадники, бросились на хоперцев. Началась рубка.

— Не отходи! Держись! — кричал капитан, заметив, как вдали развернулся в лаву полк, в голове которого несся подполковник Баранов.

Казаки врубились в гущу, стали теснить дружину Ших-Али, стараясь прорваться через ворота в город, но сделать это им не удалось. Однако теперь Дербент был блокирован с двух сторон…

Было то предрассветное время, когда на небе еще светились звезды, но тьма на востоке дрогнула, горизонт обозначился, и угадывалось наступление скорой зари.

Наскоро умывшись, Матвей Иванович спешно оделся и заторопился к коням. Был он в добром настроении, хотя и чувствовал затаившееся волнение. Такое всегда случалось с ним перед горячим делом. А сегодня предстоял нелегкий штурм Дербента, который в немалой мере повлияет на успех похода. Падет город — и к русской армии примкнут те ханы, которые еще чего-то выжидают. Если же город устоит, они выступят грозной силой как союзники Персии и Турции.

Сознавая это, Зубов торопил генералов со штурмом Дербента. 3 мая авангардный Воронежский полк из бригады Римского-Корсакова совместно с гребенскими и волжскими казаками пытался приблизиться к крепости. Но едва вышли из укрытия, как из лесной чащи, с недалеких скал и возведенной недавно дербентцами каменной башни ударили свинцом.

Лесных стрелков гренадеры, егеря да казаки отогнали, но попытка овладеть башней ни к чему не привела. Воронежцы и казаки понесли немалые потери — 25 убитых и в три раза более раненых. Пострадал и сам командир Воронежского гренадерского полка полковник Кравцов.

— Восьмого числа извольте башню сию взять! — повелел Римскому-Корсакову Зубов. — И вы, Платов, тоже за сие отвечаете…

В тот же день Матвей Иванович прибыл к гребенцам. Полк был выстроен, а его командир Чапсин по всей форме отдал рапорт.

Матвей Иванович неспешно проехал вдоль строя, вглядываясь в казаков. Видел: неудача дела отразилась на их духе.

— Хороший полк, — обернувшись к Чапсину, сказал он так, чтобы слышали казаки. Потом обратился к ним: — Вот что скажу вам, славные гребенцы. Когда я торопился сюда, к Дербенту, был очень рад, что нашим донским казакам придется сражаться бок о бок с гребенцами. Все ведь знают, что нет таких препятствий, какие бы вы не одолели. А вот сегодня засумневался в вашей ловкости. Неужто так и не одолеете ту поганую башню?

— Так ее ж пушка не берет! — подал кто-то из строя голос.

Чапсин вздернул бровь: какой ослушник осмелился прервать начальство?

— Так то ж пушка! — отвечал Матвей Иванович. — Она, может, и не возьмет. А казак завсегда осилит! Ту башню, я вам скажу, придется брать вам вместе с егерями да гренадерами. Нужна от вас сотня самых отважных и умелых, кто не побоится пойти на ту башню с одним штыком. Еще Суворов сказывал, что пуля-дура, а штык-молодец. Со штыком нужно взобраться по стене на башню, а потом уж через пролом в крыше ворваться внутрь. Есть ли среди вас охотники на такой риск?

— Есть! — ответил стоявший на правом фланге есаул и поднял руку.

— Командир сотни Зачетнов, — назвал фамилию есаула Чапсин.

— Вот, Зачетнов, твоя сотня и пойдет на ту башню… — Но ежели не справитесь…

— Справимся, ваше превосходительство! Непременно справимся!

Как только артиллерия начала палить по башне, казаки, используя лощинки и гребни, подобрались к подножию холма. Ротные колонны воронежцев расположились в укрытии, позади. Это был тот самый батальон Воронежского полка, который не смог взять башню в прошлый раз. Теперь его усилили гренадерами, и командир, еще не оправившийся от раны полковник Кравцов, поклялся сложить голову, но на этот раз препятствие одолеть.

Протрубил рожок, загремели барабаны, и ротные колонны пошли на приступ. По ним ударили из бойниц башни, из крепости. Засвистали пули.

— Вперед, ребята! — увлекая воронежцев, скомандовал полковник.

Но прежде чем егеря и гренадеры выбрались на холм, у подножия башни оказались казаки. Перед ними возвышалось высокое сооружение с выбитыми кое-где артиллерией камнями.

— Взбирайся на крышу! — командовал есаул Зачетнов.

Казаки Вилкин, Лукьянов, Бакалдин, сбросив сапоги, стали карабкаться вверх по стене. Заготовив железные штыри, каждый загонял их поглубже в щели и поднимался, как по ступенькам, к кровле. Рядом действовали воронежцы. Взобравшись на крышу, они проникли в верхний ярус и оттуда повели обстрел засевших в башне охотников. Те не выдержали, бросились к крепости…

Верный обещанию, Платов распорядился составить ордер с пожалованием семи старшинам Гребенского войска повышения в чинах: есаул Федор Зачетнов представлялся в капитаны, сотник Гавриил Тургенев в станичные атаманы; казакам Василию Вилкину, Василию Лукьянову, Герасиму Бакалдину испрашивался чин хорунжего, а Гавриил Ильин и Василий Мурзин были жалованы в станичные писаря.

Узнав об этом документе, командир Донского полка Машлыкин с обидой сказал:

— А что ж наши донцы? Так и останутся не отмечены?

— Подпишу и на них ордер, когда отличатся в деле. Перед отчизной да службой, полковник, все равны. А для меня что гребенской или моздокский казак, что родной и любезный сердцу донец…

Ордер составили, но Зубов не дал ему хода.

— От всех благих наград и обещаний низшим чинам смысл есть воздержаться. Надобно прежде, чтоб отмечен был генералитет.

Матвей Иванович не стал возражать: против воли начальства не пойдешь.

Так документ и пролежал в канцелярском сундучке три месяца. Только в сентябре Платов ввел его в силу, учинив под ордером свою роспись…

И вот штурм Дербента.

На холме в парадном мундире, при всех регалиях находился Зубов. Рядом с ним Апраксин. Он расхаживал, выпятив грудь с орденами. Не скрывал волнения Римский-Корсаков: его гренадерам и егерям предстояло первыми ворваться в город. Здесь же находился и генерал Савельев в затерханном мундире.

Беннигсен отсутствовал. Его бригада располагалась левей, примыкая флангом к морю, и он находился на своем наблюдательном пункте.

— Ну что, начнем? — ни к кому не обращаясь, сказал Зубов и, увидев в руках Платова табакерку, протянул к ней руку. — Дай-ка, Матвей Иванович.

Унизанные перстнями пальцы ухватили щепоть табаку. Смачно чихнув, командующий сказал уже повелительно:

— Апраксин! Пора палить! Давай команду пушкарям!

Бригадир взмахнул треуголкой, и тотчас в утренней тишине отчетливо послышалось:

— Зажечь запа-алы-ы!

Команда донеслась с того холма, где возвышалась та самая злополучная башня, которую два дня назад штурмовали. Теперь по обе стороны от нее стояли шесть орудий капитана Ермолова. Они нацелены на стену крепости. Это главная в предстоящем деле брешь-батарея, двенадцатифунтовые ядра которой должны разрушить стену, сделать в ней пролом.

Кроме батареи Ермолова в деле участвовали и другие орудия, стволы которых также нацелены на стену у ворот Джарчи-капи. Самих ворот не видно: искусным строителем крепости они построены так, что скрыты от глаз, их прикрывают массивные опоры. Видна лишь идущая от ворот дорога.

Раскалывая воздух, прогремел выстрел. С гвалтом поднялась над опушкой черная воронья стая. Гулкое эхо прокатилось по горам. Ядро угодило в гранитную стену, выбив сноп искр. Вспыхнуло сизоватое облачко.

— Бей всей мощью! — снова скомандовал Зубов, и Апраксин тут же передал команду на батареи.

Прислуга на позициях засуетилась, и расставленные веером орудия разом загрохотали, бомбардируя стену. Ядра сыпались как горох, били гранитные глыбы, но они выдерживали, и, казалось, никакая сила не могла сокрушить стену.

Крепость отвечала пушечной пальбой: ядра падали то с перелетом через орудийные позиции, то, не долетая, не причиняли вреда. И из ружей стреляли, но без меткости, потому что расстояние было предельное.

По городу вела огонь и батарея бригады Беннигсена, а с южной стороны орудия отряда Булгакова. Пушкари старались угодить в рощу Дубари, где находилась, как донесли лазутчики, палатка самого Ших-Али.

Он упорствовал. Казалось, отказы в помощи Ага-Мохамеда и турецкого султана должны были отрезвить, заставить начать с русскими переговоры, но упрямство оказалось сильней. Наконец, поддавшись уговорам сестры Хараджи-Ханум, в ночь на 10 мая Ших-Али направил к генералу Булгакову порученца.

Не смея принять самостоятельного решения, Булгаков передал сообщение Зубову. Тот распорядился с ханом не вступать ни в какие переговоры. Ему донесли, что население города ропщет против хана, требует, чтобы по примеру соседей он признал русскую «солнцешапочную царицу» и вручил бы «Кызыл-Аягу» — золотоногому генералу — ключи от города…

Бомбардировка стены длилась уже более трех часов. Ухали пушки, ядра рушили стену цитадели. Егеря, гренадеры и казаки лежали в укрытиях, ожидая команду на штурм.

Но вот дрогнула, не выдержав ударов, стена, обрушилась, в ней зияла огромная брешь.

— На шту-урм! Шту-урм! При-иго-то-овсь! — затрубил рожок, забили барабаны. — Егеря и казаки, впе-ре-ед!

Из укрытий рассыпным строем солдаты бежали к крепостной стене. Перевалив гребень, егеря-воронежцы вместе с рослыми гренадерами скатывались с крутого склона к бурлящему потоку. Правее их, возглавляемые есаулом Зачетновым, устремились к мосту казаки. Через мост пролегала дорога к воротам.

И тут над стеной в трех местах поднялись белые флаги.

— Сдаются, ваше сиятельство! Крепость сдается! — громче остальных закричал Апраксин, подбежав к Зубову.

— Играйте отбой! — взмахнул тот рукой.

— Наза-ад! Наза-ад! — послышались команды. — Отбой-ой! Штурм отмени-ить!..

Ударила дробь барабана. Ворвавшиеся через пролом в крепость солдаты в нерешительности остановились. Стрельба стихла…

Спустя немного, распахнулись огромные створки, и из ворот Джарчи-капи показалась процессия. Впереди, едва переставляя ноги, поддерживаемый двумя молодыми горцами, шел дряхлый старец с седой бородой. Большая белая чалма, казалось, придавила его своей тяжестью. За ним следовали зажиточные горожане, в черкесках и при оружии. Последним ехал на вороном жеребце Ших-Али. На его шее висела богато украшенная кривая сабля. Всегда горделиво уверенный в себе, теперь он сидел в седле с поникшей головой, не глядел по сторонам.

Процессия направлялась к холму, где стояли генералы.

— Ну вот, слава богу, все и обошлось, — хриплым голосом проговорил Римский-Корсаков и перекрестился.

— Давно б уж кончилось, будь Ших-Али благоразумен, — отозвался Платов.

— Да, кажется, он и сам жалует своей особой, — разглядывая в подзорную трубу, заметил Апраксин.

Зубов, не оглядываясь, произнес:

— Возьми его, Апраксин, на свою заботу. Помести в лагере под зоркой охраной. Чтоб ни один человек не мог без ведома к нему проникнуть.

Процессия выбралась на холм, и шедшего впереди старца подвели к Зубову. Шамкая, старик что-то стал тихо говорить.

Что он лопочет? — Зубов стоял в позе победителя.

— Он говорит, что все они пришли, чтобы приветствовать вас от всех жителей… И вручить от города и крепости Нарын-Кала ключи.

Позади старика один из горцев держал перед собой расшитую золотом подушку. На ней лежали схваченные кольцом два больших серебряных ключа.

Старик продолжал речь.

— Он говорит, что по воле аллаха ему во второй раз приходится вручать русским ключи.

— А когда же в первый раз? Кому вручал?

Толмач пояснил:

— Петру — государю Российскому. Было это давно, и он тогда был сильным и ловким джигитом…

Приняв ключи, Зубов передал их Апраксину. Ответил старцу, чтоб слышали все остальные:

— Вы наши союзники и друзья. Все подданные государыни-матушки, ее дети. И, как дети, будем жить в мире и согласии. Наш общий враг Ага-Мохамед персидский. Теперь русской армии открыт доступ в Закавказские края и пределы кровожадного скопца. Теперь открыт путь и к Тифлису, чтобы выполнить свой союзнический долг.

За Араксом

После двухнедельного пребывания у Дербента корпус продолжил поход. Накануне Зубов вызвал генералов, объявил диспозицию, Платова же предупредил:

— С вас, атаман, спрос за охранение войск на марше и ведение разведки. А посему быть самому впереди.

— Разумеется, — отвечал генерал.

Он привык находиться в походе в жарком месте: в авангарде, вступая первым в сражение с неприятелем, или в арьергарде, когда войска отходили и казаки прикрывали главные силы от вражеских наскоков.

— А предупреждаю потому, — продолжал граф, — что есть слухи, будто хан Бакинский, а с ним ханы Карабаха и Шемахи примкнули к Ага-Мохамеду. Сам в это я мало верю, но сие известие нельзя упускать из виду. У персианина войск немало, до сорока тысяч. Хотя он и отступил, но в любой час может совершить диверсию.

Матвей Иванович слушал главнокомандующего, кося глазом на лежащую пред ним карту. Видел, что угроза может возникнуть не только с фронта, но и справа, со стороны гор, где бродили многочисленные отряды Сурхая.

— И в сторону моря бди! — словно разгадав мысли Платова, продолжал Зубов. — Прежде всего, на Баку, а потом к местам причалов наших судов. Никак нельзя допустить, чтобы к ним проник неприятель.

Задача на авангард выпадала немалая, если учесть небольшие его силы: свой легкоконный Чугуевский полк, Хоперский, Волжский, Терско-семейный, Гребенской и еще легион казачьей команды из Моздока. Всего пять полков, а в каждом три с небольшим сотни. В дополнение на следующий день подошел еще один полк, донского полковника Орлова.

24 мая, опережая главные силы, авангард начал поход. За ним запылила пехота, загромыхали орудия, заскрипели повозки обоза.

Через неделю полки авангарда достигли Самура. В горах началось таяние снегов, шли сильные дожди, река взбухла, превратилась в ревущий поток. В мутной воде крутило камни, неслись вырванные с корнями деревья. Противоположный берег скрывался в тумане.

Кони, вздрагивая и фыркая, с опаской подступили к реке.

— Ну, с богом, — перекрестился урядник, старший дозора и направил коня в поток.

Упираясь концом пики в дно реки, казак помогал лошади справиться с течением. За ним последовали и остальные. Вода била в грудь, в бока лошади, и она едва удерживалась на ногах. Казалось, еще секунда, и животное не выдержит напора, поток собьет и затянет в бешеную круговерть.

Сотня за сотней преодолели полки преграду и ускакали вперед.

19 июня авангард Платова вышел в Курт-Балаку. А утром ему донесли, что накануне Ших-Али бежал из лагеря и ночью был в Кубе. Захватив мать и жену, ушел в горы.

— А что же Серебряков? Как же он допустил такое? Сей момент его ко мне! — вознегодовал Платов.

Майор Серебряков из Чугуевского казачьего полка возглавлял команду при главном лагере. Под его началом находились две сотни наиболее опытных донских казаков. Прибыл он к Платову с осознанием вины.

— Ты что же, господин майор, допустил такое? Выходит, Шах-Али обкрутил твою охрану! Или казаки неисправно несли службу?

— В сем позоре нет их вины.

— А кто же повинен?

— Дозвольте прежде доложить все как было.

— Докладывай, послушаю.

Пленив Ших-Али, генерал Зубов проявил к нему великодушие. Хотя хан и находился под стражей, однако был на положении не пленника, а гостя: посещал офицеров и генералов, имел свою лошадь и нукеров, носил оружие.

За месячное пребывание в русском лагере хан сумел войти в доверие и к самому Зубову. Даже осмелился просить быть гостем в его имении в Кубе, где находились мать и жена.

— Непременно буду, — пообещал граф.

— Но тогда разреши послать письма в окрестные селения, чтоб доставили угощения. Всех офицеров приглашаю, на весь Дагестан устрою пир.

— Хорошо, так уж и быть, шли гонцов…

Майор Серебряков рассказал, как накануне на марше, когда колонна, где находился Зубов, подошла к ущелью и был объявлен привал, Ших-Али предложил полковнику Миллеру-Закомельскому джигитовать.

Показывая лихость и удаль, хан ускакал к лощине и скрылся в ней. Первым спохватился полковник Иловайский. Вскочил на коня и с десятком казаков бросился за беглецом. Гнались верст двадцать, но догнать не смогли.

— Позор! Позор! — качал головой Платов.

Через неделю в лагерь прискакал горец. Найдя Серебрякова, сообщил, что Ших-Али скрывается в горном селении Череке.

Зубов приказал немедленно направить в аул два отряда и схватить беглеца.

Один отряд возглавил генерал Булгаков, второй Платов. В ночь со 2 на 3 июля отряды подобрались, оцепили аул плотным кольцом, однако Ших-Али не застали. Незадолго перед тем он скрылся.

Словно вырвавшийся на волю зверь, Ших-Али творил черные дела. Объединившись с Сурхаем, он окружил в одну из ночей егерей и сотню хоперских казаков из отряда подполковника Бакунина и едва их не уничтожил. Спасибо подоспел на помощь Углицкий пехотный полк.

Вслед за тем Ших-Али подготовил покушение на самого Зубова. Исполнителем наметил находившегося в русском лагере своего брата Нури-хана. Нури долго жил в Петербурге, а затем вместе с Зубовым прибыл в Кизляр и с тех пор находился при главнокомандующем.

Ших-Али приказал брату проникнуть в палатку главнокомандующего и покончить с ним.

Однако заговор не состоялся. Помог его раскрыть казак из команды майора Серебрякова.

В день нападения Нури заседлал своего красавца и стал джигитовать. Во время джигитовки у него с головы слетела шапка, из нее выпал листок бумаги. Казак подъехал, развернул. В глаза бросился нарисованный под арабской вязью строчек череп. Возможно, казак и не придал бы значения этой бумажке, но рисунок вызвал подозрение: он незаметно сунул записку в карман.

Набравшись смелости, направился прямо к Платову.

— Только что подобрал вот энту писулю. Ее Нурка из шапки утерял, — переминаясь с ноги на ногу, доложил он генералу.

Матвей Иванович развернул записку, недовольно хмыкнул.

— Живо толмача!

Толмач, хмуря лоб, вначале прочитал про себя, с тревогой посмотрел на Платова.

— Тут недоброе: «Волей аллаха повелеваю, чтобы сегодня восход солнца был для Кызыл-аяга последним…» Это… Это… Они же графа убить замыслили!

Зубов, выслушав толмача, стукнул кулаком по столу, вскочил, опрокинув стул.

— Я к этому роду Шихову со всей душой, а они платят такой-то монетой! Эй, Апраксин! Сейчас же Нура арестовать! И под охраной отправить в Астрахань! Чтобы духу его здесь не было!

В тот же день было отправлено письмо к Сурхаю… Зубов писал, что русские войска идут на помощь Грузии и их враг один — персидский владыка Ага-Мохамед. Никаких злых помыслов против дагестанских и других кавказских народов армия не имеет. И потому он требует, чтобы Сурхай отказался от своих вредных для освобождения Кавказа помыслов. Чтоб войско распустил и сам бы явился с повинной к русскому командованию. Если этого не сделает он, Зубов вынужден будет послать войско в его, Сурхая Казикумыкское ханство, и опустошит огнем и мечом.

Сурхай с ответом не задержался. Он писал, что, получив письмо, долго над ним думал и свою вину признает, а потому просит прощения и готов принять условия. А вскоре и сам явился с повинной головой и присягнул на русское подданство.

Когда еще корпус находился в походе, из Петербурга возвратился осетин подполковник Мансуров. Он был послан в столицу Зубовым после взятия Дербента. В донесении Зубов писал о кровопролитном штурме крепости, о мужестве и храбрости врученного ему войска, о добром отношении большей части дагестанского народа к русскому воинству и неприязни к персидскому владыке. К донесению были приобщены ключи, врученные ему старцем.

Получив все это, Екатерина проявила монаршью благосклонность к гонцу и к войску. В ответном послании она писала, что «граф Зубов сделал за два месяца то, для чего Петру I понадобилось два похода, и притом он встретил более сопротивления, чем император». Одобряла она и достойное обхождение полководца с Хараджи-Ханум. Проявляя к новой наместнице Дербента благосклонность, она одарила ее бриллиантовым пером, дорогими серьгами и перстнем.

Зубов был пожалован внеочередным званием генерал-аншефа, отмечен орденом Георгия второй степени, алмазными знаками ордена Андрея Первозванного. Награждены были и многие генералы и офицеры. Матвей Иванович Платов удостаивался ордена Владимира третьей степени.

— И еще императрица-матушка повелела вручить донскому атаману присланную почесть, — и с этими словами Зубов извлек из ящика саблю. Обтянутые темно-синим бархатом ножны, золотая оправа, украшенный алмазами и изумрудом эфес. На нем короткая надпись: «За храбрость».

— За службу верную, за ваши дела, кои известны всей России, за мужество и умение воинское, — сказал Зубов, передавая генералу оружие.

Вечером, оставшись один, Матвей Иванович выложил на стол две сабли. Справа лежала его старая, некогда принадлежавшая отцу. Он вспомнил день, когда отец вручил ее. Было это вскоре после сражения под Каушанами, когда атаману дозволили побывку в станице Черкасской.

Отец, увидев сына в звании бригадира, георгиевским кавалером, наделенным властью походного атамана в Екатеринославской армии, не удержался, пустил слезу.

— Утешил, Матвей, на старости лет. Теперь можно спокойно сойти в могилу. Только прежде прими от меня самое для меня дорогое. — С этими словами Иван Федорович снял со стены саблю. — Не в ссуду, но скажу, что твоя сабля до моей не дойдет. И сталь в моей крепче, и вострей она. Не в одной перепалке побывала и не подвела. Мое время ноне прошло, твое подоспело.

Отцова сабля была с Матвеем Ивановичем и в Молдавском походе, и в штурме Измаила, с ним была и в недавнем походе на Кубань и в Чечню. Как ни хорош был подарок государыни, а отказаться от привычной старой сабли не смог.

— Спрячь-ка понадежней сей царский подарок, — сказал денщику. — Воевать мне привычней со старой сабелькой.

В ноябре находившиеся в авангарде полки Платова первыми вышли к Куре. Не задерживаясь, с ходу переправились через бурный поток и ушли вперед. Хотя Ага-Мохамед и отошел, однако в горах и на равнине рыскали его отряды, и необходимо было обезопасить от нападения корпус. Он стягивался к селению Джевата при слиянии Куры и Аракса. В Баку, Кубе, Шемахе, Шуше и других городах с дружественным населением оставались небольшие гарнизоны.

Стояла ненастная пора. Почти каждый день лил дождь и пронизывал до костей холодный ветер. Войска испытывали недостаток в продуктах, начались болезни.

От дальнейшего наступления Зубов решил воздержаться, обосновать зимнюю стоянку.

— Здесь должен быть не просто лагерь, а город, с крепостью и пристанью для кораблей, — требовательно говорил он, стоя под дождем в окружении приближенных.

Сквозь мутную дождевую завесу виднелась плоская, как стол, равнина, а позади бурлила река.

— Деволан! — не оглядываясь, позвал главнокомандующий.

Перед ним вырос стройный полковник, чернявый, с аккуратными бакенбардами и живыми умными глазами.

Это был знаток инженерного дела Деволан, недавно прибывший из Петербурга. Голландец по происхождению, он десять лет назад приехал в Россию, вступил на службу в армию, получил чин майора. В армии Потемкина он состоял первым инженером. Позже принимал участие в разработке планов взятия многих крепостей: Каушаны, Паланки, Килии, Измаила. Два года назад вместе с адмиралом де Рибасом он обследовал черноморскую крепость Хаджибей и избрал ее для создания там порта. По планам Деволана теперь шло строительство военной гавани и купеческой пристани, получившей позже наименование Одессы. Деволан руководил постройкой крепости Фанагория, Кинбурн, составлял планы основания многих городов. Екатерина проявила к нему особое внимание, считала человеком деятельным и опытным, оделила многими наградами. Сюда же он прибыл, чтобы оказать помощь Зубову в инженерных делах.

— Вот здесь, Деволан, нужно строить город. Назовем его в честь нашей императрицы-матушки Екатериносердом.

Знал фаворит как подольстить.

И закипела работа! Город рос на глазах. Одновременно с землянками вокруг крепости насыпался вал, а на площади возводился двухэтажный дворец главнокомандующего. На Куре возник порт, приплыли с товарами и продовольствием суда из Баку и Сальян. Из Грузии потянулись стада скота.

И зашумел разноголосый базар, на который стали съезжаться жители не только близлежащих, но и отдаленных местечек и селений.

В разгар работы из Петербурга прибыл фельдъегерь. Его провели в приемную Зубова.

— Пакет особой важности. Вскрыть немедленно.

«Манифест о вошествии на престол императора Павла I» — было выведено калиграфическим почерком.

«Павел? На престол? — едва не вскрикнул генерал. — Какой Павел? Ну, конечно же, сын Екатерины, не терпящий любимого фаворита матушки Платона Зубова и всех его братьев. А что с самой матушкой?» — Он стал читать четко выведенные строки:

«Божией милостию Мы, Павел Первый Император и Самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем верным Нашим подданным, что по воле Всевышнего Наша Любезнейшая Государыня, Родительница, Императрица и Самодержицы Всероссийская Екатерина Вторая во тридцатичетырехлетнем царствовании в шестой день ноября к крайнему прискорбию Нашему и всего Императорского Дома Нашего от сия временной жизни в вечную преставилась…»

— Сегодня же привести к присяге войска новому императору, — передал фельдъегерь требование Павла.

Казачьи полки находились, как всегда, впереди, в глубине Муганской степи. С ними был и Платов. В полдень к его дому прискакал встревоженный офицер от Зубова.

— Граф повелел немедленно сбирать полки и вести их к крепости. Опоздание никак невозможно! Персидские отряды идут на крепость!

Матвей Иванович не успел отдать распоряжение на сборы, как в помещение не вошел, а ворвался подполковник, карета которого только подкатила к дому.

— Граф Витгенштейн! Из Петербурга, — представился он, изрядно помятый от долгого пути. Протянул конверт с царским гербом. — Исполнение немедленно!

Хрустнули печати. На листе водяной знак — лев, держащий меч и копье. Черными чернилами выведено: «С получением сего выступить на неприменные свои квартиры. Павел».

— Что это значит, граф?

— Государь требует, чтобы сейчас же собрать полки и выступить в обратный путь.

— Как, в обратный путь? Знает ли об этом главнокомандующий?

— Государь отдает сию команду без ведома генерала Зубова. Он не намерен отчитываться в своих действиях.

— Но войска подчинены главнокомандующему… Если полки уйдут, неприятель атакует ставку. Вот он, — Матвей Иванович указал на офицера из ставки, — сообщил весьма тревожное. Неприятель идет на крепость…

— Поступайте, генерал, как повелевает государь, — настаивал Витгенштейн. — Все войска уже повернули, ушли.

— Как, ушли? Кто же защитит крепость? Есть же приказ главнокомандующего…

— Я передаю волю императора: уходите! Генерал-аншеф также получит приказ. Он будет извещен последним.

— Вы, подполковник, толкаете меня на предательство. Но я на это не пойду. Ежели над крепостью нависла беда, долг солдата спешить на помощь.

— Вы рискуете навлечь на себя гнев государя. Он крут.

Но Матвей Иванович, казалось, не слышал его. Обернувшись к адъютанту, скомандовал:

— Полкам играть сбор! Идем к крепости!

Полки подоспели в тот самый момент, когда неприятельское войско, развернувшись в широкое полукольцо, начало наступать.

При Платове находились четыре полка: Донской — полковника Машлыкина, Гребенской — подполковника Чапсина, Хоперский — подполковника Баранова и его, Чугуевский полк.

Глазом опытного военачальника Платов сразу оценил обстановку. Принял решение немедля атаковать.

— В ла-аву-у! — полетела команда. — В ла-аву-у!

Краем глаза Матвей Иванович видел, как, припав к гриве, мчались на врага Кирилл Багратион и Иловайский, а подле них бесстрашные в схватке казаки-рубаки.

В центре вражеского полукольца зеленое знамя. В уверенности, что при нем находится и сам вожак войска, Матвей Иванович несся туда. Он даже взял немного правей, чтобы зайти с боку и не дать главарю ускакать назад. И находящаяся с правой руки часть лавы, повинуясь его замыслу, тоже подалась вправо, захлестывая этим маневром дальний край вражеского полукольца.

В рядах неприятеля произошло замешательство: одни всадники остановились, другие нерешительно подались назад, а третьи, что находились впереди, по-прежнему двигались к крепостному валу.

С гиком и свистом казаки врубились в гущу неприятельского войска. Дико заржала раненая лошадь, взвилась на дыбы и, роняя казака, тяжко упала на бок. Еще одна бежала назад, волоча по земле бездыханное тело, с застрявшей в стремени ногой.

Казаки вовсю действовали дротиками и саблями, пробиваясь к знамени. От них не отставал и Матвей Платов, рубил направо и налево. Приметив главного военачальника — перса в высокой каракулевой шапке, пробивался к нему.

Перс был совсем недалеко, когда генерал увидел рядом с тем знакомое лицо. Ших-Али! Нет-нет, он не мог ошибиться! Рыжий хан был в своей лохматой папахе и белой бурке.

— Вот ты где! — воскликнул генерал и направил коня в его сторону.

С крепостного вала участились выстрелы, пролетали над головой пули, но он их не замечал, видел только рыжего хана, изменника и беглеца, так много принесшего зла дербентцам.

Хана узнали и находившиеся подле Платова казаки. Они тоже пробивались к нему. Один казак ловко орудовал пикой. Ударом в плечо он сбросил всадника с лошади, но другой бросился на него, и казак защищаясь, подставил пику. В следующий миг он с силой пырнул всадника в живот, острое копейцо глубоко вонзилось в тело.

Зеленое знамя вдруг упало, и перс в голубом халате повернул лошадь, пустился прочь. За ним увязался и Ших-Али.

Андриан Денисов помчался за ханом и, догоняя, рубанул с плеча. Бурка на спине хана вспоролась, разлетелась на две половины, но всадник удержался, и конь понес его прочь…

Матвей Иванович видел, как казаки преследовали рассыпавшихся по равнине всадников. Те, в одиночку и группами, уносились в сторону гор, за ними мчались казаки: донские, гребенские, хоперские. А позади, вырвавшись на вал, кричали возбужденные защитники крепости.

Выполнив высочайшее повеление, Витгенштейн возвратился в Петербург.

— Смею доложить, ваше величество, что генерал Платов вашего приказа ослушался, — доложил он императору.

— Ослушался? — спросил Павел негромким голосом, которого так боялись дворцовые.

— Платов не выполнил вашего предписания. Он не повернул, как вы повелевали, назад, а повел полки к крепости, как приказал генерал-аншеф Зубов. И возвращался вместе с ним.

— Где теперь сей Платов? Разыскать его! Немедленно найти! — Император топнул большой, немецкого образца, ботфортой.

— Он на пути к Дону…

— Перестреть и вручить рескрипт об исключении его со службы! Сдать ему полк и следовать сюда! А потом в ссылку! В ссылку!..

А пострадавший в сражении Ших-Али выжил. Едва только войска Зубова покинули Дагестан, как он возвратился в Дербент. Изгнав сестру, снова захватил власть. И правил долгих десять лет, тираня и грабя подвластных.

Лишь в 1806 году, когда русские войска вновь подступили к городу, возмущенные дербентцы изгнали его прочь. Навсегда.