Атом в упряжке

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой цель путешествия Журавлева окончательно проясняется

— Мы виделись в Москве, — сказала шепотом Людмила, и едва заметный розовый оттенок, как отблеск пожара на лице Бориса, появился у нее на щеках, — в Москве, в вашей квартире, у Дмитрия Феоктистовича.

— Да, — ответил, не сводя с нее глаз, Борис, — я очень хорошо это помню.

— Я тоже, — сказала Людмила и нахмурилась, чтобы не улыбнуться.

— Вы помните меня? — сказал Борис и начал старательно крутить свой пояс.

— Ну как же, — весело воскликнула Людмила, — вы мне страшно понравились.

Борис спустил голову…

— Я очень рада, что встретила вас здесь. Тут так интересно. Правда?

— Да, — сказал Борис смущенно.

— А теперь я приехала, — продолжала она живо, но так же тихо, — чтобы здесь остаться.

Борис восторженно посмотрел на нее.

— А вам, — многозначительно проговорила Людмила, — надо немедленно ехать туда, откуда я приехала.

Глаза Бориса вдруг потухли, и он почувствовал себя маленьким и несчастным.

— Вас отвезут к Дмитрию Феоктистовичу. Ну, вот ваш спутник, он уже выспался.

К Людмиле быстро подошел невысокий смуглый человек и неприязненно посмотрел на Бориса.

— Садись, — сказал он и показал Борису, куда сесть.

— Уже?

— Да, — сказала Людмила, и у Бориса екнуло в груди. — Нужно спешить. До свидания…

Но человек крикнул:

— Отойди!

Аэроплан, разбежавшись, так внезапно оторвался от земли и взмыл в воздух, что Борис ничего не успел ответить. Посмотрев вниз, он не узнал в механике, одетом в полотняный костюм, девушку, с которой говорил несколько секунд назад.

Путешествие показалась Борису очень быстрым. Его молчаливый спутник, казалось, был захвачен только одной мыслью — побить рекорд скорости перелета на десять тысяч километров. Они надели кислородные респираторы, наушники и очень теплые куртки, прикрепили в разных местах пружинистые, наполненные гелием шары, спустили стены в гондоле и поднялись на огромную высоту в двадцать километров, где воздух был сильно разрежен. Затем летчик нажал на какой-то рычаг, и стальная птица, враз сложив крылья, стала похожа на летучую мину. Тогда летчик ловко установил на носу и на корме аэроплана два аппарата. Борис услышал взрыв и почувствовал легкий, но отчетливый толчок, потом еще взрыв, еще и еще — аэроплан сломя голову бросился вперед и гигантскими прыжками помчался в небесном просторе. Летчик выключил мотор. Он стал лишним здесь, где сопротивление атмосферы, позволявшее аэроплану держаться в воздухе, было очень слабым. Теперь аэроплан двигался новым способом, который помогал развивать бешеную скорость. Этот способ много лет назад придумал, но не воплотил в жизнь известный русский изобретатель Циолковский. Аэроплан летел, подобно ракете. Выпуская взрывчатые газы, он двигался в противоположную сторону — по закону «действие равно противодействию»: так при выстреле «отдача» отталкивает пушку в сторону, противоположную выстрелу.

Часов десять летели они над водными пустынями Атлантического, а затем Великого океанов, но вечер все не наступал. Хотя и значительно медленнее, чем земной шар, они все же летели в одном с ним направлении, и солнце по-прежнему висело в небе, едва смещаясь, как казалось путешественникам.

Но вот спутник Бориса снова включил мотор. Взрывы поредели, газ из шаров был выпущен, крылья с треском развернулись, и аэроплан спустился. Борис с наслаждением снял маску и посмотрел вниз. На горизонте появилась земля — длинный, зеленый, изрезанный многочисленными заливами и бухтами берег. Это была Новая Зеландия.

Еще час — и самолет спустился между двух высоких холмов на аэродром, расположенный в долине.

— Пойдем, — коротко сказал Борису пилот, и Борис не успел даже размять и растереть затекшие ноги.

Вскоре они пришли в город и очутились у небольшого дома. На простой клеенчатой двери значилось:

ПРАЧЕЧНАЯ

Летчик без стука толкнул дверь, и они вошли в комнату, наполненную белым густым парой. В комнате стояли над корытами два человека. К одному из них и бросился Борис, чуть не споткнувшись от волнения.

— Ну, ну, — успокоил его сказал Журавлев, поднимая ворчливое и вместе с тем лукавое лицо. — Не надо так буйно, мой молокосос, триста тысяч ампер тебе в лысину. Ну, здравствуй.

Он подал Борису руку с таким видом, будто они виделись утром за завтраком.

— Рассказывай.

И, когда Борис разом выпалил все, что, по его мнению, было интересно для Журавлева (сюда не вошло, например, описание игры красок на его физиономии во время разговора с Людмилой), Журавлев задумчиво пощипал усы и протянул:

— Да-а.

Затем он встал, положил в корыто разное тряпье, валявшееся на доске — с тряпок капала густая голубая жидкость — и, открыв шкафчик, извлек оттуда несколько кастрюлек с едой.

— Возьми, — он протянул их Борису, — и пошли.

И Журавлев повел его в соседнюю комнату.

Эта комната напоминала лабораторию, застигнутую неожиданным переездом.

На ограниченном пространстве пола, полочек, столов, стульев и даже помятой постели лежало, стояло и просто валялось очень много довольно однообразных, что правда, предметов: колб, ванночек, реторт. Кроме того, здесь было несколько электрических приборов-измерителей, огромный аккумулятор, а также много застывших, как столярный клей, голубых, непрозрачных обломков какого-то материала.

— Вот, — сказал Журавлев, показывая на тарелки. — Садись и уничтожай то, что приготовила новозеландская природа для твоего проголодавшегося желудка, а я, — и он обвел рукой комнату, — расскажу, как мы здесь заканчиваем дела и дам тебе еще одно, последнее поручение.

— Ммугу, — согласился Борис, уплетая блюдо из какого-то неизвестного ему животного.

Журавлев выглянул в окно, после запер дверь на ключ и убедившись, очевидно, что рядом никого подозрительного нет, быстро поднялся по лесенке до самого верха стены. Повозившись несколько секунд, он открыл потайной ящик и достал четыре аккуратно заклеенных пакетика.

— Это, — тихо сказал он, указывая на пакетики, — это главная цель моего спешного путешествия.

Борис перестал есть и умоляюще посмотрел на Журавлева.

— Не страдай, малыш, — засмеялся тот. — Я тебе сейчас расскажу, в чем дело.

Борис снова положил в рот порядочный кусок неведомого животного и навострил уши.

— Здесь, — сказал Журавлев, кивнув на пакеты, — лучшие изоляторы в мире. Я их похитил с неожиданной помощью Людмилы. Вот за ними я и ехал.

— Всего-навсего? — воскликнул Борис.

— Да, мой малыш, — спокойно ответил Журавлев. — На деньги капиталистов твое «всего-навсего» вместе с этим биноклем можно оценить не в одну сотню миллиардов золотых кругляшков, а на наш советский счет — этому просто нет цены.

Борис посмотрел на пакеты, ничего не понимая.

— Дело в том, — продолжал Журавлев, — что изолятор из этих пакетов способен сохранить те многочисленные потоки энергии, что возникают при расщеплении вещества. В одном грамме вещества, по расчетам некоторых ученых, содержится энергия, которой достаточно для кругосветного рейда океанского парохода. Понимаешь ли ты, дорогой мой крокодилище, что этой изоляции нам на первых порах хватит, чтобы превратить любое количество материи — не граммов, а тонн и сотен тонн — в сказочную, фантастическую энергию.

— А вы сами, — спросил Борис, — разве не могли придумать такую изоляцию?

— Почему же нет? — ответил Журавлев. — Просидел бы пару-другую брюк, поработал еще год и изобрел бы, тем более, что у меня уже есть много усовершенствований в этой области.

— Ну?

— Ну, штука в том, чудила ты эдакий, что здесь, у этих распаршивых капиталистов, тоже есть свои ученые, и довольно неплохие. Придумай они такой бинокль, как мой, и вся техника Штатов сразу же дала бы нашей тысячу очков вперед. Для шансов социалистической революции это стало бы не очень-то приятным сюрпризом.

— А теперь?

— Теперь никак. Теперь мы, обогнав их, не сегодня-завтра увидим на дворце Лиги Наций красный флаг. Получается, что погоня за изолятором, мое решение его похитить, а не придумать или изобрести заново — работа ничуть не менее полезная, чем соревнования в гонках на стадионе Профинтерна.

— Еще бы, — с восторгом буркнул Борис и размашисто отодвинул три пустых кастрюльки.

Журавлев одобрительно посмотрел на него и сказал:

— Ловко. Впрочем, это пригодится. Тебе, прекрасный юноша, надо лететь обратно.

Затем его лицо посерьезнело, и он нагнулся над столом к Борису.

— Тебя повезет тот же летчик. Он — коммунист и выдающийся изобретатель. Фашисты убили его родителей и сестру. Эти два пакета ты отдашь в Риме Людмиле и, не задерживаясь, полетишь с пилотом через Турцию в Москву. Там сразу же, не заходя домой, отправишься в университет, найдешь профессора Шейнмана и передашь ему остальные пакеты. Оружие с собой?

— Да, — сказал Борис, показывая револьвер, который дал ему Франц.

— Возьми еще этот бинокль, — и Журавлев достал из чемодана новенький продолговатый бинокль, — обращаться с ним несложно. Это медное кольцо, вращаясь, спускает пружину и разбивает патрон со сжатым воздухом. Сжатый воздух, вылетая из бинокля, образует порывистый вихрь. В этот момент внутри бинокля от одного полюса к другому проскакивает с бешеной силой электрическая искра, которая попадает в вихрь. Эта искра, эти электроны, сохраняя по пути огромную, до сих пор никем не достигнутую скорость — 0,9999 скорости света, то есть почти 300 000 километров в секунду — летят в то место, куда доходит вихрь, иными словами, метров на 400–500.

— Так мало? — воскликнул Борис.

— Для дальнобойного орудия, — сказал Журавлев, — пожалуй, маловато. Но для электрона — больше любых достигнутых расстояний. И потом, растак твою тетю, это же устройство не для войны, а для получения энергии. А для энергии такого расстояния достаточно, иначе скорость электронов уменьшится. Энергия медленного или даже очень быстрого (но не такого быстрого, как у меня) электрона ничтожна. Но при скорости, почти не отличающейся от скорости света, масса электрона значительно увеличивается, а значит, увеличивается и работа, которую может выполнить этот шустрый мелкий заряд. Он пробивает оболочку атома и расщепляет его ядро…

— Остальное я знаю, — перебил Борис, вспомнив взволнованную речь Бандиеры.

— Прекрасно, — сказал Журавлев. — Значит, ты понимаешь, в каких случаях будет полезней обороняться биноклем, чем револьвером. Помни, что для тебя самого бинокль безопасен, так как в нем, несмотря на колоссальную разницу потенциалов между полюсами, все построено на прочнейших изоляторах, хотя и не таких устойчивых, как эти, — и он показал на пакеты, — но имеющих зато другие нужные свойства… Помни также, что из бинокля можно выстрелить только пять раз. После этого понадобится новая порция патронов со сжатым воздухом.

— Хорошо, — сказал Борис, вставая и надевая кепку, — а что еще передать?.. — И он замялся.

— …Людмиле? — спросил Журавлев. — Ничего, кроме пакетов. Расписание и маршрут в Москву я для нее уже составил.

— А?.. — Борис снова помолчал. — А вы?..

— Мне нужно, — суховато пробормотал Журавлев, — еще кое-что испытать и разузнать. Я хотел бы получить более подробные сведения об изготовлении изоляторов… Ну а теперь, — и Журавлев, поднявшись, неожиданно обнял Бориса, — ступай, дорогой, и будь осторожен. Ведь я посылаю эти пакеты только с двумя людьми, — и, оборвав ответные нежности Бориса, он повторил: — Будь осторожен и все такое прочее, — и открыл перед ним дверь. Мрачный летчик уже восседал снаружи в аэроплане-ракете.

Борис быстро вскочил в машину и, нащупав в кармане пакеты, оглянулся. Но дверь уже закрылась. Журавлева уже не было.

Сидя у себя, Журавлев тихонько напевал под нос неизвестный мотив и с непривычной задумчивостью смотрел в окно. Затем медленно, как бы нехотя, он вынул из чемоданчика, валявшегося под столом, крашеные резиновые подушечки, рыжеватый парик, бутылочку с какой-то жидкостью и начал гримироваться, становясь все больше похожим на доктора Шнейдера. Когда все было готово и морщины, спустившись к губам, выполнили свое предназначение и придали лицу грустную важность, послышался стук в дверь.

Рыхлый розовый человек, сохраняя местоположение морщин, подошел к двери и сердито открыл ее.

— Не утруждайтесь, дорогой ученик, — насмешливым голосом сказал профессор, и десять полицейских, стоявших рядом, направили на Журавлева револьверы, — не причиняйте себе лишних хлопот. Я видел, как вы гримировались. Вы арестованы.