Аун Сан

ГЛАВА ПЕРВАЯ МАУН АУН САН

К началу прошлого века у Бирмы появилась общая с Британской империей граница. В течение тысячелетий до этого к западу от Бирмы, за чинскими холмами, начиналась Индия. Теперь же бирманские пограничники увидели солдат в красных мундирах, солдат его величества короля Великобритании. Разгромив по очереди властителей раздробленной Индии, англичане были готовы к новым боям, к новым завоеваниям.

В эти годы в Бирму зачастили английские посольства, прибавилось миссионеров и «путешественников». Бирманский рис, бирманский тик, бирманская нефть, бирманские драгоценные камни — все это оказалось на расстоянии вытянутой руки. Оставалось только протянуть эту сильную руку.

Началось, как это часто бывало в истории строительства Британской империи, с пограничных конфликтов, со статей в лондонских газетах, с рассказов о дикости и воинственности бирманцев и угрозе, которую те представляют для интересов Великобритании. А кончилось высадкой экспедиционного корпуса в 1824 году недалеко от Рангуна. Разбив несильный бирманский гарнизон Рангуна, захватив высоты, на которых стоит пагода Шведагон, английские и индийские полки, как пробкой, закрыли устье Иравади — главной реки Бирмы, связывавшей бирманскую столицу и крупнейшие города с морем, с внешним миром.

Когда командующий бирманской армией генерал Бандула, пройдя пятьсот километров форсированным маршем, достиг Рангуна, было поздно. Красные мундиры уже настолько укрепились в Рангуне, что их не сбросить неожиданным ударом в море. Предстояла долгая война. В Рангун прибывали из Индии все новые подкрепления, а главное, прибывало то, что в наши дни мы называем военной техникой: пушки, стреляющие разрывными снарядами и бьющие вдесятеро дальше немногочисленных бирманских, тех, что были захвачены у португальцев много лет назад или были отлиты по их образцу в Аве.

Из столицы Бандула получал разносные послания от короля. Король никак не мог понять, почему его главнокомандующий еще не сбросил англичан в море.

Бандула окружил Рангун опорными пунктами, ожидая того времени, когда муссонные бури разорвут связь с Индией и ослабленные болезнями и голодом английские войока не смогут выдержать бирманского наступления.

Вначале план его себя оправдывал. Холера и дизентерия пришли на помощь осаждающим. От болезней умирало больше, чем в ежедневных стычках. Английские офицеры в мемуарах с ужасом вспоминали о месяцах, проведенных в залитом дождями враждебном Рангуне.

Но произошло непредвиденное — случайным снарядом был убит Бандула, а на место этого талантливого, любимого солдатами генерала король прислал своего брата, который военными талантами не отличался. Тот не использовал момента, и в результате с окончанием дождей, получив свежие подкрепления, англичане перешли в наступление, прорвали бирманские заслоны, и перед ними открылся путь на север, к бирманской столице. В этой обстановке бирманский король был вынужден подписать мирный договор, по условиям которого Бирма теряла две южные провинции — Тенассерим и Аракан, теряла области на северо-западе и соглашалась содержать в столице английского резидента.

Следующая, вторая англо-бирманская война 1852 года кончилась еще быстрее первой и привела к тому, что Бирма потеряла все южные провинции и была отрезана от моря, от внешнего мира. Теперь полное покорение страны стало только вопросом времени.

Правда, предпоследний бирманский король Миндон, который любил сравнивать себя с Петром I и даже приказал перевести его жизнеописание на бирманский язык, старался привлечь на помощь Бирме другие европейские страны, и в первую очередь Францию и Россию, но его попытки только поторопили англичан.

Все-таки интересно вспомнить, что русское правительство заявляло в то время о своей поддержке Бирме. Было даже достигнуто соглашение о посылке в Россию молодых бирманских офицеров для обучения и решено было в знак дружественного расположения послать в Бирму русский крейсер. А уж если официальная русская позиция была благожелательной к Бирме, то об отношении к ней российской общественности и говорить не приходится. Откройте любой русский журнал прошлого века, прочтите записки любого русского путешественника, которому случилось побывать в тех краях. Менделеев пишет из Парижа в Петербург — помогите Бирме; Пашино подолгу беседует с королем Миндоном, советуя ему развивать торговлю с Китаем, крепить связи с другими странами, востоковед Минаев пишет о Бирме так, что сердце замирает от его любви к той далекой стране и ненависти к тем, кто ее порабощает.

После смерти Миндона на престол вступил молодой слабовольный Тибо. В Лондоне решили: с Бирмой пора кончать. В военном отношении окончательное завоевание Бирмы не представляло трудной задачи для английских войск. У них была крепкая база в Рангуне, уже тридцать лет как ставшем английским, на Иравади находилась английская флотилия, которая состояла из многих пароходов и канонерок, особенности военных действий в Бирме были достаточно изучены в ходе двух предыдущих войн. Кроме того, англичане знали, что обстановка в Мандалае, бирманской столице, запутана, двор занят интригами, армия слаба, — нужен был последний толчок.

И в 1885 году, поднявшись по реке к Мандалаю, английские войска ворвались в королевский дворец, арестовали короля Тибо и водрузили над дворцом английский флаг — «Юнион Джек».

Однако с падением династии, с падением государства сопротивление не прекратилось. Наоборот, последняя война за независимость началась именно после того, как Мандалай был оккупирован.

У Мин Яун, мьотуджи[1] округа Люлин, сказал жене, чтобы она ехала к своим родителям и взяла с собой обеих дочерей. К городку подходили английские части, Мандалай уже пал, и Ma Тин Шве оставаться с мужем было опасно. Год назад, когда война с англичанами стала неизбежностью. У Мин Яун сказал брату, приехавшему к нему в гости из Мандалая: «Английским слугой я не стану».

Теперь пришло время сдержать свое слово. Вчера прискакал гонец от старого знакомого, губернатора Таунгу. Тот сдался англичанам и уверял, что борьба бесполезна. У Мин Яун не ответил на письмо.

Ma Тин Шве сказала мужу: «Я помню, как увидела тебя, когда ты первый раз приехал к нам в деревню. Ты уже тогда был настоящим воином. Ты сидел на боевом слоне, и твой шлем сверкал ярче солнца. Я не ждала от тебя другого решения. И я согласна с тобой. Об одном прошу: разреши мне отвезти дочерей к старикам и вернуться к тебе. Я могу держать меч, и мой конь самый быстрый в городе».

У Мин Яун не стал спорить с женой. Бирманские женщины свободны, и женский полк в армии генерала Бандулы принимал на себя самые яростные атаки англичан, но не отступал. Бирманская семья строится на взаимном уважении: выходя замуж, жена сохраняет свое имя, имущество и право уйти от мужа, если жизнь с ним будет плоха. Но развод в Бирме редок — чаще всего женятся по любви.

Ma Тин Шве не успела вернуться в Люлин, когда в город вошел английский отряд. Двадцать солдат и офицер. Солдаты окружили дом мьотуджи, и офицер вошел внутрь, вынул револьвер и потребовал, чтобы мьотуджи немедленно сдал оружие. До англичан уже дошли слухи, что мьотуджи Люлина не желает с ними сотрудничать.

— Садитесь, — сказал У Мин Яун. — Своего оружия у меня одна сабля. А если у кого в городе и есть старое ружье, то я сейчас же распоряжусь, чтобы оружие было сдано.

У Мин Яун протянул руку к гонгу.

— Не звони, — поднял револьвер офицер, — здесь должен быть список всех тех, у кого есть оружие. Дай список, а оружие мы соберем сами.

— Хорошо, — ответил У Мин Яун. Он прислушивался. Звуки бирманского городка, ничего не говорившие английскому офицеру, звуки, далеко несущиеся в застоявшемся, жарком вечернем воздухе, успокоили мьотуджи. — Хорошо, — повторил он. — Не хотите ли пройти в канцелярию?

— Сначала отдайте саблю.

У Мин Яун покосился на английского солдата, который заинтересовался серебряным кубком, стоявшим в углу под статуей Будды, медленно протянул руку к стене, к висящей сабле, так же медленно снял ее, обхватил левой рукой серебряные массивные ножны, рванул правой саблю из ножен — офицер тяжело упал на пол. Обернувшийся на свист клинка солдат замешкался на секунду, и тело его коснулось пола почти одновременно с телом офицера.

В проем окна заглянул другой английский солдат. У Мин Яун бросился к задней двери. Пуля ударила в косяк рядом с его головой.

Еще одного солдата У Мин Яун встретил в библиотеке. Тот забрался в дом, желая поживиться чем-нибудь, но забрел в библиотеку и наткнулся здесь на двух поунджи, буддийских монахов, которые переписывали ветхие рукописи на пальмовых листах. Тут солдат услышал выстрел. Он повернулся к двери и увидел невысокого смуглого бирманца с саблей в руках. Солдат вскинул ружье, но один из поунджи бросился ему в ноги и повалил на циновку. Солдат успел выстрелить, и пуля пробила тростниковую крышу.

— Смотри, У Мин Яун, — сказал второй поунджи, подзывая мьотуджи к окну.

На улице шел бой. С ружьями, саблями, мушкетами, бамбуковыми кольями горожане и солдаты У Мин Яуна обрушились со всех сторон на растерявшихся англичан. Сверху, по главной улице трусили к месту боя оба боевых слона мьотуджи.

У Мин Яун перешагнул через труп англичанина и выбежал на крыльцо.

— Мьотуджи Мин Яун жив! — крикнул кто-то в толпе.

— Слава Будде! Разве меня могут убить англичане?

У Мин Яун врезался в самую гущу схватки.

Последнего англичанина убили на самом краю городка, где тот прятался в бамбуковой роще. Потом горожане собрались на совет. Отступать было некуда. Англичане не простят истребления целого отряда. Единственного оставшегося в живых из всего отряда индуса-переводчика отправили назад в Таунгу с письмом, в котором У Мин Яун объявлял войну Англии. Война, говорилось в письме, будет продолжаться до того дня, пока на бирманской земле не останется ни единого захватчика.

У Мин Яун не мог предположить, на сколько лет затянется эта борьба.

Все казалось просто. В ту же ночь к тридцати солдатам мьотуджи прибавилось больше сотни жителей Люлина. И чтобы не дать англичанам опомниться, на следующее утро, разделившись на два отряда, один из которых возглавила вернувшаяся Ma Тин Шве, люди У Мин Дуна напали на гарнизоны англичан в соседних городках Мьинмейне и Кодуто. К вечеру второго дня освобожденный район охзатывал три волости, и армия У Мин Яуна насчитывала более трехсот человек. Еще пятьдесят англичан разделили печальную судьбу отряда в Люлине.

Новости в Бирме путешествуют быстро. И не успели вести о тройном поражении англичан достигнуть Таунгу, как в деревнях и городах средней Бирмы родилась легенда о Шве Ла Яуне — Золотом Яуне, который ведет свою армию, чтобы освободить Бирму, верхом на белом коне, а за ним скачут тысячи всадников, каждый, как и он, недоступный английским пулям. А рядом с ним его смелая жена Ma Тин Шве. Современники уверяют, что еще через месяц армия Золотого Яуна (под этим именем У Мин Яун вошел в историю) достигла десяти тысяч человек. Возможно, они и преувеличивают, но в любом случае тысячи приверженцев мятежного мьотуджи были настолько реальной силой, что все попытки англичан проникнуть в его районы кончались неудачей.

В течение первого года английским войскам два раза удавалось захватить Люлин, но каждый раз Золотой Яун возвращался в свой город. Штаб его армии помещался в горах недалеко от Люлина. Там был построен укрепленный городок, подходы к которому перекрыли засеки и баррикады из камней. И не нашлось ни одного предателя, который бы провел англичан к столице У Мин Яуна. Нa горе Мьинмани, которая стерегла подступы к штабу, солдаты устроили желоба, по которым на головы врагов можно было спускать обломки скал.

Но Золотой Яун, хоть и чувствовал себя в сравнительной безопасности, так и не смог перейти в большое наступление против англичан. Вылазки были — и часто успешные вылазки. То его всадники сожгут полицейский участок, то устроят засаду, на несколько дней захватят власть в одном из соседних городов, но приходили подкрепления, и англичане возвращались туда. А с каждым месяцем, по мере того как подавлялись другие очаги сопротивления в Бирме, англичане подтягивали все новые батальоны к Люлину и все надежнее стягивали кольцо вокруг У Мин Яуна.

Уже через год стал сказываться голод. Несколько тысяч человек съели все что можно было в городе и его окрестностях, а набегами на соседние города целую армию не накормишь. Шве Ла Яун ввел закон, по которому каждая бирманская семья должна была отдать армии четверть того, что имела. Не больше. Он не хотел восстанавливать против себя тех бирманцев, которых защищал от англичан.

Но и эта мера мало помогла. В районах, где Золотой Яун был хозяином положения, почти вся молодежь служила у него в армии, и жители Люлина отдавали все своему мьотуджи. А дальше, там, где стояли английские гарнизоны, люди часто просто не могли платить двойные налоги — английский налоговый пресс уже работал в полную силу.

Трудно было и с боеприпасами. Оружия хватало. За год много его захватили у англичан, добыли в набегах на арсеналы, собрали по деревням. Но оружие было разномастным, и пули лили тут же, в лагере. И пороха было мало. Так мало, что он выдавался только тем, кто уходил в дальние рейды. Даже охрана лагеря была вооружена бамбуковыми пиками.

Несколько раз англичане пытались связаться с мьотуджи. В 1886 году Золотой Яун получил даже письмо от самого полковника Слейдена, который захватил Мандалай и взял в плен короля Тибо. Полковник обешал от имени английского правительства полное прощение мьотуджи и его солдатам и даже сулил пост районного комиссара. У Мин Яун ни на одно письмо не ответил.

Отчаянная попытка бирманцев захватить Таунгу окончилась неудачей. Английский полк, охранявший город, получил откуда-то предупреждение о наступлении, и Золотого Яуна встретили на окраине города разрывы артиллерийских снарядов. В этом походе У Мин Яун потерял последних слонов и пушку, отбитую недавно у англичан.

Рушились надежды на наследника престола, который якобы собирал армию в Шанских горах. Его окружили и взяли в плен, раньше чем он смог выступить.

А с падением надежд на победу, с голодом, с усталостью пришли дальнейшие поражения. Крестьянские парни, проведя по году, по два в джунглях, в армии Шве Ла Яуна, уходили ночами обратно в деревню. Кому-то надо было обрабатывать поля и кормить стариков. Да и сами крестьяне все с меньшей надеждой смотрели на Золотого Яуна, когда он приносился на белом коне по их деревням. Он обещал свободу, но принес только лишения. Армия, или, вернее, то, что от нее осталось, голодала.

И когда несколько английских батальонов обрушились с трех сторон на Люлин и на горный лагерь, Золотой Яун в течение двух дней отбивал их атаки, а потом предпринял попытку прорваться и уйти в Шанские горы. Тут его и сбила с коня случайная пуля.

Раненный в ногу У Мин Яун продолжал отстреливаться и, когда британский офицер предложил ему жизнь, если он сдастся, прокричал ему:

— Я умру, но не стану предателем…

Он не успел кончить фразы, потому что сзади накинулись солдаты в красных мундирах и связали его.

У Мин Яуну отрубили голову в Таунгу, а потом голову привезли в родной город Золотого Яуна, в Натмаук, где он родился, где жили его родные и Ma Тин Шве с дочерьми.

Там на площади голову мятежного мьотуджи водрузили на высокий шест, чтобы все видели, какая судьба ждет всех бунтовщиков.

Крикливые вороны обклевали голову, и череп мьотуджи долго еще виднелся белым пятном с любого конца города. Жители Натмаука запомнили и этот шест. И первое, что узнавал натмаукский мальчишка, как только научится говорить, а может, и раньше — как только научится слушать, — это рассказ о том, как Золотой Яун из Натмаука почти три года воевал с англичанами, но так им и не сдался.

Из обыкновенных бирманских городков Натмаук был, наверно, самым обыкновенным. Дома и домики из тика и тростника, в один, самое большее в два этажа, здание суда, почта и дом для приезжающих чиновников. Вот и все. Да еще монастырь в роще, на окраине, и кладбище за ним.

Городок окружен рисовыми полями, рыжими зимой, зелеными или голубыми (в полив) летом и желтыми осенью, перед фестивалем огней.

На горизонте синеватой полосой тянутся холмы, а в хорошую погоду видна голубая шапка горы Поупа — священной горы, на которой живут обезьяны. Паломники, приходящие в тамошний монастырь, кормят их бананами.

С горы и холмов стекают ручьи, которые в засуху пересыхают, не добежав до Натмаука. Воду сохраняют в прудах, выкопанных в незапамятные времена, когда царствовали короли мертвого теперь города Пагана. А может, и еще раньше.

Да и сам городок Натмаук древний. Ему тысяча лет, может, больше. Но как-то судьба обходила его стороной. Под его стенами не было сражений, князья не избирали его столицей, купцы не останавливались здесь подолгу.

Даже железная дорога, прошедшая по соседству, не изменила жизни Натмаука, жизни, уже сотни лет текущей по строгому распорядку.

Утро приходит легким туманом, который окутывает городок так, что только лохматые шапки пальм у монастыря выглядывают из его полога. В тумане позвякивают шарики-колокольчики — выгоняют коров, кричат худые, поджарые петухи.

Потом приходит солнце, загоняет туман в низину, к чауку — ручью, и обнаруживается, что городок уже проснулся. Низкое еще солнце просвечивает насквозь вишневые зонты монахов, которые вышли спозаранок в обход своих улиц. Они вереницей покидают каменные ворота монастыря — впереди саядо, настоятель, с седым бобриком давно не бритой головы, за ним монахи помоложе, потом послушники — мальчишки. Еше по-утреннему прохладно, и монахи закутались в оранжевые тоги, намотав концы ее на левую руку. Другой рукой прижимают к животу покрытые черным лаком горшки.

Вереница монахов понемногу тает. То один, то другой отделяется и поворачивает в переулок. Там их уже ждут. Хозяйки выходят на крыльцо с чашкой риса.

— Доброе утро, учитель.

— Доброе утро.

— Не соблаговолишь ли принять наш скромный дар?

Монах подставляет горшок, благодарит хозяйку и переходит к следующему дому.

Монахи в Бирме живут подаянием. Но никогда не голодают. Подаяние — это ритуал, скорее похожий на сбор дани с верующих.

А в это время уже открыт «клуб» у колодца. Сюда приходят и за водой и помыться. Здесь узнают новости и создается общественное мнение. Сюда приходят на свидания.

День входит в силу. Первая арба поднимает мелкую желтую пыль. Арба запряжена серыми флегматичными буйволами и доверху завалена джутовыми мешками. Муж и жена сидят рядом на мешках, у обоих длинные волосы завязаны в узел. Только у жены на макушке, а у мужа сбоку.

Начинается базар. Кое-кто приехал еще с ночи. На буйволах ехать небыстро. Пешком и то быстрее. Так что если до деревни и рукой подать, все равно приходится выезжать затемно.

А что за базар в Натмауке? Да самый обыкновенный бирманский базар. Под навесом торговки молоком и яйцами. Красные и зеленые стручки перца-чилли высыпаются из мешков. Бананы свалены желтыми грудами, мандарины, привезенные с гор смуглым шаном, соперничают с ними в яркости. Связки лука, орехи, специи, коричневые комья нгапи — рыбного паштета и цветы — белые и красные хризантемы.

В стороне торгуют всяким хозяйственным товаром. Сбруя для волов и буйволов, нарядные уздечки для лошадей, медные ложки и сковородки, гирьки, сделанные в виде птичек, лоунджи и тамейны — мужские и женские юбки, клетчатые из Мандалая, переливчатые — тайские, шитые цветами — с озера Инле.

А тут же лавка индийца, который продает «городские» товары. Мыло в обертке, английские сигареты, пробковые шлемы, ботинки, английские журналы, длинные полосатые конфеты…

На земле под зонтом расположился хиромант и его конкурент — астролог. Астролог пишет гороскопы на заготовленных табличках, хиромант нарисовал на доске ладонь, исчерченную черными линиями и положил доску на землю рядом с собой. Бродит укротитель змей с корзинкой в руках. Народу еще мало, и рано начинать представление. А фокусник уже раскладывает узкий красный коврик и столик с загадочными на вид бутылочками и коробками. Крутится рулетка, беспроигрышная для ее хозяина. Цирюльники приступили к делу — выщипывают волосы на подбородках клиентов и длинными стерженьками чистят им уши.

Китаец открыл ресторанчик и повесил над входом жареную утку. Из ресторанчика доносятся призывный звон чашек и запах жареного теста.

Утро тем временем кончается. Восемь часов. Сигх — полицейский занял свое место в тени под манговым деревом. Проехал на рикше мистер Стоун — заместитель районного комиссара. Сам комиссар идет пешком — от дома до оффиса сто ярдов. Комиссара обгоняют мальчишки. Они бегут в монастырь, в школу. Учитель вернулся, уже обойдя дома за подаянием. Сейчас кончит трапезу и достанет бамбуковую палку и пачку пальмовых листов. Начнется урок.

Стало жарко. Так всегда — стоит подняться солнцу над вершиной мангового дерева, того самого, под которым сидит полицейский, как становится жарко.

Городок, такой шумный с утра, заметно затихает. Женщины возвращаются с базара и принимаются готовить обед, монахи спрятались в монастыре, под тенью пальм и бамбука, ребята смолкли под строгим взглядом учителя, англичане и клерки в районном комиссариате зашуршали бумагами.

Больше до обеда, будьте уверены, ничего не произойдет.

Если, правда, не прибежит к доктору запыхавшаяся крестьянка с известием, что тигр, который повадился в деревню, задрал ребенка, или не покажется дымок над полем — загорелась рисорушка. Или прискачет посыльный из Магве с важной бумагой, и все в городке будут гадать — то ли прибавят налог, то ли введут новый. Хороших новостей посыльный из Магве не приносит.

Но чаще всего ничего не случается.

Правда, говорят, опять в горах англичане поймали шайку дакойтов (разбойников). Во главе их будто бы встал крестьянин из Пина, соседней деревни. Человек уважаемый и никак не грабитель. Правда, он разорился, попал в кабалу к помещику. А попадешь к такому — не только в разбойники пойдешь, на что угодно решиться можно с горя.

Да вот опять объявился злой дух в покинутом доме на окраине. Хозяина дома англичане повесили вместе с Золотым Яуном, и теперь дух его никак не может успокоиться — стал натом и по ночам покидает дом и бродит по улице, пугая запоздавших прохожих.

В полдень город обедает. В последний раз едят монахи — им больше нельзя будет есть до завтрашнего рассвета. Они сели в кружок вокруг низенького стола и молча помногу едят под взглядами будд — статуи их стоят в рядок у стены общей комнаты. Опустел комиссариат. И англичане и бирманские клерки разошлись по домам. Время ленча и отдыха. Фокусник с астрологом сидят а китайском ресторанчике. Крестьяне едят в тени высоких арб. Ребятишки, прибежав из монастырской школы, тоже подкрепляются рисом и зеленью.

А к вечеру разъезжаются из города крестьяне, на площади у грубо сколоченной сцены зажигаются масляные плошки. Приезжая труппа начинает представление Рамаяны. До глубокой ночи на сцене будут танцевать волшебники, красавицы и царь обезьян. Английские чиновники кончили ежевечерний теннис и теперь, приняв душ, отправляются на ежевечерний бридж к мистеру Стоуну. Полицейский покинул свой пост под деревом.

Ушло солнце. В кустарнике, за полями, затявкали шакалы и цикады гудят так, что перекрывают оркестр на площади.

Идет ночь, с громадными звездами, мельканием крыльев летучих мышей и летучих собак и шепотом привидений в развалинах старого монастыря. А может, это шепот влюбленных…

Таким был городок Натмаук в начале этого века. Самый обыкновенный бирманский городок. Но жители его знали, что он не совсем обыкновенен. Ведь отсюда родом Зологой Яун. И здесь, правда об этом никто еще не знает, здесь родится Аун Сан.

Адвокат У Хпа, племянник Золотого Яуна, был адвокатом только по названию. В самом деле, он не имел клиентов, а проводил время в молитвах и размышлениях. Чаще всего У Хпа можно было отыскать в ближайшем монастыре, где он предавался долгим философским беседам с его преосвященством саядо У Тобита, настоятелем монастыря и учителем натмаукской монастырской школы.

Семья и хозяйство оставались полностью на попечении До Су, его жены. А семья была немалой: четверо сыновей и двое дочерей. Причем старший уже кончал школу, а младший — младший только что родился. Это событие отпраздновали 13 февраля 1915 года. Сына назвали Тейн Лином, что значит пo-бирманскн «яркий». Но случилось так, что имя Тейн Лин придумал отец, посоветовавшись с приезжим астрологом. В сочетании с положением звезд на 13 февраля это имя обещало наибольший успех в жизни самому молодому члену семейства У Хпа.

До Су плохо себя чувствовала после родов и не знала о том, что отец придумал имя, не посоветовавшись с ней. И как только она поднялась, то, пользуясь своей неограниченной властью в доме, немедленно переименовала сына. Назвала его Аун Саном, «получающим миллион» — миллион не в материальном смысле, не миллион рупий, а миллион благодеяний, миллион удач или миллион друзей. До Су двигало не упрямство. Имя она придумала сыну давно, еще полгода назад, и главной причиной, почему она хотела назвать его Аун Сан, было то, что такое имя рифмовалось с именем ее старшего сына — Аун Тана.

Так и получилось, что в первые дни некоторые гости называли ребенка Тейн Лином, а некоторые, которые знали о давнишнем желании До Су, спрашивали с порога:

— Ну, как маленький Аун Сан?

Аун Саном назвала его и бабушка До Тин Шве, вдова Золотого Яуна. Она жила теперь в Натмауке, выдала дочерей замуж и часто гостила у До Су, любила ее, любила ее сыновей. А про младшего сказала: «Вылитый мой муж, вылитый Мин Яун».

Может, она так и не сказала, но люди говорят: было такое. До Су передала ее слова мужу, тот старому монаху. А монах — человек разговорчивый, и скоро весь город знал о словах бабушки До Тин Шве.

Нельзя сказать, что семья У Хпа бедная — нет, голодать никогда не приходилось, и в доме хватало места не только детям, но и гостям. А в каком бирманском доме нет гостей?

Конечно, если бы не До Су, хозяйство давно бы развалилось, но мать находила время и смотреть за детьми и заниматься торговлей.

Впоследствии Аун Сан говорил, что он многое перенял от матери. И ее неуемную энергию и сильный характер. Тем более Аун Сан был последышем, и баловали его больше, чем других сыновей.

Мальчик часто болел, никак не мог вырасти, все казался на год, на два младше своих сверстников. Правда, соседские мальчишки его не обижали — побаивались братьев. Ведь и Аун Тан и Ба Вин говорили, что уши оборвут каждому, кто побьет Аун Сана.

Если и случалось, перепадало Аун Сану, то он, надо сказать, братьям не жаловался — очень ему хотелось попасть в компанию, не бродить за ребятами по улицам.

Когда Аун Сану было шесть лет, ему удалось все-таки доказать свою смелость. Один из ребят сказал:

— Хочешь, чтобы тебя приняли в отряд Золотого Яуна, соверши подвиг.

Аун Сану очень хотелось в отряд своего деда.

— Какой подвиг?

— Пойди ночью на кладбище и зажги свечу на могиле Тин Со.

Идти ночью на кладбище страшно, но зажечь свечу на могиле Тин Со, которого убили разбойники — дакойты, и потому он после смерти стал злым духом — натом, — этого еще никто из ребят делать не осмеливался.

Ребята ждали, что скажет Аун Сан. Тот подумал и сказал:

— А где мне достать свечу?

— Принесем.

Вечером все ребята с улицы ждали на холме у кладбища, загорится ли свеча. Свеча долго не загоралась. Уже Аун Сан должен был бы дойти до могилы, давно должен был бы.

А потом вспыхнул огонек. И еще через минуту они услыхали, как гулко стучат по пыли пятки Аун Сана.

— Я никак не мог спичку зажечь, — сказал он.

До Су хотела, чтобы ее дети выросли честными людьми. «Самое плохое на свете — лгать», — говорила она Аун Сану. Да и Ба Вин, старший брат, который скоро станет учителем, рассказывал, что дедушки Яун никогда никому не говорил неправды. За это его уважали даже англичане. И однажды матери пришлось покраснеть из-за честности Аун Сана.

Пришел во двор торговец купить риса у матери из амбара. Аун Сан играл рядом: строили королевский дворец из песка и травы. И слушал, о чем говорят взрослые, — взрослые ведь часто говорят об очень интересных вещах между собой и не замечают, что Аун Сан рядом.

— Извините, — говорит мать, — не могу уступить ни пья. Сколько я платила за корзину, за столько и отдаю. Не хотите, найду другого покупателя.

— Неправда, мама, — вскочил вдруг Аун Сан, — ты этот рис только вчера купила, тебе крестьяне привезли. А ты им меньше заплатила. А сама мне велела не говорить неправды.

И он опрометью бросился со двора. Пришел домой вечером, когда проголодался до смерти. Тихонько пробрался в комнату, где уже спали братья.

Ба Вин услышал, как окрипнула половица, поднял голову и сказал сонным голосом:

— А, борец за правду пришел. Мама просила тебе передать, что она ошиблась и ты был прав.

Дома было много книг. Книги на бирманском языке, комментарии буддийским питакам, священные книги — это книги отца. И книги на английском языке — книги старших братьев Аун Сана.

Мать хотела, чтобы сыновья получили образование. Старшие учились в соседнем городе Енанджауне на нефтепромыслах, где была средняя школа. В ней преподавали даже английский язык и географию.

Но Аун Сана сначала отдали в монастырь, к другу отца, к саядо У Тобита. Саядо учил натмаукских ребят читать на языке пали, заставлял учить наизусть буддийские притчи — джатаки и бил по ладоням бамбуковой палкой. Но редко. Он был добрым стариком. Еще Аун Сан научился в монастыре читать по-бирмански и постиг четыре правила арифметики.

А дома старшие братья читали английские книги, извлекали квадратные корни и даже иногда говорили между собой на английском языке. Братья жили в своем сложном мире, мире, из которого приходил паровоз, что раз в два дня останавливался на минуту на станции на окраине Натмаука, в мире пароходов, нефтяных вышок, рабочих, измазанных нефтью, книжного магазина в Енанджауне и университетского бойкота. Аун Сан еще не знал, что значит бойкот, но один раз Ба Вин брал его в Енанджаун, и он видел своими глазами нефтяные вышки и белый пароход на Иравади.

Мать считала, что Аун Сан еше мал и слаб, чтобы одному жить в Енанджауне (Ба Вин уже кончил школу, а другие братья собирались уехать из Енанджауна в Рангун и там искать себе счастья). И неизвестно, как бы сложилась дальнейшая жизнь Аун Сана, если бы ему не помог университетский бойкот.

Но прежде чем говорить о бойкоте, стоит вкратце рассказать, что же происходило в Бирме за годы, миновавшие со дня казни Золотого Яуна.

У Мин Яун и другие вожди Сопротивления потерпели поражение. И это понятно. Популярность их в народе была ограниченна. Они призывали вернуться к старому, к королевской Бирме, к строю, который не приносил крестьянам ничего, кроме горя.

Сопротивление на первом его этапе возглавлялось феодалами. Англичане отлично знали, что таких, как Золотой Яун, таких, кто искренне боролся за свободу страны, за независимость, среди них немного. Многих можно было купить — и их купили. Остальных уничтожили. Обещать же народу свободу от угнетения, обещать создать новую Бирму феодалы не могли, движение вперед не укладывалось в их сознании. Они боролись за погибший, старый мир, ждали наследника престола — он приведет с собой войска из Таиланда, и вместе с ним можно будет выгнать англичан. Да и объединиться феодалы не смогли. Каждый из них боролся в одиночку.

Лет через десять после падения Мандалая в собственно Бирме и следа не осталось от феодалов. Кто занялся сельским хозяйством, кто пошел служить англичанам, кто погиб. Это не значит, что англичане были заинтересованы в полной ликвидации феодальной системы. Там, где можно было, — в горных, окраинных районах — они сохранили и князей и вождей. Но собственно Бирма нужна была англичанам в первую очередь как громадная рисовая плантация. Суэцкий канал укоротил путь в Европу, и перевозка риса обходилась теперь значительно дешевле, чем пятьдесят лет назад.

Бирма становилась страной монокультуры, поставщиком риса для Британской империи, и в этих условиях сохранение старой феодальной системы с ее раздробленностью, косностью только мешало бы быстрому развитию рисоводства.

С 1855 по 1914 год площади под рисом в Бирме выросли в десять раз, а экспорт риса увеличился в пятнадцать раз. Началась рисовая лихорадка. Английское правительство поощряло занятие пустых земель, посевы риса, но наживались на этом не крестьяне, а помещики и ростовщики. Много их приехало из Индии, провинцией которой стала Бирма.

Крестьяне сеяли рис, а налоги с них взыскивались в конце года, когда крестьянин уже залез в долги, а продать рис еще не успел. Чтобы расплатиться с налогами, он отдавал рис по дешевке скупщикам, и после продажи обнаруживалось, что на жизнь-то ничего не осталось. Тут на помощь приходил помещик или ростовщик — четтьяр. Он давал в долг деньги, семенной рис, а в заклад брал крестьянскую землю. Так и получилось, что к 1925 году треть всей крестьянской земли в Бирме была в закладе или арендовалась крестьянами у помещиков. В Бирме появился сельский пролетариат, почти неизвестный в королевские времена.

С ростом производства риса появлялось все больше рисорушек. На них и на нефтепромыслах в Енанджауне и Чауке (а добыча нефти выросла за пятнадцать лет этого века в пятьдесят раз) складывается бирманский рабочий класс. Бирманские рабочие — вчерашние крестьяне еще не объединены, не организованы, малочисленны.

С падением остатков феодализма появляется и бирманская буржуазия. Это была на первых порах буржуазия слабая, поле деятельности которой было ограничено мелкими рисорушками и лесопилками, лавками и агентствами. Все командные посты в экономике страны занимали английские компании, на ступеньку ниже стояли индийские купцы и капиталисты, а бирманцам оставались только самые крохи.

Среди буржуазии росло недовольство, правда поначалу робкое, — торговцы просили, а не требовали, и просили в общем немногого.

И вот в этом формирующемся капиталистическом обществе, где классы только еще обретают форму, только еще начинают осознавать свои собственные стремления, первые попытки протеста принимают форму борьбы за национальную культуру, за буддийскую религию.

В 1906 году появляются первые буддийские ассоциации молодежи. Они выступали за сохранение бирманской письменности, литературы, в защиту буддизма и были так робки и нерешительны, что на первых порах открывали свои собрания пением «Боже, храни короля» — английского гимна, дабы показать свою благонадежность. Правда, впоследствии первую фразу гимна переделали на «Будда, храни короля», что больше отвечало сущности ассоциаций, но не меняло сути дела.

Но политическое развитие страны шло быстро. Дети бирманцев побогаче, тех, кто успешно сотрудничал с англичанами, уезжали в Англию учиться. Некоторые из них прочитывали там книги, которые им читать не следовало, узнавали о мире, о других странах. Когда они возвращались домой, им уже казались наивными собрания ассоциаций и верноподданнические речи.

Во время первой мировой войны несколько бирманских батальонов служили на Ближнем Востоке, и солдаты принесли домой рассказы о других странах и жизни и борьбе их.

А потом до Бирмы докатилась весть о великой революции в России, стране, «имеющей, как писал русский путешественник Пашино, странное очарование для Бирмы, стране, с которой связываются надежды на освобождение». Впоследствии бирманский писатель Такин Кодо Хмайн напишет, что «после Октябрьской революции в России борьба бирманцев за независимость разгорелась с новой силой».

И вот одним из проявлений нового в борьбе против английских хозяев стал университетский бойкот 1920 года. Это был протест против «западного просвещения, вызывающего рабский склад ума», против превращения детей в послушных слуг англичан. Бирманцы перестали отдавать детей в английские школы и университет, где преподавание велось на английском языке.

Во время этого бойкота были организованы первые бирманские национальные школы. Школы создавались на общественные средства и учили в них добровольцы — выпускники средних школ, студенты. Каждая из таких школ была весьма ненадежным предприятием с финансовой точки зрения, и они перебивались, так сказать, с хлеба на воду. Учителя в них часто по многу месяцев не получали зарплаты, крыши протекали, несколько классов занималось в одной комнате, но все-таки школы работали, и учили в них на бирманском языке. Эти школы просуществовали до самой независимости Бирмы, и именно из них вышли почти все будущие лидеры бирманского освободительного движения.

Вот в такую школу, основанную на частные средства в городе нефтяников Енанджауне, и попал Аун Сан. Может, До Су и не согласилась бы послать Аун Сана в Енанджаун, если бы не старший брат Ба Вин, который стал в этой школе учителем. Теперь основное возражение матери отпадало. Аун Сану было с кем жить в Енанджауне, было кому за ним посмотреть. Ба Вин уже несколько лет как заменил Аун Сану отца. Отец все реже бывал дома, все больше времени тратил на размышления над комментариями к буддийскому канону.

Аун Сану было восемь лет, когда он приехал в Енанджаун, а кончил он школу в 1932 году, когда ему было уже семнадцать лет.

Годы эти, о которых Аун Сан впоследствии вспоминал коротко: «Окончил национальную среднюю школу в Енанджауие», были школой не только в учебном смысле этого слова. За десять лет Аун Сан из обыкновенного натмаукского мальчишки, который и отличался от других ребят только тем, что двоюродный дедушка его был известным во всей Бирме героем, стал тем Аун Саном, который займет одно из ведущих мест в бирманском студенческом движении, удивительно быстро вырастет в политического деятеля. Причиной этому и обстановка, в которой он прожил эти годы, и положение и события в Бирме, с которыми теперь, в Енанджауне, он непосредственно сталкивается, в гуще которых живет.

Аун Сан выучил английский язык. Он не раз говорил, что благодарен английскому языку за то, что тот открыл ему широкие горизонты, за то, что дал ему возможность прочесть книги, которые тогда некому было перевести на бирманский, за то, что познакомил его с жизнью других народов, с суждениями великих людей других стран. Аун Сану всегда был чужд узкий национализм, и он не раз подчеркивал необходимость использовании всего лучшего, что создала цивилизация других народов. Но в то же время он с некоторым, вполне понятным презрением относился к воспитанникам английских школ и даже сказал как-то университетскому другу: «Удивительно, ты патриот, а обучался в английской школе. Там ведь все мысли о свободе, о Бирме высушивают».

В енанджаунской школе этого не было. Она, как и другие подобные ей, с точки зрения английских чиновников была «рассадником смутьянства». И эта точка зрения была вполне оправдана. По литературе школьники проходили поэмы и рассказы бирманских писателей и понимали, что бирманская литература, первые памятники которой насчитывают восемьсот лет, не уступает любой другой литературе. В английских школах этому не учили. По истории школьникам рассказывали о Пагане, великой столице первого бирманского государства, чудесные храмы которого и по сей день стоят на берегах Иравади, об Анорате, который объединил Бирму, о генерале Бандуле, погибшем в войне с англичанами, о Золотом Яуне. В английских школах этому тоже не учили.

А брат Аун Сана Ба Вин, которого теперь называли У Ба Вином и даже Сая Ба Вином (что значит «ученый Ба Вин»), несмотря на его молодость, учил брата и тому, как бороться против англичан сегодня. Он был активным участником университетского бойкота и одним из тех, кто принимал горячее участие в создании Генерального совета бирманских ассоциаций, организации, которая заменила ассоциации буддистов. И своим появлением доказала, что стадия борьбы за культуру кончилась. Подрастали силы, готовые возглавить политическую борьбу.

Увязавшись за братом, Аун Сан пробирался на первые собрания молодых революционеров, вернее не революционеров еще, а реформистов.

Часто в 'комнате брата появлялись книжки, которых не было в городской книжной лавке. Книги нельзя было никому показывать, они были зачитанны и растрепанны. На одной из книжек стояла фамилия автора — Ленин.

А когда Аун Сану стало лет пятнадцать, то его так привыкли видеть на собраниях, что считали за своего, давали ему поручения, посылали к нефтяникам договориться о встрече, пускали на самые секретные совещания. Правда, никто из друзей брата — учителей, клерков, сыновей торговцев — не помышлял еще об открытой борьбе против англичан, о независимой Бирме. Путь к независимости, как казалось им, лежал через постепенное достижение статуса доминиона.

Шли дебаты: оставаться ли Бирме в составе Индии или отделиться? Не поставит ли это Бирму в невыгодное положение, не оторвет ли от более сильных и опытных индийских революционеров, принимать или нет учение Ганди, участвовать ли в послушном англичанам игрушечном парламенте, где адвокаты с хорошим английским произношением упражнялись в риторике, надеясь на место районного комиссара?

А тем временем росло недовольство среди крестьян, потерявших землю или теряющих ее, недовольство налогами, ростовщиками, помещиками, недовольство закупочными ценами на рис, которые все падали, несмотря на то, что рис дорожал на мировом рынке.

Все тяжелее приходилось рабочим на нефтепромыслах. Со многими из них Аун Сан познакомился в Енанджауне, с их сыновьями он учился в школе. Среди рабочих было много индийцев — они приезжали на заработки из Индии, и им платили даже меньше, чем бирманцам, — куда денешься, если дома и за эти деньги работы не найдешь. Нефтяники работали по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, жили в хибарах, ни профсоюзов, ни других организаций у них не было. Если кого подозревали в том, что он занимается политикой, — гнали немедленно. А кроме того, хозяева компании отлично владели искусством вносить рознь — бирманцы не доверяли индийцам, которые сбивали зарплату, индийцы боялись бирманцев, и те и другие боялись потерять место.

Совет бирманских ассоциаций был слишком разношерстной и либеральной организацией, чтобы полностью связать свою судьбу с рабочими и крестьянами. А У Ба Вин и его друзья ограничивались в основном просветительской деятельностью и не решались пойти на разрыв с руководством Совета бирманских ассоциаций.

Убедившись, что с советом каши не сваришь, один из его членов, Сая Сан, врач, автор книги по бирманской медицине «Признаки болезней», вышел из него. Он больше года ездил по стране, организовывая отделения совета, и знал поэтому жизнь и настроения крестьянства куда лучше руководителем, сидевших в Рангуне.

Сая Сан знал, что разоренные крестьяне Бирмы близки к восстанию и восстание их, лишенное руководства, будет обречено на поражение. Но не в силах убедить в своей правоте руководителей совета, решил возглавить это восстание, организовать его насколько было возможно.

Аун Сан встречал Сая Сана, когда Сая Сан приезжал в Енанджаун во время одной из своих поездок по стране и выступал перед ассоциацией Енанджауна. Но много в те годы приезжало организаторов из Рангуна, и Аун Сан с трудом вспомнил доктора, когда У Ба Вин разбудил его декабрьской ночью и сказал:

— В Таравади восстание.

— Восстание? Уже? А кто во главе?

— Сая Сан. Помнишь, он приезжал к нам весной?

Сая Сана до сих пор ругают английские учебники истории. Он и мятежник, и деспот, и самозванец, и убийца. А тогда в 1930-м от него поспешил отречься совет, дабы власть имущие не заподозрили в нелояльности, его клеймили в Рангуне послушные адвокаты, его ругали последними словами газеты.

В Енанджауне Сая Сана не ругали. Восстание не докатилось до тех мест, но к каждому пароходу снизу приходили толпами нефтяники, школьники, клерки, крестьяне: какие новости? Где сейчас Сая Сан?

Всматривались в лица вернувшихся из Рангуна английских инженеров. Может, Сая Сан уже у Рангуна?

Восстание началось стихийно, неожиданно, на несколько месяцев раньше, чем рассчитывал Сая Сан.

В середине тридцатого года английский губернатор Бирмы уехал в отпуск и оставил за себя бирманца с полубирманским-полуанглийским именем Джо. А Маун Джо. Случилось такое впервые в истории Британской Бирмы, но англичане не волновались. Маун Джо — проверенный лакей, либерализм и мягкость ему чужды. Больше того, ему очень хотелось отличиться, показать, что он полностью достоин оказанной чести. И он немедленно отправился в поездку по стране.

В округе Таравади к нему подошла делегация крестьян с просьбой отсрочить налоги этого года — урожай пропал в наводнении, крестьяне голодали, платить было нечем. И Маун Джо перестарался. Он так грубо выгнал крестьян, так оскорбил стариков, что на следующий день весь округ восстал. Губернатору пришлось бежать в Рангун, под охрану английских пушек.

Повстанцы объявили войну Англии и начали набор крестьян в армию, которую назвали армией галонов. Галон — легендарная бирманская птица, победившая в схватке дракона Нага. Под «Нага» подразумевались англичане. Повстанцы выдвинули лозунг: «Отдать жизнь за религию, нацию и страну».

Сая Сан прибыл в Таравади с организованным им ранее первым отрядом галонов и принял командование восстанием.

Теперь трудно сказать, знал ли он, насколько малы шансы на успех, возможно, и понимал, а может, надеялся, что поднимется вся Бирма. Этого не случилось. Города не поддержали восставших, даже не все округа Нижней Бирмы поднялись по примеру Таравади.

Восстание было неподготовлено, вести о нем слишком поздно доходили до других районов, и англичане успевали подготовиться к подавлению.

Сая Сан объявил себя королем Бирмы, устроил торжественную коронацию в джунглях, созвав для этого астрологов со всей Нижней Бирмы. Он объявил о том, что борется за возвращение к старому — к тому старому, что не смогло поднять Бирму на борьбу уже сорок лет назад. Идея «Старой Бирмы» не могла привлечь на его сторону бирманские города, где молодежь читала Маркса и обсуждала на сходках проблемы национально-освободительного движения, где бирманская буржуазия боролась за место в современном, а не вчерашнем мире.

Сая Сан был бирманским Пугачевым, и восстание его во многих чертах напоминало пугачевское восстание, перенесенное в XX век.

Да и что говорить, Сая Сан часто рассчитывал на самые отсталые слои крестьянства — его солдаты, например, татуировали на груди птицу Галон, потому что верили, что тогда их не возьмет никакая пуля.

А своих ружей, своих пуль у восставших не было. Несколько винтовок и пистолетов было захвачено у убитых полицейских и лесников, да и с ними восставшие порой не умели обращаться. В лесных мастерских ковали мечи и наконечники стрел. А еще чаще приходилось выходить в бой с бамбуковой палкой в руках.

И все-таки, несмотря на все это, в восстании приняли участие десятки тысяч человек, оно охватило чуть ли не половину Бирмы.

Два года продолжались бои. Восставшие, оттесненные с долин в горы, вели партизанскую войну, и каждый месяц в рангунском порту с кораблей выгружались новые батальоны сипаев и уходили в джунгли и в горы в погоне за неуловимыми, отчаявшимися повстанцами.

В 1931 году Сая Сан попал в плен. Процесс его получил широкую огласку. Никто не сомневался, что англичане казнят его — с крестьянами не вели переговоров. 274 пленных повстанца были казнены, и головы их, как в свое время голова Золотого Яуна, на шестах выставлялись на базарных площадях. Видел их и Аун Сан — несколько повстанцев были родом из Енанджауна и окрестных деревень. Но 274 человека — это официальная цифра, представленная в английских документах. Бирманцы считают, что казнено было более двух тысяч человек.

На процессе защищать Сая Сана вызвались два адвоката. Один из них был к тому времени уже известен как политик, не очень разборчивый в средствах, но стремящийся сделать карьеру; второй был совсем никому не известным стряпчим из Таравади. Первого звали Ба Mo, второго — У Со. С этими людьми мы еще неоднократно встретимся. Впоследствии обоим придется играть большую роль и в жизни Бирмы и в жизни Аун Сана.

Процесс был безнадежным с юридической точки зрения. Оба адвоката отлично знали, что проиграют его, но зато какое начало карьеры! Люди будут знать обоих как людей, которые защищали Сая Сана.

На процессе Сая Сан сказал в последнем слове: «Я не боюсь умереть. Я знал, что если буду арестован, то меня рано или поздно приговорят к смерти, но я исполнил свой долг и верю, что мои революционные последователи будут сражаться до победного конца».

На этом можно бы кончить рассказ о Сая Сане, но у него есть знаменательное завершение. Перед смертью Сая Сан узнал, что его книга «Признаки болезней» издана в Рангуне и ему за нее положен гонорар. Тогда, уже приговоренный к смерти, Сая Сан завещал все свои деньги на покупку марксистской литературы, на организацию библиотеки для революционеров.

Известно, что в числе книг, купленных на деньги Сая Сана, были «Капитал» Маркса и «Впечатления о России» Джавахарлала Неру.

Перед смертью Сая Сан понял, что его путем нельзя добиться победы, но он уже видел путь, по которому пойдут его последователи.