Аун Сан

ГЛАВА ШЕСТАЯ БОДЖОК АУН САН

В наши дни мир связан в одно целое. И не только нитями телеграфа и радиоволнами, но и невидимыми нитями событий. То ли дело во времена Марко Поло. Когда великий путешественник рассказывал своим землякам о Бирме, о том, как под ударами китайских войск пало бирманское государство, ему просто никто не верил. Да и вряд ли кто поверил бы в тогдашней Бирме, что Венеция — город, построенный целиком из камня. И ни падение бирманского государства, ни войны генуэзцев с венецианцами не оказывали ровным счетом никакого влияния друг на друга.

Но когда в сорок третьем фашистские армии были разгромлены на Волге, это событие сразу повлияло на политику японцев в Бирме. Окончательно рухнули надежды японцев соединиться с гитлеровцами в Индии и образовать единый фронт. Да и не только единый фронт. Удар, нанесенный фашистам, в такой степени изменил все положение в Азии, что значение битвы на Волге, влияние ее на события в Бирме невозможно преувеличить.

Теперь японцы переходят к обороне. Репрессиями, грабежом, обманами они уже успели восстановить против себя даже тех бирманцев, которые искренне приветствовали их приход в Бирму. Чтобы повернуть бирманское общественное мнение в благоприятную для себя сторону, японское правительство все-таки решилось на объявление Бирмы независимым государством.

Так или иначе, летом 1943 года была создана комиссия по выработке конституции и подготовке к независимости.

И для японцев и для бирманских политиков наступила горячая пора. Японцам нужно было обеспечить себе в правительстве верных людей и, если удастся, расколоть наиболее опасные для них силы такинов, поссорить их с Ба Mo, поссорить Ба Mo, в свою очередь, с правыми, в общем извлечь из независимости максимум выгоды для себя.

Крайне правые политики надеялись на теплые места в правительстве, Ба Mo — на неограниченную диктатуру, а Аун Сану и йебо перемены сулили более широкие возможности для подготовки восстания против японцев. Для них главной задачей было объединение легальных и подпольных сил, создание единого фронта в стране.

Вряд ли кто, за исключением нескольких адвокатов, принимал независимость всерьез, но в любом случае это был такой шаг, игнорировать который было нельзя.

Вся подготовка к независимости шла под неустанным японским наблюдением. Они не теряли ни единой возможности покрепче взять бирманцев в свои руки.

На стене гостиной доктора Ба Mo висел какой-то документ на английском языке, в тиковой рамке. Из-за него произошел интересный разговор между Такином Ну и японским полковником. Тот предложил Такину Ну президентство в «независимой Бирме».

— Мы знаем, что вы убежденный буддист, человек тихий и умеренный. Вас уважают состоятельные люди. Вы тот человек, который нам нужен.

— А доктор Ба Mo? Ведь, кажется, давно решено, что именно он встанет во главе независимой Бирмы?

— Понимаете, уважаемый господин Ну, мы не доверием доктору Ба Mo. Он друг англичан.

— Но ведь он сидел в тюрьме но время их господства.

— Неважно. Это был камуфляж. Знаете ли вы, что у него в гостиной висит письмо от английского короля?

Такин Ну отказался от президентского поста, а вечером заглянул к Ба Mo. У того и в самом деле на стене висел документ на английском языке. Это было приглашение на обед от лорда-мэра Лондона, полученное Ба Mo во время давнишнего визита в Англию.

На следующий день на месте приглашения висела картинка с золотой рыбкой.

Некоторые из японских генералов хотели поставить во главе будущего бирманского государства Аун Сана, но их предложения натолкнулись на необоримое сопротивление Токио.

В общем японцы почти никому не доверяли в стране. Те же откровенные коллаборационисты, что готовы были на все ради японских хозяев, не пользовались ровно никаким влиянием в Бирме, и при всем желании японцы не могли опереться на них. Это только усилило бы изоляцию японских оккупантов в Бирме. Самого доктора Ба Mo, несмотря на то, что он был с японцами до конца, нельзя было назвать их другом. Японцы для него были только средством достигнуть власти и удержаться на вершине. То есть их присутствие было необходимостью, хотя и печальной необходимостью. Он не любил японцев и боялся их. Хотя еше больше не любил и боялся коммунистов и подпольщиков, постоянно ждал покушения и не раз просил Аун Сана и Tан Туна убедить подпольщиков пощадить доктора Ба Mo.

Поэтому-то он не осмеливался организовать правительство без Аун Сана и других левых. Таким образом, в проекте будущего кабинета оказались имена Такина Аун Сана, Такина Тан Туна, Такина Ну и Такина Мья.

«Внутренний круг» одобрил вхождение такинов в правительство. Это был лучший путь организации сопротивления сверху.

Двойственная позиция Ба Mo помогла такинам при организации правительства. Удалось провалить рекомендуемые японцами кандидатуры двух прояпонских политиков. До последнего дня японцы надеялись, что новое правительство внемлет их уговорам и нужные люди войдут в него. Ба Mo не говорил ни «да», ни «нет», такины отмалчивались, а из Токио летели телеграммы, требующие ускорить операцию «Независимость» и поставить во главе Бирмы именно Ба Mo — в Токио продолжали считать его кандидатуру наиболее подходящей.

И 1 августа 1943 года Бирма была официально объявлена независимым государством. Во главе ее становился «вождь» — адипати доктор Ба Mo, министром земледелия стал Такин Тан Тун, а министром обороны — Аун Сан, или, как теперь он звался, генерал Аун Сан, по-бирмански — Боджок Аун Сан.

Японская пропаганда в связи с этой реформой много писала и говорила о дружеском отношении Японии к странам Азии. Скоро Бирма была признана Германией, Таиландом, всеми странами, оккупированными Японией, а также Аргентиной, Швецией и Испанией.

Официально теперь считалось, что Бирма — равный партнер Японии. Но она могла оставаться независимой, только если не порывала с «новым порядком», участвовала в войне с союзниками, с антифашистской коалицией, предоставляла неограниченные права японской армии на своей территории.

Оставались также на своих местах японские советчики и контролеры. Они были везде: и на радио, и в министерствах, и в армии, во всех предприятиях и учреждениях.

Другими словами, все осталось почти по-прежнему, только управлял независимой Бирмой теперь не командующий японской армией, а посол Японии в Рангуне.

И все-таки независимость Бирмы имела далеко идущие последствия, хотя бы психологического характера. От такой независимости путь был один — к независимости настоящей.

В ноябре 1943 года к Бо Джа До, каренскому офицеру, пришел офицер из министерства обороны.

— С вами хотел бы встретиться Боджок Аун Сан, — сказал он.

Бо Джа До жил в то время в Рангуне на полулегальном положении. Многие знали, что он служил в свое время в английской армии.

Карено-бирманский вопрос в то время очень беспокоил Аун Сана. Карены — народ, живущий на юге и востоке Бирмы. Их более миллиона. Еще до завоевания Бирмы Англией карены часто восставали против власти бирманских королей. А когда в стране появились англичане, то они использовали в своих интересах бирмано-каренские противоречия и натравливали каренов на бирманцев. Каренов, например, охотно набирали в полицию и в армию, тогда как бирманцев туда не брали. Среди каренов активно работали христианские миссионеры, и в результате среди каренов сравнительно высок процент христиан. И в начале войны с Японией многие карены воевали на стороне английской армии, а раз так — то воевали против армии Аун Сана.

Не обошлось и без столкновений бирманцев и каренов и во время японской оккупации.

Аун Сан же, создавая единый фронт Сопротивления, понимал, что без единства бирманцев и других народов страны будет невозможно бороться как с японцами, так и в случае необходимости с англичанами; трудно будет сохранить в будущем единство страны.

И вот Аун Сан много усилий уделяет переговорам с представителями национальных меньшинств, добирается до самых отдаленных уголков Бирмы, объясняет свою позицию там, объясняет, что в будущей Бирманской республике не должно быть места национальной вражде.

Для этой же цели он и решил встретиться с каренским офицером.

Аун Сан встретил гостя у дверей своего кабинета, и карена удивила широкая мальчишеская улыбка, которая осветила лицо генерала.

Аун Сан был наголо обрит — так полагалось в японской армии и соответственно в бирманской армии обороны. Лягушечьего цвета мундир неловко сидел на нем, а когда генерал сел за свой обширный министерский стол, пустынный и блестящий, он показался карену еще меньше, чем был на самом деле.

Разговор шел об участии каренов в бирманской армии, о создании в ней каренских частей.

Бо Джа До полностью согласился с генералом о желательности такого шага, о желательности пресечения всякой вражды между каренами и бирманцами.

— Мы хотим сейчас же приступить к созданию каренского батальона. Пусть армия будет многонациональной. В конце концов и у бирманцев и у каренов одна цель — видеть Бирму свободной.

Слова генерала были откровенными, даже, пожалуй, слишком откровенными. Генерал показывал, что доверяет каренскому офицеру.

Когда через полчаса Бо Джа До покинул кабинет Аун Сана, он был уже верным последователем генерала. Вопрос о создании каренского батальона был в принципе решен. И этот батальон в самом деле создали.

Такие же беседы Аун Сан проводил с лидерами других национальностей в Бирме: с шанами, с каминами, с чинами.

Переговоры приходилось проводить по возможности втайне. Японцы переняли политику англичан — разделять бирманские народы. Они так же, как много лет назад англичане, выделили часть горных районов Бирмы и поставили их под специальное управление, сохраняя феодальных властителей.

Тем временем в уютном и тихом курортном городке на севере Индии, в Симле, расположилось еще одно правительство Бирмы.

Состояло оно из последнего довоенного бирманского кабинета, сбежавшего в Индию с английской армией, нескольких чиновников при губернаторе и самого губернатора, сэра Дорман-Смита. Правительство было очень занято. Правительство готовило планы на будущее для Бирмы. Будущее представлялось министрам и губернатору как долгие и счастливые годы английского господства.

Правительство было совершенно оторвано от настоящей Бирмы, и многим из его членов даже имя Аун Сана почти ничего не говорило. Информацию правительство извлекало из самых случайных и противоречивых источников. Так, например, к началу сорок четвертого года кабинет министров обсуждал следующую информацию, полученную из Бирмы: «Тот такин, которого японцы сделали генерал-майором, не допускается к своим войскам за исключением парадов. А так как он очень темпераментный молодой человек, то он находится в состоянии беспрерывного пьянства, топя в вине свое разочарование».

Разговор явно шел о трезвеннике Аун Сане, ибо больше генералов в бирманской армии не было, об Аун Сане, который в то время прямо-таки разрывался в работе между «Внутренним кругом», армией, министерством, партийной работой, который так редко бывал дома, что До Кин Джи уже жаловалась, что забывает его и как-нибудь вечером откажется пустить домой — не узнает.

Министры правительства в Симле всеми силами старались оправдать жалованье, получаемое от англичан. Даже сам губернатор сетовал, что они перебарщивают, требуя управления страной по «западным стандартам» английскими чиновниками на неопределенно долгое время.

В сорок четвертом году правительство в Симле так докладывало в Лондон об обстановке в Бирме:

«Революционная партия, известная под названием партии такинов, после неудачи в организации восстания, после того, как она была в полном составе посажена в тюрьму, встретила с распростертыми объятиями японские войска. Теперь же такины поняли, что японцы им не доверяют, и готовы обратиться за помощью и к англичанам. Однако такины, как показывает история, представляют только весьма малую часть бирманского народа. Мы не можем отказаться полностью от их помощи, однако их помощь не может быть для нас существенной. А потому наши обязательства по отношению к такинам будут зависеть от их, поведения, от их преданности, хотя мы никогда не должны забывать их предательства, а потому не должны связывать себя ничем серьезным».

Да, министры в Симле очень мало знали, очень мало в чем разбирались и с уверенностью закрывали глаза на те сведения, которые противоречили милым их сердцу установкам. Главная опора англичане в Бирме — это они, министры, которые сидят в Симле, за ними, а не за кем бы то ни было другим, пойдет бирманский народ. Так что есть прямой смысл продолжать кормить и поить правительство.

Точка зрения министров поддерживалась губернатором. А вслед за ним — министерством по делам колоний. Да, Бирма должна снова стать колонией, да, английские компании должны вернуться туда и получить компенсацию за потери во время войны, да, с такинами придется обойтись построже.

Но все это не значит, что точка зрения губернатора полностью разделялась всеми теми, кто вершил судьбами Азии. И в первую очередь военным командованием индийского фронта.

Командующим был назначен лорд Маунтбатен, молодой способный адмирал, стремившийся выиграть войну. И этим определялись многие из решений его штаба. Решения эти явно противоречили мыслям и убеждениям Симлы, но это мало беспокоило адмирала. В конце концов правительство вольно было обсуждать планы, которые пока что не влияли на ход событий.

Адмирал Маунтбатен больше, чем министрам из Симлы, верил военной разведке и отряду «136» — специальной разведгруппе, которая подчинялась непосредственно ставке и с которой адмиралу удалось наладить сотрудничество.

Отряд «136» занимался не только разведкой, но и диверсиями за линией фронта, организацией местных антияпонских сил в горных районах, и этот отряд рано или поздно должен был осознать размеры и влияние «Внутреннего круга», силу коммунистических партизанских отрядов.

Разведчики отлично знали, что Такин Тейн Пе, один из руководителей Бирманской компартии и заграничный представитель Сопротивления, живет в Индии и поддерживает непрерывную связь с бирманским подпольем.

В августе 1943 года, когда японская империя была еше сильна, отряд «136» получил от своего агента в Бирме следующее сообщение: «Генерал Аун Сан, командующий армией обороны Бирмы, готовится к тому, чтобы повернуть свои силы против японцев, когда будет к этому благоприятная обстановка». То есть еще больше чем за год до того, как министры в Симле узнали о существовании Сопротивления, отряд «136» подшил к делу сообщение агента из Бирмы о готовящемся восстании.

А к началу сорок четвертого года английская разведка составила себе уже довольно правильное представление о действительной расстановке сил в Бирме, но тянула с налаживанием связей. Несколько раз Такин Тейн Пе поднимал разговор об оружии, и несколько раз под разными предлогами в оружии партизанам отказывали. Партизаны были коммунистами или были близки к коммунистам.

Но долго так продолжаться не могло. Маунтбатен отдавал себе отчет в том, что рано или поздно придется пойти на соглашение с Аун Саном и его сторонниками, с партизанами. Но даже когда он все-таки решился на это, первое время в Лондоне мало кто знал о решении адмирала. Сама мысль о сотрудничестве с бирманцами, которых уже несколько лет изображали как неблагодарных предателей, как японских друзей, казалась крамольной не только любому чиновнику в министерстве колоний, но и министрам кабинета его величества.

Два события повлияли на адмирала Маунтбатена в его решении пойти на союз с Аун Саном. Во-первых, частичные успехи на фронте. Вернее, неудача японцев, которые пытались в начале сорок четвертого года проникнуть в Индию через Северную Бирму. Это наступление им не удалось, и, отступая, они были вынуждены оставить и некоторые районы в горной Северной Бирме. Во-вторых, события в самой Бирме.

А в Бирме было создано третье правительство. Третье после правительства Ба Mo и правительства адвокатов в Симле.

Если бы Аун Сан поддался на уговоры горячих голов, которые требовали начать восстание против японцев в сорок четвертом году, он бы обрек это восстание на неудачу. В сорок четвертом году японцы еще были настолько сильны на фронте, что могли безболезненно бросить против восставших стопятидесятитысячную армию, закаленную в боях, опытную и отлично вооруженную.

В сорок третьем и даже до середины сорок четвертого года в Бирме не было единого антифашистского фронта. «Внутренний круг» существовал сам по себе, и в его подчинении была только небольшая армия обороны. Партизанские отряды и коммунистическое подполье действовали самостоятельно и не всегда были согласны с «Внутренним кругом». Партию такинов, разгромленную перед войной, так и не удалось полностью восстановить. В общем всеобщее недовольство в стране, ненависть к японским захватчикам не были направлены в одно русло, не были организованы.

Перед тем как начать восстание, необходимо было создать настоящий Единый фронт, причем надо было учесть ошибки тридцать восьмого года, когда Единый фронт не оказался настолько сильным, чтобы поднять всю Бирму на борьбу с англичапами.

Так вот летом 1944 года и был создан Единый антифашистский фронт в Бирме, была создана организация, которая объединяла все антияпонские силы в стране.

Аун Сану удалось встретиться с командирами подпольных коммунистических отрядов. После первой встречи те приехали нелегально в Рангун, где и проходили переговоры между легальным и нелегальным центрами Сопротивления.

В августе 1944 года удалось собрать конференцию антифашистов, и на этой конференции была создана Антифашистская Лига народной свободы. Вернее, тогда она называлась еще Антифашистской организацией.

Главными членами Лиги стали коммунистическая партия, армия Аун Сана и народно-революционная партия.

Это и было созданием третьего правительства Бирмы, самого влиятельного в стране, по-настоящему представительного и наиболее патриотичного из трех. В Высший совет Лиги вошли девять человек — их никто не называл тогда министрами, но они были, по сути дела, таковыми. Главой Лиги, ее председателем, стал Аун Сан.

Доктор Ба Mo, возможно, и знал о существовании третьего правительства, но предпочитал молчать. В любом случае и председатель Лиги и ее генеральный секретарь были министрами в его собственном кабинете, а еще трое министров явно подчинялись Лиге, а не Ба Mo.

Конференция, на которой была создана Лига, выработала манифест Лиги. «Мы — народ Бирмы… — говорилось в этом манифесте, — страдаем сейчас под железной пятой японских фашистов». К манифесту прилагалась программа действий. Лига призывала народ на борьбу с захватчиками, к саботажу, организации партизанских отрядов и отделений Лиги на местах.

Законспирировано третье правительство было хорошо. Ни молчаливого Аун Сана, ни Тан Туна, ни Ну японская разведка не подозревала. Вернее, подозревала, как и каждого бирманца, но не имела никаких данных о их подпольной деятельности. Больше того, с самой конференции Аун Сану пришлось немедленно вылететь в Японию. Его и доктора Ба Mo приглашал японский премьер-министр.

Бирманского министра обороны приглашали на банкеты и говорили ему сладкие речи. Положение на фронтах было не настолько хорошо, чтобы можно было рисковать тылами.

Аун Сана наградили орденом Восходящего солнца.

Правда, с этим орденом получился казус, который удалось оправдать только рассеянностью Аун Сана. Так уверял разгневанных японцев Ба Mo.

А случилось вот что. При прощании на токийском аэродроме министр обороны Японии обратил внимание на то, что бирманский министр пришел к самолету без орденов и, самое странное, без только что врученного самим императором ордена Восходящего солнца.

— Где ваш орден? — спросил он, вежливо улыбаясь.

— Какой орден?

— Зачем шутить? Здесь столько репортеров. Завтра весь мир будет знать, что вы не надели ордена.

— Только что где-то здесь был, — сказал Аун Сан и полез в карман своей неловко сидящей генеральской формы.

Не нашел ничего.

— Наверно, в чемодане.

Репортеры слышали весь разговор. Министр обороны Японии холодно распрощался с Аун Саном и Ба Mo, хотя второй был ни при чем и надел все ордена, какие только можно было (конечно, кроме английских).

Орден догнал Аун Сана в Бангкоке. Он оставил его в ящике стола в токийской гостинице.

В газетах Японии поместили только фотографию Ба Mo. С орденом Восходящего солнца на груди.

Но еще до создания третьего правительства губернатор Дорман-Смит да и некоторые из чиновников в министерстве по делам колоний понимали, что работа в Бирме, возвращение в Бирму затруднятся, если не пообещать Бирме ничего конкретного. Это не значит, что подобные мысли сильно влияли на планы, которые разрабатывало правительство в Симле. Но все-таки уже появились люди, которые понимали, что какой бы фиктивной ни была независимость Бирмы, это была все-таки независимость. И если англичане придут освободителями, то весь положительный эффект их прихода сойдет на нет, как только они объявят, что собираются остаться в Бирме на неопределенное время. Нет, Дорман-Смит не был сторонником независимой Бирмы. Он считал себя, и, возможно, искренне считал, другом Бирмы, но Бирма, другом которой он был, была Бирмой адвокатов и послушных, верных бирманцев — английской Бирмой.

Он обратился к Черчиллю с просьбой объявить о будущем статусе Бирмы.

Просьбы его в то время полностью совпадали с просьбами У Со, изложенными перед самой войной, Черчилль выслушал бирманского губернатора и сказал: «Вы человек, который хочет разбазарить империю».

Дорман-Смит искренне обиделся. Он хотел сохранить империю, а для этого необходимо было лавировать. Черчилль не хотел этого понимать. Дорман-Смит пытался объяснить Черчиллю, что его просьба объясняется только военными соображениями. Ведь Маунтбатен планирует в будущем году наступление в Бирме. Однако без решения кабинета о политике в отношении будущего Бирмы трудно вырабатывать оперативные планы. Если политика будет неприемлемой для бирманцев, то надо предусмотреть возможность их сопротивления английским войскам. С другой стороны, если политика правительства его величества удовлетворит бирманцев, можно будет рассчитывать на их сотрудничество.

Черчиллю понравились собственные слова.

— Разбазарить империю! — повторил он, не слушая собеседника. — Никогда!

Беседа была окончена.

Однако поездка Дорман-Смита в Лондон не пропала даром. Соображения его показались вполне разумными целому ряду консерваторов. И в результате долгих дебатов комитет молодых консерваторов — членов парламента выработал «Проект для Бирмы». Вырабатывался он на основе тех данных, которые консерваторы смогли собрать в Англии. То есть на основе мнений заинтересованных в английской Бирме капиталистов и бывших чиновников британской администрации.

Ни с кем из членов Антифашистской Лиги консерваторы, конечно, не беседовали. Поэтому «Проект для Бирмы» никак не отражал существующего положения вещей.

И все-таки у него нашлось множество критиков справа. Почему? Да потому, что в «Проекте» предусматривалось ограничить шестью годами срок губернаторских полномочий. А после этого провести выборы, чтобы дать Бирме какую-нибудь форму самоуправления.

Проект обсуждался в парламенте. В конце дебатов выступил секретарь по делам колоний и сказал, что правительство его величества еще не выработало политики по отношению к Бирме, а потому всякие дебаты преждевременны. Черчилль не хотел разбазаривать империю.

Это было уже в декабре 1944 года.

Дебаты еще шли в палате общин, а в Калькутту приехала большая делегация Антифашистской Лиги для переговоров о будущем восстании, о более широких поставках оружия. Ведь до сих пор, даже зная кое-что о силе и влиянии Лиги, английская армия предпочитала ограничиваться обещаниями и посылать оружие не Лиге и ее партизанским отрядам, а горным племенам, которых считали куда более надежными.

И вот, как только была налажена постоянная связь между Лигой и отрядом «136», а через нее и с армейской разведкой, англичане получили телеграмму от руководства Лиги: «"Проект для Бирмы" нам не нравится».

Телеграмма поставила английских разведчиков в тупик. Они искренне считали, что и Лига должна с удовлетворением принять «Проект» как основу для будущих переговоров. И вдруг такой категорический ответ.

Совет Лиги уже считал себя временным правительством Бирмы и никак не собирался признавать правительство в Симле, даже если оно и вернется.

Разведчики не стали ставить губернатора в известность о переговорах с Лигой. Губернатору это не понравилось бы. Аун Сан и его сторонники не относились к «хорошим», «послушным» бирманцам. И что бы ни говорили губернатору, тот все равно был твердо уверен, что Лига «не представляет никого, кроме кучки экстремистов и коллаборационистов».

Зимой сорок четвертого года агенты японского гестапо — Кемпетаи доносили по начальству, что на вербовочном пункте бирманской армии появляются подозрительные люди. Они проводят в штабе день-два, а потом уезжают обратно.

У Аун Сана был неприятный разговор из-за этого с полковником из Кемпетаи. Полковник сам приехал домой к Аун Сану.

— Ваши агенты плохо информированы, — сказал Аун Сан. — Просто мы теперь более внимательно подходим к отбору добровольцев. Ведь не секрет, что положение на фронте не совсем благоприятно для вашей армии. Мы тоже готовимся к боям. Тех, кого считаем недостаточно преданными, отправляем обратно.

— Интересно, кого вы считаете достаточно преданными? — спросил полковник. Но он не ждал ответа на этот вопрос. Ему не нравился Аун Сан, не нравились его офицеры, не нравилась вся эта затея с национальной армией. В ней уже куда больше трех тысяч человек, и, хотя она плохо вооружена, от нее всегда можно ждать неприятностей. Правда, эту точку зрения не разделяли в штабе. Японские генералы говорили, что полностью уверены в Аун Сане. Тут, возможно, сказывалась старая вражда между Кемпетаи и армией. Но генералов переубедить не удавалось. Полковнику нужны были факты об измене Аун Сана. Фактов не было. На араканском фронте удалось поймать двух перебежчиков. Известно было, что по крайней мере один из них встречался до этого с Аун Саном. Но перебежчики ничего не сказали. И полковник не стал докладывать о них. На этот раз.

Не удалось и покушение на Аун Сана. Кемпетаи хотело потихоньку убрать бирманского генерала. Оказалось, генерала хорошо берегут его собственные солдаты. А когда о неудачном покушении стало известно в штабе, агентам Кемпетаи пригрозили, что, если они будут путаться под ногами у военных, их тоже могут убрать.

Полковник ушел от Аун Сана ни с чем. А через два дня узнал, что его агент в штабе пропал без вести. Это уже никуда не годилось.

Возбудившая у японцев подозрение активность объяснялась очень просто. Аун Сан вызывал районных и городских организаторов Лиги в Рангун. Явкой был вербовочный пункт армии. А вечерами делегаты встречались с боджоком, и с каждым он разговаривал, у каждого узнавал о настроениях в районе, о собранном оружии, о партизанских отрядах, о готовности к восстанию.

«Мы готовы к маршу» — таким был пароль января и февраля 1945 года.

С делегацией из Бассейна разговор получился особенно длинным. В том районе живет много каренов. Поэтому Аун Сан настаивал, чтобы комитет подготовки к восстанию был смешанным, карено-бирманским.

Делегация из Бассейна получила небольшую сумму денег — Лига была не так уж и богата, взносы собирали тайно и только с верных людей, — пароль дня восстания и последние документы совета. До Инсейна, до пригородов Рангуна, делегацию проводили солдаты из армии. Грузовик с ними ехал в нескольких десятках метров сзади «джипа» с делегатами. За чертой города свернул в сторону. Дальше делегация ехала одна. И, уверенные в полной безопасности, бассейновцы не обратили внимания на то, что за ними идет еще один «джип» с рангунским номером.

У въезда в Бассейн машина с делегатами задержалась на пропускном пункте, и «джип» с рангунским номером остановился рядом. Пассажир его незаметно вылез из машины и, пока делегаты разговаривали с часовыми, проскользнул в будку, к телефону.

У дома секретаря Лиги района Бассейн было выставлено наружное наблюдение. Полковник Кемпетаи был доволен. Кажется, его подозрения начали оправдываться.

Еще через пять дней руководство Лиги в Бассейне было арестовано.

То же самое случилось и еще в двух или трех местах. Но везде арестованные с удивительным упорством придерживались одной и той же версии. Они, мол, хотели поступить в бирманскую армию, чтобы вместе с японскими братьями бороться за независимость Бирмы.

А время шло. Сведения об арестах немедленно дошли до Рангуна, и через своих людей, сидевших в полиции в штабе японской армии на связи, даже через все более сговорчивого доктора Ба Mo было сделано все, чтобы освободить арестованных. Командующий японской армией поддержал Ба Mo и дал понять Кемпетаи, что в любом случае арестованные должны вернуться домой — когда Кемпетаи сочтет это нужным — живыми и здоровыми.

— А если они сознаются?

— У вас любой сознается, — ответил генерал. — И я бы сознался после нескольких допросов. Так что я не придаю этому большого значения.

В феврале командующий бирманской армией генерал Аун Сан отдал странный приказ по армии. Отпустить волосы.

Солдаты и офицеры бирманской армии обязаны были бриться наголо — так, как делали это японцы. До этого никаких серьезных недоразумений из-за волос не возникало. А теперь Аун Сан подписывает такой приказ.

— Это же несерьезно, — позвонили Аун Сану из штаба японской армии. — Мы все принадлежим к одной и той же великой армии. Нет ничего более разлагающего дисциплину, как индивидуализм. Прическа же — один из первых шагов к этому.

Но Аун Сан был непреклонен.

— Бирманские солдаты никогда не брились наголо. Бреются у нас только буддийские монахи. И мне надоело выслушивать жалобы на оскорбление религии.

— Мы тоже буддисты, — возражали японцы.

— И все-таки у нас разные обычаи. И я не хочу, чтобы в решительный день армия не подчинялась мне из-за того, что я не могу оградить интересы бирманских солдат даже в мелочах.

В конце концов японцы махнули рукой. Пусть носят длинные волосы.

А приказ был отдан не случайно.

После восстания хотя бы части солдат придется раствориться среди мирного населения, для подпольных действий, для диверсий. Бритый бирманец будет выделяться в толпе, как павлин среди ворон. Для того чтобы можно было исчезнуть в толпе, нужно быть таким же, как все вокруг.

Тогда же армия получила другой приказ. Секретный. О нем так и не узнали японцы. Каждому солдату и офицеру было приказано запастись штатской одеждой.

В марте совет Лиги принял решение вывести из Рангуна и других больших городов семьи командного состава армии и членов совета Лиги. В случае восстания им несдобровать. До Кин Джи с обоими мальчиками уезжала на рыбацком сампане вверх по Иравади. Там в одной из деревень ее ждали.

Перед приездом на пристань семьи боджока заместитель Аун Сана, который отвечал за эвакуацию семей, расставил по причалу нескольких из своих солдат. Те должны были подать знак ему, если появится на горизонте что-нибудь подозрительное. Заместитель боджока поместился в доме, окна которого выходили на набережную. Комнату уступил богатый китаец. В комнате стояли какие-то ящики, мешки и висел дым от ароматных свечей, горевших в углу.

В назначенное время на причале появилась До Кин Джи с детьми. За ней шел невысокий человек в лоунджи и шляпе, надвинутой на самые уши.

— Боджок, — прошептал один из солдат. Заместитель подбежал к окну. И в самом деле, генерал Аун Сан, нарушая конспирацию, пришел на пристань.

Заместитель Аун Сана приказал солдатам смотреть в оба, но ничем не выдавать своего присутствия. Аун Сан попрощался с женой. Постоял на причале, пока сампан не отвалил, и потом не спеша пошел к городу. Он шел ссутулившись — со спины можно было подумать, что идет пожилой человек. Заместитель так и не понял, то ли Аун Сан притворялся, то ли в самом деле устал.

Аун Сан мало спал. Днем он был министром обороны японской Бирмы, ночью — становился руководителем Лиги, организатором надвигающегося восстания.

На следующее утро заместитель встретил боджока на улице, перед штабом.

— Зачем ты вчера приезжал на набережную? Тебя же могли заметить. Тогда угроза нависла бы и над твоей семьей.

— Неужели узнали все-таки? Хорошо работаете.

Он посмотрел серьезно на товарища и сказал:

— Я все это отлично понимаю. Но ведь, может быть, я их больше никогда не увижу. Я люблю их.

Генерал повернулся и прошел мимо часовых в штаб.

Часовые взяли под козырек. Генералу оставалось быть министром обороны всего десять дней.

«Мне представляется совершенно ясным, что восстание в Бирме начнется до конца этого месяца, — писал в те дни Маунтбатен, — и оно начнется вне зависимости от того, будем ли мы его поддерживать или нет. После долгого раздумия я пришел к выводу, что мы должны дать ему максимальную поддержку».

Доклад лорда Маунтбатена рассматривали в Лондоне, когда наступление английских войск на западе Бирмы было в полном разгаре. И каждому было ясно, что возражать наступающему адмиралу совершенно бесполезно. С военной точки зрения сотрудничество с Лигой было выгодным. От него зависел успех наступления англичан. Маунтбатен разошелся с точкой зрения правительства в Симле, которое до сих пор пребывало в счастливом неведении относительно действительного положения вещей в Бирме.

В горных районах запада партизанские отряды соединялись с английской армией, и, хотя нельзя сказать, что их принимали с распростертыми объятиями, партизаны участвовали в наступлении, их забрасывали снова за линию фронта, пересылали им задания. Партизанские отряды Лиги выполняли роль авангарда английского наступления.

На 17 марта был назначен торжественный парад. Бирманская армия выступала на фронт против англичан. Скорее всего японцы не пошли бы на эту крайнюю меру, но каждый солдат был на счету. Всю войну армия Аун Сана провела в бараках, в Рангуне и двух-трех других крупных городах. Теперь ей предстояло показать себя на деле, показать в боях с англичанами.

Один из японских чиновников, который был в то время в Бирме, рассказывает, что на военном совете дело чуть не дошло до драки. Представители Кемпетаи требовали разоружить армию, арестовать ее офицеров и в первую очередь обезвредить Аун Сана. Но армейские генералы так и не согласились с разведкой. Они давно знали Аун Сана. Бирманский генерал никогда не спорил с ними, всегда был вежлив и молчалив. В конце концов учили же его в Японии, дали орден, сделали министром. Ведь англичане не помилуют его в случае победы. Нет, у Аун Сана нет иного выхода. Он не политик, он военный, и не очень далекий притом. Когда бы еще ему удалось стать генералом?

Аун Сан предложил японскому командованию расположить бирманскую армию вдоль Иравади, там, где наступающие с запада англичане угрожали перерезать страну пополам. План был разумным. Если бы Аун Сан не предложил его, вернее всего его предложили бы сами японцы.

Наконец-то открылись двери японских арсеналов. Армия получила оружие, новую форму, башмаки.

И 17 марта на лугу, напротив пагоды Шведагон, там, где теперь раскинулся молодой парк Сопротивления, состоялся парад.

На трибуне собрались японские генералы. Над марширующими частями пролетали звенья японских самолетов.

К микрофону подошел министр обороны Бирмы, командующий бирманской армией генерал Аун Сан.

— Мы выходим в бой, в бой смертельный и решительный, — говорил боджок. Его слушали не только солдаты, не только японские генералы — его слушала вся Бирма. И те, кто пришел на парад, и те, что оставались у радиоприемников.

— Я призываю вас отдать все силы за свободу нашей страны, за свободу Бирмы. Призываю не жалеть жизни для этой благородной цели…

— Он ни слова не говорит, с кем будет воевать его армия, — сказал полковник из Кемпетаи генералу Инда.

— Нас не настолько здесь любят, чтобы Аун Сан мог особенно распространяться на эту тему.

— Еще не поздно арестовать всю эту компанию.

— И проиграть войну.

— У вас пораженческие настроения, генерал.

— Нет. Я придаю большое значение битве на Иравади.

— Когда вы признаете мою правоту, будет уже поздно.

Вдруг генерала прорвало:

— Так вот пойдите и попробуйте сейчас отнять у них оружие! Как вы это сделаете? Где у нас свободная дивизия, для того чтобы затевать бой в Рангуне?

Генерал перевел дух.

— Будем надеяться, что все кончится хорошо. Они победят, но победят с нами.

— Я не верю.

На этом разговор кончился.

— Итак, вперед, на врагов, на захватчиков. Уничтожайте их беспощадно. Вся Бирма смотрит на вас, — закончил свою речь Аун Сан.

Японское командование пригласило Аун Сана на обед по случаю выхода армии на фронт. Это был невеселый обед. Японские части с трудом сдерживали английское наступление на Иравади. Их положение на Тихом океане оставляло желать много лучшего. Из Европы поступали известия о том, что гитлеровская Германия доживает последние дни. Союзные войска приближаются к Берлину. Оси Рим — Берлин — Токио уже не существовало.

Плохое настроение было и у «диктатора» Бирмы, доктора Ба Mo. Утром он принял индийского хироманта. Хиромант долго колдовал над нежной рукой Ба Mo.

— Не убьют ли меня? — несколько раз спрашивал диктатор.

Индус не отвечал. Потом отпустил руку, вздохнул. Ба Mo почувствовал, как сердце остановилось на секунду и покатилось вниз, к животу.

— Ну!

— Нет, вы не умрете скоро, ваше превосходительство. Но судьба ваша плачевна. Я вижу по линиям вашей руки, что вам предстоит далекое и трудное путешествие, путешествие, связанное с унижениями. Ваши надежды не сбудутся. Начиная с этого года жизнь ваша пойдет вниз.

Индус неплохо разбирался в политике. Ба Mo вытер потную ладонь о таиландские лоунджи и знаком отпустил хироманта. На обеде он все время посматривал на японских офицеров. Генерал Кимура и его офицеры казались спокойными и уверенными в себе. Они по очереди произносили тосты и вежливо кланялись. Ему и Аун Сану. Ба Mo давно знал о Сопротивлении, знал уже и о Лиге. «Пускай, — думал он, — все-таки я останусь жив. Ведь я их не выдал».

Аун Сан слушал, как играет военный оркестр на хорах, и не обращал внимания на тосты. Интересно, как доехала Ma Кин Джи? Ведь, может быть, этот обед — ловушка. Может быть, армию сейчас, когда он сидит здесь, разоружают. Нет. Спокойно, Аун Сан. У тебя не выдерживают нервы. В любом случае основные руководители Лиги уже ушли в подполье. Даже если что-нибудь и случится, есть кому возглавить восстание. Осталось последнее: как бы сделать, чтобы Такин Тан Тун смог, не вызывая подозрений, уехать из Рангуна?

— Доктор, — обернулся Аун Сан к сидевшему рядом Ба Mo, — мы не используем наших лучших пропагандистов.

— Вы кого имеете в виду?

— Такин Тан Туна.

— Если он пропагандист, то не наш, — Ба Mo говорил тихо, чтобы не услышали соседи за столом. — За ним давно уже охотится военная полиция. И я не удивлюсь, если его арестуют.

— Но он же министр.

— Хорошо. Что же вы предлагаете?

— Надо его командировать для пропагандистской работы в район Таунгу. Мобилизовать народ. Вы же сами говорили, что рабочие отряды разбегаются.

Полковник из Кемпетаи прислушался. Аун Сан заметил это.

— Такин Тан Тун — верный друг Японии. И вы это знаете, доктор. Никто лучше его не сможет поднять народ.

— Хорошо, я согласен.

— Что-то вы выглядите печально сегодня, генерал, — сказал полковник из Кемпетаи. — Вам тяжело расставаться с семьей?

Знает или не знает?

— Да, у меня заболел сын.

— Мы усилим охрану у вашего дома. Я сегодня же распоряжусь.

— Не беспокойтесь, мои солдаты охраняют меня достаточно надежно.

— Как знаете.

Полковник отвернулся.

Такин Тан Тун уехал в Таунгу 20 марта. 21-го он исчез. В городе оставались Такин Ну и Аун Сан. Такин Ну колебался.

— Какая от меня польза на войне?

— По японцы могут вывезти тебя, тебя может схватить Кемпетаи.

— Нет, Ко Аун Сан, мои семья в безопасности. И надеюсь, что японцы не сделают мне ничего плохого. У меня много друзей среди них. Я останусь с доктором Ба Mo.

И, наконец, 25 марта Аун Сан не пришел, как обычно, в рангунский штаб бирманской армии. В штабе оставалось всего несколько писарей да солдаты у входа. Еще вчера и тех и других было значительно больше.

Аун Сан выехал на машине к линии фронта.

Его машину видели по дороге в Пром. После этого генерал исчез, как исчезли днями до этого его офицеры.

И в тот же день бирманская армия ударила с тыла по японским войскам. А те части, что заняли передовые позиции вдоль Иравади, сразу в нескольких участках открыли фронт.

В этот день начался разгром японцев, разгром еще более быстрый и страшный, чем разгром англичан в сорок втором.

В первый же день восстания, 28 марта, бирманские части уничтожили более семисот японских солдат и офицеров и разгромили несколько японских штабов. В руки бирманцам попали два японских генерала.

А адмирал Маунтбатен все еще никак не мог получить одобрения ставки на сотрудничество с бирманской Национальной армией. Уже английские, индийские и бирманские солдаты воевали бок о бок против японцев, но военный кабинет Великобритании не соглашался признать Аун Сана. Маунтбатен искренне негодовал. «Мы так навсегда потеряем Бирму», — говорил он 28 марта на военном совете. В тот же вечер он пишет новое письмо в Лондон.

«Гражданские власти полагают, — писал адмирал, — что признанием Аун Сана мы оскорбим лучшие чувства более респектабельных слоев населения. Но я уже не раз указывал, что эти респектабельные слои проявили себя полностью пассивными. Ведь восстание-то поднимают не они, а активные, политически сознательные и политически организованные элементы в стране».

Да, соглашался далее Маунтбатен, Аун Сан виновен в измене, в союзе с японцами в сорок втором году. Но ведь он верил, что японцы принесут Бирме освобождение от нас. Будет колоссальной ошибкой пойти против бирманских героев, а они, Аун Сан и его соратники, в настоящее время являются бирманскими героями. Маунтбатен требовал немедленного признания Аун Сана и Лиги в качестве союзников.

Делал он это отнюдь не из любви к Аун Сану. Как полководец, он отлично понимал, что бирманская армия является тем самым балансом силы на фронте, от которого зависит, затянется ли кампания еще на полгода или окончится в течение нескольких недель.

И еще. Маунтбатен был более разумным и гибким дипломатом, чем люди, управляющие британской политикой. Он действовал именно в интересах Британской империи, он хотел сохранить ее. Но хотел сделать это более жизненными методами, нежели гражданские власти.

Наконец через несколько дней после восстания военный кабинет дал согласие на сотрудничество с Аун Саном. Однако в той же телеграмме указал, что никаких политических обязательств, никаких политических переговоров Маунтбатен вести не имеет права. Наоборот, лидеры восстания должны быть твердо предупреждены, что только хорошим поведением, только неограниченной верностью Великобритании они смогут искупить свои ошибки, свое сотрудничество с японцами.

Маунтбатен разрешил генералу Слиму, командующему бирманским фронтом, встретиться для переговоров с Аун Саном. Прошел уже почти месяц с начала восстания, а прямых контактов между командующими все еще не было.

Только в конце апреля Слим послал приглашение Аун Сану. И в мае Аун Сан появился в английском штабе.

К штабу фронта подъехала черная закрытая машина. За ней «джип» с автоматчиками. Часовым показалась странной форма автоматчиков в «джипе». Они подбежали к остановившейся у шлагбаума машине и заглянули внутрь.

В машине сидел японский генерал в полной парадной форме. Генерал был молод, скуласт и темнокож.

Растерявшийся часовой уже поднял автомат, чтобы выстрелить в воздух, как из-за поворота дороги выскочила еще одна машина. Штабная. Английский полковник выпрыгнул из нее, не дожидаясь, пока машина остановится.

— Пропустите генерала Аун Сана! — крикнул он на бегу солдатам.

Так вот он какой, бирманский генерал! Английские солдаты много слышали о нем. И разное. Он был и предателем и японским министром. И он же воевал сейчас на юге с японцами.

Генерал вышел из машины и не спеша пошел через обширную поляну к зданию штаба, над которым на флагштоке висел «Юнион Джек».

Появление генерала в японской форме, прогуливающегося по территории штаба, вызывало что-то вроде паники среди писарей и интендантов.

Но генерал Слим уже вышел на крыльцо.

— Добро пожаловать, дорогой друг. Мы вас ждем с утра.

Аун Сан улыбнулся, отдал честь генералу и сказал:

— А мы вас ждем уже который год. А в последний месяц в особенности.

— Заходите.

Генералы прошли в здание штаба. Итак, после четырех лет Аун Сан снова встретился с англичанами. Правда, теперь ему не надо прятаться от них на улицах.

Разговор генералов затянулся на два часа. Слим и не ждал, что бирманец будет просить прощения у англичан за сотрудничество свое с японцами, но независимая позиция, занятая Аун Саном, несколько смутила его.

Слим сказал, после того как окончилась формально-вежливая часть разговора:

— Давайте подумаем, как нам влить ваши отряды (ему не хотелось говорить: армию, или хотя бы: части. Этим он признавал бы определенную самостоятельность Аун Сана) в регулярную армию. Я думаю, об этом мы сможем легко договориться.

— Вряд ли, — улыбнулся Аун Сан. — Я ничего решать самостоятельно не могу и не хочу. Я представляю здесь временное правительство Бирмы. И правительство наше — правительство народа, правительство Антифашистской Лиги. Вы, генерал, получаете приказы от своего правительства. Я — от своего.

— Право же, я не могу признать бирманского правительства, — перебил его Слим.

— Ваша воля. Я командующий союзной Великобритании армии. Но вам ни в коей степени не подчинен.

— Что же, я признаю ваше мужество, — сказал генерал Слим. — Вы сейчас находитесь полностью в моих руках. И будь на моем месте другой генерал, он бы мог арестовать вас, как бунтовщика и коллаборациониста.

— Не думаю.

— Хорошо, не будем об этом. Но поймите: вы подданный Британской империи. Да, не улыбайтесь. По крайней мере формально это так. Но вы сражались против правительства его величества. И у меня здесь, в штабе, есть люди, которые как дважды два могут доказать, что вы виновны в убийствах, и мы найдем достаточно свидетелей. Мы вам не давали никаких письменных обязательств, только устно пригласили на переговоры. И я перед законом буду чист, если вы не вернетесь обратно.

— Знаю. И все-таки ничего сделать со мной вы не осмелитесь. Вам это невыгодно. По крайней мере сейчас.

— Скажите мне, — переменил тему Слим, — если вы так доверяете англичанам, почему вы так хотите от нас отделаться?

— Вы неправильно ставите вопрос. Я не говорю. что я не люблю англичан. Нельзя не любить народ. Но мы не хотим ни англичан, ни японцев в качестве наших господ.

— Ну что ж! Как солдат и как человек, я, может быть, и согласился бы с вами. Но мы не политики. Пусть об этом говорят штатские.

— А у нас нет такого деления.

И разговор перешел на чисто военные темы.

Когда все вопросы связи и взаимодействия были обсуждены, когда принесли чай, Слим вернулся к политике. Хоть он и считал себя только солдатом — только солдатом он не был.

— Признайтесь, господин Аун Сан, вы ведь пришли к нам только потому, что мы побеждаем.

— Я не спорю. Если бы вы не побеждали, нам пришлось бы действовать только своими силами.

«Аун Сан произвел на меня сильное впечатление, — записал Слим вечером в дневнике, — он оказался не грубым партизаном, бандитом, как его изображали и какового я ожидал увидеть… Я понял, что он искренний патриот и реалист, что редко совмещается в политике… Наибольшее впечатление на меня произвела его честность. Он не мог и не хотел давать неподкрепленные обещания и не был открытым до конца со мной, но я твердо убежден, что, если бы он обещал что-нибудь сделать, он сдержал бы свое слово».

Вооруженные силы Бирмы — Национальная армия Аун Сана, отряды Лиги, партизаны — участвовали в течение сорок пятого года более чем в тысяче боев и стычек. Они уничтожили больше десяти тысяч японских солдат и офицеров, более трех тысяч японцев были ранены и взяты в плен. Бирманские части полностью дезорганизовали японские коммуникации в тылу, вызвали панику, и действия их привели к тому, что японские войска не смогли оказать серьезного сопротивления наступающим союзникам. Летом 1945 года Маунтбатен писал в официальном докладе в Лондон:

«Атакуя изолированные гарнизоны и линии связи и оказывая давление на японцев, бирманская армия связала большое количество вражеских войск, которые иначе могли быть использованы для блокирования 14-й союзной армии в ее наступлении на Рангун».

Маунтбатен не совсем объективен в своем докладе. И понятно. Ему не было ровным счетом никакого смысла отдавать должное бирманцам. Каждый их успех отнимал листочек с лаврового венка самого Маунтбатена.

В этом докладе есть фактическая неточность. Из него следует, что якобы Рангун заняла 14-я союзная армия. По крайней мере здесь о бирманцах упоминается только как о силе, косвенно способствовавшей взятию Рангуна.

В самом же деле Рангун был взят не кем иным, как Аун Саном. Его войска вошли в столицу Бирмы за два дня до англичан. И когда первый английский катер с десантом подошел к покореженному бомбами причалу, англичане увидели солдата в зеленом мундире с японским автоматом в руках. Это был солдат Национальной армии.

Бирму освобождали с двух сторон. Изнутри — партизанские отряды и части Аун Сана. Снаружи — английские войска и опять же части Аун Сана. Во всех городах и деревнях, освобожденных от японцев, немедленно создавались отделения Лиги, которые брали на себя поддержание порядка в период военных действий, брали на себя охрану населения от мародерствующих японских банд, от местных бандитов. Каждый день все новые и новые красные флаги Антифашистской Лиги поднимались над Бирмой.

В стране создавалось двоевластие. Англичане возвращали свою администрацию. Бирманцы создавали свою.

1 июня в Лондоне была опубликована Белая книга о Бирме. Из нее следовало, что после окончания военных действий в стране утверждается губернаторский режим. Все политические вопросы будут решаться губернатором, при котором создается «совещательный» Исполнительный совет, назначенный тем же губернатором. Этот порядок должен был сохраниться до 1948 года, до окончания «периода восстановления Бирмы». Потом наступал «период подготовки почвы для полного самоуправления» и так далее. Независимостью и не пахло.

Отвечая Белой книге. Антифашистская Лига писала: «Бирманский народ нельзя отбросить назад, к духовному и политическому уровню 1941 года… Бирма хочет быть независимой — ни больше, ни меньше».

Англичане открыто не спорили. Даже больше того, Дорман-Смит заявил в Лондоне, что программа Лиги в принципе не противоречит целям английского правительства. Это была ложь. Но англичане ждали, когда страна полностью перейдет к ним в руки. Тогда можно будеть заговорить по-другому.

А тем временем война все дальше откатывалась от Рангуна. И, наконец, в Рангуне стало настолько безопасно, что скоро прибыл его превосходительство губернатор Бирмы сэр Дорман-Смит.