Атлантическая премьера

Ночные похождения продолжаются

В общем и целом нам опять повезло. Во-первых, мы шлепнулись не отвесно, а как бы спланировали на все еще вращавшихся лопастях ротора, во-вторых, когда нос и шасси коснулись волн, нас не перевернуло и не шмякнуло мордами о приборную доску. В-третьих, вертолет тонул не сразу, а постепенно, в-четвертых, там, где он пытался затонуть, глубина оказалась не более четырех футов. Мы сели на отмель, как видно, служившую подводным продолжением песчаной косы, начинавшейся от мыса Педро Жестокого. Конечно, если бы волнение не было близким к нулю, нам навряд ли удалось бы так гладко сесть, да еще и встать, что называется, «на три точки». Даже трех-четырехбалльная волна вдоволь бы покувыркала вертолет и в конечном итоге сделала бы из него дюралевую отбивную. Но волны были такие, что даже не перехлестывали через кабину. Вода, однако, довольно быстро залила весь пол.

— Марсела! — Я дернул за рукав свою спутницу. Она по обыкновению слегка отключилась, и пришлось ее похлестать по щекам.

— Мы тонем?! — завизжала она, выйдя из шока, я пожалел, что вывел ее оттуда.

— Пока нет. — Я уже убедился, что вертолет стоит на дне, но стекла кабины и дверцы находятся над водой. — Мы сидим на мели.

— Ну и слава Богу, — закрестилась Марсела, и я тоже для страховки осенил себя крестным знамением.

Кое-как я открыл дверцу кабины и, стоя по колено в воде, высунулся наружу, чтобы поглядеть, куда же нас принесло. Уцепившись за скобы на борту, я вылез на «верхнюю палубу», к ротору. Луна сияла вовсю, и серебряная дорожка тянулась через океан. Она была дьявольски красива, но, к сожалению, пробежаться по ней было невозможно. Чуть ниже Луны очень хорошо рисовались у горизонта округлые вершины гор на острове Хайди. Мигали на берегу какие-то слабые огоньки. Из-за гор немного правее по горизонту в небе висело какое-то зарево. Кроме того, от острова довольно отчетливо долетали глухие, тяжелые удары. Похоже, что там кого-то обстреливали из пушек. Меня, конечно, это немного удивило. Я никак не мог взять в толк, против кого еще там можно воевать, если я нахожусь так далеко от места событий. По самым скромным прикидкам, от места нашей посадки до острова было миль десять. Уворачиваясь от атак истребителей, я так и не смог удалиться от Хайди достаточно далеко. Повернувшись спиной к острову Хайди, я осмотрел противоположный сектор горизонта. На расстоянии в две-три мили светились какие-то огоньки. По-видимому, там стояло на якоре небольшое судно, а левее огоньков смутно проглядывалось в лунном свете какое-то туманное пятно, вероятно, небольшой островок. По логике вещей надо было добраться до островка или дать сигнал на судно, если тамошние вахтенные не разглядели еще, что рядом с ними на отмель плюхнулся вертолет. Проще всего было пойти вторым путем: дать в воздух пару трассирующих очередей, дождаться, когда с судна спустят шлюпку или моторку, а потом посидеть несколько минут спокойно. Однако силуэт корабля был слишком неясен. Это могла быть безобидная частная яхта, которую нетрудно было бы использовать для бегства с этого дурацкого Хайди, но могло быть и судно, принадлежащее торговцам наркотиками. Это мог быть мирный сейнер, а возможно, и вполне солидный вооруженный катер лопесовских ВМС. Особенно неприятно было бы повстречаться с последним. В этом случае остаток ночи я, вне всякого сомнения, провел бы уже в тюрьме.

Сидеть верхом на вертолете перспективы не имело тоже. Во-первых, ночью или утром мог подняться ветер, и тогда расшибло бы либо нас вместе с вертолетом, либо — только вертолет, а нас унесло бы подальше и утопило.

Оставалось придумать, как добраться до островка. Рассчитывать на то, что отмель идет до самого берега, и мы по грудь в воде сможем дотуда дойти, не приходилось. Как плавает Марсела, я не знал, но зато прекрасно представлял себе, что у меня лично, после суточного голодания, сил хватит, дай Бог, на полмили, да и то без груза. Бросать оружие мне не хотелось, потому что и на островке нас могла поджидать какая-либо интересная встреча, для которой нужен по крайней мере пистолет.

Я влез обратно в залитую водой кабину, где увидел Марселу, восседающую на приборной доске, поджав ноги и упираясь спиной в полушарие огромного лобового стекла. И тут мне пришло в голову, что в эту плексигласовую чашку, пожалуй, можно без опаски погрузить оружие, боеприпасы и одежду, а самим плыть налегке, держась за ее края. Кроме того, можно было свинтить с кресел поролоновые сиденья и спинки, которые добавят плавучести всей системе — по крайней мере, пока не намокнут.

Набор инструментов лежал на своем месте, в ящичке, и я довольно быстро сумел снять с кресел спинки и сиденья. Они действительно неплохо плавали. С помощью проволоки и телефонных проводов, которые нашлись в хозяйстве у покойных пилотов, я соединил сиденья и спинки в своеобразный плот. Потом я примерно два часа выворачивал крепление лобового стекла и наконец, отвинтив последний болт, опустил стекло на воду. Когда я сложил в него все автоматы, пистолеты, патроны, стекло лишь немного погрузилось. Затем я с наслаждением выбрался из одежды, оставшись в одних плавках. После этого, стараясь не упустить груз, мы выбросили в оставшийся после снятия стекла проем свой плотик из кресел. Марсела улеглась животом на правую половину, я — на левую, руками уцепились за стекло и заболтали ногами.

Конечно, только сейчас я как-то осознал, насколько опасно и безрассудно было наше решение. Во-первых, даже небольшой ветер мог унести нас в открытый океан, где мы в конце концов утонули бы или были бы сожраны акулами. Во-вторых, акулы вполне могли бы нас сожрать и тут, если бы случились поблизости. Но, по-видимому, смывавшаяся с меня канализационная грязища сыграла роль репеллента. В-третьих, с воды мы почти не видели, куда плывем — это ведь не с крыши вертолета глядеть! — а потому ориентировались только на едва заметные огоньки судна. Стоило ему сняться с якоря или погасить огни — и мы начисто сбились бы с курса.

Все это, повторяю, я осознал уже много времени спустя. А тогда мы с Марселой были совершенно безмятежны. Чтобы не подвергать испытанию на прочность хлипкие связки из проволоки и телефонных проводов, я попросил Марселу обнять меня за талию и сам сделал то же самое. Свободными руками мы держали стекло, ноги играли роль движителя, а глаза напряженно глядели вперед, на расплывчатые контуры островка, а также на огоньки кораблика.

— Слушай, — неожиданно прошептала она мне в ухо, — никогда не думала, что придется плыть вот так, при луне, по океану… да еще и с мужчиной, которого едва знаю.

— Со знакомым было бы приятнее, — сказал я, — и я бы предпочел бассейн. Здесь слишком много воды…

Едва я это сказал, как зацепил ступней за дно.

— Да здесь всего по колено! — удивился я. — Давай-ка встанем и пойдем, плыть нам еще придется.

Мы встали и пошли, волоча за собой плотик и стекло с грузом. Шли молча, лишь изредка чертыхаясь, когда вода начинала вдруг подниматься. Впрочем, мы несколько раз сходили с отмели. Она шла не прямо, а извивалась змейкой. Первый раз, оказавшись на глубине, мы испугались, что опять придется плыть, но вовремя взяли правее и вновь ощутили под ногами песок. Вода была теплая и ласковая, но все-таки вытягивала тепло, и после первого получаса нашего хождения по морю, аки по суху, у меня уже постукивали зубы. С Марселой было то же самое. Она, пожалуй, мерзла больше, чем я, потому что была закутана в мокрые тряпки от чехла сидений «Тойоты».

— Интересно, там есть где согреться? — спросила она, указывая на заметно приблизившийся берег.

— У нас есть полицейские зажигалки, — выдавил я сквозь стук собственных зубов.

И тут всего в пятистах ярдах от островка наш пеший маршрут закончился. Всего три-четыре фута мы прошли, как окунулись с головой. В воде было теплее, но зато здесь нас сразу же понесло течением. Это был небольшой и узкий пролив, разрезавший подводную косу, но течение в нем было сильное. Мы едва не упустили наше стекло, но, упорно работая ногами, все-таки сумели наискось пересечь этот поток воды и очутиться совсем близко от берега. Здесь мы бросили плот, вцепились руками в края стекла и бегом побежали к берегу. Господи, как мы обрадовались, когда наконец очутились на ровном, песчаном, еще не совсем остывшем от дневной жары пляже!

— Надо же, добрались! — бормотала Марсела и, упав на колени, молитвенно сложила руки. Я больше думал о том, как согреться. Газовая зажигалка, обнаружившаяся среди наших трофеев, работала, но требовалось еще поискать, что ей разжечь. Островок был совсем маленький — примерно сто ярдов в поперечнике, и представлял собой всего лишь оторвавшийся, точнее отмытый, кусочек косы, начинавшейся от мыса Педро Жестокого, затем переходившей в подводную отмель. Лишь где-то в середине островка неведомо как образовалось три десятка квадратных ярдов почвы, на которой росли кустики и трава. Но зажигать их мне не хотелось, и вовсе не потому, что жалко было уничтожать природу. Просто я не хотел, чтобы костер заметили с корабля, от которого досюда было намного ближе, чем до вертолета. Огоньки его все так же мерцали в темноте.

— Снимай ты эту рвань, — сказал я Марселе, — без нее теплее будет, а в темноте я тебя все равно не разгляжу.

— А если и разглядишь, так я не обижусь, — хмыкнула Марсела.

Футах в пятидесяти от воды песок был совсем сухой на глубину в добрых два десятка дюймов. Мы выкопали себе по ямке и присыпались песком. Снаружи остались лишь головы.

— Тепло… — мурлыкнула Марсела, и спустя несколько минут я услышал ее ровное дыхание. Она спала. А я рядом с собой все-таки положил автомат. Впрочем, если бы нас кто-то собрался захватить, то мог бы сделать это легко и просто: от голода и усталости я был легкой добычей, к тому же заснул без задних ног.

Дурацкий сон N2 Ричарда Брауна

Этот сон я считаю дурацким прежде всего потому, что он был прямым продолжением дурацкого сна N1, увиденного мною после попойки в доме мэра Лос-Панчоса Фелипе Морено и национализации его супертолстухи-жены. Сами понимаете, что приключения, пережитые с момента атаки на бензоколонку Китайца Чарли, предрасполагали, как мне кажется, увидеть супербоевик с элементами фильма ужасов на тему перестрелки и рукопашной, которую мне удалось пережить на асиенде «Лопес-23». Ничего удивительного не было бы и в том, если бы мне приснилось плавание по канализации, автогонка по кольцевому шоссе, ночной кросс через шипящие от змей джунгли или, на худой конец, полет на вертолете с падением в океан. Но ничего такого я во сне не увидел. Вместо этого моя черепная коробка показала мне вторую серию «фильма» «Похищение младенца», где я исполнял заглавную роль.

На сей раз действие началось в поезде. Я увидел себя лежащим на руках сизоносой женщины, а над моим собственным носом висела ее огромная грудь. На соске груди сопливилась капля желтоватого молока. Я очень хотел есть, но это была НЕ ТА грудь, она противно пахла, и я запищал, протестуя: «Извините, мэм! Я отказываюсь принимать пищу в таких антисанитарных условиях! С чего вы взяли, что я собираюсь употреблять в пищу ваше молоко? У вас есть сертификат качества? Без предъявления его я не притронусь к молоку! Я обращусь в Общество потребителей, и вас привлекут к суду!» Сами понимаете, что мои вопли никто не понял, да и не собирался к ним прислушиваться. Мне запихнули в рот этот неизвестно когда мытый сосок, молоко капнуло мне на язык, и пришлось, подчиняясь грубой силе, сосать это самое НЕ ТО молоко. Впрочем, оно оказалось достаточно вкусным и пригодным в пищу. Я насосался его вдоволь и, кажется, опять заснул во сне. Взрослого Брауна удивило, что поезд выглядел совсем не так, как те поезда, которые он привык видеть. Ни трехъярусных полок, заваленных людьми, узлами, чемоданами и коробками, ни столь запыленных окон с двойными стеклами я не видывал. И уж, конечно, мне никогда не доводилось нюхать столь убийственного аромата из смеси перегара,

табака, пота и горелого угля. Вентиляция в этом вагоне, видимо, полностью отсутствовала. Судя по тьме за окнами, стояла глубокая ночь, но в вагоне то и дело хлопали двери, кто-то громко разговаривал и орал песни на непонятном языке.

Сколько времени я проспал во сне — неизвестно. Но сон не кончился. Когда во сне «я»-младенец — открыл глаза, то обнаружил, что меня перепеленывают, ибо я несколько замарал и подмочил свою репутацию (главным образом, пеленки). Поезд по-прежнему стучал колесами на стыках рельсов, а страшная обладательница царапины на носу наматывала мне какую-то сомнительной чистоты тряпку вместо подгузника. Причем она даже не удосужилась протереть все как следует. Поэтому у меня появился сильный зуд, все зачесалось и защекотало. Я хотел было заявить, что протестую против такого обращения, но мне вновь заткнули рот соском, и пришлось наполнять свой желудок единственным доступным мне деликатесом. Скорее всего я бы опять заснул, но тут что-то лязгнуло, и поезд остановился. Страшная тетка, подхватив одной рукой меня, а другой какую-то странную сумку или узел, стала, толкаясь, выбираться из вагона по невероятно узкому проходу вместе с толпой других людей. Я заметил в толпе и мужчину-бородача, и женщин, которые похитили мои прежние пеленки вместе с атласным ватным одеяльцем.

Выбравшись из душного вагона на перрон — впору было подумать, что из ада в рай, настолько свежим и приятным показался морозный воздух, — я получил возможность немного посмотреть на окружающий мир. Толпа людей с чемоданами и узлами шла куда-то к большому зданию, стоял неимоверный галдеж, что-то лязгало, гудело, тарахтело… То, что это был не американский вокзал — большой Браун мог сказать сразу и однозначно. Похожий вокзал он видел в Сайгоне, но там было тепло и не было людей в меховых шапках. Канада? Норвегия? Но тут младенец увидел человека в серой шинели и голубоватой шапке с большой красной звездой, на которой золотились серп и молот… Россия! USSR!

Скажите после этого, что сон не дурацкий? Мне, Ричарду Стенли Брауну, никогда и в мыслях не представлялось, что я — младенец, похищенный в России! Я прекрасно знал всех своих предков до четвертого колена — никто из них не касался Советов никаким боком. Но черепная коробка сама по себе разыграла этот сценарий. Самое удивительное, что я очень легко узнавал, где солдат, где матрос, а где милиционер (то есть, строго говоря, полицейский). Словно бы это уже когда-то было в моей памяти. Откуда? Если форму русских военных я еще мог видеть на каком-нибудь учебном плакате в Форт-Брэгге, то полицейских-милиционеров мы, по-моему, не проходили.

Меня внесли, по-видимому, в зал ожидания. Здесь я некоторое время лежал на руках у сизоносой женщины. Поблизости находились и ее спутницы, мужчина с бородой куда-то ушел.

Потом что-то произошло. Сизоносая положила меня прямо на жесткое деревянное сиденье, вскочила и куда-то побежала следом за остальными женщинами. В этот момент у меня в голове неизвестно откуда возникло сперва слово «джипси», а потом его русский перевод — «tsygane» (цыгане). Сто процентов — кроме слов: «Руки вверх! Сдавайся!» — я по-русски ничего не говорил. Однако именно тогда, когда я сумел каким-то образом определить национальность женщин по-английски, мне стало известно и их русское наименование.

«Я» — младенец — несколько минут лежал и орал дурным голосом. Наконец ко мне подошел огромный детина в темно-синей, почти черной шинели с блестящими пуговицами, в черной ушанке с овальной кокардой, перетянутый в талии широким ремнем с портупеей через плечо. Это и был милиционер. Он стал что-то спрашивать у тех, кто был рядом со мной, показывая на меня пальцем в черной кожаной перчатке. Поскольку, как я догадался, никто не мог сказать, чей я ребенок, он поднял меня на руки и куда-то понес. Я продолжал орать, но русский коп только грозил мне пальцем. А пустышку, которую я выплюнул на пол, он подбирать и совать мне в рот, конечно, не стал. Спасибо и на этом.

В конце концов меня принесли в комнату, где стояли шкафы, столы, стулья и висели какие-то картинки с детьми, одетыми в белые рубашки и красные галстуки, а также большой портрет Ленина. Именно тут мне показалось — разумеется, не младенцу, а настоящему Брауну, — что оба дурацких сна — и первый, и второй — есть следствие обучения коммунизму во время подготовки на секретной базе перед десантом на Хайди.

Последним, что я видел во втором дурацком сне, была женщина в темно-синем платье с погонами и черной ушанке с кокардой. Она была большая и толстая. Поговорив с тем полисменом, что притащил меня в ее заведение, она закурила какую-то странную сигарету, набитую табаком лишь на одну треть, пустила облако вонючего дыма прямо мне в нос и начала набирать номер на диске какого-то допотопного эбонитового телефона… И тут я, слава Богу, проснулся.

Новое знакомство

Проснулся я немного раньше, чем Марсела. Усталость ушла, но голод я ощущал очень сильный. К тому же я отчетливо услышал приближающееся гудение лодочного мотора. В плавках и с автоматом я выскочил из своего песчаного лежбища и, пригибаясь, а затем и ползком добрался до кустов. Отсюда, с наивысшей точки островка, я увидел, как к берегу быстро приближается небольшая надувная моторка. Лодка, видимо, отчалила от того самого судна, которое ночью стояло на якоре и светилось огоньками. Теперь, утром, на чуть рябистой, сверкающей под восходящим солнцем поверхности моря, оно было хорошо различимо. Это была прогулочная яхта. Белая, высокобортная, не менее ста тонн водоизмещением, с маленьким вертолетиком на корме. Такая яхта могла бы сделать честь даже самому здешнему диктатору.

Нашего вертолета я не углядел — то ли его накрыл прилив, то ли его просто отсюда не было видно.

Следом за мной, наскоро замотавшись в уже высохший чехол и вооружившись «узи», появилась и Марсела. Лодка между тем уже сбавила ход и вошла в небольшую песчаную бухточку.

Из лодки на мелководье, смеясь, выпрыгнули две девушки: ослепительная блондинка в темно-красном купальнике и крепко сбитая, очень коротко подстриженная шатенка в голубом. Они вытащили лодку на песок и начали выгружать из нее пакеты, надувные матрасы, походную газовую плитку. Обе деятельно принялись за работу: появился тент, раскладные стулья и столик, а затем мой обострившийся нюх уловил запах свежезаваренного кофе, а также тостов — таких ароматных и так нежно прожаренных… что у меня открылось неукротимое слюнотечение.

— Как есть хочется! — простонала Марсела шепотом. — Ей-Богу, я их убить готова, лишь бы поесть…

— Грех, грех великий, дочь моя, — пробормотал я тоном капеллана Смитсона, которого в свое время затащили в один из сайгонских борделей и, напоив, как свинью, подложили к одной общеизвестной красавице по кличке Бледная

Спирохета. Впрочем, речь шла не о грехе убийства или о грехе прелюбодеяния. Я имел в виду, что ей не пришлось голодать столько, сколько мне, а потому грех жаловаться на голод.

Тем не менее мы с Марселой скрытно переползли на новую позицию и оказались теперь практически над головами у состоятельных путешественниц. Теперь нам было прекрасно слышно все, о чем они говорили.

— Эта телеграмма тебя огорчила, Синди? — намазывая паштетом ломтик хлеба, произнесла стриженая.

— Да, конечно. Мне кажется, что он не вправе заявлять такое. Я не мешаю ему жить так, как вздумается, — ответила блондинка, прихлебывая кофе, — но это не значит, что он может требовать от меня невозможного и заставлять жить так, как хочет он.

— Попробуй паштет, это невероятно вкусно. И вообще, надо поменьше думать о неприятных вещах, Конечно, жаль, что нельзя оставаться здесь вечно, но неужели мало других островов? Уйдем отсюда на Гран-Кальмаро, там прекрасные пляжи и очень уютные отели, ты развеешься, там масса развлечений.

— Мне не нужны никакие развлечения, Мэри. Мне вполне хватает всего здесь: и пляжей, и моря, и развлечений…

Блондинка взяла свою подругу за руку и прижала ладонь к груди. Стриженая как-то уж очень не по-женски обняла Синди и страстно поцеловала в губы. Ни один мужчина-обольститель не сделал бы это лучше ее.

— Мэри… — расслабленно простонала Синди. — Ты чудо! Ты все понимаешь с полувзгляда… Ну разве этот козел может доставить такую радость?!

Марсела рядом со мной едва не прыснула в кулак:

— Это лесбиянки! — ухмыльнулась она. — Бесплатное секс-шоу!

— Спасибо, я догадался. Но держи язык за зубами. Тихо!

Это было сказано шепотом, но, как видно, какие-то отзвуки долетели до ушей этих извращенок.

— За нами никто не подсматривает? — встрепенулась Синди. — Я, кажется, слышала шепот. Мэри прислушалась и повертела головой.

— Нет, по-моему, тихо. Кому тут быть в такую рань?

Как видно, следом за поцелуем должно было последовать еще более интересное, но на свою беду девицы выдали одну очень важную тайну, которая резко изменила ход дальнейших событий.

— Но может быть, кто-то с моря подсматривает! — упорствовала стеснительная Синди.

— Кто? — с явным раздражением проговорила Мэри, указывая на океан. — Смотри: только наша яхта, а с нее подсматривать некому.

Вот это и была та самая тайна, узнав которую я понял, что сейчас любой ценой позавтракаю… Нет, завтракать с лесбиянками я не собирался — до этого еще не дошло, — но вот поживиться с их стола я был очень заинтересован.

— Руки вверх! — я спрыгнул с кучи песка и наставил на обеих свой грозный «Калашников». Следом за мной съехала замотанная в тряпки Марсела.

Визг был такой, что я едва удержался, чтобы не прекратить его автоматной очередью, но ограничился тем, что один раз выстрелил в воздух. Это была заодно и проверка, нет ли кого-нибудь поблизости, в частности, на яхте. Но там никаких движений не последовало, а девицы, убедившись, что автомат стреляет, визжать перестали. И руки подняли, не поленились. Оружия у них не было, и я не стал приказывать Марселе проверить, не спрятан ли пистолет у кого-нибудь в трусиках.

— А ты говорила… — тихо ахнула Синди. — Ну, вот — бандиты…

— Позвольте, — решительно сказала Мэри, держа, однако, руки над головой,

— по какому праву вы влетаете к нам и наставляете оружие? Мы американские граждане!

— Что она сказала? — спросила Марсела. — Я ни черта не поняла! У этих гринго не язык, а тарабарщина.

Надо заметить, что «руки вверх» я кричал по-английски, но с заметным испанским и даже хайдийским акцентом, однако акцент обеих красавиц у меня сомнений не вызвал. Передо мной стояли мои соотечественницы, к тому же уроженки того же штата, что и я.

— Вы хотя бы позаботились о приличных плавках, прежде чем идти на дело! — выкрикнула Мэри.

— Что ты мелешь, — в испуге пробормотала Синди. — Он же убьет тебя!

— Какая разница? Он все равно ни черта не понимает, этот цветной! Это дикарь, он позавчера спрыгнул с ветки, а вчера надел штаны. Правда, с дырками…

«Ба!» — когда я поглядел на свои плавки, то и впрямь устыдился. Они лопнули точно по шву и фактически ничего не скрывали. Срочно передвинув наперед пистолетную кобуру, я, старательно коверкая английский, произнес следующие слова:

— Дело в том, леди, что мы не бандиты. Мы партизаны, которые сражаются против диктатуры Лопеса, который довел страну до полной нищеты и упадка…

— Тем не менее большинство людей в вашей стране не разгуливают в дырявых плавках перед дамами! — нахально перебила Мэри. — А многие даже носят штаны!

— Дело не в штанах, — возразил я, — народ поднялся на борьбу с кровавой проимпериалистической диктатурой, и лучшие его представители ушли в леса, чтобы бороться с оружием в руках за построение нового, справедливого общества… и…

Тут я сбился, потому что до покойного Комиссара мне было все-таки очень далеко. Конечно, я кое-что усвоил из всего, чему нас обучали, но говорить речи и агитировать меня специально не готовили. Во всяком случае, это я умел значительно хуже, чем стрелять, но стрелять этих симпатичных и ни в чем не повинных лесбияночек, к тому же моих соотечественниц, я не хотел.

— Так вы еще и коммунист! — с презрительнейшей улыбочкой съязвила Мэри. — То-то я смотрю, что вы выглядите намного противнее обычного бандита!

— Мэри! — в испуге ахнула ее подружка. — Он же все понимает!

— Все равно убьют! — бесстрашно выкрикнула Мэри. — Так пусть знают, что мы свободные люди и умрем, но останемся свободными!

— Не убивайте нас, пожалуйста, а? — с трогательной наивностью в голоске произнесла Синди. — Возьмите нас лучше в заложники.

— Да мы не собираемся вас убивать! — проворчал я смущенно и даже позабыл исковеркать эту фразу хайдийским акцентом. — Мы просто очень хотим есть, нам нужно переодеться и, если можно, умыться… Точнее, вымыться с горячей водой. А если для Марселы у вас найдется фен и гребень, то это будет просто прекрасно.

— Господи, — раздраженно произнесла Мэри, — чтобы попросить такие простые вещи, надо наставлять на людей оружие! Помыться вам действительно не мешает, от вас за целую милю несет канализацией. Правда, горячую воду мы можем предложить вам только на яхте. Из одежды на вашу девочку мы что-нибудь подберем, но мужского у нас нет ничего. Покормить мы вас можем хоть сейчас, но делить с вами трапезу, извините, не будем. Во-первых, я терпеть не могу всех мужчин, вместе взятых, а бандитов и коммунистов — в особенности, а во-вторых, и от вас и от вашей подруги разит так, будто вы только что вынырнули из унитаза!

— Нет, — сказал я, хотя, честно говоря, есть хотел очень. — Здесь я буду себя чувствовать неловко. Надеюсь, мы не стесним вас на яхте?

— Конечно, стесните! Но куда денешься — вы же вооружены…

Примерно через четверть часа, собрав все свои манатки, мы погрузились вместе с девицами на резиновую моторку. Она вполне выдержала бы и еще четверых. Моторка летела со скоростью примерно в тридцать узлов, и вскоре мы уже поднимались на борт яхты, на носу которой сияли золотые буквы: «ДОРОТИ». Первым вылез на палубу я, потом обе хозяйки, а затем, наконец, Марсела. Марселу подняли вместе с лодкой и грузом с помощью небольшой погрузочной стрелы, которой ловко управляла Мэри посредством небольшого карманного пульта управления, немного похожего на тот, которым пользовался дон Паскуаль Лопес.

— Вот что, девочки, — сказал я Синди и Мэри. — Я не посягаю ни на вашу собственность, ни на вашу безопасность, но совершенно не хочу, чтобы вы посягали на мою. Я вижу, что яхта у вас напичкана электроникой и, вероятно, очень дорого стоит. Если вы захотите вызвать на помощь хайдийские сторожевики, береговую охрану США или 6-й флот — помните: яхту я обязательно утоплю и, возможно, вместе с вами. Если вы спокойно дадите нам приют и возможность доехать хотя бы до Гран-Кальмаро, ручаюсь, что я через год выплачу вам все расходы.

— Из кармана Кремля! — понимающе хмыкнула Мэри. — А потом будете шантажировать нас и завербуете в КГБ. У вас, кстати, очень неплохой язык. Вам, наверное, уже приходилось бывать в Штатах?

— Это неважно, — отмахнулся я, — гораздо важнее, особенно для вас, моя уверенность в том, что вы не сделаете нам пакости. Если я чего-нибудь испугаюсь, то могу нечаянно кого-нибудь застрелить. Если окажется, что я это сделал зря, мне будет очень обидно.

— Типичный коммунист! — проворчала Мэри. — Даю вам слово, что если вы не будете покушаться на честь Синди и ограничивать мою свободу сексуальных отношений, то вы можете чувствовать себя в безопасности.

— Очень приятно это слышать. Ни я, ни Марсела на вас покушаться не будем и ограничений на ваши взаимоотношения накладывать не будем. А сейчас мы осмотрим всю вашу яхту, чтобы быть в курсе дела.

— Очень хорошо, — хмыкнула Мэри, — а пока помогите мне снять с лодки мотор и установить его на место.

Мотор весил прилично, и с голодухи я управился с ним не без натуги. Затем приступили к осмотру яхты.

«Дороги» имела не сто, а целых двести тонн водоизмещения, и я, честно сказать, никак не мог поверить, что всего две девушки с ней управляются. Однако пришлось поверить.

На носу яхты располагался застекленный салон. Стекла были прочные и могли бы, наверно, устоять против пулеметного обстрела. Кроме того, они были широкие и давали возможность любоваться всеми морскими красотами и прямо по носу, и по бортам. Однако нажатием кнопки на переносном пульте окна можно было снабдить дымчатыми светофильтрами или вообще светонепроницаемыми щитками, которые позволяли смотреть кинофильмы хоть среди дня. В салоне с удобствами могли обедать, смотреть кино или видеофильмы, слушать музыку или танцевать человек двадцать. Над салоном, на верхней палубе, стояли шезлонги и можно было загорать, а под салоном, на нижней палубе, — практически уже в

трюме — продуктовый и бельевой склад, камбуз и прачечная.

В средней части корабля, непосредственно за салоном, располагались десять жилых кают, каждая на двух человек, небольших, но очень уютных. Над каютами находилась ходовая рубка, которую можно было считать одновременно и штурманской, и радиорубкой.

— В принципе яхта может сама выйти в море, пройти определенный запрограммированный путь и стать на рейде или ошвартоваться, — заявила Мэри с ехидством. — У вас такого, конечно, нет… Вы хорошо делаете ракеты, но в электронике ни черта не смыслите.

— Вы имеете в виду хайдийцев? — спросил я. — Мы даже ракеты делать не умеем. Но научимся, когда построим социализм.

— Я имею в виду русских, к которым вы принадлежите. Вы такой же хайдиец, как я японка.

Теперь я понял, что меня повысили в звании до агента КГБ. Я считал, что подтверждать это не стоит, но и разубеждать — тоже. Если даме хочется, чтоб я был агентом КГБ, — надо сделать ей приятное.

— Это очень хорошо, что вы не японка, — заметил я вслух, — потому что на многих приборах и компьютерах видны японские марки. Вы наверняка не представляете себе, как они устроены, и не сможете выдать никаких секретов.

Патриотическим чувствам этой янки-лесбиянки был нанесен сильный удар мягкой подушкой. Она тут же попыталась все опровергнуть и выложила мне столько, что будь я русский шпион, то записал бы на диктофон двадцать кассет ценнейшей информации. Впрочем, диктофон я не смог бы спрятать даже в плавках, там у меня была дыра. Даже то, чему там полагалось быть по штату, постоянно вылезало наружу, и я стыдливо прикрывал прореху прикладом автомата или кобурой пистолета.

Запомнил я из всей этой лекции немногое. Сложная, почти космическая система управления яхтой связывала в единый пучок данные о местонахождении корабля, полученные от навигационного спутника ВМС, информацию с метеоспутников, непосредственные данные датчиков о скорости ветра и течения, его направлении, силе волнения, данные эхолота и еще черт знает что. Сообразуясь со всей этой информационной стряпней, электронный штурман выбирал оптимальный курс к заданной точке. При этом с учетом возможных и реально меняющих ситуацию факторов в курс автоматически вносились коррективы.

В трюме под каютной палубой располагался небольшой подводный аппарат, который служил для прогулочных целей. На нем, как утверждала Мэри, можно было опускаться на глубину до трехсот футов и любоваться красотами подводного мира при свете прожекторов, а также брать со дна манипулятором какие-нибудь понравившиеся сувениры. Он, этот аппарат, выпускался прямо из люка в днище яхты. В кормовой части трюм занимала мощная пара дизельных установок, обеспечивавших и движение, и всю энергетику корабля. Там же были и компактно встроенные цистерны с горючим. Выше, на уровне носового салона, располагался гараж, где стояли зеленый «Шевроле», «Лендровер» и «Тойота»-микроавтобус. Туда же, видимо, во время шторма опускался на лифте маленький двухместный вертолет со складными лопастями, который стоял сейчас на верхней палубе.

Марсела, когда мы ходили, все ахала и охала. Как видно, таких яхт она еще не видела. Однако желание вымыться у нее было очень сильное, и, обнаружив, что во всех каютах имеются ванные с горячей водой и полным набором принадлежностей для мытья, включая шампуни, фены, щеточки, пилочки для ногтей и прочее, более ничего посещать не стала.

— Хорошо, — сказал я, когда она умоляюще взглянула на меня. — Перетащи в эту каюту все оружие, запри входную дверь и мойся хоть до потери сознания. А мы будем в носовом салоне.

В носовом салоне я велел Мэри и Синди сесть на диванчик напротив меня и, скромно положив автомат на колени, ожидал, когда вернется Марсела. Мэри явно считала, что я ограничиваю ее право на свободу передвижения, но ругаться ей было лень, и она листала газету «Сан-Исидро ньюс» за вчерашнее число. Она читала что-то на третьей полосе, а с первой бил в глаза аршинный заголовок: «Выдающаяся победа правительственных войск в районе высоты 234,7! 1500 партизан убито, 6000 взято в плен!» Это меня весьма заинтересовало, поскольку я был убежден, что к сегодняшнему дню единственными партизанами на острове остались мы с Марселой. Между тем на той же полосе я углядел значительно более скромный заголовок: «Полковник Феррера предан суду за преступное оставление Санта-Исабели повстанческим силам!»

— Да… — вздохнула Мэри, складывая газету. — Дело дрянь! Похоже, что мы зря не послушались начальника порта и не ушли сразу в Гран-Кальмаро. Минимум через неделю эти негодяи возьмут Сан-Исидро. Господи, да неужели это так интересно, устраивать войны? Сейчас тысячи людей воюют, а вы, как я поняла, уносите отсюда ноги… Ваша миссия выполнена, еще пятьсот тысяч человек превратятся в послушное коммунистическое быдло, а вы переедете в Гран-Кальмаро, где тоже устроите революцию. Теория домино, это я уже знаю.

— И как вы только не боитесь! — вздохнула Синди.

— Что ты удивляешься? — проворчала Мэри. — Они же все такие, эти коммунисты: делать деньги не умеют, работать — лень, вот и грабят.

— Мы не грабим, а экспроприируем. Как Робин Гуд, — зевнул я.

— И все равно ходите без штанов.

— Штаны у нас были, — обиделся я, — но мы их испачкали…

— С перепугу, наверно, — еще раз укусила меня эта гадюка с короткой стрижкой и мужицкими ухватками.

Синди эффектно сидела на диванчике. Очень эффектно! Особенно изящно выглядели ее чуть-чуть подрумяненные солнцем ножки, такие длинные и гибкие. Да и то место, откуда они произрастали, обтянутое темно-красными купальными трусиками, говорило о многом. Впрочем, стриженая гадюка тоже не выглядела отталкивающе. Конечно, у нее были широковатые плечи и слишком мускулистые ноги. Но бедра были развиты прекрасно, и бюст в синих чашечках был вполне тугой. Учитывая ее противоестественную склонность, она была, вероятно, весьма загадочным и любопытным партнером в постели…

Наконец вернулась Марсела. Она надела халатик, легкие резиновые тапочки и перепоясалась ремнем с пистолетом. Если учесть, что она высушила и как следует расчесала волосы, то перед нами была теперь весьма изящная, хотя и вооруженная «вице-мисс Хайди». Смуглокожая, антрацитово-черноволосая креолка

— восхитительная смесь Испании и Вест-Индии.

Я заметил, как изменилась в лице Мэри. Это было и удивление, и восхищение, и определенно зависть. Завидовала она, естественно, мне, так как была на сто процентов уверена, что Марсела не только мой боевой товарищ, но и любовница. Это изменение в физиономии стриженой гадюки не укрылось от Синди. Блондиночка бросила быстрый взгляд на свою милую, и я понял, что бедняжка ревнует. Поскольку, разглядывая Мэри и Синди, я как-то не сразу улыбнулся Марселе, то и в ее прекрасных темно-карих глазенках вспыхнул ревнивый огонек. Итак, отношения на борту «Дороти» явно должны были серьезно запутаться.

— Можешь идти мыться, — сказала мне Марсела, с нехорошим прищуром взглянув на Синди и Мэри, — оставь мне автомат.

Последнее я не очень хотел делать. При том, что в руках Марселы оружие начинало стрелять вполне самостоятельно, очень даже просто могло случиться так, что, вернувшись из ванной, я нашел бы Мэри и Синди бездыханными. Меня только утешало, что Марсела попросила у меня «Калашников», из которого она ни разу не стреляла и даже не знала, как он снимается с предохранителя. «Узи» она оставила в каюте и заперла на ключ, который отдала мне, когда я пошел в ванную.

Боже мой, как же я мылся! Я пять раз менял воду, извел массу моющих средств, несколько раз обдавался душем и, лишь когда ощутил, что от меня разит, как от парфюмерной лавки, прекратил сдирать с себя шкуру. Вонь покинула меня, и я наполовину уже стал человеком. Теперь осталось только поесть.

Вернувшись в салон, я с удивлением убедился, что еще никто не застрелен и даже глаза ни у кого не выцарапаны. Марсела, с заметным смущением глядела совсем не на своих подконвойных, а в сторону, беспечно повесив автомат на спинку стула. Синди, с весьма искусственной улыбочкой, под которой пряталась весьма серьезная злость, листала журнал «Плейгерл», а Мэри, поставив локти на стол и подперев подбородок ладонями, глядела на Марселу прямо-таки неприкрыто и откровенно. Будь Марсела моей любовницей или женой и будь Мэри мужчиной, то у меня были бы все основания набить ей морду.

Появился я перед дамами не в самом лучше виде, поскольку ничего похожего на мужскую одежду в каюте не нашел, а прежние плавки, когда я начал их было стирать, просто распались на две независимые половинки и годились теперь лишь на тряпки. Пришлось сделать из полотенца некое подобие набедренной повязки и для страховки затянуть ее пистолетным ремнем.

Когда я вошел, то первой меня заметила отнюдь не Марсела, а Синди.

— О, — воскликнула она, — как вы прекрасно выглядите! Вот только вместо полотенца, если хотите, я найду вам плавки. У меня есть темные, почти мужские… Пойдемте, я покажу?

— Что она там лопочет? — встрепенулась Марсела.

— Она хочет дать мне свои плавки, — сказал я, — не буду же я ходить в полотенце.

— Только передай ей, что, если она захочет хотя бы поглядеть на то, что у тебя под полотенцем, я выверну ей матку! — с очаровательной улыбкой пообещала Марсела.

— Можешь не беспокоиться, — хмыкнул я, — пока не поем, а потом не высплюсь, мужчины из меня не сделает никто. К тому же она влюблена в эту стриженую и просто хочет ее позлить.

— Дай Бог, — с недоверием произнесла Марсела, — а эта стриженая глядит на меня так, будто у нее спереди что-то выросло. Просто неудобно…

— Не забивай себе этим голову, — сказал я. — И учти, она, эта Мэри, похоже, очень крепкая, будь начеку и не отвлекайся, иначе она может обезоружить тебя и даже пристрелить. Ты понимаешь по-английски?

— Очень мало, только когда в магазине у дядюшки работала, несколько фраз выучила, по торговой части.

— Ну вот, они вполне могли сговориться, пока я мылся. Так что не расслабляйся, крошка! — Я потрепал ее по щеке и сказал Синди: — Идем.

Насчет нападения со стороны блондиночки я, само собой, не опасался, но вот насчет Мэри действительно следовало побеспокоиться. Правда, вряд ли она

напала бы на Марселу с целью убийства. Скорее, речь могла идти о покушении на честь…

В каюте, которая, вероятно, служила супружеской спальней для лесбийской четы, стоял дурманящий запах парфюмерии и косметики, которую не успел вытянуть ни кондиционер, ни морской ветер из иллюминатора. Беспорядок был жуткий. Смятые простыни и подушки со следами помады и теней, разбросанные по комнате ночные рубашки и пеньюары — все говорило о том, что этим девочкам не было здесь нужды кого-то стесняться. Прямо на туалетном столике совершенно открыто лежали два женских вибратора и резиновые трусы с синтетическими волосами и великолепно отлитой моделью пениса с мошонкой. Все стены были облеплены фотографиями голых девиц разных комплекций и цветов кожи. Были снятые в одиночку, были снятые попарно, а было и несколько таких групп, где в одном клубке сплеталось шесть, а то и восемь голых красавиц, удовлетворявших себя самыми разнообразными способами, за исключением одного

— при помощи мужчины. Некоторым диссонансом было небольшое фото симпатичного паренька в очках и строгом костюме, приклеенное скотчем в углу зеркала. Оно было крест-накрест перечеркнуто алой губной помадой и той же помадой прямо на стекле зеркала было размашисто написано: «Вонючка!» — и проведена стрелка, указывающая на фотографию юноши.

— Ой, у нас так неприбрано… — засмущалась Синди, пытаясь прикрыть какой-то грязной майкой вибраторы и трусы с пенисом. Затем она открыла гардероб и полезла искать мне трусы.

— Это кто? — спросил я, указывая на фотографию, приклеенную к зеркалу.

— Это мой жених… — вздохнула Синди. — Бывший, наверно…

— Почему «наверно»? — удивился я.

— Потому что я еще не объявила ему о том, что хочу с ним порвать. Сегодня он прислал мне телеграмму, в которой требует, чтобы я как можно скорее приезжала в Нью-Йорк. Наверно, кто-то рассказал ему или намекнул на то, что мы с Мэри… Вы ведь все видели и, наверно, поняли, что мы с ней не просто подруги…

— Я догадливый, хотя многого все-таки не понимаю. Мне кажется, что вы его любите?

— Видите ли, он мне очень нравился еще в колледже, но у него было много поклонниц. Ведь это сам Джерри Купер-младший!

Где-то я слышал эту фамилию, но где — припомнить не мог, а потому сказал с видом знатока:

— Да, это очень серьезно!

— Конечно, конечно! — подтвердила Синди. — А кто была я? Совершенно тупая студентка, родители с годовым доходом семьдесят пять тысяч… Правда, с неплохой мордашкой, верно?

— Да, — кивнул я, мысленно согласившись, что у нее и все остальное было вполне на уровне. Впрочем, поскольку я все еще не пообедал, то прелести Синди были для меня объектом чисто теоретического восхищения.

— Ну вот, — продолжила Синди, роясь в ящике гардероба, — Джерри, конечно, очень задавался, но все-таки я подцепила его на крючок. Я стала приставать к нему с тем, чтобы он помог мне составлять компьютерные программы, в чем он был очень силен и гордился этим, ну прямо как петух. Все эти дуры, которые крутились вокруг него, как мухи вокруг меда, заходили не с того конца. И те, которые приглашали его на пикники, и те, что зазывали на сейшены, и даже те, которые прямо-таки лезли к нему в постель, были для него примитивами. А я делала вид, что меня интересуют только компьютеры. Боже мой, как я вцепилась в эту науку! Конечно, когда он залезал в глубины и дебри, я помалкивала, но в конце концов я уже могла поддерживать с ним беседу на недоступном для других уровне и добилась главного — он перестал считать меня примитивом и счел, что я не только симпатичная девушка, но и полезный член семьи! Мы решили, что поживем вместе год, он снял небольшой домик, и я туда переехала из кампуса… Вот, кстати, по-моему, эти плавки вам подойдут.

— Отвернитесь, — попросил я из вежливости. Плавки были вполне подходящие, только очень уж из тонкой материи. Разглядев себя в зеркале, я нашел, что в общем не выгляжу непристойно.

— Можно? — спросила Синди и, повернувшись, заметила: — Как на вас сшиты! Так вот, я еще не все рассказала. Джерри, конечно, в постели оказался сущим профаном, к тому же интеллект у него явно подавлял все остальные увлечения. Если бы не Мэри, то я была бы в состоянии удавиться от разочарования.

— А она откуда взялась?

— Мы с Джерри готовили программное обеспечение для этой «яхты XXI века», а проект делала Мэри. Конечно, не одна, но она возглавляла целую банду инженеров и механиков. Поэтому весь год, который я прожила с Джерри, мы потратили на эту работу, кстати, хорошо заработали — больше миллиона. Но Мэри, поскольку она постоянно приходила к нам, постепенно стала мне больше нравиться, чем Джерри. То, что не успевал дать он, я получала от нее… это не слишком откровенно?

— Нет, вполне скромно и пристойно, — одобрил я.

— Джерри Купер-старший сказал, что наша затея с автоматизированием двухсоттонной яхты — ерунда, и из этого ничего не выйдет, но, поскольку у него нашлись лишние деньги от заказа ВМС, он решил попробовать — и вот «Дороти» готова! Мы с Мэри решили доказать, что можем вдвоем, без матросов и штурманов, пройти на ней от Сан-Франциско через Панамский канал до Нью-Йорка, и сделали это осенью. О нашем походе даже был снят телефильм, за нами шли вертолеты и суда береговой охраны. Разве вы не слышали?

— Я не интересуюсь тем, что происходит в цитадели империализма, — как можно суше сказал я, вовремя вспомнив, что мне надо иногда говорить что-нибудь коммунистическое.

— Жаль, там бывает много интересного! Ну а после нашего плавания я уже не могла смотреть на него… И это именно тогда, когда он, наконец, заявил, что собирается на мне жениться. Я сказала, что нам с Мэри необходимо еще раз опробовать яхту, но уже не афишируя ничего. И мы поплыли сюда, в Карибское море. Но кто-то из журналистов, конечно, разнюхал и тиснул статейку, где намекнул, что у нас с Мэри — роман. И вот сегодня утром пришел факс от Джерри, где воспроизведена копия статьи, а также его письмо, где он просит меня опровергнуть писаку, то есть приехать в Нью-Йорк и выйти за него замуж. Мэри готова меня отпустить, но я-то знаю, отчего она так смотрит на вашу девушку. Она хочет, чтобы я стала ее ревновать… Вот дурочка, правда?

— Ладно, — сказал я, — идемте в салон, а то и нас в чем-нибудь заподозрят.

Марсела и Мэри поглядели на нас с интересом, а также с явным подозрением.

— Долго же вы искали трусы! — заметила Марсела и взглядом досконально оглядела и меня и Синди, пытаясь рассмотреть следы прелюбодеяния.

— Успокойся, — сказал я ей, — ты ревнуешь меня так, будто мы с тобой уже лет десять, как обвенчаны.

— Ты ее трахнул? — попросту спросила Марсела.

— А какая тебе разница? — вскипел я. — По-моему, я тебе еще не признавался в любви!

— Значит, трахнул… — с ясно выраженной злобой произнесла Марсела. Я понял, что сейчас она кого-нибудь убьет, если сумеет снять автомат с предохранителя.

— Да брось ты, — сказал я примирительно, — я сейчас безобиднее младенца. Мне надо как следует пожрать, потом с часик поспать, а уж потом, возможно, я на что-то сгожусь.

— Идет! — Марсела тряхнула своей гривой. — Ты обедаешь, а потом мы идем спать!

Да, я забыл, с кем имею дело. Все-таки Марсела была не только «вице-мисс Хайди», но супершлюхой для обслуживания персон высшего ранга, с удостоверением, выданным самим Хорхе дель Браво. За то, что Марсела из дружеских чувств и чувства благодарности собиралась предоставить мне даром, прочие смертные платили большие деньги. Этого нельзя было не оценить.

— Да, но сначала надо покушать.

Синди и Мэри не без опаски прислушивались к нашей весьма экспансивной беседе, хотя, конечно, ни черта не понимали.

— Вы отчитывались перед возлюбленной? — мило, но очень похабненько улыбаясь, спросила Мэри. — В ее глазах я прочла горячее желание нас укокошить.

— Вы не ошиблись, Мэри, но ревность ее напрасна.

— Как знать… — и стриженая гадюка очень зло глянула на Синди. — За то время, что вы разыскивали плавки, можно было сделать очень много…

— Для начала, — сказал я сердито, — мне надо поесть. А уж потом я сам выберу, что мне делать и с кем.

— А может быть, вы уже остановили свой выбор на мне? — не преминула съязвить Мэри.

— А почему бы и нет? — усмехнулся я и сделал замечательную, самую нахальную в своей жизни ухмылку. — А может быть, мне вы и впрямь понравились? Ведь это так прекрасно и оригинально — изнасиловать лесбиянку! Да еще с мужскими наклонностями..

— Вы сперва побрейтесь! — вышла из себя Мэри, и я был доволен не меньше, чем какой-нибудь канонир из пиратского романа, которому повезло всадить ядро в пороховой погреб неприятеля.

Но побриться мне действительно не мешало. На лице человека, прошедшего канализацию, автогонку, бег по джунглям и хождение по морю вброд, щетина смотрелась вполне естественно, за три дня она уже отросла так, что напоминала зачаток бороды. Но для человека свежевымытого, благоухающего и одетого в свежие, хотя и женские, плавки, такая растительность была неуместна.

— А вы мне одолжите вашу бритву? — осклабился я, так как заметил над верхней губой Мэри заметный черный пушок — от избытка мужских гормонов.

— Я вам одолжу ту, которой я подбриваю пах. Вас устроит?

— Несомненно. А заодно найдите какой-нибудь купальничек для Марселы.

— Вы опять хотите остаться вдвоем?

— Если хотите, сходите втроем, только я хотел бы поесть.

— Возьмите те пакеты, которые мы брали на остров. По-моему, мы забыли их в лодке, на корме.

Кофе, котлеты, сэндвичи, овощи, пирожки и пирожные — я съел с таким удовольствием и так увлекся, что даже не заметил, когда вернулись дамы. Как они там общались с Марселой, не зная испанского, и как Марсела их понимала, не зная английского, — это великая тайна, которую я и по сей день не знаю. Сожрав весь завтрак, я, однако, не насытился.

— Мы уже минут десять наблюдаем за вашей трапезой, — заметила Мэри, — полюбуйтесь, что мы подобрали для вашей крошки…

— Слушай, это блеск! — восхитился я, увидев Марселу в зеленом купальнике, по покрою точь-в-точь таком, какой был у нее на асиенде, когда она меня совращала, но так и не успела из-за нашествия коммандос.

— А то, что под ним? — многообещающе произнесла Марсела, улыбнувшись и ослепив меня своими зубками. Наверно, это излишняя реклама, потому что под купальником оставалось не более одного процента от того, что мне предлагалось.

— Вы так жадно кушали, — сердобольно произнесла Синди, — что нам тоже захотелось. И, наверно, Марсела тоже хочет?

— Конечно, — кивнул я, хотя знал, что для Марселы сейчас главное — совсем не пища.

С помощью стационарного пульта, встроенного в бар, располагавшийся в салоне, Мэри набрала какие-то коды, и меньше чем через пять минут появилась еще куча сэндвичей, пирожных, бананы и мороженое. Я позволил себе раскупорить баночку холодного «Карлсберга», девицы запивали еду кока-колой. Марсела пыталась хранить приличие, но потом начала уминать еду так, что я понял: чревоугодие ей не чуждо, и в этом у них с Марией Магдалиной еще одна общая страсть.

Когда желудок мой почуял насыщение и свистящая пустота в кишках перешла в умиротворенную, блаженную тяжесть, я нашел в себе силы побриться. Это было одноразовое лезвие, и угроза, высказанная Мэри, была лишь маленькой шуткой. Бриться я пошел в ту каюту, где мылся. Даже ополоснув голову и лицо прохладной водой, согнать медленно подступающий сон я не смог. Я даже подумал, что Мэри или Синди подсыпали мне снотворное, но как-то отвлеченно… Я упал на кровать — точно такую же, как та, что была в каюте у лесбиянок, закрыл глаза и провалился в блаженное небытие…

Не самая неприятная ночь

Когда я размышлял над событиями, которые произошли в ту ночь, и удивлялся, насколько же велика была ко мне милость Божия, а самое главное — чем это я, грешный, такую благосклонность заслужил. И по сей день понять этого я не могу — пути Господни неисповедимы.

То, что я, покушав от души впервые за 36 часов, благополучно заснул, было совершенно естественно и удивляться тут нечему. Не приходится удивляться и тому, что Марсела, тоже разморенная едой и усталостью, не смогла меня разбудить и задремала рядом со мной. Гораздо более удивительно, что мы с ней не проснулись в наручниках или за бортом яхты. Совсем удивительно, что мы вообще проснулись. С точки зрения Мэри и Синди, мы были террористами и пиратами, захватившими чужую частную собственность и мешавшими им проводить свое время так, как они этого желали. Во всяком случае, никто не стал бы осуждать их за то, что они связали бы нас сонных или вызвали из Сан-Исидро полицейский катер, экипаж которого мигом упаковал бы нас в наручники и доставил в ближайшую береговую кутузку. Любые двенадцать присяжных и любой судья вынесли бы оправдательный вердикт, если бы они, не желая вмешивать в дело полицию, просто взяли нас за ноги и за руки и выбросили за борт. Наконец, они могли и пристрелить нас из наших же пистолетов или автоматов. Но ничего этого они делать не стали, ибо Господь — больше некому! — вселил в их души милосердие.

Я проснулся глубокой ночью. Сутки назад, примерно в это же время, мы с Марселой, грязные и вонючие, спали в песчаных могилках, совершенно позабыв о том, что могут делать лишенные предрассудков мужчина и женщина под восхитительным тропическим небом. Сегодня я ощущал невыразимое блаженство от простых чистых простыней, от собственной свежевымытой и еще не успевшее пропотеть кожи, от прохлады, овевавшей меня из иллюминатора, и от нежного, чуть мерцающего, голубоватого лунного света, озарявшего каюту. Благодать!

Рядом, обхватив меня за шею и плечи, — очевидно, чтобы не унесли, — лежала на животе Марсела. Она спала, но спала беспокойно. В ней бродила страсть, которая заставляла ее шумно вздыхать и постанывать, елозить животом и бедрами по простыне.

Не буду врать, что за двое суток совместных скитаний и передряг я ее полюбил до безумия. Я просто не находил в себе сил отделаться от нее, хотя возможно, тогда бы мне пришлось намного легче. Я рисковал и выкручивался не ради нее, а ради себя — тут никаких сомнений быть не может. Впрочем, я не очень обольщался насчет собственной неотразимости — думаю, что и Пушка, и Малыш, и Камикадзе, и уж, конечно, Капитан с Комиссаром вызвали бы у нее ту же страсть, окажись они на моем месте. Просто мы помешали Марселе, когда она готовилась продать свою страсть дону Паскуалю Лопесу, а невостребованный товар, как известно, приносит продавцу великое неудобство и заставляет его снижать цену…

И пища, и сон, разумеется, сделали свое дело — мои нежные женские плавки явно не выдерживали напора той штуки, что оказалась волею судеб в них упакована. Эта дьявольская штуковина не имела ни грамма мозгов в своей гладкой, похожей на крупную и спелую сливу головке, но словно бы чуяла, что рядом, всего в нескольких десятках дюймов, под почти незаметным кусочком материи и кустиком жестких, курчавых, черных как смоль волосков, таится нечто весьма приятное…

Даже не разбудив Марселу, я тихонечко дернул за кончик бантика, который удерживал верхнюю часть купальника. Разбудилась она только тогда, когда я вынул из этих треугольников то, что там находилось, и осторожно погладил…

— Та-ак… — сладко зевнула Марсела и потерлась о меня своей пышной и буйной гривой. — Начинаем?

— Угу, — подтвердил я и, притянув ее полураскрытый пухлогубый ротик, тихонько прикоснулся к нему легоньким, почти шуточным поцелуйчиком. Но ладони у меня, весьма серьезно и не вызывая сомнений в искренности, погладили с боков Марселины грудки. В полутьме они чуть поблескивали от лунного света, от них пахло целым букетом различных шампуней, и когда я стал водить по ним носом, то с ужасом вспоминал наше путешествие по канализации и казался себе преступником, потому что принудил все эти прелести искупаться в дерьме. Впрочем, даже когда я полизал изящные сосочки, такие трогательные и смешные, то не учуял никаких посторонних привкусов, кроме мыльного.

Марсела лежала с довольной улыбкой, прикрыв глаза веками. Однако одна из ее проворных ладошек в это время ползала по моей спине, а вторая тихонечко спускала с меня плавки и, забираясь изредка под мой живот, поглаживала по головке ту самую безмозглую штуковину, о которой говорилось несколько выше.

— Какой славный парень! — прошептала она мечтательно, и я не понял, относится ли это ко мне в целом или только к штуковине в частности. Пальчики у нее были с хорошо подстриженными ноготками, подушечки на пальцах очень нежные и осторожные, а потому каждое точно рассчитанное их прикосновение будоражило душу и заставляло меня плотоядно сопеть. И все же я не стал торопиться, а отправился в довольно продолжительное путешествие, начав с поцелуев, которые еще раз щедро высыпал на глаза, щеки, ушки и губки маленькой бесстыдницы, потом еще раз воздал должное грудкам и опустился к животику, который под воздействием моих прикосновений чутко трепетал, и особенно — когда я описал несколько спиралей губами вокруг пупка…

— Ну ты черт! — промурлыкала Марсела, и с учащенным дыханием закинула руки за голову, прогнулась, упираясь в простыню плечами и задом. Потом ее левая нога ушла в сторону от правой, они обе приподнялись в воздух и оказались у меня на плечах, достав пятками мне до лопаток, а шея моя попала в мягкие тиски из двух очаровательных смуглых ляжек. Теперь перед моим лицом была тонкая зеленая ткань ее плавок, державшихся на двух узелках — справа и слева. Развязав оба бантика, я впервые увидел то, что по высокой стоимости продавалось Хорхе дель Браво и его подручным, а также министрам и генералам самого Лопеса. Желая избавиться от возможной грязи, Марсела выбрила все до последнего волоска, и вся эта таинственная область была у нее гладенькой и голенькой, как у несозревшей девочки. Ну как тут было удержаться от поцелуя? И не одного, а целого десятка! Марселины бедра при этом ходили ходуном и повиливали из стороны в сторону, а ее крутобокая мягонькая попочка, приятно колыхавшаяся у меня на ладонях, несколько раз напряглась и качнулась…

— Ну, хватит, может быть… — истомно пропела Марсела. — Ты все целуешься и целуешься…

Это означало, что пора приступать к настоящей работе. Я почувствовал, как ее ноги сползают с моих плеч и ложатся по обе стороны от моего тела.

— Ух, что я сейчас сделаю! — Мой шепот звучал зловеще, будто я был сказочным людоедом, собирающимся сожрать прекрасную принцессу. Впрочем, людоеды, как я догадываюсь, если и жрали принцесс, то вряд ли не пытались употребить их при этом на более естественные нужды. Поэтому Марсела моего людоедского тона отнюдь не испугалась. В тот самый момент, когда я мягко улегся на это прелестное смуглое тело, маленькие, но очень ловкие пальчики ухватились за безмозглую штуковину и с грациозной точностью пристроили ее гладкую головку так, что лишь нежнейшего нажима было достаточно для того, чтобы совершилось самое прекрасное из событий, которое даровано человеку пережить в жизни. Все состоялось так, как было задумано природой, без каких-либо ненужных пока корректив.

— Мой… — констатировала Марсела, улыбнувшись, и я опять не уловил, относится ли это ко мне в целом. Чтобы быть до конца откровенным, скажу, что из всей этой процедуры — и не конкретно той, что проходила с Марселой, а вообще всех, которые я когда-либо испытывал, — мне в наибольшей степени нравился самый первый момент, когда ляжки женщины с кажущимся бессилием расходятся в стороны, а ты, вползая на горячий и мягкий женский живот, вонзаешь твердый и упругий пенис во влажное и жаркое, ощущая сладостное скольжение в таинственную глубину. Все дальнейшие впечатления, вплоть до самого завершения — менее яркие и волнующие. У меня лично ритмическое ерзание в положении лежа на женщине почему-то вызывало ощущение, что я занимаюсь какой-то весьма полезной, но утомительной гимнастикой, а иногда на ум приходили и сравнения с какими-то бездушными механизмами: например, с отбойным молотком, поршнем автомобильного мотора или паровой машины, наконец, с чисткой оружия шомполом. Более или менее интенсивная работа, краткий всплеск удовольствия, приятная усталость, а затем — опустошение и желание продолжить сон.

Конечно, самым приятным было не просто обладание женщиной, а то, что это была новая женщина. Не могу сказать, что я совсем уж изголодался по сексу: даже если не считать, что в первую же ночь пребывания на Хайди я переспал с супругой мэра Лос-Панчоса (как уже знает читатель, я об этом почти ничего не запомнил), то я обходился без женской ласки всего четыре дня и три ночи. В ночь перед полетом на Хайди мы все, как обычно, отдали дань нашей милой Киске. Но Киска исполняла обязанности нашей коммунальной жены, всего лишь выполняя служебный долг. Она ведь была единственным специалистом по такого рода работе. Для Марселы это тоже была работа, даже скорее источник существования, но в данном случае она делала ее в порядке хобби, а потому несколько удивила и обрадовала меня темпераментом и азартом, по которым я соскучился гораздо больше.

Если первые движения были похожи на плавное скольжение ружейного шомпола по стволу винтовки то ли из осторожности, то ли из желания подольше пожевать сладкую конфетку, то потом их сменил неторопливый ритм паровой машины. Затем речь пошла уже о поршне автомобильного двигателя, а под конец — отбойного молотка. В механике — это я помнил еще из школьных времен — это движение называется возвратно-поступательным. Правда, я еще не знал тогда, что это движение — самое приятное из всех видов движения, которые способен совершать человек.

Кричать и визжать Марсела начала еще на этапе паровой машины — она, судя по всему, была ужасно возбудима. Автомобильная гонка заставила ее царапаться и верещать, стонать и щипаться. Наконец, во время долбежки отбойным молотком она совершенно бесстыдно выла и орала так, будто ее живот был распорот и из него выматывали кишки. Угомонилась она лишь тогда, когда я сам заревел всей утробой и, вдавив Марселу в тюфяк, закончил свое гнусное дело…

Она стала моей женщиной, моей новой женщиной, то есть вошла в тот относительно узкий круг этих маленьких чудовищ, которые по разным причинам оказывались у меня в постели или в чьих постелях оказывался я. Все могло теперь закончиться и более ни разу не повториться, но отныне на Марселе будет как бы незримое тавро — это коровка из стада Дика Брауна! И если бы даже в ту ночь произошло нечто невероятное и нас разнесло друг от друга на тысячи миль, все равно — дело было сделано.

Дело в том, что новая женщина — это всегда загадка, даже если ты перепробовал уже не один десяток. По прошествии времени, конечно, многое стирается в памяти, но в самый первый момент, когда ты еще не знаешь, что там впереди, в непроницаемо-чернеющем отверстии между раскинутыми в стороны ляжками, то одно сознание, что сейчас произойдет то, чего еще ни разу не было, волнует и приносит неизведанные ощущения. В какой-то мере каждый мужчина, овладевая новой женщиной, вновь переживает тот далекий иной раз миг, когда он впервые потерял целомудрие.

Однако пора бы прекратить эту лекцию по психологии секса и вернуться на постель в каюте. Впрочем, поскольку я уже довольно много размышлял об интимных подробностях бытия, возобновить повествование следует с того момента, когда мы с Марселой, изрядно вспотевшие, но несказанно обрадованные друг другом, решили ополоснуть с себя первый грех и полезли вдвоем под душ.

Тонкие струйки горячей воды приятно щекотали кожу, я тер скользкое ароматное мыло по гладкой и нежной коже смуглой Марселы, а она стояла, блаженно зажмурившись, откинув голову и повернув руки ладонями вверх, какая-то беспомощно счастливая и прекрасная. Потом я, словно раб-евнух восточную царицу, вытирал ее полотенцем, и это тоже доставляло мне удовольствие, хотя, вероятно, было приятно и ей тоже. Но тут опять-таки надо сделать одно замечание.

Та любовность, с какой я ухаживал за Марселой после того, как в первый раз с ней совокупился, вовсе не была благоговением безумно влюбленного перед возлюбленной. Просто теперь это была МОЯ женщина, собственная, как бывает собственная собака, собственная лошадь, собственный автомобиль или, скажем, собственный автомат. Я назвал эти несколько наиболее распространенных предметов мужской заботы вовсе не с тем, чтобы как-то унизить прекрасную половину человечества. Нет! Просто любой мужчина, приобретя в собственность или заполучив в пользование ту вещь, которая ему нравится в данное время, будет всю свою заботливость — естественное мужское качество! — вкладывать именно в эту вещь, забывая о всех остальных. Женщина, особенно молодая и неопытная, обычно думает, что она хоть чем-то отличается от любимой кобылы, сеттера, винчестера, «Шевроле» или «Сессны», а потому требует к себе особого внимания. В действительности ее единственным отличием от всех перечисленных предметов является умение говорить, кричать и плакать, но как раз эти-то качества и способствуют тому, что мужчина постепенно переключает свою заботу на яхту, вертолет или виллу. Умудренные опытом женщины обычно более терпимы к подобным страстям мужчины, так как уже знают, что муж, занятый выращиванием цветов или верховой ездой, намного более удобен, чем тот, который все время посвящает женщинам.

Марсела была, конечно, весьма богата опытом по части секса, но в мужской психологии разбиралась еще слабо. До меня о ней заботились только как о вещи, взятой напрокат, — лишь бы не поломать! Ручаюсь, что мое внимание было для нее непривычно, и бедняжка небось даже пожалела меня в глубине души: «Бедный дурачок! Это же надо — так влюбился! Забыл, бедняга, что я шлюха и к тому же высокопрофессиональная…» Впрочем, чисто по-человечески ее вполне устраивало, что я обращаюсь с ней очень нежно.

Когда освеженные и благоухающие мы выходили из ванной, я наконец вспомнил, что нахожусь не на собственной вилле и не в оплаченном вперед гостиничном номере, а на чужой яхте, которую мы с Марселой некоторым образом захватили. Именно в этот момент до меня дошло, что наш послеобеденный сон, продолжавшийся с полудня до полуночи, вполне мог стоить нам жизни по причинам, о которых я упоминал в начале этой главы. Это сразу заставило меня надеть плавки — я не разобрал в темноте, мои или Марселины, ибо они были одного фасона.

— А может быть, продолжим? — спросила Марсела, но я уже схватил «Калашников» и торопливо отщелкнул от него магазин — проверить, не разряжен ли он. Но нет — ни «Калашников», ни все-все «узи», «кольты» и «Макаров» не были разряжены. Гранаты, ножи и даже сюрикены были на месте.

— Что ты всполошился? — спросила Марсела.

— Ты что, забыла, что мы захватили эту яхту?! — проворчал я. — Пока мы с тобой развлекались, они вполне могли вызвать полицию или службу безопасности. Надо проверить, не сбежали ли они.

Марсела посерьезнела — видно, ей вовсе не хотелось встретиться здесь с каким-нибудь знакомым из ведомства Хорхе дель Браво. Она тоже нацепила купальник, взяла «узи» и вместе со мной вышла из каюты.

В коридоре было полутемно, горела только небольшая дежурная лампочка. Дверь каюты, где располагалось любовное логово лесбиянок, была открыта, но хозяек не было.

— Ага, вот видишь! — встревожено пробормотал я и выбежал в тамбур, откуда по лестнице прогрохотал на верхнюю палубу.

К счастью, хозяйки оказались на месте. Они сидели на шезлонгах перед маленьким столиком, Мэри была одета в рубаху и шорты, на Синди белел халатик. От столика доносился запах ликера и пирожных.

— Те же и двое с автоматами, — объявила Мэри, — что вам не спится, господа коммунисты? Разве мы не доказали, что верны джентльменскому соглашению?

— Это в смысле того, что вы не сдадите нас хайдийским властям? — спросил я.

— Ну, положим, вас можно было просто пристрелить во сне, — сказала Мэри,

— ведь ваши автоматы лежали совсем рядом с открытым иллюминатором. Но вы знаете, у нас не поднялась на вас рука. Вы охвачены страстью, а мы это понимаем. У каждого свои идеалы в области секса, тем не менее ваши чувства нам понятны.

— Большое вам спасибо, — вежливо произнес я, — хоть мы и осуждаем гомосексуализм как вредное социальное явление, отвлекающее народные массы от борьбы за освобождение против гнета монополий, но в данном случае вы объективно помогли делу Мировой и Хайдийской революций.

— Я думаю, что нам следовало бы обсудить с вами вопрос о том, как долго вы намерены здесь оставаться, — хмыкнула Мэри. — Не забывайте, что вы находитесь на территории Соединенных Штатов Америки.

— А где тут офис федерального ведомства по иммиграции? Мне могут выдать вид на жительство? — спросил я дурашливо.

— А гражданство вы получить не хотите? Я чуть не ляпнул, что оно у меня уже есть, но в этот момент вовремя вспомнил, что улетел из Штатов без паспорта и вообще без какого-либо удостоверения личности. А это означало, что доказать свое гражданство мне было бы трудновато. Я представил себе, как являюсь в наше консульство на Гран-Кальмаро и рассказываю о том, что выполнял специальное задание на Хайди по свержению там законного правительства и установлению коммунистической диктатуры. Конечно, там поначалу все обрадуются, ибо примут меня за агента КГБ, которые все-таки не так уж часто перебегают на нашу сторону. Но потом, когда я скажу им, что я, как мне кажется, выполнял задание какой-то правительственной спецслужбы, они в лучшем случае направят меня на излечение в ближайший сумасшедший дом. В худшем, то есть если окажется, что я действительно работал на правительство, меня тихо и бесшумно уберут. Во всяком случае, во время подготовки к операции мне не раз намекали, что в случае речевого недержания мое здоровье может резко ухудшиться. Итак, о своем проклятом буржуазном прошлом мне лучше было помалкивать.

— Вы знаете, — сказал я, — гражданство мне пока не требуется, а вот политическое убежище я могу у вас попросить? Естественно, вместе с Марселой.

— Политическое убежище предоставляет правительство, — сказала эта стриженая крючкотворка, — к тому же не под дулами автоматов. Ну, допустим, поскольку эта яхта является частной собственностью, то Синди, как ее фактическая владелица, может предоставить вам право нахождения на борту в качестве гостей. Но нельзя же вечно находиться в гостях! Надо все-таки уточнить, сколько времени вы еще будете сидеть у нас на судне. Вы уже сожрали и выпили сегодня не меньше чем на двадцать долларов, а ведь мы не приглашали вас к обеду, не правда ли?

— Черт побери, — озабоченно сказал я, — при отступлении у меня потерялся бумажник с тысячей долларов наличными и кредитной карточкой. Вы не могли бы поверить мне в долг? После победы Мировой революции, если денежное обращение еще не запретят, я оплачу ваш счет.

— Не думайте, что нам жалко корки хлеба для ближнего своего! — с легкой набожностью произнесла Мэри. — Но ведь у вас тоже должна быть совесть?

— Леди, — сказал я, — если вы сможете завтра утром выйти к поселку Лос-Панчос и выяснить, чья там власть, то, возможно, мы тут же с вами распрощаемся. Конечно, если там еще будут партизаны. А вот если партизан уже не будет, то вы отвезете нас на Гран-Кальмаро, где мы попросим политического убежища у местных властей.

— Ну на кой черт нам идти в этот ваш Лос-Панчос, если вы не уверены, что до утра там останутся ваши партизаны? Уж лучше мы сразу отвезем вас на Гран-Кальмаро, потому что мы и так собирались туда отправиться.

Собственно, этого я и добивался.

Наверно, мы бы, спокойно поговорив, разошлись по каютам и занялись каждый своим сексом, но боюсь, что тогда бы никогда больше не увидели света. Дело в том, что неожиданно я услышал в тишине негромкий, но приближающийся стук лодочного мотора. Потом он непонятно почему стих, и это показалось мне подозрительным.

— Та-ак, — протянул я тоном, который не предвещал лесбиянкам ничего хорошего, — если окажется, девочки, что это вызванная вами полиция, то вам будет очень плохо.

— Никакой полиции мы не вызывали! — возмутилась Мэри. — Во-первых, это, по-моему, обычная рыбацкая лодка с каким-то доисторическим двигателем, во-вторых, полицейские не стали бы глушить мотор, а наоборот, включили сирену и осветили бы яхту прожектором.

— Так или иначе, — рявкнул я, — но вы у меня покуда посидите под замком. Руки за голову!

Девицы повиновались, и мы с Марселой отконвоировали их в каюту, где заперли на ключ. Чтобы они не удрали через иллюминатор, я закрыл его снаружи штормовой крышкой и наглухо задраил. Сквозь слабый шум волн отчетливо долетал мерный плеск весел. Кто-то приближался к яхте с левого борта.

— Марсела, — спросил я, укладываясь с автоматом на верхней палубе, — ты сняла автомат с предохранителя?

Марсела улеглась было рядом со мной, но я жестом велел передвинуться подальше от меня, потому что она попадала в свет, исходивший от топового фонаря на мачте яхты.

Лодка уже была неплохо заметна в лунном свете. Она шла на трех парах весел и сидело в ней человек десять. Вряд ли это могли быть полицейские или агенты секретной службы…

В это время автомат Марселы дал в небо длинную очередь, и череда трассирующих пуль замерцала на фоне звезд.

— Что ты делаешь, идиотка?! — заорал я, но почему-то шепотом.

— Я только проверяла, не стоит ли он на предохранителе… — Марсела, держа палец на спусковом крючке, растерянно развела руками, и «узи» чихнул еще несколькими пулями, да так, что они просвистели всего в десяти дюймах над моей макушкой. Я прижался к палубе, и в тот же момент услышал с лодки крепкую ругань с хайдийским акцентом:

— Эй, Хуан! Твоя мать была свиньей и трижды шлюхой, а сам ты подстилка для педерастов и грязная вонючка! Разве твоя очередь грабить гринго? Ты что, захотел познакомиться с адской сковородкой ранее установленного срока? Немедленно убирайся с яхты или получишь пулю!

— Вот что, — крикнул я, — вы сами вонючки, педерасты и подстилки для педерастов, а матери у вас шлюхи пятикратно и семикратно. Эта яхта захвачена революционными морскими силами Хайди, а вы — проклятые пираты и пособники кровавого палача Лопеса! С вами разговаривает не какой-то траханый Хуан, а Анхель Родригес!

— Да как ты смеешь, сукин сын, — проорал кто-то с лодки, — называться именем такого достойного человека? Да ведь он в доках воровал такие грузы, какие нам и не снились!

И с лодки ударил револьверный выстрел, а потом — несколько автоматных очередей. Пули роем зажужжали у меня над головой. Я инстинктивно отполз от фальшборта — пули с лодки летели снизу вверх, и опасность угрожала лишь поблизости от края палубы. Но лодка в это время под прикрытием огня уже подошла в мертвое пространство, и достать ее, лежа на палубе, я не мог. Где-то у кормы послышался лязг и скрежет — кто-то забрасывал абордажный крюк. Пираты должны были появиться на каютной палубе, и я спустился в тамбур.

Какой-то тип, невидимый мне, распоряжался пропитым голосом, полагая при этом, что говорит шепотом:

— Луис, обойди его с тылу! А ты, Арнальдо, ходи наверх, туда, где у гринго вертолет.

Вот в этого Арнальдо, который, забросив крюк на ограждение вертолетной палубы, уже попытался выйти наверх, я и выстрелил. Пуля из «Калашникова» стукнула его в скулу и вывернула мозги через висок на противоположной стороне черепа. Затем я, повернув ствол автомата и, прячась в тамбуре, дал несколько очередей вдоль каютной палубы. Там заорали, послышался плеск тела, упавшего в воду, а потом кто-то начал стрелять, пытаясь меня нащупать. Но в это время откуда-то сверху простучала очередная очередь из «узи», и сиплый голос взревел:

— Меня убили! Уходим, ребята! — после чего какой-то осел замолотил из автомата, видимо, для прикрытия отхода. Лодка оттолкнулась от борта и

укрылась за кормой яхты. Затукал старенький мотор, и она исчезла в темноте.

— Марсела! — заорал я. — Ты жива?

— Жива, милый, жива! — В восторге оттого, что я поинтересовался ее здоровьем, Марсела спустилась с верхней палубы, наставляя на меня «узи». Палец у нее был на спусковом крючке, и я без всякого сомнения был бы убит, если бы у Марселы в магазине был хоть один патрон. У меня их тоже не было. Бандиты проявили слабость характера, но очень вовремя для нас.

— Слушай, — воскликнула Марсела, — я знаю этих ребят! Это банда «Морские койоты». Вожак у них — Бернардо Сифилитик, очень опасный человек!

— А с ним ты случайно не спала ни разу? — поинтересовался я в профилактических целях.

— Нет, с тех пор как он заболел, ни разу, — утешила меня моя крошка, словно бы забыв об инкубационном периоде. — Да и вообще с этими подонками почти не имела дела. Они тут, видишь ли, орали, что ты… то есть Анхель Родригес, воровал такие вещи, какие и им не снились. Анхель не воровал — он эректировал во имя революции!

Объяснить Марселе разницу между эрекцией и экспроприацией было довольно сложно, хотя первое ей, разумеется, было значительно более знакомо, хотя бы по практической работе.

Опасаясь, что пираты кого-нибудь у нас забыли, мы прошли в коридор, открыли свою каюту и вооружились новыми магазинами. Мне пришлось взять «узи»

— патронов для «Калашникова» больше не было. Мы обыскали и верхнюю и каютную палубу, даже заглянули в носовой салон и гараж, но ничего, кроме Арнальдо с пробитой скулой и выломанным виском, не нашли. При бандите обнаружился только шикарный ножик с выкидным кнопочным лезвием. Ножик я взял себе на память, а Арнальдо спихнул в воду.

— «Койоты» вообще-то могут вернуться, — заметила как бы невзначай Марсела. — Если сейчас они по дороге встретят катер Соледад, то вернутся наверняка.

— «Соледад» — это название катера? — спросил я.

— Ну что ты вообще знаешь о Хайди, — возмутилась Марсела, — если не знаешь Соледад? Соледад — это королева над всеми береговыми ворами и пиратами.

— Господи, спаси и помилуй! — вскричал я. — Да у вас тут какой век на дворе?

— Нормальный, двадцатый, — невозмутимо проговорила Марсела.

— Но пираты — это что, для туристов?

— Именно так, грабят здесь туристов. Правда, не все так нахально, как «Койоты» — с пальбой, а то и с мокрыми делами. Некоторые просто воруют с яхт белье или шлюпки, другие, тихонько высадившись, взламывают судовые сейфы или бумажники уводят. Но все равно — Соледад берет плату со всех, кто здесь работает. Она — королева, и тот, кто здесь ворует, должен платить.

— Она, наверно, жуткая ведьма?

— Ну да! Она была первой вице-мисс Хайди за три года до меня.

— И тоже спала с Хорхе дель Браво?

— Конечно, — невозмутимо ответила Марсела, — все первые вице-мисс с ним спали. И она так понравилась дель Браво, что он поручил ей собирать дань с

пиратов. Сорок процентов она отдает в казну, а шестьдесят берет себе. У нее полицейский катер и группа из тридцати коммандос.

— А чем вооружен катер?

— Там, по-моему, небольшая пушка и пулеметы. Я понял, что отсюда надо убираться подальше. С решимостью идиота я вошел в рубку, поглядел на многочисленные компьютеры, экраны, табло, кнопки и понял, что мне в этом никогда не разобраться. Пришлось идти вниз и выпускать пленниц.

— Вы тут с кем-то перестреливались? — спросила Мэри, как будто речь шла о партии в гольф.

— Вот что, леди, — сказал я очень серьезно, — сейчас нам надо поднимать якорь и уходить отсюда с максимальной скоростью, пока не появилась здешняя суперпиратка Соледад. Мы нехорошо обошлись с ее холуями, одного застрелили, и она может прибыть сюда с минуты на минуту. Вы сможете одна управлять яхтой?

— Ну, я могу запустить программу. Яхта управляется компьютерами, и лишь в крайнем случае можно открыть ручное управление.

— Я не нашел даже штурвала…

— Естественно.

— Марсела, — сказал я, — иди отдыхай. Через два часа сменишь меня, только не забудь запереть Синди.

— Какие вы недоверчивые… — поджала губы Мэри. — Вам мало моего честного слова?

— Так будет спокойнее, — отрезал я. Синди, когда Марсела бесцеремонно втолкнула ее обратно в каюту, скорчила обиженную рожицу, и мне ее даже жалко стало. Марсела, уходя в нашу каюту, сказала:

— Смотри, не увлекайся этой стриженой. Все-таки она баба, хотя и лесбиянка.

Мэри поднялась в рубку и, усевшись за пульт управления, набрала на клавиатуре компьютера нужную программу. На табло, расположенном выше лобового стекла рубки, загорелась надпись: «Конечный пункт — 665724 Гран-Кальмаро. Якорная стоянка — 15ё 20' 03» северной широты, 63ё 54 20» восточной долготы. Запас хода без дозаправки — 185 миль. Скорость — 0. Расход топлива — стояночный. Тест систем — норма. Подать команды на подъем якорей и запуск двигателей».

После того как Мэри нажала еще несколько кнопок, корпус «Дороти» задрожал, а на носу и корме затарахтели автоматические электробрашпили. На табло появились изменения: «Расход топлива — оптимальный. Тест систем — норма. Подать команду на расчет курса».

Мэри подала и эту команду. Включился какой-то экран, где появилось изображение острова, у которого мы стояли, красная мигающая точка обозначала местоположение «Дороти». Где-то лязгнуло — включился редуктор, передающий вращение с вала дизеля на вал винта. Теперь на табло поменялось значение скорости — « — 2 узла».

— Почему минус? — спросил я.

— Потому, что малый назад, — отмахнулась Мэри. Изменились еще несколько цифр, появилась строчка: «Курс — норд-ост 31ё 12' 20"», потом опять щелкнул редуктор, и двигатели заработали на больших оборотах, уже не встряхивая так сильно яхту.

— Ну, все, — сказала Мэри. — Теперь завтра утром мы встанем на рейде Гран-Кальмаро.

— И что, вам больше не нужно вмешиваться в управление?

— Нет. Только в каких-то экстренных случаях, если ситуация не предусмотрена в памяти главного компьютера.

— Тем не менее спать я вас не отпущу до тех пор, пока не выспится Марсела и не приведет вам на смену Синди.

— Ну что ж, посидим вместе. Хотите кофе? Не дожидаясь моего согласия, она нажала какую-то кнопку, и из окошечка на панели приборной доски выехали две пластмассовые чашечки, наполненные ароматным черным кофе.

— Спасибо, — сказал я, отхлебывая бодрящий напиток. — Вы сами все это сконструировали?

— Нет, автомат такого рода был разработан в другом месте, а я просто пристроила его сюда. Мне хотелось сделать яхту, на которой человек будет ощущать себя немножко Богом, Господином вещей.

Я поглядел на нее с интересом. Почему-то мне казалось, что извращении — это малоразвитые и тупые бабы, у которых вся энергия уходит в свой неполноценный секс. А в этой стриженой головке, оказывается, были какие-то мысли, технические и философские идеи.

— А у вас пушинка в волосах, — сказал я с нежностью, какой сам от себя не ожидал, и снял с макушки Мэри невесомое перышко, то ли потерянное чайкой, то ли вылезшее из подушки. Мэри вздрогнула, будто я ее ударил, и, подняв на меня свое грубоватое, немного припухшее от усталости лицо, посмотрела с интересом. Глаза у нее были темно-карие, глубокие. В них была и задумчивость, и искорка озорства.

— Вы что, желаете осуществить свою угрозу? — спросила она.

— Какую? — Я столько раз угрожал сегодня разным людям, что позабыл, что она имеет в виду.

— Вы днем заявили, что изнасиловать лесбиянку с мужскими наклонностями доставит вам удовольствие. Поскольку ваша соратница ни слова не знает по-английски, она об этом не догадывается.

— Вы полагаете, что изнасилование начинается со снятия пушинки? — удивился я.

— Это может быть первым шагом, за которым последуют более решительные действия.

— И вы их, конечно, очень ждете? — съехидничал я.

— Жду, — ответила она, — потому что знаю, с кем имею дело. Конечно, силы у вас немало, но я постараюсь так исцарапать вам морду, что у вашей подружки не будет ни малейшего сомнения в вашей неверности.

— Этим вы подпишете себе смертный приговор. Марсела вас застрелит.

— Но и вам не поздоровится. Она напишет на вас жалобу в Центральный Комитет, и вас расстреляют, как «врага народа».

— Не верьте тому, что выдумывают отщепенцы и подонки, бежавшие из России,

— я мысленно поблагодарил еще раз покойного Комиссара за то, что в моей памяти сохранилось кое-что из его лекций, — все они педерасты и жулики, содержащиеся на деньги ЦРУ и «Интеллидженс сервис». А вам очень идут ваши маленькие сережки с синими камушками. И личико у вас очень милое, даже когда совсем сердитое. А когтей ваших я не боюсь, шрамы только украшают лицо партизана.

— Как ваше имя? — заметно порозовев, сказала Мэри.

— Анхель Родригес, по-английски меня можно называть Энджелом.

— На черта вы похожи больше, точнее — на дьявола-соблазнителя.

— Это комплимент?

— Это констатация факта.

— Тогда, насколько я понимаю, вам надо молиться, чтобы Господь отвратил вас от соблазна. Значит ли это, что вы готовы поддаться соблазну?

Мэри еще больше покраснела и сказала:

— Отпустите меня! Я хочу спать!

— Я не умею управлять вашей чертовой машинкой.

— Но она не нуждается в том, чтобы ею управляли такие идиоты, как вы. Выпустите меня!

— Хорошо, — согласился я, — но не думайте, что вы пойдете спать к Синди. Я подниму ее и посажу дежурить вместо вас…

— Вы сексуальный маньяк? — спросила Мэри. — У вас есть ваша Марсела, а вы пристаете к порядочным женщинам.

— Никогда не считал лесбиянок порядочными женщинами, но, увидев вас, почувствовал, что ошибался. Вам так подходит эта мальчишеская стрижечка, она вас необыкновенно молодит… Очень хорошо, что открыты ушки — они у вас розовые, а в них сережки с голубыми камнями — это так красиво…

Мэри засопела сердито, вскочила и двинулась к выходу из рубки.

— Ладно, зовите сюда Синди, делайте с ней, что хотите, но меня отпустите. И зачем я только напоила вас кофе?

— Никогда не жалейте о добром деле. Так учил нас Карл Маркс, — сказал я так уверенно, что даже сам поверил в точность источника. — Но Синди я звать не хочу. Я хочу, чтобы остались вы. Синди — беленькая домашняя кошечка, а вы страшная, зубастая медведица. Но очень симпатичная!

Она рванулась к двери, но я загородил дверной проем. Мэри попыталась упереться мне в грудь руками, но я сцапал ее за запястье и сказал:

— Прекрасный случай поцеловать вам руку. Я от ваших ручек без ума… — и тут же, не без применения силы, подтянул к губам ее крепкие, довольно крупные кулаки. Поцелуи легли на костяшки, на кофейного цвета загар, под которым, заметно приподняв кожу, пульсировали вены.

— Вы хулиган! — произнесла Мэри. — Маньяк! Насильник!

Она дрожала, лицо было пунцовое, а в глазах было нечто среднее между ненавистью и восхищением. Кулаки разжались, и мои губы прижались к ее белым, теплым ладошкам, для женщины, быть может, и жестковатым, тонко источавшим запах духов. На верхней губе у меня уже успела отрасти после вчерашнего бритья коротенькая щетина, и я позволил себе пощекотать ею впадины ее ладоней, потом бугорки у нижних суставов пальцев, подушечки…

— Энджел… — пробормотала Мэри, и я почувствовал, что она перестала вырывать руки. — Отпустите…

— Ну не лишайте меня этого удовольствия! — попросил я. — Когда еще попадутся мне такие милые ручонки!

Пользуясь тем, что Мэри не вырывается, я отпустил левую руку и чуть-чуть сдвинул рукав ее рубахи. Поцелуи, словно горох, высыпались на обнаженную кожу — от запястья до локтя. Не давая ей опомниться, я отпустил правую руку, схватил левую и повторил ту же операцию.

— Вы чудовище, Энджел… — пробормотала Мэри. — Вы нахал, негодяй, убийца…

Все это говорилось с придыханиями, со вздыманием груди, и у меня не было сомнений, что я на верном пути. Мои руки оказались у нее на талии, и я мягко привлек ее к себе. Сопротивления не было, но губы ее по-прежнему бормотали мне нехорошие слова:

— Ненавижу всех мужчин… Грязные скоты и вонючки… Небритые рожи!

— А мне нравятся небритые женщины, — сказал я, после чего с нежностью, которой не испытывал и к матери родной, коснулся губами темного пушка, росшего над верхней губой Мэри. Я поцеловал ее в уголки рта, в ложбинку под носом, в рдеющие горячие щечки, в испуганно блеснувшие и закрывшиеся глаза. Дьявольски приятно было ощущать, как она трепещет, как дрожит все ее большое, крепкое, но все-таки женское тело.

Пальцы мои пробрались под рубаху, легли на ее гладкие горячие бока, скользнули по влажной, шелковистой коже.

— Сумасшедший… — шепнула она, и ладони ее уперлись мне в живот, но… неожиданно соскользнули и оказались у меня за спиной, на моих лопатках.

— Какое все жесткое, грубое… — проворчала она. — Нарастил мышцы, обормот!

За это я наказал ее еще одним поцелуем в губы, на сей раз крепким, сильным, всосавшим ее язык ко мне в рот. Она обмякла, держась обеими руками за мою спину, а мои пальцы, воспользовавшись моментом, очутились у нее в трусах, на крепких, крупных и прохладных половинках зада.

— Бесстыдник! — прошептала она, делая какую-то попытку вырваться, но, по-моему, чисто демонстративно. Я гладил эту огромную, тяжелую, чуть колышущуюся попку, а спереди меня обдавал жар, исходящий от возбудившегося тела Мэри. Не буду утверждать, что все это было нипочем и мне самому. Штуковина, как видно, не слишком усталая после приключений с Марселой, была готова к новым подвигам. Тоненькие женские трусики были для нее слишком слабой упаковкой, поскольку не доходили мне даже до пупа. Воспользовавшись этим, змей-соблазнитель прополз между резинкой и моим животом, высунувшись наружу. А поскольку Мэри уже прижалась ко мне совсем тесно, то не могла его не ощутить.

— Это… он? — спросила Мэри так, будто не изучала в школе анатомии. Вместо ответа я одним рывком спустил с нее и шорты и трусы. С легким шелестом они упали на палубу, а я с жадностью заелозил руками по ее мягкой спине, добрался до бретелек купального бюстгальтера, развязал их, и купальник вместе с рубахой тоже оказался на полу рубки.

— Нет, нет! — прошептала Мэри. — Тут очень светло…

Я вытянул ее из рубки на залитую лунным светом верхнюю палубу и притиснул к стене рубки.

— Я закричу! — сказала она, обвисая у меня на руках, но мои колени уже втиснулись между ее ляжками.

— Нет! Нет! — бормотала она. — Он не пролезет, он слишком большой! У меня никогда не было мужчин, пусти меня!

Придерживая ее одной рукой, другой я стал поглаживать ей низ живота, ласково приговаривая:

— Маленькая, мохнатенькая… Кисонька моя, курчавочка моя…

Этого хватило. Мэри совсем ослабла, и я, легонько дернув ее за бедра, подцепил рыбку на крючок. После Марселы показалось, что эта дорожка куда более узкая…

— Вошел! — с восторгом в голосе прошептала Мэри. — Он вошел, черт меня подери! Подожди немного, постоим так. Я хочу к нему привыкнуть. Он так приятно греет…

— Послушай, — спросили, — у тебя действительно не было мужчин?

— Нет, только девчонки! И я всегда была за парня…

— Но ведь ты пользовалась вибратором, наверно.

— Да, но это совсем не то…

— Но у тебя нет этого девичьего украшения!

— Я испортила его еще в десять лет сырой сосиской…

От этого сообщения я фыркнул и сделал подряд десять быстрых качаний. Мэри стояла, обнимая меня за спину и опираясь о рубку. Глаза ее были закрыты, рот полуоткрыт, а губы лепетали жадно:

— Еще! Еще! Еще! Еще!

Яхта шла полным ходом, ветер обвевал нас, но не студил страсти. Мэри, внезапно почуяв сладость в собственном естестве, так бухала задом о стальной бок рубки, что я подумал, не будут ли на нем вмятины.

— Ой, жжет! — стонала она. — Жжет! Жжет! Жжет! А-а-а-а-а!

Заорала она так, что у меня зазвенело в ушах, и я испугался, не проснется ли от этого крика Марсела. Впрочем, эти опасения заставили меня интенсивнее приступить к работе, придерживая совершенно ослабевшую и потрясенную Мэри, у которой подгибались ноги. Однако эта интенсивная накачка вновь разожгла уже прогоревший было очаг, и в тот самый момент, когда я хотел отскочить, ощущая, что вот-вот кончу свой нелегкий труд, Мэри опять застонала, по-медвежьи облапила меня и так сдавила, что вырваться из объятий ее мощных рук и ног я не сумел.

— Боже мой! — сотрясаясь от моего последнего натиска, вскричала она. — Энджел! Ай-и-ии!

Справедливо решив, что контрацепция — дело добровольное, я подарил Мэри несколько кубиков липкой и тягучей жидкости, которая требует не менее осторожного обращения с собой, чем бензин или нитроглицерин. До нее это дошло не менее чем через две минуты. Когда я осторожно отошел от нее, изъяв то, что принадлежало только мне, а ей было дано во временное пользование, моя осоловевшая от нормального секса лесбиянка бессильно осела на палубу, откинувшись спиной к рубке. Вдруг она вскочила на ноги:

— Что я наделала! Ой! — и загромыхала по трапу вниз. Я побежал за ней, не понимая, что речь идет всего лишь о желании подмыться. С чего-то мне взбрело в голову, что она хочет утопиться, спрыгнув в море с каютной палубы. Я догнал ее в тот момент, когда она остановилась у двери своей каюты и постучала в нее.

— Ты что, — прошипел я. — Тише! Там заперто! Иди в свободную!

Мэри ткнулась в одну, другую, третью дверь — все оказались заперты, и ключей не было нигде.

— Это Марсела, — сообразил я. — Она специально спрятала все ключи, чтобы мы с тобой не пристроились где-нибудь с удобствами.

— Но что же делать? — проворчала она. — Мне срочно нужна горячая вода!

Дверь в каюту, где спала Марсела, была открыта. Моя верная соратница спала в обнимку с «узи», а ворох ключей лежал на столике. Я вовремя заметил маленькую хитрость: сквозь ключи была продернута нитка, а концы нитки привязаны к большому пальцу Марселы. Я осторожно отцепил один ключ от связки

— это был ключ от каюты Синди.

Марсела не проснулась, а вот Синди не спала. Мэри юркнула в ванную, я последовал за ней. Синди ошеломленно посмотрела на двух совершенно голых людей разного пола, но ничего не сказала.

Мытье с Мэри было не столь любовным, как за несколько часов до этого с Марселой. Каждый заботился о себе. Однако в удовольствии вытереть теперь уже несомненно мою стриженую медведицу я себе отказать не смог. И Мэри, несмотря на свой более солидный, чем у Марселы, возраст, тоже попала впросак. Вероятно, она подумала о том, что красный партизан влюбился по уши в прекрасную представительницу свободного мира. А ей было невдомек, что для мужчины очень важно совершить в жизни нечто необычное или хотя бы редко свершаемое: переплыть через Ла-Манш стилем баттерфляй, выпить двадцать пинт пива, прострелить пикового туза с двухсот ярдов из пистолета или, как в данном случае, овладеть женщиной с мужскими наклонностями. Все это сильно самоутверждает мужчину и делает ему честь. Во всяком случае, в старости, беседуя с более юными приятелями, ты можешь похвалиться: «Ребята, а я, скажу вам по секрету, спал с лесбиянкой!»

Впрочем, спать нам с ней в ту ночь не пришлось. Еще в ванной мы обнаружили, что забыли одежду на палубе, а Синди не спит.

— Синди, крошка моя, — высунувшись из ванны, произнесла Мэри, — отвернись, пожалуйста, на минутку.

— Пожалуйста! — недовольным тоном произнесла белокурая малютка и накрылась одеялом с головой. Мы выскользнули из каюты и поднялись наверх, где нашли каждый свою одежду, то есть лично я — только плавки, а Мэри — купальник, рубаху и шорты.

Обнявшись, мы стояли у фальшборта, глядя вперед, в темноту. Мы ничего не говорили, только Мэри изредка пыталась что-то напевать.

Сзади покашляли. Мы обернулись и увидели Синди. Наша златовласка была в ярости.

— Я пришла сказать тебе, Мэри, что все кончено! Между нами больше ничего нет! Ты сбила меня с пути, а сама, как только тебе подвернулся парень, хватаешься за него, как собака за сосиску! А днем ты ревновала не ко мне, а к нему! Ты старая, толстая и гнусная свиноматка! — и Синди всхлипнула, а затем заревела горькими слезами. Мэри стояла в растерянности, я тоже не знал, как поступить в такой ситуации. Если бы девчонка приревновала меня к Мэри, это было бы для меня более просто, а с фактами, когда женщина ревнует женщину за измену с мужчиной, я еще не сталкивался.

— Успокойся, — сказал я, — уверяю тебя, ничего страшного не произошло.

— Ну да, — хныкала Синди, — эта гадина увлекла меня, из-за нее я мучила своего бедного Джерри, сделала его чуть ли не посмешищем, а сама, как только ей приспичило, лезет под мужчину! А еще врала, что любовь женщины к женщине

— самая чистая и верная…

— Во всяком случае, беременностей зарегистрировано не было, — произнес я, поддакнув Синди.

— Не надо об этом, — проворчала Мэри, которую сильно озаботила последняя фраза.

— Надо! Надо! — злорадно завопила Синди. — Он тебя натянул, напакостил внутрь и у тебя будет пузо! Здоровенное! Брюхатая! Брюхатая!

— Дура! — взревела медведица. — Заткнись, или я вышибу из тебя дух!

— Брэк! — заорал я, пожалев, что оставил автомат в рубке. Хорошая очередь в воздух могла бы их охладить. Рискуя получить ранение ногтями с обеих сторон, я сыграл роль войск ООН и разъединил готовую к драке пару. Они пытались еще пару раз наброситься друг на друга, но я все-таки сумел их остановить и сказал:

— Постойте, девочки. Надо как-то договориться. Мне очень жаль, что все так получилось. Я ручаюсь, что не желал вашей ссоры. Просто нам нужно найти сейчас какое-то уравновешивающее значение, ибо, как сказал великий вождь и учитель товарищ Мао Цзедун, «надо заботиться о том, чтобы солдаты, проходя через сытые районы, не обжирались, а проходя через голодные — не голодали»,

— не знаю, как и когда я смог запомнить эту цитату.

— Ваш Мао — великий осел, — проворчала Мэри.

— Я все поняла! — отряхнув слезы с глаз, воскликнула Синди. — И я согласна!

— Что ты поняла и с чем ты согласна? — пробурчала Мэри.

— А то, что раз он тебя оттрахал, то теперь пусть трахает меня! — выкрикнула Синди. — Это будет справедливо, и солдаты не обожрутся и не будут голодать!

Честно говоря, я не ожидал, что идеи Мао Цзедуна смогут произвести такое революционизирующее действие.

— Ха-ха! — хмыкнула Мэри. — Пожалуйста, можешь попробовать. Он за эту ночь успел поиметь и Марселу, и меня. Если у него еще что-то осталось, то ты проведешь приятную ночь.

— Я попробую! — вызывающе подбоченилась Синди. — Убирайся в каюту и оставь нас вдвоем. Но если ты попробуешь разбудить Марселу, я перегрызу тебе глотку!

— Очень нужно впутывать сюда Марселу, — скорчила рожу Мэри. — Если хочешь, мы можем даже запереть ее в каюте и задраить иллюминатор снаружи. Идем!

Разгоряченные девицы ушли, а я уселся на шезлонг и стал смотреть вперед, туда, куда был устремлен нос яхты. На востоке уже светлело, но до рассвета было еще порядочно. В трусах у меня царило спокойствие и умиротворенность, я был твердо убежден, что никакой любви и тем более секса мне уже не нужно. Больше всего я хотел спать в самом прямом и изначальном смысле этого слова.

Я уже задремал в шезлонге, поскольку никто не возвращался довольно долго. Мне даже казалось, что Мэри и Синди помирились и легли спать вместе. Однако, когда мои глаза уже начали сами собой закрываться, на верхней палубе послышались шаги. Разлепив глаза, я увидел Синди. Точнее, сначала мне показалось, что я вижу призрак. В лунном свете по палубе ко мне приближалась фигура, с ног до головы закутанная в черное. Я протер глаза, сон куда-то улетучился, но фигура не пропала. Глухой голос, лишь отдаленно напоминающий тот, каким разговаривала Синди, сказал:

— Сиди спокойно в своем шезлонге. Я действую, ты не мешаешь, я желаю, ты

— исполняешь, я хочу, ты — любишь!

Эта замогильного тона сентенция была произнесена так, что я испытал какое-то странное, не то гипнотическое, не то магнетическое воздействие. Конечно, пробудить во мне желание подобная фраза не могла, но она пробудила чисто зрительский интерес к спектаклю, который собиралась разыграть малышка Синди.

Она подошла к спине шезлонга, и обе руки легли на мою голову так, что большие пальцы оказались на затылке, а ладони — мягко прижались к вискам.

— Не оборачивайся, не смотри на меня, смотри вперед, на волны, на нос яхты, — вещала Синди. — Ты видишь силу воды, которую побеждает сила корабля, волны стремятся навстречу ему, но он раздвигает их, идет, движется к цели, упрямо и непреклонно. Соберись, забудь прошлое, стремись к новой цели, верь, что она будет лучше и прекрасней, лучше и прекрасней! Что бы ни лезло в голову, думай о новой цели! Думай! Думай! Думай!

Руки ее, маленькие и очень нежные, тревожаще гладили мне волосы, и я думал, что вчера днем, во время поисков трусов, вполне можно было сделать то, что сегодня ночью вряд ли удастся осуществить. Я вспоминал золотистые волосы и стройную, длинноногую фигурку в алом купальнике, покрытую нежным загаром… Да, жаль, что я начал не с нее, но…

— Почувствуй запах ее волос, ее лица, ее рук, — ворковала Синди, — ощути нежность ее души, ее кожи, ее поцелуев…

Чтобы эти слова были мной получше восприняты, Синди, едва касаясь меня, провела ладонями по моему лбу, щекам, шее, плечам, локтям, нависая надо мной, и ее волосы, поблескивавшие в лунном свете, заколыхались у меня перед лицом. И я ощутил их запах, будьте покойны!

— Вообрази себя победителем! Ты можешь! Можешь! Можешь! — почти прорычала златокудрая бестия, и в моей порядком выгоревшей и ни на что уже вроде бы не пригодной душе что-то загорелось, затеплилось… Безо всякого кофе, между прочим.

— Ты Бог и ты Дьявол, ты всесилен! Ты можешь все! — прошептала Синди каким-то свистяще-шуршащим шепотом. От этого у меня по коже прошел сперва какой-то озноб, а потом, наоборот, легкий жар, который постепенно стал спускаться по телу от головы к животу… Не надо долго объяснять, где он остановился. И в это время Синди в своем черном одеянии неслышно выпорхнула у меня из-за спины. Уперевшись мне руками в плечи, она высоко подпрыгнула, перемахнула через спинку шезлонга и мою голову, затем оседлала мои бедра. Полы ее одеяния закрыли от меня лунный свет и небо, зато тело ощутило жар ее нежной наготы. Очень приятной, надо вам сказать! Я почувствовал, как ловкие пальчики спускают с меня плавки, а маленькая ручка подвергает тестированию загипнотизированную штуковину. Синди чуть-чуть привстала и с ловкостью профессиональной медсестры, набившей руку в постановке клизм, ввела себе предмет, который я считал и считаю своей неотъемлемой частной собственностью. Впрочем, Синди использовала его отнюдь не в качестве клизмы. Все, как и в случае с Марселой, было проведено по обычному ритуалу.

Я полулежал на шезлонге, с головой накрытый черной тканью, ощущая приятное давление на живот. На редкость гладкая и мягкая попочка этой юной ведьмочки, подчиняясь азарту необыкновенно пружинистых ножек, ритмично подрагивала. Ладонями она уперлась мне в колени. Упоительное трение, которое происходило где-то в таинственных глубинах, окончательно согнало с меня сон. Я положил руки на невидимые мне скользкие бока Синди, потом провел ими снизу вверх и натолкнулся на прелестные зыбкие полушария, наполнившие влажным жаром мои ладони. Затем я повалил Синди на себя, подогнул колени, оторвав пятки от палубы и уперевшись ими в край шезлонга. Теперь я сам взялся за дело — откуда только силы появились на исходе бессонной ночи.

— Синди, ты прелесть! Ты маленькое прекрасное чудовище! — урчал я, как кот, пожиравший свежую рыбку. — Я съем тебя с потрохами!

Черная ткань уже мешала, в ней можно было задохнуться. Общими усилиями мы сбросили ее и, голые, свободные, подставили тела лунному свету.

— И-и-и-и-йя! — завизжала Синди, сжав меня ляжками, но это был лишь первый раз. Потом она визжала еще раза три или четыре, потому что наше сношение тянулось довольно долго. Едва Синди чувствовала, что я начинаю уставать, как сразу же принималась действовать сама. Наконец она все же сумела заставить и меня издать некий нечленораздельный звук. В глазах пошли круги, сладострастие вышло сухим, жгучим, но очень сильным…

По-моему, я даже потерял сознание на несколько секунд. Нежная спина и ягодицы Синди грели мне грудь и живот, ее растрепавшиеся длинные волосы приятно щекотали лицо и шею. Ладони мои возлежали на ее кругленьких грудках, а между ее восхитительных ножек, устало и бессильно свисавших с шезлонга, все еще был погружен член. Правда, его миссия была явно выполнена, и он уже совершенно ни на что не годился. Медленно остывая и сокращаясь в объеме, он постепенно уходил из гостеприимной норки. Вскоре он, бедняжка, обрел кондицию вареной сосиски и выпал из гнезда, тихонько шлепнувшись на обивку шезлонга.

— А эта кляча Мэри, — самодовольно поглаживая себя по животику, произнесла Синди, — думала, что у меня ничего не выйдет! Черта с два! Я могу даже статую расшевелить!

— Ни чуточки не сомневаюсь! — подтвердил я. — Ты — супердевушка!

— А ты тоже молодец. Я никогда столько не кончала — ни с Мэри, ни с Джерри. Ты лучше всех!

За этот комплимент я поцеловал ее в щеку и еще раз погладил по груди. Мы встали с шезлонга, и Синди точь-в-точь, как Мэри, с некоторым опозданием вспомнила о том, что ей необходимо пробежаться в ванну. Я тоже отправился туда, но уже по дороге услышал бешеные удары кулаками в дверь каюты.

— Вы, дырки вонючие, — вопила Марсела, — откройте дверь, не то я ее взорву!

Я вспомнил, что гранаты лежат в каюте, и испугался, что Марсела, не дай Бог, действительно до них доберется.

Синди проскочила в ванную, а я открыл дверь. Слава Богу, Марсела на сей раз поставила автомат на предохранитель и очередь, которая могла бы выпустить из меня кишки, не состоялась.

Вместо нее я получил замечательную оплеуху сперва по одной щеке, а через секунду — по другой.

— Мерзавец! — взревела Марсела. — Я убью тебя! Она надавила на спусковой крючок, но автомат был явно против моего убийства, поскольку с предохранителя был не снят. Чтобы не дать ей исправить свою ошибку, я отобрал автомат и, прижав Марселу к стене, сказал:

— Что ты сходишь с ума? Я пришел будить тебя на вахту!

— Ты на себя посмотри, грязный кобель! Действительно, я допустил серьезную оплошность. Я как-то стал забывать, что плавки следует надевать вовремя, и прибежал в том виде, в каком родился некогда. Правда, в то время я был, как уже говорилось, много мудрее и целомудреннее. Марсела же имела потрясающую остроту зрения. Она умудрилась разглядеть на мне маленький, скрутившийся в спиральку золотистый волосочек, который на мое несчастье прилип там, где его происхождение не вызывало никаких сомнений.

— Ну да, — кивнул я, — а что тут такого? Ты считаешь, что я твой муж и у тебя есть право на меня, как на приобретенную недвижимость? Между прочим, при коммунизме все женщины и мужчины будут жить вне брака. Так сказал Фридрих Энгельс.

Это произвело на Марселу совершенно неожиданное впечатление. Услышав, вероятно, совсем неизвестное ей имя, она притихла. А я, ободренный этим, проорал:

— Если уж ты потащилась в бега с коммунистом, то, будь добра, не проявляй частнособственнические инстинкты! При коммунизме все будет общее. Разве ты не слышала?

— Вообще-то слышала, — спокойным тоном пробормотала Марсела, — Анхель говорил что-то в этом духе, но я думала, что общими будут заводы, плантации, корабли, дома… А насчет женщин я не слышала.

— Ну что можно от тебя ждать? — вздохнул я. — Ты изуродована миром чистогана и наживы, заморочена церковью, которая, как известно, опиум для народа. Ничего, я тебя перевоспитаю. Ты должна относиться к женщинам, которые близки мне, как к сестрам и товарищам по борьбе.

— Какие же они мне товарищи? — проворчала Марсела. — Они гринго, империалисты-янки, богатые. Их надо экс…пертизиоровать, что ли?

— Экспроприировать, — поправил я, обрадовавшись, что вечноживое марксистско-ленинское учение постепенно проникло в Марселу, правда, не знаю, через какой канал. — Экспроприировать надо, это верно. Но когда собственность у них изъята, и они не являются более эксплуататорами, надо относиться к ним, как завещал великий Сталин: «И возлюби врага своего…»

— По-моему, это сказал Иисус, — Марсела явно это раньше слышала.

— Правильно, — выкрутился я, — товарищ Христос произнес только первую часть фразы, но товарищ Сталин дополнил, углубил и развил учение Иисуса Христа: «…А если враг не сдается, его уничтожают».

— А падре говорил мне что-то совсем другое, — почесала лоб Марсела.

— Все падре, — тут я мысленно попросил Господа простить мне этот грех, — как правило, извращают учение Христа и ставят его на службу контрреволюции и мировому сионизму.

По какой причине я затронул сионистов — черт его знает, наверно, как всегда, под горячую руку попались.

Наслушавшись научных мыслей, Марсела обалдела и стала их напряженно переваривать, а я тем временем успел убедиться, что Синди выскользнула из ванной и спряталась в каюту. Я вошел в душ и с удовольствием окатился в третий раз за эту ночь теплым душем. Когда я вышел, то увидел в коридоре следующую картину: Марсела, Синди и Мэри стояли кружком, и Марсела делала какие-то знаки руками и мимикой, пытаясь что-то объяснить американкам.

— Что она от нас хочет? — с опаской спросила Мэри.

Когда я перевел Марселе этот вопрос, она ответила:

— Я хочу, чтобы они поняли — мы все трое твои владелицы. Монополизм не пройдет!

— Она объявила вам, что с этого момента мы все — одна семья, — разъяснил я, подошел к этой троице и обнял всех сразу.

— Каждый коммунист немного мусульманин, — добавил я, жмурясь от удовольствия, через несколько секунд, — как сказал выдающийся коммунист современности аятолла Хомейни!

— Вам больше подходит роль покойного шахиншаха, — заметила Мэри, — но мне очень любопытно, как вы сумеете со всеми нами справиться!

А скажите, джентльмены, разве вам этого никогда в жизни не хотелось?

— Вот что, — сказал я, — может быть, не будем торопиться в Гран-Кальмаро? В океане так хорошо и уединенно…

Очень спокойный день

Итак, мы решили немного покататься вчетвером по океану и, свернув в сторону с курса на Гран-Кальмаро, позагорать на маленьком островке Сан-Фернандо, примерно в сорока милях восточнее. Как утверждал путеводитель, имевшийся у Синди и Мэри, «это островок дикой природы, такой, какую застал Колумб, прибыв в Новый Свет». По информации того же путеводителя, каждый турист, прибывший на Сан-Фернандо, может почувствовать себя немного Робинзоном, ибо никаких регулярных рейсов из порта Гран-Кальмаро туда не осуществляется, и попасть на остров можно только наличной яхте, вертолете и гидроплане. Я лично этому не поверил.

Тем не менее, когда мы бросили якорь у островка, никого поблизости не было. Как мы пришли на остров, я не запомнил, потому что завалился спать незадолго до рассвета и проспал до полудня. С удовлетворением обнаружив, что сплю я один, и никто меня не может потревожить, я посетил туалет и ванну, проделал несколько разминочных упражнений, надел все те же женские плавки и лишь после этого выбрался на верхнюю палубу.

Все три дамы были уже на ногах и завтракали. Откуда-то из скрытых пазов в палубе выдвинулись и развернулись на специальных кронштейнах солнечные батареи, которые, как видно, подзаряжали аккумуляторную сеть «Дороги». Кроме того, эти батареи создавали тень и играли таким образом роль тента над палубой. В этой благодатной тени Марсела, Мэри и Синди сидели за столиком, трансформировав шезлонги в довольно удобные кресла, и уплетали бутерброды, кукурузные хлопья с молоком и еще что-то.

— Вот и явился наш грозный повелитель, затмевающий солнце в его полуденном блеске! — воскликнула Мэри. — Садитесь, Энджел, вам необходимо восстановить силы. Кушайте побольше!

Есть я хотел ужасно и принялся уминать все, что было на столике. Говорить при этом я не мог и слышал лишь неясное щебетание, которым обменивались между собой лесбиянки, да воркотню Марселы, которая была убеждена, что я внимаю каждому ее слову. Наконец, когда я почувствовал, что начинаю ощущать сытость, то смог повнимательнее прислушаться к тому, что говорилось за столом.

— Нет, Синди, загорать мы пойдем ближе к вечеру, — произнесла Мэри рассудительно, — сначала надо облететь остров на вертолете, а кроме того, поползать по дну на «Аквамарине». Тут я просмотрела распечатку эхолота за время пути к Хайди и обнаружила одну очень интересную штуку. Я даже скопировала ее на ксероксе. Поглядите!

На небольшом кусочке бумаги я увидел какие-то многочисленные серые линии и пятна. Мэри тыкала пальцем в наиболее темное место. Эта область напоминала по форме продолговатую размазанную кляксу.

— Где это? — спросила Синди.

— Всего в двух милях отсюда, во-он там! — Мэри махнула рукой куда-то на юго-запад. — По-моему, это затонувший корабль, и к тому же довольно старый.

— А на нем — пиастры! — подыграл я. — Шикарная вещь — Карибское море: чуть нырнешь, а там галеон, и в нем тысяча тонн золота! Надо бы и на острове покопаться, может быть, Джек Кидд зарыл здесь миллион золотых. Но за это нам придется уплатить кучу налогов!

— Кстати, эта территория спорная, — заметила Мэри. — Она примерно на равном расстоянии от Хайди и Гран-Кальмаро. Когда-то, говорят, острова едва не объявили войну друг другу, но потом договорились, что на Сан-Фернандо ни та, ни другая сторона не должна заниматься хозяйственной деятельностью и содержать военный персонал. Воды вокруг острова нейтральные, ловить рыбу и вести подводные изыскания можно, не обращаясь ни к кому за разрешением. Единственное, что карается, это загрязнение окружающей среды, а также рубка деревьев и охота на острове. Там за этим наблюдает специальный инспектор ООН. Ему помогают шесть солдат из бразильской армии. А больше тут никого нет. Туристы сюда приезжают добропорядочные.

— С удовольствием прокатился бы на вертолете вокруг острова! — сказал я.

— Вы сами-то управляете вашей машинкой?

— Конечно, — усмехнулась Синди, — если хотите, я вас прокачу.

— А это не очень опасно?

— Со мной — нет, — сказала Синди. Решили, что Мэри с Марселой посидят пока на яхте, а потом Мэри покажет мне подводный мир с борта «Аквамарина» — так назывался подводный аппарат.

Чтобы слетать с Синди на вертолете, пришлось нацепить легкий, но хорошо сохраняющий тепло комбинезон оранжевого цвета и оранжево-бело-зеленые пластиковые шлемы. Синди уверенно заняла место пилота и ловко, словно всю жизнь прослужила на авианосце, снялась с палубы «Дороти». Правда, меня больше интересовало то, как она сумеет посадить вертолет обратно. Посадочный круг был всего ярдов восемь в диаметре. Синди с изяществом балерины накренила вертолет и описала пару кругов вокруг острова. Он был похож на большой крендель, уже обкусанный с нескольких сторон. Видимо, когда-то на острове был вулкан с двумя жерлами, и оба они по той или иной причине взорвались — то ли одновременно, то ли по очереди. Гора исчезла, а на ее месте возникли каменные котловины, заполнившиеся морской водой. Потом нанесло ила, песка, появились растения, разросся лес. Обе лагуны — и западная, и восточная — были очень живописны и хорошо защищены от открытого океана естественными молами и волноломами, за сооружение которых надо сказать спасибо мистеру Плутону. Крупные корабли в лагуны войти не могли, но для такого судна, как «Дороти», проход был вполне достаточный. В западной лагуне я увидел большую крейсерскую яхту, стоящую на якоре, а на песчаном берегу три голубоватые палатки. На берегу восточной лагуны виднелся небольшой дом и несколько одноэтажных построек. Тут же стоял флагшток, над которым развевался флаг ООН. От построек в лагуну вдавался пирс, где было пришвартовано несколько небольших моторок и катер покрупнее, с надстройкой и рубкой. Над ним тоже реял флаг Мирового Сообщества.

Никого, кроме тех, кто загорал поблизости от палаток на пляже западной лагуны, не было видно. Было действительно очень жарко, хотя в вертолете это не чувствовалось.

— Надо сесть, — сказала Синди, — засвидетельствовать почтение инспектору.

Тут я убедился, что сажает вертолет она вполне уверенно. Наша тарахтелка-стрекоза благополучно приземлилась на пятачок, даже меньший, чем посадочный круг «Дороти». Здесь стоял выкрашенный в белый цвет вертолет с поплавками и буквами «Ю Эн» на фюзеляже.

Все переговоры с инспектором и его ленивыми бразильцами вела Синди, а я сидел в кабине, пожевывая чуингам, и подставлял морду под вентилятор. Инспектор, тощий, очень вежливый индиец, нежно смягчая английские слова, сказал Синди:

— Рекомендую вам поскорее перевести яхту в лагуну, мисс. В ближайшие трое суток возможно ухудшение погоды. Если вы поставите яхту сюда, то она будет в безопасности, даже если разразится циклон.

Синди сказала, что обязательно этим воспользуется, влезла в кабину, послала инспектору воздушный поцелуй и взмыла вместе со мной в небеса. Прокатившись еще разок вокруг острова на высоте в триста футов, Синди повернула к яхте и блистательно посадила вертолет на посадочный круг «Дороти».

— Ну, как прогулка? — спросила Мэри. Тот же вопрос задала и Марсела, только по-испански.

— Прекрасно, — ответил я на двух языках.

— Тогда продолжим экскурсию в другой стихии, — напыщенно произнесла Мэри.

— Мне не терпится показать тебе подводный мир!

— Скажи лучше, что тебе хочется побыть с ним вдвоем… — съехидничала Синди.

— Начинается… — проворчал я. — Давайте сделаем так: мы с Марселой наверху, а вы вдвоем на вашей субмарине…

— Это не получится, — возразила Мэри. — Вы не умеете контролировать спуск аппарата, и этому так просто не научишься.

— Тогда возьми с собой Марселу, — предложил я, все больше ощущая, что работа шахиншаха весьма трудная и требующая не только физической силы, но и крепких нервов.

— А я бы хотела тебя! — без особого стеснения произнесла Мэри. — Ну,

девчонки, не считайте меня сепаратисткой!

— Марсела, — пояснил я, — она хочет спуститься со мной на подводном аппарате, ты не против?

— Ты все равно сейчас ни на что не пригодный человек, — махнула рукой Марсела. Вчера она перепила прохладительных напитков, и голос у нее звучал, как у бывалой алкоголички.

— Она не против, — перевел я для Синди и Мэри, после чего на полной мордочке последней появилась веселая ухмылка.

В среднем трюме «Дороти», которая уже застопорила ход и автоматически отдала якоря, Мэри показывала мне подводный аппарат. Он был похож на некий гибрид короткой и очень толстой торпеды с вертолетом. Выкрашен он был в ярко-оранжевый цвет, и на цилиндрической части корпуса виднелась надпись «Аквамарин». Кормовая часть была в точности, как у торпеды — четыре лопасти вертикального и горизонтального рулей, а между ними — винт. Носовая часть представляла собой большой прозрачный шар из очень толстого и прочного стекла, сквозь который просматривались два кресла. С боков от кабины, а также под ней располагались фары, судя по всему, очень мощные. Позади кабины, уже на верхней части «торпеды» находилась в сложенном виде телескопическая штанга с механической рукой-манипулятором. Дальше было два люка: круглый — входной и прямоугольный — как пояснила Мэри — грузовой.

«Аквамарин» стоял на четырех лапах, которые можно было при желании убрать под обтекатели внутрь корпуса аппарата. Для того чтобы его при качке судна-носителя не колотило о борта, он был зафиксирован с носа и с кормы облегающими корпус захватами на телескопических штангах. Размещался аппарат в прямоугольном, довольно узком отсеке, в который можно было попасть через герметический люк, завинчивавшийся изнутри. Мэри, закончив краткую лекцию, завинтила его и указала мне на люк в «Аквамарине»:

— Залезай и садись в пассажирскую кабину, где стекло.

Внутри было очень тесно: вдвоем не разойтись. Позади пассажирской кабины стояло еще одно кресло, а также пульт, с которого осуществлялось управление аппаратом. Я уселся в одно из кресел и стал глядеть вперед, слушая, как возится за моей спиной Мэри, щелкая кнопками-тумблерами и перебрасываясь короткими фразами с Синди, которая сидела наверху, в рубке «Дороги», и должна была выпустить нас в океан. Впереди за стеклом тускло горели лампы в водонепроницаемых плафонах, освещавшие шлюзовой отсек. Из динамика долетел глуховатый голос Синди:

— Герметичность в норме. Начинаю заполнение шлюза.

— Вижу, — ответила Мэри.

Действительно, пенясь и клокоча, вода стала заливаться в отсек и вокруг стеклянного шара появилась колеблющаяся линия быстро поднимающегося уровня воды. Внизу медленно возникла сперва узкая, а потом все более расширяющаяся прямоугольная щель. Это отодвигалась заслонка, отделявшая отсек от океана. Вскоре мне уже хорошо была видна зеленая толща воды, пронизанная косыми, золотистыми лучами солнца. Лампы, горевшие в отсеке, погасли.

— Заслонка отошла, — сообщила Синди, — даю команду на разъем захватов.

— Поняла. Начинаю заполнение цистерн, — ответила Мэри.

Прошла минута, мы по-прежнему висели на захватах. Я даже подумал, что возникла неполадка, и обернулся к Мэри.

— Все нормально, — сказала она успокаивающе, — разъемы отходят только при отрицательной плавучести аппарата.

Где-то булькало и шипело. Вода заполняла балластные цистерны. Потом шипение прекратилось, что-то гулко лязгнуло, и сквозь стекло кабины я увидел, что отсек, его потолок и стенки быстро уходят вверх.

— Отошли захваты. Есть погружение! Дифферент на нос три градуса, опоры под обтекателями. Даю нагрузку на винт. Глубина двадцать футов. Горизонтальная скорость полтора узла, — бубнила Мэри. — Курс норд-ост тридцать два-десять.

— Поняла, — отозвалась Синди, — доверни две минуты к норду…

Было захватывающе интересно и, вместе с тем, немного жутко. Толстое стекло шара, в котором я сидел, было почти незаметно, и создавалось ощущение, будто я, совершенно голый и беззащитный, погружаюсь в морскую пучину. Слева, чуть позади над моей головой нависала зыбкая темно-бурая тень

— днище «Дороти». Створка, выпустившая нас, постепенно задвигалась обратно, закрывая проем.

— Скорость три узла, — доложила Мэри. — Глубина тридцать.

Жаль, что я никогда не интересовался ихтиологией, а потому даже не знал названий рыб, которые стаями и в одиночку барражировали справа, слева, впереди, выше и ниже меня. Единственно, кого я мог определить безошибочно, так это акул. Меня они тоже определили безошибочно. Одна бестия, в девять футов длиной, прошла сперва поперек курса аппарата, потом описала вокруг него полный крут и появилась уже заметно ниже и скользнула по стеклу. Пасть она не открывала, но мне и без того было известно, что у нее там за зубки.

— Не бойся, — сказала Мэри. — Это стекло выдерживает двадцать атмосфер давления. Скорее корпус аппарата не выдержит, чем это стекло.

— А вообще здесь глубоко? — спросил я как-то уж очень по-сухопутному.

— Нет, — усмехнулась Мэри, — здесь мелководье. Порог Авес, как его называют. Есть провальчики в две, в три тысячи футов, но в среднем — не глубже тысячи. А вот восточнее — впадина Гренада, там почти четырнадцать тысяч футов, ну а западнее — Венесуэльская впадина — там восемнадцать тысяч с лишним…

— А сейчас какая глубина? — спросил я, задирая голову и пытаясь разобрать, где поверхность океана. Там по-прежнему маячила тень «Дороти», столбом затенявшая воду на большую глубину, а кроме того, сияло зеленовато-желтое расплывчатое пятно, похожее на расползшийся по сковородке яичный желток — солнце.

— Сейчас всего сто футов, совсем мало. Ты не хочешь подкрепиться?

Когда нас учили обращаться с аквалангами, то мы ниже тридцати футов не опускались. Ведь для того чтобы прицепить к борту корабля магнитную мину с часовым или радиовзрывным устройством, глубоко забираться не обязательно.

Целая тройка акул опять появилась в отдалении от «Аквамарина» и снова начала описывать круги, только теперь уже значительно выше, и их длинные, зыбкие, неправильной формы силуэты не раз мелькали вверху, отпечатываясь длинными полосами тени… Большая стая рыбешек, переливаясь радужно-перламутровыми красками на своих полузеркальных чешуйках, промелькнула над головой в косых нитях солнечных лучей, с настырностью все еще пробивавших воду. Несколько рыбин покрупнее, выпучив глазищи и открывая пасти, словно торпеды, пронеслись через эту пеструю стаю и явно кого-то сожрали, потому что вода замутилась бурой мутью, в которой можно было разглядеть кусочки плавников и чешуйки. Но и те, большие рыбины, тоже были под прицелом: одна из акул молниеносно крутнулась кверху пузом, открыла пасть с несчитанными зубами и хапнула.

Таков уж, видно, был здешний обычай: те, что побольше, жрут тех, что поменьше. Впрочем, этот обычай относился к категории всеобщих.

— Ты не хотел бы подкрепиться? — спросила Мэри. — Хочешь шоколада с тонизирующими кубиками?

— Давай! — сказал я попросту. Мэри, поставив управление на автоматический режим, приоткрыла какой-то шкафчик и достала оттуда плитку швейцарского шоколада и целлофановую упаковку, в которой просматривалось нечто похожее на вафли и халву одновременно. Затем моя добрая хозяюшка добыла два пакетика с черничным соком, отрезала уголки и вставила полиэтиленовые соломинки.

— Очень вкусно! — сказала она, подавая мне сок. — Особенно с шоколадом и кубиками!

Действительно, все это давало очень приятное сочетание. Кубики имели вкус и печенья, и халвы, и грецкого ореха, шоколад приятно отдавал топлеными сливками, а терпкий, чуть кисловатый сок устранял ощущение приторности. Именно с этого момента у меня появилось чувство уюта и пропал даже подспудный страх перед глубиной и ее кровожадными обитателями. Мы сидели в удобных креслах, посасывая черничный сок и неторопливо надкусывая сладости. Сидели и вспоминали то, что произошло между нами вчера, но молча, про себя. Убежден, что и Мэри размышляла об этом, потому что, когда наши глаза встречались, она торопливо отводила их в сторону, будто я мог по ним что-нибудь определить.

Когда мы прожевали и кубики, и шоколад, Мэри спросила:

— Ну, как вам нравится западный образ жизни?

— Прелестно, — заявил я с досадой, потому что попытки Мэри повсюду и везде доказывать преимущества того образа жизни, который я с детства испытывал на своей шкуре, были заметным минусом к общему благоприятному впечатлению о ней, которое у меня сложилось. Из вредности нужно было сказать что-нибудь коммунистическое, но, как на грех, все из головы повыветрилось.

— А наверняка все коммунисты втайне завидуют буржуям, верно?

— Обязательно, — кивнул я, — именно поэтому мы покончим с господством империализма янки и утвердим на всей планете идеи Чучхэ! Как сказал великий вождь и учитель товарищ Ким Ир Сен, империализм обречен уже потому, что обречен исторически, а ветер с Востока довлеет над ветром с Запада!

— Вы перепутали, — усмехнулась Мэри, — последнюю фразу сказал не Ким Ир Сен, а Мао Цзедун.

— Товарищ Ким Ир Сен творчески развил и углубил все лучшее, что содержалось в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао и Хо Ши Мина, — сообщил я Мэри, пытаясь сохранить на лице выражение святой веры во всю кучу этих идей и трудов. — Таким образом, произнося любую фразу из трудов предшествующих философов, мы неизбежно цитируем последующего и в конечном итоге можем сослаться на труды Кима.

Мэри посмотрела на меня с заинтересованной миной на лице. По-моему, она силилась постичь смысл той абракадабры, которую я изрек с самым ученым и серьезным видом. Чтобы отбить у нее в дальнейшем охоту вести со мной идеологические прения, я сделал лицо еще более умное и изрек:

— Великий друг всех людей доброй воли, гениальный теоретик плановой экономики периода развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму Леонид Брежнев в своей работе «Кем быть?» (эту работу я придумал тут же, на месте, поскольку слышал от Комиссара о работах Ленина «Что делать?» и «С чего начать?») заявляет, что учение марксизма всесильно, потому что оно верно, а если бы оно не было всесильно, то не было бы верно. Буржуазная идеология не в силах дать народу ни целого куска хлеба, ни целостного мировоззрения. Классы и нации находятся в ожесточенном, антагонистическом противоречии с тенденцией развития парадоксальных иллюзий в загнивающей буржуазной поп-культуре, проникнутой духом сексуальной наживы.

Мэри сделала очень широкие и совершенно обалдевшие глаза, но сказать чего-либо не успела. Из динамика прозвенел голосок Синди:

— Мэри, как вы там? До цели триста ярдов.

— Все нормально, крошка, сейчас усилю свет и посмотрю.

О, это было здорово! Мощные, расходящиеся в конусы потоки света хлынули из прожекторов и пробили сгустившуюся вокруг нас тьму на несколько сот ярдов вперед. В разные стороны прыснули рыбы, рыбки и рыбешки. Словно пылинки в солнечных лучах или снег в свете уличного фонаря, замельтешил планктон. И там, впереди, за этой планктонной вьюгой, мы увидели то, из-за чего спускались под воду.

Издали то, что мы увидели, больше всего походило на именинный торт с погасшими свечками, к тому же объеденный многочисленными гостями. Посреди довольно ровного каменисто-песчаного участка дна возвышалось что-то пестрое и бесформенное, обросшее водорослями, раковинами и кораллами. Но тем не менее это был действительно затонувший корабль, конечно, порядочно рассыпавшийся и расползшийся, но все же сохранивший очертания высокой кормы и носа, обызвестковавшиеся обломки мачт, кусок бушприта и даже какой-то надстройки, где вроде бы виднелись позеленелые медные детали.

— Корабль! — восторженно пробормотала Мэри. — Включаю видеокамеру! Смотрите, девочки! Вы видите?

— Ой! — донесся с «Дороти» голосок Синди. — И правда, корабль! Какой он старый…

— Анхель, — спросила Марсела, видимо, забрав у Синди микрофон, — это что такое?

— Фрегат, а может быть, — галеон, — ответил я по-испански, — одним словом, старинное судно, затонувшее триста лет назад.

Мэри взяла управление на себя и медленно подводила аппарат к затонувшему кораблю.

«Аквамарин» опустился на дно, раскрыв все четыре опоры и немного взбаламутив воду. До борта корабля было всего десять футов. Теперь в свете прожекторов было хорошо видно, что в бортах судна зияют многочисленные дыры. Одни из них были, возможно, проломаны пушечными ядрами, другие появились много позже, от трудов подводных червей и моллюсков.

Мэри принесла «Никон» и начала щелкать затвором, нацеливая объектив то на общий план, то на детали.

— По-моему, вон там, ближе к носу, — сказал я, — какая-то бочка… Должно быть, пиратское золотишко или добыча конкистадоров.

Я, конечно, пошутил. Но Мэри уже включила пульт управления манипулятором. С чуть слышным гудением где-то над нашей головой повернулась штанга, раздвинулась и потянулась к бочке. Длины ее не хватило, и Мэри пришлось

пустить в ход «ноги» «Аквамарина». Задняя пара подогнулась, вынесла свои стальные «копытца» вперед, потом то же сделала передняя, потом опять задняя и снова передняя. Три таких шага — и теперь бочка оказалась в пределах досягаемости. Цап! Но древняя дубовая клепка уже давным-давно была изъедена древоточцами, и лишь ветки кораллов, оплетавшие бочку, не давали им рассыпаться, а остатки обручей растворились в морской воде еще двести лет назад. Бочка рассыпалась, словно высосанная яичная скорлупа, сжатая пальцами. Поднятая муть осела быстро, и в луче фар «Аквамарина» блеснуло то, что я никак не ожидал увидеть и лишь иронизировал по этому поводу…

— Золото! — это слово вырвалось и у меня, и у Мэри одновременно.

Всю жизнь, наверно, лет с десяти, я мечтал найти клад. С деньгами у меня никогда не было серьезных проблем, потому что не было самих денег. Именно поэтому я мог надеяться на какое-нибудь чудо. Когда скаутмастер вел нас в поход, мне представлялось, что где-нибудь в дупле или под кустом наверняка может лежать кувшин, в который золотоискатель или гангстер спрятал сокровище. Слава Богу, я был достаточно умен, чтобы не поделиться своими надеждами с приятелями. Они наверняка сделали бы из меня посмешище. Впрочем, мечта о кладе у меня сохранялась и потом, даже когда я воевал во Вьетнаме и в Африке. Конечно, главной мечтой тогда было просто остаться живым, но когда это удавалось и мы выбирались из джунглей на отдых, мне думалось о том, как неплохо бы найти в горах пещеру, где стоит пятьдесят золотых Будд общим весом в десять тонн, или, скажем, отыскать тайник, устроенный охотниками за алмазами…

— Это золото? — просила из динамика Марсела. — Настоящее?

— Настоящее, малышка, — ответил я, — если бы это была медь, то за столь давнее время она бы превратилась в зеленую труху.

Мэри в это время осторожно подводила манипулятор к первому слитку, выпавшему из рассыпавшейся бочки. Цап! «Клешня» крепко схватила прямоугольный брусок и потянула его к грузовому люку.

— Есть! — сказала она удовлетворенно.

— Настраивай его на поиск и автоматический захват аналогов, — посоветовала Синди сверху. — Я вижу их там почти два десятка, этих брусочков… замучаешься, если будешь управлять вручную.

— Сейчас, — ответила Мэри, — только взгляну на снятые характеристики… Ты слышишь, Синди: 98,5% при весе 21 фунт 11 тройских унций и 5 пеннивейтов. Интересно, почем нынче тройская унция?

— Поторапливайся, — сказала Синди, — у вас регенерационные патроны для очистки воздуха проработают еще час, не больше, потом начнете травиться углекислотой.

— Хорошо, — кивнула Мэри, — включаю автоматический поиск и захват.

Механическая лапа потянулась к слиткам, ловко ухватила еще один и намного быстрее, чем в первый раз, уложила в грузовой отсек. Мэри, посасывая остатки сока через трубочку, не вмешивалась в его работу.

— Ты уверена, что он не нахватает камней и раковин? — спросил я с сомнением.

— Ты наивная девочка, Энджел, — хмыкнула Мэри. — В «клешню» встроен датчик, который излучает электромагнитные колебания стандартной частоты. Каждое вещество отражает эти колебания по-своему, золото — так, а базальт — совсем по-другому. Манипулятор не ошибется!

Да, перед этими технократками-лесбиянками я выглядел, точно, полной деревенщиной! А Мэри, при всей своей симпатичности, еще и ляпнула в довершение:

— Техническая отсталость и дремучая тупость — вот что ваш коммунизм несет миру!

Как складно бы я посадил ее в лужу, если бы признался в своем американском происхождении! Но в принципе, я вовсе не собирался всерьез защищать коммунизм, а вот собственной малограмотности было стыдно. Поэтому я сказал очередную порцию чуши, которую выдумал сам:

— Когда лес рубят — летят щепки, нам более важно победить империализм, а уж затем мы создадим условия для нормального образования хайдийцев. Это сказал вождь мирового пролетариата товарищ Сталин!

— Уверена, что о существовании Хайди это чудовище даже не подозревало, — усмехнулась Мэри.

Между тем клешня ловко хватала бруски золота и грузила в отсек. Она даже выдернула несколько штук из песка, куда те зарылись, выпав из раздавленной бочки. Погрузив двадцать брусков, манипулятор вдруг перестал работать, и механический голос сообщил:

— Предельная загрузка.

— Значит, придется еще один рейс сделать! — вздохнула Мэри, глядя на рассыпанные и еще не собранные слитки.

— Неужели тут была всего одна бочка? — подумал я вслух.

— Хм… — Мэри ущипнула свой пухлый подбородок. — Действительно, вряд ли здесь кто-то успел побывать до нас. Бочка выпала скорее всего во-он из той пробоины. Ну-ка, попробуем…

Аппарат сделал несколько шагов по дну, телескопическая штанга, подчиняясь воле Мэри, резко удлинилась и уперлась в обросший всякой живностью борт судна. То же самое проделала и вторая «клешня». Поднялась муть, что-то треснуло. Аппарат сделал еще несколько шагов уже в сплошной мути, которую пробить прожекторами было невозможно. Послышался еще более сильный треск, а затем дно океана под опорами «Аквамарина» слегка вздрогнуло.

— Что вы там ломаете? — забеспокоилась Синди с борта «Дороги». — Конфигурация объекта на сканере эхолота изменилась, а по телевидению одна муть… И вообще, пора готовить всплытие!

— Времени еще двадцать минут, — отмахнулась Мэри. Эта подводная медведица впала в азарт. Десять из двадцати минут мы ожидали, пока осядет муть, а когда вода стала прозрачной, мы увидели, что нос затонувшего корабля отломился и упал на грунт. В образовавшийся пролом были видны десятки бочек, точь-в-точь таких же, как та, содержимое которой мы не смогли погрузить на «Аквамарин» полностью.

— Неужели и там — то же самое? — вскричала Марсела, увидев это на телеэкране. Слово «золото» она произнести не смогла.

— Всплывайте немедленно! — потребовала Синди.

Продолжение спокойного дня

Всплыли мы быстро, примерно в полутора милях от яхты, и Синди подвела «Дороги» к «Аквамарину». Мы поджидали их, восседая на манипуляторе и проветривая отсеки. Потом вновь погрузились ненадолго, чтобы «Дороги» могла нас принять в шлюзовой отсек.

Когда «Аквамарин» был взят на захваты и воду из шлюза выкачали, мы с Мэри принялись выгружать трофеи. В каждом слитке было почти по двадцать два фунта, а всего их, как уже говорилось, набралось двадцать.

Набрав по нескольку слитков, мы с Мэри вылезли из шлюза, и тут нас уже ждали Марсела и Синди. Сгрузив добычу, мы полезли вниз вновь, уже вчетвером, и только со второго захода освободили весь отсек.

Похоже, никто из нас ни разу в жизни не видел, как выглядят четыреста с лишним фунтов золота в слитках. Все четверо стояли и молчали, видимо, припоминая, что там, всего в трехстах футах под нами, лежит еще не один десяток таких бочек…

Первой очнулась Мэри.

— Так! — сказала она повелительно. — На борту есть грузовая стрела и лебедка, а также платформа-клетка для того, чтобы снимать акул и осматривать подводную часть корабля. В клетку можно поставить две бочки. Аппарат можно использовать в беспилотном варианте и в грузовой отсек войдет почти четыре. Мы с Синди идем в рубку, а вы будете работать с лебедкой, ваша задача только принимать груз.

Лебедка находилась на шлюпочной палубе. Управлялась она с пульта, расположенного в рубке, и нам с Марселой оставалось только наблюдать, как, подчиняясь командам оттуда, несколько железных штанг сами собой развернулись в грузовую стрелу, а из-под палубы высунулась крепкая стальная клетка. Одна из ее стенок откидывалась, словно крышка мышеловки. Именно так, с откинутой крышкой, нацепив крюком стрелы за прочное стальное кольцо на верхней части клетки, мы подняли клетку с палубы, а затем — погрузили в океан.

Для связи Мэри выдала мне маленький радиотелефончик, который я повесил себе на шею. Из-под днища «Дороти» вырвались воздушные пузыри — опять открылся шлюзовой отсек, и «Аквамарин», на сей раз уже подчиняясь дистанционному управлению, пошел вниз.

— Мэри, — спросил я в свой «токи-уоки», — а можно разок поглядеть, как вы там грузите бочки?

— Пожалуйста, — ответила она. — Потом у вас не будет времени.

Мы поднялись в рубку. Мэри сидела перед экраном, где проецировалось изображение с бортовых видеокамер «Аквамарина». На сей раз он погружался почти отвесно, и на дисплее компьютера было видно, что у него выпущены «ноги». Камера следила за погружением клетки. Синди наблюдала за направлением погружения аппарата. На сканере эхолота скопление мерцающих точек было заметно иной формы, чем то, что мы видели на распечатке, показанной Мэри. Нос корабля, который мы с Мэри отломили, лежал в стороне от основной кучи обломков.

Погружение шло довольно быстро. Расстопоренная лебедка отматывала стальной трос под действием веса клетки, на дисплее менялись отметки глубины. «Аквамарин» тоже погружался быстро, куда быстрее, чем тогда, когда мы находились на борту. Минут через десять и клетка, и аппарат стояли на грунте в десяти ярдах от потонувшего корабля.

— Вот это точность! — позавидовал я.

— Учитесь, — сказала Мэри, — это вам не ракеты запускать…

Я пропустил мимо ушей очередную порцию буржуазной пропаганды, потому что боялся, что Мэри в конечном итоге привьет мне неистребимую ненависть к моей родной стране и сделает из меня записного большевика.

На экране было хорошо видно, как постепенно приближается развороченный борт корабля-покойника. «Аквамарин» занимал наиболее удобную позицию для работы. На сканере светилось несколько цветных отметок: большая, синяя, — проекция «Дороги» на плоскости дна, поменьше, желтая, — проекция «Аквамарина», наконец, совсем маленький красный квадратик — проекция клетки. Желтая проекция устроилась между потонувшим кораблем и клеткой.

На сей раз работали сразу обе клешни манипулятора. Они всунулись в трюм утопленника и ухватились за бочку с двух сторон. Затем штанга, сопровождаемая оком телекамеры, развернулась и поднесла бочку к дверце клетки, аккуратно поставила на площадку. Клешни отцепились и осторожно придвинули бочку к задней стенке клетки. Точно так же поступили и со второй бочкой. Затем одна из клешней выдернула стальной стопор, удерживавший дверцу в открытом положении, а вторая, после того как дверца опустилась, закрыла стопор, запирающий клетку. Заурчал мотор лебедки, наматывая трос на барабан, и клетка стала медленно, чуть вращаясь, подниматься вместе с бочками. Вверх она шла много медленнее

— Идите к стреле, — велела Мэри, — минут через пятнадцать клетка выйдет из воды.

— Куда будем таскать? — спросил я по-деловому.

— Пока в коридор между каютами. Только кладите поаккуратней, а то завалите себе проход.

Итак, мы с Марселой стали грузчиками. Когда стрела вынесла из воды клетку, а затем достаточно аккуратно водрузила ее на палубу, мы откинули дверцу, и вдвоем, с помощью лома, подрычажив тяжеленную, облепленную известняком и ракушками бочку, выдвинули ее наружу. Повторив то же со второй бочкой, мы разбили слой известки ломами и отковырнули с бочек крышки. В обеих лежали слитки. Я решил таскать по четыре штуки, Марсела — по три. Надо сказать, что девица она оказалась крепенькая, работала усердно. Всего в бочке оказалось сорок два слитка, мы с Марселой сделали по шесть рейсов, прежде чем бочка опустела. Но в то время, когда мы уже добрались до второй, клетка принесла нам две новых бочки. Мы стали работать быстрее, немного приловчились, но все же успели лишь разгрузить полторы из трех и выбросить за борт две опустевших бочки. Стрела принесла нам пятую и шестую. На сей раз мы сумели разгрузить восемьдесят четыре слитка — две полных бочки, но уже заметно устали и вынуждены были сбавить темп. Там, внизу, робот, наоборот, накапливал навыки и действовал все быстрее, поэтому седьмая и восьмая приехали раньше, чем мы ожидали.

— Проклятые железяки! — пыхтя, ворчала Марсела. — Такие маленькие кажутся, а такие тяжеленные…

Благородный металл, добытый некогда на континенте, завоеванном конкистадорами и тревоживший воображение моей юности, начал надоедать и мне. Человек, который алчно смотрит по телевизору на груду золота, лежащего в банковских подвалах Форт-Нокса, весьма отличается от человека, которому приходится таскать или возить на тележке эти металлические кирпичи, к тому же весящие в несколько раз больше, чем обыкновенные. А человек, который таскает «кирпичи» без перчаток, у которого соленая вода жжет руки, а ноги утомляются от беготни туда-сюда, и вовсе начинает думать о том, что из золота необходимо построить сортир, как завещал вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин.

— Мэри! — взмолился я в «токи-уоки» после десятой бочки, — нам надо передохнуть, иначе мы свалимся!

— А может, еще парочку? — предложила медведица.

— Тогда я объявлю забастовку и переведу ее в вооруженное восстание! — пообещал я.

— Ну-ну, — вздохнула Мэри, — отдыхайте. На электронных часах было уже семь вечера. Солнце вот-вот должно было скрыться. Мы с Марселой, ополоснувшись в душе от пота, блаженствовали на верхней палубе. Эксплуататорши принесли нам ужин, и мы как истинные пролетарии ели жадно. Впрочем, технократки тоже проголодались, видать, их труд тоже вышел не менее напряженным. Даже говорить долгое время не начинали. Правда, Мэри, которая, видать, не представляла себе жизни без электроники, притащила транзистор и принялась крутить ручку, разыскивая подходящую станцию.

Внезапно я услышал испанскую речь с хайдийским акцентом и попросил Мэри подержать немного эту волну.

— Говорит «Радио Патриа» из Сан-Исидро. Официальная сводка о ходе боевых действий. Сегодня, после очередного, четвертого, поражения в столкновении с правительственными войсками, банды партизан, возглавляемые садистом и убийцей по кличке Киска, рассеялись по горам Сьерра-Агриббенья и преследуются частями Второго армейского корпуса с участием вертолетных подразделений армии и ВВС…

Далее шло длинное перечисление количества убитых и захваченных в плен партизан, добровольно сдавшихся и явившихся с повинной, а также трофейных танков, орудий и минометов. Даже если бы эти цифры были раз в десять поменьше, все равно поверить я в них не мог.

— Что там мелют? — спросила Синди лениво. Марсела, напротив, внимательно слушала всю информацию со скорбным лицом, как будто стояла у истоков национально-освободительного движения на Хайди.

— Все равно ничего не поймешь, — сказала Мэри и продолжала искать музыку. Вместо нее она нарвалась на хорошо знакомую радиостанцию «Вос де Лос-Панчос».

— Говорит «Радио Популар» — «Вос де Лос-Панчос»! Говорит свободная территория Хайди! — захлебываясь от сознания собственной значимости, орала в микрофон какая-то молодая девица. — Слушайте правду о боевых действиях на острове! Регулярная народно-освободительная армия и партизаны Фронта Освобождения имени Чарли Спенсера нанесли войскам правящей хунты решительное поражение, сорвав их попытки овладеть городами Сан-Эстебан, Санта-Исабель и Ла-Костелло. Революционные войска развивают успех в направлении на город Гуэска де Вест-Индиа, а также населенный пункт Каса де Эспирито Санто на стратегическом кольцевом шоссе!..

После этого партизаны, то ли стараясь переплюнуть своего идеологического противника, то ли исходя из высших интересов революционной борьбы, загнули такие цифры, перед которыми вранье хунты просто поблекло и показалось скучным.

— Оказывается, все не так уж и плохо, — улыбнулась Марсела, и я подумал, сколько хайдийцев сидит сейчас у приемников и слушает попеременно вранье обеих воюющих сторон. Ни один из них, услышав сообщение от одной станции, что «Бока Хуниорс» выиграл 3:0 у «Сантоса», а от другой — что все было наоборот, не сомневался бы: одна из станций ошиблась. Но вот сейчас, как я думал, они убеждены, что истина лежит где-то посередине. Во всяком случае, и я, и Марсела были убеждены в этом. Это все равно, как если бы две футбольные команды сыграли между собой 1,5:1,5.

Но все же меня занимал вопрос: с кем это воюют войска Лопеса? И почему Фронт Освобождения вдруг получил имя Китайца Чарли? Почему Киску считают мужчиной, садистом и убийцей? Что она успела натворить со своим детским садом?

Поэтому я попросил Мэри не сбивать настройку на Лос-Панчос и послушать, что же там еще сбрехнут.

Однако правительство включило радиостанцию-глушилку. Мэри подкрутила дальше и наткнулась, наконец, на блюзы, которые передавало «Радио Гран-Кальмаро». Блюз всегда пробуждал у меня негу и пищеварительную активность. Я уже начал было дремать, но тут Гран-Кальмаро передал на английском языке сводку последних известий, и я понял, что схожу с ума и ничего не понимаю в революциях.

— Информационное агентство «Антила» передает из Сан-Исидро: «Бои с партизанами идут в десяти районах острова. Потери правительственных войск составили уже более тысячи человек убитыми и ранеными. Взорвана и сожжена асиенда „Лопес-23“, при этом погибло восемь партизан и около 20 солдат правительственных войск. Имя одного из участников операции, бывшего предпринимателя, австралийского агента КГБ Чарльза Чаплина Спенсера присвоено Фронту Освобождения приказом Верховного Главнокомандующего Киски. Некоторые информированные источники утверждают, что Киска в действительности является женщиной, но это сообщение опровергается другими, не менее информированными источниками, где утверждается, что Киска — это умело маскирующийся деятель преступного мира по имени Баррильо, обвиняемый в гомосексуальном изнасиловании и убийстве трех подростков и бежавший из тюрьмы, где отбывал пожизненное заключение…»

— Ужас какой! — вздохнула Мэри. — Да что же он, женщину не мог найти?

— «В кругах, близких президенту, — продолжал диктор читать сообщение „Антилы“, — носятся слухи о неэффективности мер по борьбе с партизанами, которые применяет командующий войсками Второго армейского корпуса генерал Хуан Салинас. Утверждают, что действующие против него силы 1-го корпуса народной гвардии Фронта имени Чарльза Спенсера, которыми командует команданте Альберто Вердуго, успешно отразили атаки правительственных сил на стратегически важную деревню Каса де Эспирито Санто. В бою партизаны сбили два вертолета „Пума“, подбили танк М-48 и уничтожили 18 солдат и двух унтер-офицеров. Вчера вечером, выступая по радио „Вое де Лос-Панчос“ команданте Вердуго сказал…»

Дальше захрюкала паршивая магнитофонная запись, но голос ночного сторожа из Лос-Панчоса я узнал сразу же:

— Дорогие братья и сестры, друзья и товарищи! Эти жирные сволочи думали, что старик Вердуго ничего не смыслит в военном деле, и хотели разделаться с ним, как со щенком. Но я, Альберто Вердуго, не щенок! Я старый пес! Гав, гав! (Чье-то многоголосое ржание и хохот.) А у старых псов бывают крепкие зубы! И я порвал им штаны! Гав! Гав! Гав! Эти толстобрюхие генералы думали, что раз в народной массе нет генералов с дипломами, то они смогут с нами справиться. Да, у нас нет генералов с дипломами! Но в нашей народно-освободительной армии каждый осел может стать генералом! Патриа о муэрте!

— Как видно, — заметил комментатор «Радио Гран-Кальмаро», — события на острове будут еще приковывать к себе внимание всего мира. А пока — «Пейте пиво „Карлсберг“!»

И тут из эфира опять выполз голос деда Вердуго:

— Если вы будете пить пиво, то не сможете сделать революцию! У вас вырастет такое же толстое брюхо, как у генералов!

— Спасибо, команданте, это отличная реклама! И заиграла не то самба, не то румба, не то еще что-то…

Я так и не понял, то ли какой-то клоун ловко имитировал голос деда, то ли корреспондент удачно вмонтировал какой-то фрагмент из интервью с «команданте».

— Не сидится им, — проворчала Мэри. — Из того, что каркал по-испански этот старый козел, я не поняла ни слова, кроме «гав-гав», но ручаюсь, что и остальному цена такая же.

— Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, — процитировал я «Коммунистический манифест», но, по-моему, что-то напутал, — потому что они не имеют Отечества и приобретут весь мир!

— А как насчет золота в трюме? — поинтересовалась Мэри. — Как оно, поступит в общенародную собственность?

— Это несущественно. Вообще-то его надо бы реквизировать, но…

Я осекся, потому что из рубки, перебивая музыку, назойливо загудел какой-то зуммер, привлекая внимание. Мэри и Синди встрепенулись и побежали в рубку. Я последовал за ними.

— Какой-то осел идет прямо на нас, — оценила обстановку Мэри. На табло мигала надпись: «Угроза столкновения!»

— Скорость тридцать узлов, по шуму винтов и габаритам — сторожевой катер,

— определила на своем компьютере Синди. — Он нас протаранит через двадцать минут!

— Неужели там идиоты? — воскликнула Мэри. Катер был уже хорошо виден с палубы. Он действительно шел к нам с востока, угрожая ударить в борт, но все-таки изменил курс и кабельтовых в шести сбавил скорость. Видя, что мы стоим и никуда не двигаемся, командир катера заорал в мегафон:

— Что за судно? Кто владелец?

— Частная собственность! — ответила Мэри. — Яхта «Дороти», США, порт приписки Нью-Йорк, владелец Синди Уайт!

Сторожевик подошел почти вплотную, и за это время мы успели надеть купальные костюмы, ибо до этого ужинали без них.

На гафеле катера развевался желто-зелено-белый флаг Гран-Кальмаро с замысловатым гербом из мечей, сабель, старинных пушек и прочего хлама.

— Что за опрос в нейтральных водах? — проворчала Мэри. — У вашего острова три мили территориальных вод, мы в двадцати милях от этой зоны. Никто не объявлял эту акваторию военной или закрытой.

— Простите, мэм, — ответил с мостика катера офицер в синих шортах и белой рубашке, — это забота о безопасности. В десяти милях отсюда яхта, похожая по габаритам на вашу, атаковала шведское научное судно. Это было позавчера. Яхта была тоже под американским флагом и выглядела как прогулочное судно, однако у них под надстройкой была 75-миллиметровая автоматическая пушка и два двадцатимиллиметровых пулемета. Внезапно яхта открыла огонь и тремя снарядами потопила шведов. Шведы только успели передать, что их обстреливает прогулочная яхта под американским флагом. Спасен лишь один человек. Правительство Швеции уведомило наше правительство о намерении совместно расследовать инцидент. Сделан запрос правительству Хайди. Поэтому мы и патрулируем район.

— Мы следуем в Гран-Кальмаро, — сказала Мэри. — Когда придем к вам, можете облазить все судно сверху донизу. А здесь нейтральные воды, и мне плевать на ваше соглашение со Швецией. Любой обыск здесь незаконен и будет рассматриваться как вторжение на территорию США. У меня есть система экстренной связи с 6-м флотом, и у вас может быть масса неприятностей.

— Приятно это услышать, мэм, — согласился гран-кальмарец, — мы просто хотели предупредить вас, чтобы вы были поосмотрительней. Будьте здоровы!

Катер развил предельный ход и вскоре исчез с горизонта.

— Мэри, ты прямо адмирал! — восхитилась Синди.

— Возможно, — хмыкнула Мэри, — имея на борту тысячи фунтов золота, целую кучу автоматов и пистолетов, новейшие электронные и акустические системы, которые можно квалифицировать как шпионские, да еще двух хайдийских партизан

— и пускать на борт досмотрщиков? Я не идиотка.

— А может быть, у вас и пушка спрятана под настройкой? — пошутил я.

— Пушки у нас нет, — усмехнулась Синди, — но она бы не помешала!

— В этом ты права, — озабоченно проворчала Мэри, — вообще, в этом чертовом районе не отдохнешь! Пришли к Хайди — революция, пошли на Гран-Кальмаро — тут пираты. А все вы, коммунисты!

— Ну вот, — обиделся я, — и этих дурацких шведов на нас повесите!

— Конечно! Кому выгодно, чтобы шведы с нами поссорились? Вам!

— Ну, мне лично на это наплевать. А потом, по-моему, дело не в том, что кто-то решил поссорить Швецию и США. Мне кажется, просто кому-то мешало то, что шведы вели здесь какие-то исследования. Может быть, они искали тот галеон, а?

Мэри, Синди и даже Марсела, очень мало что понявшие в моем заявлении, взволнованно переглянулись.

— Я слышала слово «галеон»… — произнесла Марсела. — Шведы искали галеон? Ты так сказал? Вот что! На прошлой неделе в Сан-Исидро заходило шведское судно «Ульрика». Я была на вилле у командующего хайдийскими ВМС. Туда к нему приезжал офицер, который докладывал о заходе «Ульрики» и о том, что профессор Бьернсон собирается искать в районе Хайди испанский галеон, который был где-то в этих местах атакован корсаром Эвансом. Я не помню, что там случилось, но потонули и Эванс, и галеон. Но Эванс, как точно известно, утоп совсем близко от Хайди, а вот галеон, который назывался «Санта-Фернанда» ушел в сторону Гран-Кальмаро, но туда не прибыл. Ограбить его Эванс не успел, потому что галеон отстреливался и продырявил ему весь борт. Пираты тоже много стреляли, отчего и в галеоне получилось много дыр. Вот они оба и утонули. С испанского корабля спасся один матрос, а может, даже офицер, я этого не помню. Его подобрали португальцы, и он уехал в Бразилию. А его правнук, который не так давно помер, женат был на немке, у которой родня была только в Швеции. В общем, наследство от этого семейства перешло к какой-то шведской племяннице, а этот профессор Бьернсон — ее муж. В бумагах этого бразильца нашлась одна записка, там было указано место, где утонула «Санта-Фернанда». Всего на ней было сто пятьдесят бочек золота в слитках. Я про эту историю забыла и вспомнила только сейчас, когда услышала слово «галеон».

— Лучше поздно, чем никогда, — хмыкнул я. — Это значит, что мы будем горбатиться еще неделю, перед тем как наконец-то выудим все полтораста бочек.

Наскоро пересказав скороговорку Марселы, я увидел, как у Мэри и Синди зажегся в глазах такой огонек, что я понял — любовь для них — это маленькое хобби, а настоящее дело — бизнес и авантюры.

— Полтораста бочек! — прошептала Мэри. — Я думала их максимум двадцать… Сорок два слитка в бочке, по двадцать два фунта без малого — девятьсот двадцать четыре фунта, чуть меньше полутонны, итого в полутораста бочках — семьдесят пять тонн!

— Это миллиарды! — выдохнула Синди.

— Я только хочу напомнить, — сказал я осторожно, — что ваша посудина имеет всего двести тонн водоизмещения и лишние семьдесят пять тонн могут сделать ее плавучесть весьма относительной.

Это вовремя притушило энтузиазм крошек. Они начали думать.

— Нужно радировать мистеру Куперу-старшему, — сказала Мэри. — У него есть гидросамолет, который может взять на борт три тонны груза. Через десять часов максимум он будет здесь.

— И попадет в ураган, — заметил я. — Помните, что говорил инспектор ООН?

— Он обещал в ближайшие трое суток, — припомнила Синди.

— Циклон может начаться даже завтра утром, — усмехнулся я, — у метеорологов прогнозы весьма расплывчатые. Перистые облака уже появились, а от них добра не жди.

— Очень не хочется объявлять о том, что мы нашли «Санта-Фернанду», — заметила Синди, — у нас нет на борту юриста, а черт его знает, какие существуют законы и какие у нас права на этот клад? Вдруг придется отдать половину ООН или поделить все с Гран-Кальмаро и Хайди?

— Да, тут призадумаешься! — сказал я. — А если учесть, что где-то шныряет пиратская яхта, которой потопить судно из пушки — раз плюнуть, то и вовсе захочется выкинуть все за борт и удрать.

Девицы как-то непроизвольно оглядели горизонт. Нет, никаких судов в виду острова Сан-Фернандо не появлялось. Закат, однако, приближался, и я прикинул, как хорошо будет входить сейчас во мраке через горловину какой-нибудь из двух лагун.

— Интересно, а этот остров назван не в честь галеона? — спросил я вслух.

— В путеводителе написано, что этот остров получил свое название при открытии, в конце XVI века, а галеон, как я понимаю, потопили в конце XVII,

— сказала Мэри.

— Знаешь, Мэри, — робко заметила ее подруга, — по-моему, нам надо поскорее уходить. Надо поднимать «Аквамарин» и становиться на якорь в лагуну, поближе к посту ООН.

— Малышка, ты боишься пиратов? — спросила Мэри с улыбкой. — Я ведь в два счета могу вызвать помощь от 6-го флота. Авианосная группа всего в пятидесяти милях отсюда.

— Чтобы поднять А-6, им понадобится время, — заметил я, — нас просто потопят, и все. Нет, рисковать не стоит, Синди права. К тому же нас может застигнуть циклон.

— Ладно, — сказала Мэри, — тогда пойдем поднимать «Аквамарин»…

Пока Синди и Мэри занимались с подводным аппаратом, мы с Марселой стояли на верхней палубе и курили. Темнело быстро.

— Эта пиратская яхта, — спросил я, — наверно, принадлежит нашей знакомой Соледад?

— Скорей всего, — кивнула Марсела, — то, как разделались со шведами, очень на нее похоже. Правда, обычно так лихо она с иностранцами не обходилась. Но если она откуда-то узнала о полутораста бочках с золотом — напала бы даже на крейсер.

— Ей мог об этом сказать Хорхе дель Браво?

— Он и сказал, — убежденно кивнула Марсела, — только, конечно, вряд ли он обещал ей, как обычно, шестьдесят процентов. С такого куша он мог дать ей не более двадцати. Но она наверняка потопила шведов не просто из хулиганства. Ей нужно было точно знать место, где лежит галеон. И она, утопив яхту, взяла экипаж в плен и теперь пытает, чтобы те назвали ей координаты.

— Не проще ли было внезапно захватить яхту? — усомнился я. — Ведь у них на яхте могли находиться какие-нибудь бумаги, из которых можно было точно узнать координаты, не прибегая к пыткам.

— Тут все может быть, — ухмыльнулась Марсела, — эта Соледад такая, знаешь ли, штучка… Например, она могла действительно сначала захватить яхту, а потом заставить передать «SOS» и объявить, что яхта, мол, обстреляна.

— Но ведь гранкальмарец сказал, что там кто-то спасся…

— Вот это-то и странно, — хмыкнула Марсела. — Соледад такая зараза, что никого живым не отпускает. Боюсь, что тот, кого она отпустила, работает на нее. Он небось наврал и о месте, где была захвачена яхта, да и вообще специально будет путать следы: назовет неверные приметы яхты, начнет выдумывать разные небылицы насчет судьбы экипажа. Это тоже в духе Соледад. А про нее столько всего рассказывают, что с ума сойдешь… Она, говорят, лично вспарывает животы и съедает сердца, зажарив их на угольях.

— Ну, и конечно, пьет кровь невинных младенцев, — кивнул я, — по чайной ложке до обеда и по столовой ложке после…

— Не смейся! — мрачно сказала Марсела. — Между прочим, мы с тобой у нее тоже не на лучшем счету. Если те ребята, с которыми мы воевали ночью, пожаловались ей, и она почему-либо посчитала обиду, нанесенную им, своей обидой, нам лучше всего удрать из этого полушария подальше. Найдет и убьет. Причем так, что после этого ад раем покажется.

— А мне кажется, что нам пока нечего бояться, — заметил я. — Во всяком случае, в этом районе и на этой яхте. Здесь шастает гран-кальмарский сторожевик, а может, и не один. Они наверняка останавливают все яхты под американским флагом и приглядываются ко всем, которые подходят под описание, имеющееся у гран-кальмарцев со слов того, который спасся.

— Ну да, — скептически произнесла Марсела, — а ее катер может не подходить ни под какое из этих описаний и нести хайдийский флаг. А может идти под турецким или под японским!

Мне стало стыдно: шлюха Хорхе дель Браво соображала более логично, чем я. Вот что значит общение в постели с высшими военными и полицейскими чинами!

— Все может быть, — согласился я. — Пусть Мэри и Синди уведут «Дороти» в лагуну, мне не хочется попасть в ураган и вылететь на скалы. Это может быть опаснее, чем налет Соледад…

За бортом с шипением лопнули воздушные пузыри, лязгнули где-то в недрах яхты захваты. Затем заурчали брашпили, вытягивая из воды якоря, набрали обороты дизели. «Дороти» развернулась и двинулась ко входу в восточную лагуну.

Будь на яхте человек, непривычный к здешней технике, — я уже в эту категорию не входил — он, наверно, был бы очень взволнован тем, как быстро двигалась яхта в темноте. Днем я неплохо разглядел многочисленные скалы и нагромождения подводных камней — с вертолета их было видно прекрасно. Однако компьютер, управлявший всеми механизмами «Дороти», был тертый калач. Он уже наметил курс, прощупал путь своими чуткими эхолотами, определил, когда сбавлять, а когда прибавлять ход, на каких оборотах работать двигателю и на сколько градусов поворачивать перо руля. Не прошло и часа, как «Дороти» вошла в лагуну и отдала якоря. Так закончился этот спокойный и счастливый день.

Ночь в лагуне

Конечно, за день мы с Марселой сильно утомились, пока разгружали бочки. Немногим меньше намучились и хозяйки, которые, как видно, тоже были не железные. Времени было уже около одиннадцати, и все помаленьку позевывали. Тем не менее всем отдохнуть одновременно было нельзя. Наслушавшись Марселиных рассказов о красавице Соледад, я решил, что мне следует подежурить ночь, а днем отоспаться, иначе могут быть разные неожиданности. Марсела уже наполовину дремала и лишь только добралась до постели, как совершенно отключилась. Синди, тоже клевавшую носом, решили отпустить и дежурить вдвоем с Мэри. Я даже рискнул и дал ей один из автоматов.

— Умеешь с ним обращаться? — спросил я.

— Я член Национальной стрелковой ассоциации, — сказала Мэри. — Из «магнума» за двадцать ярдов сбиваю горлышко бутылки. У меня он, кстати, здесь, на яхте. Но эта штука, я думаю, полезнее.

— К сожалению, если Соледад на своем катере имеет пушку и пулеметы, это слабоватое прикрытие.

— Ну, я думаю, здесь она не осмелится применять тяжелое оружие. Все-таки тут пост ООН.

— Не знаю, — пожал я плечами, — одна надежда, что ей каким-то образом придет в голову, что мы нашли золото. Тогда она не станет нас топить. Точнее, не сделает это раньше, чем перетащит все золото к себе. А что касается этих ооновских бразильцев, то их наличие ее не остановит. У них, по-моему, даже пулемета нет. Она из пушки разнесет их домишко в два счета, они и проснуться не успеют.

— Я сообщила нашему старику Куперу о том, что ему следует прибыть сюда как можно скорее, — произнесла Мэри, помолчав, — думаю, что, если он будет в курсе дела, проблем у нас поубавится. Завтра на рассвете его гидроплан прилетит сюда. Он уже в пути я так думаю.

— Но с ним придется делиться, верно?

— Ты же сам сказал, что семьдесят пять тонн золота наша «Дороти» не поднимет. А Купер, если надо, пригонит сюда целый сухогруз. Он джентльмен и не возьмет чужого — только плату за услуги.

— Пару бочек ему придется уступить, верно?

— Когда их полтораста, это немного. Сто сорок восемь прекрасно делится на четыре части, по 37 бочек на каждого. С такими деньгами, я думаю, коммунизм вам уже не понадобится…

Вот тут мне захотелось почесать в затылке. Тридцать семь бочек, по сорок два слитка весом почти в двадцать два фунта каждый. Высшей пробы золото! Если принять, что золотое содержание доллара примерно один пеннивейт — черт его знает, какое оно на сегодняшний день! — то за тройскую унцию будет где-то двадцать долларов, а тройский фунт — двести сорок. Значит, один слиточек в двадцать два фунта будет стоить примерно 5280 долларов. Поскольку в слитке меньше, округлим до 5000 ровно и умножим на 42. За одну бочечку — двести десять тысяч. А их — тридцать семь. Можно смело считать, что семь с половиной миллионов в кармане. Но это исходя из подсчетов, которые я делал, не зная реальной цены на золото, а только ту, которая существовала в то время, когда я учился в школе. А это было давно, и цена на золото наверняка в несколько раз выше, может быть, даже в десять раз, так что на мою долю может прийтись и семьдесят пять…

Да, тут, пожалуй, никакого коммунизма уже не нужно, даже того гонорара, который обещали за выполнение задания на Хайди. Беспокоило только одно: вероятно, тем людям, которые отправляли меня на Хайди, было очень нужно установить там коммунистическую диктатуру, раз они затратили так много денег на нашу переброску и подготовку, пообещав хорошо оплатить нашу работу. Кстати, кому это могло понадобиться? Не на русских же мы работали в самом деле? Тем наверняка было проще пригласить каких-нибудь кубинцев или никарагуанцев, чем набирать янки? Китайцы тоже вряд ли хотели бы пользоваться нашими услугами. Оставалось одно из двух: либо наше правительство завернуло на Хайди какую-то игру с очень дальним прицелом в политике, либо дело было еще проще, и мы работали на какую-нибудь частную фирму с очень крупными финансовыми интересами на этом острове. В обоих случаях мне не следовало рассчитывать на гонорар. В таких играх редко любят платить по счету деньгами, чаще употребляют пули. Так что миллионы со дна моря были очень вовремя. Можно было исчезнуть, приобрести новую фамилию и заняться честной и спокойной жизнью где-нибудь подальше от всяких спецслужб, политики и крупного бизнеса. Если при этом еще и жениться, скажем, на Марселе, то можно обеспечить себе вполне обеспеченное и беззаботное будущее

только за счет банковских процентов. Хотя жениться можно и на Мэри. Синди Куперы вряд ли отдадут, она исключается.

Не знаю, рассчитывала ли Мэри на повторение вчерашнего, но тем не менее кофе она меня напоила снова. Правда, я несколько приободрился и согнал сонливость, но мысли о сексе в ночь, когда на борту лежит несколько сот золотых слитков, мне не шли в голову. Я не знал, какие возможности у сеньориты Соледад, а потому готовился ко всему, начиная от примитивной атаки на шлюпках или моторках и кончая налетом боевых пловцов или воздушным десантом. Чтобы не задремать, следовало перемещаться по кораблю, но при этом поменьше шляться на открытых участках палубы — это на тот случай, если у Соледад имелся снайпер с инфракрасной оптикой. Такому парню, если он разместился на скалах, окружающих лагуну, было бы нетрудно пристукнуть нас обоих бесшумно. Поэтому я велел Мэри сидеть в рубке и перевести сонары в режим ближнего наблюдения. У нее там имелся и радар, с помощью которого можно было наблюдать за обстановкой на море и в воздухе примерно в радиусе полусотни миль вокруг острова. Что же касается меня, то я бродил по яхте не повторяющимися маршрутами, так что если бы какой-то мерзавец смотрел на меня с берега, то не мог заранее угадать, где я покажусь в следующий раз. Все наиболее уязвимые от снайперского огня участки я старался проскакивать быстро, чтобы не давать возможности прицелиться.

Однако время шло, а никаких агрессий не предвиделось. Это расхолаживало, заставляло посмеиваться над собой, как над мальчишкой, играющим в войну. Все это было очень опасно, так как по опыту я знал, что настоящая опасность появляется тогда, когда ее перестаешь ждать. Тем не менее определенная успокоенность уже прочно поселилась во мне, и я был внутренне убежден, что никакая Соледад тут не появится.

Я решил зайти в рубку. Мэри подремывала в кресле у пульта, чуточку гудели экраны, не показывая ничего предосудительного.

— Ну как? — спросил я.

— Все тихо, — зевнула она и ленивенько потянулась, — она не придет, я думаю.

— Напрасно, — хмыкнул я, — я был бы рад новой даме.

— Неужели тебе недостаточно троих? — усмехнулась Мэри.

— Мне бы вполне хватило одной, — ответил я, — но если я кого-то из вас выберу, получится драка.

Разговор на сексуальные темы, как мне казалось, мог бы меня разогреть и в конце концов привести к повторению вчерашнего мероприятия хотя бы с Мэри, однако в это время с воды донесся шумный всплеск, и я, схватив автомат, выскочил на палубу, Мэри — за мной.

Поверхность лагуны была гладкой, как стекло, только в одном месте расходились круги. Мэри навела на это место прожектор, а я сказал:

— Рыба какая-нибудь, а может, дельфин… Но тут в овале света, созданном лучом прожектора, сверкнули брызги, мелькнуло что-то серебристое, окруженное каплями взметнувшейся воды, и вновь исчезло. Звук плеска был точь-в-точь, как раньше.

— Здоровая макрель! — заметил я.

— Скорее, это сирена, — с легким трепетом в голосе пробормотала Мэри. — Я видела женское лицо…

Тут гладь лагуны в световом пятне вновь разорвалась, и действительно, мы увидели на поверхности женское лицо и плечи, покрытые серебристой чешуей.

— Сеньора, — спросил я, — вы, случайно, не Соледад?

— О, гринго говорит по-испански? — ответила дама из воды, сделала несколько баттерфляйных движений и оказалась у самого борта «Дороти».

— Вам не трудно будет спустить трап, сеньор? — спросила гостья. — Это невежливо, если кабальеро начинает задавать вопросы через порог.

Я спустился на каютную палубу и сбросил трап. Леди из лагуны, обтянутая серебристым гидрокостюмом, элегантно уцепилась одной рукой за перекладину веревочной лестницы, а другой сняла с ног длинные ласты. Очень ловко вскарабкавшись на палубу, она откинула капюшон гидрокостюма и, подав мне ласты, сказала:

— Итак, я действительно Соледад. Но я вас не знаю… Неужели мы с вами где-то встречались?

Само собой разумеется, что я не поверил ей ни на йоту. «Скорее всего, — подумал я, — это какая-то туристочка-нимфоманка, которой не хватило пары и захотелось попытать счастья в соседней лагуне». О том, что в западной лагуне стоит крейсерская яхта, и разбили лагерь какие-то туристы, я помнил.

— Так это вы были первой вице-мисс Хайди несколько лет назад? — спросил я, приглашая серебристую сеньору подняться на верхнюю палубу.

— Вы помните? — с изумлением произнесла она. — Мне казалось, что об этом уже забыли все на свете. Боже мой, как это было давно! Я думала, что вы знаете меня как королеву хайдийских пиратов.

— Это, конечно, шутка? — Мы поднялись на палубу, где стояла Мэри с автоматом на изготовку. Мой автомат беспечно болтался на ремне за спиной.

— Нет, конечно, — дама, объявившая себя Соледад, уселась в шезлонг и вытянула свои длинные точеные ножки. Гидрокостюм, отделанный серебристыми блестками, так и переливался на ней. Она и ухом не вела, глядя на автомат Мэри, который с явным недоверием приглядывался к ее груди.

— Увы, я именно та Соледад, которую вы так ждете, — приятно порадовала меня гостья, и я начал ей верить. — Прошлой ночью вы, как известно, негостеприимно встретили некоторых моих служащих, да еще назвались именем Анхеля Родригеса, и я поначалу очень обиделась на вас… Вы такой бяка!

И она игриво потрепала меня по щеке. Мэри стояла, опустив автомат, и явно ничего не понимала.

— Скажите ей, чтобы она приготовила нам кофе, — произнесла Соледад — теперь я в этом уже не сомневался.

— Мэри, — сказал я как можно вежливее, — тебе не трудно будет принести три чашечки кофе?

— Сейчас, — Мэри, вопреки ожиданию, даже не удивилась.

— Вы симпатичный, — сказала Соледад, ослепительно улыбаясь и эффектно отбрасывая за спину примятые капюшоном, но, несомненно, очень пышные и густые черные волосы, — настоящий янки, хотя кто-то усиленно пытался сделать из вас хайдийца. Вчера мне кто-то кричал, что вы партизан. Это правда?

— Да, — ответил я, не зная, хуже это будет или лучше.

— Интересно, интересно… — сказала Соледад, и ее глубокие черные глаза с вниманием поглядели на меня. — Значит, все партизанят, борются за свержение диктатуры проклятого Лопеса, а он катается на яхте в обществе прелестных девочек из клана Купера? Это что, измена революции?

— Сеньора Соледад, — сказал я, — вы тоже боретесь против диктатуры Лопеса, не так ли?

— Я борюсь только с диктатурой дель Браво, — мурлыкнула серебристая змея,

— этот негодяй очень любит лежать сверху, а я предпочитаю то же самое. Правда, наши встречи стали теперь столь редки, что он беспрекословно мне подчиняется. Кто-то мне говорил, что тут с вами еще и Марсела Родригес, которую вы увели у Паскуаля Лопеса? Это правда?

— Вас верно информировали, сеньора.

— Очень симпатичная девочка, я всегда желала ей добра. Когда она стала первой вице-мисс, я была очень обрадована. Хорхе всегда говорил: «В мире есть только два незабываемых влагалища — твое и Марселы Родригес!» Уж в чем в чем, а в этом Хорхе большой специалист.

Мэри принесла поднос с тремя чашками кофе и теплые сдобные булочки.

— Какая прелесть! — это Соледад произнесла по-английски сразу после того, как надкусила булочку. — Вы это сами пекли, душечка?

— Это пек автомат, — к моему удивлению, ни ревности, ни каких-либо других неприятных интонаций в голосе Мэри не было.

— Я видела ваше лицо по телевизору, — заметила Соледад. — Вы Мэри Грин, инженер-конструктор, которая создала эту чудо-яхту на верфях Купера и вместе с будущей невесткой Джерри-старшего Синди Уайт совершила переход из Фриско в Нью-Йорк без матросов и штурманов. Первый в мире полностью автоматизированный корабль. Я не ошибаюсь?

— Нет, — сказала Мэри и улыбнулась Соледад так, что я понял: очаровательная пиратка ее очень заинтересовала. Соледад тоже стрельнула в нее глазками. Я начал подумывать, что могу оказаться третьим лишним.

— Совсем недавно, — прожевав маленький кусочек булки, сказала Соледад, — я прочла, что отношения, которые связывают вас с Синди Уайт, очень тесные и близкие? Надеюсь, мой вопрос не слишком нескромен?

— Нет, почему же, — с легким смущением сказала Мэри, — я не собираюсь это опровергать.

— Вы выглядите удивительно сексуальной, Мэри, — сделала Соледад очередной комплимент, — в вас есть что-то очень обвораживающее и притягательное одновременно для мужчин и для женщин. Это редкое сочетание. Вы, несомненно, рождены для бисекса.

— Я этого не знала… — Мэри склонила голову набок, блеснула сережка с синим камушком.

— Мисс Соледад, — спросил я, — ваше посещение для нас — большая честь, но тем не менее я позволю себе нескромный вопрос: у вас нет намерений предъявить нам какие-либо претензии по поводу того, что мы с Марселой негостеприимно встретили «Койотов»?

— Какие могут быть претензии? — отмахнулась Соледад небрежно. — Бернардо Сифилитик это не джентльмен. В конце концов две пули в ягодицу, которые он получил, — это не смертельно. Парня, которого вы пристрелили, я не знала и уверена, что от его гибели мир не перевернется. В конечном итоге он умер бы все равно, все мы смертны. Вы верите в бессмертие души, мистер коммунист?

— Я верю в победу Мировой Революции и пролетарского интернационализма, — пробормотал я с тревогой, потому что знал: разговор о бессмертии души нередко затевается перед убийством тела.

— Это удобно, — кивнула Соледад, отхлебывая кофе, — но Мировая революция будет еще не скоро. А вот хороший куш вы уже, по-моему, добыли. Верно?

Я чуть не поперхнулся. Откуда она знает?

— Милый Анхель, или Энджел, или Иван Иванович — не знаю вашего имени, — усмехнулась пиратка, — вы, конечно, очень удивлены, но и я не меньше вашего. Мы уже третьи сутки вытряхиваем из несчастных шведов сведения о координатах «Санта-Фернанды», а вы совершенно случайно натыкаетесь на то, что мы довольно давно ищем.

Тут мне стало по-настоящему страшно. Соледад пришла одна, вроде бы без оружия, но была настолько уверена в себе, что играла с открытыми картами. Я словно бы физически ощутил, как на моей спине перекрещиваются риски снайперского прицела.

— И каковы же ваши предложения, мисс Соледад? — спросила Мэри, ничуть не заботясь тем, откуда Соледад узнала про золото.

— Это деловой разговор, — одобрительно кивнула Соледад. — Конечно, если бы на «Санта-Фернанду» наткнулись другие люди, дело обстояло бы проще. Все было бы примерно так, как со шведами, только, конечно, мы не стали бы оставлять каких-либо свидетелей или увозить кого-то с собой. Милях в сорока отсюда, там, где мы утопили «Ульрику», есть замечательная Акулья отмель. Утилизация идеальная, белые акулы работают прекрасно. Но это чисто технические детали. В случае с вами, то есть с «Дороти», этот вариант был неприемлем по ряду соображений. Во-первых, нам не хотелось бы проблем с мистером Джералдом Купером-старшим. Судя по радиоперехвату с вашей яхты, он завтра будет здесь, возможно, вместе с Джерри-младшим. Во-вторых, ваша «Дороти» слишком хорошо оснащена и жалко было бы губить такое шикарное судно, да еще имеющее на борту такой прекрасный подводный аппарат. Вообще я преклоняюсь перед вашим талантом, Мэри. Как всякая глупая женщина, я очарована вашим мастерством инженера. В-третьих, у вас на борту такой симпатичный мужчина, как Анхель Родригес, отъявленный коммунист и партизан, уверенно говорящий по-испански на хайдийском диалекте, но тем не менее стопроцентный янки. Это наводит меня на мысль, что я могу стать на дороге кое-каким политическим, точнее, псевдополитическим силам, с которыми мне, слабой женщине, лучше не сталкиваться. Конечно, если разговор наш не принесет конструктивных решений, положение может осложниться, но я думаю, что в здравом смысле вам не откажешь.

— Но что же вы предлагаете конкретно? — спросила Мэри.

— Сущие пустяки. Вы должны представить меня мистеру Куперу-старшему и дать возможность с ним переговорить.

— На какой предмет? — удивилась Мэри.

Я лично предполагал, что речь пойдет о дележе золота с «Санта-Фернанды» и счел ее вопрос дурацким.

— Приятно побеседовать с интеллектуалом от бизнеса. — Нет, положительно, ее зубы блестели так, что от этого блеска можно было сойти с ума. Прямо жемчуг!

— Речь, конечно, пойдет о вашем долевом участии в разгрузке галеона? -

зевнул я, убежденный, что увижу утвердительный кивок, но ошибся. Соледад отрицательно качнула головой.

— Ну, этот вопрос я бы могла решить сама, поскольку в настоящий момент практически сто процентов золота мною контролируется. Я не блефую, поверьте мне на слово. Если не верите, поглядите на вертолетную палубу…

Прием старый, но как было на него не попасться! Пока мы вели светскую беседу с ослепительной дамой, попивая кофе на верхней палубе перед рубкой, с кормы подошла резиновая лодка и высадила десяток очень симпатичных мальчиков в черных комбинезонах, с закрытыми масками на лицах и вооруженных «Калашниковыми». При любом неосторожном движении мы с Мэри превращались в решето раньше, чем успели бы вскинуть автомат.

— Вы любите эффектные трюки, сеньора? — спросил я.

— Ужасно! — воскликнула она. — Это мой чисто женский недостаток. Люблю странное, экстравагантное, сногсшибательное, не выношу серости и прагматизма.

— Вероятно, в этом придется убедиться и мистеру Куперу? Вы случайно не собираетесь взять его заложником и потребовать с него выкуп?

— Нет, это все примитивно и неинтересно. Вот это как раз был бы серый,

прагматический подход, которого я терпеть не могу. И вообще, обсуждать с вами то, что я намерена сделать предметом беседы с Купером, преждевременно. Скажу только, что ему ничего не грозит, а ваше посредничество будет хорошо оплачено. Во всяком случае, вся ваша доля из груза «Санта-Фернанды» будет сохранена.

— Это касается только Мэри, я вас правильно понял? Ведь я не знаком с мистером Купером…

— У вас будет своя роль в этом маленьком спектакле, милый Анхель, — это было сказано так нежно, с таким красивым поворотом головы и взглядом из-под ресниц, что я не решился спрашивать, какую роль мне собралась отвести эта сверкающая серебристой чешуей змея. Возможно, это была роль Первого Трупа, но хотя разум и предполагал такую возможность, душа верить отказывалась!

— Вам не приготовить еще кофе? — спросила Мэри радушно.

— Благодарю вас, не стоит беспокоиться. Итак, вы согласны представить меня Куперу?

— Я должна посоветоваться с Синди Уайт. Ведь это она его будущая невестка, а я — всего лишь служащая фирмы.

— Мэри, — с легкой укоризной в голосе произнесла Соледад, — зачем вы так жеманничаете? Я прекрасно знаю, что ваше влияние на Синди таково…

— Вы его преувеличиваете, миледи. Она вчера ночью, когда мы с Энджелом остались наедине, устроила мне скандал.

— Она ревнует вас к нему? Или его — к вам? — с азартом старой сплетницы загорелась Соледад.

— Она самоутвердилась вчера, сумев выжать из Энджела остатки лимонного сока… — усмехнулась Мэри. — Так что, думаю, она будет иметь собственное

мнение.

— Как у вас тут все интересно! — сказала Соледад. — Покажите мне вашу яхту. Да оставьте вы ваши ужасные автоматы, никто их не украдет…

Поскольку черные фигуры никуда не исчезли, я счел за лучшее положить свой «узи» на стул, Мэри сделала то же самое.

Соледад легким движением распахнула «молнию» гидрокостюма и, словно змея, выползающая из старой кожи, выскользнула из него, оставшись в апельсинового цвета купальнике.

— Уф-ф, — сказала она, — терпеть не могу резины! У вас где-нибудь можно принять душ?

— Мы вас проводим, — гостеприимно предложила Мэри, взяв суперпиратку под ручку. Я поплелся за ними мимо не шелохнувшихся черных роботов. Впрочем, они при внешнем спокойствии явно внимательно наблюдали за нами. Когда мы спустились на каютную палубу, то в коридоре уже стоял один такой верзила, а едва мы отошли от тамбура на несколько шагов, как следом за нами спустился еще один.

— Вот это, значит, золото? — спросила Соледад, оглядывая штабель из слитков, который мы с Марселой днем выложили в коридоре. — Не впечатляет… Груда металлических кирпичей, и все. Даже не верится, что из этого делают ожерелья, диадемы, перстни, обрамляют этим бриллианты… Ради этого люди совершают ужасные злодейства? Не понимаю!

— Но, по-моему, вы собираетесь у нас его реквизировать, — заметил я.

— Кто вам это сказал? — улыбнулась Соледад. — Это мое золото, а у самой себя я ничего реквизировать не могу. Вот если мистер Джералд-старший окажется умным человеком, я подарю вам и это золото, и то, что еще лежит на дне моря. Я ужасно люблю делать дорогие подарки. Но самый дорогой подарок, который, надеюсь, мне позволят сделать обстоятельства, будет поистине бесценным. Я подарю вам жизнь.

— Да, — вздохнул я, — получить такой подарок от вас было бы очень неплохо!

— Будьте умницей и надейтесь на лучшее! — жемчужные зубки Соледад еще раз блеснули в лучах осветительного плафона. — Так где здесь душ?

— Пожалуйста, — Мэри отворила дверь одной из пустых кают и зажгла свет в душе.

— Вы не поможете мне, Мэри? — сказала Соледад, и в глазах стриженой медведицы загорелся плотоядный огонек. Они закрылись в душе, а я остался в коридоре рядом с двумя автоматчиками в черном, по цвету и фигурам неприятно напоминающими чертей.

— Не двигаться! — сказал один из них, когда я сделал шаг от двери. — Стойте на месте, сеньор, или сядьте на корточки.

— Можно подумать, что у меня в плавках спрятан пулемет! — проворчал я, присаживаясь у двери.

— У нас инструкция, сеньор.

— Господи, скажи на милость, какие строгости! — Тем не менее спорить с этими черными чудовищами я не стал. В плавках у меня не было пулемета, а то, что там имелось, применить против коммандос Соледад было невозможно.

Детины молчали, я помалкивал, рассеянно глядя на золотые чушки и мокрые следы пяток на полу коридора. Дамы все не выходили, хотя за то время, что они провели в душе, можно было протереть до дыр всю кожу и кое-где добраться до костей. Наконец, они выбрались оттуда. Точнее, выплыли, ибо движения их были ленивые, словно это были две отварные сосиски. Смотрели они друг на друга так, будто новобрачные после первой ночи.

— Чудесно! — объявила пиратка. — Я словно заново родилась, очистилась от грехов… Я восхищена, Мэри-и…

Волосы Соледад, подсушенные феном, стали еще пышнее и образовали некое облако, на фоне которого ее смуглое лицо оттенялось очень ярко. Глаза у нее блестели, словно туда закапали эфедрин. Мэри, эта чертова медведица, тоже сияла, словно незатертый дайм. Охранники Соледад не шелохнулись — видать, к чудесам они привыкли.

— Анхель, — произнесла Соледад по-испански, — как мы с ней смотримся? Неплохо, верно?

— Похоже, вам нравится быть женщиной в квадрате? — ответил я вопросом.

— Мне нравится быть свободной, — усмехнулась она, — а уж кем я себя лучше чувствую — женщиной в квадрате, просто женщиной или мужчиной — это зависит от настроения. А теперь я хотела бы видеть Синди и Марселу. Где их каюты?

— Вот здесь Синди, а тут Марсела, — указала Мэри, — только Марселу пусть лучше разбудит Энджел, — у нее там оружие…

— Какой вы милитарист, Энджел, — погрозила мне пальчиком Соледад, — вооружили всех девушек, наверно, для того, чтобы отбиваться от меня. А я ведь, правда, не страшная?

Синди вышла из каюты сама, она, как видно, не спала и подслушивала.

— Здравствуйте, — сказала она, разглядывая Соледад с явным восхищением и завистью, — значит, это вас так боялся Энджел?

— Это его Марсела напугала, — Соледад легонько провела ладонью по плечу Синди, — а так, вы видите, у меня нет ни рогов, ни клыков… ладно, пусть Энджел будит Марселу, а мы пойдем в носовой салон и побеседуем там втроем.

Вся троица удалилась, а я постучал в дверь каюты.

— Марсела! Вставай, пора на вахту.

Минут пять я так стучал, наконец послышалась возня и открылась дверь, из которой высунулась совершенно голая и заспанная креолка.

— Иди ко мне, — пригласила она. — А потом — на вахту.

— Сейчас не до этого, — сказал я, указывая ей на черных автоматчиков, — не видишь — у нас гости.

— Ой, а я не одета! — пробормотала она, начиная просыпаться. — Это чего, Соледад, что ли?

— Да нет, это ее мальчики. А сама она в салоне, с Мэри и Синди.

Марсела ушла в душ, потом вышла оттуда уже в купальнике и шлепанцах. Мы пошли с ней в салон, охранники следовали за нами.

В салоне три сладкоежки сидели за коктейлем и сливочным мороженым с персиковым муссом, еще две порции ожидали нас.

— Марселочка, деточка моя, — всплеснула руками Соледад, — как ты выросла! Сколько же мы с тобой не виделись?

— Не помню, — ответила Марсела без излишнего восторга, — кажется, год, не больше. Тебе сделать такой же комплимент?

— Да, я забыла, что ты уже вышла из возраста, когда женщина взрослеет…

— невозмутимо отпарировала Соледад. — Но — скажу тебе по секрету! — стариться мы начнем еще очень не скоро. Я очень рада тебя видеть, ей-Богу. Ты помнишь, как мы вдвоем ублажали дель Браво? О, Хорхе, какой он выдумщик!

— Распутник он, — проворчала Марсела, смущенно отворачиваясь от меня, — на том свете его за это поджарят черти.

— Магдалина грешила крепче нашего и ничего — вошла в Царствие Небесное, — несколько небрежно обмахнув себя ладошкой, что изображало крестное знамение, произнесла Соледад. — А ты тогда была такая наивненькая, такая деточка — у меня прямо слезы наворачивались! Помнишь, ты спросила Хорхе, как он намерен одновременно иметь нас двоих? Ха-ха-ха! А он ответил: «У меня же две руки, крошка!» Правда, было весело?!

Марсела, видимо, ничего веселого не находила. Впрочем, возможно, в то время, как они забавляли Хорхе дель Браво, ей это тоже казалось веселым, а вот то, что Соледад вспоминала об этом веселье в моем присутствии, ее не порадовало. Девиц она не стеснялась, так как все фразы Соледад выпалила по-испански.

— Не бойся ты, пузанчик! — Соледад игриво глянула в глаза Марселе. — Чего ты стесняешься? Все же знают, что мы с тобой дипломированные шлюхи, шлюхи высшего ранга, для самых высоких чинов. Я думаю, что Анхель ничуть не ревнует к дель Браво, верно, малыш?

— Это была капиталистическая эксплуатация, — сказал я, в очередной раз укрывшись за «железным занавесом» марксизма, — проклятый эксплуататор дель Браво — буржуй, пусть он стесняется! А ты, Марсела, эксплуатируемый элемент…

Дальше я уже позабыл, но мне помогла Соледад.

— Вот, видишь, Марсельчик, мы с тобой — эксплуатируемые элементы. Потаскун дель Браво присваивал себе нашу прибавочную стоимость и не платил за амортизацию наших инструментов, а еще и являлся их собственником.

— Все это болтовня, — проворчала Марсела, — ты ведь здесь не для того, чтобы заниматься воспоминаниями. Ради этого не приводят с собой целую банду.

— Ну, одно другому не мешает! — вновь ослепила всех улыбкой Соледад. — Конечно, я здесь в первую очередь по делу, но раз уж ты здесь, почему бы не вспомнить то, что нас объединяло?

— Это ты про Хорхе? — осклабилась Марсела. — То, что мы одновременно лежали с ним в постели, и он одной рукой чесал тебя, а другой — меня?

— Конечно, — повела плечиками Соледад, — я уж не говорю о том, как приятно было смотреть на то, как его задница качалась у тебя между ног. Я так загоралась от этого зрелища, что, когда он добирался до меня, была уже наполовину готова… А тебе нравилось смотреть на то, как он меня имеет? Признайся, малышка, ведь это было так! А как мы играли на дудочке, ты помнишь? Восторг!

— Фу… — скорчила гримасу Марсела. — Я же ем мороженое. Не порти мне аппетит. Иначе я тоже начну вспоминать кое-что.

— Так это же будет прекрасно! А ты взгляни на Анхеля, который смотрит на меня глазами бычка, он наверняка не прочь послушать еще, верно?

— Особенно про то, как дель Браво приговаривал тебя к посажению на кол…

— хмыкнула Марсела.

— Послушайте, — вмешалась Мэри, — что вы там лопочете? Мы с Синди сидим, как дуры, и ничего из вашей болтовни не понимаем.

— Мы с Марселой вспоминаем одного общего знакомого, — пояснила Соледад, — вы, конечно, слышали о Хорхе дель Браво? Так вот, мы обе безумно рады нашей встрече. Знаете, я просто счастлива, что попала в такую компанию. До рассвета еще порядочно и можно устроить сказочную ночь… Энджел, разумеется, вне игры — он вот-вот заснет. Хотя именно он мне сейчас пригодился бы, ибо вы все уже испытали его в деле, я не ошибаюсь?

— Вы же только что сказали, что я смотрю на вас глазами бычка? Или по-английски вы предпочитаете говорить другое?

— Ну… — прищурилась Соледад. — В глазах у вас, возможно, и есть что-то бычье, а вот в плавках я этого разглядеть не могу. Мы уже полчаса говорим на такие темы, что у любого нормального мужчины все уже было бы заметно. А вы — увы. Наверно, перетрудились, таская золото. Я сегодня видела, как вы с Марселой переносили слитки. Отличная оптика!

— Вы смотрели со скал, окружающих лагуну? — спросил я.

— Конечно, — кивнула Соледад, — вы нас так напугали, когда к вам подошел гран-кальмарский сторожевик… «Ну, — думалось, — все труды прахом! Ни за что утопили шведов, пропустили их через весьма серьезные процедуры, а какие-то проказники обнаружили золотишко буквально под нашим носом, да еще и умудрились его профукать!» И только тогда, когда сторожевик ушел, я успокоилась…

— Кстати, — спросил я довольно беззаботным тоном, — а что вы сделали со шведами?

— О, это интересный вопрос, — хитренько прищурилась Соледад, — ручаюсь, что вам хочется знать, не повторю ли я этого с вами? Могу сразу сказать — нет. Я очень редко повторяюсь, а садизм — это искусство, требующее не меньшей импровизации, чем нормальный секс. Но если вас очень интересует, как я обошлась со шведами, то я вам покажу одну кассету. Я ее прихватила специально для вас!

Соледад звонко, будто кастаньетой, щелкнула пальцами, и одна из черных фигур, стоявших у дверей салона, приблизилась к столу.

— Заряди вчерашнюю съемку и включи видеомагнитофон.

Чудовище только кивнуло и, вытащив видеокассету из нагрудного кармана, втолкнуло ее в приемник видеомагнитофона.

Засветился экран, и мы увидела раздетого догола светловолосого мужчину, привязанного за руки и за ноги к двум стульям, на которых восседали два черных охранника. Соледад, одетая в какой-то карнавальный костюм с блестками, с диадемой в волосах, водила по спине мужчины тоненькой кисточкой и, похоже, что-то рисовала. Несчастный выл, дергался, но на это Соледад только мило улыбалась.

— Это я на нем рисую цветочки, — пояснила Соледад, — концентрированной серной кислотой… Вот, посмотрите, не правда ли, симпатичный орнамент?

Плечи, лопатки, бока, ягодицы бедняги были проедены кислотой в тех местах, где прошлась кисть, и эти узоры были действительно похожи на тюльпаны, гвоздики, ромашки, розы и еще какие-то цветочки, названий которых я не помнил.

Кадр сменился. Сразу же послышался дикий крик женщины, она была распята в позе св. Андрея, но не на кресте, а на столе, так что был хорошо виден вход во влагалище, куда одетая в хирургическую перчатку рука Соледад вставила большую розовую сосиску, а затем выпустила к сосиске огромную серую крысу размером с небольшого кота…

— Не правда ли, оригинально? — явно напросилась на комплимент Соледад, подкручивая регулятор звука на пульте дистанционного управления, чтобы истерика пытуемой не заглушала ее слов.

— Ну ты чудовище! — поежилась Марсела. На следующей картинке мы увидели мужчину лет пятидесяти, которого, подвесив за руки и за ноги, поднимали на блоке к потолку какого-то невысокого помещения. К мошонке несчастного был привязан тросик, а к тросику — солидных размеров гиря.

— Вот это сам профессор Бьернсон, — представила свою жертву Соледад, — к сожалению, на этой пленке не записано, как я его насиловала в задний проход резиновым членом — умопомрачительные ощущения! Мэри, вы, кстати, пользуетесь трусами, когда трахаете Синди?

Я начал уставать. К изнасилованию — а оно могло последовать в любое время

— мне как-то не было случая морально подготовиться, и если к смерти или нормальным пыткам, без всех этих бабских выкрутасов, я был более-менее готов, еще прыгая с парашютом на Хайди, то к перспективе оказаться женщиной для женщины я был не готов совершенно. Любоваться мучениями шведов, которые, вероятно, понятия не имели о реальном местонахождении галеона, мне удовольствия не доставляло, а пистолета или автомата, чтобы застрелить эту гнусную извращенку, у меня не было. Впрочем, ее личико было столь симпатично, а кожа такая нежная и гладкая, что даже при наличии оружия я не сумел бы этого сделать.

Поэтому я сделал вид, что задремал, во всяком случае, закрыл глаза и не стал смотреть на пытки, довольствуясь лишь визгом и стонами пытуемых, которые были все-таки слышны, несмотря на то, что Соледад приглушила звук.

— Вам не интересно? — с сожалением спросила Соледад. Тон у нее был такой, какой бывает у хозяйки, обескураженной тем, что ее любимое блюдо едят через силу.

— А? — спросил я, имитируя пробуждение. — Нет-нет, спасибо, все было очень вкусно!

Все четыре дамы дружно хихикнули, хотя, видимо, показ пыток мало воодушевлял Синди, Мэри и Марселу. Тем не менее мой трюк разрядил обстановку.

— Вы позволите мне пойти поспать? — спросил я у Соледад, вполне натурально зевая.

— Позволю, — улыбнулась Соледад. — Но утречком я вас навещу.

Зачем она меня навестит, она не сказала. Можно было думать что угодно. С одной стороны, это могло означать любовную встречу, с другой — какую-нибудь садистскую штучку, с третьей — вообще отправление на тот свет. Но я, поскольку действительно вымотался, то с благодарностью принял разрешение. Я пошел к двери, за мной было встала из-за стола и Марсела, но Соледад остановила ее:

— Марселочка, радость моя, посиди со мной еще! Я ведь так давно тебя не видела.

Охранник проводил меня до двери каюты, не приближаясь, впрочем, на дистанцию рукопашного боя. Не сомневаюсь, что, если бы я попытался прыгнуть за борт, чтобы поплыть на ооновский пост, или пошел бы не в ту каюту, он открыл бы огонь без предупреждения. Каюта, где в прошлую ночь я приобретал Марселу, была соответствующим образом подготовлена. Ни автоматов, ни пистолетов, ни гранат, никакого иного оружия в ней не оставили. Даже сюрикены забрали. Кроме того, наглухо завинтили иллюминатор снаружи, а на палубе выставили в качестве часового одного из черных. Я его, конечно, не видел, но то, что он там стоял, чувствовалось по дыханию и по скрипу палубы. И в коридоре охранник тоже остался. Поэтому в постель я лег с легким сердцем, убежденный, что до утра, во всяком случае, доживу. Если человека собираются вскорости убить, то не приставляют к нему усиленную охрану.

Джералд Купер-старший

Спал я спокойно. Хотя утром после пробуждения моя убежденность в том, что я доживу до утра, показалась мне весьма наивной. Например, Соледад могла прийти в голову идея подложить мне в каюту жарараку, ядовитого паука, воткнуть мне в зад иголку с кураре или еще какой-нибудь дрянью. Тем не менее, помолившись Господу Богу за то, что он позволил мне прожить до утра, я понял, что нахожусь под арестом, хотя и в весьма комфортабельной камере с ванной, душем и ватерклозетом. Дверь каюты была заперта снаружи, иллюминатор

— тоже. Когда я постучал в дверь, охранник ответил дипломатично:

— В восемь утра сеньора Соледад принесет вам завтрак.

Поскольку электронные часики над дверью каюты показывали 7.45, я понял, что голодать мне недолго, и улегся на постель.

Ровно в восемь охранник отпер дверь и впустил Соледад. Королева пиратов играла очередной спектакль. Она нарядилась в костюм горничной — вероятно, он имелся в ее гардеробе и был принесен на «Дороти» специально для этого случая. Итак, она явилась в коричневом платье с плиссированной юбкой, в белом кружевном фартучке, черных сетчатых чулках, лакированных туфлях и опять-таки кружевной наколкой на прическе. В руках у нее был поднос, на котором стоял стакан апельсинового сока, омлет с беконом, чашка кофе и вполне прилично изготовленные тосты.

— Доброе утро, сэр! — сделала она профессиональную улыбку. — Ваш завтрак, сэр.

— Вы сегодня прекрасно выглядите, Соледад, — сказал я так, будто был, по меньшей мере, Полем Гетти.

— Благодарю вас, сэр, — Соледад чуть присела в реверансе, а затем поставила завтрак на стол и, сделав шаг назад, застыла у двери.

— У вас не будет никаких приказаний, сэр? — спросила она, опуская свои лукавые глазки.

— Нет, нет, спасибо, Соледад, вы свободны… — произнес я ту партию, которую считал наиболее логичной.

— Ну вот! — обиженно проворчала Соледад, выходя из образа. — Я так не играю. Вы, Энджел, должны были хотя бы ущипнуть меня за попку. Неужели старый миллионер, которого вы изображаете, просто так отпустил бы симпатичную, смазливую горняшку? Во всех фильмах они только и делают, что пристают к горничным. А вначале вы сыграли хорошо! Я думала вас удивить, а вы сразу все поняли. Я уже думала, что вы будете хорошо подыгрывать, а тут — бац! Ошибка.

— Ну, хорошо, — сказал я, — давайте играть дальше. Как я должен вас ущипнуть?

— Я лишаю вас этого удовольствия, — строго сказала Соледад. — Вы сказали, что я свободна, и теперь я ушла.

— Вы еще не ушли, — возразил я, — предположим, что я вернул вас от двери.

— Хорошо, — прищуривая один глаз, будто что-то прикидывая в уме, согласилась Соледад. — Итак, я иду к двери…

Она повернулась и зацокала каблучками к двери.

— Постойте, Соледад, — сказал я, — вернитесь-ка на минутку.

— Слушаю вас, сэр? — «горничная» подошла к кровати.

— Принесите мне, пожалуйста, утренние газеты! Через пятнадцать минут я вас жду, — когда Соледад повернулась, я отвесил ей легонький шлепочек по мягкому заду.

— О, сэр! — хихикнула Соледад. — Я и так буду торопиться!

Тем не менее она торопливо вышла в коридор. Я тут же принялся за завтрак и, поскольку был вполне голоден, съел его очень быстро. Через четырнадцать минут завтрак был съеден, а еще через тридцать секунд явилась Соледад с газетами.

— Ваши газеты, сэр: «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Крисчен сайенс монитор».

Я развернул газету и удивился: «Нью-Йорк таймс» и обе остальные были от сегодняшнего числа…

— Послушайте, Соледад, — спросил я с удивлением. — Это же сегодняшние газеты?

— Завтрашние еще не поступали, сэр, — совершенно серьезно ответила она.

— В том-то и дело, что я не знаю, откуда вы берете «Нью-Йорк тайме» здесь, на этом островке?

— Они получены по телефаксу, сэр, — по-прежнему играя, ответила Соледад,

— у Мэри и Синди есть телефакс, который через спутник может принять любую газету.

— О'кей, — сказал я, — но что дальше делают миллионеры с горничными — я ей-Богу не знаю! По-моему, если я достаточно старый миллионер, то свежие новости должны меня интересовать намного больше, чем молоденькие горничные.

— Хм… — задумалась Соледад. — А кто вам сказал, что вы старый миллионер?

— Вы сами.

— Действительно… — вспомнила она. — Ну, а если вы не очень старый? Скажем так, лет пятидесяти?

— Все равно, — вздохнул я, — я еще не знаю, доживу ли до обеда, а как поведу себя в пятьдесят лет, мне трудно представить.

— Если вы будете кривляться и валять дурака, то не доживете даже до ланча, — пригрозила Соледад, — неужели вам непонятны мои желания?

— Ваши желания и ваши намерения, — проворчал я, — могут быть самыми непредсказуемыми. Вот я съел ваш завтрак, а сам думаю: не подмешала ли мне мисс Соледад какой-нибудь медленно действующей дряни, от которой я буду загибаться в течение трех суток, визжать от болей, блевать и истекать дерьмом? Или наоборот, вы устроите мне колоссальный запор, а потом явитесь в халате медсестры и будете ставить мне клизму. А может быть, вам захочется лечить меня инъекциями и вы будете всаживать мне в зад уколы — от вас можно ждать всего!

— А у вас богатая фантазия, мистер Родригес! — усмехнулась Соледад. — Это поднимает вас в моих глазах. Вы говорите о непредсказуемости, как о чем-то дурном, но ведь именно в ней-то и заключается вся прелесть! Конечно, проще всего было прийти сюда в купальнике, сделать несколько стриптизных па, снять верхнюю часть, потом, извиваясь, выскользнуть из нижней, еще чуть-чуть повертеть задом и после этого сесть на вас верхом… Но это так пресно, так пошло и самое главное — скучно. Секс должен быть театрален, в нем должна быть какая-то экзотика, игра, немного гротеска и баловства, немного страха, пародии, иронии — именно тогда это не просто случка самца и самки, а наслаждение для интеллектуала.

— Особенно для меня, — сказал я, хмыкнув, — никогда не относил себя к интеллектуалам.

— И тем не менее, — настойчиво заявила Соледад, — хотя вы, как и я, строго говоря, не можете считаться интеллектуалом, ощущать им себя хотя бы чуть-чуть очень приятно. Воображать, фантазировать, перевоплощаться, обретать иной облик — разве это не удовольствие?

— В вас погибает актриса, — сказал я вполне серьезно, — вам надо бросать ваш бизнес и ехать в Голливуд.

— Шлюх там и без меня достаточно, — безжалостно отмахнулась Соледад, — но самое главное — они играют за деньги, а я — просто так, ради удовольствия. Это ведь просто понять, не так ли?

— Вообще-то, да, — ответил я, — но если, получая удовольствие, еще и деньги получать — это, по-моему, совсем хорошо.

— Нет, — мотнула головой Соледад, — работа, за которую тебе платят, не может быть удовольствием. В этом случае над тобой всегда висит принуждение:

не сделаешь — не заплатят. Это все равно, что плетка надсмотрщика на плантации. А вот если той же самой плеткой тебя секут по твоему желанию — это больно, но приятно.

— А я думал, вы — садистка, — сказал я недоверчиво.

— Садомазохизм — единый комплекс…

— И где вы только всего нахватались? — спросил я. — Ощущение, что вы по крайней мере «пи-эйч-ди».

— Это просто жизненный опыт плюс чтение на досуге.

Она сидела на моей кровати, всего на расстоянии вытянутой руки, но мне было страшно дотронуться до нее. И не протянуть к ней руку было страшно тоже. Это противостояние внутри длилось очень долго, пока ее язык продолжал ошарашивать меня парадоксами и философствованиями. Наконец она грустно сказала:

— Вы соблазнили меня на болтовню и отвлекли от того, зачем я пришла сюда. Это вам дорого обойдется!

Мне стало страшно, я очень хотел дожить хотя бы до ланча. Я схватил чашку из-под кофе и с силой хватил ее об пол так, что осколки брызнули в стороны.

— Какая вы неловкая, Соледад! — взревел я голосом пятидесятилетнего миллионера. — Немедленно соберите осколки!

Соледад с интересом поглядела на меня, на лице ее натуральный испуг быстро сменился притворным, и она залепетала:

— Простите, сэр, я такая дура, сэр, я сейчас же все уберу, сэр!

После этого она нагнулась и принялась собирать в ладошку маленькие осколочки тонкого фарфора. При этом задний край юбки чуть вздернулся, попка элегантно обозначилась под плиссировкой, к тому же из-под юбки стали видны розовые шелковые панталоны…

Все страхи и сомнения провалились, я выпрыгнул из-под простыни и, подскочив к соблазнительно нагнувшейся Соледад, обеими руками забрался под юбку…

— О, сэр, — пробормотала она, — эта работа не оговорена в контракте… Не кажется ли вам, что вы слишком многого хотите от бедной девушки?

— Будьте покойны, Соледад, — низким голосом сладострастника не первой свежести прогудел я, спуская ей панталоны до колен, — ваша услуга будет хорошо, очень хорошо оплачена…

— Господи, прости мне прегрешение это! — простонала Соледад, упираясь руками в край кровати. — Нет! Нет, не надо, не надо, сэр! Ай!

Последнее было сказано в тот самый момент, который мне больше всего нравился. Влажные и мягкие, большие и нежные ягодицы Соледад прижались к моему животу, а пенис, чуть-чуть сдавленный ее пышными ляжками, просунувшись между ног Соледад, нырнул в нее снизу вверх…

— Браво! — объявила Соледад, переставая играть горничную. — Великолепно! Работайте, сэр!..

Теперь их было четыре, и все они находились на одном, весьма ограниченном пространстве — яхте «Дороти». А я был один-одинешенек, если не считать этих роботов-охранников. Конечно, каждый из них был мужчиной, живым человеком и, вероятно, мог бы не хуже меня справиться с ублажением своей хозяйки, если бы та отдала такой приказ. Вероятно, с не меньшим успехом пошли бы у них дела и с Мэри, и с Синди, и с Марселой, но тоже только в том случае, если бы им приказали. Возможно, эти вооруженные рабы даже подглядывали за нами через какую-нибудь дырку. Скорее всего наверняка подглядывали, потому что должны были обеспечивать безопасность своей госпожи и спасти ее в том случае, если бы мне пришла в голову фантазия ее придушить. Но до того момента, пока ей не приспичило бы позвать их на помощь, — они не тронулись бы с места.

— Спасибо, — сказала Соледад, подтягивая панталоны и поправляя платье, — все было очень вкусно! Теперь я в равном положении со всеми прочими. А ты, дружок, надеюсь, доживешь до обеда. Правда, пока я переоденусь, чтобы встретить мистера Джералда Купера, ты посидишь здесь. Позвольте мне забрать посуду, сэр?

— Да, да… — рассеянно ответил я.

Она забрала поднос с уцелевшей посудой и осколками чашки, столь неожиданно послужившей нашему сближению. Впрочем, над ее заявлением относительно того, что я доживу до обеда, следовало хорошенько подумать. Сказано было тоном, который не выражал ничего. Одинаковая вероятность была и в том, что это означало: ты доживешь по крайней мере до обеда, и в том, что это значило, что я доживу только до обеда. Сами понимаете, это существенная разница.

Итак, я стал обладателем четвертой женщины и с ужасом ожидал, как будут развиваться события дальше. Воспользовавшись тем, что в этой тюрьме можно было валяться на кровати в любое время, я разлегся на постели и принюхался. Пахло здесь как-то по-иному, совсем не так, как до прихода Соледад. Впрочем, и прежний запах — Марселин из каюты не выветривался, несмотря на то, что работал кондиционер. Наложившись один на другой, эти запахи создали какой-то симпатичный букет, и я подумал, что было бы неплохо, если бы все женщины нашли между собой путь к подобному мирному сосуществованию, которое установилось между запахами.

Тем временем снаружи, с вольного воздуха, донесся сперва легкий рокот, потом все нарастающий гул. Сомнений не было — это прибыл самолет мистера Джералда Купера.

Щелкнул замок, и вновь появилась Соледад. Теперь на ней было темно-оранжевое легкое платье с глубоким вырезом, открывавшим крестик на золотой цепочке, массивные серьги с зелеными камнями, браслет, перстень, золотистого оттенка туфли… обручальное кольцо. Под мышкой она принесла пакет, а в руках держала какие-то коробки.

— Так! — объявила она тоном, не допускающим возражений. — Быстро в душ! Вымыться, побриться, причесаться! На все — десять минут.

Не знаю почему, но я бросился выполнять это приказание с такой

поспешностью, будто его отдала не Соледад, а сержант-майор Гриве, с которым мне довелось познакомиться во Вьетнаме. Кличка, которую он получил там, была «Джек-Потрошитель», и поэтому в дальнейшем представлении он не нуждается.

— Плавки оставь там, — распорядилась Соледад через дверь.

Ополоснувшись и смахнув бритвой подросшую щетину, я вылез из ванны в первозданном виде. На кровати виднелся уже распакованный пакет, в котором лежала свежайшая, обернутая в целлофан нежно-зеленая рубаха, бордовый галстук, носки под цвет рубахи и легкий белый костюм. В коробках оказались белые ботинки, массивные черные очки, японские электронные часы на широком металлическом браслете, изящная, штучной работы зажигалка, перстень с темным рубином — правда, возможно, фальшивым, и, наконец, обручальное кольцо. Взамен женских плавок мне выдали мужские, темно-синие с белыми полосками по бокам.

— Одевайся! — приказала Соледад, и меньше чем через десять минут я превратился в некоего преуспевающего сеньора, источник дохода которого наверняка имеет нелады с законом.

— Чего-то не хватает, — озабоченно произнесла Соледад тоном профессионального кинорежиссера. — Может быть, сигары?

Бесшумно появившийся из-за спины Соледад охранник подал ей эмалированный алюминиевый футляр с крупнокалиберной сигарой типа «гаваны». Развинтив футляр, Соледад вставила мне в рот сигару, прищурилась и, отступив на шаг, оглядела меня еще раз.

— Лучше, но нет еще чего-то. Зубы? Вынь сигару, и покажи пасть!

Я с удовольствием ощерился. Зубы я вычистил без приказа.

— Нет, тут все нормально… — задумчиво произнесла Соледад, а затем

озаренно хлопнула себя по лбу:

— Мадонна! Усы! Ему нужны усы!

Все тот же ассистент принес коробку, в которой оказался целый набор бутафорских усов. Соледад прикинула одни, другие, пятые, наконец, остановилась на седьмых и несколькими точными движениями прилепила их мне над верхней губой. Глянув в зеркало, я мог не сомневаться — оттуда на меня глядел крупный наркобарон, который имеет длинные руки и грандиозную мафиозную армию.

— Шляпа не нужна? — спросил охранник.

— Нет, она лишняя, — отвергла Соледад. — Все в порядке… Теперь — инструкции, мистер Родригес. Ваше дело — многозначительно молчать и курить сигару. Ни одного лишнего слова, иначе до обеда вам не дожить. Несколько раз, в течение моего диалога с мистером Купером, к вам, сидящему в углу, будут подходить мои люди, и шептать на ухо какую-нибудь чушь на испанском языке. Ваше дело с достоинством кивать в одних случаях, а в других — подняв два пальца вверх — указательный и средний, вот так, отрицательно качать ими перед собой. Попробуем!

Я показал, как буду кивать и как качать пальцами.

— Сносно, — одобрила Соледад. — Итак, сеньор, вы мой венчаный муж, Анхель Родригес, который ни слова не понимает по-английски и доверяет только одному переводчику — мне, своей жене Соледад Родригес. Еще раз повторяю — ни слова, ни звука! Только солидный вид, сигара, жесты, ну еще можно зевать, кашлять и смотреть на часы. Итак, идем в салон. Возможно, нас уже ждут.

Те несколько ярдов, которые я прошел под ручку с Соледад от двери каюты до салона, были пройдены, вероятно, менее чем за полминуты, но за это время я понял, зачем Соледад играла со мной в «горничную и миллионера». Она проверяла, насколько я подхожу для той роли, которую она мне определила. Возможно, если бы ей показалось, что я ни на что не годен, она изменила бы свой план, и я бы, став ненужной фигурой, исчез, не дожив до ланча.

А все-таки приятно было идти под руку с разодетой красавицей, да еще и будучи сам одет, как богач. И хотя шедшие за нами охранники с автоматами охраняли вовсе не меня, а Соледад, имея в отношении меня совершенно иные инструкции, тоскливого чувства человека, которого ведут под конвоем, я не испытывал.

Проходя через тамбур, я успел бросить взгляд на лагуну и обнаружил, что, судя по всему, «Дороти» перевели в западную лагуну, туда, где стояла крейсерская яхта, и был лагерь туристов. Вероятнее всего, эта яхта и лагерь были маскировкой для людей Соледад.

Двери в салон перед нами открыли два охранника, сделав это с таким подобострастием, что я даже готов был дать им на чай, если бы у меня, конечно, что-то было в карманах.

В салоне было полутемно, на окнах были установлены светонепроницаемые пластины. Свет погасили почти полностью, лишь над столиком в центре салона горела лампа вроде той, какие бывают над столами для игры в бридж. За столом в кресле сидел седовласый, стриженый ежиком джентльмен в белом костюме. Он явно нервничал, ощущая себя в ловушке.

— Потянет руку — сделай вид, что не замечаешь, — велела мне Соледад.

Увидев меня, мистер Купер-старший изобразил на лице подобие той дежурной улыбки, которую умел создавать президент Никсон. Кроме того, он действительно протянул мне руку, но я прошел мимо этой протянутой руки, не удостоив ее даже взглядом. Проворные охранники поставили мне кресло в трех шагах от стола, там, где круг света, падавший на стол, уже кончался. Я представил себе на секунду, как мог бы сесть в кресло при подобных обстоятельствах персонаж, которого мне было приказано играть, и потому, вероятно, заслужил одобрение Соледад.

— Нормально! — шепнула она, улыбаясь. — Теперь сделай вид, будто что-то шепчешь мне на ухо, потом поцелуй мне руку и укажи пальцем на вон то кресло напротив Купера. Там я буду сидеть.

В точности исполнив ее распоряжения, я развалился в кресле, затем, закинув ногу на ногу, достал сигару и чиркнул зажигалкой.

— Ваш супруг не слишком вежлив, миссис Родригес, — заметил Купер, — он ведет себя так, будто я у него в плену.

— В общем, все обстоит именно так, как ему это кажется, — кивнула Соледад. — Вне всякого сомнения, вы попали в трудное положение. Теперь жизни всех ваших людей, вашей невестки и вашего сына, который прилетел с вами сюда, зависят от него и его милосердия.

При этом она указала на меня. Боже мой, как бы мне хотелось, чтобы дело обстояло именно так!

— Вам не кажется, что моральные качества вашего супруга не слишком высоки? — проворчал Купер. — Мне кажется, он ведет себя бесчестно.

— Ваше счастье, сэр, что он не понимает по-английски, — зловеще усмехнулась Соледад, — иначе переговоры велись бы с вами совсем по-иному. Напротив, вероятно, многим из наших людей кажется, что он ведет себя слишком скромно, имея на руках такие козыри. Давайте прикинем, чем он располагает и что есть у вас? Вы деловой человек, у вас должны быть навыки оценки, не правда ли?

— Тем не менее можно было бы вести себя менее вызывающе, — пробурчал Купер. — Хорошо, давайте уточним наши позиции. Итак, Мэри Грин и Синди Уайт вместе с этой яхтой и золотом вами захвачены. С помощью маленького коварства вам удалось заманить меня сюда, разоружить двух моих телохранителей, а затем захватить мой самолет, моего сына и остальных пятерых сопровождающих. Все это преследовало какую-то цель или мне предлагается рассматривать это как неудачную шутку?

— Насчет того, что это преследовало какую-то цель, вы можете быть совершенно спокойны. Шутить Анхель не собирается. Конечно, вы могли подумать, что наша цель — примитивное получение выкупа за ваши жизни, но, уверяю вас, мы будем намного более великодушны. Мы готовы вернуть вам и всем вашим родственникам и служащим свободу, яхту и самолет со всем их содержимым, а также предоставить право беспрепятственно разгрузить с затонувшего галеона «Санта-Фернанда» все золото — а его там почти семьдесят пять тонн! — в обмен на одну небольшую, но дорогостоящую услугу. Вы еще не догадались, о чем пойдет речь, сэр?

— Не имею ни малейшего понятия, миссис Родригес, — мрачно произнес Купер, но я голову даю на отсечение — он уже понял, что с него требуют. И, как мне показалось, он предпочел бы уйти на дно со связанными руками и грузом на ногах, предпочел бы навеки распроститься с «Дороти», Синди и даже собственным сыном, лишь бы не оказывать нам ту услугу, которую имела в виду Соледад.

— Хорошо, — улыбнулась Соледад, — я постараюсь пояснить, о чем пойдет речь. Как известно, на острове Хайди в данный момент развернулись события, весьма неприятные для сеньора Педро Лопеса и моего хорошего знакомого Хорхе дель Браво. Неведомо откуда на нашем вполне благопристойном острове появились коммунисты, которые весьма серьезно взялись за свержение режима. Судя по сообщениям радио, там идут большие бои, и партизаны явно одерживают верх. Неужели вам нечего сказать по поводу этих событий?

— Я не занимаюсь политикой, мэм, — побагровев немного, попытался откреститься Купер, но даже мне было ясно — Соледад бьет в точку.

— А я и не утверждаю, что ваша акция преследует политические цели, — Соледад улыбнулась так мило, что я залюбовался. — Я вовсе не подозреваю вас в сочувствии или сотрудничестве с КГБ. Ваши цели здесь — чисто меркантильные. Правда, речь идет о таких дивидендах, что они обеспечат вам значительно большую политическую власть, чем у всех президентов, вместе взятых. Неужели я ошибаюсь?

В этот момент ко мне подошел один из охранников и, наклонившись к уху, прошептал:

— Рюмку коньяка, сеньор?

Я утвердительно кивнул так, как учила меня Соледад.

Купер покосился на меня, взгляд его был тревожен. Очень могло случиться, что речь идет о решении вопроса, подвергать его, Купера, пыткам или нет…

Коньяк появился через несколько минут, я осушил рюмку и отправил в рот маленький кусочек обсахаренного лимона.

— Знаете, миссис Родригес, — явно беспокоясь за свое здоровье, произнес Купер, — я вижу, что у вас достаточно много информации по вопросу о Хайди, но вы должны понять меня правильно…

— В этом вы можете не сомневаться, сэр, — ухмыльнулась Соледад, — мы уже давно понимаем вас правильно, а вот вы пока еще не понимаете или не хотите понять того, что может вам грозить из-за вашей недальновидности.

Ко мне снова подошел охранник и прошептал в ухо:

— Сейчас покажи, что ты не согласен со мной. Как и было условлено, я со строгим лицом покачал двумя пальцами из стороны в сторону.

Мой жест опять вызвал какое-то беспокойство мистера Купера, и от этого мне стало очень смешно, хотя я и должен был, наверно, прежде всего думать о том, как обойдутся со мной после завершения этой комедии. Не знаю точно, как выглядела моя улыбка со стороны, но, по-моему, она получилась очень зловещей, так как Купер сразу после этого очень сильно сдал.

— Ваш супруг действительно не понимает по-английски? — обеспокоено спросил он, бросая на меня еще один испуганный — это уж точно! — взгляд.

— Ну, кое-что, конечно, понимает, — вальяжно ответила Соледад, — но, к сожалению, не владеет разговорным языком.

— Как вам кажется, миссис Родригес, — с превеликой осторожностью произнес Купер, — ваш супруг до конца сознает, какой контрольный пакет он желает получить?

Черт меня дернул, но я утвердительно кивнул! Охранник, стоявший за моей

спиной, напрягся, я почуял, что могу не прожить даже нескольких секунд, если Соледад моя инициатива не понравится. Но она только мило улыбнулась, и сказала:

— Слова «контрольный пакет» он понимает без перевода.

Я опять улыбнулся, а мистер Купер сказал:

— Я согласен, сэр.

Охранник нагнулся к моему уху и велел:

— Вставай, выходи из салона и иди к себе в каюту! Я утвердительно кивнул, а затем встал и, не глядя на Купера, прошел мимо Соледад. Тут мне пришла в голову фантазия, которая опять-таки, наверно, могла стоить жизни. Я взял Соледад за запястье и поцеловал ее надушенную ручку. Ответом была милая улыбка, но кто знает, что за ней скрывалось?

Кое-что о Соледад

Охранники почтительно сопроводили меня до дверей каюты, но когда я вошел туда, заперли на ключ.

Я снял с себя все одеяние и повесил в гардероб, плюхнулся на кровать в одних плавках и закинул руки за голову. Похоже, моя миссия кончалась и очень скоро сеньора Родригес могла овдоветь. Сеньор Родригес мог умереть от сердечного приступа, от солнечного удара или погибнуть в авиационной катастрофе, правда, так и не узнав, зачем он, собственно, был нужен.

На душе стало препаршиво. Обращаться к Господу Богу, как я понял, для меня было бесполезно, ибо я нагрешил столько, что геенна огненная должна была поглотить меня с головой. Не было, к сожалению, и полной уверенности в том, что Бога не существует, а мои неприятности, начавшиеся со дня рождения, на этом закончатся.

Провалялся я так примерно два часа. Потом услышал, как скрежещет замок, и сердце у меня на секунду остановилось. Очень велика была вероятность того, что пришла мадам с острой и хорошо отточенной косой.

Пришла мадам, но не та. Явилась Соледад. Видимо, она только что закончила переговоры с Купером и была, судя по всему, весьма счастлива от их исхода.

— Победа! — сказала она, сияя. — Ты мне очень помог, Анхель, и я хочу тебя поблагодарить Оранжевое платье она стащила через голову, и через минуту на ней не осталось ни клочка одежды. Даже серьги сняла.

— Как я тебе нравлюсь, бэби? — Соледад отставила одну ногу, уперла руки в бока, крутнулась на одной ноге, изящно подогнув вторую.

— Идем в душ, — она схватила меня за руку и потянула за собой. В душе она спустила с меня плавки и обняла за талию, щекоча курчавыми жесткими волосками тот инструмент, который намеревалась привести в действие. Пустив теплую воду, которая полилась сверху на наши головы и заструилась ручейками по и без того влажной от пота коже, Соледад спросила:

— Ты боишься меня? Скажи честно!

— Боюсь, — ответил я, ничуть не покривив душой, — ты красивая, но опасная змея.

— Это хорошо, что ты боишься, — заметила Соледад, — и хорошо, что не врешь. А я тебя ничуть не боюсь, хотя ты большой, сильный и наверняка можешь убить меня несколькими способами, не выходя из каюты.

— Это потому, что ты уверена в своих ребятах, — предположил я, — ты знаешь, что по первому твоему писку они вышибут двери и сделают из меня… я даже не знаю что.

— Дело не только в этом, — опуская свои пышные волосы ко мне на грудь и припадая щекой, сказала Соледад. — Я вообще не боюсь смерти. Мне интересно, как она приходит к другим, и будет любопытно испытать это самой. Жаль, что это нельзя будет повторить дважды.

Набрав в ладонь темно-зеленого, пахнущего яблоками шампуня, Соледад присела на корточки и стала мылить мои мужские части. Она делала это с явным удовольствием, и нежность ее рук не прошла бесследно.

— В первый раз я стояла к тебе спиной и не разглядела… — Соледад отступила на шаг, положила на ладонь крепкую напрягшуюся трубку, пульсирующую от прилива крови, а потом погладила ее сверху второй ладошкой.

Пена была смыта, и она упала на колени… Влажные губы, легкий укус зубов, небо, пупырышки горячего скользкого языка. Ладони, скользящие по моим бокам, волосы, мокрые и щекочущие живот, — я млел от восторга и, подогнув колени, чуть-чуть покачивался. Она словно бы высасывала из меня леденящий страх перед самой собой.

Но я все равно боялся, пусть где-то очень глубоко, на каком-то десятом уровне подсознания. Кто знает, что будет через секунду? Ведь какой-нибудь парень из ее команды мог неслышно войти в комнату и подойти к той стенке, к которой обращена моя спина, с пистолетом. Они могли заранее обусловить всю процедуру, и Соледад не случайно стоит на коленях. Пластик, из которого сделана перегородка между ванной и туалетом, тонкий, и моя тень сквозь него просвечивает. Один выстрел в абрис моего затылка со стороны туалета — и все!

Тем не менее все это не сказывалось на состоянии пениса. Слишком активно и жадно занималась им Соледад. То ли она любила запах свежих яблок, то ли ей нравился сам предмет, но она не спешила выпустить изо рта эту незажигающуюся сигару. Соледад извивалась, тряслась, дергалась, откидывала или, наоборот, наклоняла голову, причмокивала и в конце концов застонала…

— Прелесть! — пробормотала она, встав на ноги и выключая воду. — Теперь — в постель!

Не тратя времени на то, чтобы хотя бы стереть воду, мы выскочили из душа и упали на простыню. Большая, красивая, розовая лягушка, мокрая и скользкая, но почему-то очень горячая навалилась мне на грудь. Обрушились мне на лицо тяжелые мокрые волосы, проворная ладошка, пошарив у себя под животом, нашла то, что искала. Меня укололи курчавинки уже других волос, потом под легким нажимом ее руки одно воткнулось в другое… Начался сеанс игры на виолончели, в которую вдруг преобразилась розовая лягушка, только смычок я почему-то держал ногами. У обычных виолончелей когтей не бывает, но эта была исключением. Десять жадных неутомимых коготков скребли мне спину. Точно также еще ни один зоолог, начиная с Карла Линнея, про которого я что-то учил в школе, не обнаруживал у виолончелей губ, зубов и языка. Губы виолончели мягко пощипывали мне щеки, шею, грудь, волосы на груди, опять шею, нос, глаз, ухо, рот, опять шею, опять грудь. А зубы чуть-чуть, но очень приятно, прикусывали кожу, цапали меня за совершенно не нужные мне рудиментарные соски, печально напоминавшие мне, что я мог родиться и женщиной, что наверняка уберегло бы меня от многих неприятных приключений… Когда-то матушка говорила мне, что она очень хотела иметь девочку и назвать ее Кармелой. Я никогда не страдал транссексуальностью, но все же не раз пытался представить себе, как бы я вел себя, если бы родился Кармелой Браун. Единственным минусом, с моей точки зрения, была возможность забеременеть, — все остальное — чистые плюсы. Ведь мне, чтобы влиять на дела в родном графстве или городе, пришлось бы учиться, пробиваться, зарабатывать деньги, а Кармеле Браун для этого пришлось бы сделать самую малость — выйти замуж за мэра или шерифа, банкира или владельца колбасной фабрики. Причем, если Ричард Браун даже чисто теоретически выше этих постов и положений вряд ли сумел подняться бы, то Кармела вполне могла стать супругой генерала, верховного судьи штата, сенатора, президента, наконец.

Впрочем, положение мужчины, в некоторых случаях, все же предпочтительнее. Правда, я не совсем понимал, что происходит: то ли я играю своим ножным смычком на этой гладкой и когтистой виолончели, то ли это виолончель играет на мне. Чтобы разобраться наконец, я подмял свою музыку под себя и заиграл что-то очень быстрое — я в жизни не прикасался к настоящим смычковым инструментам, даже к фидлу, а потому ни одной пьесы, разумеется, не знал.

— А ты зверь… — прохрипела Соледад, и ее зубы впились мне в плечо, правда, не очень больно, но след остался. Оторвавшись от моего мяса, она зажмурилась, напряженно стиснула зубы, сжала крепче объятия, задержала дыхание и наконец заорала.

Там внутри все было словно в оливковом масле, смычок словно ездил взад-вперед, будто мальчишка по ледяной горке, привязанный за пояс резиновым амортизатором. Такой аттракцион я видал в Канаде, куда однажды ездил на Рождество…

В этой проклятой Соледад все было прекрасно. Волосы, черными струйками застывшей нефти стекавшие по подушке, временами казались щупальцами какого-то странного и опасного, но манящего к себе животного. Тонко вздрагивавшие ресницы над закрытыми глазами, ноздри и рот, обдававшие меня теплым и тревожащим ароматом каких-то цитрусовых дезодорантов для зубов, сами зубы, наконец, поблескивавшие из-под больших влажных губ, которые она время от времени обмахивала кончиком алого языка — все это было нацелено на одно: будить жгучую, сводящую с ума страсть. Но при этом, как ни парадоксально, вовсе не хотелось, разогнавшись до бешеной скорости, полететь

в пропасть. Напротив, хотелось как можно дольше, может быть, даже вечно, лежать на этом смуглом, танцующем, играющем, извивающемся теле, в объятиях этих ритмично вздрагивающих ляжек. Хотелось, чтобы эти гибкие, ласковые, обманчиво-ленивые руки, то бессильно падавшие в стороны, то вползавшие мне на плечи, то вдруг с жаром скользящие по спине и бокам, никогда не прекращали этой непредсказуемой игры. А груди — с моей точки зрения самое великолепное, чем располагала Соледад! Утром, когда мы играли в миллионера и горничную, я их не видел и ощущал лишь сквозь платье. Сейчас они были подо мной, нагие, свободные, дышащие зноем и поблескивающие от пота, украшенные высокими коническими сосками. Боже мой! Изначальное назначение этих чудных наростов на теле всякой женщины точно такое же, как у коровьего вымени! Я уже сравнивал однажды женскую грудь с коровьим выменем, когда описывал пробуждение после взятия Лос-Панчоса. Но у супруги мэра Мануэлы Морено, этой суперписклявой супертолстухи, действительно были такие груди, что впору было спрашивать о суточном надое, к тому же дряблые и украшенные какими-то прыщами и бородавками. Вероятно, если б я был не пьян так сильно, то застрелился бы, но не полез к ней в постель. Что же касается Соледад, то мне казалось, наоборот, чудовищной несправедливостью, что эти упругие, ласкающие глаза, руки и губы предметы, источающие дурманящий аромат (в подборе букета запахов Соледад была неповторима!), так чутко вздрагивающие от прикосновения пальца, щеки, носа — всего лишь молочные железы человеческой самки! Точно так же меня оскорбляло сознание того, что вообще весь этот фейерверк, каскад, водопад наслаждений, низвергнутых на меня Соледад, — всего лишь естественная случка двух приматов, акт полового размножения! Я не

сомневался, конечно, что Соледад приняла все меры контрацепции, но ведь именно деторождение, убогий, животный процесс и ничто другое лежит в основе любви и страсти между мужчиной и женщиной. Вот это осознание несоответствия ощущений реальной значимости процесса меня угнетало всегда. С одной стороны, по тебе пробегают волны высоких чувств, с другой — ощущаешь грубость и низменность всего этого. Впрочем, случай с Соледад имел существенную особенность. Все женщины, которые мне встречались до этого (Мэри, Синди, Марсела не составляли исключения), даже очень красивые и почти не уступающие в этом Соледад, во время сношения менялись не в лучшую сторону. Проще сказать, они дурнели, лицо приобретало какой-то иной, грубый вид, на лице появлялись какие-то пятна, морщины, ложбины, отчего партнерша выглядела на десять лет старше, чем на самом деле.

У Соледад лицо тоже менялось, но… в лучшую сторону. Она хорошела, хотя куда уж дальше ей вроде бы хорошеть. Лицо становилось более тонким, его озарял какой-то дополнительный, почти потусторонний, из глубин души идущий свет. Позже я понял, отчего это происходило. В обычное время Соледад все время кого-то играла, держала на лице маску того персонажа, которым хотела казаться. Предаваясь страсти, она становилась естественной, теряя эту маску на то время, пока шло сношение. Едва же все кончалось, как она опять обретала контроль над своим лицом и превращалась в один из бесчисленного множества типажей, которые у нее были в запасе. И хотя актерский дар у нее, несомненно, был неплохой, лживость маски, вероятно, ощущалась подсознательно, а фальшь на лице всегда заставляет воспринимать его менее красивым, чем оно кажется в естественном состоянии.

Сколько бы ни хотелось мне продлить все это сладкое, бесстыдное удовольствие, кончиться оно все же должно было. Соледад разряжалась уже пять раз и каждый раз угощала меня залпом порывистых, жадных поцелуев и укусов, крепкими объятиями рук и ног. Ее шестой раз точно совпал с моим единственным, но долгожданным, а оттого очень сильным. По-моему, я даже на секунду потерял сознание…

… — Вам понравилось быть моим мужем, мистер Родригес? — спросила Соледад, когда я, все еще лежа у нее между ног, тихо гладил ей волосы и прикасался губами к липким от пота плечам.

— У меня нет слов, — пробормотал я, проводя ладонями по ее выбритым подмышкам и ласковой коже рук.

— Нет слов сказать, что вам не понравилось? — Соледад чуть сдвинула ноги, вероятно, для того, чтобы подольше не отпускать пенис, который постепенно слабел.

— Наоборот, — произнес я, кое-как восстанавливая дыхание.

— Значит, понравилось все-таки?

— Конечно… — я подул ей в ухо.

— Тогда выдерни его… — лениво приказала она. Это был подвох: она не отпускала. Видно, она умела так управлять мышцами на входе во влагалище, что они, сжимаясь, не давали вынуть головку.

— Отдай! — попросил я, ощущая, что скорее я разорву свой самый ценный орган, но не вытащу его из плена.

— Ишь ты, чего захотел! — самодовольно заявила Соледад. — Это судорога, теперь ты навечно составишь со мной единое целое. Ты раб моей дырки, понятно? Тебе не освободиться иначе, как путем ампутации.

— Судороги бывают только со страху, — сказал я, — например, когда кто-то внезапно застает нас за этим делом. Ты это нарочно сделала. Да и когда случаются такие судороги, все исправляется каким-то расслабляющим уколом.

— Хорошо, — ухмыльнулась Соледад, — пусть так. Но я тебя все равно не отпущу.

— А если я захочу пи-пи?

— Тогда я позову своих парней, и они отрежут тебе эту штуку, — в этот момент мне припомнились страшные россказни Марселы, и я с большой внутренней тревогой, но внешне очень беззаботно произнес:

— Я и забыл, что твой любимый деликатес — это пенис, зажаренный на угольях с луком, перцем и под острейшим томатным соусом.

— Кто тебе это сказал? — спросила она очень серьезно, и тут я ощутил уже самый настоящий страх.

— Об этом говорит весь Хайди, — пробормотал я.

— Самое смешное, что это правда, — сказала она и отпустила меня на волю. Я поспешно лег рядом с ней.

— Ты действительно… — пробормотал я, не решаясь договорить.

— Да, — сказала Соледад, обвивая рукой мою шею, — я грешу каннибализмом, это правда. Я хочу попробовать все мыслимое и немыслимое. А мои люди, ужасаясь, одновременно видят во мне сверхчеловека. К тому же я удовлетворяю естественную женскую страсть — приготовить блюдо, которое никто не готовил. И еще — мне хотелось превзойти в жестокости самого Хорхе дель Браво. Его называют «людоедом», но он не съел ни куска человеческого мяса, а я съела фунтов двести. Ты просто не представляешь, какое наслаждение побеседовать с человеком, очаровать его, а потом убить, разделать и съесть!

— Со мной будет то же самое? — поинтересовался я на всякий случай.

— Не знаю! — лукаво улыбнулась Соледад. — Я еще не решила. Женское мясо вкуснее, мягче, особенно филейные части, прямо тают во рту. Немного напоминают молодого поросенка. Ты пробовал кочинильяс? Вот если приготовить с теми же приправами попку от Марселы или Синди, ты пальчики оближешь!

— А от Мэри не подойдет? — спросил я.

— Она жестковата. Когда мы баловались с ней в душе, я все время испытывала чувство, что это мужчина. Мышцы — их у нее много. Из нее получился бы неплохой фарш, из которого можно было бы сделать котлеты или колбаски. А кровяные колбаски из человечины — это просто объедение! Только надо уметь приготовить!

Странно, но меня не тошнило. Соледад рассуждала о людоедстве так, будто это было самое обычное дело, и у меня, как это ни ужасно, даже появилось подсознательное желание… попробовать.

— Когда приготавливаешь пенис, — продолжила свою кулинарно-каннибальскую лекцию Соледад, — очень важно, чтобы он был наполнен кровью и надо не дать ей стечь, когда отрезаешь его у живого человека. А резать надо обязательно у живого! Перед тем как его отрезать, надо возбудить его, затем перевязать натуго у самого корня, после чего просунуть сквозь мочеиспускательный канал спицу так, чтобы конец спицы просовывался чуть выше места перевязки. Резать надо много выше перевязки, а потом сразу же стянуть узел. С помощью спицы можно промыть и прочистить канал…

Вот эти подробности мне не понравились. Уж очень явственно я представил себе, как Соледад будет приготовлять свое фирменное блюдо из моего материала.

— А отчего ты такая кровожадная? — спросил я, проводя кончиками пальцев по остриям сосков ее грудей.

— Во мне течет кровь одного из индейских племен из группы караибов, которые очень любили кушать побежденных врагов. От этого и я люблю тоже. Это дурная наследственность, — поглаживая меня по груди, ответила Соледад. — Кроме того, у меня было очень бедное и жестокое детство. Меня бросили родители, я никогда не видела ни отца, ни матери. В приюте была жуткая и очень суровая дисциплина, сестра Долорес, которая им заведовала и обучала нас грамоте, зверствовала, как настоящая садистка. Правда, у нее не было

богатой фантазии, но она страстно любила сечь девочек розгами. У нее даже румянец появлялся, глаза блестели, как масляные, и она все обставляла очень торжественно. Обреченную приводили непременно в большой зал, где все воспитанницы стояли вдоль стен с молитвенниками, горели свечи, освещая тусклым светом скамью. Туда ложилась наказуемая, а сестра Долорес вымачивала розгу в морской воде, сладострастно улыбалась, а потом била… По-моему, она кончала от этого, потому что с каждым разом все больше зверела, хлестала чаще, а последний удар наносила со стоном. Самое интересное, что, хотя почти все девчонки боялись ее, я была в нее влюблена! Все ходили по струночке, боялись сделать лишнее движение, а я назло делала всякие поступки, о которых ни одна воспитанница и подумать не смела. Мне нравилось, когда меня пороли, поскольку это делала Долорес. Когда мне было уже двенадцать, Долорес заметила эту страсть, и я призналась ей в любви. Тогда она стала сечь меня в своей комнате, один на один, очень больно и жестоко, до крови. Но потом однажды ей захотелось самой испробовать, и тогда она приказала мне высечь самое себя. Я испугалась, но выполнила и почуяла сама, какое наслаждение причинять боль… Потом она заставляла меня вводить ей во влагалище свечку и дергать взад-вперед, целовать груди и тискать их. А она в это время почесывала мне пальцем половую щель… Мне было приятно и стыдно, но по-настоящему я ничего не понимала. А Долорес, которой было лет тридцать пять, напротив, каждый раз бурно кончала и зажимала самой себе рот, чтобы ее крики не услышали дети. Она, по-моему, очень привязалась ко мне, перестала меня сечь на людях, прощала мне все, и тогда наши глупые девчонки решили, что я доношу на них. Боже, как они меня избили! Я была вся в синяках, от лба до пяток. Я болела очень долго, все думали, что я умру, а многие думали, что если я выживу, то стану калекой или уродом. Но мне было тринадцать лет, я не только выжила, но и не стала уродом. Пока я лежала в больнице, мне пришла в голову идея отомстить всем тем, кто меня бил. Я знала, что в подвале нашего монастыря травили крыс и осталось много маиса, протравленного мышьяком. Я набрала этого маиса в целлофановый пакет, а потом, пробравшись на кухню, подсыпала его в котел. Мне удалось отравить насмерть пятнадцать человек сразу, но при этом, как ни странно, я ни чуточки об этом не пожалела. К сожалению, меня очень легко вычислили. Одна девочка из тех, кто отделался только легким отравлением, узнав, что их отравили мышьяком, вспомнила, что видела, как я лазила в подвал… Меня арестовала полиция. В тюрьме Сан-Исидро меня держали в одиночке, камере предварительного заключения. В первую же ночь меня изнасиловал надзиратель! Когда я пришла к следователю, вся избитая и разодранная, он сказал: «Бедная девочка! Мне тебя так жалко! Я обязательно разберусь с этими скотами!» А ночью меня насиловали уже пятеро подряд, и я едва осталась жива. Я все подтвердила, все, что ни спрашивал следователь, даже подписала какие-то совсем лишние и не относящиеся к моему делу показания, по обвинению некого Гаспаро Гомеса в принадлежности к коммунистам. Его потом повесили. А мне навесили как несовершеннолетней, вместо смертной казни, десять лет тюрьмы. Тут я сидела в общей камере с десятью девками от тринадцати до двадцати лет. Это был сплошной лесбос и жестокие драки. Я стала любовницей Марион, ее кличка была «Вампир». Она сразу взяла меня под опеку — я уже знала, как надо ублажать сильных. Три

года я спала с ней и привязалась так, как жена к любимому мужу. Но потом появилась Мерседес, новенькая. Марион бросила меня, и тогда я ночью зарезала их обеих черенком ложки. Ух, как меня стали бояться! Правда, никто меня не выдал, хотя тюремная администрация долго разбиралась в этом убийстве. Всех тех, кто сидел в камере по моем прибытии, уже освободили, а к тому моменту, когда мне исполнилось восемнадцать и я отмотала уже половину срока, в камере не было никого с большим тюремным стажем: какие-то воровки, проституточки, хулиганки, торговки наркотиками с рук — сущая ерунда. Я стала всеми командовать и сама завела любовницу, а потом даже двух. Одна из них тайком стала сожительствовать еще с одной заключенной, и я задала им перцу! Ту, изменницу, я окунула головой в парашу и держала до тех пор, пока она не умерла, а вторую, совратительницу, избила табуреткой до того, что она через три дня сдохла. Но это уже не сошло, и мне вынесли смертный приговор. Вешать меня должны были на тюремном дворе, я уже сидела в камере смертников и видела, как готовят виселицу. На казнь приехал посмотреть сам Хорхе дель Браво. Меня вывели во двор, подвели под петлю, стали зачитывать приговор… Я стояла уже с петлей на шее, когда вдруг священник, напутствовавший меня, вспомнил, что перед казнью, по обычаю, надо было спросить у приговоренной последнее желание. Хорхе дель Браво строго посмотрел на начальника тюрьмы — он очень не любит, когда нарушают обычаи. С меня сняли петлю и спросили, чего бы я хотела пожелать перед казнью. Я ответила, что хотела бы наконец по-настоящему переспать с мужчиной. Хорхе это понравилось, и он сказал: «Повесить мы ее успеем! Отведите ее ко мне!» Меня отвезли на одну из его вилл, вымыли в трех водах, выбрили все волосы, осмотрели и проверили анализами на все венерические и не венерические болезни, а потом подарили Хорхе дель Браво. После той ночи он сказал: «В тюрьме тебе не место! Приговор можно привести в исполнение когда угодно, а пока ты станешь вице-мисс Хайди!» И я стала ей всего через год после того, как стала дежурной любовницей дель Браво. Когда я выиграла корону первой вице-мисс — ты, наверно, знаешь от Марселы, что мисс Хайди неизменно становится дочь Лопеса, — Хорхе познакомил меня с многими военными и полицейскими, даже с самим Лопесом и с его братом — секретным Паскуалем. Среди всех этих обезьян был один крупный негодяй, который в обход Хорхе дель Браво создал систему сбора дани с пиратов. Это был контр-адмирал Ордоньес, начальник береговой охраны. Хорхе поручил мне кое-что выведать у него, а самое главное — предложить ему побег за границу, чтобы он попался с поличным. Все вышло о'кей, и Ордоньес попался. После этого Хорхе сказал, что дань с береговых воров и пиратов буду собирать я, ибо больше он никому не верит. С тех пор я и работаю в этом бизнесе. Сорок процентов плачу в казну — то есть Хорхе дель Браво, а остальное беру себе. Могу сообщить по секрету, что чистая прибыль чуть более миллиона долларов в год. Но самое главное — я получила власть над людьми — я могу убивать, пытать, съедать их, и мне ничего не грозит! Во всяком случае, по линии закона. Пока у власти в стране Лопес, а Хорхе дель Браво — пророк его, пока у меня дружеские отношения с этими юношами, меня никто не сможет вновь притащить на виселицу. На Хайди у меня полно своих людей, которые без меня — ничто. Они у меня есть и на других островах Антил, и в Штатах, и в Бразилии, и в Венесуэле, и в Колумбии. Но вот мистер Джералд Купер-старший…

— Как я понял, он хочет свергнуть Лопеса, и следовательно, я выполнял его задание в конечном итоге?

Соледад грустно усмехнулась, задумчиво глядя на меня. Я только поежился — опять сболтнул лишнее.

— Да, — ответила Соледад, — вы все, кто был заброшен на Хайди, играли в его команде. Но, конечно, вам ни черта не сказали и не собирались говорить. Вы — только запал к заранее подготовленной бочке с порохом. Сколько вас было в группе?

— Семь человек, шесть мужчин и женщина.

— Эта та, которую зовут Киска?

— Да.

— Знаешь, мне до ужаса хочется рассказать тебе все, — Соледад потянулась, вытянув руки за головой, — это обычное женское качество — болтливость. Но если я это сделаю, то мне придется тут же тебя убить. Понимаешь, тут же! Или покончить с собой.

— Ты считаешь меня своим врагом?

— Хм… А ты хотел бы стать мне другом?

— Вообще, был бы не против.

— Неоригинально! Каждый, кого прижмешь, хочет быть другом.

— Поступи оригинальней: предложи дружбу тому, кто прижат.

Соледад усмехнулась, как видно, она любила всякие словесные выверты. Не думаю, чтобы она всерьез задумалась над моим предложением, но тем не менее сказала:

— Друг — это человек, который может тебе чем-то помочь. Я могу тебе даровать жизнь. Могу подарить десяток или сотню золотых брусков, которые сложены в коридоре. Могу сделать хозяином этой яхты и вообще всего золота, могу выйти за тебя замуж, могу женить тебя на Синди, Мэри, Марселе… Все это — дружеские услуги с моей стороны. А что я могу ждать от тебя? Ты неплох в постели, поскольку еще довольно молод, но неизвестно, насколько тебя хватит. Ты хороший солдат, я знаю, что Хайди для тебя не первая война, но у меня немало хороших бойцов, наверняка найдутся и те, что получше. Ты можешь мне рассказать о том, как вас готовили, как набирали для этой операции, — но это я знаю лучше тебя. Можешь рассказать о том, как вы действовали на Хайди в первые три дня после десанта, как сцапали Паскуаля Лопеса и Марселу, наконец, как тебе удалось выбраться вместе с ней оттуда, где все прочие погибли…

— Все погибли? — спросил я.

— Да, все, кроме одного, не считая вас с Марселой. Его зовут Капитан. Он был командиром вашей группы, верно? Твоя кличка — Капрал. Малыш, Пушка, Камикадзе, Комиссар, перешедший на вашу сторону Китаец Чарли и трое носильщиков из Лос-Панчоса погибли на асиенде «Лопес-23». Кстати, именно Чарли взорвал асиенду. Он, по словам Капитана, вырываясь из рук схвативших его коммандос, наступил ногой на пульт, которым Паскуаль управлял своей асиендой, и все взлетело на воздух. Капитана нашли живым. Сейчас он в госпитале службы безопасности… Ему вкололи специальный препарат, и теперь мы знаем все то, чем ты мог бы нас порадовать. Вот видишь, я опять оказала тебе дружескую услугу, а чем ответишь ты? У тебя же ничего нет за душой… Ты мне можешь пригодиться, конечно, как сегодня пригодился. Но это я придумала тебе роль в своем спектакле, а могла бы и не придумать. А зачем, как ты думаешь?

— У меня на это логики не хватит, — пробормотал я, чувствуя какой-то стыд оттого, что Соледад так легко сбросила меня в грязь и поставила на место.

— Поясню. Хорхе дель Браво — известная фигура. Все, что вокруг него — мужчины и женщины, старики и дети — все это отслеживается спецслужбами, у которых есть интерес на Хайди. Я для мистера Купера не загадка — он знает, что я любовница дель Браво и всего хайдийского генералитета. Он знает, чего хочу я, знает, чего ждать от Хорхе. Но он не знает тебя. Ты темная лошадка, неведомая фигура! Если бы он был убежден, что я работаю только на дель Браво, то наверняка отказался бы выполнить мои условия. Потому что есть еще один тип, который сразу поймет, откуда дует ветер. И узнав, что Купер исчез где-то в районе Хайди, он сразу бросится искать его у дель Браво. Тогда ему оставалось бы только тянуть время на переговорах, не говоря ни да, ни нет, потому что он был бы убежден, что минимум через сутки дель Браво вынужден будет его отпустить и расшаркаться от извинений. А тут появляешься ты — фамилия Анхель Родригес ему ничего не говорит, к тому же она совершенно не обязательно подлинная. Есть загадочный, разодетый тип, с замашками аристократа, со спортивной фигурой и здоровенными кулаками, вокруг которого все, и даже сама Королева Соледад, танцуют на задних лапках… Обо мне-то Купер знал, а вот о тебе — нет. Да еще оказывается, что ты — мой муж! Психологический удар в солнечное сплетение или в пах — вот что мы ему приготовили. И сработало! Он не продержался и часа!

— Да, — покачал головой я, — такую хитрость может придумать только женщина! Если за него кто-то может похлопотать перед дель Браво, то перед этим страшным мафиози Родригесом у него защиты нет. А если ты ему прокрутила пленки, которые показывала нам вчера, то у него возникла повышенная забота о своем здоровье.

— Увы, он совершил свою последнюю сделку! — с притворной скорбью в голосе сообщила Соледад. — Через десять минут, — она поглядела на мерцающие стенные часы, — его самолет поднимется в воздух и возьмет курс на Хайди. Наш пилот выведет его на Акулью отмель и выпрыгнет на планирующем парашюте с маленьким воздушным винтом за спиной. Парапланист через полчаса приводнится в нашей бухте, а самолет Купера вместе с его подручными врежется в воду. Примерно к ночи начнется ураган — и концы в воду, а Акулья банка трупов не отдает.

— А этот тип, который знает дель Браво, он не вмешается?

— Вмешается. Но будет уже поздно, — уверенно ответила Соледад, и мне вдруг стало не по себе оттого, что я так просто, спокойно беседую с этой красавицей жараракой о делах подлых, мерзких и вероломных.

Видно, в моих глазах что-то такое промелькнуло, потому что Соледад поглядела на меня очень неласково.

— Все. Больше ничего не спрашивай. Иначе — убью! Ты узнал ровно столько, чтобы висеть между жизнью и смертью. Я здесь вовсе не затем, чтобы говорить о делах. Я получила редкую возможность поразвлечься и расслабиться. Впереди три дня урагана, это только по прогнозам синоптиков, которые врут безбожно. Нам придется стоять здесь безвылазно, пока океан не уймется.

Из-за окна каюты донесся рев моторов взлетающего гидроплана. Бедный Купер!

Соледад послушала, как эти моторы несут Купера на съедение акулам, и сказала:

— Сейчас я уйду, мне нужно будет проконтролировать, как все это закончится. А к тебе пришлю Марселу, по-моему, уже время ланча. Больше двух раз ее не трахай, а то к вечеру останешься пустым.

Соледад оделась, предварительно ополоснувшись в душе, и, шелестя волосами, долго причесывалась, суша волосы феном. Потом ее выпустили из каюты, а я остался сидеть взаперти. Минут через пятнадцать в каюту пропустили Марселу с подносом, на котором стояла бутылка кока-колы, гамбургер с булкой, мороженое с накрошенным бананом.

— Привет! — сказала Марсела с сочувствием. — Ты сидишь под арестом, и проклятая тюремщица Соледад подвергает тебя изнасилованиям?

— Вроде того, — кивнул я, — хотя насчет изнасилования — это слишком сильно сказано.

Марселочка прибыла в своем (точнее, позаимствованном у Мэри и Синди) зеленом купальничке, на нее мне было смотреть приятно, но — не более того. Кока-кола и гамбургер привлекали меня много больше, мороженое — тоже.

— Тебя кормили? — спросил я, пытаясь быть джентльменом, но слава Богу, делиться гамбургером мне не пришлось.

— Мэри сидит на компьютере, словно нанятая, и ругается, потому что ее под охраной заставили готовить завтрак, а потом ланч на всю эту банду, которая у нас на борту. Их тут десять, не считая Соледад. Завтраком накормили и Купера, который только что улетел. Соледад отпустила их всех на гидроплане, кроме Купера-младшего. Его и Синди заперли в каюте напротив нашей. Пост ООН разоружен, этих бразильцев вместе с комиссаром поймали на заре, без единого выстрела. Их держат в вертолетном ангаре. Рядом, метрах в пятидесяти от нас, стоит яхта Соледад. Там держат пленных шведов с «Ульрики», — Марсела шепотом выпалила мне всю известную ей обстановку.

— А ты где сидишь? — спросил я.

— Вообще-то в соседней каюте, ближе к корме. А Мэри — через каюту, ближе к носу. Но нас постоянно выводят. Мэри — потому что работает на компьютерах, без нее к ним никто не может подойти. А меня — потому что Соледад считает меня самой глупой и думает, что я ее больше всех боюсь. Я ее и правда боюсь, но не настолько, насколько она думает. А я, между прочим, пока хожу туда-сюда по яхте, кое-что подмечаю. Вся банда разделена на три группы. Одни на берегу, сторожат бразильцев. Другие — на яхте Соледад, которая называется «Орион». На носу у нее стоит пушка, которая убирается под палубу, а ближе к середине — два больших пулемета, они тоже убираются под палубу. Просто я видела, как их поднимали и чистили, а потом опускали. Соледад знает, что мы с Мэри не сможем договориться. Она хитрая.

Пока она тараторила, я съел все, что было на подносе, не тронув только стекло и фарфор. Жизненный тонус прибыл, поднялся.

— Ну, как тебе Соледад? — спросила Марсела с плохо скрываемой ревностью.

— Только не говори, что у вас ничего не было и вы два часа беседовали о Священном Писании…

— А я и не буду этого утверждать, — ответил я. — Тебе обстоятельно рассказать, с подробностями?

— Но она не могла тебе не понравиться, — Марселочка явно настырничала, — я знаю эту гадину, она кого угодно сведет с ума. Но не потому, что ей кто-то нравится, а потому, что ей от кого-то что-то нужно.

— Она же профессионалка, — сказал я, пожав плечами, — ей положено использовать секс в целях производства прибыли и создания прибавочной стоимости… Так сказал наш великий учитель Карл Маркс.

— Я тоже шлюха, — проворчала Марсела, — заработок есть заработок, но если клиент мне выплачивал оговоренную сумму, я никогда не высасывала из него больше, чем нужно. А она со всех тянула подарки, очаровывала тех, кого не только что не любила, а ненавидела смертной ненавистью. Вот эти изумрудные сережки, которые она носит сегодня, — подарок дона Паскуаля Лопеса. Им цена

— не одна тысяча долларов. Гонорар, который мне предлагали — семьсот за визит. Она же мне сама рассказывала, какой этот Лопес зануда и слизняк, однако так его охмурила, что он в буквальном смысле вылизывал ей языком промежуток между ягодицами…

— Фу, — сказал я, передернувшись, — зачем ты мне после еды рассказываешь такие гадости?

— Это для того, чтобы ты не очень задирал нос, после того как за сутки переспал с четырьмя подряд. Я одна отношусь к тебе бескорыстно. Мэри просто захотелось попробовать, что такое мужчина, Синди приревновала к тебе Мэри и решила ее наказать, а Соледад — для каких-то своих грязных делишек. Кроме того, она очень тщеславна, ей всем хочется утереть нос…

Я очень по-хозяйски развязал бантик на спине и снял с Марселы зеленый бюстгальтер.

— Ты свежее ее… — сказал я, сдергивая трусики и поглаживая прохладную попку Марселы. Она повисла у меня на шее, подцепила пальцами своих ножек мои плавки и сдернула их с меня так ловко, что я даже опомниться не успел.

Мы шлепнулись на ту же самую простыню, где я лежал с Соледад, и Марсела брезгливо проворчала:

— Все своими духами провоняла!

Тем не менее уже через секунду, сладко ойкнув от нежного предмета, вонзенного с надлежащей осторожностью, она жадно обвила меня руками и затряслась, словно подключенная к установке для пытки электричеством.

Мы уже порядочно разогрелись, как вдруг за моей спиной щелкнул дверной замок и появилась Соледад. Она тут же закрыла за собой дверь, и «ой!», которое вырвалось у Марселы от неожиданности, прозвучало уже не для охранников.

— Вы уже забавляетесь? — спросила Соледад без малейшего неудовольствия и стала опять снимать свое оранжевое платье.

— Ты не могла прийти попозже? — проворчала Марсела. — Между прочим, я тебе не мешала!

— А кто сказал, что я тебе мешаю? — развела руками Соледад. — Я что, беру Анхеля за ноги и стаскиваю с тебя? Нет! У него тоже пенис не обмяк. Продолжайте!

Времена, когда я был очень стыдливым, прошли уже давно, поэтому я продолжил, не обращая внимания на Соледад.

— Противная, — проворчала Марсела, — ты мне мешаешь…

— Ты скажи еще, что стесняешься, — хмыкнула Соледад. — А я вот ничуть не стесняюсь и сейчас залезу к вам. Анхель, ты не против, надеюсь?

— Не отвлекай, — прорычал я.

Соледад перешагнула через нас и уселась на постель, а затем вытянулась на спине рядом с Марселой. Марсела отвернулась от нее и покрепче обвила меня руками.

— Ух, как он тебя… Ух, как он тебя… — проурчала Соледад в такт моим движениям. — Дай ручку! Ну дай мне ручку!

Она сцапала мою ладонь и стала водить ей по своему животу.

— Ты никогда не бывал сразу с двумя? — тоном змея-соблазнителя промурлыкала Соледад. — А Хорхе дель Браво бывал, и именно с нами…

— Не вспоминай ты его, — Марсела обернулась, и Соледад, обхватив ее рукой за шею, привлекла к себе и поцеловала в губы.

— Бесстыжая, — пробормотала Марсела, — лесбиянка!

— Нет, это не про меня! — ухмыльнулась Соледад, очень довольная тем, что моя ладонь уже самостоятельно скользила по ее животу и ляжкам. Наконец, рука моя оказалась на шерстяном кустике, а два пальца нырнули в щель, нащупали упругий бугорок и принялись его массировать…

— О-о-о! А-а-а! У-у-у! — Соледад принялась извиваться и корчиться, Марсела стала чаще дышать — видно, то, что происходило с Соледад, ее возбуждало. В такт толчкам, она стала коротко вскрикивать, словно собиралась перекричать Соледад:

— А-я! А-я! А-я! — и спустя минуту пронзительно завизжала от восторга. Стало скользко, словно от мыльной пены, и я, неожиданно для самого себя оторвавшись от Марселы, перескочил на живот Соледад и воткнул на место пальцев нечто более существенное. Теперь все было наоборот. Левая рука залезла к Марселе, а та, корчась точь-в-точь, как Соледад, жадно глядела на то, как колышется моя спина и дергаются раскинутые ноги Соледад.

— О-а-а-а! — громко и бесстыдно закричала пиратка, я выдернул из нее пенис и вновь всадил его Марселе. Не прошло и минуты, как мне пришлось сменить позицию еще раз, потом еще… На счете 3:3 обе, кажется, были опустошены, но я, поскольку все время прыгал туда-сюда, оказался неудовлетворен.

— Вы в детстве, конечно, занимались онанизмом? — прошипела Соледад, отдуваясь. — Мы поможем вам это вспомнить…

Две мягкие ручки вцепились в мой скользкий, одеревеневший пенис. Я сидел, вытянув ноги, лицо к ним, но между ними. Марсела обнимала меня правой рукой, Соледад — левой, а мои пальцы были погружены к ним в дырки. Временами мне казалось, что эти мерзавки вырвут все с корнем. Я никогда не позволял себе так обращаться с моим любимцем. Наконец, они заорали по четвертому разу, а я

— по первому, но этот один ожог стоил десяти…

Кровать была достаточно просторной, втроем тесно не было. Хайдийские супершлюхи лежали по бокам от почти супермена-янки, ощущавшего необоримое желание послать всех в мире женщин к дьяволу, уйти в глухую пустыню и там предаваться посту и молитвам. Такого сеанса было бы вполне достаточно, чтобы напрочь отбить охоту к сексуальным удовольствиям и сделать гнусного распутника безнадежным аскетом.

— Соледад, — пробормотала Марсела, — мне было хорошо, как никогда… Я сошла с ума! Без тебя так хорошо не было бы…

— Вот видишь, дурочка, — потрепав свою юную коллегу по щечке и накрутив прядь ее волос себе на палец, произнесла Соледад, — мы с тобой созданы для тандема. Как видишь, две умелые, профессиональные женщины могут не только выдоить никудышного мужчину, но и получить несказанное удовольствие.

— Идемте освежимся, — сказала Марсела.

— Да, попотели мы с ним! — согласилась Соледад тоном старого рудокопа.

— Но там — только мыться! — предупредил я. Меня пошатывало. Все только что происшедшее казалось сном из разряда приятных кошмаров. Первый сон такого рода я видел во Вьетнаме после двух дней блужданий по джунглям и вьетконговским минам. Из двадцати трех вернулось двенадцать живых и семь трупов. Куда делись прочие — не знаю. В частности, был убит приват Брайт, здоровенный детина лет двадцати. Мы волокли его вчетвером пять миль, пока не вышли на прогалину, где вертолет смог совершить посадку и забрать всю нашу компанию. Не знаю почему, но следующей ночью мне приснился этот Брайт. Приснился таким, как есть, с мозгами, вывороченными пулей, к тому же вылезающим из своего звездно-полосатого гроба. Поначалу стало очень жутко, но Брайт — живым он был очень добрый и веселый парень! — широко улыбнулся и сказал мне: «Дик, слушай! Давай ты вместо меня поедешь в рай?! Забирайся на мое место в гроб, а я еще повоюю немного! Ты ведь одолжил мне пятьдесят долларов, а я их тебе не успел отдать. Я с этим дурацким долгом на совести буду жить в раю, а тебе еще неизвестно сколько придется мучиться на земле, ползать по джунглям и болотам. Ей-Богу, мне будет стыдно!» У него это получилось очень приятно, располагающе, и я во сне, конечно, уже пошел было к звездно-полосатому гробу, чтобы поменяться с Брайтом местами, но тут меня разбудил этот чертов сержант-майор, тот самый «Джек-Потрошитель». Сколько раз потом, когда меня здорово припекала жизнь, я сожалел о том, что Гривс не дал мне забраться в гроб и отправиться в рай вместо симпатяги Брайта. Таких снов в жизни я видел немало и определяю их именно как приятные кошмары. После душа мне полегчало.

— Идемте загорать, — сказала Соледад. — Мне надоел этот спертый воздух.

Мы надели только самое необходимое, то есть я — плавки, а дамы — купальники. Свое оранжевое платье Соледад водрузила на вешалку рядом с моим шикарным костюмом. Затем она приказала охраннику отпереть дверь и, взяв меня под руку с одной стороны, позволила Марселе уцепиться с другой.

— Выглядим мы весьма неплохо! — заметила Соледад, останавливаясь в коридоре у большого зеркала, висевшего на стене. — Вообще-то, при хорошей фантазии, тебя можно принять за креола, загорел неплохо.

Мы не стали подниматься на верхнюю палубу. За борт спустили резиновую лодку с мотором, ту самую, при посредстве которой Синди и Мэри привезли нас на яхту. С нами уселись три охранника с автоматами, четвертый управлял мотором.

Пока лодка, подпрыгивая на небольших волнах, чуть рябивших поверхность окруженной скалами лагуны, неслась к берегу, я успел рассмотреть флагманский корабль Соледад — яхту «Орион». С воздуха она смотрелась, как крейсерская парусная, но с воды было видно, что это скоростное моторное судно, а мачта явно фальшивая. Конечно, никаких пушек и пулеметов, которые видела Марсела, на «Орионе» заметно не было, их убрали под палубу.

— Красивая штучка, верно? — прищурилась Соледад. — Конечно, электроники у нас поменьше, чем на «Дороти», но зато какой ход! Пятьдесят узлов! Уйдем даже от торпедного катера.

— Газотурбинный двигатель? — спросил я.

— Да, — кивнула Соледад, — но есть и обычный дизель для крейсерского хода. Конечно, это класс, но «Дороти»… Там душа отдыхает! Судно XXI века!

Соледад испытующе ждала, что я начну спрашивать о ее «Орионе». Возможно, ей просто хотелось похвастаться — она ведь была очень тщеславна. Но я, догадываясь о том, чего она ждет, боялся, что мой интерес будет принят за попытку выведать тактико-технические данные этого пиратского корабля. Поэтому я промолчал и спокойно доехал до берега, где стояли туристические палатки. Охранники спрыгнули на песок раньше нас и гуськом перебежали к опушке леса, где залегли цепью, держа под прицелом весь пляж. На палубе «Дороти», а затем и на палубе «Ориона» появились две фигурки с чем-то продолговатым в руках и быстренько укрылись, так что с берега их не было заметно. Марсела на них не обратила внимания, Соледад только бросила взгляд, убедившись, видимо, что все меры безопасности приняты. Я понял, что она велела снайперам взять под прицел берег и прилегающую к нему акваторию лагуны.

— Какое симпатичное, жаркое солнце! — сказала Соледад, вновь подцепляя меня под локоть. Марсела восстановила равновесие, и в обществе этих цветущих розочек я направился по пляжу к группе людей, лежащих на животах под палящим солнцем. Время для загара было выбрано, на мой взгляд, не лучшее. В такую погоду, по-моему, неплохо, поплавав вволю, забраться под тент. Однако, когда Соледад подвела нас с Марселой к лежащим на песке людям, то я понял, что они уже не боятся получить солнечный удар.

— Это шведы? — спросил я, приглядываясь к трупам и пытаясь определить, чем их пристукнули.

— Да, — сказала Соледад, — это лишние шведы. Я оставила пока только профессора Бьернсона и его ассистентку Астрид Спарре, а эти — члены экипажа, мне не нужны. Им сделали уколы ядом кураре, и они почти не мучились. Сейчас с «Дороти» прилетит вертолет, который выгрузит сюда Синди и Мэри, а этих

ребят отвезет на Акулью отмель… А пока пойдемте в палатку. От этих чудаков уже здорово припахивает.

Марсела, крепко вцепившись в мою руку, мелко дрожала. Мне тоже многое не нравилось. Натешившись, Соледад вполне могла предложить солнечные ванны после укола кураре в задницу.

— Когда ты предлагала нам позагорать, — спросил я у Соледад, — ты не имела в виду присоединить нас к группе «ненужных шведов»?

— Нет-нет, — успокоила меня Соледад, — когда я решу от вас избавиться, то не стану играть в прятки, а скажу все честно и открыто. Например: «Анхель, ты выходишь из игры. Через полчаса тебе вспорют живот, и я зажарю твое сердце, чтобы оно навеки растворилось в моей плоти…» Неплохо, правда? По-моему, даже поэтично! Или: «Марселочка, птичка, моя дорогая подружка, к сожалению, всему приходит конец. Я срежу мясцо с твоих окорочков, а чтобы ты не жалела об утраченной красоте, всуну тебе в попку заряд пластиковой взрывчатки с детонатором, который разнесет тебя на мелкие кусочки». Видите, я не люблю лжи и вероломства!

— «Через полчаса», — поинтересовался я, — это буквально?

— Нет, — мотнула головой Соледад, — это было сказано к примеру. На самом деле ты, может быть, проживешь час, сутки, неделю, а может быть — месяц или даже десять лет. Смерть должна приходить к человеку неожиданно. В этом вся прелесть. Я еще не сделала окончательного выбора.

В палатке с поднятыми краями полога было прохладно. На столике, в вазочке, обложенной тающим льдом, лежала горка фруктов. Симпатичный негр в шортах поставил на стол переносной холодильник с десятком банок «Карлсберга». Мы уселись на раскладные стульчики, и я с удовольствием, дернув за колечко, раскупорил первую банку. В это время с «Дороти» поднялся вертолет. Пролетев совсем немного, он опустился на воду рядом с пляжем. Два парня в черном вывели из вертолета Синди, Мэри и какого-то паренька в очках и с длинными волосами. Их быстренько провели мимо «загорающих» шведов. По-моему, Синди и Мэри даже не сообразили, что это трупы.

— Вперед! Не оборачиваться! — командовал конвоир. Несколько черных фигур выбежало из джунглей, и пока Синди, Мэри и парень шли под конвоем к палатке, быстренько перебросали трупы шведов в вертолет. Двое влезли в кабину, остальные вернулись в свои укрытия, и вертолет, завертев лопастями, снялся с воды, круто развернулся над лагуной и направился, очевидно, в сторону Акульей отмели…

— Разрешите представить вам, мистер Родригес, нашего гостя, мистера Джерри Купера-младшего! — объявила Соледад. — Вы ведь не знакомы?

Джералд Купер-младший

Сынок папаши Купера, уже час-другой, как покойного, произвел на меня хорошее впечатление. Это был тихий, безобидный очкарик, судя по всему, очень редко занимавшийся спортом Я не мог бы себе представить его даже за столом для пинг-понга или с клюшкой для гольфа. Представить его в роли мужа Синди Уайт было нетрудно, но от этого я начинал испытывать к нему жалость. Малышка Синди, попади она под венец с этим сутулым и тощим яйцеголовым, вне всякого сомнения, так прочно оседлала бы его, что он и пикнуть бы не смел. К тому же при его отвлеченности от мира — он и сейчас пребывал где-то далеко отсюда, в каких-то размышлениях на математические темы — ему грозила бы участь хронического рогоносца. Впрочем, вероятно, он этого просто не заметил бы. Синди вовсю краснела, поскольку вспоминала, возможно, позапрошлую ночку и умоляюще смотрела на меня: «Ради Бога, не показывай виду, что ты меня близко знаешь!» Точно так же Мэри поглядывала на меня: «Помалкивай, помалкивай, пожалуйста, о наших отношениях с Синди!»

Последнее было не очень понятно, потому что Джерри уже был уведомлен через прессу о подозрительно близких отношениях своей невесты с Мэри Грин.

— А это, мистер Купер, мой законный супруг, мистер Анхель Родригес, полновластный хозяин здешних мест и не только их…

Вот это была проверочка! Если бы я в присутствии красавиц и Джерри отказался признать себя мужем Соледад, не сомневаюсь, что негр, угощавший нас пивом, тут же всадил бы мне в тело иголку с кураре. В кармане шортов у него торчала маленькая металлическая авторучка. Точно такую мне когда-то показывали на занятиях при подготовке к операции на Хайди. В нашей группе такие авторучки были у Капитана и Комиссара. Каждая из них была миниатюрным духовым ружьем, заряженным пятью отравленными иглами, бесшумно убивавшими с расстояния в десять метров. Вероятно, именно иглами были уничтожены шведы. Очень может быть, что симпатичный негр являлся у Соледад крупным специалистом по такого рода обслуживанию.

Но я, обладая умением понимать Соледад с полуслова, ничуть не удивился и сказал:

— Мне очень приятно, мистер Купер. Ваш отец произвел на меня самое благоприятное впечатление, и надеюсь, я не буду разочарован и в его сыне.

Соледад, на лице которой чуть-чуть намечалось беспокойство, прямо-таки просияла. Она совершенно не обратила внимания на вытянувшиеся лица Синди, Мэри и даже Марселы, не понявшей ничего. Я тоже постарался сохранить невозмутимость и, когда обретшая дар речи Мэри спросила: «Когда же вы успели?» — ответил:

— Своевременно, мисс Грин, или несколько позже. Не всем же знать наши маленькие тайны, верно, Солли?

Марсела, видя, что североамериканки дико удивлены, терялась в догадках. Соледад, пристально взглянув на нее, сказала:

— Искупайся, девочка, не суйся в разговор, которого не понимаешь. Варгас, проводи ее и поразвлекай, пока мы беседуем…

— Пойдем ополоснемся, Марселита? — ухмыльнулся негр, обнимая Марселу за талию и уводя к воде.

— Так вся эта история с партизанами, побегом от Лопеса и прочим была враньем? — выпучила глаза Мэри. — Энджел — твой муж, Соледад?

— Конечно, деточка, — улыбнулась пиратка, — мы обвенчаны десять лет назад. А Марсела — моя старая подруга. Неужели вы до сих пор не поняли, что вас дурачили?

— Боже мой… — остолбенела Синди. Джерри Купер, который только что пожал мне руку своей слабенькой ладошкой, выглядел совершенно отсутствующим. Его занимали какие-то совсем иные мысли. Впечатление было такое, что он пересматривает всю теорию относительности Эйнштейна и создает новую теорию Купера. Рукопожатие не вывело его из сомнамбулического состояния, и лишь когда я чуть встряхнул его руку, он механическим голосом произнес:

— Очень приятно было познакомиться, сэр.

— Мы вас на минуточку покинем, — сказала Соледад, беря меня под руку. — Вы будьте как дома, вот ананасы, манго, бананы, пиво… А мы с Анхелем искупаемся и потом потолкуем с вами.

Взявшись за руки, мы с Соледад, словно маленькие дети, с визгом и хохотом вбежали в воду, а навстречу нам улыбающийся Варгас выносил из воды визжащую и хихикающую Марселу.

Соледад блестяще плавала, и я с трудом успевал за ней.

— Тут в лагуне нет акул? — спросил я с опаской.

— Бывает, заплывают, — улыбнулась Соледад, — но здесь, где мы купаемся — защищенный участок, протянута сеть. Успокойся, я не дам акулам съесть то, что принадлежит мне. Уверяю тебя, если тебе на роду написано быть съеденным, то только мной. Впрочем, поскольку ты очень умный мальчик, то съем я тебя еще не скоро.

Мы доплыли до большого камня, торчащего из воды ярдах в двухстах от берега. Это был, собственно, не камень, а верхушка подводной скалы, уходящей в глубину футов на двадцать. Над водой же эта верхушка возвышалась не более чем на два фута, И мы без труда забрались на нее.

— Здесь нам не помешают кое-что обговорить, — сказала Соледад. — Ты молодец, хорошо помнишь свою роль. Вкратце объясняю, что от тебя потребуется сейчас. Покойничек Купер-старший оставил нам доверенность, передающую управление всеми предприятиями и прочей недвижимостью на время его отсутствия мистеру Джералду-младшему. Зачем нам это нужно, тебе знать не следует. Там все оформлено честь по чести, никто не придерется. В доверенности, в частности, есть пункт, где старший Купер дает младшему полномочия подписать соглашение с фирмой «Родригес АнСо Инкорпорейтед», совладельцами которой мы с тобой являемся. «АнСо» — значит «Анхель-Соледад». Это я сама придумала. Фирма зарегистрирована на Хайди, но можешь быть уверен

— это все очень надежно…

— Даже если бы это было на сто процентов подделкой, — пожал плечами я, — меня бы это не волновало. Я ведь статист, и все…

— Нет, сынок, — ухмыльнулась Соледад, — ты уже не статист. Тебе можно доверить маленькую роль со словами. Возможно, что ты подымешься даже до роли второго плана. А если все пойдет хорошо, то я сделаю из тебя суперзвезду. Это я говорю тебе почти серьезно, ибо тебе нужно иметь какую-то более светлую перспективу, чем просто остаться в живых. Итак, ты, пока фиктивно, становишься президентом корпорации с капиталом более трехсот миллионов долларов «Родригес АнСо Инк». Но это — сущие мелочи по сравнению с тем, что ждет тебя, если все пойдет хорошо.

— Но я по-прежнему, как и утром, должен играть втемную?

— Пока — да. Со временем ты узнаешь больше, а пока тебе следует исполнять

все, что я прикажу. Безукоризненно! В этом твоя жизнь. Маленькая ошибочка — и наш счастливый брак будет расторгнут, а тебе придется совершить экскурсию на Акулью отмель… Ты уже видел «лишних шведов» и убедился, что я не только болтаю и валяюсь в постели — у меня строгие правила.

— Это все преамбула, Солли, — сказал я, — все-таки ты очень многословна. Я солдат, «дубленый загривок», мне надо точно приказать: что взять, кого уничтожить, на какую позицию выйти.

— Хорошо, итак первая задача: ты должен убедить малыша Джерри подписать соглашение с «АнСо». Соглашение предусматривает совершенно невинную вещь: передачу нам нескольких компьютерных программ за умеренную цену. В их разработке принимали участие Синди Уайт и сам Джерри. Думаю, в этом проблемы не будет.

— Что это за программы?

— Это программы, облегчающие поиск необходимых абонентов по компьютерным сетям. Самое главное — упирай на то, что мы поступили честно — отпустили его отца на самолете, оставив Джерри заложником до подписания соглашения, и отпустим Джерри, Синди, Мэри и яхту сразу после того, как он подпишет все, что нам нужно.

— Ничего себе честно! — хмыкнул я. — Сперва скормим акулам папу, а потом

— сынка? Ты это имеешь в виду?

— Не рисуйся своей смелостью, — посоветовала Соледад, — то, как я поступлю с Джерри, — моя забота, а вот как поступлю с тобой — твоя. Так что думай прежде всего о себе. А может, я ошиблась в тебе?

Нет, мне явно не хотелось опередить Джерри в гонке, финиширующей на Акульей отмели. Я сказал:

— Насчет честности я просто так заметил.

— Ладно. Теперь вторая задача! Она касается уже не Джерри, а шведов. Они сидят в трюме «Ориона» и даже не знают, где находятся в настоящее время. Мы посадим тебя к ним сегодня ночью.

— Предварительно избив для маскировки? — хмыкнул я.

— Нет, обойдемся без этого. Ты будешь американским яхтсменом, случайно появившимся рядом с местом гибели «Санта-Фернанды», где мы, то есть пираты, вылавливали из воды золотые бруски. Тебя захватили вместе с твоей маленькой яхтой — назовем ее, скажем, «Синди». Ты скажешь им точные координаты места, где вы с Мэри нашли золото. Скажешь, что мы передали тебе один брусок, чтобы они могли убедиться в нашей правоте. Покажешь брусок — пусть порадуются… Еще передай им, что они находятся на острове Сан-Фернандо. Все это им будет приятно узнать, ибо мы их долгонько мучили и, как оказалось, зря. После этого ты скажешь, что скорее всего вас всех троих убьют — так тебе показалось. Все это будет психологической подготовкой. После этого, когда они будут смяты, попробуй потихоньку вытянуть из них сведения о том, как они получили координаты, как они вообще добрались до всего этого. В общем, делай все, чтобы узнать от них как можно больше. Можешь избрать любой способ.

— А утром их утопят?

— Не знаю. Я еще ничего не решила. Соледад соскользнула с камня в воду, и мы поплыли на берег. Там, в палатке, пригорюнившись, сидели перед вазой с фруктами все те же лица. Не было Марселы и Варгаса, они брызгались водой у берега.

— Прекрасно искупались, верно, милый?! — сияя, сообщила Соледад. — А что вы так грустите, дети мои? И фрукты почти не тронули…

— Скажите, миссис Родригес, — спросил Джерри, поправив очки на длинном и тонком носу, — вы отпустили отца?

— Он улетал на ваших глазах, Джерри, — Соледад прикинулась овечкой, — к вечеру он доберется до Ямайки, там переночует или, дозаправившись, тут же полетит в Штаты.

— Да, но почему вы не позволили нашему пилоту сесть за штурвал, а посадили своего?

— Да об этом просил нас ваш отец, Джерри! — всплеснула руками Соледад, и я подивился ее способности лгать и не краснеть. — Если б мы были такие нехорошие, то кто помешал бы нам, посадив вас всех в машину, пристроить вам под центроплан заряд пластиковой взрывчатки, который разнес бы ваш гидросамолет через пять минут полета? А так мы дали вашему отцу человека в заложники. Он вернет мне пилота сразу же, как только я освобожу вас, вашу невесту, Мэри Грин и яхту «Дороти». Да еще со всем погруженным на нее золотом.

— А что, ваш человек так дорого стоит? — прищурился Джерри. Нет, он вовсе не был интеллектуалом «не от мира сего»! У него в голове было и кое-что прагматическое.

— Ну, не совсем так… — Соледад шлепнула меня ладошкой, и я понял — мой выход.

— Да, — сказал я, сделав значительное лицо, — дело не только в пилоте. Ваш отец составил доверенность на ваше имя, которая предоставляет вам право заключать сделки от его имени. На основании этой доверенности вы должны подписать с нами соглашение о передаче нам нескольких компьютерных программ, облегчающих поиск информации в сетях, — и вы свободны.

— Вы имеете в виду программы X-456, X-457, X-672 и Y-35? — спросил Джерри, испытующе глядя на меня. Я не успел даже замешкаться, как Соледад ответила:

— Не только их. У нас есть полный список всех программ, которыми снабдил нас мистер Купер-старший. Мне, например, запомнились XC-32, Y-38 и еще несколько, которые вы не перечислили. Всего их, если я не ошибаюсь, четырнадцать.

Джерри насупился. Видимо, он не думал, что отец его отдаст так просто эти программы. А я подумал, что программы, должно быть, стоят изрядно, если Джерри так надулся.

— Кстати, золото, которое на дне, тоже в ваших руках, — сказала Соледад и опять не покраснела, — мы сообщили вашему отцу координаты места, где затонул испанский галеон.

— Вы очень любезны. Скажите, а зачем вам мои программы?

— Разве вы сами не знаете их назначения? — ответил я вопросом на вопрос, и Соледад погладила меня по заднице.

— Ну… — юноша наморщил лоб. — Их применение может быть разное. Например, можно прорывать блокирующие шифры, залезать в чужие каналы и брать информацию из любых компьютерных источников, не платя за нее… Вы же наверняка будете использовать ее в преступных целях.

— А в каких целях вы, Джерри, создавали эти программы? — прищурился я. — Ведь это вы их разработали, не правда ли?

— Я… — Джерри замялся. — Ну, я случайно обнаружил кое-какие свойства и применил их на практике. Это была игра…

— Сколько вам лет, Джерри? — поинтересовался я.

— Двадцать восемь, — ответил он, поняв, куда я клоню.

— Вообще, в этом возрасте игры требуют ответственного подхода, — сказал я так умно, что чуть не лопнул от собственного интеллектуализма.

— Ну, конечно, — виновато насупился Джерри, — я сообщил отцу, что нашел универсальные ключики, и он сказал, что теперь мы сможем творить чудеса… За три года наше состояние утроилось только за счет того, что мы пользовались информацией бесплатно.

— Так вы с отцом преступники, Джерри! — сказал я безжалостно. — Вы компьютерные пираты! Вам самое время избавиться от этих программ, пока о ваших делишках не догадались. Ведь вы, возможно, попросту переводили деньги с чужих счетов на свои, а? Это ведь возможно, не так ли?

— Нет, нет! — испуганно воскликнул Джерри. — Я только пользовался информацией, и все.

— Возможно, — стараясь говорить как можно безжалостнее, произнес я, — но вы могли не знать о том, что делает ваш отец, сидя вечером за своим терминалом? Имея такие «прорывные» программы, можно, не вылезая из-за стола, стать миллиардером. Вам может грозить даже пожизненное заключение, плюс вам предъявят иски о возмещении ущерба на такие суммы, что вы лишитесь всего состояния и еще будете должны до скончания века!

— Боже мой! — простонал Джерри — нервишки у него были слабоваты. — Неужели все это так?

— Да ваш папочка, — сказал я с презрением, — сам был рад избавиться от программ. Хотя почему избавиться? Вы же их придумали и можете пользоваться ими, сколько хотите. Это ведь тот случай, когда проданный товар остается у продавца и приносит доход. Мы ведь не запретим вам пользоваться этими программами, верно, Солли?

— Конечно! — улыбнулась моя «супруга». — Пусть воруют, как воровали.

— Я не воровал! — с легкой истерикой выкрикнул Джерри, как будто его уже уводили в камеру.

— Я тебе верю, малыш! — заявил я покровительственно. — Но для того чтобы все было о'кей, надо подписать с нами соглашение о том, что разработанные вами программы приобретены нами у вас. Тогда у тебя не появится шанс шантажировать нас. Ведь с возрастом люди меняются, верно? Сейчас ты совершенно благороден, завтра — немного жуликоват, а послезавтра — подлец из подлецов.

— Я готов, — сказал Джерри хмуро. — Давайте ваше соглашение.

— Умница! — сказала Соледад и поцеловала Джерри в щеку. Вслед за этим она щелкнула своими пальцами-кастаньетами, и из соседней палатки вышел парень в шортах с атташе-кейсом. Он раскрыл кейс, выдернул из папки листок бумаги и подал Джерри раскрытую авторучку. Джерри подписал, потом подписал я, потом подписали еще экземпляр. Один вручили «моему секретарю», другой Джерри сложил вчетверо и сунул в шорты.

— Шампанского! — велела Соледад, и неведомо откуда возник Варгас с бутылкой и фужерами. Выпили все: Соледад, я, Джерри, секретарь, Синди и Мэри.

— Теперь вы можете отправляться на яхту и плыть, куда угодно! — объявила Соледад. — Не правда ли, дорогой?

— Вне всякого сомнения, — сказал я. — Правда, сейчас усиливается ветер, насколько я помню, приближается сильный циклон.

— Да, — подтвердила Мэри, — если мы сейчас же выйдем из лагуны, то можем попасть под ураган на переходе в Гран-Кальмаро. Я бы задержалась с выходом в море.

— Но мы никого не гоним, — сказал я. — Надеюсь, ураган не продлится долго. Здесь, в лагуне, можно укрыться и переждать. Она защищена от ветра практически со всех румбов.

— Единственное, с чем следовало бы пока повременить… — начала фразу Соледад, но тут, вдруг что-то вспомнив, махнула рукой: — Ерунда… Можете садиться в моторку и ехать к себе на яхту. Сейчас я прикажу снять охрану с вашей палубы.

Варгас подал ей «токи-уоки», и Соледад распорядилась. Черные охранники моментально зашевелились на палубе «Дороти», на «Орионе» спустили шлюпку.

— Теперь вы сами по себе, а мы сами по себе, — сказала Соледад. — Но если соскучитесь — милости прошу в гости на «Орион»!

— Спасибо! — проворчала Мэри. Она пошла к резиновой лодке, следом за ней, рядом, но не в обнимку, поплелись Синди и Джерри. Мне было их жалко, потому что моя «дорогая половина» наверняка приготовила им какую-нибудь пакость.

— Ты их и вправду отпустишь? — спросил я у Соледад. — А то они ведь могут уйти прямо сейчас. До Гран-Кальмаро у них есть шанс дойти. Кому охота сидеть в компании с тобой сутки, а то и трое…

— Нет, они не уйдут. Думаешь, мои мальчики теряли время даром? Они очень культурно, по-научному, испортили систему связи и навигации. На этой электронной яхте может плавать даже ребенок, если он чуть-чуть подучится нажимать кнопки. Но! Только в том случае, если исправны компьютеры. А если нет, то эта лоханка ни на что не годится. Причем найти повреждение будет очень трудно, и выглядеть оно будет совершенно естественно…

Лодка, которой управляла Мэри, рванулась к «Дороти». Соледад щелкнула пальцами и приказала:

— Сворачивайте палатки! Все перевезти на «Орион»!

Шведы

Головорезы Соледад по-прежнему не спускали с меня глаз, хотя сама их вожачка, искренне или нет — не знаю, выказывала ко мне самые нежные чувства, поминутно чмокала и поглаживала.

На «Орионе» комфорт был, конечно, на порядок ниже, чем на «Дороти». Каюты тесноваты, бытовая автоматика почти отсутствовала. Только каюта Соледад казалась попросторней остальных, но и она была меньше, чем любая из кают «Дороти». Правда, был душ и туалет, но и отделкой, и оборудованием они сильно уступали тем, какими мы пользовались на «Дороти». В эту каюту меня привела Соледад и принялась кормить обедом. Жрал я с удовольствием, хотя мне пришлось выслушать в это время рассуждения Соледад, которые отнюдь не способствовали хорошему аппетиту.

— Ты вел себя отлично, — похвалила она, — это было то, что требовалось: нажать, показать мужскую силу, деловитость и напористость. Без тебя мне пришлось бы его подвесить над огнем и коптить ему пятки. А это не очень элегантно. Кроме того, пришлось бы отказаться от яхты, так как Мэри и Синди тоже начали бы упираться и кривляться. А так все будет при нас…

— Погоди, ты же собираешься их отпустить!

— Кто это тебе сказал? Они будут стоять здесь, пока не найдут поломку в компьютере. Если даже найдут сразу, то потратят много времени, чтобы ее исправить. Потом будет ураган, и они, если не сумасшедшие, сами не высунут носа из бухты. А на случай, если они все-таки психи, я придумала одну штуку, которая поможет сделать их безопасными… Правда, пока еще нет одного нужного мне человека, я вызвала его с Гаити. Думаю, что, когда ураган кончится, он успеет появиться здесь вовремя.

— А вообще-то, что ты им готовишь?

— Хм… Я еще не решила. Возможно, съем. И тебя угощу, чтобы ты попробовал, как я вкусно готовлю. Особенно отбивные!

Я как раз ел неплохо прожаренную отбивную с тушеным картофелем, и с чего-то мне взбрело в голову, что она, может быть, из человечины. Слегка поперхнувшись, я был готов вывалить все съеденное обратно.

— Успокойся! — заметив мой пасмурный вид, произнесла Соледад. — Это всего лишь свинина.

Кое-как поборов тошноту, я сжевал жаркое. В это время в дверь каюты постучали, и кто-то спросил:

— Сеньора Соледад, ветер усиливается, уже семь баллов. Будем менять стоянку?

— Да, Марио, переведите яхту под берег. Ветер с северных румбов?

— Так точно, сеньора. Значит, под северный берег?

— Да, точнее в северо-восточный угол. Подойдите к «Дороги», заведите кранцы, пришвартуйтесь к ней и ведите с собой.

— Будет исполнено, сеньора! Послышался шум шагов от двери. Соледад устало распласталась на кровати и сказала:

— Полежи со мной… Можешь ничего не делать, просто отдохнем вместе.

Я улегся с ней рядышком, мы накрылись одной простыней. От еды я отяжелел, и меня потянуло в сон.

Сколько проспал — об этом я не имел понятия. За наглухо задраенным иллюминатором было темно, слышался шум дождя, посвист ветра в каких-то снастях, яхту покачивало. Соледад рядом не было. Дверь каюты, как я тут же установил, оказалась заперта. Я вернулся на койку и огляделся вокруг. По стенам было развешано огромное количество всяких безделушек: индейские и африканские маски, божки, какие-то европейские гравюрки, чучела рыб и морских животных, и все это — вперемежку с фотографиями самой Соледад: одетой, полуодетой, совсем голой, с короной вице-мисс Хайди и в монашеском одеянии. Морской хронометр показывал 19 часов, минуты и секунды меня не волновали.

Минут через десять явилась Соледад, одетая в непромокаемую робу, с которой стекала вода.

— Ураган разыгрался! — сообщила она. — На открытой воде уже 9-10 баллов, и, похоже, еще нагонит. У нас здесь, в лагуне, и то покачивает, несмотря на то, что мы стоим с «Дороти» в связке, лагом друг к Другу.

— Мне не пора идти к шведам? — спросил я.

— Я за тем и пришла, чтобы тебя разбудить. Вот тебе слиток. Оденься, в трюме прохладно. Сейчас дам нужную одежду. Не увлекайся шведкой. Она не очень красивая, но умная.

Я оделся в предложенные мне шорты, грязную майку и резиновые туфли без носок, типа японских гэта. Вьетнамцы делали такие из автопокрышек. Охранник, довольно корректно, даже не толкая стволом, провел меня к трапу и велел:

— Руки за голову! Спускайся вниз!

Я понял это как издевательство. «Орион» шатало, и идти по трапу под углом едва ли не в 60ё к плоскости днища было весьма неудобно. Надо было держаться, а опустить руки с затылка — опасно. Я не знал, какие у охранника инструкции. Хорошо, что трап был короткий и я не успел с него свалиться.

Наверху захлопнули люк, и я увидел при свете тусклой лампочки две фигуры, лежащие на тюфяках, набитых какой-то трухой. Эту труху ели крысы, которые при моем появлении нехотя разбежались. Оба узника приподнялись с трудом, и я различил, кто из них мужчина, а кто женщина, ибо оба были раздеты до наготы.

— Вы кто? — спросил по-испански старик. Я помнил его по пыточному фильму. Женщина тоже там снималась, это ее пугали крысой.

— Я Дик Браун, — мне отчего-то захотелось впервые за много месяцев назваться настоящим именем. — Меня сцапали эти свиньи, которые вылавливали золото. Я им помешал…

— Золото? — встрепенулся профессор Бьернсон. — Они нашли его?

— Да, — сказал я мрачно, — они дали мне кусок металла и сказали, чтобы я его вам показал. Завтра они всех нас убьют.

— Нет! Не-е-ет! — дико завизжала женщина. — Этого нельзя делать! Они обещали!

— Что они обещали, Астрид? — старик сказал это по-английски, чтобы я тоже понял. — Они обещали только, если мы укажем координаты галеона. Но я-то знал, что как только мы скажем, нас тут же убьют, вот и велел себе

терпеть… Но я не думал, что им удастся найти золото самим. Я проиграл!

— А что это за золото? — состроив из себя круглого дурака, произнес я, подкидывая тяжелый слиток.

— Это давняя история, — сказал профессор, — в 1657 году английский корсар Эванс напал в этих местах на испанский галеон, шедший с грузом золота из Маракайбо. Если посмотрите на слиток, то обнаружите на нем испанское клеймо. Бой получился неожиданно упорным. Галеон очень стойко сопротивлялся и не дал Эвансу взять себя на абордаж. Корабль Эванса затонул неподалеку от берегов Хайди, а где исчез галеон, называвшийся «Санта-Фернанда», до последнего времени никто не знал. Во всяком случае, галеон не пришел в Гран-Кальмаро, где должен был сделать остановку на пути в Европу. Эванса хайдийские власти посадили в тюрьму и должны были повесить, после того как королевский суд расследует все его преступления. Но в это время на Сан-Исидро налетела эскадра другого корсара — Джевиса, и Эванс получил свободу. Эвансу удалось узнать, что «Санта-Фернанда» пропала без вести, и он надеялся, что она разбилась где-нибудь на одном из мелких необитаемых островков, которых в этих местах видимо-невидимо, а в те времена о половине из них никто не догадывался. Эванс потратил на эти поиски весь остаток своей жизни, но так ничего и не добился. Уже перед самым смертным часом он узнал, что один человек из экипажа «Санта-Фернанды» все-таки спасся и живет в Бразилии. Это был командир «Санта-Фернанды» Мартин Лопес…

— Лопес? — переспросил я. — Он не родственник президента Хайди?

— Не перебивайте, юноша, это невежливо, — поморщился Бьернсон. — Лопес или Лопеш, как его называли в Бразилии, был подобран португальским фрегатом на островке Росита, примерно там, где нас поймали нынешние пираты. Но он, надеясь присвоить себе сто пятьдесят бочек с королевским золотом, помалкивал о том, что «Санта-Фернанда» затонула почти у самого острова Сан-Фернандо и что он целую неделю прожил там, на этом острове, а потом лишь перебрался на Роситу, надеясь оттуда добраться до Хайди. Ему повезло еще больше, он попал в Бразилию, где его никто не знал, и нанялся в португальский флот. Однако ему, всю жизнь набиравшему средства на покупку собственного корабля, так и не удалось организовать поиски. А привлекать к делу посторонних Лопеш боялся: хотел все взять себе… Он, однако, завещал эту тайну своему старшему сыну, хотя и не написал ничего в официальном завещании. Лопеш-старший просто оставил записку и положил ее между страниц Библии. Однако у очень набожного сына Лопеша было несколько изданий Библии, а отцовскую он задвинул куда-то в дальний угол книжного шкафа, и записка так и оставалась непрочтенной. Первым, кто прочел ее после Мартина Лопеша, был ваш покорный слуга. Предыстория была такова. В 1948 году я женился на фрекен Лизбет Янсон. Мы прожили четыре года и были счастливы, я изучал историю Испании XVI — XVII веков, уже преподавал. И вдруг мы получили известие, что Лизбет, то есть теперь уже фру Бьернсон, должна вступить во владение наследством, которое ей оставила тетка, живущая в Бразилии — Магда Янсон Лопеш. Наследство невелико — не более чем на двадцать тысяч долларов, но при этом много старинных испанских и португальских книг, которые мне были очень полезны.

Среди них я и нашел Библию с запиской, где было сказано нечто вроде: «Дорогой сын! Я беден и могу завещать тебе лишь координаты места, где ты можешь отыскать свое богатство и счастье». Далее Мартин Лопеш пересказывал свою одиссею и особенно бой с Эвансом. О судьбе Эванса он уже знал из какого-то источника и радовался его смерти. Конечно, в первый момент, прочитав письмо, я ахнул от восторга, но потом подумал, что за триста лет корабль, затонувший у берегов на небольшой глубине, наверняка найден. И я стал подбирать литературу, старинную и современную прессу, все, где что-либо говорилось о кладах пиратов Карибского бассейна.

Ничего, касающегося обнаружения «Санта-Фернанды», нигде не нашлось. Однако по косвенным данным я догадался, что все же ее искали. Особенно усердно в XIX столетии, уже имея водолазное снаряжение, лазал по дну моря некий Гарольд Купер (тут я еле-еле не ахнул, подозревая еще одну семейную линию!), американский миллионер, основатель известной теперь фирмы «Купер шипинг индастриз». Но он — вот это любопытно! — происходил от женщины, являвшейся дочерью Эванса! Дело в том, что у Эванса была любовница — некая мисс Фэйн Скотт, «женщина дурного нрава и поведения», которая в 1662 году родила дочь Сарру, которую Эванс своей, конечно, не признал, но тем не менее регулярно присылал ей подарки. Надо сказать, что Сарра Скотт была очень красива и смогла покорить сердце богатого купца Джекоба Купера из Бостона, который до того влюбился, что даже не постеснялся жениться на дочери портовой шлюхи. И вероятно, именно через Сарру сведения о затонувшем галеоне попали и в семейство Купера. Но Гарольд вовремя прекратил поиски, так как был на грани разорения. Почему Куперы не искали галеон раньше? Не знаю, видимо, потому, что не имели никакого иного оборудования, кроме водолазного колокола. А во времена Гарольда спускаться на несколько десятков футов можно было уже в удобном — по тем временам! — резиновом скафандре.

— Скажите, профессор, — вновь рискнул я вмешаться и дал профессору возможность перевести дух, — но ведь у них не было точных координат?

— Конечно, нет! Но самое интересное, молодой человек, это то, что, изучая историю походов и пиратских рейдов Эванса, я обнаружил — чисто теоретическим путем, с помощью логического анализа, что Эванс был одним из богатейших пиратов XVII столетия! У Эванса была очень четко поставленная служба разведки. Засланные им люди были агентами, которые всегда точно информировали его о наличии боевых кораблей и груженых галеонов, о точном времени их выхода из гавани. Я поразился, когда подсчитал, что за первые десять лет, с 1647 по 1657 год, Эванс ограбил — именно ограбил, а не утопил или сжег — 73 корабля только с драгоценными металлами! И это, не считая других, с дорогими экзотическими грузами: кофе, какао, сахар, ром… При этом, однако, он был жутко скуп, хотя и честен в долгах. Он брал себе лично одну пятую всей добычи, хотя у него на корабле было три сотни головорезов. Но оспаривать его право боялись, он был очень жесток. И вот вопрос, — я вдруг почувствовал себя студентом на экзамене, — как вы думаете, куда девалась его огромная добыча?

— Пропил, — предположил я, — проиграл в «Блэк Джек».

— И этого не может быть! Пил он много, но никогда не напивался до полного бесчувствия. А в карты или в кости вообще не играл…

— Может быть, — пофантазировал я, ничуть не веря в то, что сам говорю, — он передал их на нужды благотворительности?

— Не совсем. — Победоносно задрав оцарапанный и распухший от удара нос, профессор объявил: — Он зарыл клад на горе посреди острова Сан-Фернандо.

У меня даже рот открылся от удивления. Ученый-профессор всегда рад удивить, даже когда его вот-вот пристукнут! — порадовался произведенному впечатлению и продолжал:

— Из чего это следует? А из того, что Эванс еще задолго до нападения на «Санта-Фернанду» неоднократно появлялся у этого острова, хотя он был необитаем и лежал в стороне от основных судоходных путей. Конечно, тут была пресная вода, довольно много диких фруктов, дичи. Но никто из пиратских вожаков не приходил сюда иначе как по необходимости, потому что здесь легко было нарваться на испанцев. Точнее, не здесь, куда испанцы тоже редко приходили, а на пути из Гран-Кальмаро на Хайди.

— А откуда это известно?

— В одном частном архиве был обнаружен судовой журнал, точнее, нечто вроде судового журнала, который, как мне удалось установить, принадлежал Эвансу. Это занимательное произведение! Там почти все написано тайнописями, причем несколькими разными, и мне пришлось немало потрудиться, прежде чем я смог их прочесть. Эванс вел свою бухгалтерскую приходную книгу, и очень часто там упоминалось такое: 152507 — 3,152507 — 9600, 152507 — 9000 и так далее, то есть все время повторялось число 152507. Так вот, совершенно случайно я пришел к выводу, что это означает северную широту — 15ё25'07''. Долготы не было указано, но почти во всех пометах, где упоминалась эта цифра, имелись две буквы — СФ. «Санто-Фернандо» — вот что они означали! Тоже чистая интуиция. Но когда я провел через карту острова параллель 15ё 25' 07», то оказалось, что она точно проходит через наивысшую точку острова. Именно там и следует искать клад! Ибо второе число означает либо количество бочек и ящиков, либо количество фунтов золота, а может быть, и сумму в песо, экю, гульденах и тому подобных монетах.

— Очень надуманно, профессор, — сказал я с сомнением. — А почему именно на высшей точке острова? Ведь эта линия пересекает весь остров.

— А потому, юноша, что вам надо знать: остров имеет форму восьмерки и состоит из двух лагун, окруженных скалистыми перемычками. Между западной и восточной лагунами — неширокий, разрушившийся и заросший джунглями хребет, склоны которого переходят в пляжи. Искать надо там… Жаль!

— Зачем вы рассказали ему? — вдруг завизжала женщина. — Я поняла! Он — подсадная утка. Его послали, чтобы выведать у нас все…

— Успокойся, — сказал профессор, — ты слишком нервничаешь, Астрид. Я тоже понял, что он подсадная утка, но что мы можем с ним сделать? Попробуй, придуши его! А с другой стороны, если нам суждено умереть, то зачем тащить в могилу последнюю тайну? Все равно Господь не допустит, чтобы эти подонки были счастливы. Обогащаться за счет клада, составленного из награбленного добра, — достойно лишь таких же мерзавцев, каким был Эванс.

— Вы знаете, сэр, — сказал я, ничуть не обидевшись, — если бы я пришел к вам избитый до полусмерти и без этого золотого слитка, вы, наверно, поверили бы мне больше. Но я вам честно сказал, что меня послали передать вам то, о чем я сообщил. Наверное, если бы я стал изображать перед вами полностью неинформированного человека, вы стали бы доверчивы. То, что вы приняли меня за человека пиратов — ваше личное дело. Могли бы и не рассказывать ничего, а просто придушить, когда я засну. Если бы вы посадили вашу девушку мне на ноги, а сами уселись мне на грудь и взялись бы за горло, то, я думаю, у вас бы все получилось. Я очень крепко сплю.

— Ну да, — хмыкнул профессор, — один удар вашего кулака — и моя несчастная голова треснет, как тыква. Вам следует уйти, так как мне больше нечего сообщить фру Соледад. Сейчас нам с фрекен Астрид надо подготовиться к встрече со Всевышним. Пастора у вас, конечно, не имеется?

— У меня лично нет, — сказал я, — а у пиратов, вероятно, тоже. Латиноамериканцы почти поголовно католики.

— Все хорошо! — послышался лязг открываемого люка, и по трапу спустилась Соледад. Конечно, она подслушивала.

— Вы молодец, профессор, — сказала пиратка, — то, что вы все рассказали этому парню, прекрасно, хотя и заслуживает проверки. Конечно, жадная корыстолюбивая женщина, вероятно, прокрутила бы вас еще, потому что заподозрила бы вас в том, что вы скрываете еще десяток кладов, но я не такая. Я не буду вас больше мучить.

В ту же секунду в ее руке тускло блеснул никелированный револьверчик, выхваченный из кармана брюк. Звонко усилившись эхом от бортов яхты, хлопнул выстрел. У профессора там, где индусские женщины рисуют себе цветное пятнышко, появилась маленькая дырочка. Он ничего не сказал и плашмя лег на тюфяк.

Астрид пронзительно завизжала, шарахнулась куда-то в темноту. Оттуда ее выволокли два черных охранника, которые, словно духи преисподней, явились из ничего.

— Вам, мисс, — улыбаясь, сообщила Соледад, — я не дарила легкой смерти. До утра вы доживете и помолитесь о спасении души профессора Бьернсона. Пойдем, Энджел. Оставим сеньориту наедине со Всевышним. Да простит ей Дева Мария ее еретические заблуждения!

Соледад перекрестилась, взяла меня под ручку и повела вверх по лестнице. Идти было немного неприятно, так как на изящном пальчике Соледад болтался револьверчик, и не было никакой гарантии, что эта женщина-дьявол из чисто садистских побуждений не пустит мне пулю в живот или в бок. Из трюма донесся истошный визг Астрид.

— Это она молится? — спросил я у пиратки, когда мы оказались на каютной палубе и закрыли за собой люк.

— Это ее насилуют, — усмехнулась Соледад, — там в трюме есть переборка и еще одна дверь, там сейчас стоят в очереди человек пятнадцать. Потом подойдут еще. За сегодняшнюю ночь она познает сорок мужчин. Прекрасно! Я лично не пробовала подряд больше семи, поэтому не уверена, что она выживет, скажем, после двадцать пятого. Но те, кто опоздает, будут сами виноваты.

— Как ты думаешь, насчет клада Эванса профессор не напридумывал? — спросил я.

— Мне безразлично, — усмехнулась Соледад. — Я проверяла не профессора, а тебя. Если бы ты взялся выяснять у них, не хотят ли они бежать, начал бы рассказывать им о том, зачем я тебя послала и вообще повел бы себя как-то не так, то первым бы я пристукнула тебя и не так нежно, как профессора. Но ты мне показался искренним, хотя, наверно, доверять тебе совсем еще нельзя. Это моя женская слабость — ведь ты мне нравишься…

Она повлекла меня за собой в свою каюту.

Любовные игры под вой урагана

В каюте меня ожидал сюрприз. Там под охраной уже знакомого нам негра Варгаса находились Джерри и Синди.

— Я протестую, — громко объявил Купер-младший, едва мы вошли. — Это нарушение джентльменского соглашения, мистер Родригес. Зачем вы нас задерживаете?

— Да что вы, Варгас? — сказал я строго. — Разве я приказывал вам привести их силой и держать под дулом пистолета? Надо было вежливо пригласить их отужинать с нами!

— Умница! — шепнула Соледад по-испански. — Я бы не сказала лучше!

— Простите, сэр, — с подобострастием, немного переигрывая, ответил Варгас, — вы ведь наказали бы меня, если бы я не привел их.

— А ты и так будешь наказан, — сказал я. — Тысяча долларов штрафа!

— Есть, сэр! — Варгас удалился.

— Прости его, дорогой, — «заступилась» за своего холуя Соледад. — У него пятеро детей, две жены и четыре любовницы. Надо же ему всех их кормить.

— Господь не разрешил многоженства, — проворчал я.

— Скажите, мистер Родригес, — поинтересовался Джерри, — это здесь так принято — ужинать в три часа ночи?

— Вовсе нет, — ответила Соледад, одарив Джерри улыбкой. — Просто мне хотелось немного развлечь вас.

— Мы уже спали, когда ввалился этот ваш Варгас, — пожаловалась Синди, — лучшего развлечения для нас вы не могли придумать?

— Бедняжка! — посочувствовала Соледад. — И конечно, этот дурачок напугал вас в самый неподходящий момент?

— Нет, — ответил Джерри с некоторым смущением, — мы просто спали, и у нас не было «неподходящих моментов», на которые вы намекаете, но разве будить людей в три часа ночи — это по-человечески?

— Боже мой, — всплеснула руками Соледад, — мы так виноваты перед вами! Мы просим прощения, верно, Энджел?

— Да, да, — кивнул я, но понял по взгляду Соледад, что отпускать их на «Дороги» не следует.

— Давайте все-таки поужинаем вместе? — радушно предложила Соледад. — В конце концов, завтра нам необязательно вставать рано. Мы посидим, побеседуем, расскажем друг другу массу интересного, выпьем хорошего вина… жизнь слишком хороша, чтобы тратить много времени на сон. Ведь сон — это почти смерть.

— Ну, Бог с вами, — согласился Джерри, — давайте посидим…

Соледад явно пыталась его очаровать, но зачем ей это было нужно — я не понимал.

Вновь явился Варгас, прикатив сервировочный столик, на верхней крышке которого стояло с десяток тарелочек, нагруженных салатами и горками бутербродов, а на нижней тонко звякало два десятка разных бутылок.

— Что будете пить? — осведомился я так профессионально, будто всю жизнь работал барменом.

Джерри приглядывался к этикеткам близорукими глазами, но называть напиток не спешил, видимо, ждал, что попросит Синди. Та, в свою очередь, не решалась выбрать, пока ее суженый не сделает свой выбор.

— Рекомендую шотландское виски, — сказал я, поскольку после посещения трюма и воспоминаний о судьбе профессора Бьернсона, мне удивительно захотелось напиться. К размышлениям о том, как, наконец, нашел свое успокоение несчастный ученый, у меня очень заметно примешивалось беспокойство о собственной судьбе.

Почему-то все приняли мое предложение. Когда шестидесятиградусный напиток, разбавленный содовой, проник в кровь, облегчил голову от лишних мыслей и снял с языка некую скованность, я ощутил себя свободным человеком. Правда, и при этом я по-прежнему не забывал, кем меня назначила Соледад и насколько зависит от нее моя жизнь. Сама же Соледад слегка порозовела и подобрела.

— Давайте дружить домами! — предложила она. — Мы ведь теперь компаньоны, не правда ли? Конечно, может быть, мы вели себя слишком грубо и бесцеремонно. Но что делать? Мы с Энджелом начинали на пустом месте, а вы, Джерри, наследуете семейное дело с богатым прошлым. За вами — несколько поколений людей с университетами, а у нас и у самих нет дипломов. Дорога в ваш круг была бы нам закрыта.

Да как же она смотрит на Джерри?! Будь я на самом деле ее мужем, то уже придавил бы и ее, и его. Не хочет ли она под шумок забраться в кресло мистера Джералда-старшего, царствие ему небесное? Да, но тогда я и Синди лишние. Нам придется прогуляться на Акулью отмель.

— Джерри, — с заметной ревностью в голосе произнесла Синди, заметив, что ее будущий супруг глядит в глаза Соледад. Парень явно окосел, а выпивший интеллектуал, как правило, вдвое глупее нормального человека.

— Джерри, — теперь уже с беспокойством повторила мисс Уайт, опасаясь, видимо, что так и не станет миссис Купер, — ты не думаешь, что смотреть на замужнюю даму в присутствии собственной невесты следует несколько менее пристально?

— Да-да… — рассеянно кивнул Джерри и закрыл рот, но куда ему было отвязаться от взгляда Соледад!

— Ну почему вы так ревнивы, мисс Уайт? — иронически спросила Соледад. — Почему бы мистеру Куперу не посмотреть на то, что привлекает его внимание? Хотя у него, между прочим, вероятно, есть более веские основания сомневаться в вашей неизменной привязанности…

— Что вы имеете в виду, Соледад? — встрепенулась Синди.

— Боже мой, — улыбнулась Соледад ядовито, — неужели вы забыли, прелестная крошка, что некоторым образом у меня в долгу? Это, конечно, сущая мелочь, но вы взяли без спроса то, что принадлежало мне. Теперь вам, наверно, стало яснее?

Бедная беляночка стала пунцовой.

— Что ты одолжила у миссис Родригес? — глупенько спросил Джерри, приподняв очки, съехавшие на кончик носа. — Надеюсь, это не слишком дорогая вещь?

— Нет, — как ни в чем не бывало ответила Соледад, — эта вещь самая обычная, но, повторяю, она взяла ее без спросу. Конечно, она не могла не вернуть ее мне, но все-таки подвергла некой амортизации. Будем считать, что она не заплатила мне за прокат.

— В какую сумму вы оцениваете прокат этой вещи? — Я едва не лопался от смеха, пытаясь сохранить серьезное лицо, когда Джерри достал из кармана своей курточки чековую книжку.

— Меня вполне устроило, если бы мисс Синди предоставила мне взамен аналогичную вещь.

— Разумеется, я ничего не имел бы против, — захлопал глазами Джерри, — разумеется, если у Синди есть такая вещь… Но о чем идет речь? Вы не могли бы показать мне эту вещь, миссис Родригес?

— О, пожалуйста! — ухмыльнулась чертовка и попросила: — Встань, Энджел!

Я встал, не очень поняв, что она собирается делать, а Соледад легким жестом распахнула «молнию» на моих шортах, четким рывком приспустила мои плавки и показала Джерри то, что якобы позаимствовала у нее Синди. Очки у мистера Джералда-младшего опять скользнули на кончик носа. Синди закрыла ладошками лицо, а я так обалдел на несколько секунд, что даже не сразу успел отобрать у Соледад свое личное имущество.

Джерри сидел с открытым ртом, потом совершенно неожиданно взял бутылку виски и наполнил до краев огромный стакан из-под апельсинового сока, куда вошло чуть ли не все, что еще было в бутылке. Затем он это выпил единым духом, не отрываясь. После этого глаза его стали смотреть в разные стороны и выражение лица стало таким, будто его ударили по голове кувалдой. Он сделал какое-то нескоординированное движение — может быть, хотел меня ударить? — но вместо этого упал под стол.

— Так, — разочарованно сказала Соледад, — я была о нем лучшего мнения. Посмотри, Синди, он жив хотя бы?

У меня тоже появились опасения относительно здоровья Джерри. Падал он на редкость неудачно, так, как падают либо куклы, набитые трухой, либо люди, уже перешедшие в категорию трупов. Во всяком случае, я не хотел бы так треснуться об пол затылком.

Синди пошлепала жениха по щекам, он пробормотал что-то невнятно и пополз по полу куда-то под кровать.

— Не стоит его трогать, — заметила Соледад, — если мы начнем его ворочать, у него может начаться рвота. Пусть спит… Итак, вернемся к нашим баранам. Так что, милашка Синди, как насчет того, чтобы отдать должок?

— Но ты же видишь, — развела руками Синди, — он спит! Он неплохой парень, но ведет себя, как дурак. То, видишь ли, ревновал меня к Мэри, то теперь… А ты уж не могла обставить дело как-нибудь поприличней? Предложила бы мне, например, поразвлечься с Энджелом…

— Ишь, как тебе понравилось! — проворчала Соледад. — Не-ет, малышка! Долг я возьму с тебя совсем по-другому. Энджел останется сегодня без сладкого, поскольку он изменил своей верной женушке аж три раза подряд, и никому из вас, дурочек, не сознался, что женат, до тех пор пока я не вынудила его это сделать. Но я-то не буду лишать себя удовольствия и постараюсь заменить тебе Мэри, кошечка!

— Подумаешь, испугала! — сказала Синди, подбочениваясь. — Ну попробуй, попробуй!

Могла начаться драка, в которой у отважной, но слишком пухленькой и слабенькой Синди не было никаких шансов одолеть поднаторевшую в этих делах Соледад. Вспомнив, какую школу мордобоя моя самозваная супруга прошла в тюрьме, я пожалел Синди и остановил решительную Соледад.

— Ну не будь такой сердитой, моя золотая! Ты же пришибешь ее одним пальцем, ей-Богу! Такой чудесный вечер, а вы ссоритесь. И из-за чего? Из-за того, что крошка Синди один разочек попользовалась чужим имуществом… Но не сломала же она его, верно? Ты сама могла убедиться. Ведь эта штука работала нормально, не так ли?

— Ты порядочная свинья, Анхель! — сказала Соледад по-испански, чтобы не поняла Синди. — Ведь знаешь, что я тебе ни в чем не могу отказать… А эта маленькая нахалка заслуживает хорошенькой порки!

— Ну будь милосердна, — сказал я с легким подобострастием, — ты же великая женщина! Все великие женщины были милосердны, об этом я в книжках читал.

— Ты, оказывается, что-то читал? — хмыкнула Соледад. — Ручаюсь, что последняя твоя книжка была прочитана еще в начальной школе.

— Вовсе нет… — обиделся я. — Разве я не умею говорить, как начитанный?

— Наслушавшись по телевидению, как говорят в английских фильмах, ты не перестал от этого быть балбесом-янки.

— Можно подумать, что ты воспитывалась в Оксфорде…

— Ну, в католическом приюте я неплохо училась, хотя и хулиганила. И моя английская речь — оттуда. Я еще и по-французски говорю.

Бедная Синди не понимала ни черта, переводила глаза с меня на Соледад и с Соледад обратно на меня, ожидая, что мы вцепимся друг другу в морду. Она слышала испанскую речь, которая для англоязычного уха звучит как перебранка, даже при вполне мирном диалоге.

— Ладно, — хмыкнула Соледад, — я помилую ее. Но в наказание ты будешь спать с нами обеими, так, как это было с Марселой… Нет, это уже было… Ба, это же так просто, надо позвать еще и Марселу.

Она открыла дверь, прошла по коридору несколько шагов и распахнула дверь. Через минуту она появилась оттуда, подталкивая впереди себя заспанную Марселу.

— Чего ты спать-то не даешь? — ворчала креолка. — Совсем сдурела! Другая бы к себе привела пять мужчин, а этой нужно трех женщин для одного…

Тем не менее она пришла к нам.

— Какое страшное социальное неравенство! — сказал я, еще раз решив сыграть в коммуниста. — Там внизу, в трюме, сорок здоровых мужчин вынуждены пользоваться одной-единственной тощей шведкой, а здесь у меня — целый гарем. Только Мэри не хватает…

— О, какие мы устроим любовные игры под свист урагана! — мечтательно закатила глаза Соледад.

— Мэри некогда, — сказала Синди, — она ремонтирует компьютеры, которые вы испортили.

— Как славно! — вырвалось у меня. Тем не менее Соледад была настроена решительно. Она начала наливать виски, бренди и водку, собираясь, видимо, напоить всех до свинского состояния. Это облегчило общение. Я медленно стал погружаться в некий голубоватый туман, из которого то и дело проглядывало одно из трех женских лиц, тоже хмельных и постепенно принимающих плотоядное выражение. Какие произносились слова — я не помню, вероятно, к счастью, потому что иначе умер бы от стыда. Много ли я говорил? Вероятно, много, но еще больше я действовал руками и ногами. Из воспоминаний слуховых хорошо сохранился в памяти визгливый хохот, который исторгался из женских глоток, из обонятельных — удушливо-приятный (бывает, очевидно, и такой), запах пота, духов, перегара, косметики и еще чего-то, сугубо женского. Наконец, осязательная память сохранила лишь одно — кожу, гладкую, голую, влажную и горячую. И еще волосы — светленькие, принадлежавшие Синди, мягкие и шелковистые, а также жесткие, шуршащие, а в некоторых местах и колючие — Марселы и Соледад. Кожи и волос, как мне казалось, было так много, что временами чудилось — весь мир только из них и состоит. Я вообще и по сей день не могу точно определить, где проходила грань между пьяным бредом, сном и явью. Три пары грудок, различавшихся объемом и цветом кожи, три пары ног, неутомимых и жадных, три живота, шесть ягодиц — вся эта масса весьма приятных и полезных вещей с ужасающей простотой и откровенностью была предоставлена мне в пользование. Впрочем, скорее всего, чтобы описать мое положение, нужно изобразить человека, скачущего сразу на трех лошадях. Это было грандиозное родео! Вероятно, если бы в каюте стояла видеокамера, последовательно запечатлевавшая все чудеса, которые происходили в эту ночь под вой урагана в скалах и снастях, то назавтра мы бы смотрели этот фильм с величайшим интересом, удивляясь и восхищаясь. По-моему, Соледад подсыпала мне какие-то таблетки, от которых я приобрел фантастическую потенцию, но тем не менее пальцы обеих рук все время куда-то лезли, что-то гладили, чесали, дергали, щипали… Губы и зубы партнерш рвали меня на куски, их ладошки и ногти терзали меня со всех сторон. Можно было видеть, и не раз, как Соледад начинала ласкать Синди, Синди — Марселу, Марсела — Соледад. Этот копошащийся клубок змей, в который затянули меня, тихого и мирного удава, перемял все белье, заляпал его пятнами поплывшей туши, помадой, вином, сигаретным пеплом, а также всякими иными веществами. Видения паровой машины, отбойного молотка, шомпола, прочищающего ствол оружия, постоянно носились у меня в голове…

В общем, счастье великое, что я остался жив и здоров.

Очнулся я, когда белесый свет проник сквозь иллюминатор. Я оглядел помещение, выбрался из-под груды тел, невнятно проворчавших что-то и вновь захрапевших. По полу катались в такт легкой качке судна пять или шесть разных бутылок, белели осколки расколотой тарелки, маслянисто блестели рваные куски фольги от плиток шоколада и использованные презервативы. Я насчитал восемь штук, а девятый снял чуть позже.

За иллюминатором, покрытым водяными каплями, было мрачно и сыро. Низко, едва не цепляясь за скалы, окружавшие лагуну, неслись облака, серые и рваные, словно вата, которой протерли грязную кожу. По лагуне ходили заметные волны, бились о скалы, качали пришвартованные друг к другу «Орион» и «Дороти». Однако эти волны были совсем ничтожными, если сравнивать их с теми, что с ревом и пушечным грохотом бились в берег с внешней стороны, там, где океану не было преград. Водяная пыль клубилась над скалами, ветер нес ее над лагуной, обрушивал на джунгли, на палубы и надстройки яхт. На горе, открытой ветру, деревья пригнулись, словно трава, с них срывало листья и целые ветки, а те, что стояли отдельно, были повалены и выворочены с корнем.

Я хлебнул стаканчик бренди, прополоскал рот остатком содовой. Можно было продолжать спать, но тут зашевелилась Марсела, лежавшая с краю, похлопала глазами, встала, почесала себя между ногами и, сонно пошатываясь, зашлепала босиком в туалет. Оттуда она переместилась в душ, долго мылась, затем вытиралась полотенцем Соледад и наконец выбралась обратно, чистенькая и посвежевшая.

— Ну, мы вчера и дали… Прямо фак-сейшн какой-то, — сказала Марсела, сдирая за колечко крышку с пивной банки. — Такое я только с Хорхе дель Браво помню, да и Соледад, наверно, тоже. Как уж тебя хватило? Смотри, у тебя даже вон тут помада…

Помада была на том месте, которое мусульмане и иудеи предпочитают удалять по религиозному обычаю. Там же прилипли два волоска, черный и золотистый.

— Опять прицепились! — проворчал я, вспомнив, как Марсела позавчера чуть-чуть не перестреляла всех из-за такого же приставшего золотистого волоска. На сей раз Марсела была терпимее.

— Это не мой, — сказала она, смахивая черный волосок, — у меня такие еще не выросли… Это Соледад себе метелку нарастила. Смотри, наловим мы с нее чего-нибудь… Хорхе рассказывал, что ему пришлось однажды выводить насекомых из-за этой канальи.

— Кстати, — отгоняя от себя неприятные предположения, спросил я, — интересно, как там сейчас на Хайди?

— Я вчера слушала транзистор у Варгаса, — сообщила Марсела. — Гран-Кальмаро передавало, что партизаны уже окружили Сан-Исидро. Может, только ураган им помешает взять столицу.

— Интересно, Лопес уже удрал с острова или нет?

— Он будет держаться до конца, и дель Браво не уйдет, — сказала Марсела уверенно.

— Почему? Что же они, жить не хотят? Их ведь растерзают, даже если суд оправдает…

— Просто я их очень хорошо знаю. Ну, Лопеса, конечно, нет, а вот Хорхе… Впрочем, Лопес и Хорхе дель Браво — это одно и то же, это два пальца на одной руке. Понимаешь, я никак не могла понять, откуда у них столько денег. Я, конечно, не бизнесмен, но кое-что знаю о ценах, курсах и так далее. Я думаю, что всего бюджета острова не хватило бы на то, чтобы, оборудовать хотя бы одну асиенду, такую, как «Лопес-23». Все, что понастроено там, под землей, это слишком дорого, намного дороже, чем могли бы себе позволить правители такой маленькой страны. К тому же из-за нашей диктаторской власти мало кто делает вложения, а кредиты нам и вовсе почти не давали.

— Но кто-то же делал вложения? — спросил я. — Ведь деньги откуда-то пришли, верно?

— И мне кажется, что теперь я знаю, откуда. Хотя и не уверена… — Марсела замялась.

— Ладно, скажи хотя бы, что ты предполагаешь! — потребовал я, чувствуя, что эта смугляночка поможет мне понять, во имя чего завертелась вся эта карусель.

— По-моему, где-нибудь там, в зоне «Зеро», какой-то супербанк мафии, наркобаронов, нацистов или еще кого-нибудь. Причем не просто банк, а хранилище золота и драгоценностей. Может быть, это они про запас положили, может — на черный день, но только положили, а Лопеса поставили сторожем. Я думаю, что они, эти боссы, потому и понастроили под землей все эти дворцы, что приберегают их для себя на случай атомной войны.

— Хм, — сказал я, ощутив легкий озноб, несмотря на жару, царившую в каюте. — А не слишком ли мы фантазируем?

— Не знаю, — пожала плечами Марсела, — только я знаю точно, что Хорхе и Лопес — это только пальцы, а рука, которая ими двигает, очень далеко. Если тебе не очень противно, я расскажу один случай… Только ты не будешь ругаться?

— С чего я должен ругаться?

— Ну, потому, что я не хочу, чтобы ты подумал, будто я совсем уж бесстыжая. Мужчины — народ ревнивый…

— Можно подумать, что я не знаю, какие у тебя отношения были с дель Браво!

— Дело не в этом… Когда речь ид сто работе, я ничего не стесняюсь. Я — шлюха, это моя профессия. Я могу спокойно рассказать тебе, кто и как меня трахал, сколько платил и какие слова говорил. А тут получилось вот что. Хорхе, всего за несколько дней до того как решил меня выставить, почему-то был очень нежный, добрый и вообще сам на себя не похожий. Несколько ночей… в общем, мне показалось, что он меня любит, потому что мне с ним было очень хорошо. Вот этого я и стесняюсь…

— Ты влюбилась в него? — спросил я как можно равнодушнее.

— Да… — потупилась эта скромница, которой, кажется, очень захотелось, чтобы я ее поревновал. Но, к сожалению для нее, ревновать я был не в состоянии, потому что жаждал узнать не о ее чувствах к Хорхе дель Браво, а о том, какой же все-таки случай привел ее к мысли, что Лопес и дель Браво — чьи-то марионетки. Однако женщине кажется важным в данной ситуации совсем не то, что мужчине. Возможно, я так ничего и не узнал бы, если бы на моем лице не появилось выражение досады. Досадовал я лишь на то, что Марсела тянет с изложением сути дела, но Марселе-то казалось, что я ревную! И, ободренная тем, что я к ней неравнодушен, глупышка, наконец, приступила к рассказу о том, чего я ждал:

— Я очень хотела быть с ним вместе. Я готова была делать все, что он захочет, и даже не просить денег. Я сама лезла к нему, сама! И вот однажды, когда я только-только решила с ним поиграть, зазвонил телефон, который раньше никогда не звонил. У Хорхе в спальне было пять телефонов — один к Лопесу, три — в управления службы безопасности, а один — неизвестно какой, который никогда не звонил, и я даже думала, что он отключен. Невзрачный такой, серый и всегда пыльный. Теперь я знаю, почему он всегда был пыльный. Хорхе хотел знать, не трогал ли его кто-нибудь. Вообще, ему часто звонили ночью. Он очень злился, ворчал и даже с Лопесом разговаривал без особого почтения. Они были на «ты», могли даже спорить и ругаться, хотя один — президент, а другой — всего лишь член кабинета. Лопес знал, что у Хорхе много ниток в руках, и он боялся с ним ссориться. А уж если звонил кто-то из безопасности, Хорхе в выражениях не стеснялся. Хотя ему, конечно, звонили не просто так, а по очень важным делам. Наверное, он мог бы запретить подчиненным беспокоить себя по ночам, но не хотел этого делать. Его офицеры должны были позвонить, выслушать его ругань, а потом получить указания — такой порядок. Ну вот, а тогда вдруг зазвонил тот, пыльный. У него звук был особый, музыкальный: тю-лю-лю-лю! Тут я хотела ругаться, потому что мне

нужен был Хорхе. А он вскочил так, будто ему самому воткнули что-то в зад. Схватил трубку и произнес уважительным таким тоном. «Я вас слушаю». Обычно он говорил: «Что тебе не спится, Педро?» — или вообще «Какого черта среди ночи? Это вы, Мартинес? Не заикайтесь, а докладывайте, боров! Так. Понятно. Вы старый осел, генерал, маму вашу в задницу!» Ну, и так далее. А тут он чуть ли не кланялся этому телефону и говорил только «Да, сеньор! Будет исполнено, сеньор! Нет-нет, не стоит беспокоиться, сеньор!» Мне даже стало удивительно и немного страшно, с кем он может так разговаривать? Ведь на Хайди выше его по должности только сам Лопес, но с ним он никогда не угодничал.

— Может быть, сам Господь Бог или дьявол? — пошутил я не очень удачно.

— Ты знаешь, — вполне серьезно произнесла Марсела, — я сразу подумала о дьяволе. Ведь Хорхе, вне всякого сомнения, слуга нечистого. О, если бы ты видел, как он смотрит на пытки! Он специально по пять раз прокручивал видеозаписи допросов, чтобы посмотреть, как мучаются.

— А тебя он не садировал? — поинтересовался я.

— Как ни странно, нет. Наверно, он весь садизм расходовал у себя в управлении, а потом — на этих просмотрах.

Разговор опять устремлялся в сексуальное русло, а мне хотелось все же узнать, что еще Марсела смогла услышать.

— Так, — сказал я, — значит, ты слышала, что Хорхе дель Браво заискивал перед тем неизвестным абонентом, который, как я понял, помешал ему совершить с тобой сношение?

— Не знаю, помешал ли он ему, но мне он помешал точно. После этой беседы Хорхе всю ночь проворочался, но так ничего и не смог. А еще через несколько дней он меня выставил. Мне даже казалось, будто он меня в чем-то подозревает. И когда он расплачивался, а потом выдавал мне справку для обслуживания высшего генералитета, то был очень зол. Я очень боялась, что меня убьют.

— Что же он там услышал по этому телефону? — спросил я, как говорится, риторически.

— Не знаю. Кроме, «да, сеньор», «слушаюсь, сеньор», я больше ничего не слышала. А спрашивать боялась. И правильно делала, наверно, потому что мне вообще-то нельзя было знать об этом телефоне. Если б я еще и полюбопытствовала, то меня бы точно убрали. У нас ведь люди легко исчезают. Но я уверена — звонил хозяин, которому и Хорхе, и даже Лопес — просто слуги. Даже не слуги, а рабы, которых можно отодрать бичом из акульей кожи или заковать в цепи.

— Занятно, — сказал я, привлекая к себе Марселу. Креолочка прикорнула ко мне на плечо, ее влажные непросохшие волосы источали пряный запах моря, а в полуприкрытых черных глазенках светились преданность и доверие.

— Ты еще кому-нибудь рассказывала свои наблюдения? — спросил я, задумчиво поглаживая ее по бедру.

— Неужели я похожа на идиотку? — хмыкнула Марсела.

— Неужели там не проскользнула хотя бы одна фамилия, имя?

— Не помню. По-моему, ни одной. Хотя кажется, один раз что-то такое говорилось. Какая-то дурацкая фамилия, что-то связанное с лошадьми.

— Кабальерос? — предположил я.

— Нет, фамилия была английская или американская. Лошадь по-английски «хорс», верно?

— Ну, да Хорсмэн? Вообще-то фамилия редкая Хорсмит?

— Нет, не то. Вспомнила! Хорхе сказал «Сеньор Хорсфилд, будьте здоровы!»

— Что ж ты говорила, что не знаешь, с кем он говорил? — вскричал я. — Он говорил с Хорсфилдом, вот кто его патрон!

— А кто это — Хорсфилд?

— Ну, этого я тоже не знаю.

— По-моему, здесь говорили о Хорсфилде? — послышался хрипло-сиплый голос Джерри, выбиравшегося из-под койки, куда его задвинули, чтобы не спотыкаться об него во время ночного кутежа.

Он, пошатываясь, встал, поправил очки, висевшие у него на одном из ушей, нетвердо прошел в туалет, а когда вернулся, то спросил еще раз.

— Вы беседовали о Хорсфилде?

— Да, — ответил я, удивляясь тому, что Джерри не замечает совершенно голой Синди, лежащей в обнимку с Соледад на кровати. — А вы его знаете, Джерри?

— Он приятель моего отца, — ответил Купер-младший, — они часто играют в гольф. Он человек из правительства. По-моему, что-то близко от военных…

— Вы его плохо знаете?

— Нет, не очень плохо, — сказал Джерри, — я тоже играл с ним в гольф. Он очень эрудированный, высокообразованный человек. Отец считал, что когда-нибудь он станет президентом США.

— Вот как! — прикинул я. — А как его имя?

— Джонатан Уильям. У него очень симпатичная молодая жена, лет на двадцать его моложе. Руководит благотворительным фондом для Латинской Америки. Отец — один из учредителей фонда. Самому Хорсфилду лет шестьдесят, но он браво смотрится рядом со своей Риджин. Она зовет его «Джю», утверждая, что это сразу заменяет оба имени и фамилию «Джей-дабл ю-эйч» — «Джонатан Уильям Хорсфилд». У него есть слабости, он очень любит дарить всем вещи со своей монограммой. Конечно, друзьям или близким знакомым. Мне он в свое время подарил записную книжку с такой монограммой…

Тут Джерри подошел к запотевшему иллюминатору и пальцем нарисовал на нем сложное переплетение из джей, дабл ю и эйч.

— Ой! — вскричала Марсела. — Я видела такую закорючку! У Хорхе на письменном столе несколько раз лежала папка с таким тиснением… Иногда утром, когда он поднимался раньше меня, то сразу шел работать к себе в кабинет. Когда я приходила туда, он прятал эту папку под какую-нибудь бумагу, а меня обычно выпроваживал.

— Что она сказала? — поинтересовался Джерри.

— Она сказала, что видела эту монограмму в кабинете Хорхе дель Браво, — донесся сонный голос Соледад, которая, по-детски протирая глаза, поднялась с ложа, бережно отодвинув к стене Синди, и с неожиданной стыдливостью попросила Джерри отвернуться. Только тут бедняга, кажется, сообразил, что, пока он валялся пьяным в полной отключке, его нареченная невеста предавалась самому разнузданному блуду. Соледад накинула халат, глотнула пива из банки и сказала:

— Я тоже не знала, кто этот «Джей-дабл ю-эйч» и вообще не знала, что это значит, пока Хорхе не сделал мне предложение. Соблазн был дьявольский — взять за рога такого быка! Другая согласилась бы сразу, на первой секунде. Но я была достаточно нахальна, чтобы начать торговаться. А Хорхе — Марсела может это подтвердить — легко заводится, когда ему перечат. Я начала с того, что он не разведен со своей старухой. Зачем ему жениться на шлюхе, которой только свистни — и она ляжет? Вот тут Хорхе и начал рассуждать о любви, о том, что он меня боготворит и так далее — цена всему этому была меньше одного сентаво. Я заметила, что любить меня он может сколько угодно, но этого вполне достаточно, потому что женитьба лишит меня заработка. И вот тогда он заорал: «Да что ты понимаешь в деньгах? Ты знаешь, сколько их может быть у тебя?» И вот тут он рассказал мне очень многое, наверно, столько, сколько не следовало говорить. В частности, о том, что такое «джей-дабл ю-эйч». Точнее, кто такой Джонатан Уильям Хорсфилд. Но дальше я рассказывать не буду, потому что иначе все вы станете людьми, которых придется убрать немедленно. Не так ли, милый?

— Да, да, — подтвердил я.

Прогулка по Сан-Фернандо Хотя я был убежден, что буду первым человеком, кого Соледад отправит на съедение акулам, тем не менее иного выбора, как играть роль супруга, мне не оставалось. Джерри после перепоя соображал очень медленно. Ему явно хотелось разобраться с Синди, но хитрая малышка старательно изображала полное беспамятство. Открыв глаза и увидев себя — якобы неожиданно! — в полной близости к природе, мисс Уайт сжалась в комочек и, завернувшись в простыню, завизжала:

— О Боже, они изнасиловали меня! Напоили и изнасиловали! Джерри, я ни в чем не виновата!

— Ты сама кого хочешь изнасилуешь… — с добродушием произнесла Соледад.

— Не ломай комедию, а иди подмывайся.

Синди сорвалась с места и исчезла в душе. Джерри подпер щеку рукой и напряженно молчал.

— По-моему, мистер Купер, вы собираетесь повеситься? — поинтересовалась Соледад. — У вас нет никаких других альтернатив?

— Я так любил ее… — пробормотал Джерри, вытаскивая из-под стола бутылку бренди. — Она — средоточие ума, она, которая так хорошо понимает компьютеры… И тут — такой бордель.

— Проституция — древнейшая профессия, надо это не забывать, Дружок! — наставительно сказала Соледад. — Более того, женщина, которая посвятила себя служению сексу, в десять раз более естественна, чем та, которая занимается компьютерами. Ручаюсь, что компьютерами она занялась исключительно для того, чтобы поймать вас на крючок. Женщины лезут в мужские занятия прежде всего потому, что там легче охмурить какого-нибудь мужика, уставшего созерцать экраны дисплеев или дубовые рожи морских пехотинцев, слушать бесконечные доклады о финансовых операциях или политической конъюнктуре. Именно так рождаются женщины-ученые, женщины-военные, женщины-бизнесмены и женщины-политики. Там, где масса мужчин, легче высветить свои преимущества. Среди толпы кинозвезд и старлеток каждая имеет шанс потеряться. Но вот когда среди сотни офицеров или чиновников появляется одна — пусть даже не самая очаровательная, то тут у нее есть реальный шанс. А вот выдвинуться среди тысяч проституток — это подвиг. Верно, Марсела?

— Отвяжись ты, — сказала лениво ее коллега, — зачем ты так любишь подчеркивать наше дело… Работа как работа, не хуже других. Но почему, если кому-то хочется, не заниматься компьютерами?

— Потому, дорогая подружка, что все эти, — Соледад ткнула пальцем в Синди, — думают, что хоть чем-то лучше нас, раз зарабатывают себе на жизнь математикой и электроникой. И при этом забывают, что Господь наградил их теми же органами, что и нас. А эти органы, как известно, требуют своего постоянно, и подавить их никакая технократия не в состоянии. Поэтому, когда этим интеллектуалкам приспичивает, они развратничают хуже последней шлюхи.

— Джерри! — завопила оскорбленная Синди. — Ты так спокойно все это слушаешь?!

— А что я могу изменить? — пожал плечами Джерри, обретая понемногу здравый смысл. — К тому же миссис Родригес, видимо, права. Посмотри на ее мужа, он тоже спокоен, хотя его супруга бравирует тем, что была проституткой. Наверно, в этом и состоит грубая правда жизни: все женщины — шлюхи!

— Так! — вскричала Соледад. — Юноша прав! Если подсчитать общее количество членов, которые побывали здесь за деньги, — она хлопнула себя ладошкой по низу живота, — и тех, которые крошка Синди пускала к себе бесплатно, то еще неизвестно, где окажется больше!

Синди отважно ринулась вперед, но я заслонил собой Соледад, потому что очень боялся за жизнь и здоровье маленькой блондиночки. Я сцапал Синди в объятия — напомню, что она только что выскочила из душа, была голенькая и свеженькая, — и попытался ее успокоить.

— Не надо, крошка! Тебе с ней не справиться! Она отпихивала меня и пыталась вырваться, но в результате мы упали на кровать. Синди, барахтаясь, вопила:

— Джерри! Он меня насилует!

На самом деле у меня после бурной ночи и в мыслях не было ничего подобного. Однако, поскольку Синди — еще раз напомню! — была голенькая и ароматная, во мне опять пробудилось чувство. К тому же Синди, по какой-то непонятной причине, вместо того, чтобы сомкнуть ляжки, их раздвинула…

— Смотрите, Джерри, — ласково проворковала Соледад, любуясь, видимо, тем, как начала колыхаться моя задница, — разве вас не возбуждает это? Видите, они соединились, они сгорают от страсти!

При этом она сопела так страстно и жадно, что если бы я уже не занимался с Синди, то наверняка залез бы на нее.

— А я без пары осталась… — огорченно произнесла Марсела.

— Найди Варгаса, он будет очень рад, — просопела Соледад.

Некоторое время я не смотрел в ту сторону, где Соледад пыталась пробудить Джерри к жизни. Оттуда доносились шелест рук по коже, поцелуи, потом сладкое чмоканье Соледад и легкие стоны Джерри. потом на свободный участок кровати рядом с нами упал мистер Купер-младший, а сверху, словно орлица на пойманного зайчика, уселась хищная Соледад.

— Как славно мы все устроились! — воскликнула она.

Некоторое время все только тяжело дышали и постанывали. Синди и Джерри лежали рядышком, закрыв глаза и отвернувшись друг от друга. Напротив, мы с Соледад, находясь на втором этаже и будучи активными элементами этой постройки, постоянно переглядывались. Потом мы, совершенно неожиданно испытав друг к другу нежное чувство, обнялись за плечи и как бы одно целое обняли наших партнеров. Те тоже лежали теперь рядышком, обнявшись.

— Знаете, — совершенно здравым голосом произнес Джерри, — атак намного интереснее!

Спустя полминуты после этих слов, тоненько взвизгнула Синди, а за ней намного ниже тоном простонала Соледад. Сразу после этого Соледад приподнялась и села на Джерри верхом, а затем, словно курица на вертеле, повернулась ко мне лицом. Я тоже поднялся, обняв ляжками бедра Синди и был схвачен жадными руками своей безумной «супруги».

— До пояса — я твоя, а ниже — Джерри! — хитренько прищурилась эта фантастическая женщина, для которой никаких условностей и приличий, видимо, не существовало. Позабыв о том, какое чмоканье слышал несколько минут назад, я обвил потный торс Соледад обеими руками и по-вампирски впился ей в губы… Да, в этом что-то было: сидя верхом на одной женщине, целоваться с другой, которая, в свою очередь, сидит верхом на другом мужчине. Странно, но, целуясь с Соледад, я ощущал, будто соединен не е Синди, а с нею. Даже тогда, когда мой взгляд опускался вниз и наблюдал, как ритмично вздрагивают у нее под животом тощенькие и бледные ляжки Джерри, а из пышного куста черных волос, буйно росших на лоне Соледад, высовывается корень всаженного в нее пениса, я не переставал испытывать удовольствие.

Синди и Джерри на своем первом этаже тоже целовались, не замечая ничего противоестественного в той фигуре, которую мы выстроили из четырех наших тел.

Целовались мы очень долго, а когда это надоело, занялись каждый своим партнером. Теперь, правда, Соледад взгромоздила Джерри себе на спину, и он с великим усердием зашлепал животом по ее заднице. Очень скоро обе красавицы начали постанывать, потом завизжали… Наша очередь праздновать тоже наступила скоро, и все четверо остались довольны.

Под душ все пошли вместе, набившись в тесную кабину. Затем захотелось пива, и ледяной «Карлсберг» полился в наши глотки.

— Жизнь великолепна, — заметила Соледад, — если уметь выжать все из нее до последней капелечки!

— По-моему, нас меньше качает, — заявил Джерри.

— Да, — согласился я, — похоже, ураган стихает.

— Более того, — он протер запотевшее стекло, — ветер совсем стих. И дождь не идет.

— Тогда, может быть, выйдем на палубу? Мы кое-как оделись и вышли на воздух. После спертого духа каюты, где мы просидели почти сутки, свежий воздух, еще довольно прохладный, был очень кстати. На палубе пришвартованной к «Ориону» «Дороти» в гордом одиночестве стояла Мэри.

— Ты там чувствуешь себя королевой, душенька? — съехидничала Соледад. — На десять кают — одна. А мы, бедненькие, вчетвером на одной кровати ютимся…

— Почему? — с притворным удивлением воскликнула Мэри.

— А так удобнее… — ответила Синди.

— Давайте прогуляемся по острову, — предложила Соледад. — Сейчас там еще свежо и будет так до завтрашнего дня. Варгас!

— Да, сеньора! — Негр появился на палубе в одних плавках, а следом за ним

— Марсела, спешно подтягивая зеленые трусики.

Я был очень рад и за него, и за нее. Я ужасно любил, когда часть моей работы кто-то добровольно выполнял за меня.

— Варгас, шлюпку и трех сопровождающих. И вы» дайте всем моим друзьям ботинки для ходьбы по джунглям. Там не стоит шлепать босиком.

Через полчаса мы погрузились в моторную шлюпку, а затем в сопровождении охранников поплыли на берег. Один сидел за рулем и по прибытии на место остался у лодки. Остальные двое, вооруженные мачете и автоматами, пошли впереди нашей компании, обрубая переплетенные лианами сучья, ветви кустов — расчищая нам дорогу. На острове была только одна тропа — от восточной лагуны до западной.

— Неужели до нас никто не ходил туда? — спросил я.

— Наверно, ходили, но еще до изобретения самолетов, — предположила Соледад. Она шла под руку со мной, следом в одиночестве топала Мэри, потом Синди с Джерри, и замыкали шествие Марсела с Варгасом.

— Мы, случайно, не за сокровищами? — спросил я, когда тропу повели вверх по склону. — Между прочим, мы туда довольно долго проходим — до темноты минимум. Я видел эту горку с вертолета — она очень крутая.

— Я думаю, что ночная прогулка не будет неприятной… — Соледад опять очаровательно улыбнулась, а я сказал:

— Если не считать змей и москитов.

— После урагана они не сразу очухаются, — возразила Соледад. — И вообще, единственные животные, которых я всерьез боюсь, — это люди.

Подъем делался все круче, и наши мачетерос стали рубить тропу по типу серпантина. Москиты действительно пока еще не беспокоили, а вот под ногами уже шуршала какая-то гадость. Тем не менее до вершины, точнее, до хребта, разделявшего остров пополам, мы добрались еще засветло.

— Какой прекрасный вид! — восхищенно сказала Соледад. Солнце, висевшее уже совсем низко, вытянуло тени скал, окружавших западную лагуну, а восточная уже окуталась сумеречной мглой. Белели постройки ооновского поста, вертолет, наши яхты.

— В ближайшее время ООН заинтересуется, куда делись бразильцы, — заметил я. — Ураган кончился. Сутки они подождут, а затем потребуют инспекции. То есть они могут ее и просто выслать сюда.

— Какой ты все-таки прагматичный! — вздохнула Соледад. — Стоишь над сверкающей красотой, любуешься закатом, а думаешь о таких мелких земных вещах!

— Можно подумать, что ты притащила меня сюда, чтобы полюбоваться закатом,

— проворчал я.

— Вовсе нет! — возразила Соледад. — Я привела вас сюда для того, чтобы расстрелять.

— Это, конечно, неудачная шутка? — спросил я, печенкой чувствуя, что она вовсе не шутит.

— Да нет, муженек, все именно так и обстоит. Больше вы мне не нужны, а знаете вы очень много. Ты прав, сюда завтра к вечеру могут нагрянуть ооновцы, гран-кальмарцы или хайдийцы, а скорее всего, все вместе. Мне нужно как можно скорее начать поиски клада Эванса и успеть погрузить его на яхты. Мы отведем «Дороги» на Хайди, там приведем все в порядок. Золото с «Сан-Фернанды» мы заберем попозже. Может быть, Хорхе дель Браво подарит нам подводную лодку… Хотя скорее всего его уже не будет на Хайди, а счета и прорывные компьютерные программы будут у меня. Ну а вас придется прикончить. Особенно опасны, конечно, ты и Марсела, но я не буду делать ни для кого исключений. Впрочем, ввиду того, что вы все принесли мне массу удовольствий, я постараюсь, чтобы вы не мучились и не стану вас есть.

Я стоял болван болваном, с отупевшим, совершенно дурацким лицом — так мне позже рассказали! — и, наверно, именно это меня спасло.

Мы беседовали с Соледад по-испански, Мэри, Джерри и Синди нас не понимали, а Марсела с Варгасом шли позади и нашей беседы не слышали. Зато ее хорошо слышали охранники, которые стояли совсем рядом. Они и бровью не повели, только сняли автоматы с предохранителей и навели их на меня, Джерри, Синди и Мэри.

— Нет-нет, еще рано! — сказала Соледад. — Сначала мы найдем клад, покажем его им, а потом пристрелим. Варгас, ты взял рацию?

— Да, сеньора! — Варгас, опередив Марселу, быстро подбежал на зов. Он полез в карман и чуть согнулся, потому что «токи-уоки», видимо, слишком туго вынимались из кармана. Автомат, который висел у него на плече, соскользнул на траву… Как раз в этот момент сзади подошла Марсела, которая, как она потом утверждала, «и в мыслях ничего не имела», решила помочь своему приятелю и подхватила автомат. Конечно, это был один из «узи», которые отобрали у нас люди Соледад. Читатель еще не догадывается, что произошло? Вы совершенно правы!

Марсела схватила автомат за пистолетную рукоятку и, конечно, нажала на спуск! То ли Варгас снял автомат с предохранителя, когда его позвала Соледад, то ли нечаянно сдернул, когда продирался через кусты — теперь мы этого уже не узнаем.

Прежде всего, я неоднократно благодарил Господа за то, что длинная очередь, вылетевшая из ствола этой девятимиллиметровой дуры, пришлась исключительно по тем троим болванам в черном, которые собирались нашпиговать свинцом меня и еще трех янки. Она просвистела не более чем в двух футах от меня, а ближняя пуля в этом смертоубийственном веере мелькнула трассой так близко, что я на долю секунды зажмурился. Именно эта пуля вонзилась в пузо самому дальнему охраннику и помешала ему сделать из меня дуршлаг.

Меня словно вывели из шока. Не дожидаясь, пока Варгас придет в себя, вырвет у Марселы автомат, в котором еще что-то оставалось, и выпустит этот остаток в меня и прочих, я совершил небольшой прыжок, и крепенький каблучок моего ботинка — спасибо, Соледад! — вмял носовую кость негра внутрь черепа. Этого вполне хватило для того, чтобы Варгас навсегда перестал представлять какую-либо угрозу для моего здоровья. Все-таки я должен был поблагодарить тех инструкторов, которые готовили меня к выброске на Хайди.

— Боже, какой ты ревнивый! — вскричала Марсела, полагая, что у меня нет никаких иных причин так сильно бить бедного негритоса. Впрочем, едва она увидела трех охранников Соледад, лежащих на земле, как тут же хлопнулась в обморок.

Сама Соледад царапалась и кусалась, как пантера, угодившая в сеть к охотникам. На нее навалились одновременно Синди и Джерри, которые правильно поняли все, едва увидели наставленные на себя автоматы, и очень вовремя отреагировали, когда Соледад рванулась к упавшим пиратам, чтобы заполучить в руки их оружие. Мэри некоторое время не вмешивалась, а затем подошла к месту свалки и придавила Соледад к земле. Стриженая медведица, как я уже имел

честь отметить, весила порядочно.

Я отобрал у одного из мертвецов автомат и пристрелил того, что корчился с пулей в животе. Я ничего не понимал в полостной хирургии, и выстрел в голову был единственным средством, которое я мог предложить для облегчения страданий несчастного негодяя.

Пока я занимался благотворительностью, Соледад скрутили, связав ей запястья бюстгальтером. Ругань, которую извергала ее глотка, я приводить не стану, ибо она была неподражаемо-виртуозна и уснащена столь сильными выражениями, что моя постаревшая память отказывается мне служить, едва я их вспоминаю.

Но тут, когда я еще не совсем осознал, что произошло, и не успел подумать, что делать дальше, валявшаяся на земле рация, которую уронил уже покойный Варгас, вдруг запищала.

— «Орион» вызывает Соледад, отвечайте. Прием. Несколько секунд я думал, что может последовать, если этот вызов останется без ответа. Потом я подошел к Соледад, извивающейся на земле, словно раздавленная гадюка, сел ей на спину, придавив связанные запястья к пояснице и приставил к затылку автомат. Ругань прекратилась.

— Ты очень хочешь жить? — спросил я, испытывая удовлетворение от того, что могу одним легоньким движением пальца вышибить мозги из-под этих пышных, сверкающих угольным блеском волос.

— Что ты от меня хочешь? — прохрипела она.

— Благоразумия, девочка, — сказал я тоном священника на исповеди, — не делай глупостей, и ты останешься жива. Ведь это так просто — ответить по «токи-уоки» на «Орион», что у вас все в порядке, что все лишние уже на том свете… Я успел к тебе привязаться и мне жаль раскалывать твою симпатичную головку.

Я нажал переключатель на передачу, и Соледад ответила:

— Слушаю! Слушаю вас, «Орион».

— Извините, сеньора, срочное сообщение. Радиостанция поста ООН приняла шифрованную телеграмму, следом идет открытый текст: «Подтвердить получение и ответить тем же шифром». Что делать?

— Скажи, что подумаешь, и через пять минут ответишь.

Соледад подчинилась. Конечно, эти пять минут думала не она, а я. Ясно, что пираты никаких шифров ООН не знают, как не знают и условного сигнала о подтверждении приема. Весьма вероятно, что в случае неподтверждения какой-нибудь начальник тут же отдаст приказ, и к острову двинутся корабли бразильского флота. Правда, это было бы совсем неплохо, если бы мне не пришлось потом объяснять, откуда и зачем я прибыл на Сан-Фернандо. У меня никаких документов, официально я не выезжал из Штатов и, чего нельзя было исключить, — давно уже числюсь погибшим в автомобильной катастрофе и похороненным на католическом кладбище в каком-нибудь Джордж Вашингтон-виллидж, штат Юта. (Никогда там не был и не уверен, что есть такой городишко.) Все это могло в конечном итоге закончиться плохо. Например, мистер Хорсфилд, о котором я так поздно узнал, может захотеть, чтобы я не воскресал, а очутился там, где мне положено лежать…

Поэтому, после некоторых раздумий, я ответил:

— Передай, чтобы они снимали охрану со склада, где заперты бразильцы, а затем быстренько грузились на «Орион» и полным ходом уходили на Хайди. Скажи, что мы пойдем на «Дороти»…

Соледад повторила все, как надо, и я погладил ее по волосам.

С горы было хорошо видно, как заворочалась команда на «Орионе». Яхты расцепились, заурчали лебедки, снимающие «Орион» с якорей, затем он с помощью дизеля отошел от «Дороти», развернулся на середине лагуны и двинулся по направлению к выходу. По другую сторону хребта несколько черных фигурок побежали к пирсу, и вскоре оттуда отчалила моторка. «Орион» вышел из пролива и застопорил ход у выхода из западной лагуны, чтобы принять на борт лодку. После этого на пиратской яхте врубили газотурбинную установку, и «Орион» с огромной скоростью понесся в направлении Хайди. Как раз в это время солнце уже наполовину село.

— Так, — сказал я, — переодевайтесь в черное. Брезгливость засуньте себе в задницу!

Никто не возражал. Я влез в комбинезон Варгаса, с трех остальных сняли одежду и оружие Синди, Мэри и Джерри. Марсела уже пришла в себя, но ей пришлось идти как есть. Соледад заткнули рот и поверх кляпа еще завязали повязкой. Я повел ее перед собой. Ведь еще оставался один охранник у лодки…

Когда мы спустились, было уже совсем темно. Охранник привстал, сделал нам шаг навстречу и произнес:

— Ну, слава Богу, сколько ждать можно… Конечно, он дождался. Автомат коротко крякнул, и темная фигура осела на песок. Марсела автомат взяла, но надевать черное отказалась. Впрочем, нам оставалось только добраться до «Дороти». И все же я опасался, что пираты оставили человек пять на яхте.

Моторкой я управлял сам. Мы подошли к неосвещенной яхте, забросили кошку. Я кое-как вскарабкался на борт, сбросил штормтрап и помог влезть Мэри, которая привела в действие стрелу. Лодка вместе со всеми была поднята на борт.

— Пока вы занимались сексом, — сообщила Мэри, — я починила компьютер, и теперь все у нас в порядке. Но дойти отсюда мы можем только до Гран-Кальмаро, дальше не хватит топлива.

— Ну, ладно, — согласился я, — пойдем туда.

— Заодно побываем на вилле, которую нам обещал подарить папа, — сказал Джерри. — Очень приличное место!

— Но мне хочется домой! — заныла Синди. — Мне уже осточертели все эти тропики.

— Господи, да ведь нам надо хоть чуточку подождать, когда вернется отец… — пробормотал Джерри.

— Твой отец вряд ли вернется, — сказал я довольно безжалостно. — Соледад подстроила ему авиакатастрофу.

Джерри побледнел. В салоне, где мы сидели, было яркое освещение, и разглядеть это было нетрудно.

— Вы знали об этом и молчали?! — вскричал он, и я пожалел, что дал автомат ему, а не Марселе.

— Да, да! — заорала и Синди. — Может быть, вы, мистер Родригес, все-таки объясните, что у вас за разлад в семействе? Или ваша супруга решила прикончить вас просто из ревности?

— Идиотизм, — пробормотала Мэри.

— Знаете что, господа, — позволил я себе заметить, — если бы не я и не малышка Марсела, то все мы сейчас находились бы на пути к Акульей отмели, где разбился самолет вашего отца. Там необычайно прожорливые белые акулы длиной в двадцать футов каждая, и к утру мы успели бы перевариться у них в желудках. А если бы я во время переговоров с вами начал играть не в ту игру, какую подготовила мисс Соледад, то все мы попали бы туда еще вчера днем, но перед этим нас хорошенько помучили бы.

Соледад завертелась на своем стуле и замычала что-то через повязку.

— Вы хотите что-то сказать, мисс? — осведомился я и, размотав повязку, вытащил кляп.

— Скотина! — следом за кляпом изо рта моей крошки посыпались слова, одно нецензурней другого. Однако весь основной запас тюремной брани Соледад, как видно, исчерпала еще на горе, потому что на сей раз ее ругани не хватило даже на пять минут.

— Надо же, — заметил Джерри, когда Соледад притихла, — а ведь как изящно выражалась при разговорах на деловые темы! Производила впечатление вполне культурной женщины…

— Да, — сказал я с сожалением, — по-моему, Соледад, ты еще не вполне поняла, что произошло. За ту подлость, которую ты устроила на горе, я с удовольствием прикончил бы тебя таким способом, который даже тебе, дырке вонючей, в голову не приходил! Ей-Богу, я насадил бы тебя на крючок, привязал к корме яхты и волок так до тех пор, пока на тебя не клюнула акула!

— Да что вы говорите! — всплеснула руками Синди.

— Анхель! — выкрикнула Соледад почти умоляюще, похоже, приняв все за чистую монету. Возможно, на моей физиономии она прочитала нечто неприятное.

— Что «Анхель»?! — проворчал я, чувствуя, что убить эту прекрасную гадюку все-таки не смогу — воспитание не позволит.

— Я же шутила! — воскликнула она. — У тебя нет чувства юмора! Я вовсе не собиралась вас убивать. Просто у меня возникла мысль, что неплохо бы вас напугать. Это такой оригинальный переход — от нежности к смерти.

— Сейчас ты можешь говорить все, что угодно. Если бы Марсела случайно не угостила очередью твоих холуев, то мы уже давно были бы нашпигованы свинцом.

Соледад заплакала, поникла, и мне стало ее жалко. Все-таки она была слишком красивая.

— Ладно, — сказал я, — Мэри, у вас есть где запереть эту дрянь?

— Да в любой каюте! — пожала плечами та. Я повел Соледад в свою каюту. Усадив ее со связанными руками на постель, запер дверь, отложил подальше автомат, а затем развязал руки. Соледад уткнулась в подушку и тихо плакала, шмыгая носом и всхлипывая.

— Перестань хныкать, — сказал я, — я знаю, что ты прекрасная актриса. Твои штучки действуют! Я уже начал думать, что ты и впрямь по-дурацки шутила… Но я ведь тебя спрашивал, шутишь ты или нет. А ты сделала серьезное лицо. Так когда ты играла, там или сейчас?

— Да, — зло призналась Соледад, — я хотела расстрелять вас, потому что вы все очень много знали, и таковы суровые законы жизни: не оставляй тех, кто знает о твоих деньгах. Я тебе могу сказать все, что я хотела делать дальше. Мы погрузили бы золото из клада Эванса и повезли бы его в Колумбию. У меня там есть связи, и я смогла бы положить в банк хорошую сумму. Потом мы бы взяли все, что осталось на «Санта-Фернанде», а под конец, когда все денежки лежали бы на моих счетах, я уничтожила бы всю свою команду вместе с яхтой и стала бы жить на проценты, ничего не делая, кроме как проворачивая кое-какие делишки через прорывные программы Джерри Купера…

— Вот это на тебя похоже, — согласился я. — Все?

— Нет! — взвизгнула Соледад. — Не все! Я бы не могла убить тебя! За те дни, что мы вместе, я полюбила тебя! Да, полюбила!

— «Мыльная опера» — так определил я этот жанр. — Ты хочешь меня разжалобить? Напрасно, малышка, ты считаешь меня круглым дураком… Кстати, а Джерри ты, случайно, не собиралась помиловать, или тебе уже не нужны его миллиончики?

Соледад, опухшая от слез, подняла лицо от подушки. Она, подурневшая, растрепанная, исцарапанная, вызывала у меня мерзкое сомнение в самом себе. Я все больше ощущал себя подлым садистом, издевающимся над беззащитной, честной и порядочной женщиной.

— Ты ведь лжешь все время, на каждом шагу, походя, — проворчал я, пытаясь подавить в себе жалость, но при этом непроизвольно обнял Соледад за плечи. — Ты все время говоришь одно, а думаешь другое, и от тебя можно ждать чего угодно! Если бы ты не пристрелила на моих глазах старика профессора и не отдала Астрид на растерзание своей банде, я бы мог думать, что ты из баловства плетешь всякие ужасы, а на самом деле — мухи не убьешь. Но когда ты влепила Бьернсону пулю в лоб, с легкостью и гнусными шуточками, — тут, знаешь ли, я поверил во все остальные ужасы. Даже в то, что ты приготовишь из моего члена кровяную сосиску…

— Да, все, что я тебе говорила, — правда. Я исповедалась перед тобой! Потому что ни к одному падре я уже не смогла бы подойти. Мне назначен ад, это я знаю.

— Господь разберется, — сказал я очень сердито, но при этом положил ей руку на грудь и стал рассеянно поглаживать прохладное тело, такое нежное, ласковое… на ощупь! Соледад прикрыла глаза, откинулась на мою руку, я опустил ее на подушку и, ужасаясь тому, что никак не могу преодолеть дьявольскую власть этой жуткой женщины, стал сдергивать с нее одежду… Бесстыжая каналья! Она умела подать себя даже человеку, которого чуть-чуть не скормила акулам!

— Анхель, — простонала она, — я так виновата… Я страшная, гадкая, мерзкая… Убей, убей меня!

Сейчас у меня были другие планы, и я не принял это всерьез. Но Соледад, извиваясь у меня в руках, шептала:

— Мне так стыдно перед тобой… Ты простишь меня? Простишь?

— Отвяжись… — пробормотал я, стаскивая с ее бедер трусики.

— Накажи меня! — с мазохистской страстью зашептала она. — Отстегай ремнем! И я буду покорной, нежной, как никогда!

Надо сказать, отчего-то эта мысль показалась мне забавной. Я вытащил из бельевого шкафа ремень, которым удерживались брюки моего парадного костюма, и, сложив его вдвое, подошел к Соледад. Та уже улеглась на живот, лицом в подушку, подставив свои аппетитные половинки под грядущие удары ремня.

Первый раз я хлестнул ее несильно. Соледад дернулась и с легким стоном произнесла:

— Сильнее…

Я повиновался, но Соледад, видимо, и этого было мало, потому что она вновь потребовала:

— Сильней!

Я ударил так, что поперек ягодиц закраснела яркая полоса.

— А-а! — вскричала она от восторга, а не отболи, спрыгнула на пол и, встав на четвереньки, протиснулась у меня между ногами.

— Бей! — крикнула она, и я, сжав коленями ее бока, принялся хлестать наотмашь, чуть ли не изо всей силы. Я порол ее минут пять, не меньше, пока у нее весь зад не побагровел. Она орала истошно, визжала пронзительно, наверняка все это было слышно даже в носовом салоне. Но даже не это было главным, и даже не то, что она хотела получить мазохистское удовлетворение. Главным было то, что она хотела заставить меня получать удовольствие от насилия и возжаждать ее тела еще больше. Меня и впрямь все это возбудило. Мне приходилось быть осторожным, чтобы не хлестнуть себя по члену, который болтался из стороны в сторону, словно гик яхты, вставшей под встречный ветер.

Наконец я не выдержал, отшвырнул ремень и подхватив Соледад, уволок ее на кровать, намереваясь уложить на спину.

— Нет! — прошептала она. — На живот клади, на живот…

Мне было все равно, я подчинился и лег ей на спину.

— Вот сюда… — сладострастно простонала Соледад, чуть приподнялась, и я не стал отказываться от предложенного. Тут было не до брезгливости. Крепко нажав, я въехал к Соледад с черного хода и не пожалел об этом…

Продолжение прогулки

Заснуть в одной постели с Соледад я не решился. Это было бы равносильно самоубийству. Я почти не сомневался, что она именно этого добивалась, когда в очередной раз ошарашила меня своей плотью. Признаюсь, что желание остаться было у меня большое. Мне потребовалось немалое усилие над собой, чтобы, выйдя из душа вместе с Соледад, не прилечь обратно на смятую постель. Но все же осторожность помогла мне преодолеть искушение. Как бы ни уверяла меня Соледад в своей любви, я бы скорее поверил островной жарараке, чем этой, гораздо более опасной, змее. Тем не менее мне было жалко ее, когда она сказала:

— Спасибо, я была так счастлива…

Но береженого и Бог бережет. Как следует заперев за собой дверь и задраив иллюминатор снаружи, я не решился оставить каюту Соледад без присмотра. Проще всего было, конечно, остаться самому, но в себе я был уверен меньше всех. Еще меньше надежды было на Джерри. Уж этого-то очкарика оставлять на посту у двери было просто опасно. Во-первых, я не был уверен, что он точно знает, каким местом стреляет автомат, а во-вторых, Соледад ничего не стоило его к себе заманить. Со мной-то она побоялась, быть может, сцепиться врукопашную, а вот Джерри — добыча весьма легкая. В каюте было вполне достаточно разных предметов, которыми умелый человек может угробить другого, если тот не имеет навыков самозащиты. Синди тоже слишком хлипкая и, кроме того, может заснуть. Марсела совершенно случайно может пристрелить и Соледад, и вообще кого угодно, поэтому ставить ее в коридоре с автоматом опасно. Соледад, как я считал, надо сохранить живой хотя бы для суда, а всем остальным вообще надо было еще жить да жить. Самым надежным человеком была Мэри. Она, хоть и занималась с Соледад лесбосом, имела твердый характер и прекрасно представляла себе опасность общения с этой милой дамой накоротке. Кроме того, у Мэри было достаточно силы, чтобы скрутить негодяйку, если она начнет рыпаться. Наконец, Мэри умела стрелять, это я уже слышал от нее, хотя и не видел, как она это делает. Обычно дамы такого характера, как Мэри, не любят хвастаться.

Таким образом, я попросил Мэри покараулить, а Синди отослал в рубку, чтобы она отправила нас на Гран-Кальмаро. Джерри поперся за ней, а мы с Марселой остались вдвоем на верхней палубе.

— Ты что, пытал Соледад? — спросила Марсела, закуривая сигарету. — Она орала так, будто из нее выпускали все кишки.

— На кой черт мне нужны ее кишки? — проворчал я. — Я отстегал ее ремнем.

— А потом, конечно, изнасиловал, — убежденно произнесла креолочка.

— Это еще кто кого изнасиловал, — сказал я мрачно, — она имеет привычку не мытьем так катаньем заставлять людей делать то, что хочет она.

— Тут ты прав, — кивнула Марсела, — уж на что Хорхе был железный мужчина, а она и из него веревки вила.

Заработал двигатель яхты, «Дороти» двинулась к выходу из лагуны. Марсела спросила:

— Тут перед тем, как идти на горку, ты спрашивал Соледад: «Мы, случайно, не за сокровищем идем?» Это шутка была?

— Да вроде бы где-то на вершине горы зарыт клад пирата Эванса. Дело очень давнее…

— Слушай! — вдруг загорелась Марсела. — А давай слетаем туда на вертолете? Ты же умеешь?

— Ночью, на гору? — подумал я вслух. — Там может и площадки подходящей не быть.

— Ну, тогда вернемся… А почему бы не попробовать?

— Ну и зачем это нужно? Прилетим, допустим, сядем. Начнем с того, что эта самая вершина может находиться за целую милю от места посадки. Придется нам с тобой топать ночью по джунглям, а как это приятно, можешь вспомнить, да нас одни москиты заедят! И потом, неужели ты думаешь, что там, на горе, просто лежит куча золота? Там надо копать, рыть, долбить киркой. Да еще — что самое главное — найти место, куда этот клад могли запихнуть.

— Говорят, что Эванс награбил несметные богатства! — сказала Марсела. — Если он спрятал их в каком-то одном месте, то это должна быть большая пещера, а не сундук в ямке. Вот если мы найдем пещеру, то считай — сокровища у нас в кармане.

— Наивная ты девочка! — вздохнул я, потрепав ее по волосам. — Если б эта пещера была, то в нее уж давно забрались бы туристы. Сюда ведь довольно часто приезжают яхтсмены и прочая публика.

— Да уж, часто, — хмыкнула Марсела, — кроме нас и «Ориона», тут никого не было.

— Это потому, что ожидался ураган. Сейчас он прошел, и через три дня тут будет куча народу. Во всяком случае, я видел у Мэри рекламный проспект, и там стоит штук двадцать палаток.

— Думаешь, сюда приезжают искать клады или лазать по джунглям? Здесь купаются и ловят рыбу. Сам же видел — троп никаких. Ясно, что мало желающих влезать в эту маленькую сельву. Если бы туристам нравилось это занятие, то все давно было бы истоптано. К тому же, по-моему, есть закон или соглашение, точно не помню, что на Санто-Фернандо запрещено строительство. Поскольку

неизвестно, чей это остров, наш или гран-кальмарский, а значит, неизвестно, кому платить налоги.

Яхта между тем уже миновала пролив и вышла в открытый океан. Остров удаляться не спешил, яхта обходила его, чтобы взять курс на Гран-Кальмаро. Я

зашел в рубку, где попивали кофе Синди и Джерри.

— Как вы смотрите на то, чтобы мы с Марселой ненадолго взяли ваш вертолет? Мы чуточку проветримся и вернемся, — спросил я.

— А вы умеете пилотировать вертолет? — удивилась Синди.

— Мы ведь улетели с Хайди на вертолете, — напомнил я. — Правда, у нас кончилось горючее, и мы сели на воду.

— То есть плюхнулись в воду и утопили машину? — уточнила беляночка. — Хорошую рекламу вы себе сделали как летчику! Теперь я припоминаю, что мы с Мэри той ночью слышали какой-то «бултых», но не стали выяснять, что произошло.

— Тем не менее я бы все же попробовал. Если я угроблю весь вертолет, то можете вычесть его цену из стоимости золота, снятого с «Санта-Фернанды».

— Тем не менее я бы очень не хотела отправлять вас с Марселой… — вздохнула Синди, но Джерри посмотрел очень ревниво, и она тут же продолжила в совсем ином духе:

— Впрочем, летите. Если вы угробитесь вдвоем, то наша с Мэри доля вырастет вдвое.

— Фи! — сказал богобоязненный Джерри. — Как не стыдно говорить такие вещи!

Так или иначе, но Синди нажатием кнопки подняла вертолет на палубу из кормового гаража-ангара, куда Мэри убрала его на время урагана. Более того, она даже помогла нам надеть летные комбинезоны, снабженные огромным количеством карманов. В карманах лежали аварийный паек, фонарик, ракетница, «токи-уоки», леска и крючки для ловли рыбы — словом, все, с чем можно было падать в океан за тысячу миль от суши.

В своих оранжевых костюмах мы выглядели как пришельцы из космоса, тем более, что эти скафандры еще и светились от люминофорной краски. Одно меня утешало — эти костюмы почти наглухо изолировали от комаров, да и крепкие сапоги позволяли рассчитывать на то, что никакие жарараки их не прокусят.

В общем, мы благополучно поднялись в черное небо и полетели обратно на остров. У этой легонькой стрекозы имелось вполне приличное оборудование для ночных полетов. На бортовом локаторе четко высвечивался остров, и я без труда смог выйти к его наивысшей точке.

— Да тут голая скала! — сказала Марсела, когда я прошел в двадцати футах над этой самой верхушкой.

— Ну и слава Богу, — проворчал я, поскольку в лес садиться не собирался.

— А вот там есть площадочка, — заметила Марсела, полагая, что мне все подвластно. Да, площадочка была — примерно двадцать на двадцать ярдов. Странно, но почему-то я тоже не стал упираться, завис над этим пятачком, по всем сторонам которого были стофутовые обрывы, а затем посадил на него вертолет.

— Ну вот, — сказал я, — теперь вылезай и ищи клад Эванса — это и есть та самая наивысшая точка острова… Синди, дай нам наши координаты!

Последнюю фразу я бросил в микрофон.

— 15ё 25' 07» северной широты, — доложила Синди.

— Долготу можешь не давать, — прервал я ее.

— Что ты там спрашивал? — спросила Марсела.

— Сущую ерунду, — поиздевался я, — не хочется ли ей солененького? По-моему, на этой площадке просто негде спрятать даже один дайм.

— Кроме вон той ямки, — возразила настырная креолка.

Действительно, всего в трех шагах от правой дверцы вертолета, которую Марсела уже успела открыть, ее фонарик высветил заметное углубление. Моя непоседа выпрыгнула из вертолета и подошла к ямке. Я тоже вылез и последовал за ней…

— Да-а, — протянул я удивленно, — вот это ямка! Это был настоящий колодец

— глубину было определить трудно, потому что свет фонаря пробивал тьму всего футов на пятьдесят.

— Да, — вздохнул я, — тут нужна хорошая веревка…

— Я видела в кабине моток капронового троса и веревочный трап! — радостно сообщила Марсела, и я понял, что лезть в эту преисподнюю мне все-таки придется. Действительно, трап на вертолете был, как и капроновый трос. Для трапа у правой дверцы вертолета имелся прочный крюк, на который накидывалась верхняя петля со стальным протектором. Защелкнув петлю трапа карабином крюка, я сбросил свободный конец трапа в колодец, обмотался тросом и стал спускаться вниз, укрепив фонарик на специальной защелке вертолетного шлема.

— Марсела, — сказал я, уже забравшись в колодец по горло, — постарайся без меня ничего не трогать и не орать в колодец, а разговаривать со мной по «токи-уоки». Это очень просто. Если ты не будешь нажимать вот эту кнопку, то будешь слышать то, что я тебе говорю, а если нажмешь, то я услышу то, что ты скажешь.

Она кивнула, а я полез дальше. Стенки колодца были неровные, но хранили следы ударов киркой. Похоже, что здесь действительно поработал какой-то осел, которому не терпелось запрятать свои сокровища так глубоко, чтобы их никто не смог достать. Единственно, что занимало мою голову, так это то, почему десятки самолетов и вертолетов, пролетавших над Сан-Фернандо, не замечали этой дыры с воздуха, и почему никто из вертолетчиков не догадался приземлиться и посмотреть, что внутри этой дыры. Тогда бы мне не пришлось лезть в колодец, поскольку он давно бы стал туристической достопримечательностью под названием «Пещера Эванса». По колодцу пустили бы скоростной лифт или пробили снизу горизонтальный туннель, после чего каждый желающий мог бы в сопровождении толкового гида за какие-нибудь пять долларов побывать в пещере и убедиться, что никаких сокровищ в пещере давно нет. Конечно, там поместили бы бочку с порохом, пиратское знамя, пару ржавых сабель и пластиковый скелет с аккуратно просверленной в черепе дыркой. Впрочем, это могло случиться только в том случае, если бы к этому времени правительства Хайди и Гран-Кальмаро смогли разобраться, кому принадлежит этот каменный крендель.

Стофутовый трап кончился, а колодец кончаться не собирался.

— Марсела! — позвал я в «токи-уоки», — ты меня слышишь?

Радио хрюкнуло и ответило:

— Ага!

— Я сейчас полезу дальше, трап кончился. Через каждые пять минут мигай фонариком.

Привязав трос к нижней петле трапа самым прочным из морских узлов, которые сохраняла моя память, я обнял трос ногами и стал не спеша скользить по нему вниз. Для страховки я обвязал нижний конец троса вокруг пояса. В крайнем случае, я мог повиснуть в этой петле, словно елочная игрушка, и, уперевшись ногами в стены, смог бы подняться до трапа.

Однако Бог миловал, и наконец я оказался на твердой почве. Обшарил стены. Сверху мигнул слабенький свет — Марсела была пунктуальна. Радио сказало:

— Ты скоро там? Мне страшно тут одной!

— Я только-только добрался до дна.

— Ну и как, там много золота?

— По-моему, его тут нет, никогда и не было, — ответил я, освещая фонариком нижнюю часть колодца. Дно его было засыпано гравием, но в самом низу, в боку колодца виднелся полукруглый, очень узкий лаз из тех, что спелеологи называют «шкуродерами». Я присел на корточки и заглянул в лаз, посветив вперед фонариком. Ничего хорошего этот лаз не обещал. Впереди он заметно сужался, к тому же сверху нависали очень острые и, как мне казалось, не слишком надежные камни. Если бы одному из них вздумалось опуститься мне на голову, я даже не успел бы ощутить, как мой череп вместе со шлемом и фонарем превращается в плоскую лепешку. Но это был бы еще лучший исход. Хуже получилось бы, если б камень прилег мне на спину, переломав позвоночник и ребра, но дав возможность сердцу еще немного потрепыхаться, а нервам — донести до мозга всю боль и весь ужас моего положения… Нет, лезть в эту дыру я не хотел.

Гравийное дно колодца было сырое, судя по всему, во время урагана сюда хлестал ливень. Но вряд ли здесь, на глубине в полтораста футов, вода так быстро успела высохнуть. Лило почти сутки, тут, пожалуй, должно было набраться несколько тонн дождевой воды. И куда же она делась? Я поскреб гравий и обнаружил, что на дне его совсем немного — слой дюймов пять, не больше, а дальше — монолитная коренная порода. Нет, вода ушла отсюда именно в боковую дыру… А раз так, то очень может быть, что откуда-то она вытекает на поверхность… Или, скажем, в океан…

Не знаю, то ли осознание того, что из дыры можно выйти наверх, то ли еще что-то укрепило мой дух, но я все-таки полез в дыру. Фонарь пришлось снять со шлема и держать в руке. Как выяснилось, ход был не прямой, а извилистый, и именно поэтому поначалу казался сужающимся. На самом деле, он почти на всем протяжении был примерно одного диаметра. Кое-где на стене можно было заметить следы ударов каким-то стальным орудием — то ли ломиком, то ли каким-то шахтерским орудием вроде тех, какими пользовались углекопы в начале века. Но мне уже было ясно, что и колодец, и подземный ход были пробиты водой, а люди только расширили их для своих надобностей.

Лаз, постепенно расширяясь, уводил меня все дальше от колодца. Все больше чувствовался уклон, я полз вниз головой по сырой, мелкообкатанной гальке. Впрочем, чем круче становился уклон, тем меньше было неровностей и отдельных камешков, а пол лаза ощущался все более гладким и скользким. Вполне могло оказаться, что где-нибудь уклон станет слишком крутым, я начну скользить по нему и долбанусь головой о что-нибудь достаточно крепкое. Однако вскоре я смог сесть — до того расширился ход, а впереди, как я убедился, посветив фонариком, можно было идти пригнувшись. Так я и сделал. Пройдя ярдов двадцать, я смог распрямиться. По полу журчал ручеек — вода сочилась из многочисленных трещин, и здесь вполне мог произойти обвал, чего мне, конечно, очень не хотелось. Здесь было нечто вроде естественного коллектора, многочисленные ручейки отовсюду сливались в один. Ручеек нес с собой песок и мелкие камешки, но лежали здесь и вполне объемистые булыжники. Наверно, когда сюда низвергался ливень, то по этой на первый взгляд безобидной трубе вряд ли можно было идти так спокойно. Скорее всего на конечный пункт, попади я в этот поток, прибыло бы бездыханное месиво, размолотое камнями и водой.

Но сейчас все было тихо. Ручей стремился все глубже под землю, но течение его пока ничем не угрожало. Уклон достиг градусов тридцати, и я шел теперь, цепляясь за стены, а фонарь опять прикрепил к шлему.

Еще несколько поворотов, и я ощутил, что постепенно начинаю съезжать вниз по крутизне. Песок и галька сыпались из-под сапог, а плескучая вода ручья била по моим ногам с довольно заметной силой. Мне бы очень не хотелось, чтобы в конечном итоге этот спуск перешел в такой же колодец, как тот, по которому я сюда добирался. Веревки и вертолетного трапа у меня тут не имелось… А уклон уже дошел до сорока пяти градусов, я уже не шел, а потихоньку слезал с горки, ручей же поливал меня брызгами со всех сторон. Хорошо, что комбинезон, рассчитанный на океанское купание, был непромокаемый и имел капюшон-подшлемник. В нем я чувствовал себя почти так же, как в гидрокостюме.

Лезть дальше, конечно, было небезопасно. Во-первых, следовало подумать, как вылезать обратно. Во-вторых, где-то впереди журчание ручейка переходило в гул водопада, и можно было полететь вместе с этим водопадом в такие тартарары, что меня и за тысячу лет не разыщут. Бывают ведь пещеры глубиной чуть не в полторы — две мили! Черт ее знает, может, эта еще глубже! В конце концов, неужели Эванс был таким идиотом, что спрятал свои сокровища, каковы бы они ни были, в такой преисподней? И как они затаскивали сюда свои бочки или сундуки с золотом?

Но тут я заметил в пятне света от моего фонаря вбитый в трещину крюк. Нет, это был не современный никелированный крюк-карабин, какими пользуются альпинисты и спелеологи. Это был старинный, грубо кованный, ржавый, вероятно, уже очень хрупкий крюк, который вбили лет триста назад. Веревка, конечно, сгнила еще в позапрошлом столетии, но крюк уцелел. Другие уже давно проржавели и рассыпались в труху, а от этого кое-что осталось. Значит, когда-то у Эванса была проложена здесь более или менее оборудованная дорога, и его матросы таскали сундуки и ящики, держась за протянутые вдоль стен леера, а может, опускали их на веревках, используя крюки как блоки — кто их знает! Так или иначе, у меня опять появился стимул идти дальше, хотя умный человек, разумеется, прежде всего сообразил бы, что если пиратам были нужны веревки, то и мне они рано или поздно понадобятся.

А шум водопада приближался. Очень скоро я увидел его: ярдах в пятнадцати приплясывавшие вдоль каменной трубы струи ручейка сливались с тугим, мощным водяным снопом, бившим откуда-то сверху, и с гулким грохотом вместе уносились вниз. Водяная пыль засверкала радугой в лучах фонарика, казалось, что стена воды перерубила ход наглухо.

Совсем веселые размышления пришли мне на ум, когда я, высветив на стене какие-то странные выбоины, обнаружил, что это надпись, порядочно вымытая и стертая, но тем не менее еще читабельная: «Дальше — смерть!» Даже если бы Эванс не вырубил на стене барельеф в виде черепа и костей — я не художник, но вырубил бы лучше! — то и в этом случае я бы ему поверил. Только круглый идиот мог бы сунуться под многотонный удар струи водопада, которая к тому же, поглотив ручей, устремлялась куда-то совершенно отвесно, обдавая потоком ледяного воздуха и сырости. Туда, в эту пропасть, мне не хотелось совершенно.

Надо было идти обратно — пират, вероятно, был большим шутником или особо изощренным садистом, раз придумал, как через многие годы поиздеваться над соискателями своего наследства. Я нашел место, где можно было присесть, не боясь соскользнуть под водопад, достал из кармана полиэтиленовую упаковку с уже знакомыми мне питательными кубиками и хорошим симпатичным шоколадно-арахисовым батончиком и малость подкрепился. Назад надо было лезть в гору, и это должно было потребовать гораздо больше сил. С удовольствием смакуя сладости, я еще раз обвел взглядом перегородившую мне дорогу водяную стену, пол пещеры. Что-то черное, которое я принял было за камень, попав под луч света, стремительно рванулось к водопаду. Это была здоровенная крыса! Но вот что удивительно: крыса не просто сдуру прыгнула в поток, а аккуратненько пробежав по краю пропасти, скакнула на совсем незаметный уступ слева от водопада и исчезла где-то за водяной стеной!

Конечно, Богу следовало наказать меня за нахальство. По идее, я должен был слететь в пропасть и найти там свой бесславный конец. Не знаю, с чего бы Господь так расщедрился, но милосердие его на сей раз не знало границ.

Прижавшись спиной к осклизлой стене пещеры, я подошел к краю пропасти и сделал шаг влево. Если бы я посмотрел, куда ставлю ногу, то есть чуть-чуть нагнул голову, то край водяной стены задел бы меня и сшиб в пропасть. Но не посмотрев, куда я ставлю ногу, я тоже был не гарантирован от падения. Тем не менее мой каблук все-таки нащупал уступ, и я смог даже перетащить на этот уступ вторую ногу, а затем — это было уже совсем безумие! — боком вперед прыгнул туда, где исчезла крыса…

Как может догадаться читатель, я не полетел в преисподнюю в прямом и переносном смысле. Напротив, я твердо встал на две ноги и лишь после этого рискнул открыть глаза. Справа от меня водяная стена низвергалась из узкой — не более фута шириной — трещины в колодец шириной фута полтора. Глубина его теперь меня не интересовала.

Пространство за трещиной, как мне показалось, было совсем небольшое и заканчивалось вроде бы тупиком. Но там, на стене этого тупика, имелась весьма примечательная надпись, сделанная тем же горняцким орудием, что и грозное предупреждение на той стороне водопада: «А ты малый не дурак!» И, кроме того, там была изображена остроконечная стрела, указывающая вправо. Там, куда указывала стрела, за выступом скалы находился вырубленный в камне прямоугольный ход со ступеньками, уводящими вниз. Фонарик мой заметно сдал, светил тускло, и я вскрыл запасную упаковку с батарейками.

Лестница оказалась винтовой и очень крутой — прямо как в башне рыцарского замка. Но все-таки идти по ней было много приятнее, чем ползти по сырому лазу. Шаги здесь звучали особенно гулко и зловеще. Почему-то я по-прежнему мало думал о том, как и сколько времени буду выбираться отсюда, а также и о том, как сейчас чувствует себя Марсела, сидя над дырой и пытаясь услышать что-нибудь по рации, которая, разумеется, передать что-нибудь с такой глубины была бессильна.

Лестница закончилась, и тут меня ожидал самый неприятный сюрприз. Я осветил фонарем прочную герметическую стальную дверь. Таких во времена Эванса явно еще не умели делать.

Завершение прогулки

Такие двери, как та, что преградила мне дорогу, обычно устраивают в противоатомных бомбоубежищах. Конечно, трудно поверить, что Эванс был настолько прозорлив, что предвидел открытия Эйнштейна и Ферми. Скорее всего он был полным болваном даже в ньютоновской механике, а о том, что вещества состоят из атомов, просто не догадывался. Во времена Эванса двери делали из прочного дуба и обивали стальным листом, приделывали к ним замысловато-узорчатые петли и врезали в них какой-нибудь хитроумный замок с секретом, рассчитанным на ребенка из современного детского сада. А эту дверь соорудили никак не раньше, чем в 30-х годах, естественно, уже XX века, когда все полагали, что вот-вот начнется химическая война, но она так и не началась.

Дверь была выкрашена в темный цвет, краской, применяемой для предохранения канализационных труб от коррозии, и, судя по всему, сделана из прочной броневой стали. Чуть позже я углядел, что массивная дверная коробка из толстенных стальных полос прочно вделана в скалу с помощью мощной, в два пальца толщиной, стальной арматуры и забетонирована. В одном месте бетон, правда, треснул, и крысы, одна из которых привела меня сюда, сделали себе проход. К сожалению, на этот раз воспользоваться услугами крыс я не мог. В их нору я пока не проходил.

Но самое противное, дверь была абсолютно глухая — ни скважины, ни замка, ни штурвальчика, а я, как назло, не запасся ни динамитом, ни пластиковой взрывчаткой. Впрочем, боюсь, что, взорви я эту дверь — и тайна ее осталась бы навеки не раскрытой, ибо тогда могло рухнуть немало камней. А малым зарядом взрывать эту дверь было бесполезно. Так что стоит порадоваться, что взрывчатки у меня просто не было.

Теперь у меня было азартное, но довольно неприятное чувство. Я очень хотел попасть за дверь, но при этом хорошо понимал, что вряд ли найду за ней золото Эванса. Дверь, непроницаемая и загадочная, стояла на моем пути, но кто знал, не отделяла ли она меня от смерти? Черт его знает, что могло быть там: ядерный фугас, заложенный на случай вторжения русских или кубинцев, или убежище, подготовленное Лопесом на случай ядерной войны, а может быть, тайный склад наркотиков, привезенных сюда из Колумбии? Во всех этих случаях мое проникновение за дверь ничего хорошего не сулило. И охранники Лопеса, и боевики наркомафии очень не любят, когда посторонние залезают за охраняемые ими стальные двери. Мне вовсе не улыбалось и попасть под лазерный душ вроде того, что демонстрировал нам дон Паскуаль Лопес на асиенде «Лопес-23». Даже если здесь был установлен ядерный фугас — а тут уж без моих компатриотов никоим образом дело не обошлось бы! — то меня смогли бы пристрелить раньше, чем я успел сказать первое слово. Кроме того, мои скромные соотечественники, очень любящие облегчать себе труд, вполне могли установить какую-нибудь автоматизированную систему защиты, которая, скажем, всаживает в неосторожного посетителя пулеметную очередь или сжигает его из огнемета.

Всякий благоразумный человек на моем месте вздохнул, плюнул бы на эту дверь, а затем спокойно отправился обратно, утешая себя мыслью, что сумел проделать весьма опасный путь и остаться живым. Однако я, хотя и не считаю, что у меня неразвитое чувство самосохранения, иногда впадаю в охотничий азарт, который начисто избавляет меня от вполне закономерных разумных мыслей и придает черты разъяренного матадором быка, который с идиотическим упрямством бодает красную тряпку вместо того, чтобы просто поднять на рога самого матадора. К тому же я стал вспоминать, каким путем я добирался до этой двери, как лез в колодец, как полз по лазу-«шкуродеру», как шел по ручью к водопаду и перебирался через трещину следом за крысой… И все это зря, только ради того, чтобы упереться лбом в черную дверь, плюнуть на нее и вернуться обратно?!

Сами понимаете, каким я был тогда идиотом! Тем не менее в те времена я был далек от полного понимания собственной глупости, а потому присел на ступеньку лестницы и сжевал еще несколько тонизирующих кубиков с шоколадным батончиком. Подкрепляясь, я разглядывал при свете фонарика дверь, крысиную дыру и стены и при этом еще старался рассуждать логически. Первое, что я установил для себя, это то, что дверь обязательно должна была открываться отсюда, с лестницы. Несомненно, что джентльмены, обнаружившие ход, проделанный Эвансом, и решившие приспособить это помещение для своих дел, нуждались в том, чтобы эта дверь иногда открывалась, иначе они бы просто взорвали лестницу, завалили ее камнем, а выход — замуровали. Из этого же следовало, что помещение, расположенное за дверью, неизбежно должно иметь второй вход. При этом в моей логике было немало уязвимого. Например, если в помещении за дверью был действительно еще один выход, а точнее — вход, то эта дверь могла открываться только изнутри, служа лишь запасным выходом на всякий экстренный случай. Но была и еще одна вещь, которая все же убеждала меня, что этой дверью пользовались и как входом. Я представил себе, что вышел из этой двери и отправился в обратный путь к колодцу: перепрыгнул через трещину, поднялся вверх по ручью, прополз по лазу до колодца… А как дальше? Если там, наверху, нет Марселы, караулящей трап и веревку, попытка подняться по колодцу дело почти безнадежное. Почти никаких надежных уступов и выбоин… Значит, скорее всего люди, установившие железную дверь, прилетали, как и мы, на вертолете — или, может быть, на дирижабле, если дело было в 30-х годах — а потом по веревочке спускались в шахту, приходили сюда и… Наверно, нажимали какую-нибудь кнопку. И где же могла быть такая кнопка? Да где угодно, конечно: на любой стене, на полу, на потолке или под ступеньками лестницы.

До потолка я не достал бы и решил, что и гипотетические хозяева не стали бы размещать там кнопку, ибо им пришлось бы все время таскать за собой лестницу. Вряд ли среди них мог оказаться субъект с телескопическими ногами или хотя бы имеющий рост выше десяти футов. На стенах, по моему разумению, кнопка была бы слишком заметна, если бы даже ее замаскировали под каким-нибудь камнем. Самое надежное было поискать кнопку под ступеньками лестницы.

Почему-то мне взбрело в голову, что кнопка должна быть именно под самой последней ступенькой, хотя ее могли пристроить и под любой другой. Но, как водится, дуракам везет: едва я поднял зад со ступеньки, на которой сидел, как обнаружил, что она не составляет с остальными монолита. В кармане комбинезона нашлась прочная закаленная отвертка, рассчитанная на большие болты, я просунул ее в тонкую щель между ступенькой и полом, а затем сумел осторожно сдвинуть ступеньку в сторону.

Все было просто до идиотизма — кнопка действительно была там. Правда, их было две: красная и черная, здоровенные, диаметром почти в металлический доллар. Вместе с эбонитовым основанием они находились в небольшом углублении, вырубленном в камне, и от них уходили толстые кабели в многослойной изоляции.

Как выражаются яйцеголовые ученые, «передо мной встала дилемма», какую кнопку нажать и стоит ли это делать вообще? Конечно, одна из кнопок могла открыть дверь, но при этом, как уже знает читатель, могли быть самые разные последствия. С другой стороны, одна из этих кнопок могла включить какой-нибудь механизм подрыва и обрушить на меня несколько тысяч тонн скальной породы. Мне лично хватило бы и двадцати фунтов, чтобы навсегда отучиться от нехорошей привычки лазать по подземельям, но специалисты, изготовившие подрывное устройство, могли оказаться весьма щедрыми людьми.

Только после десятиминутных раздумий я решил, что вторая кнопка, вероятнее всего, нужна для того, чтобы закрывать за собой дверь. Красная кнопка выглядела слишком зловещей, чтобы я решился нажать ее первой. Когда я нажал черную, не произошло ровным счетом ничего, и тогда меня посетила очередная здравая мысль: а может быть, кнопки давно отключены от источника питания? Если бы вторая кнопка тоже не дала ничего, я со спокойным сердцем вернулся бы к Марселе. Но увы…

Едва мой палец надавил на красную кнопку, как послышалось легкое гудение, урчание, и дверь, сдвинувшись с места, поползла вправо, погружаясь в широкий паз, прорубленный в стене. Толщина у этой двери была дюймов десять. Едва дверь полностью ушла в стену, как в проеме двери вспыхнул свет. Лампочка, горевшая под матовым стеклянным колпаком, тускловато, но все же освещала коридор длиной в три метра, в конце которого маячила еще одна дверь.

Конечно, я полез и туда, хотя еще не успел забыть о том, как совсем недавно, удирая с асиенды «Лопес-23» вместе с Марселой, угодил в точно такую же ловушку между двумя дверьми. Правда, перед тем как войти в коридор, я аккуратно заложил ступеньку на прежнее место, хотя, вероятно, из чувства самосохранения следовало уложить ступеньку, то есть каменный брусок длиной в два фута и весом в двести фунтов в паз двери. Думаю, что если бы дверь вздумала закрыться, ступенька дала бы мне возможность спокойно выйти назад, заклинив дверь. Но я об этом, конечно, не позаботился.

Как и следовало ожидать, едва я переступил порог, то пересек линию фотоэлемента, моментально заставившего дверь закрыть мне путь назад. Мое счастье, что фотоэлементное реле не было подключено к пулемету, ибо, как мне в свое время объясняли, встречаются и такие сюрпризы. Еще раз поздравляю себя с тем, что родился дураком, хотя у покойного мистера Эванса, если помните, было на этот счет другое мнение.

Под ногами у меня был пол из крупных плиток гранита, грубо отшлифованного, но плотно пригнанного, а на потолке, побеленном некогда и весьма пострадавшем от сырости, виднелись желтые пятна, с которых понемногу капала вода. Это навело меня на вполне приятную мысль о том, что хозяев я скорее всего дома не застану. Тем не менее надо было подумать, как открыть следующую дверь. Толщина первой двери была подозрительно похожа на ту, что имеют двери противорадиационной защиты на атомных объектах. Вторая дверь, точь-в-точь похожая на первую, вызывала те же ассоциации. Не могу сказать, что мне доставило бы особое удовольствие попасть куда-нибудь поближе к активной зоне работающего реактора или хотя бы в хранилище радиоактивных отходов. Я всегда предпочитал смерть от инфаркта миокарда смерти от лучевой болезни.

Кнопки здесь искать не пришлось — они были присобачены справа от двери на точно такой же эбонитовой панели, укрытой под жестяной крышкой. Я сразу нажал красную, и дверь точно так же, как и первая, поползла в сторону. Однако, если первая дверь ползла молча, то движение этой сопровождалось пронзительным непрерывным звоном. Кого-то явно предупреждали о моем приходе, а у меня даже пистолета с собой не было.

Следующий коридор оказался длинным, и двери располагались не впереди, а по бокам. Это были самые обычные деревянные двери, симметрично расположенные через каждые пятнадцать футов. Сначала, едва я вошел, на потолке загорелась лампа, и я увидел на первых двух дверях аккуратные таблички с надписями на каком-то европейском языке, для меня непонятном. Слова были очень длинные и, как мне показалось, совершенно непроизносимые, из чего я мог сделать вывод, что этот язык — немецкий.

Двери были заперты на ключ и заклеены бумажками с лиловыми печатями. То, что на печатях были изображены орлы со свастикой в когтях, меня очень утешило. Действительно, это принадлежало некогда нацистам, а я как-никак, хоть и неофициальный, но представитель державы Объединенных Наций, то есть победитель, и могу в случае чего обрадовать старых ветеранов тем, что вторая мировая война давно закончилась, и они могут благополучно ехать в любую из двух Германий, если, конечно, не замешаны в военных преступлениях. Перспектива встретить кого-либо из лиц моложе шестидесяти лет была весьма маловероятной. Кроме того, опечатанные кабинеты наводили на мысль, что это учреждение прекратило свою работу задолго до моего посещения, так же, как и слой грязи на полу, протечки на потолке и другие, не свойственные немцам приметы запущенности.

Ключей у меня, конечно, не было — думаю, что нацисты унесли их с собой, но для умелого человека, к тому же вооруженного отверткой, ничего не стоило открыть дверь, сорвав печать уже не существующего государства.

В комнате справа оказалась гардеробная с пустыми вешалками, лишь на одном крючке висела черная пилотка с орлом — такие, как я знал по фильмам, носили немецкие подводники. Она вся отсырела и расползлась бы в ошметки, если бы я вздумал напялить ее на голову. У меня не было времени заниматься ерундой, и я, вернувшись в коридор, взломал левую дверь. Эта комната была вообще пустой, но в ней за маленькой загородкой находилась лестница, по которой я спустился к двери, завинчивающейся на штурвальчик. Штурвальчик повернулся, когда я попробовал крутить его против часовой стрелки, и дверь открылась. Оказалось, это была небольшая котельная, которой пользовались для отопления этого подземного заведения. Как мне показалось, все было в исправности и хорошо законсервировано. Везде лежал толстый слой смазки, нигде не замечалось никаких следов ржавчины, наверно, и все манометры были в порядке. Где-то поблизости, за одной из стен находились емкости для мазута, откуда тянулись к котлу трубопроводы, впрочем, запускать котел я вовсе не собирался.

Когда я перешел от первой пары дверей ко второй, то лампочка, горевшая между первой парой дверей, погасла, но зато зажглась та, что была между второй парой дверей. Теперь я сначала открыл правую дверь. Здесь был, видимо, медицинский пункт. Стоял топчан для процедур, несколько стеклянных шкафчиков с аккуратно разложенными хирургическими инструментами, рукомойник. Из крана побежала ржавая вода, чуялся и запах хлора, но хлорировали эту воду, как видно, очень давно, поэтому пить ее я не решился. Лекарств в шкафчиках не было, наверно, потому, что сроки хранения у них должны были быстро истечь. Зато в одном из шкафов я нашел большую партию перевязочных пакетов, запрессованных в целлофан и скорее всего годных к употреблению.

Из медпункта я, пройдя в одну дверь, вошел в операционную с хирургическим столом и осветительной люстрой, а пройдя в другую, обнаружил рентгеновский кабинет.

На противоположной стороне коридора была лазаретная палата на десять коек. Койки были не застланы, стояли с голыми сетками. Из первой палаты можно было перейти во вторую, из второй — в третью, а из третьей я попал в комнату, где на стеллажах лежали аккуратно упакованные в прорезиненные мешки матрасы, подушки, одеяла и постельное белье.

Меня поразило то, что во всем этом нацистском заведении благополучно работало электричество. Совершенно ясно, что подключиться незаметно к электростанциям на Гран-Кальмаро и Хайди немцы не могли, дизельный движок, если он здесь был когда-нибудь, давно бы сжег топливо, а батареи и аккумуляторы давным-давно сели бы без подзарядки.

Разгадку я нашел в третьей паре комнат. Одна из них была занята пультом управления дизелями, которые находились этажом ниже, на одном уровне с котельной. Дизелей было три, и все они были не менее тщательно законсервированы, чем паровой котел. Здесь же был склад аккумуляторов разной мощности, от маленьких, типа мотоциклетных, до огромных, которыми можно было питать электромоторы подводной лодки. Все они, на мой непросвещенный взгляд, были в полной исправности — только заливай электролит, и можешь пользоваться. Но, конечно, не эта часть электрохозяйства давала ток в дежурную сеть подземелья. В правой комнате я обнаружил действующую гидроэлектростанцию. Наверху был пульт, контрольные лампы которого уже перегорели, но амперметры и вольтметры работали исправно, а под полом обнаружились два вращающихся гидрогенератора с трансформаторами. Я подивился тому, что они до сих пор не истерли свои подшипники, не расцентровались и не проржавели. Через люк я смог проникнуть туда, где можно было с безопасного расстояния поглядеть на то, как бешеные струи воды вращают роторы генераторов. Я сразу понял, что эта вода идет на лопасти генераторов из того самого водопада, через который я перепрыгивал, когда шел сюда.

В четвертой паре комнат я нашел склад оружия. Справа были сложены в ящиках отлично смазанные пистолеты, автоматы, снайперские винтовки, пулеметы, несколько минометов калибра 81 миллиметр и четыре разобранные на части 37-миллиметровые противотанковые пушки. Слева оказались многочисленные ящики с патронами, минами и снарядами, а также неуклюжими гранатами на длиннющих рукоятках. Отдельно лежали ничуть не поржавевшие штурмовые кинжалы из прочной стали, несколько морских и эсэсовских кортиков, пистолетные обоймы и магазины для автоматов, патронташи, противогазы в ребристых алюминиевых барабанах с масками, пересыпанными тальком, противоипритные накидки, стальные каски, бинокли, полевые телефоны, ремни, фляги, саперные лопатки, ракетницы. По самой скромной прикидке, всего этого хватило бы на целый батальон…

Никак не могу сказать, что все это оружие повергло меня в восторг. Несмотря на род своих занятий, я ни тогда, ни сейчас не питал и не питаю болезненной страсти к оружию, свойственной некоторым мужчинам. Тем не менее, находясь в месте незнакомом, пусть даже и необитаемом, я не чувствовал себя спокойно с ракетницами-карандашами одноразового действия и отверткой в кармане. Поэтому, выдернув из связки ремень с пряжкой, на которой было отштамповано «Готт мит унс», я нацепил на него два подсумка для магазинов и две больших кобуры для парабеллумов, после чего опоясался этим ремнем. Потом пошел в оружейный склад и протер от смазки вороненый «шмайсер». По внешнему виду эта штуковина напоминала мне пистолет-пулемет «M3AI», только без раструба на конце ствола и без выдвижного приклада. Довольно быстро я сообразил, как его разбирать и собирать, а затем, наполнив магазин подходящими по калибру патронами, решил опробовать, как стреляет эта немецкая игрушка. Я дал несколько коротких очередей вдоль по коридору, и пули унеслись куда-то в неизвестность. Где-то далеко взвизгнул рикошет, и эхо некоторое время тарахтело и мяукало по здешним пустотам. Меня, конечно, беспокоило, не устали ли пружины магазинов, но, судя по всему, за пригодность оружия к бою тревожиться не стоило.

Снарядив шесть магазинов и распихав их по гнездам подсумков, я прицепил седьмой к автомату. Затем мне захотелось обзавестись ножом, а потом из ящика я добыл два завернутых в промасленную бумагу «парабеллума», разобрал, стер смазку и проверил, как они стреляют. «Парабеллумовские» патроны показались мне весьма полезным приобретением — они подходили к «узи», которых у нас было четыре штуки, но патронов на яхте было мало. Поэтому я уложил три цинковых нераспечатанных коробки с 9-миллиметровыми патронами в немецкий солдатский ранец, зарядил по девять патронов в каждый из двух «парабеллумов» из распечатанной коробки и снарядил еще с десяток обойм, распихав их по карманам комбинезона. После этого осталось еще несколько нераскрытых картонных пачек, и я их тоже затолкал в ранец.

Лишь подвесив ранец за спину, я понял, что всякий идиотизм должен иметь разумные границы, но великая жадность не позволила мне отказаться от своей затеи.

Следующие десять комнат, которые я взламывал немецкой саперной киркой, годившейся для этой цели лучше, чем американская отвертка, не принесли ничего интересного. Это были совершенно пустые помещения, только последнее было доверху забито койками и тумбочками. В каждой комнате, как мне думалось, мог разместиться взвод. Вероятно, в этом помещении должен был расположиться батальон. Честно говоря, я подивился было немцам, которые расположили жилые помещения, лазарет и энергетические установки рядом со складом боеприпасов, но тут же догадался, что склад здесь устроили временно. Догадался я об этом после того, как обнаружил перекресток. Здесь побеленный и оштукатуренный коридор с выложенным плитами полом пересекался с еще не отделанным. Его успели только вырубить в скале, с одной стороны совсем не далеко — ярда на три вглубь, а с другой — ярдов на пятьдесят. Это были два пустых отростка, заканчивавшихся тупиками. Очень возможно, что где-нибудь подальше, в глубине этих боковых туннелей, солдаты Гитлера собирались хранить свою амуницию. Здесь тоже намеревались установить стальные двери, уже начали вырубать места для их арматуры.

Итак, вправо и влево от перекрестка были тупики, а прямо очередная стальная дверь. Открывалась она так же, как и все прочие — нажатием на красную кнопку. Едва дверь стала открываться, как за моей спиной погасла последняя лампочка, но зато загорелась та, что освещала путь впереди.

Когда дверь отодвинулась, я очутился в просторном подземном зале, точнее, на берегу небольшого, но очень глубокого подземного озера, а еще точнее, на причале подземного порта.

Тусклые дежурные лампочки освещали лишь небольшую часть этой тайной гавани, куда некогда прятались нацистские субмарины.

Луч моего фонаря пробежал по стенам слева направо. Такие мрачные места мне доводилось видеть только в фильмах ужасов или очень крутых боевиках.

Скорее всего этот грот был естественным, но наци немало поработали над его благоустройством. Площадью он был примерно двести на двести ярдов. Бетонные пирсы окаймляли подземную гавань с четырех сторон, по квадрату. На каждом из них виднелись какие-то разметочные линии и цифры в желтых квадратах и красных кругах. В желтых квадратах были цифры от единицы до четырех, в красных кругах — от единицы до восьми. Я прикинул, что это номера стоянок. Если это было так, то к каждому пирсу могли встать одновременно по одной большой субмарине или по две малых. Лагом к ним можно было поставить еще столько же, но вряд ли тут когда-нибудь скапливалось так много лодок. Потолок был укреплен мощными железобетонными тюбингами в виде сводчатого купола, и на нем имелось множество мощных осветительных приборов, которые сейчас, конечно, не работали.

Дверь, из которой я вышел, была далеко не единственным порталом, выходившим на причал гавани. Рядом с ней была сделана стальная будка из противопульной брони с прорезями для стрельбы из автомата — укрытие для часового. А значительно дальше влево была расположена еще одна такая же дверь с будочкой. Судя по всему, на этой стороне гавани немцы не успели закончить какие-то работы. Здесь стояло несколько передвижных компрессоров, лежали отбойные молотки, перфораторы, штабеля бетонных блоков, тюбингов и плит, какие-то мешки с давно закаменевшим цементом, бочки и банки с краской. Вдоль пирсов были проложены узкоколейки с утопленными в бетон рельсами, которые служили, очевидно, для подвоза грузов и боеприпасов. На противоположной от меня стороне гавани виднелся большой — раз в пять больше, чем дверь, из которой я вышел, портал туннеля.

Именно туда я и пошел, обходя штабеля, подъемные механизмы и прочее барахло, которого здесь было достаточно много. Но интересно: не ощущалось хаоса, следов поспешного бегства. Точнее, было заметно, что наци торопились уйти, не закончив дела, но явно намеревались вернуться спустя какое-то время. Это я почувствовал еще в тех аккуратно запечатанных комнатах, запертых на замки, хотя в них по сути дела, ничего не было. Оружие и боеприпасы, постельные принадлежности, перевязочные пакеты, дизели и паровой котел, дежурная гидрогенераторная установка, исправная электромеханика дверей — все говорило, что это была консервация, а не ликвидация подземной базы. Все было специально подготовлено для длительного хранения, и если что-то испортилось, то лишь потому, что хозяева базы не вернулись в тот срок, который сами себе установили. Они по опыту своего поражения в первой мировой рассчитывали, что ремилитаризация исподволь начнется едва ли не сразу после первых десяти лет, а лет через пятнадцать-двадцать базу можно будет восстановить. К тому же они, вероятно, считали, что в Германии снова будет фюрер и нацисты, и уж никак не думали, что будет две Германии и в обеих нацизм будут считать преступным. Но даже сейчас, десятилетия спустя, база была вполне готова к расконсервации. Конечно, если бы кто-то взялся ее восстанавливать, то потратил бы много средств на модернизацию оборудования, обновление техники, установку электронных систем, но это была бы капля в море по сравнению с тем, что досталось бы в наследство вполне пригодным к употреблению, то есть сами помещения и туннели.

Пока я шел на противоположную сторону гавани, меня занимал еще один вопрос: с какой стороны находится подводный вход в базу? Ведь ясно, что лодки не могли опускаться сюда через дыру, в которую пролез я. Безусловно,

субмарины приходили сюда через подводный канал, всплывали в центре гавани, а затем швартовались к пирсам. Протяженность каждого пирса была примерно в сто ярдов, значит, сюда могли заходить довольно большие дуры… Чтобы такая громила могла более-менее безопасно вползти в свое логово, подводный канал должен был иметь приличные размеры. Как же его до сих пор не обнаружили? Ведь лагуны — и западная, и восточная — совсем не глубоки, в них прозрачная вода и хорошо видно во многих местах дно. Дай Бог, чтоб там было футов пятьдесят в самом глубоком месте. А субмарина, занимавшая причал в девяносто-сто ярдов длины, не могла иметь менее двадцати футов в поперечнике, да еще рубка — минимум десять футов. Даже приходя сюда во время прилива, она все-таки очень рисковала. А днем любой случайный рыбак, заехавший на Сан-Фернандо, мог ее заметить прямо сквозь воду.

Нет, скорее всего лодки приходили сюда прямо из океана. Там редко появляются любители подводной охоты, которые наверняка часто ныряют в лагуне. Уж эти-то искатели приключений нашли бы туннель еще в пятидесятых годах, когда только-только акваланги появились в широкой продаже.

Но тут же я вспомнил, что внешнее побережье острова, за тысячи лет сильно избитого океанскими волнами, буквально утыкано подводными скалами и камнями. Пожалуй, там риск был еще больший, даже если подводный канал был как следует подготовлен. Я устал строить догадки и решил передохнуть, благо у меня еще оставалось чем подкрепиться. Не надо забывать, что спину мне оттягивал ранец с патронами, карманы распирали обоймы и магазины, да и сам «шмайсер» и два «парабеллума» весили немало. Поэтому, свернув налево и пройдя вдоль рельсов узкоколейки до угла этого бассейна, я присел на стянутые стальными обоймами пакеты досок, обернутых и зашитых в прорезиненную ткань. В том, что там доски, я убедился, надрезав упаковку. Мне вовсе не хотелось сидеть, допустим, на ящиках с торпедами, хотя я и предполагал, что здесь их скорее всего не оставят. Штабель из пакетов с досками отделил меня от воды, я оперся ранцем на него и полулежа стал жевать кубики и шоколад. Кругом было тихо, лишь небольшие шорохи и попискиванье слышались из разных углов — где-то орудовали собратья той крысы, которая привела меня сюда.

И вдруг я услышал звук, который крысы издать не могли.