Аут

1

Еще один невыносимо жаркий день. Скрестив руки на груди, Мицуёси Сатакэ смотрел на улицу через щели жалюзи. Из окна второго этажа город казался разделенным надвое: одну его часть заливали яркие лучи послеполуденного солнца, другая оставалась погруженной в тень. Листья на бегущих по обе стороны от дороги деревьях сияли, будто изумруды, тогда как внизу разливались черные лужи. Спешащие по делам люди представали излучающими свет фигурками, за которыми тащились по тротуару мрачные тени. Белые полоски пешеходных переходов подрагивали от жары, и Сатакэ даже вздрогнул, представив, что идет по раскаленному, прилипающему к подошвам асфальту.

Прямо перед ним высились небоскребы, построенные не так давно к западу от железнодорожного вокзала Синдзюку. Взметнувшиеся ввысь башни разделяли узкие полоски безоблачного неба, такие яркие, что на них невозможно было смотреть. Сатакэ отвел глаза, но образ еще пару секунд держался на сетчатке. Он закрыл жалюзи и отвернулся. Квартира состояла всего из двух маленьких комнат, застеленных старыми татами и разделенных выцветшей раздвижной дверью. В одной из комнат работал включенный на всю мощность кондиционер. В полумраке второй мерцал экран большого телевизора. Другой мебели почти не было. Справа от прихожей помещалась крохотная кухня, но так как Сатакэ никогда не пользовался ею, то и кухонной утвари, вроде тарелок и кастрюлек, там никто бы не нашел. В целом это простое и строгое жилище вполне подходило человеку, одевавшемуся так, как одевался Сатакэ.

А одевался он, будучи дома, под стать интерьеру квартиры: белая рубашка и серые, потертые на коленях штаны. Так ему нравилось. Другое дело, что, отправляясь по делам, ему приходилось заботиться о своей наружности, думать о том, каким предстать перед миром и какое платье лучше всего подходит исполняемой им роли Мицуёси Сатакэ, владельца клуба.

Он закатал рукава, умылся теплой водой, вытер руки и лицо полотенцем и сел перед телевизором, поджав под себя ноги. Шел какой-то старый американский фильм, но Сатакэ не следил за действием, а просто сидел, словно в полусне, иногда проводя ладонью по коротко стриженным волосам. Смотреть ничего не хотелось, хотелось просто купаться в бессмысленном и холодном искусственном свете.

Сатакэ ненавидел лето. Впрочем, раздражала его не столько жара, сколько те многочисленные признаки этого времени года, которых было особенно много на далеких от центра улочках города и которые пробуждали не самые приятные воспоминания. Именно во время летних каникул он, учась тогда в средней школе, так ударил отца, что сломал ему челюсть, а потом ушел из дому. Инцидент, навсегда изменивший его жизнь, произошел в такой вот комнате в августе под натужное завывание старого кондиционера.

Ощущая со всех сторон горячее, зловонное дыхание изнывающего от зноя города, Сатакэ чувствовал, как размывается, растворяется грань между двумя его половинками, внутренней и внешней. Вонючий воздух просачивался через поры кожи и отравлял, пачкал все, что было внутри, а кипевшие в крови чувства вытекали из тела на улицу. В летний сезон Токио пугал его и страшил, а потому Сатакэ старался как можно больше времени проводить дома, чтобы не дать увлечь себя катящимся по улицам волнам иссушающего зноя.

Возвращение этого чувства исходящей от города угрозы всегда служило сигналом окончания сезона дождей и прихода настоящего лета. Сатакэ поднялся, прошел в другую комнату, открыл окно и быстро, прежде чем шумы и испарения города успели проникнуть в квартиру, захлопнул прочные штормовые ставни. В комнате сразу стало темно, и Сатакэ облегченно опустился на пол. Здесь у него были платяной шкаф и аккуратно сложенный футон. Углы матраса представляли собой идеально прямые углы, и в целом комната напоминала тюремную камеру, если, конечно, не принимать во внимание телевизор. Отбывая срок наказания, Сатакэ страдал не только от воспоминаний об убитой им женщине, но и от ограниченности предоставленного ему пространства. Выйдя на свободу, он не стал селиться в просторной бетонной квартире, где чувствовал бы себя заключенным, сменившим одну камеру на другую, но предпочел обосноваться в старом, продуваемом ветрами деревянном доме. По этой же причине и телевизор, его единственная связь с внешним миром, оставался включенным целым день.

Закрыв окно, он снова уселся перед ним в той строгой позе, к которой привык в тюрьме. В этой комнате ставней не было, так что солнечные лучи продолжали просачиваться через щели в жалюзи. Сатакэ отключил звук телевизора, и теперь тишину нарушали лишь долетающие с Яматэ-авеню гудки автомобилей да равномерный шум кондиционера.

Закурив сигарету, Сатакэ рассеянно наблюдал через пелену дыма за происходящим на экране. Только что началось очередное ток-шоу, и ведущая, очень серьезная с виду женщина, демонстрировала некую таблицу, которая, вероятно, должна была подкрепить ее точку зрения. Через пару минут Сатакэ понял, что темой передачи стало полицейское расследование привлекшего широкое внимание преступления. Речь шла о найденном на прошлой неделе в парке расчлененном теле. Убийство не интересовало Сатакэ, и он уже собрался переключиться на другой канал, когда зазвонил лежащий рядом на полу сотовый. Телефон был еще одной связью с внешним миром, и он взял его не без колебаний.

— Сатакэ.

Голос прозвучал грубо и глухо. Не хотелось ни с кем разговаривать в такой день, когда жара угрожала в любой момент вытащить на свет тщательно подавляемые воспоминания, и в то же время Сатакэ понимал, что должен как-то отвлечься. Такое двойственное, неуравновешенное состояние выбивало из колеи, раздражало, но он ничего не мог с ним поделать, как не мог ничего поделать и с городом — ненавидя его извивающиеся от жары улицы, Сатакэ сознавал, что не смог бы жить ни в каком другом месте.

— Милый, это я.

Звонила Анна. Сатакэ взглянул на красовавшийся на запястье «ролекс» — ровно час дня. Пора выходить из дома и отправляться по делам. И все же он медлил — уж слишком жарким выдался день.

— Куда сегодня? В салон красоты?

— Нет, слишком жарко. Я подумала, может быть, мы сходим в бассейн?

— В бассейн? Сейчас?

— Да. Ну пожалуйста, сходи со мной.

Сатакэ представил запах хлорки и крема для загара — этот запах не вызывал неприятных ассоциаций, но выходить все равно не хотелось.

— А не поздновато для бассейна? Не лучше ли сходить туда в выходной?

— В воскресенье там всегда полно народу. Чем тебя не устраивает сегодня? Пожалуйста, Анна хочет поплавать.

— Ладно, ладно, — согласился Сатакэ, приняв неожиданное для себя решение.

Он закурил еще одну сигарету и с минуту смотрел на молчаливый экран. Сейчас его занимало напряженное лицо женщины, судя по всему жены убитого. Одета она была скромно, в выцветшую футболку и джинсы. Волосы убраны назад и собраны в пучок. На лице почти никакого макияжа. Присмотревшись, Сатакэ понял, что женщина куда симпатичнее, чем ему показалось вначале, и моментально, почти автоматически, переключился в профессиональный режим. Теперь она стала для него объектом изучения. Возраст — тридцать с небольшим, но если немного поработать с лицом, оно еще вполне способно привлечь потенциальных покупателей.

Поражало то, с каким спокойствием она держалась. Внизу экрана появилась надпись: «Жена погибшего Кэндзи Ямамото», но имя ничего не сказало Сатакэ. Он уже давно забыл, что неделю назад вышвырнул из своего клуба некоего человека, носившего такое же имя. Сейчас его больше беспокоила нахлынувшая на город жара и то неясное предчувствие беды, которое она несла с собой. Если бы он ощутил нечто подобное в тот далекий день, то, возможно, предпринял бы что-то, избежал встречи с той женщиной, и тогда его жизнь сложилась бы по-другому. Что же предвещает сегодняшняя тревога? Откуда она появилась? Сатакэ не знал.

Через десять минут он уже шел к стоянке, на которой держал свою машину. Протянувшееся вдалеке шоссе обманчивым миражом подрагивало за темными стеклами очков. На привыкшей к прохладе и полумраку квартиры коже при первой же атаке жары и яркого солнца выступил пот. В ожидании машины, поднимавшейся из глубин многоуровневой стоянки, Сатакэ вытер влажный лоб. Едва сев за руль, он включил кондиционер, но это помогло лишь отчасти — тело чувствовало тепло, исходящее от кожаных сидений.

Он, в общем-то, привык к капризам и неожиданным требованиям Анны. Она то тащила его по магазинам, то просила найти ей нового парикмахера или нового ветеринара для собачонки, то заставляла возить по всему городу. Сатакэ относился к этому спокойно, понимая, что таким образом девушка проверяет его чувства. Красивая, умная, эксцентричная, она развлекала его, и сейчас, ведя машину в плотном потоке, одна лишь мысль о ней вызывала у него улыбку.

Дверь открылась после первого же звонка, как будто Анна только и ждала, когда он появится. На ней была желтая шляпка с широкими полями и желтое же летнее платье. Поправляя шнурки на черных лакированных сандалиях, девушка капризно надула губки.

— Почему так долго? Я заждалась.

— Раньше не мог. И потом, у тебя постоянно возникают самые невероятные планы. — Сатакэ остановился у порога, придержав дверь. На него уже повеяло привычным запахом, в котором аромат косметики причудливым образом соединялся с собачьей вонью. — Куда?

— В бассейн, конечно! — воскликнула она, выбегая из квартиры.

В радостном возбуждении от предстоящей прогулки, Анна, похоже, совершенно не заметила мрачного настроения Сатакэ.

— В какой именно? «Кейо плаза»? Или «Нью-Отани»?

— О нет, в отелях ужасно дорого.

Даже тратя чужие деньги, Анна всегда стремилась избегать ненужных излишеств и склонялась к простоте и экономии.

— Тогда куда?

Он захлопнул дверь и направился к лифту.

— Меня вполне устроит городской бассейн. За двоих всего четыреста йен.

Разумеется, городской бассейн дешевле, но там всегда было шумно и многолюдно. Впрочем, если ей так хочется, то почему бы и нет? Сейчас Сатакэ хотел только одного: спастись от жары. Если при этом можно и Анне доставить удовольствие, то тем лучше.

Бассейн кишмя кишел школьниками и юными парочками, так что к тому моменту, когда Анна появилась из раздевалки в ярко-красном купальнике, Сатакэ уже расположился в тени под деревьями, огораживающими верхнюю часть площадки.

— Милый! — крикнула она на бегу и помахала ему.

Сатакэ кивнул, придирчиво рассматривая молодое тело,

которое вполне можно было бы назвать идеальным, если бы не вполне уместная в таком месте белизна кожи. Крепкие и полные груди и бедра, длинные ноги, округлые плечи…

— А ты разве не собираешься искупаться? — спросила Анна и глубоко вздохнула, словно наслаждаясь запахом хлорки.

— Я лучше понаблюдаю за тобой отсюда.

— Но почему? — Девушка схватила его за руку и потянула. — Ну же, поднимайся!

— Нет, иди без меня. Только не задерживайся, у нас не более часа.

— Всего-то?

— Не заставляй меня повторять одно и то же. Тебе еще нужно оставить время на парикмахера.

Анна раздраженно хмыкнула, но перечить не стала и побежала к воде. Через минуту она уже играла в мяч с группой девочек. Сатакэ благодушно улыбнулся. Какая же она милая. Он чувствовал, что испытывает потребность быть с ней, заботиться о ней. Нельзя отрицать — она доставляла ему удовольствие, в ее присутствии он позволял себе расслабиться. И все же даже Анна не могла заставить утихнуть ровный гул прошлого, заполнивший его голову с приходом лета. Сатакэ надвинул очки и закрыл глаза.

Когда через какое-то время он открыл их, Анны на прежнем месте уже не было. Поискав глазами, Сатакэ обнаружил ее на середине бассейна в окружении шумных, плещущихся детей. Поймав его взгляд, Анна помахала ему рукой и поплыла к берегу медленным, неуклюжим кролем. Через пару минут рядом с ней появился молодой мужчина, явно старавшийся завязать разговор. Сатакэ снова закрыл глаза.

Потом она вышла и, подойдя к нему, стала отжимать длинные черные волосы. Он заметил, что молодой человек посматривает в их сторону. Волосы у него были собраны в хвост, в одном ухе поблескивала сережка.

— Тебя заметили, — сказал Сатакэ.

— Да, он заговорил со мной в бассейне.

— Кто он?

— Говорит, что состоит в банде, — равнодушно ответила Анна, но при этом все же слегка повернула голову, чтобы понаблюдать за реакцией Сатакэ.

Глядя на скатывающиеся по рукам и ногам капельки воды, он любовался ее красотой, молодостью, совершенством.

— У нас еще есть немного времени. Почему бы тебе не поплавать с ним?

— А зачем? — спросила она, огорченная отсутствием вполне естественной со стороны мужчины реакции.

— Ты же ему понравилась, разве нет?

— А ты не против?

— Нет, если речь идет о работе.

— О!

Бутон невинности лопнул. Отбросив полотенце, девушка убежала к лежащему возле бассейна молодому человеку. Увидев ее, тот привстал, явно обрадованный, а через секунду удивленно посмотрел на Сатакэ.

По дороге домой девушка почти все время молчала.

— Подброшу к парикмахерской, — сказал он.

— Но потом не заезжай.

— Почему?

— Возьму такси.

— Хорошо. А я приму душ и загляну в клуб.

Высадив Анну на обычном месте, Сатакэ свернул на Яматэ-авеню. Солнце успело опуститься и било теперь прямо в глаза. Летние закаты всегда пробуждали воспоминания, но то, которое нахлынуло сейчас, было настолько живым, настолько ярким, что он невольно моргнул. Вернувшись в квартиру, Сатакэ подошел к окну и еще долго смотрел на длинные тени, протянувшиеся от башен Синдзюку через всю улицу. Утреннее ощущение, раздражающее, неподвластное воле предчувствие опасности, вернулось.

Стоило Сатакэ появиться в дверях «Мика», как все хостессы, подчиняясь установленной процедуре, повернулись навстречу гостю. Впрочем, предназначенные клиентам пластиковые улыбки тут же поблекли и растворились, как только девушки узнали босса. Сатакэ оглядел пустой зал.

— Какого черта? Что такое? Не сезон?

Он посмотрел на подошедшего менеджера.

— Еще рано, — ответил менеджер, торопливо раскатывая рукава белой рубашки.

Сатакэ, всегда требовавший от сотрудников аккуратности и опрятности в одежде, заметил, что «бабочка» у Цзиня — так звали управляющего — съехала в сторону, а черные брюки успели изрядно помяться.

— Приведи себя в порядок.

— Извините, босс, — пробормотал Цзинь, отходя в сторону.

Словно почувствовав настроение хозяина, из кухни выпорхнула Рэйка. На ней было черное платье, из украшений — нитка жемчуга. Как будто на похороны собралась, мрачно подумал Сатакэ.

— Добрый вечер, Сатакэ-сан. Боюсь, сегодня у нас небольшое затишье. Думаю, это из-за жары и…

— Что еще за небольшое затишье? Кому вы звонили? Бизнес сам не пойдет, если ничего не делать! — Он обвел взглядом комнату и остановился на вазах. — И поставьте, черт возьми, свежие цветы!

Обычно, приходя в клуб, Сатакэ старался держаться как можно незаметнее, но сейчас его словно прорвало. Цзинь метнулся к ближайшей вазе с безнадежно поникшими колокольчиками. Хостесс нервно переглянулись.

— Нам уже звонили, обещали быть позднее, — надеясь смягчить гнев хозяина, сообщила Рэйка.

— Так бизнес не ведут, — проворчал Сатакэ. — Нельзя сидеть, сложив руки, как какая-нибудь долбаная принцесса, и ждать, пока появится принц. Если никого нет, выходите на улицу, хватайте людей за руку и тащите сюда!

— Как раз это я и собиралась сделать, — рассмеялась Рэйка, однако так и осталась на месте, явно не горя желанием менять приятную прохладу клуба на вечернюю жару.

С трудом сдерживая злость, Сатакэ огляделся еще раз. С самого начала у него появилось чувство, что здесь чего-то не хватает, и теперь он понял, чего именно.

— Где Анна?

— Она позвонила и сообщила, что берет выходной.

— Объяснила, в чем дело?

Рэйка равнодушно пожала плечами.

— Сказала, что перегрелась на солнце и не очень хорошо себя чувствует.

— Ладно, — буркнул он. — Загляну попозже.

Даже не попытавшись притвориться, Рэйка облегченно вздохнула. Расслабились и остальные. Сатакэ повернулся и, не говоря ни слова, направился к двери.

Едва переступив порог, он как будто оказался в пустыне. Хотя солнце уже село, сохраняющийся зной и влажность делали пребывание на улице невыносимым. Город задыхался подобно немолодому, уставшему от жизни мужчине с закупоренными порами, под кожей которого бьется, не находя выхода, лихорадочный жар. Поднимаясь по ступенькам на следующий этаж, Сатакэ даже застонал. Дела в «Мика» шли все хуже, и с этим надо было что-то делать.

У входа в «Площадку» его встречал Кунимацу. Сатакэ с удовлетворением заметил, что за столиками уже сидят несколько бизнесменов.

— Вы сегодня рано, — сказал менеджер.

Увидев проступившие на серебристо-сером пиджаке темные пятна пота, Сатакэ снял его, но промокшая черная рубашка тут же прилипла к телу.

— Жарко, да? — с беспокойством спросил Кунимацу, принимая у хозяина пиджак.

— Ничего, все в порядке, — ответил Сатакэ, доставая сигареты. Молодой крупье, упражнявшийся в раздаче перед выходом в зал, поднял голову и посмотрел на них. По его губам скользнула усмешка — наверное, парень впервые видел босса в мокрой рубашке. — Как его зовут?

— Кого?

— Того, новенького.

— Янаги.

— Скажи ему, чтобы не скалился. Клиенты не хотят видеть перед собой гримасничающую обезьяну.

— Скажу, — пробормотал, отступая на шаг, Кунимацу.

Сатакэ поднялся и докурил сигарету. Он уже собирался потушить окурок, когда подошедшая девушка поставила перед ним чистую пепельницу. Сатакэ закурил вторую. Служащие нервно посматривали на босса, словно позабыв о клиентах, и, хотя клуб принадлежал ему, он впервые за все время почувствовал себя посторонним.

— Можно вас на минутку? — негромко произнес Кунимацу.

— Что случилось?

— Хочу кое-что показать. — Сатакэ проследовал за менеджером в крохотную заднюю комнату, служившую офисом. — Вот это. Оставил один из клиентов. — Кунимацу достал из шкафа серый пиджак. — Не знаю, что с ним делать.

— За ним кто-нибудь обращался? — спросил Сатакэ, снимая пиджак с вешалки.

Вещь была легкая, пошитая из дешевой шерсти.

— Взгляните вот на это. — Кунимацу указал на ярлычок, пришитый желтыми нитками к внутреннему карману пиджака. — Ямамото.

— Ямамото?

— Не помните? Тот парень, которого вы выставили из клуба на прошлой неделе.

— А, тот, — протянул Сатакэ, смутно припоминая досаждавшего Анне мужчину.

— Он так и не вернулся. Что будем делать?

— Выброси.

— А если он придет и будет искать?

— Не придет, — сказал Сатакэ. — А если все же появится, скажи, что не видел никакого пиджака.

— Так и сделаю, — пообещал Кунимацу.

Он, похоже, собирался что-то добавить, но, подумав, промолчал.

Через несколько минут Сатакэ, обсудив текущие вопросы, вышел из кабинета. Кунимацу последовал за боссом. К сидевшим за столами бизнесменам добавились молодые, модно одетые женщины, по виду хостессы из соседних заведений. Взглянув на них, Сатакэ вспомнил о своей приме.

— Съезжу к Анне, — сказал он. — Загляну еще раз попозже.

Кунимацу вежливо поклонился, но Сатакэ заметил, что менеджер, закрывая за ним дверь, тоже расслабился. В такие моменты, видя, как нервничают в его присутствии служащие, он не раз задавался вопросом, уж не пронюхали ли они что-то о его прошлом.

Сатакэ так старался контролировать себя, держать под замком свою темную половину, но при этом знал, что стоит людям услышать хотя бы часть той давней истории, как они отшатнутся от него в ужасе. А так как правду о случившемся знали только они двое, то никто уже не мог понять его по-настоящему. К несчастью, Сатакэ отведал запретный плод в возрасте двадцати шести лет и с тех пор оказался отрезанным от остального мира.

На звонок по интеркому никто не ответил, и уже это показалось ему странным. Сатакэ достал сотовый и стал набирать номер Анны, когда из громкоговорителя донесся наконец ее голос.

— Кто там?

— Я.

— Милый, что случилось?

— Ты в порядке? Открой, я на минутку.

— Хорошо, — пробормотала она. Он услышал, как звякнула цепочка, и это тоже показалось странным — Анна никогда не закрывалась на цепочку. — Извини, я сегодня не вышла на работу.

Девушка открыла дверь. Она была в шортах и футболке и выглядела немного бледной. Сатакэ заглянул в прихожую — рядом с модными туфельками Анны стояла пара мужской обуви.

— Тот самый? — спросил он. Она обернулась и покраснела. — Ничего не имею против, но только не следует мешать удовольствие с работой. И никаких романов.

Анна отшатнулась, как будто от удара.

— Хочешь сказать, что тебе все равно, с кем я…

— В общем, да. — В ту же секунду глаза ее наполнились слезами. Сатакэ вздохнул. Он не испытывал никаких чувств, кроме, разве что, легкого раздражения. Да, она была дорога ему, причем не только по профессиональным причинам, но оставалась не более чем игрушкой. — И не пытайся меня обманывать.

Не говоря ни слова, Анна повернулась и ушла в комнату. Закрывая за собой дверь, Сатакэ подумал, что у девушки, чего доброго, может появиться желание перейти в другой клуб. Спускаясь вниз, он снова и снова спрашивал себя, почему сегодня все идет не так, как надо. Беспокойство не уходило, что-то мучило его, как будто печать, наложенная на прошлое, оказалась вдруг сломанной, и ему стоило немалых усилий удержать воспоминания под крышкой.

Решив не заходить в «Мика», Сатакэ направился сразу в «Площадку».

— Как Анна? — поинтересовался, открывая дверь, Кунимацу. — Я слышал, она взяла выходной.

— Ничего серьезного. Думаю, завтра вернется.

— Вот и хорошо. Насколько я понимаю, внизу дела пошли получше.

— Рад слышать, — сказал Сатакэ.

Значит, в «Мика» можно будет не заходить. Он быстро осмотрелся. Число посетителей увеличилось до пятнадцати; половина — бизнесмены, остальные были так или иначе связаны с ночной жизнью Синдзюку. Большинство из последних проводили в клубе едва ли не каждый вечер. Уже неплохо, сказал себе Сатакэ. Теперь оставалось только обдумать, как урегулировать маленькую проблему с Анной. Не хватало только, чтобы девушка из-за каких-то глупостей перешла в другой клуб.

Он уже почти успокоился, когда дверь открылась и в клуб вошли двое мужчин. Ничего особенного они собой не представляли — средних лет, в простых летних рубашках, — но ему показалось, что он уже встречался с ними когда-то. Когда? Где? И кто они такие? Служащие какой-то компании? Владельцы магазинов? Мужчины огляделись, как это делали все новички, но без любопытства, а скорее с профессиональным интересом. Сатакэ, умевший определять клиента с первого взгляда, не знал, что и думать.

— Добро пожаловать.

К посетителям уже спешил Кунимацу. Менеджер подвел гостей к столу и стал объяснять правила игры. Когда он закончил, один из мужчин достал из кармана блокнот.

— Мы из управления полиции, — сказал он, предъявляя удостоверение. — Прошу вас никуда не уходить. Нам нужно поговорить с управляющим.

В клубе наступила мертвая тишина. Кунигацу бросил робкий взгляд в сторону Сатакэ.

Выходит, предчувствие не обмануло. И не удивительно, что гости показались ему знакомыми — они выглядели точно так, как и все остальные полицейские. Сатакэ поднял лежавшую на столе фишку и сжал ее так, что она треснула. Только бы не рассмеяться.

2

Сатакэ подумал, что ослышался, когда вошедший в комнату для допросов детектив представился инспектором Кунигаса из центрального управления.

— Что это значит? — удивленно спросил он. — При чем здесь центральное управление? В чем вообще дело?

— А вы как думаете? — рассмеялся Кунигаса. Крепкий, плотного телосложения, с твердым, пронзительным взглядом, он- не понравился Сатакэ с первой секунды. — Хочу задать несколько вопросов по одному делу, которое мы сейчас расследуем.

— Какому еще делу? — Его уже продержали более недели по смехотворному обвинению в организации подпольного казино, и вот теперь в игру вступили парни из центрального управления. Что им нужно? Чего они хотят? Надо признать, им удалось-таки нагнать на него страху, хотя Сатакэ и делал вид, что ему все нипочем. — И какое отношение имеет центральное управление к тому, в чем меня обвиняют? Или вам уже нечем больше заниматься? Какое еще дело?

— Совсем маленькое, так, пустяки. Убийство и расчленение тела.

Кунигаса достал из кармана поношенной черной рубашки дешевую зажигалку, закурил, с явным удовольствием затянулся и насмешливо посмотрел на Сатакэ, словно ожидая его реакции.

— Расчленение?

— Ты, похоже, заволновался, а?

На Сатакэ была синяя рубашка, которую прислала Рэйка. Цвет ему не нравился, но сейчас это не имело значения, а черная, которую он носил, когда его арестовали, давно пропиталась потом.

— Не особенно, — рассмеялся Сатакэ.

— Не особенно? Зря смеешься, придурок. Лучше подумай и расскажи, как все было. — Кунигаса обменялся взглядом с детективом из местного полицейского участка. — Или так привык к тюряге, что она тебе как дом родной?

— Минутку, — перебил его Сатакэ. — Я понятия не имею, о чем вы говорите.

Дело принимало серьезный оборот. Похоже, речь идет вовсе не об обычном полицейском «наезде». Раньше, до этого самого момента, он нисколько не сомневался, что на нем хотят просто отыграться, что проблема в самой обычной зависти. И только теперь до Сатакэ стало доходить, что вся операция спланирована центральным управлением. Где-то и как-то, сам того не сознавая, он вляпался в дерьмо. Вляпался по уши. Даже не зная, в чем дело, Сатакэ понимал: путь на свободу легким не будет.

— Хватит. Расскажи это кому-нибудь другому, — устало сказал Кунигаса. — Помнишь парня по имени Кэндзи Ямамото? Он захаживал в твой клуб. Так вот, этот Ямамото — жертва, его убили. И не притворяйся, что впервые об этом слышишь.

— Кэндзи Ямамото? Не знаю такого. Никогда не слышал.

Сатакэ в упор посмотрел на детектива. Из окна комнаты для допросов были видны небоскребы Синдзюку и высокие полосы летнего неба. От яркого света Сатакэ зажмурился. Его квартира находилась поблизости, и сейчас он больше всего хотел выбраться отсюда и спрятаться в полутемной комнате.

— Тогда, может быть, узнаешь вот это?

Кунигаса вытряхнул из лежавшего на столе пластикового пакета мятый серый пиджак. Сатакэ едва не ахнул — это был тот самый пиджак, выбросить который он посоветовал менеджеру «Площадки» за несколько минут до появления там полиции.

— Видел. Его оставил в клубе какой-то парень.

Сатакэ сглотнул подступивший к горлу комок. Значит, того идиота все-таки зарезали. Ему смутно вспомнилось, что об этом писали в газетах и сообщали по телевизору. Вспомнил он и то, что в сообщениях упоминалось имя Ямамото. Так вот в чем его подозревают. Сатакэ поднял голову — детектив усмехался ему в лицо.

— Так что, Сатакэ, расскажешь? Что случилось с этим парнем?

— Откуда мне знать?

— Так ты не знаешь?

Кунигаса засмеялся, громко, пронзительно, почти по-девичьи. Тупица! Болван! Сатакэ почувствовал, как кровь бросилась в голову, и перед глазами поплыли круги, но привычка сохранять самообладание, привычка, выработанная уже после выхода из тюрьмы, помогла ему и на этот раз.

— Не знаю, — не совсем убедительно ответил он.

Кунигаса достал из оттопыренного кармана брюк коричневый блокнот и начал медленно листать страницы.

— У нас есть несколько свидетелей, которые видели тебя наедине с Ямамото возле клуба «Площадка» примерно в десять часов вечера двадцатого июля. Если не ошибаюсь, это был вторник. Эти люди утверждают, что ты спустил парня с лестницы.

— Ну… примерно так все и было.

— Примерно так… А что было потом?

— Не знаю.

— Знаешь. Парень исчез. Нам нужно знать, что ты делал после драки.

Сатакэ порылся в памяти, но ничего не обнаружил. Может быть, он пошел домой, а может быть, задержался на какое-то время в клубе. Второй вариант выглядел предпочтительнее.

— Оставались кое-какие дела, так что я вернулся в клуб.

— Неужели? А вот твои служащие сообщили нам, что ты ушел сразу после стычки с Ямамото.

— Да? Возможно. Значит, я поехал домой и лег спать. Кунигаса сложил руки на груди и с нескрываемой издевкой смотрел на Сатакэ.

— Так что ты сделал?

— Поехал домой.

— А нам сказали, что ты всегда задерживаешься до закрытия. Почему же в ту ночь уехал так рано? Тебе это не кажется немного странным?

— Устал, потому и вернулся домой.

Он не врал. Теперь Сатакэ вспомнил: после стычки с Ямамото он действительно отправился домой, не заглядывая ни в один из клубов, и уснул с включенным телевизором. Было бы, конечно, лучше, если бы он остался в «Площадке», но теперь жалеть уже поздно.

— Ты был один?

— Конечно.

— И отчего же так устал?

— Я провел все утро в клубе, занимался с девочками, возил их по городу. Потом встречался с Кунимацу, менеджером казино. В общем, целый день на работе.

— И о чем же ты разговаривал с Кунимацу? Может, о том, как избавиться от тела, а? Кунимацу нам все рассказал.

— Не смешите меня. Что за бред! Вы это суду собираетесь рассказывать? Я веду бизнес, у меня клуб и казино. Все, точка.

— Не делай из меня дурака! — взревел вдруг Кунигаса, привставая со стула. — Тоже мне бизнесмен! Клуб у него, видите ли! Казино! Черта с два! Мы все о тебе знаем. И о той женщине, которую ты сначала изнасиловал, а потом задушил. Сколько на ней было ран? Двадцать? Тридцать? Ты резал ее и при этом трахал до посинения. Что, не так? Ты ведь так развлекаешься, Сатакэ? Долбаный урод, вот ты кто. Меня чуть не вырвало, когда читал дело. И как это получилось, что такой ублюдок вышел на свободу всего лишь через семь лет? Кто-нибудь может мне это объяснить?

Пот выходил из Сатакэ через все поры. Тело стало влажным и липким. Крышку ада, того ада, который он так тщательно скрывал от всех, включая самого себя, срывали у него на глазах. Перед ним встало искаженное предсмертными муками лицо женщины. Черные сны оживали, ледяной рукой ползли по спине.

— Ты от этого так потеешь? — продолжал Кунигаса. — Тебе от этого так жарко?

— Нет… просто…

— Ну давай же, выкладывай. Облегчи душу.

— Вы ошибаетесь. Я его не убивал. Я стал другим человеком.

— Все вы так говорите. А вот я по собственному опыту знаю, что те, кто убивает забавы ради, после первого раза не останавливаются.

Забавы ради? От слов детектива у него пошла кругом голова. Сатакэ чувствовал себя так, словно его огрели молотом. И все же он нашел силы с безразличным видом пожать плечами, хотя душа кричала: «Все было не так! Не забавы ради! Не для удовольствия! Наслаждение было в другом, в том, чтобы разделить с ней смерть». В тот миг он не чувствовал ничего, кроме любви. Вот почему она так и осталась его единственной женщиной. Вот почему она навсегда привязала его к себе. Ему вовсе не доставило «удовольствия» убивать ее. Но как объяснить это все им? Как выразить все в одном слове?

— Вы ошибаетесь, — сказал Сатакэ, глядя себе под ноги.

— Может быть, — согласился Кунигаса. — Только мы сделаем все, что только в наших силах, чтобы доказать обратное. Так что можешь ничего не говорить.

Детектив наклонился и потрепал его по плечу. Как треплют собаку. Сатакэ попытался увернуться от мясистой лапы, но не смог.

— Я действительно никого не убивал. Только предупредил того парня, чтобы держался подальше от клуба. Он преследовал одну из моих девушек, и я сказал, чтобы он оставил ее в покое. Я даже не знал, что его убили. Только сейчас услышал.

— Значит, ты его предупредил? И как? Может, твои «предупреждения» совсем не то, что понимают под этим другие?

— Что вы хотите этим сказать?

— Я — ничего. А вот ты расскажи, что делал после того, как избил его до полусмерти.

— Это смешно.

— Что же тут смешного? Ты убил женщину. Ты сутенер. Ты избиваешь клиентов. Нетрудно представить, что ты заодно и рубишь их на куски, а? И к тому же у тебя нет алиби. Это ты смешон. — Не дождавшись ответа, Кунигаса закурил и, выпустив в лицо Сатакэ струю дыма, прошипел: — Ну, кого ты нанял для этого?

— Для чего?

В твоем клубе работают ребята-китайцы. Сколько эти головорезы берут за такую работу? За то, чтобы порубить человека — как суси — на мелкие кусочки?

— Вы с ума сошли.

— В газетах пишут, что это стоит около ста тысяч йен. Как по-твоему, а? При таких расценках ты вполне мог нанять с десяток парней, не потратив даже карманных денег.

— Я не настолько богат.

Сатакэ рассмеялся, удивленный тем, что полицейский имеет такие далекие от действительности представления о размере его доходов.

— Ездишь на «бенце», да?

— Он у меня только для виду. Но выкидывать деньги на такие глупости я бы не стал.

— А может, и стал бы. Если понимал, что тебе грозит за второе убийство. На этот раз тебе не вывернуться — получишь смертный приговор.

Кунигаса произнес это совершенно серьезным тоном, и Сатакэ понял — детектив уже не сомневается в его виновности. Они, собравшиеся в этой комнате полицейские, всерьез полагали, что он убил человека, а потом нанял кого-то разрезать на куски тело. И что ему делать? Как выбираться из тупика, в который его загнали? Рассчитывать не на что — кроме как на крупную удачу. Перспектива снова оказаться в крохотной тюремной камере Сатакэ не прельщала. Более того, от одной лишь мысли об этом его прошибал пот.

Заметив, что арестованный задумался, вперед вышел второй детектив, прежде молча стоявший в сторонке.

— Тебе приходило в голову, как чувствует себя его вдова? Бедная женщина работает на фабрике в ночную смену и при этом воспитывает двух ребятишек.

— Вдова, — пробормотал Сатакэ, вспомнив вдруг женщину, которую видел по телевизору.

Она показалась ему слишком красивой для такого негодяя, как Ямамото.

— Что будет теперь с детьми? — продолжал второй детектив. — Да, впрочем, где тебе понять, если своих никогда не было. А вот ей придется нелегко.

— Не сомневаюсь, только я к этому не имею никакого отношения.

— Неужели?!

— Точно.

— Хочешь сказать, что ты ни при чем?

— Повторяю, я ничего такого не делал и ничего об этом не знаю.

Все время, пока шел обмен репликами, Кунигаса внимательно наблюдал за арестованным. Почувствовав, что на него смотрят, Сатакэ повернулся. В голове все сильнее и настойчивее билась мысль: может, это сделала женщина, жена. Может, это она убила мужа. Иначе как остаться такой спокойной и присутствовать на передаче, если твоего мужа не просто убили, а еще и разрезали на куски? Что-то было в ее лице, которое Сатакэ увидел на телеэкране. Что-то такое, что не давало покоя. Что-то не то. Так бывает, когда, пережевывая устрицу, попадаешь на песчинку. Он заметил это только потому, что сам имел такой опыт, — на лице женщины явно читал ось выражение, которое появляется у человека, осуществившего задуманное. У нее был мотив. Ее муж увлекся Анной и тратил на девушку не только время, но и деньги. Сатакэ хватило одного взгляда на экран, чтобы понять — семья Ямамото не из богатых. Естественно, женщина ненавидела его.

— Жена, — произнес он вслух. — Как насчет нее? Вы уверены, что она ни при чем?

Кунигаса даже вздрогнул от такой наглости.

— Беспокойся за свою задницу, Сатакэ! У нее алиби. Нет, я ставлю на тебя.

Значит, ее уже проверили, подумал он. И ничего не нашли. А теперь этот детектив хочет свалить все на меня. Ничего хорошего такой подход не обещал.

— Не хотелось бы вас огорчать, но я действительно не убивал его. Клянусь.

— Лживый ублюдок! — взревел Кунигаса.

— Пошел ты — пробормотал Сатакэ и, наклонившись, сплюнул на пол.

Выпрямиться он не успел, потому что Кунигаса сильно ударил его локтем в висок.

— Поосторожнее, — предупредил детектив, но Сатакэ и не нуждался в предупреждениях.

Он отлично понимал, что они, если только захотят, могут повесить на него все, что угодно. А ставка на сей раз была слишком велика: на кону стояла его жизнь. От злости и волнения его начало трясти. Сатакэ поклялся, что если только выпутается, то разберется с убийцей — а убийцей, по крайней мере сейчас, он считал жену — сам, без посторонних.

Имея представление о том, как делаются такого рода дела, Сатакэ понимал, что вполне может лишиться обоих клубов, и мысль об этом приводила его в отчаяние. Десять лет, десять долгих лет после выхода из тюрьмы он упорно и кропотливо выстраивал свой бизнес — и для чего? Чтобы вляпаться вот в такое? Лето, это все оно… Лето взяло над ним верх. Он должен был знать, должен был увидеть это в картах…

В комнате вдруг потемнело, и, подняв голову, Сатакэ увидел нависшие над башнями Синдзюку черные тучи. Ветер уже трепал листья дзельквы, предвещая близкий ливень.

В ту ночь в камере предварительного заключения Сатакэ приснилась женщина. Она лежала перед ним, и в глазах ее застыла мольба. О чем она просила? Отвезти ее в больницу? Он просунул палец в рану, оставленную на теле ножом, но женщина, похоже, ничего не почувствовала и только шептала: «Отвези меня в больницу». Рука перепачкалась кровью, и он стал вытирать ладонь о ее щеку. Вот тогда-то ее лицо, вымазанное ее же кровью, обрело вдруг невероятную, неземную красоту.

— Отвези меня… в больницу.

— Там тебе уже не помогут. Все кончено.

Она молча схватила его руку с неожиданной для умирающей силой и прижала его пальцы к своей щеке, словно требуя, чтобы он убил ее побыстрее.

Вместо этого он погладил ее волосы.

— Еще рано.

Мольба в ее глазах сменилась безысходным отчаянием, и его сердце сжалось от жалости и восторга. Рано. Еще рано. Время не пришло. Только когда мы кончим вместе… Он еще крепче стиснул ее скользкое от крови тело.

Сатакэ открыл глаза. Он весь пропитался кровью — по крайней мере, так показалось в первый после пробуждения миг, пока он не понял, что покрылся не кровью, а потом. Сатакэ бросил взгляд на сокамерника — мошенника, занимавшегося подделкой дорогих часов, который лежал совершенно неподвижно на соседней койке и делал вид, что спит. Не обращая внимания на соседа, Сатакэ сел. Она приснилась ему впервые за десять лет, и теперь он испытывал необъяснимое волнение, даже возбуждение. Казалось, она где-то рядом. Он с надеждой вглядывался в темные углы камеры.

3

Анна хорошо помнила свою первую поездку по железной дороге. Зимой, почти четыре года назад. Как всегда, вечером вагон был переполнен. Анна, не привыкшая к толпе, чувствовала себя так, словно ее поглощает некое чужое, враждебное тело. Безжалостный поток из сумок, локтей и плеч унес ее в глубь вагона. Каким-то чудом ей удалось зацепиться за кожаную петлю и устоять на месте. Прямо перед Анной было окно, за которым пылал оранжевый зимний закат. Когда в вагоне зажегся свет, здания за окном отступили, растворились в темноте и исчезли. Поезд тронулся. Время от времени она оглядывалась по сторонам, боясь пропустить нужную остановку или просто не добраться до выхода из-за отделявшей ее от двери толпы.

В какой-то момент до Анны донеслись звуки ее родного языка. Кто-то стоявший совсем близко говорил на знакомом шанхайском диалекте. Ей сразу стало спокойнее. Она обвела взглядом лица соседей и вдруг, прислушавшись внимательнее, поняла, что слышит японский, звуки и тона которого очень походят на шанхайский. И тогда ей стало по-настоящему одиноко, как бывает одиноко только путешественнику, брошенному на произвол судьбы в чужой стране. Хотя лица и голоса не так уж сильно отличались от ее собственных, она была совсем одна в мире, где не знала никого и где никто не знал ее.

Когда Анна снова посмотрела в окно, солнце уже село и в темном стекле отражалась она сама: потерянная и несчастная молодая женщина в жалком пальто. Вид этой бедняжки вызвал у нее ощущение полной изолированности, оторванности от привычного мира. Ей было тогда девятнадцать. Конечно, первое потрясение, вызванное столкновением с экономическим процветанием Японии и сумасшедшей, бурлящей активностью города уже осталось в прошлом, но такое чувство одиночества, чувство, подобного которому она никогда не испытывала, накатило впервые.

Возможно, если бы она приехала в Японию на учебу — визу ей выдали именно для этого, — то как-нибудь справилась бы с неожиданными трудностями. Однако Анна ставила перед собой совершенно иную цель — заработать денег, а единственными привезенными ею с собой инструментами были молодость и красота. Она приехала, переполненная большими надеждами, соблазненная легкостью быстрого обогащения, подогретая обещаниями и рассказами об ожидающих ее в Японии богатствах. В конце концов именно стремление к тому, чтобы добиться всего быстро и легко, и сыграло решающую роль в определении судьбы такой неглупой и благоразумной девушки, как Анна. Она хорошо училась в школе и даже подумывала о том, чтобы поступить в университет. А вместо этого оказалась в Японии, где деньги приходилось зарабатывать, проводя время с местными мужчинами. Анна понимала, что этот бизнес нечист, аморален, но ничего не могла с собой поделать.

Ее отец работал таксистом, мать продавала овощи на рынке. Каждый вечер, приходя домой, они рассказывали о своих успехах, о деньгах, заработанных смекалкой и терпением. Так жили и так зарабатывали в Шанхае все. Но Анна знала, что никогда не сможет поделиться собственными успехами со своими серьезными, трудолюбивыми родителями. К тому же здесь, в Токио, втайне гордясь шанхайским происхождением и красотой, она постоянно испытывала если не страх, то по меньшей мере робость перед богатыми и самоуверенными молодыми японками. Именно уверенности в себе ей и не хватало. Какая несправедливость! Как раз в такой период разочарования, неуверенности и одиночества Анна и увидела себя как бы со стороны — перепуганной и растерянной деревенской девушкой, заблудившейся в большом городе.

В первые месяцы пребывания в Японии она послушно и дисциплинированно посещала языковые курсы, рекомендованные тем самым брокером, который сделал ей визу, а вечерами работала в ночном клубе в районе Иоцуа. Имея неплохие лингвистические способности и не жалея сил на учебу, Анна довольно быстро освоила основы разговорного японского и вскоре уже могла сносно общаться. Еще она научилась одеваться так же модно, как те богатые японки, которые встречались ей в дорогих магазинах. Тем не менее, несмотря на все старания, девушка не избавилась от чувства одиночества и изолированности, столь остро проявивших себя в той поездке на поезде. Она пыталась приглушить их, не обращать на них внимания, но как ни гнала, как ни выдавливала из себя, они все равно таились где-то рядом, точно прячущийся в тени бродячий кот.

Самой же большой проблемой стали деньги. Анна знала, что чем скорее заработает определенную сумму, тем скорее вернется домой, в Шанхай, где собиралась открыть модный бутик. Дни пролетали на языковых курсах, ночи — в клубе, а сбережения росли слишком медленно. Цены в Японии оказались невероятно высокими, проживание обходилось куда дороже, чем она предполагала. Иногда казалось, что она здесь уже много лет, а отложенная сумма все еще составляла четвертую часть от необходимой.

«Если так пойдет и дальше, — с грустью думала Анна, — я никогда не вернусь домой». Она как будто попала в западню, и каждый ее день наполняло ощущение неясной тревоги, которая, словно тончайшая, с волосок трещинка, угрожала расколоть легкую, изящную чашку. Анна жила с постоянным страхом, что однажды она тоже не выдержит и расколется. А потом ей встретился Сатакэ.

Он довольно часто заходил в бар, где она работала, и считался постоянным и щедрым на чаевые клиентом, хотя сам никогда не пил. Анна быстро обнаружила, что хозяин бара относится к нему с некоторой настороженностью. Тем не менее компанию гостю составляла одна из самых красивых девушек заведения, и Анна пришла к выводу, что ей рассчитывать не на что. Однако однажды он пригласил к своему столику именно ее.

— Меня зовут Анна. Рада познакомиться.

Сатакэ заметно отличался от других посетителей, либо осторожных и робких, либо преисполненных сознанием собственной значимости. Он закрыл глаза, словно наслаждаясь ее голосом, потом открыл их и стал наблюдать за движением ее губ, как делали преподаватели на курсах японского. Анна занервничала, словно вызванная к доске ученица.

— Скотч с водой?

Смешав для гостя очень слабый напиток, Анна осмелилась посмотреть ему в лицо. Около сорока, смуглый, с коротко подстриженными волосами. Лицо, не отличающееся красотой черт, привлекало выражением полного спокойствия и уравновешенности. А вот одежда поражала нарочитой крикливостью. Модный черный костюм из какого-то гладкого материала смотрелся довольно смешно на плотной, коренастой фигуре, а пестрый, совершенно не сочетающийся с костюмом яркий галстук вызывал улыбку. Добавьте к этому золотой «ролекс» и зажигалку «картье». Общий эффект получался весьма комичный, что резко контрастировало с застывшим в глазах печальным выражением.

Глаза. Они напоминали колодцы. Анна вспомнила увиденную в каком-то журнале фотографию затерянного высоко в горах озерца. Вода в нем была серо-стальная, неподвижная и очень холодная, и девушка представила, что в глубине вод, среди переплетающихся водорослей обитают странные, диковинные существа. Ни один купальщик не решился подойти к такому озеру или спустить лодку на его застывшую гладь. Ночью этот бездонный кратер всасывал звездный свет, а таинственные обитатели наблюдали за происходящим, оставаясь невидимыми. Может быть, этот человек нарочно выбрал переливчатый костюм, чтобы отвлечь людей от своего темного озера.

Анна посмотрела на его руки. Сатакэ не носил украшений, а кожа была чистая и гладкая, как будто он никогда не занимался физическим трудом. Форма рук отличалась изяществом, хотя не давала основания усомниться в таящейся в них силе. Она так и не смогла представить, чем он занимается, как зарабатывает на жизнь, а так как гость не соответствовал ни одной из известных ей категорий, девушка предположила, что имеет дело с якудза, о которых ходило так много слухов. Как интересно! И… страшно.

— Анна?

Сатакэ достал сигарету, но не закурил, а еще долго — ей показалось, целый час — рассматривал ее лицо. Гладь темных озер оставалась непотревоженной. Ничто в его глазах не указывало ни на одобрение, ни на разочарование. Однако голос Сатакэ звучал мягко, и Анна подумала, что была бы не прочь услышать его еще раз.

С некоторым опозданием заметив, что гость держит сигарету во рту, она вспомнила о своих обязанностях и схватила, но тут же выронила зажигалку. Ее неуклюжесть и смущение, похоже, помогли ему расслабиться.

— Не волнуйся.

— Извините.

— Тебе ведь лет двадцать, верно?

— Да, — кивнула Анна.

Двадцать ей исполнилось месяц назад.

— Сама выбирала наряд?

— Нет. — На ней было дешевое ярко-красное платье, позаимствованное у другой девушки из бара. — Это моей подруги.

— Я так и подумал. Оно тебе не идет.

«Ну так купи то, что идет!» — говорить такое она научилась позднее. А тогда Анна только улыбнулась, чтобы скрыть смущение. Она и подумать не могла, что Сатакэ развлекается, представляя ее бумажной куклой с набором бумажных же платьев.

— Никак не представлю, что стоит надевать, а что нет, — призналась девушка.

— Ты бы хорошо выглядела едва ли не во всем. — Анна привыкла иметь дело с неуклюжими, грубоватыми и зачастую не блещущими умом посетителями, которые говорили первое, что приходило в голову, но сейчас она чувствовала — он не такой. Некоторое время Сатакэ молчал, неспешно покуривая сигарету, потом спокойно спросил: — Ты наводила обо мне справки. Как по-твоему, чем я занимаюсь?

— Вы бизнесмен?

— Нет.

Он с усмешкой покачал головой.

— Тогда вы… якудза?

Сатакэ рассмеялся. В первый раз за все время. Она успела заметить, какие у него крепкие белые зубы.

— Не совсем. Но ты почти угадала. Я сутенер.

— Сутенер? А что такое «сутенер»?

Сатакэ вынул из нагрудного кармана дорогую ручку и написал что-то на салфетке. Прочитав, Анна нахмурилась.

— Я продаю женщин.

— Кому?

— Мужчинам, которые желают их купить.

Другими словами, его бизнес — проституция, подумала Анна. Ошеломленная откровенностью, она молчала.

— Тебе нравятся мужчины? — спросил он, наблюдая за тем, как девушка складывает салфетку.

— Мне нравятся приятные мужчины, — неуверенно ответила она.

— Например?

— Ну, мужчины вроде Тони Люна. Это киноактер из Гонконга.

— Если такой мужчина захочет тебя купить, ты согласишься быть проданной?

— Наверное, нет, — задумчиво ответила Анна. — Да и зачем такому, как Тони Л юн, покупать меня? Я ведь не настолько красива…

— Ошибаешься, — возразил Сатакэ. — Ты самая красивая женщина из всех, кого я видел.

— Лжец! — рассмеялась Анна.

Конечно, она ему не поверила, ведь даже в клубе были девушки красивее.

— Я никогда не лгу.

— Но…

— Тебе просто не хватает уверенности в себе. Если станешь работать на меня, я сделаю так, что ты оценишь собственную красоту.

— Я не хочу быть проституткой, — обиженно сказала Анна.

— Я пошутил. У меня есть клуб вроде этого.

Но если у него такой же клуб, то к чему тогда весь этот разговор? Анна помрачнела, подумав о том, сколько еще лет придется прожить в Японии.

Наблюдая за девушкой, Сатакэ ловким щелчком сбил со стакана выступившие на нем капельки влаги; они соскочили на бумажную подставку и расплылись на ней маленькими пятнами. Анна почему-то подумала, что он и напиток заказал только для того, чтобы попрактиковаться в этом трюке.

— Тебе не нравится такого рода работа?

— Дело не в этом.

Девушка бросила взгляд на сидевшую неподалеку управляющую. Сатакэ заметил.

— Знаю, принимать такие решения не просто. Но ты ведь приехала сюда, чтобы заработать, верно? Тогда почему бы и не попробовать? Ты растрачиваешь свой замечательный дар.

— Дар?

— Красивый человек обладает даром, как писатель или художник. Такое дается не всем, это особая милость свыше.

Но чтобы развивать свой дар, художникам и писателям нужно работать. Это относится и к тебе. В некотором смысле ты тоже художник, по крайней мере я так на это смотрю. Но в данный момент ты пренебрегаешь своим долгом.

От его негромких слов у Анны закружилась голова. Потом она подняла глаза и вдруг подумала, что он, наверное, всего лишь пытается переманить ее в свой клуб. Ее уже предупреждали на сей счет.

Словно угадав, о чем она думает, Сатакэ вздохнул.

— Жаль. Здесь ты себя теряешь.

Он улыбнулся.

— Но у меня нет никакого дара.

— Есть. И если начнешь им пользоваться, все сложится так, как и планировалось.

— Но…

— И вот когда все начнет складываться, ты и увидишь.

— Увижу что?

— Свою судьбу.

— Почему? — прошептала она.

— Потому что судьба — это то, что случается с тобой вопреки всем планам, — с полной серьезностью сказал Сатакэ и положил ей на ладонь аккуратно сложенную банкноту в сто тысяч йен.

Взяв деньги, Анна отвела глаза — ей показалось, что в глубоких темных озерах мелькнуло нечто такое, что постороннему видеть не позволялось.

— Спасибо.

— Еще увидимся.

В следующий момент Сатакэ, словно потеряв к ней всякий интерес, повернулся к управляющей и жестом попросил прислать ему другую девушку. Почувствовав себя лишней, Анна поднялась и перешла к другому столику, подавленная и разочарованная тем, что все так внезапно оборвалось… по ее собственной вине. А ведь она даже поверила, когда гость назвал ее самой красивой и пообещал сделать еще красивее, если она перейдет на работу в его клуб. А если то, что он говорил, правда, то, может быть, где-то там ее ждет «судьба». Неужели шанс упущен? Анна горько сожалела о собственной робости и застенчивости.

Вернувшись в квартиру, которую делила с другой девушкой из бара, она развернула банкноту и увидела написанное на ней слово «Мика» и номер телефона.

Сатакэ научил ее очень многому и прежде всего обращению с пожилыми японцами. Пусть они думают, что ты не очень хорошо владеешь японским. Веди себя скромно и прилично, следи за своими манерами — они предпочитают спокойных, послушных, консервативных девушек. Дай понять, что ты учишься, а хостесс подрабатываешь только ради карманных денег. Обязательно подчеркивай, что ты студентка — большинство мужчин скорее западают на школьниц. И даже если мужчина знает, что это неправда, он простит обман, потому что ему нравится чувствовать свое финансовое превосходство, а тот, кто ощущает себя покровителем, меньше скупится и легче расстается с деньгами. Но самое главное — внушай, что ты из хорошей, достойной шанхайской семьи. Это тешит их гордость.

Сатакэ давал подробные и четкие инструкции относительно того, какую носить одежду и какой пользоваться косметикой, чтобы нравиться мужчинам. В Шанхае, может быть, и ценят женщин, отстаивающих равноправие, однако здесь дело обстоит иначе.

Видя, что Анна сомневается, что ей не хочется терять то, что она считала своей индивидуальностью, Сатакэ предложил думать о происходящем как о некоей игре, роли, которую необходимо сыграть убедительно и достоверно ради достижения профессионального успеха. Совет пошел на пользу — Анна прогрессировала на глазах. Разумеется, она не собиралась становиться такой женщиной, но почему бы и не сыграть, если того требует работа. Ради дела, работы она была готова на все. Это поняли и приняли бы даже ее родители.

Со временем девушка сделала открытие: у нее действительно есть дар. Обещания Сатакэ сбывались. Чем прилежнее и вдохновеннее она играла роль, тем привлекательнее становилась. Он не ошибся.

Довольно быстро Анна заняла место первой хостесс в клубе «Мика», ее популярность постоянно возрастала, а уверенность в себе крепла. Вместе с уверенностью пришла решимость добиться успеха в новой «карьере». Она даже начала думать, что нашла способ избавиться от одиночества.

Анна стала называть Сатакэ «милый», а он, в свою очередь, не делал секрета из того, что считает ее своей любимицей. Поняв, что ее переманили в «Мика» вовсе не для того, чтобы тут же закрепить за каким-нибудь богатым клиентом, как поступали обычно с другими девушками, Анна объяснила столь необычное поведение босса тем, что он влюбился в нее. Иллюзия продержалась недолго — уже на следующий день Сатакэ позвонил и сказал, что кое-кого для нее нашел.

— Он как раз то, что надо.

— А что надо?

— Тебе нужен приятный и богатый мужчина.

Конечно, клиенту было далеко до Тони Люна — невзрачный и немолодой, зато очень богатый. Едва ли не при каждой встрече он давал ей миллион йен. Анна быстро произвела нехитрый подсчет: встретившись с ним десять раз, можно заработать десять миллионов, а этого более чем достаточно для беззаботной жизни на протяжении целого года. Мечты о богатстве обретали реальные очертания. К тому времени, когда действительная цель приезда в Японию была достигнута, она и думать забыла о Тони Люне.

Однако вовсе не богатый и щедрый клиент вытеснил симпатичного киноактера из красивой головки молодой китаянки — его место занял сам Сатакэ. Что там кроется, в бездонных глазах-озерах? Что мелькнуло, что шевельнулось в бездонной глубине при первой их встрече? Он называл судьбой то, что случается с человеком вопреки всем его планам. А что же случилось с ним самим? Со временем Анне стало казаться — и это чувство приятно щекотало нервы и одновременно слегка пугало, — что, может быть, именно ей предназначено открыть его тайну; в конце концов, это же ее, а не кого-то еще он сделал своим «первым номером». Конечно, Анне хотелось бы самой взглянуть на обитавших в темных колодцах загадочных существ и даже, может быть, попытаться поймать их голыми руками.

Однако время шло, и постепенно становилось все более очевидно, что чем настойчивее она пытается проникнуть ему в душу, тем меньше он позволяет ей увидеть. Сатакэ тщательно скрывал свою личную жизнь. Никто, например, не мог похвастать тем, что бывал в его квартире. Однажды Цзинь, работавший в «Мика» едва ли не дольше всех, рассказал ей по секрету, что видел похожего на Сатакэ мужчину рядом со старым деревянным домом в Западном Синдзюку, но человек в потрепанной одежде больше напоминал безработного, чем их щеголеватого босса. По словам Цзиня, двойник Сатакэ вышел, чтобы вынести мусор, и на нем были рваные, пузырящиеся на коленях штаны и протершийся на локтях свитер. Цзинь уже решил было, что ошибся, однако, понаблюдав за незнакомцем, за его движениями и хмурым выражением лица, все же пришел к выводу, что действительно увидел Сатакэ. Китаец даже признался Анне, что открытие это не только удивило, но и немало испугало его.

— Здесь, в клубе, он такой спокойный, хладнокровный, рассудительный. Немного молчаливый, зато каждый знает, что на него можно положиться. Тот же, кого я видел — если это настоящий Сатакэ, — показался… ну… шизиком. Когда я думаю, что здесь он просто притворяется, играет, у меня мурашки бегут по коже. Зачем ему изображать кого-то перед нами? Что он скрывает? Мне почему-то кажется, что Сатакэ не доверяет нам. Но как можно жить, если никому не доверяешь? Неужели он и себе не доверяет?

Сатакэ был загадкой, разгадку которой старались найти все. Когда рассказ Цзиня сделался общим достоянием, тайная жизнь босса стала предметом бесконечных обсуждений и споров. Каждый предлагал собственную версию, но все сходились на том, что доверять ему в общем-то нельзя. И только Анна никак не могла заставить себя согласиться с тем, что на Сатакэ лучше не полагаться. В конце концов размышления привели ее к мысли о том, что в жизни босса есть другая женщина. Наверное, сгорая от ревности, думала она, только с ней, другой, он и становится по-настоящему собой…

Однажды, набравшись смелости, Анна напрямую задала ему мучивший ее вопрос.

— Милый, ты живешь с кем-то? — Застигнутый врасплох, Сатакэ секунду-другую удивленно смотрел на нее, и его молчание только укрепило ее подозрения. — Кто она?

Он рассмеялся.

— У меня никого нет. — Свет в его глазах вдруг погас, как это случилось в тот вечер, когда он отвернулся от нее в клубе. — Я ни с кем не живу. У меня нет и никогда не было женщины.

— Тебе не нравятся женщины? — не отступала Анна.

Вообще-то такое утверждение подкреплялось фактом отсутствия слухов о его связи с кем-то, но, получив ответ, девушка вдруг испугалась, что ее покровитель может оказаться геем.

— Конечно нравятся. Особенно такие красивые, как ты. Из всех подарков они самые лучшие.

С этими словами он взял ее руку и начал осторожно, как делает музыкант, прикасающийся к струнам дорогой скрипки, поглаживать длинные, изящные пальцы. Анне почему-то подумалось, что если женщины и интересуют Сатакэ, то только с точки зрения их эстетической ценности.

— Какие подарки ты имеешь в виду? — спросила она.

— Те, что посылают мужчинам боги.

— А девушки тоже получают подарки? — спросила Анна, намекая, что и сама вовсе не отказалась бы получить в подарок такого, как он.

— Наверное. Ты все еще мечтаешь о Тони Люне?

— Нет.

Она укоризненно посмотрела на него. Анна хотела трогать не только тела мужчин, но и их сердца. Точнее, одно сердце, то самое, которое заставляло быстрее биться ее собственное. К сожалению, «прекрасные женщины», о которых говорил Сатакэ, были для него лишь ценными предметами, а не живыми людьми с реальными чувствами. Она сильно сомневалась, что для него существует такое понятие, как женское сердце. А если так, то все «прекрасные женщины» для него одинаковы и на смену одной всегда может прийти другая. Это казалось Анне тем более несправедливым, что для нее во всем мире существовал только один мужчина.

— Значит, если женщина красива, тебе этого вполне достаточно?

— Этого достаточно любому мужчине, — ответил он.

Больше вопросов Анна уже не задавала, интуитивно почувствовав, что в душе того, кого она полюбила, что-то очень и очень не так. Может быть, в прошлом какая-то женщина причинила ему сильную боль. Приняв такое объяснение, девушка прониклась сочувствием к несчастному Сатакэ, находя утешение в мечтах о том, как когда-нибудь она излечит раненое сердце.

Фантазии эти рассеялись в тот день, когда они вместе отправились в бассейн. Поначалу Анна обрадовалась, но реакция Сатакэ на ее флирт со случайным парнем сильно остудила восторг. Он вел себя как снисходительный к шалостям племянницы дядюшка, фактически поощрив ухаживания незнакомого мужчины. Поступить так мог только человек, совершенно не догадывающийся о том, что она влюблена в него. Осознав это, Анна сделала то, чего никогда не позволяла себе раньше: пригласила случайного знакомого к себе. В такую вот форму вылился ее протест против его равнодушия. Но даже и это не произвело на Сатакэ никакого впечатления.

«Ничего не имею против, только не следует мешать удовольствие с работой». Анна знала, что никогда не забудет тот тон, каким это было сказано, — он говорил о ней как о продукте, выставленном на продажу в витрине магазина, игрушке, предназначенной для привлечения внимания мужчин. Если босс был особенно мил с ней, то лишь потому, что она в точности следовала всем его инструкциям и довела до совершенства исполнение роли приносящей немалый доход куклы.

В ту ночь Анне так и не удалось уснуть; она поняла, что исчезнувшая было трещинка открылась вновь, ее уверенность в себе вовсе не так прочна. Однако следующий день приготовил еще более сильное потрясение.

Рано утром позвонил Цзинь.

— Анна, загребли Сатакэ-сана. У него вроде бы нет лицензии. Тебя вчера не было, поэтому я и звоню.

— Что значит «загребли»? — спросила она.

— Арестовали. В клубе была облава. Полиция взяла Кунимацу и еще несколько человек из «Площадки». Мы сегодня не откроемся. Если к тебе придут и начнут задавать вопросы, отвечай, что ничего не знаешь.

Он повесил трубку.

Еще до звонка Цзиня Анна решила, что должна выяснить у Сатакэ, значит она для него что-нибудь или нет; если ответ ее не устроит, она уйдет из его клуба. Теперь же вдруг выяснилось, что требовать ответа не у кого, делать нечего, а впереди целый свободный день. Она отправилась в бассейн и сильно обгорела на солнце.

Вечером, рассматривая покрывшуюся пузырями кожу, Анна думала о том, что была, очевидно, не права, подозревая Сатакэ в бездушном к ней отношении. Может быть, он просто сдерживает чувства из-за разницы в возрасте? Разве стал бы мужчина так заботиться о женщине, которая ничего для него не значит? Нет-нет, она зря сомневалась в нем. Утешая себя такими рассуждениями, она снова стала доброй, отзывчивой, любящей и доверчивой Анной.

На следующий день на свободу вышли те служащие, которых задержали в ходе облавы. Все полагали, что за ними последует и Сатакэ, но он так и остался в тюрьме. Клуб простоял закрытым целую неделю. Анна слышала, что Рэйка навещала босса и он приказал отправить всех в отпуск.

Сама она все дни проводила в бассейне, так что к концу недели ее кожа приобрела цвет спелой пшеницы, и это только добавило ей привлекательности. Мужчины на улице оглядывались ей вслед, а в бассейне кружили возле Анны, как пчелы возле цветка. Сатакэ, несомненно, пришлась бы по вкусу такая перемена в его любимице, и приходилось лишь сожалеть, что он пропускает спектакль.

Однажды вечером к ней пожаловала Рэйка.

— Хочу рассказать нечто важное, — объявила она с порога.

— Насчет чего?

— Касательно Сатакэ-сана. Похоже, дело затягивается.

Рэйка всегда разговаривала с Анной на мандаринском, потому что на Тайване шанхайским не пользовались.

— Почему?

— Видишь ли, его обвиняют не только в работе без лицензии. Я поспрашивала знакомых — речь идет о его причастности к тому случаю с расчленением.

— Какое еще расчленение? — удивилась Анна, отодвигая ногой прыгающую у дивана собачонку.

Рэйка закурила сигарету и с сомнением посмотрела на девушку.

— Ты что же, ничего не слышала? Три недели назад в парке нашли разрезанное на куски тело. Жертвой оказался парень по фамилии Ямамото, раньше часто посещавший наш клуб.

Анна вздрогнула.

— Ты имеешь в виду того, который постоянно увивался за мной?

— Трудно поверить, правда?

Разумеется, Анна помнила Ямамото. Приходя в «Мика», он всегда требовал, чтобы прислали ее, а когда играл, то не спускал с нее глаз. При каждой возможности Ямамото брал ее за руку, а однажды, крепко выпив, даже попытался уложить на диван. Впрочем, упорные приставания все же беспокоили ее не так сильно, как выражение отчаяния и потерянности в его глазах. Она была вовсе не прочь поиграть с мужчиной, но такие одиночки ее совсем не привлекали. Поэтому, когда Ямамото исчез, Анна сначала порадовалась, а потом быстро забыла докучливого гостя.

— Думаю, в скором времени сюда нагрянет полиция, так что тебе лучше переехать, — заметила Рэйка, обводя оценивающим взглядом дорогие апартаменты.

— Зачем им приходить сюда?

— В полиции считают, что Сатакэ убил Ямамото из-за того, что тот не давал тебе проходу. А потом попросил кого-то из знакомых китайских бандитов избавиться от тела.

— Он никогда не сделал бы ничего подобного.

— Однако же есть свидетели, которые видели, как Сатакэ избил его на лестнице.

— Знаю. Но на том все и кончилось.

— Может быть. — Рэйка понизила голос- Однако известно ли тебе о том, что он однажды убил женщину? — Анна почувствовала, как перехватило горло, а во рту пересохло так, что она не смогла даже сглотнуть. — Причем как именно? Я сама была в шоке, когда услышала. Если девочки в клубе узнают, то все уйдут.

— Почему? Что он такого сделал? — едва ли не шепотом спросила Анна, вспомнив странный свет, исходивший иногда из глубины его бездонных глаз.

— По слухам, Сатакэ работал когда-то на одного крупного босса якудзы, занимавшегося проституцией и наркотиками. Иногда ему поручали выбить долги или проучить девушек, пытавшихся выйти из бизнеса. Так вот, однажды босс узнал, что некая женщина сманивает его девушек и устраивает в Другие клубы. Сатакэ отправили разобраться с ней. Он поймал ее и запер в своей комнате. А потом замучил до смерти.

— Что ты хочешь сказать? Как замучил? — Вопреки стараниям голос Анны дрогнул. Ей вдруг вспомнилась поездка с семьей в Нанкин и посещение Военного музея с выставленными там жуткими манекенами. Неужели это лежало на дне темного озера Сатакэ? Его страшное прошлое?

— Все получилось очень плохо… жестоко. — Брови Рэйки взлетели вверх и выгнулись дугами. — Он сорвал с нее одежду, избил, изнасиловал. Потом, чтобы она не потеряла сознание, колол ее ножом. А когда бедняжка была уже вся в крови, изнасиловал еще раз. Говорят, у нее были выбиты зубы, а все тело покрывали синяки. Даже якудза пришли в ужас и отреклись от него.

Анна не выдержала и горестно всхлипнула. Тут же полились слезы. Плакала она так долго и безутешно, что Рэйка ушла, оставив девушку с пуделем, который сидел возле дивана, помахивая хвостом.

— Джуэл, — позвала она сквозь рыдания.

Пес счастливо затявкал, приняв мольбу за приглашение поиграть. Анна вспомнила, когда и как купила его. Ей хотелось побаловать себя чем-то особенным, чем-то таким, что принадлежало бы только ей, и никому больше, поэтому она пошла в зоомагазин и купила самую красивую собачку. Может быть, также поступают и мужчины, покупая понравившихся им женщин. Может быть, Сатакэ она нужна не больше, чем ей пудель.

Анна знала, что уже никогда больше не заглянет в те темные колодцы, но продолжала лить слезы.

4

Полиция появилась в доме Катори на четвертый день после того, как газеты сообщили о находке в парке Коганеи. До этого ее уже коротко допросили на фабрике, так что она в общем-то была готова к визиту. В конце концов, все прекрасно знали, что они с Яои были подругами. Масако и теперь, по прошествии нескольких дней, была твердо уверена, что полиция никогда не докопается до правды. Если даже она сама не знала, почему согласилась помочь Яои, то как ее может подозревать в чем-то посторонний, пусть и детектив?

— Извините, что беспокою, вы, наверное, очень устали.

Перед ней стоял молодой человек по имени Имаи, который уже приходил на фабрику. Похоже, он действительно имел какое-то представление о работе в ночную смену, потому что вид у него был извиняющийся. Масако бросила взгляд на часы — почти девять.

— Ничего, все в порядке. Высплюсь позднее.

— Спасибо. Уж и не знаю, как вы выдерживаете такой рабочий график. Это ведь наверняка причиняет неудобства всей семье, не так ли?

Видя, что хозяйка дома держится без формальностей, детектив решил, что и сам может обойтись без них. Молодой и, наверное, не очень опытный, подумала Масако; впрочем, лучше быть осторожной.

— Рано или поздно привыкнуть может каждый, — сказала она.

— Пожалуй, вы правы. Но разве вашего мужа и сына не беспокоит, что вы отсутствуете всю ночь?

— Честно говоря, я об этом не задумывалась.

Масако провела гостя в гостиную. Ну не говорить же ему, что они, судя по всему, и не замечают, когда она приходит или уходит.

— А я вот уверен, что они очень тревожатся, — стоял на своем Имаи. — Мужчины всегда нервно воспринимают отсутствие женщины, особенно в позднее время.

Масако, решив не подавать чай, опустилась на диван. Гость устроился напротив. Для такого возраста у него очень уж консервативные представления о семье, подумала она. Полицейский был в белой рубашке-поло и светло-коричневом пиджаке, который он, садясь на стул, снял и аккуратно перекинул через спинку.

— Вы советовались с мужем перед тем, как принять решение о работе в ночную смену?

— Советовалась ли я с мужем? Вообще-то нет. Хотя он и говорил, что выдержать такой график нелегко.

Вот и первая ложь. Когда она объявила им о своем намерении работать в ночную, Йосики ничего не сказал, а Нобуки, вероятно, попросту пропустил ее слова мимо ушей.

— Вот как? — Имаи недоверчиво покачал головой. — Я спрашиваю об этом потому, что ситуации в ваших двух семьях примерно одинаковы, и мне трудно представить, чтобы мужья легко относились к тому, что их жены уходят из дома каждый вечер.

Удивленная его логикой, Масако вскинула голову.

— Почему вы так считаете?

— Во-первых, у вас с мужем разные графики. Что же это за жизнь, если один приходит домой, а другой уже уходит? К тому же мужчина не может не задавать себе вопрос: а что там делает моя жена ночью? На мой взгляд, намного лучше, когда все работают днем.

Масако глубоко вздохнула. Похоже, Имаи заподозрил Яои в том, что она провернула убийство мужа с паре с неким мужчиной. А на что еще способно воображение полицейского?

— Что касается Яои, ее уволили с дневной работы. И как раз из-за детей. По крайней мере, мне она объяснила, что других вариантов у нее просто не было.

— Да, она и нам так сказала. Но я все равно не понимаю, какие преимущества в ночной работе. Если…

— Никаких особенных преимуществ нет, — прервала его Масако. Граничащая с упрямством настойчивость Имаи действовала ей на нервы. — Единственное заключается в том, что за работу в ночную смену платят на двадцать пять процентов больше.

— Вряд ли это уж так существенно.

— Может быть. Но если бы вам предложили проводить на работе на три часа меньше, получая те же деньги, вы, возможно, призадумались бы.

— Что ж, ваша точка зрения мне понятна, — сдался наконец Имаи, хотя по выражению его лица было видно, что он так и остался при своем мнении.

— Чтобы понять, надо попробовать самому. Думаю, каждый хотел бы получать немного больше, работая немного меньше. Это естественно.

— Даже если вы живете не в ногу с остальным миром?

— Даже тогда.

— Хорошо. А не могли бы вы объяснить, почему Ямамото-сан устраивала такая жизнь?

— Наверное, ей тоже были нужны деньги.

— Разве им не хватало того, что зарабатывал ее муж?

— Не знаю, но полагаю, что не хватало.

— А может, все дело в том, что он любил погулять, а она решила в отместку пойти на ночную работу? Или ей просто хотелось поменьше его видеть?

— Точно не скажу, — промолвила Масако. — Яои никогда не рассказывала о муже, к тому же, насколько мне известно, такую роскошь она просто не могла себе позволить.

— Роскошь?

— Вы сказали, что она хотела отомстить ему, но, по-моему, имея на руках двух детей и работу, ей просто некогда было думать о таких пустяках.

Имаи кивнул.

— Понимаю. Я высказал это предположение только потому, что нам удалось кое-что узнать. Оказывается, муж вашей подруги растратил все их сбережения.

— Неужели? — притворно удивилась Масако. — Впервые слышу. И на что же он их потратил?

— Насколько нам известно, господин Ямамото едва ли не все вечера проводил в одном клубе, где играл в баккара… А теперь давайте перейдем к делу. Вы и Ямамото-сан близкие подруги, поэтому я вынужден попросить вас рассказать об их отношениях.

— Но я совсем ничего не знаю. Мы не касались этой темы.

— Разве женщины не делятся с подругами своими семейными проблемами?

— Некоторые делятся, однако Яои не из их числа.

— Понятно. Что ж, это делает ей честь. Но вот соседи говорят, что часто слышали, как они ругались.

— Неужели? Извините, мне об этом ничего не известно.

Масако вдруг пришло в голову, что кто-то из соседей, видевший ее машину или ее саму у дома Яои, мог уже рассказать об этом детективу, и она бросила на него обеспокоенный взгляд. Тот смотрел на нее совершенно спокойно, не таясь, как будто решая для себя, способна ли эта женщина на то, в чем он ее подозревает.

— Насколько нам удалось выяснить, господин Ямамото играл в последнее время довольно много и часто проигрывал, так что они не ладили. По крайней мере, так говорят его коллеги по работе. Похоже, он жаловался на жену, на то, что она стала раздражительной, легко заводится по пустякам, поэтому ему и не хочется возвращаться домой пораньше. Тем не менее ваша подруга настаивает на том, что он всегда, за исключением последнего вечера, возвращался до ее ухода. Странно, не правда ли? К чему бы ей говорить неправду? Вы об этом что-нибудь знаете? Она упоминала в разговорах с вами о его опозданиях?

— Никогда. — Масако покачала головой и тут же спросила: — Так вы считаете, что она имеет к этому какое-то отношение?

— Нет-нет, что вы! — Имаи даже замахал руками. — Я просто пытаюсь взглянуть на вещи с ее точки зрения. Представьте ситуацию: на ней двое детей, домашнее хозяйство да еще и ночная смена, а он задерживается, гуляет, проматывает с таким трудом отложенные деньги и приходит домой пьяный. Если позволите такое сравнение, жена вытаскивает тонущий корабль и вдруг выясняет, что все это время, пока она надрывается, муж закачивает в него воду. Что чувствует женщина? Я бы сказал, полное бессилие. Большинство мужчин никогда бы не позволили, чтобы их супруга работала в ночную смену, а вот господин Ямамото, похоже, только поощрял ее к этому. По-моему, о хороших отношениях здесь говорить не приходится.

— Я понимаю, к чему вы клоните, но Яои никогда не рассказывала мне об этом.

Про себя, однако, Масако признала, что детектив прекрасно реконструировал ситуацию в семье Ямамото.

— В таком случае, могу только сказать, что она невероятно терпеливая женщина.

— В этом ей не откажешь, — согласилась она.

— Катори-сан. — Детектив поднял глаза от блокнота. — Разве женщина, попав в такое положение, не пытается найти любовника?

— Кто-то, может быть, и ищет, но не Яои.

— То есть у нее нет никого на фабрике…

— Нет, я совершенно уверена, — спокойно ответила Масако, сразу поняв, что именно этот вопрос Имаи хотел задать ей с самого начала.

— А вне фабрики?

— Понятия не имею.

Прежде чем продолжить, детектив немного помолчал.

— Дело в том, что в ту ночь на работу не вышли пятеро мужчин. Может быть, кто-то из них особенно дружен с Ямамото-сан?

Он раскрыл блокнот и повернул его так, чтобы она смогла прочитать имена. Сердце дрогнуло, когда она увидела в списке имя Кадзуо Миямори. Масако покачала головой.

— Нет. Повторяю, Яои не такая.

— Понятно, но…

— Другими словами, — перебила его Масако, — вы думаете, что у Яои есть любовник, который и убил ее мужа?

— Ну что вы, конечно нет! — Детектив даже нахмурился от смущения. — Ничего такого я не думаю. У меня и в мыслях не было…

Тем не менее Масако прекрасно понимала, что именно такая версия событий представлялась полицейскому наиболее вероятной.

— Яои хорошая жена и мать. Ничего другого я сказать о ней не могу.

Едва дав подруге такую характеристику, Масако осознала, что нисколько не погрешила против истины. И вслед за этой мыслью пришла другая: именно потому, что Яои была образцовой женой, все и произошло так, как произошло: предательство мужа подвигло ее убить его. Будь у нее любовник, ничего такого, возможно, и не случилось бы. Так что теория И май строилась на ложной посылке.

— Уверен, вы совершенно правы, — сказал детектив, продолжая тем не менее перелистывать страницы блокнота, словно в надежде найти какие-то другие факты в подтверждение своей версии.

Масако принесла из холодильника кувшин с холодным ячменным чаем и налила стакан для гостя. Имаи осушил его несколькими большими глотками; пока он пил, Масако будто завороженная смотрела на движущийся вверх-вниз кадык, вызвавший не самые приятные воспоминания.

— Извините, — Имаи поставил пустой стакан на стол, — я должен задать вам еще один вопрос. Чистая формальность. Расскажите, пожалуйста, что вы делали в прошлую среду с утра и до полудня.

— Сначала я, как обычно, была на работе. Потом вернулась домой, и все прошло как всегда.

— В тот вечер вы пришли на работу позже обычного, — напомнил Имаи, глядя в свои записки.

Значит, он проверил даже карточки учета, подумала Масако. Такое внимание к мелочам удивило ее, но она постаралась сохранить спокойствие.

— Верно. Помнится, задержалась по пути из-за пробок.

— Вот как? Вы ведь ехали отсюда? На той «королле», что стоит у дома?

Он кивнул в сторону двери.

— Да, на ней.

— На этой машине ездит еще кто-нибудь?

— Нет, обычно нет.

Багажник она тщательно вычистила; впрочем, если полиция возьмется по-настоящему, какие-то следы могут всплыть. Чтобы скрыть волнение, Масако закурила сигарету. К счастью, рука не дрогнула.

— А что вы делали после работы?

— Вернулась домой около шести, приготовила завтрак для мужа и сына. Потом мы поели, и они ушли на работу, а я постирала и убралась. В начале десятого легла спать.

— Вы разговаривали с Ямамото-сан в то утро?

— Нет, мы попрощались на фабрике и больше в тот день не виделись.

В этот момент в разговор совершенно неожиданно вклинился еще один голос:

— Разве она не звонила в тот вечер?

Наверное, Масако поразилась бы меньше, если бы над головой прогремел гром. Она резко обернулась и увидела стоящего у двери сына. Нобуки не выходил из своей комнаты с самого утра, и она совершенно забыла о том, что он дома.

— А это кто? — негромко поинтересовался Имаи.

— Мой сын, — пробормотала Масако.

Детектив едва заметно кивнул юноше и с любопытством посмотрел на его мать.

— В какое примерно время она звонила?

Масако не ответила — она не могла отвести глаза от сына. Целый год в этом доме не слышали его голос, и вот теперь он вдруг заговорил, чтобы напомнить о телефонном звонке. Зачем? Масако могла предположить только один ответ: из мести. Но что такого она сделала, чтобы возбудить в сыне желание отомстить? Чем заслужила это?

— Катори-сан, — напомнил о себе Имаи, — когда она вам звонила?

— Извините. — Масако вздохнула. — Я так долго не слышала от него ни слова.

Поняв, что разговор может пойти о нем, Нобуки нахмурился и повернулся, чтобы уйти.

— Что вы хотели сказать? — крикнул ему вслед Имаи.

— Ничего! — бросил Нобуки и выскочил из дому, громко хлопнув за собой дверью.

— Извините, — пробормотала Масако тоном обеспокоенного родителя. — Он не разговаривает с нами с тех пор, как его исключили из колледжа.

— Да, трудный возраст, — посочувствовал Имаи. — Я сам некоторое время работал с подростками, так что повидал всякого.

— Я едва не упала в обморок, когда услышала его голос.

— Наверное, все дело в шоке.

Детектив покачал головой, выражая искреннюю симпатию, но было видно, что он не забыл о заданном вопросе и ждет ответа.

— Да, она звонила. Кажется, во вторник вечером.

— Вторник… то есть двадцатого. Примерно в какое время?

Он заметно оживился.

Масако задумалась.

— Если не ошибаюсь, в самом начале двенадцатого. Сказала, что мужа еще нет и она не знает, что делать. Я посоветовала не волноваться и пойти на работу.

— У нее ведь такое и раньше случалось. Почему же она позвонила вам именно в тот вечер?

— Повторяю, я не знаю, случалось у нее такое раньше или нет. Яои говорила, что муж всегда возвращается к половине двенадцатого. А в тот вечер… Да, ее сын никак не мог уснуть, и она, естественно, переживала.

— А почему?

— Почему не мог уснуть? Ах, да, Яои упомянула, что мальчик расстроился из-за кота. У них пропал кот.

Масако сказала первое, что пришло в голову, и мысленно сделала пометку: предупредить Яои, чтобы в их версиях не возникло разногласий. По крайней мере, история с котом соответствовала действительности.

— Понятно, — с сомнением протянул Имаи. В этот момент из ванной донесся сигнал стиральной машины. — Что это? — спросил он.

— Стиральная машина.

— Вот как? Вы не возражаете, если я загляну в вашу ванную?

Детектив поднялся. Масако почувствовала, как по спине пробежал холодок, тем не менее кивнула и слабо улыбнулась.

— Конечно. Проходите.

— Мы собираемся перестроить кое-что дома, — продолжал Имаи, — и хотелось бы подсмотреть кое-какие идеи у других.

— Разумеется.

Она провела его в заднюю половину дома. Детектив остановился у порога.

— Очень мило. Давно здесь живете?

— Почти три года. — Масако открыла дверь.

— О, она у вас большая.

Имаи повертел головой. Наверное, прикидывает, хватит ли здесь места, чтобы расчленить тело, подумала Масако.

Визит подошел к концу. Натягивая на ноги старые, потерявшие форму туфли, детектив посмотрел на хозяйку.

— Ваш сын обычно дома?

Хотя Нобуки придерживался четкого распорядка дня, Масако решилась на небольшую ложь.

— Когда как. То приходит, то уходит.

— Ясно, — немного разочарованно протянул Имаи и, поблагодарив хозяйку, вышел из дома.

Закрыв за гостем дверь, Масако сразу поднялась наверх, в комнату сына, и, подойдя к окну, выглянула на улицу. Детектив стоял возле пустующей в этот час автостоянки на другой стороне улицы и рассматривал ее дом. Впрочем, даже не дом — Имаи разглядывал ее машину.

Убедившись, что никто ее не слышит, Масако набрала номер Яои. Впервые с того дня, когда история вышла на страницы газет.

— Здравствуйте, — сказал тихий, спокойный голос.

Масако облегченно вздохнула.

— Это я. Ты можешь разговаривать?

— Масако! — радостно воскликнула Яои. — Да, конечно, здесь никого нет.

— Я подумала, что, может быть, твои или его родители еще там.

— Свекровь в полицейском участке, а брат Кэндзи уехал домой. Моя мать отправилась за покупками.

Судя по голосу, после приезда родителей Яои чувствовала себя намного лучше — теперь о ней кто-то мог позаботиться.

— Полиция не надоедает?

— В последние дни они сюда почти не показываются. — Она сообщила об этом так легко, почти радостно, как будто речь шла не о ее, а о чужих проблемах. — Нашли пиджак Кэндзи в каком-то казино в Кабуки-Тё и занимаются сейчас только им.

Наконец-то лучик света. У Масако отлегло от сердца. Но если у полиции появились подозреваемые, то зачем приходил Имаи?

— Остерегайся детектива по имени Имаи, — предупредила она.

— Такой высокий?… Конечно. Хотя мне он показался очень милым.

— Милым? — Масако вздохнула — ну как можно быть такой наивной! — Милых детективов в природе не существует.

— Не знаю. Они все вели себя вполне прилично.

Это даже не наивность, а тупость, подумала Масако, уже не досадуя, а злясь.

— Им известно, что ты звонила мне в тот вечер. Я объяснила, что твой сын расстроился из-за кота.

— Молодец.

Яои глуповато хихикнула. Масако почувствовала, как по коже побежали мурашки.

— Если тебя будут спрашивать, говори им то же самое.

— Не беспокойся. Знаешь, я почему-то уверена, что все пройдет.

— И все же будь осторожна, — сказала Масако.

— Не волнуйся. Кстати, меня собираются пригласить на какое-то ток-шоу. Мы уже договорились на послезавтра.

— Не слишком ли рано? Ты только похоронила мужа.

— Я так им и сказала, но они уж очень настаивали.

— Мне это не нравится. Тебе лучше держаться потише. Позвони, скажи, что передумала. Мало ли кто может увидеть передачу.

— Боюсь, отказаться уже нельзя. Вообще-то с ними разговаривала моя мама… уж и не знаю, как им удалось ее уговорить. Сказали, что все займет не более двух-трех минут.

Масако постаралась побыстрее закончить разговор. Настроение упало. Ей вдруг пришло в голову, что было бы лучше, если бы Яои сама разбиралась со своими проблемами. Теперь же она вела себя так, как будто совсем забыла, что убила мужа. Впрочем, возможно, именно это отсутствие чувства вины и помогло ей выйти сухой из воды. Однако еще сильнее, чем глупость подруги, Масако угнетало предательство сына. Надо же, впервые за целый год открыл рот — и как раз в тот момент, когда в доме появился полицейский! Она понимала — Нобуки хотел наказать мать за равнодушие и отстраненность, но разве так можно? В чем ее вина? И на работе, и дома она делала все, что могла, и вот чем отплатил сын. Не благодарностью, а предательством, ударом в спину. Она зажмурилась и крепко вцепилась пальцами в обивку дивана, чтобы удержать рвущийся наружу крик отчаяния.

Однажды, давно, она сравнила свою карьеру в «Кредите и заёме» с пустой, работающей вхолостую стиральной машиной, а теперь поняла, что то же самое сравнение вполне подходит и к ее семейной жизни. Но если так, тогда в чем смысл существования? Ради чего потрачены годы? На что ушли силы? Зачем принесены жертвы? Ей хотелось кричать от горя, видя то, во что она превратилась, кем стала — усталая, постаревшая, опустившаяся женщина. Поэтому Масако и выбрала ночную смену — чтобы спать днем и работать ночью, двигаться, не останавливаться, изматывать себя, чтобы не оставалось сил и времени думать. Однако такая жизнь в стороне от семьи лишь усиливала ощущение неустроенности, ненужности, лишь распаляла злость. И вот теперь она оказалась в положении, когда уже никто не мог помочь — ни Йосики, ни Нобуки, никто.

Теперь Масако поняла, почему переступила черту. Раньше она не сознавала, что именно отчаяние толкает ее в спину, заставляя искать выход из этого мира. Вот почему она помогла Яои, вот в чем был ее мотив. И что же? Что ждало ее за гранью? Ничего. В том-то все и дело.

Масако посмотрела на свои белые руки, на вцепившиеся в обивку пальцы. Если за ней придут, если ее арестуют, то все равно никогда не смогут понять, зачем она сделала это, что толкало ее.

Двери закрылись. Она осталась совсем одна.

5

Имаи промокнул платком вспотевшее лицо. Узкая улочка, по которой он шел, наверное, была когда-то тропинкой меж рисовыми полями, но теперь по обе стороны стояли маленькие обветшавшие домики, которых не коснулись происходящие вокруг перемены. Судя по крытым жестью крышам, обшарпанным деревянным дверям и ржавым желобам, простояли они никак не меньше тридцати лет и выглядели шаткими и ненадежными. Казалось, достаточно одной брошенной ненароком спички или крепкого порыва ветра, чтобы все это напоминание о прошлом исчезло в пламени или превратилось в кучки развалин.

Кунигаса, детектив из центрального управления, придерживался мнения, что Кэндзи Ямамото убил не кто иной, как Сатакэ, владелец казино, в которое нередко захаживал Ямамото. Сейчас подозреваемый сидел за решеткой. Имаи, однако, мнение коллеги не разделял, а потому продолжал собственное расследование. Получив сведения о прошлом Сатакэ, Кунигаса сосредоточил внимание на Кабуки-Тё, а вот Имаи что-то по-прежнему влекло к вдове убитого, Яои Ямамото. Инстинкт подсказывал ему, что ключ к убийству находится у нее.

Он остановился, вытащил блокнот и стал перелистывать страницы, не обращая внимания на удивленные взгляды возвращавшихся из бассейна школьников.

Предположим, госпожа Ямамото все же убила мужа. Соседи утверждали, что супруги постоянно ругались, так что мотив у нее был. Каждый способен на убийство в состоянии аффекта. Но могла ли сделать это такая хрупкая женщина, как Яои. Да, но только в том случае, если он был пьян или спал. Кэндзи Ямамото ушел из казино в районе Синдзюку около десяти вечера, и на дорогу ему понадобилось никак не меньше часа, даже если он отправился домой сразу, а за это время эффект действия алкоголя должен значительно ослабнуть. Если они подрались и дело закончилось убийством, соседи или дети обязательно услышали бы какой-то шум. Никто, однако, ничего не слышал. Полиции также не удалось найти ни одного свидетеля, который бы видел Кэндзи Ямамото после того, как тот ушел из клуба.

И все-таки предположим, что жена каким-то образом ухитрилась убить мужа и как ни в чем не бывало отправиться на работу. Тогда кто занялся телом? Ванная в доме Ямамото слишком мала, да и эксперты-криминалисты ничего в ней не обнаружили. Допустим, кто-то решился ей помочь. Кто-то из подруг по работе. Имаи знал — женщины на такое способны. Мало того, в их натуре есть что-то вроде склонности к этому. Просматривая архивные дела, он обнаружил две черты, общие для всех подобных случаев. Первая — преступления выглядели непреднамеренными, результатом случайного стечения обстоятельств. Вторая — в них отчетливо проявлялось то, что называется женской солидарностью.

Когда женщина совершает непредумышленное убийство, перед ней встает проблема: что делать с телом. По причине физической слабости она не может убрать его сама, поэтому зачастую ей ничего не остается, как разрезать труп на куски. Мужчины тоже порой расчленяют тело, но делают это обычно для того, чтобы затруднить опознание жертвы или в силу некоего извращенного влечения; у женщин же на первом месте чисто практическая цель. Чаще всего расчленение указывает на то, что преступление было непредумышленным. Имаи читал дело об убийстве одного парикмахера в Фукуоке; женщина призналась полиции, что все произошло почти случайно, а потом она не смогла убрать тело, так что порубила его и увезла куски в лес.

Знал Имаи и то, что женщинами, выступавшими в роли сообщниц, обычно движет сочувствие к убийце. Так одна мать помогла убившей мужа дочери, потому что сочла ее поступок оправданным — мужчина пил и давал волю кулакам. Детектив помнил и еще один случай, когда две женщины, сговорившись, убили мужа одной из них, разрезали тело, а потом выбросили части в реку. Несчастный, должно быть, действительно заслуживал наказания — хотя, конечно, и не столь жестокого, — потому что, даже будучи арестованными, убийцы упорно твердили, что не сделали ничего плохого.

Проводя много времени на кухне, женщины привыкают как к виду крови, так и к обращению с ножами и мясом. Знают они и что делать с мусором. Для них, в отличие от мужчин, жизнь и смерть не отвлеченные, а вполне осязаемые понятия, что позволяет им выдерживать самые неприятные процессы.

Предположим далее, что женщина, с которой он только что разговаривал, Масако Катори, решила помочь подруге избавиться от тела. Имаи представил ее спокойное, умное лицо и большую ванную. У госпожи Катори есть машина, есть водительские права, а кроме того, Яои Ямамото звонила ей в тот вечер. Допустим также, что то был отчаянный призыв о помощи женщины, только что убившей своего мужа. Катори заезжает к ней по пути на работу, и они переносят тело в ее машину. Однако обе появились на фабрике в положенное время и вели себя вполне естественно, как и две их подруги, Йоси Адзума и Кунико Дзэноути. Все получается уж слишком дерзко, слишком смело, слишком спланировано и противоречит его теории о непредумышленном убийстве.

Согласно показаниям, Яои Ямамото вернулась после работы домой, где и провела весь день, что подтверждают и соседи. С учетом этого ее участие в расчленении тела представляется маловероятным. Возможно ли, что Масако Катори отвезла труп к себе и там разрезала его одна или, что более правдоподобно, с чьей-то помощью? Странно — жена не у дел, она спокойно сидит дома, предоставляя другим заниматься чертовски неприятной работой. Почему они согласились на это? Убитого они не знали, никаких неприязненных чувств к нему не питали. Да и трудно представить, что такая умная и хладнокровная женщина, как Масако Катори, пойдет на огромный риск ради… Ради чего?

Может быть, ими двигало то самое чувство женской солидарности? Не похоже. У Яои Ямамото и Масоко Катори слишком мало общего. Их разделяет приличная разница в возрасте. У вдовы убитого маленькие дети. У них разное финансовое положение: Ямамото, похоже, приходится на всем экономить, Катори же, которых нельзя назвать богатыми, все же живут в достатке. Непонятно, правда, какими мотивы руководствовалась Масако, когда пошла работать в ночную смену. Ее муж занимает неплохую должность в солидной компании, у них новенький и недешевый дом — Имаи, семья которого ютилась в скромном муниципальном, о таком мог только мечтать. Конечно, у Масако определенно есть проблемы, особенно с сыном, но парень уже почти взрослый и вот-вот начнет самостоятельную жизнь. Катори вполне могли бы обойтись и без ее заработка… В общем, выходило, что с Ямамото ее связывала только работа на фабрике.

Оставалось еще одно — деньги. Он вспомнил, как отреагировала Масако на его замечание о том, что женщине не стоит ходить в ночную смену. Похоже, разница в оплате имела для нее немалое значение. Нельзя исключать, что Ямамото пообещала заплатить ей за помощь. Зная, что ей понадобится алиби, она уговорила подругу позаботиться о теле в обмен на солидное возмещение. Такое же предложение могло поступить и двум другим, Адзума и Дзэноути. Но где Ямамото собиралась взять деньги? Страховка мужа, вспомнил вдруг Имаи. Ее муж был застрахован. Может быть, она с самого начала планировала рассчитаться с ними этими деньгами. Предложила выполнить работу и пообещала, что расплатится позже. Но зачем тогда расчленять тело? Страховую сумму выдадут не раньше чем наверняка установят личность убитого. Еще один тупик. И опять же встает проблема мотива — его теория натыкалась на нее, как лодка на риф. Он вспомнил потрясение на лице Ямамото, когда ей показали фотографии тела мужа. Такое не сыграешь. Женщина пришла в ужас от увиденного, а это означало, что сама она в расчленении трупа не участвовала. Но красную «короллу» Катори возле дома Ямамото в тот вечер никто не видел, как никто не видел ее и возле парка Коганеи. Как ни крути, его теория не давала ответов на все вопросы, и Имаи ничего не оставалось, как отбросить ее.

Отбросить, чтобы отступить на запасную позицию: у жены есть любовник и они проделали все вместе. Яои Ямамото, несомненно, красивая женщина, так что ее внебрачной связи никто бы не удивился. Однако пока никаких следов этого предполагаемого любовника обнаружить не удалось. Детектив еще раз просмотрел записи, останавливаясь на тех пунктах, которые показались ему наиболее интересными. Пункт первый: соседи утверждали, что супруги постоянно ссорились. Второй: они уже давно спали раздельно. Третий: старший сын вначале сказал, что слышал, как отец пришел домой (мать уверяла, что мальчику это просто приснилось). И наконец, кот. Кот, сбежавший именно в ту ночь и до сих пор не вернувшийся в дом.

— Кот… — вслух произнес Имаи и оглянулся.

Какой-то рыжий кот настороженно наблюдал за ним, притаившись за разросшимся кустом примулы. Секунду-другую детектив смотрел в его желтые глаза. Что такого мог увидеть кот Ямамото в ту ночь? Что так напугало бедное животное, что оно не хотело переступать порог дома? Жаль, кота невозможно допросить.

Жара не спадала. И май вытер лицо мятым носовым платком и зашагал по улице. Пройдя пару десятков шагов, он увидел старомодный киоск и, купив банку холодного черного китайского чая, осушил ее прямо на месте. Хозяин, грузный мужчина средних лет, смотрел телевизор.

— Извините, вы знаете, где живут Адзума? — спросил детектив. Мужчина указал на угловой дом. — Если не ошибаюсь, госпожа Адзума живет без мужа?

— Верно, — кивнул толстяк. — Умер несколько месяцев назад, так что вдове приходится ухаживать за больной свекровью, а теперь еще и за внуком. Как раз сегодня заходили, покупали конфеты.

— Вот как?

И май покачал головой, удивляясь тому, что женщина, на долю которой выпало столько забот, еще находит силы гулять с внуком. Он уже чувствовал, что и вторая его теория испаряется, как туман в лучах утреннего солнца.

— Извините. — Не успел детектив открыть дверь, как в нос ударил сильный запах нечистот. Стоя у порога, он видел крохотную гостиную и еще одну комнату, в которой Йоси Адзума меняла подкладку у лежащей на футоне старухи. — Простите за беспокойство.

— Кто там? — крикнула, не оборачиваясь, Йоси.

— Детектив Имаи из полицейского участка Мусаси-Ямато.

— Детектив? Боюсь, я немного занята. Вы не могли бы зайти позже? Минут через двадцать-тридцать.

Имаи заколебался, однако, подумав, решил, что лучше потерпеть сейчас, чем тащиться по жаре в такую даль еще раз.

— Вы не станете возражать, если я задам вам несколько вопросов?

— Ничего не имею против, — ответила женщина, поворачивая голову в сторону гостя. Волосы у нее растрепались, по лицу стекал пот. — Если только не боитесь запаха.

— Обо мне не беспокойтесь. Извините, что не позвонил заранее.

— Вы по поводу Яои?

— Да. Мне сказали, что вы с ней близкие подруги, вот я и решил…

— Не такие уж и близкие, — перебила его Йоси. — Яои ведь намного моложе.

Она с явным усилием перевернула старуху на бок и начала протирать ее туалетной бумагой. Зрелище было не из приятных, и Имаи, смутившись, отвернулся. Взгляд его упал на пару крохотных детских сандалий, украшенных изображениями героев популярных мультфильмов. Присмотревшись, он увидел в полутемной кухоньке справа от входной двери маленького мальчика, пьющего сок прямо из картонной коробки. Внук. Да, одно можно было сказать с уверенностью: тело разделывали не здесь. Что ж, подумал Имаи, по крайней мере, не придется придумывать предлог, чтобы заглянуть в ванную.

— Вы не замечали за Ямамото-сан никаких странностей в последнее время? — спросил он.

— Нет, ничего такого. — Она подняла чистую подкладку. — Но мы ведь и видимся только на работе.

— Тогда расскажите, что она за человек.

— Что за человек? Искренний, надежный, честный. То, что случилось, стало для нее настоящим потрясением.

Голос ее слегка дрогнул — наверное, от напряжения, решил Имаи.

— Я слышал, что накануне она упала во время работы.

— Вижу, вы много чего узнали. — Йоси посмотрела на полицейского. — Верно, было такое. Поскользнулась на разлитом соусе.

— А она не показалась вам рассеянной, задумчивой или, может быть, обеспокоенной?

Йоси устало пожала плечами.

— Нет, не показалась. В таком месте, как наш цех, любой может поскользнуться. — Она собрала мусор, подняла грязную подкладку и с усилием встала. — Что-нибудь еще?

И май снова посмотрел на мальчика — тот все еще играл в кухне.

— Что вы делали утром в среду? — резко спросил он, поворачиваясь к хозяйке.

— То же, что и всегда. То же, что и сейчас.

Она в упор посмотрела на гостя.

— Весь день?

— Весь день.

Принеся извинения за причиненное беспокойство, Имаи поспешно покинул дом. Подозревать женщину, которая работает по ночам у конвейера и не имеет возможности передохнуть дома, казалось ему… неприличным. Несколько дней назад, когда они с Кунигаса разговаривали с ней на фабрике, она отвечала немного неуверенно, нервничала, но сегодня… Нет, сегодняшняя беседа развеяла все его подозрения.

Теперь в его списке оставалось только одно имя — Кунико Дзэноути. Впрочем, больших надежд на нее Имаи уже не возлагал. Он чувствовал себя полностью разбитым.

— Ну что, застали ее дома? — спросил хозяин киоска, когда детектив проходил мимо.

Имаи купил еще одну банку холодного чая.

— Да, застал, только она была немного занята. Кстати, вы не помните, Адзума-сан уходила куда-нибудь в прошлую среду?

— В прошлую среду? — Толстяк бросил на него подозрительный взгляд. — А вы…

Детектив показал значок.

— Она работает вместе с женщиной, мужа которой убили недавно. Вы, наверное, слышали о находке в парке Коганеи.

— Вон оно что! — В глазах мужчины вспыхнули искорки любопытства. — Жуткий случай, это уж точно. Да, теперь вспомнил. В газетах писали, что она работает на фабрике.

— Так что насчет Адзума-сан? Она уходила куда-нибудь в прошлую среду?

— Куда ей уходить? Нет, она все время дома.

Он выключил телевизор с явным намерением обсудить убийство со знающим человеком, но Имаи, не говоря ни слова, отвернулся и зашагал по улице, чувствуя, что понапрасну тратит здесь время.

Он перекусил холодной лапшой в ресторане напротив вокзала Хигаси-Ямато, так что к дому, в котором жила Кунико Дзэноути, добрался уже около полудня. На звонок никто не ответил. Имаи повторил попытку еще несколько раз и уже собирался вернуться в участок, когда из интеркома донесся хриплый заспанный женский голос.

— Кто там?

Имаи назвал себя, и дверь почти сразу открылась. Лицо стоявшей за ней женщины было опухшее и недовольное.

— Простите, что разбудил, — любезно произнес он, отметив про себя настороженный взгляд хозяйки. Похоже, его неожиданный визит пришелся ей не по вкусу. — Вы всегда спите в такое время?

— Да, — ответила она. — Я работаю в ночную смену. На фабрике.

Имаи попытался заглянуть в квартиру через ее плечо.

— Ваш муж сейчас на работе?

— Э… да… — пробормотала Кунико, нервно оглядываясь. — Да…

— А где он работает? — спросил детектив, инстинктивно чувствуя, что в данном случае результат может принести только решительная, наступательная тактика.

— Ну… видите ли… сказать по правде… — промямлила она, — он ушел с работы и… съехал отсюда.

— Съехал? — повторил Имаи. Вот как. Вряд ли это имело какое-то отношение к делу Ямамото, но признание Дзэноути пробудило в нем профессиональный интерес- Если не секрет, почему?

— Да так, без особой причины. У нас просто не заладилось.

Порывшись в сумке, женщина достала помятую пачку сигарет. Имаи заметил, как качнулись под свободной, растянутой футболкой рыхлые груди. Она даже не посчитала нужным одеться, прежде чем открыть дверь постороннему мужчине. Он увидел неубранную постель в другой комнате и подумал, что вряд ли стал бы жить с такой неряшливой женщиной. Между тем Кунико извлекла из пачки сигарету и, сунув ее в рот, вопросительно посмотрела на гостя.

— Насколько мне известно, вы дружны с Ямамото-сан, и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Вы не против?

— Кто это вам сказал, что я с ней дружна? — проворчала Кунико. — Так, знакомые…

— Да? А у меня создалось впечатление, что вы двое вместе с Адзума и Катори составляете что-то вроде команды. Не согласны?

— На работе — да, можно и так сказать. Но Яои немного заносчивая, наверное потому, что она такая симпатичная, так что подругами нас вряд ли можно назвать.

— Понятно, — протянул Имаи, ощущая исходящую от нее почти неприкрытую враждебность.

Интересно, что она вовсе не испытывала никакого сочувствия к женщине, коллеге, только потерявшей мужа. Интересно и то, что и Адзума упрямо отрекается от дружбы с Ямамото. Что-то здесь явно не так. На фабрике говорили, что эти четверо всегда держатся вместе и часто задерживаются после смены, чтобы поболтать. Житейский и профессиональный опыт подсказывал ему, что женщины в подобной ситуации обычно стараются поддерживать друг дружку и уж, по крайней мере, проявлять какое-то сочувствие.

— Значит, вне работы вы видитесь не часто?

— Точнее, очень даже редко. — Кунико поднялась, подошла к холодильнику и достала стакан и бутылку минеральной воды. — Не хотите? Это просто вода из-под крана.

— Нет, спасибо. — Имаи успел заглянуть в холодильник, но не увидел там ничего съестного: ни пакетиков с крупой, ни зелени, ни тарелочки с остатками завтрака, ни даже бутылочки соуса. Похоже, женщина даже не пыталась готовить дома. Неужели она не ест здесь? Вообще, многое в этой квартире, как и в ее хозяйке, казалось странным. Одежда и аксессуары вроде бы не дешевые, но он не заметил ни одной книги, ни одного компакт-диска. — Вы разве не готовите? — спросил Имаи, оглядывая комнату с валяющимися там и тут коробками из-под готовых завтраков.

— Терпеть не могу готовить.

Женщина изобразила соответствующую гримасу и тут же попыталась придать лицу смущенное выражение. Ей бы в клоуны, решил Имаи.

— У меня к вам пара вопросов по делу Ямамото. Вы не были на работе в среду. Не скажете почему?

— В среду?

Кунико икнула, ее пухлая рука легла на грудь.

— Точнее, со вторника на среду на прошлой неделе. Муж Ямамото-сан пропал как раз в ту ночь, а его тело нашли в пятницу. Хотелось бы знать, почему вы не были на работе.

— У меня, кажется, болел живот, — ответила она, пожимая плечами.

Имаи немного помолчал, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Вы не знаете, у Ямамото-сан есть кто-нибудь? — спросил он. — Я имею в виду мужчину.

— Сомневаюсь.

Кунико покачала головой.

— А как насчет Катори-сан?

— Масако? — пискнула Кунико, явно удивленная таким предположением.

— Да. Масако Катори.

— Вряд ли, она же такая страшная.

— Вы считаете ее страшной? То есть некрасивой?

— Ну, не то чтобы страшной… — Хозяйка квартиры запнулась, не находя подходящего слова. Имаи терпеливо ждал объяснения довольно странного заявления, но она уже перескочила на другое. — В любом случае, я собираюсь уходить. После всего, что случилось с Яои… это какое-то проклятое место.

— Я вас понимаю, — кивнул Имаи. — Так вы, значит, ищете новую работу?

— Думаю устроиться на дневную. Хватит с меня ночных смен. Да еще этот маньяк нагнал на всех страху. Нет, там ничего хорошего ждать не стоит.

— Маньяк? Какой маньяк? — оживился Имаи, открывая блокнот. Похоже, ему повезло раскопать новую информацию. — Вы имеете в виду, на фабрике?

— Где же еще! Какой-то извращенец… нападает на женщин… Но хитрый, им так и не удалось его поймать.

— Сомневаюсь, что он имеет какое-то отношение к убийству мужа Ямамото-сан, но все же не могли бы вы рассказать поподробнее?

Едва скрывая нетерпение, детектив подался вперед. Слушая Кунико, с удовольствием перечислявшую все случаи нападений, начавшихся еще в апреле, он снова подумал о том, как нелегко приходится женщинам, работающим в ночную смену.

Длинные лучи послеполуденного солнца, казалось, вот-вот расплавят бетон парковочной площадки. Имаи оглянулся на дом, в котором жила Кунико Дзэноути, и тяжело вздохнул, представив долгую прогулку до автобусной остановки и еще более долгое ожидание самого автобуса. Взгляд его скользнул по сверкающим под солнцем машинам и остановился на самой модной, темно-зеленом «фольксвагене»-кабриолете. Детективу показалось немного странным, что человек, живущий здесь, может позволить себе такой дорогой автомобиль, но ему и в голову не пришло, что владельцем этой машины является явно пребывающая в стесненных обстоятельствах женщина, квартиру которой он только что покинул.

Итак, он зашел в тупик. Теперь придется начинать все с нуля и в первую очередь допросить пятерых мужчин, отсутствовавших на работе в ночь со вторника на среду. Этим можно заняться завтра. А если ничего не получится, то придется признать поражение и примкнуть к Кунигаса. Детектив нахмурился и повернул к автобусной остановке.

6

Кадзуо Миямори лежал на верхней койке с учебником японского языка. В дополнение к прежнему испытанию, работе на фабрике, он обрек себя на два новых: добиться от Масако полного прощения и освоить японский в такой степени, чтобы осуществить эту задачу без посторонней помощи. Новые тесты существенно отличались от простой, не требующей умственных усилий работы по подвозке риса к конвейеру, они представляли вызов его интеллекту, и в этом была определенная привлекательность.

— Меня зовут Кадзуо Миямори.

— Я люблю смотреть футбол.

— Вам нравится футбол?

— Что вы любите?

— Вы мне нравитесь.

Он лежал на животе, снова и снова повторяя одни и те же фразы и время от времени посматривая в узкую полоску окна, видную с его койки. Ярко-оранжевый закат окрасил облака, повисшие под небом цвета индиго. Свет постепенно слабел, терял силу, и небо темнело; Кадзуо с нетерпением ждал прихода ночи, потому что ночь обещала встречу с Масако.

Он больше не разговаривал с ней с того самого дня. Слишком обидно, слишком больно пытаться сказать что-то, когда тебя игнорируют. Но Кадзуо все же сходил к дренажной канаве и достал то, что она выбросила в ту ночь. Он вытащил из-под подушки серебристый ключик и подержал его на ладони. Прохладный металл понемногу согрелся, и Кадзуо улыбнулся — вот так же согревалось и его сердце при мысли о Масако.

Он никому ничего не рассказывал, потому что его подняли бы на смех — что за глупость, влюбиться в женщину, которая намного старше тебя. Ему бы посоветовали перенести внимание на одну из бразильянок — их на фабрике работало немало. А раз так, то пусть лучше никто ни о чем не догадывается. Может быть, только он один и способен увидеть в этой женщине нечто совершенно особенное. И, кто знает, может быть, только ей одной суждено открыть что-то особенное в нем. Кадзуо не сомневался, что они поймут друг друга, как только познакомятся поближе. Он крепко сжал ключ, словно это был амулет, способный осуществить его заветное желание.

Кадзуо повесил ключ на серебряную цепочку и начал носить его на шее. Ключ как ключ, самая заурядная вещица, так что Масако и не догадается, что это тот, из канавы. Странно, но в двадцать пять лет он чувствовал себя школьником, впервые познавшим муки и радости влюбленности. У него и в мыслях не было, что эти чувства всего лишь отражают стремление найти хоть какое-то утешение в чужой, негостеприимной стране, из который приехал когда-то его отец. Кадзуо знал только одно: такую женщину ему уже не найти. Нигде. Даже в Бразилии.

К дренажной канаве Кадзуо пошел на следующее утро. В отличие от японок, работавших до половины шестого, бразильянки заканчивали ночную смену ровно в шесть. С шести до девяти, когда начиналась дневная смена, фабрика пустовала. Этим-то перерывом и воспользовался Кадзуо.

Он нисколько не сомневался, что легко отыщет нужное место. Что же такое бросила в канаву Масако? Судя по звуку, это был какой-то металлический предмет, а раз так, то вода могла его и не смыть. Дождавшись, пока последние студенты и служащие промчатся к станции, Кадзуо стащил одну из прикрывавших канаву бетонных секций, под которой медленно и беззвучно струился мутный поток. Он наклонился. Вода была почти черная, вонючая, но зато неглубокая. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Кадзуо перепрыгнул через край. Кроссовки погрузились во что-то липкое, темная, зловонная жижа брызнула на джинсы. Сожалея о загубленных новеньких «найках», он наклонился, присмотрелся и почти сразу увидел металлическую ключницу, украшенную кожаной вставкой. Ключница лежала, зацепившись за разбитую пластиковую бутылку.

Кадзуо опустил руку в теплую воду и достал находку. Ключ был всего один, скорее всего от домашнего замка. Странно, что Масако пошла на такие ухищрения ради того, чтобы избавиться от столь заурядной вещицы. Впрочем, посторонние мысли быстро отступили перед волной радости — он нашел то, что принадлежало ей. Отцепив ключ, Кадзуо положил его в карман, а ключницу выбросил.

Вечером он пришел на работу раньше обычного и задержался у двери, поджидая Масако. Вообще-то ему хотелось бы подождать ее где-нибудь там, на дороге от стоянки к фабрике, но об этом не могло быть и речи. Хватит и того, что он уже напугал ее один раз. Хотя, если подумать, улыбнулся про себя Кадзуо, напугался-то скорее он сам. Ему и теперь было страшно, он боялся сделать что-то такое, после чего она может возненавидеть его навсегда.

Стоя рядом с Комадо, санитарным инспектором, Кадзуо делал вид, что изучает учетную карточку, и одновременно поглядывал по сторонам. Она появилась в обычное время и, положив на пол черную сумочку, наклонилась, чтобы снять теннисные тапочки. В какой-то момент Масако посмотрела на Кадзуо, но, как и раньше, взгляд ее словно прошел сквозь него и застыл на стене. Тем не менее даже этой мелочи хватило, чтобы всколыхнуть в нем радостное чувство, подобное тому, которое испытывает человек, видя восход солнца.

Масако взяла сумочку и, поздоровавшись с Комадо, повернулась к ней спиной. Инспектор провела роликом по безразмерной зеленой рубашке и джинсам и кивнула. Кадзуо не сводил с Масако глаз. Как всегда, когда она оказывалась рядом, дыхание затруднилось и сердце тяжело и гулко застучало в груди. Она одевалась небрежно и просто, почти по-мужски, но ему нравилось в ней все: подтянутость, аккуратность фигуры, отсутствие косметики на лице. Когда она проходила мимо, он вздохнул, набираясь решимости, и произнес:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — удивленно отозвалась она.

Проводив ее взглядом, Кадзуо сжал в руке свисающий с шеи ключ и прошептал слова благодарности. Она поздоровалась с ним! Она ответила ему! И как раз в этот момент дверь офиса открылась, как будто кто-то только и ждал, пока он совершит этот маленький ритуал.

— Миямори. Хорошо, что вы здесь. Зайдите на минутку.

Управляющий поманил его пальцем. Обычно в такой поздний час в кабинете не было никого, кроме старика-охранника. Странно. Но еще больше Кадзуо удивился, когда, переступив порог, увидел в комнате переводчика.

— Вы не могли бы заглянуть сюда в полночь? Полиция хочет задать вам несколько вопросов.

Передав просьбу через переводчика, управляющий повернулся к находящейся в задней части офиса приемной, где худощавый мужчина, по-видимому детектив, разговаривал с одним из рабочих, японцем.

— Полиция? — растерянно пробормотал Кадзуо.

— Да, полиция. Детектив уже здесь, видите?

— И он хочет поговорить со мной?

— Да.

Сердце подпрыгнуло и на мгновение остановилось. Масако. Она рассказала полиции. Перед глазами вдруг потемнело — сейчас его арестуют. Не стоило ее просить… И все же… и все же ему не верилось, что она может так обмануть. Боже, надо же быть таким идиотом. Попался.

— Хорошо… — сказал он по-португальски и, повернувшись, вернулся в зал.

Масако стояла одна возле автомата с водой и курила. Ее подруги, та, которую все называли не иначе как Шкипер, и другая, полная, еще не появились, так что поговорить ей было не с кем, и с тех пор, как симпатичная, Яои, перестала ходить на работу, Масако изменилась, стала другой, как будто сознательно отрезала себя от всего и всех. Дрожа от охватившей его злости, Кадзуо направился к ней.

— Масако-сан. — Женщина повернулась, и ему стоило немалых усилий выразить то, что он хотел, на японском. — Вы рассказали им?

— Рассказала им что? — Она сложила тонкие руки на груди и с неподдельным изумлением уставилась на него. — Что я рассказала? И кому?

— Полиция… Они здесь. Они пришли.

— Полиция? Зачем они пришли?

— Вы обещали, да? — пробормотал Кадзуо и умолк, продолжая смотреть ей в глаза.

Она сжала губы, но ничего не сказала. В конце концов Кадзуо отвернулся и, понурив плечи, поплелся в раздевалку. Ему грозит арест, потеря работы и, возможно, высылка из страны, но больше всего угнетала мысль, что Масако так легко нарушила данное слово.

Раз уж они намерены допросить его в полночь, то, наверное, лучше переодеться уже сейчас, чтобы не терять времени потом. Он нашел свою вешалку с рабочей формой и, сняв с шеи цепочку с ключом, аккуратно положил их в карман рабочих штанов — в цеху запрещалось ношение каких-либо украшений и прочих личных вещей. Напялив на голову синюю шапочку — их носили все бразильские рабочие, — Кадзуо вернулся в комнату отдыха. Масако стояла на прежнем месте, словно ожидала его. Она тоже успела переодеться, но торчащие из-под сеточки пряди позволяли предположить, что делалось это в спешке.

— Подожди.

Она попыталась схватить его за руку, но Кадзуо не остановился и прошел к офису. Если Масако выдала, то все кончено, дальнейшие испытания бессмысленны, а цель жизни утрачена. Тут он вспомнил ее прикосновение, тот краткий миг, когда ее пальцы дотронулись до его руки, и приказал себе собраться и отступить от края. То, что ждет за дверью, тоже испытание, решил Кадзуо, испытание, наложенное на него Масако, и он выдержит его, как выдержал предыдущие.

Дверь в ответ на его стук открылась почти сразу. В комнате находились двое, переводчик и детектив. Сердце заколотилось, и он, опустив руку в карман, сжал лежавший там серебристый ключ.

— Меня зовут Имаи, — представился детектив, показывая жетон.

— Роберто Кадзуо Миямори, — ответил он.

Детектив был высокого роста, со слегка скошенным подбородком и держался вроде бы дружелюбно, но его взгляд как будто вцепился в лицо Кадзуо.

— У вас есть японское гражданство? — спросил полицейский.

— Да, мой отец был японцем, мать — бразильянка.

— Вы, должно быть, пошли в нее, — рассмеялся детектив. Кадзуо холодно посмотрел на него, интуитивно чувствуя, что реплика не совсем безобидная. — Извините, что приходится отрывать вас от работы, но у меня есть к вам несколько вопросов. Я договорился с начальством, чтобы время нашего разговора было засчитано как рабочее.

— Понимаю, — сказал Кадзуо, внутренне напрягаясь и готовясь к худшему.

Но последующий вопрос стал для него полной неожиданностью и застал врасплох.

— Вы знаете Яои Ямамото? — спросил детектив.

Кадзуо растерянно посмотрел на переводчика, и тот ободряюще кивнул.

— Да, я ее знаю, — ответил он, все еще не вполне понимая, чего от него хотят.

— В таком случае вы знаете, наверное, и что случилось с ее мужем?

— Да, я слышал.

Но какое отношение это имеет к нему?

— Вы были знакомы с ее мужем? Встречались с ним когда-нибудь?

— Нет, никогда его не видел.

— А с самой Ямамото-сан вы разговаривали?

— Здоровался с ней иногда, вот и все. А в чем дело? Почему вы спрашиваете?

Переводчик, вероятно, не стал переводить вопрос Кадзуо, потому что детектив продолжил.

— Насколько нам известно, вы не работали в прошлый вторник. Пожалуйста, расскажите, чем вы занимались в тот вечер.

— Думаете, я имею какое-то отношение к тому, что с ним случилось? — снова спросил Кадзуо, обеспокоенный тем, что его пытаются втянуть во что-то такое, о чем ему совершенно ничего не известно.

— Нет-нет. — Полицейский покачал головой. — Мы всего лишь беседуем со всеми, кто был дружен с Ямамото-сан, и прежде всего с теми, кто не работал в тот вечер.

Все еще не понимая, чего от него хотят, Кадзуо попытался вспомнить.

— До полудня я спал. Потом ездил в Оидзуми-Мати. Остаток дня провел там, а когда вернулся, то лег спать. Около девяти вечера.

— А вот ваш товарищ говорит, что домой вы в тот вечер не возвращались, — скептически заметил детектив, заглянув в блокнот.

— Альберто просто меня не заметил, — запротестовал Кадзуо. — Он пришел с подружкой, а я лежал на верхней койке.

— И он вас не увидел? — недоверчиво спросил Имаи.

Кадзуо пожал плечами.

— Ему было не до меня.

Похоже, до детектива наконец дошло, потому что он весело рассмеялся.

— Значит, ваш приятель даже не обратил внимания, что в комнате есть кто-то еще?

Кадзуо смущенно кивнул и, пытаясь скрыть нервозность, скользнул взглядом по почти пустому помещению. На столах стояли компьютеры, аккуратно накрытые пластиковыми крышками. Поначалу, только прибыв в Японию, он тоже хотел научиться работать на компьютере, но в конце концов оказался здесь, на фабрике, где от него требовалось только одно: подвозить к конвейеру мешки с рисом. Стоило ли ради этого пересекать океан? Он как будто увидел себя со стороны — какая нелепая, абсурдная ситуация.

— И остаток ночи вы провели в своей комнате? — спросил детектив.

Кадзуо замялся с ответом. В ту ночь он напал на Масако, а потом еще долго и бесцельно бродил, мучимый раскаянием. Потом, уже ближе к рассвету, когда начался дождь, он вернулся в комнату за зонтиком. Альберто, конечно, уже не было. А потом… потом он ждал Масако.

— Я выходил… гулять.

— Посреди ночи? И куда вы ходили?

— Никуда. К фабрике.

— Но почему?

— Просто так. Не хотелось оставаться в комнате.

— Сколько вам лет?

В голосе полицейского прозвучали сочувственные нотки.

— Двадцать пять, — ответил Кадзуо. Имаи задумчиво кивнул, как будто только что понял что-то, но ничего не сказал, а лишь перелистал страницы. — Я могу идти?

Молчание становилось невыносимым. Детектив поднял руку, показывая, что у него еще есть вопросы.

— Нам известно, что несколько женщин подверглись нападению по пути на фабрику. Вы знаете об этом что-нибудь?

Ну вот, началось, с отчаянием подумал Кадзуо, сжимая в кармане ключ.

— Ничего определенного, только слухи. А кто вам об этом рассказал?

— Что ж, я, пожалуй, отвечу на ваш вопрос- Имаи с любопытством посмотрел на молодого человека. — Мне рассказала об этом госпожа Дзэноути. Она тоже работает в ночную смену. — Кадзуо с облегчением разжал пальцы — слава богу, это сделала не Масако. Надо будет потом извиниться перед ней.

— Никакого отношения к делу Ямамото это, конечно, не имеет, но мне хотелось бы знать, что говорят бразильские рабочие. Может быть, вам известны имена жертв. Может быть, есть какие-то подозрения. Нам пригодилась бы любая информация.

— Ничего такого я не знаю, — окончательно успокоившись, ответил Кадзуо и, бросив взгляд на настенные часы, напялил на голову шапочку.

— Что ж, спасибо, — сказал Имаи.

Работа в цеху уже шла полным ходом, и у дальней стены выросла целая горка аккуратно составленных ящиков с готовыми завтраками. В отсутствие Йоси и Кунико место во главе конвейерной линии заняла Масако. После того как по фабрике поползли слухи об убийстве мужа Яои, их казавшаяся такой прочной группа распалась. Его это озадачило, но вместе с тем и обрадовало — теперь рядом с Масако не было подруг, а значит, у него появлялся шанс поговорить с ней после смены. Надо только побыстрее переодеться.

Шанс был отличный, но за те пятьдесят минут, которые отделяли полную смену от неполной, Масако успела уйти. Когда Кадзуо, переодевшись, вышел на улицу, солнце уже осветило серую бетонную стену автомобильного цеха. Неужели в такой прекрасный летний день у него нет лучшего выбора, чем вернуться в полутемную комнату и свернуться на узкой койке, как собаке в конуре? Он вытащил из кармана и нахлобучил на голову мятую бейсболку. А когда поднял голову, то застыл от изумления: Масако стояла на том самом месте, где он поджидал ее в то дождливое утро.

— Миямори-сан.

Она подошла ближе, и Кадзуо вдруг заметил, какое у нее бледное — наверное, от усталости — лицо. Рука сама собой скользнула под футболку, где висел на цепочке ключ. Пусть и она увидит его. Это все благодаря ему. Масако скользнула взглядом по серебристой безделушке, но ей, вероятно, и в голову не могло прийти, что ключ на шее Кадзуо и есть тот самый, от которого она так старательно пыталась избавиться.

— Вы хотели сказать мне что-то? Перед работой?

Она говорила медленно, чтобы он смог понять ее. Кадзуо наклонил голову.

— Извините. Я ошибся.

Масако, однако, продолжала смотреть ему в глаза, явно неудовлетворенная таким объяснением.

— Я никому ничего не сказала.

Он кивнул.

— Знаю.

— Полицейский расспрашивал вас о муже Яои, не так ли?

Неожиданно, не дождавшись ответа, она повернулась и зашагала к автостоянке. Кадзуо последовал за ней, сохраняя дистанцию примерно в пару метров. Бразильские рабочие уже выходили с фабрики, и до него доносились их громкие, веселые голоса. Масако шла быстро, не оглядываясь, как будто рядом никого не было.

Они уже дошли до заброшенного корпуса старого цеха. Шумная толпа позади свернула к общежитию. Свежий запах еще зеленой летней травы маскировал поднимающуюся от канавы вонь, но Кадзуо знал: пройдет несколько часов, солнце поднимется выше, и на дорогу осядет серая пыль, а трава пожухнет от жары.

Масако вдруг остановилась, и Кадзуо увидел, как переменилось ее лицо при виде сдвинутой в сторону бетонной секции. Он ничего не понимал. Почему она испугалась? Может быть, надо ее успокоить, сказать, что бояться нечего… Но тогда придется признаться, что он следил за ней. Так ничего и не решив, Кадзуо остановился и засунул руки в карманы. И без того бледное лицо Масако стало еще бледнее, когда она, приблизившись к канаве, заглянула в нее. Наблюдая за ней сзади, Кадзуо наконец набрался смелости заговорить, но неожиданно для себя произнес не то, что хотел, а то, что много раз слышал от бригадира Накаямы.

— Какого черта вы делаете?

Кадзуо понимал, что получилось грубо, но в его ограниченном словарном запасе не было другой фразы, которая подходила бы к ситуации. Масако резко обернулась. Секунду-другую она смотрела ему в глаза, потом ее взгляд соскользнул на цепочку с ключом у него на груди.

— Твой? — спросила она. Кадзуо медленно кивнул, затем покачал головой. Солгать ей он не мог. — Ты оттуда его выудил, да?

По-видимому, ее не устроил его неопределенный ответ. Кадзуо развел руками и пожал плечами. Ему ничего не оставалось, как признать правду.

— Я.

— Зачем ты это сделал? — спросила Масако, делая шаг к нему. Она была высокая для японки, чуть ниже самого Кадзуо, и он невольно попятился, прикрыв ключ обеими руками. — Как ты узнал? Приходил сюда в ту ночь? — Масако ткнула пальцем в высокую траву, где он прятался. Как раз в этот момент из травы с жужжанием вылетел жук, как будто ее палец был лазером. Кадзуо кивнул. — Но зачем?

— Я ждал вас.

— Почему?

— Вы обещали прийти… так?

— Нет, не обещала. — Она протянула руку. — Верни его мне.

— Нет.

Он еще крепче сжал ключ.

— Зачем он тебе?

«Неужели не понятно? Хочешь, чтобы я сам это сказал?»

— Верни мне ключ, — повторила Масако. — Он мне нужен. Это важно.

Кадзуо хорошо понимал ее слова, но подчиниться не мог. Если ей так нужен этот ключ, зачем было его выбрасывать? Нет, она хотела вернуть его только потому, что теперь этот ключ висел у него на груди.

— Не отдам. — (Масако внимательно, даже изучающе смотрела на него, но молчала, как будто не могла решить, что делать дальше. В глазах ее застыла боль, и, чувствуя эту боль, как свою, Кадзуо взял ее за руку, такую тонкую, что он испугался — как бы не сломать). — Вы мне нравитесь.

— Что? — Ее зрачки расширились от изумления. — Из-за того, что тогда случилось?

Кадзуо хотел объяснить, но нужные слова никак не приходили. Отчаявшись, он повторил, как будто отвечая урок, единственную засевшую в памяти фразу.

— Вы мне нравитесь.

— Боюсь, со мной такое не сработает.

Масако высвободила руку, и Кадзуо стиснул зубы, чтобы закричать от внезапно нахлынувшего горя. Оставив его стоять у канавы, Масако решительно направилась по дороге к стоянке. Кадзуо сделал было несколько шагов вслед, но остановился, наткнувшись взглядом на ее спину. Отвергнутый и несчастный, он лишь смотрел, как она уходит.

7

Автомобильная стоянка находилась на склоне холма, и если вечером, в темноте, уклон казался незаметным, то утром, при свете, подъем давался не без труда. Дойдя до «короллы», Масако положила руки на крышу и закрыла глаза. Кружилась голова. После прохладной ночи металл покрылся каплями влаги, и ладони сразу стали мокрыми, как будто она опустила их в лужу.

Зачем он это сказал? Масако знала, он говорил серьезно. Вспомнив, как Миямори покорно, словно потерявшийся пес, брел за ней по дороге, она повернулась, но уже никого не увидела. Ушел. Унося с собой боль обиды. Он ушел, а ее беспокоило, что у него остался ключ. И еще. Масако вдруг обнаружила, что растревожена глубиной его чувств. Она не хотела никаких чувств, они были не нужны ей сейчас, в этот момент жизни. Все ее эмоции остались позади. Она выбрала свой путь, но лишь теперь в полной мере осознала, на какое одиночество, на какую изоляцию обрекла себя, согласившись помочь Яои.

В тот день Масако пересекла грань. Разрезала человеческое тело на куски и разбросала их по городу. И даже если память о содеянном когда-нибудь сотрется, прежней ей не стать уже никогда.

Внутри шевельнулась и вскинулась к горлу тошнота. Она едва успела отвернуться, упала на колени, из глаз брызнули слезы, а изо рта хлынула желтая кислая желчь.

Вытерев салфеткой лицо, Масако села в машину и завела мотор, но вместо того, чтобы направиться домой, выехала на шоссе Син — Оуме и повернула на запад, в сторону озера Саяма. Дорога в столь ранний час была почти пустая, за все время ей встретился только один старик на мотоцикле, но она ехала медленно.

Шоссе запетляло, уходя в горы, и вскоре впереди показался мост над перегородившей долину дамбой. Запертое плотиной, перед ней раскинулось озеро Саяма. Окаймленное выровненными берегами, оно выглядело искусственным, игрушечным, как некий горный Диснейленд. Масако вспомнила, как Нобуки, впервые побывавший здесь еще ребенком, расплакался, когда увидел представшее перед его глазами озеро — он был уверен, что из воды вот-вот появится ужасный динозавр, — и прижался лицом к ее груди, отказываясь смотреть. Она рассмеялась про себя.

Тихая гладь озера переливалась тысячами бликов, от которых слепило глаза. Прищурившись, Масако свернула в сторону Деревни ЮНЕСКО. Еще несколько минут по горной дороге и…

Она съехала на поросшую травой обочину и выключила двигатель. Неподалеку, в пяти минутах ходьбы от этого места, покоилась голова Кэндзи.

Масако вышла, заперла дверцу и углубилась в лес. Конечно, идти туда было рискованно и опасно, но ноги двигались как будто сами, увлекая ее в чащу. Найдя наконец служившую ориентиром высокую дзелькву, она остановилась под ней и отыскала взглядом то самое место. Небольшая кучка свежей земли — единственный знак того, что было сделано. Лето приближалось к пику, и, хотя прошло всего десять дней, лесной воздух пропитался новыми, густыми, живыми запахами. Она представила закопанную в землю голову Кэндзи, гниющую, смешивающуюся с землей, ставшую пищей для червей и насекомых. Думать об этом было неприятно, но сознание того, что она отдала голову подземным тварям, утешало.

Даже просеиваясь через густую листву, солнечный свет все равно резал усталые глаза. Заслонившись от него ладонью, Масако долго смотрела на кучку свежей земли и вспоминала тот день.

Она помнила, как в поисках места для головы приехала в лес. Голова лежала в двойном пакете, но была такая тяжелая, что Масако боялась, как бы мешок не порвался в самый неподходящий момент. Она шла между деревьями, неся в одной руке лопату, в другой пакет, и несколько раз останавливалась, чтобы вытереть мокрое от пота лицо и сменить руку. Ей все время казалось, что челюсть Кэндзи то тыкается в голень, то ударяется о колено, и при каждом прикосновении, реальном или воображаемом, по коже пробегали мурашки. Даже сейчас, по прошествии десяти дней, ее бросило в дрожь от одного только воспоминания.

Как-то она видела фильм под названием «Принесите мне голову Альфредо Гарсии», в котором герой ехал через Мексику с отрубленной головой, стараясь уберечь ее от губительной жары. Лицо актера и сейчас встало перед ней, искаженное злостью и отчаянием, и Масако подумала, что сама выглядела примерно так же, когда закапывала злосчастную голову. По крайней мере, злость она чувствовала точно. Она не знала, на кого или что злилась, — может быть, на себя, за то что осталась абсолютно одна, без надежды на чью-либо помощь, за то, что вообще влезла в эту заварушку, — но относительно самого чувства сомнений не было. И тем не менее сейчас Масако понимала — злость была необходима, злость принесла облегчение и освобождение, в то утро в ней что-то изменилось.

Выйдя из леса в этот, второй раз, она села в машину и закурила. Других поездок сюда уже не будет. Масако решительно раздавила недокуренную сигарету, помахала рукой и повернула ключ зажигания.

Приехав домой, Масако обнаружила, что Йосики и Нобуки уже ушли на работу. Грязная посуда — завтракали они, конечно, каждый сам по себе — так и осталась на обеденном столе. Она не стала ее мыть, а просто перегрузила все в раковину и, вернувшись в гостиную, остановилась в задумчивости посреди комнаты. Что дальше? Лечь спать?

Делать было нечего, думать не о чем, заботиться не о ком, и Масако хотела только одного: упасть на кровать, вытянуться и дать отдых усталому телу. Интересно, чем сейчас занимается Кадзуо? Может быть, лежит в своей полутемной комнатушке, не находя сна, беспокойно ворочаясь с боку на бок. А может, все кружит и кружит вокруг серых стен автомобильного цеха. Представив эту картину, она впервые за все время почувствовала симпатию к человеку, разделяющему с ней ощущение одиночества и оторванности от мира. Пожалуй, пусть оставит тот ключ себе.

Зазвонил телефон. Кому это вздумалось звонить в… в восемь часов утра? Стараясь не обращать внимания на раздражающие сигналы, она закурила, но телефон не утихал.

— Масако?

Голос в трубке принадлежал Яои.

— О, привет. Что случилось?

— Я уже пыталась дозвониться раньше, но тебя не было.

— Только что вернулась. Были кое-какие дела по дороге.

Масако решила не говорить, куда ездила. В конце концов, это никого не касается.

Впрочем, Яои и не стала расспрашивать.

— Ты уже заглянула в утреннюю газету?

Голос ее звучал почти весело.

— Нет, еще не успела. — Она обернулась — газета лежала на столе. Наверное, ее оставил там Йосики.

— Советую посмотреть, — продолжала Яои. — Найдешь кое-что интересное. Я бы сказала, приятный сюрприз.

— Что там?

— Посмотри. Прямо сейчас. Я подожду.

Чему она так радуется? Масако положила трубку на стол и подняла газету. Сюрприз, о котором говорила Яои, оказался на третьей странице. Набранный крупным шрифтом заголовок гласил: «В деле о расчлененном теле из парка Коганеи появился подозреваемый». Пробежав заметку глазами, Масако узнала о задержании некоего владельца ночного клуба, который часто посещал Кэндзи Ямамото. Мужчину арестовали по другому обвинению, но в ходе следствия вскрылись обстоятельства, давшие полиции основания связать его с убийством. Она нервно поежилась — уж больно хорошо все складывалось.

— Прочитала.

— Нам крупно везет, верно? А ты что думаешь?

— Думаю, что радоваться слишком рано, — осторожно ответила Масако, все еще держа газету перед глазами.

— Кто бы мог представить, что все получится так удачно! В газете написано, что они подрались в тот вечер, но я это уже знала.

Судя по тому, что Яои говорила громко и свободно, она была одна.

— Откуда? Как ты узнала, что они подрались?

— Он пришел домой в грязной, разорванной рубашке и с разбитой губой. Я еще тогда подумала, что ему крепко досталось, но не знала от кого.

— Не знаю, я ничего такого не заметила, — пробормотала Масако и вдруг поймала себя на том, что Яои говорит о живом человеке, а она — о трупе.

Впрочем, подруга все равно ее не слушала.

— Интересно, какое наказание его ждет? Хорошо бы смертная казнь, — почти мечтательно проговорила она.

— Я бы на это не рассчитывала, — холодно сказала Масако. — Более вероятно, что его отпустят из-за отсутствия доказательств.

— Жаль, — пробормотала Яои.

— Не говори так!

— Но у него был еще один клуб, где работала та шлюха, за которой таскался Кэндзи. Это там он спускал наши деньги!

— Что еще не делает его убийцей, не так ли? — возразила Масако.

— Я и не говорю, что он убийца, — горячо запротестовала Яои. — Но и невиновным его трудно назвать.

— Может быть, тебе стоит подумать, почему твой муж влюбился в другую женщину, — небрежно заметила Масако, гася сигарету.

Реплика слетела с губ сама собой, и она, в общем-то, не ждала ответа, однако Яои ответила.

— Я уже думала. — Теперь ее голос был тих и почти бесстрастен. — Потому что он устал от меня. Я ему наскучила, потеряла привлекательность.

— Ты действительно так считаешь?

Масако вдруг подумала, что было бы любопытно задать тот же вопрос Кэндзи и послушать его ответ. Ей хотелось бы узнать, почему людей тянет друг к другу. Да только есть ли такая причина…

— Иногда кажется, что он как будто искал возможности отомстить мне.

— Отомстить тебе? За что? Ты же всегда была образцовой женой.

Последовала пауза.

— Может быть, именно поэтому, — сказала наконец Яои. — Именно потому он меня и ненавидел.

— Почему?

— Наверное, потому, что женщина начинает надоедать мужчине, когда становится примерной женой.

— Но почему? — задумчиво повторила Масако.

— Откуда мне знать, — почти со злостью ответила Яои. — Спроси об этом Кэндзи.

— Пожалуй, ты права, — пробормотала Масако, удивленная резким тоном подруги.

— И вообще, что с тобой сегодня? Я тебя просто не узнаю.

— Ничего, просто устала.

— Конечно, — тут же ухватилась за поданную мысль Яои. — Конечно, ты устала. Я уже стала забывать, как себя чувствуешь после ночной смены. Извини. Как дела у остальных? Что у Йоси?

— Ее не было вчера на работе. И Кунико тоже. Похоже, мы все дошли до предела.

— До какого предела? — Масако промолчала. — Извини. Это ведь все из-за меня, верно? И если… О, подожди! Я же собиралась сказать, что скоро получу деньги по страховке Кэндзи и тогда смогу расплатиться со всеми.

— Сколько ты собираешься заплатить?

Вопрос вырвался сам по себе, неожиданно для нее самой.

— По миллиону каждой. Как по-твоему, этого достаточно?

— Вполне. Даже слишком. Кунико и Йоси хватит по пятьсот тысяч. Кунико на твоем месте я бы вообще ничего не дала.

— Нет, что ты! Они же с ума сойдут от злости. Тем более что я получу целых пятьдесят миллионов.

— Советую о страховке вообще не распространяться. Просто отдай им деньги и забудь. Но… не могла бы ты дать два миллиона мне?

— Конечно… — немного удивленно сказала Яои, не забывшая, что подруга еще совсем недавно полностью отказывалась от денег. — Но почему ты передумала? Что-то случилось?

— Решила, что деньги в любом случае не помешают. Я была бы тебе очень признательна.

— Конечно, — повторила Яои. — Никаких проблем. Я стольким тебе обязана.

— Спасибо.

Масако положила трубку. Разговор с Яои помог, настроение улучшилось. Может быть, все не так уж плохо и им удастся довести дело до благополучного завершения. У полиции есть подозреваемый, хотя многое еще остается неясным. Впрочем, даже если у них нет против него никаких улик, в тюрьме его какое-то время еще продержат. Она облегченно вздохнула и отправилась спать.

8

Его выпустили только в августе, после того как прошли тайфуны и летний зной сменили осенние ветры. Медленно поднимаясь по лестнице, Сатакэ остановился на лестничной площадке, усеянной афишками с рекламой массажных салонов и агентств эскорт-услуг. Он наклонился, собрал яркие бумажки и засунул их в карман черного пиджака. Вот он, признак небрежения и запущенности, немыслимый в те недавние времена, когда оба его клуба каждый вечер привлекали десятки посетителей. Теперь процветающие заведения были закрыты и все в здании быстро теряло прежний блеск, приходило в упадок и катилось под гору.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, он поднял голову и оглянулся. Из-за открытой двери расположенного на втором этаже бара за ним наблюдал встревоженный хозяин. Сатакэ знал, что этот человек свидетельствовал против него, рассказав полицейским о его драке с Ямамото. Выпрямившись, он сунул руки в карманы и тяжело посмотрел на обидчика. Стеклянная дверь тут же закрылась. Наверное, не ждал, что я так скоро вернусь, с усмешкой подумал Сатакэ и, проделав остаток пути, оказался перед табличкой с надписью «Мика». Рядом с ней висело скромное объявление «Закрыто на ремонт».

Его арестовали по обвинению в незаконном предпринимательстве — не было лицензии на открытие игорного заведения — и сводничестве. В конце концов второе обвинение отпало, а поскольку никаких убедительных улик, связывающих Сатакэ с убийством Кэндзи Ямамото, полиция найти не смогла, им ничего не оставалось, как выпустить его на свободу. Зная, чем все могло закончиться, он считал, что легко отделался, но при этом заплатил слишком высокую цену. Его маленькое царство, все, что он, начав с нуля, создавал упорным трудом в течение десяти лет, лежало теперь в руинах, а еще хуже было то, что страшное прошлое вышло наружу, став всеобщим достоянием и лишив его поддержки и доверия. В таких обстоятельствах о возвращении к прежней жизни не приходилось и мечтать.

Стараясь не падать духом, Сатакэ поднялся на третий этаж, где у него была назначена встреча с Кунимацу, бывшим управляющим «Площадки». Помещение, еще недавно составлявшее его гордость и приносившее немалую прибыль, перешло в чужие руки, и хотя установленные им массивные дорогие двери все еще были на месте, старая вывеска исчезла вместе с казино. Теперь здесь размещался клуб любителей маджонга, на что красноречиво указывала и новая вывеска — «Восточный ветер».

Сатакэ осторожно открыл дверь и переступил порог. За одним из столиков для игры в маджонг одиноко сидел Кунимацу.

— Сатакэ-сан.

Он улыбнулся и поднялся навстречу бывшему боссу.

— Давно не виделись, — сказал Сатакэ, уже заметивший, что его бывший управляющий заметно похудел, а под глазами появились темные круги. Впрочем, возможно, так только казалось из-за освещения.

— Боюсь, вам было не до веселья.

— Вернулся к прежнему занятию? — спросил Сатакэ, вспомнив, что познакомился с ним в одном из клубов маджонга в Гиндзе.

В то время Кунимацу, еще молодой двадцатилетний парень, присматривал за порядком в заведении и выполнял разные поручения хозяина. Сатакэ обратил на него внимание потому, что, садясь к столику, довольно заурядный на вид юнец внезапно превращался в опытного, не по годам мудрого игрока. Под впечатлением деловых качеств, исполнительности и глубокого знания дела Сатакэ и пригласил его на место управляющего в только что открытое им казино.

— Игра не отпускает, — ответил Кунимацу, натренированными движениями протирая тальком поверхность стола. — Только ведь теперь детишки учатся этому в Интернете. — Сатакэ осмотрелся. В зале стояло шесть столов, но за исключением того, за которым работал Кунимацу, все они были покрыты белыми скатертями, что вызывало ассоциацию с похоронами. — Впрочем, долго я здесь, похоже, не задержусь.

Он рассмеялся, закрывая крышкой баночку с тальком, и вокруг глаз отчетливо проступили мелкие морщинки.

— Что ты имеешь в виду?

— Заведение уже закрывается. Здесь будет караоке-бар.

— Наверное, это теперь единственное, на чем можно делать деньги.

В «Мика» тоже была система караоке, но самому Сатакэ никогда не нравились такого рода развлечения, а потому игрушка по большей части простаивала без дела.

— И так повсюду, — добавил Кунимацу. — Тяжелые времена.

— Мы и на баккара неплохо зарабатывали.

Кунимацу кивнул, и на его губах ненадолго появилась грустная улыбка.

— А вы похудели, — заметил он, осторожно всматриваясь в лицо бывшего босса.

Как и все, кто работал в «Мика» и «Площадке», Кунимацу знал, что когда-то Сатакэ убил женщину, что он имеет какое-то отношение к убийству Ямамото. Мир изменился, в нем подули холодные ветры. Кредиторы требовали возврата долгов, возникли проблемы с открытием нового бизнеса, ему отказывали в аренде помещений, с ним не хотели иметь дел. Так почему же Кунимацу должен быть не таким, как все? Сатакэ почувствовал, что закипает от ярости при одной только мысли о том, что ему уже никто никогда не поверит, но когда заговорил, голос его прозвучал размеренно и спокойно.

— Ты так думаешь? Там не очень-то спалось.

Это было правдой — за месяц он так ни разу толком и не выспался.

— Могу себе представить. Тюрьма не курорт.

Кунимацу отпустили после нескольких допросов, но потом вызывали еще не раз в связи с убийством, так что он понимал, каково пришлось Сатакэ.

— Извини, что втянул тебя в это.

— Обо мне не беспокойтесь. Прошел ускоренный курс знакомства с судебной системой, хотя, полагаю, я уже немного староват для учебы.

Разговаривая, Кунимацу складывал и раскладывал дощечки, делая это с такой ловкостью и удовольствием, что Сатакэ невольно залюбовался. Он достал сигарету, неспешно закурил и глубоко затянулся, наслаждаясь вкусом и запахом табака после месячного воздержания.

— Должен признаться, — сказал Кунимацу, бросая осторожный взгляд на замолчавшего посетителя, — никак не ожидал, что Ямамото закончит таким образом.

— Ничего удивительного. Так обычно и кончают те, кто любит совать нос в чужие дела.

— Помните, вы сказали «акула утонула».

Кунимацу снова рассмеялся.

— И оказался прав.

— Насчет Ямамото?

— Нет, — усмехнулся Сатакэ, — насчет себя.

Кунимацу кивнул, оставив свое мнение при себе. Возможно, он тоже считал, что Сатакэ расправился с Ямамото, а если не убежал, не спрятался, то лишь потому, что в отличие от хостесс бежать ему было просто некуда.

— Жаль, «Мика» закрылся. В Кабуки-Тё не было другого клуба, который зарабатывал бы такие деньги.

— Теперь с этим уже ничего не поделаешь.

Попав за решетку, Сатакэ приказал управляющей отправить всех в «летний отпуск», но почти все его служащие были китайцами и китаянками, находящимися в Японии по студенческой визе, и они, разумеется, предпочли разойтись по другим заведениям, чтобы не впутаться ни в какую темную историю. Первой ушла Рэйка, имевшая, по слухам, связи с китайскими бандами. Она вернулась домой на Тайвань, решив переждать там смутные времена. Цзинь вроде бы перебрался в другой клуб, но куда именно, Сатакэ не знал. Что касается Анны, за которой охотились менеджеры многих конкурирующих клубов, то у нее проблем с поиском работы, должно быть, не возникло. Остальные девушки либо уехали в Китай, если у них имелись проблемы с визой, либо устроились в других заведениях. А чего еще ждать от людей в таком месте, как Кабуки-Тё? Когда бизнес процветал, они все крутились поблизости, слетались, как мошки к свече, но при малейшем намеке на неприятности исчезли без следа. К тому же, как предполагал Сатакэ, известие о его прошлом только добавило им прыти.

— Будете открываться? — спросил Кунимацу, не поднимая глаз от стола. Сатакэ посмотрел в потолок. Выбранные им лично люстры остались на месте, но сейчас они были погашены. — В ваши планы входит что-то вроде «Новой Мика»?

— Нет, я уже все решил. Продаю клуб. Со всем содержимым.

Кунимацу удивленно вскинул голову.

— Вот как? Жаль. Могу спросить почему?

— Есть кое-какие дела.

— Какие? — Кунимацу отряхнул белый порошок с длинных пальцев. — В любом случае я готов помочь.

Сатакэ не ответил и, откинувшись на спинку стула, начал медленно потирать шею. Бессонные ночи в тюрьме не прошли бесследно, у него случались судороги, и он боялся, что если оставит их без внимания, то получит что-нибудь неприятное, вроде мигрени.

— Так какие дела? — нетерпеливо повторил Кунимацу.

— Хочу выяснить, кто убил Ямамото.

— Забавно, — рассмеялся Кунимацу, решив, что босс просто шутит. — Хотите поиграть в детектива?

— Я серьезно.

Сатакэ все еще растирал шею.

— И что вы собираетесь делать, если найдете убийцу?

— Решу, когда придет время, — пробормотал Сатакэ. План уже сложился, но он решил держать его при себе. — Когда придет время.

— Взяли кого-то на заметку?

— В данный момент делаю ставку на жену.

— На жену? — удивился бывший управляющий и с тревогой посмотрел на бывшего босса.

— Да, только не говори никому.

— Конечно.

Кунимацу поспешно отвел глаза, словно только что заглянул в черное сердце Сатакэ.

Покинув клуб, Сатакэ вышел на главную улицу. Последние летние дни выдались особенно жаркими, но по ночам становилось холодно, и ему были приятны происходящие в природе перемены. Оглядевшись, он повернул к расположенному неподалеку новому зданию из стекла и бетона, в котором, если верить украшающим фасад пестрым вывескам, разместились несколько мелких клубов. Отыскав на справочном табло в фойе бар под названием «Мато», Сатакэ нажал кнопку вызова лифта. Черные двери еще не успели раскрыться, а навстречу посетителю уже спешил одетый во все черное менеджер.

— Добрый вечер, — бодро сказал он, но, подойдя ближе, остановился как вкопанный.

Это был Цзинь.

— Вижу, ты не потерялся, — сказал Сатакэ.

Китаец уважительно улыбнулся, хотя выражение его лица никак не соответствовало улыбке.

— Сатакэ-сан, приятно вас видеть. Вы здесь как гость?

— А как еще?

Он горько усмехнулся.

— Кого вам прислать? Уже решили?

— Слышал, Анна тоже здесь.

Цзинь оглянулся, и Сатакэ проследил за его взглядом. Заведение значительно уступало «Мика» по размерам, но китайский декор и мебель из розового дерева свидетельствовали о вкусе дизайнера.

— Я ее позову. Но она сменила имя.

— На какое же?

— Теперь ее зовут Мейран.

На вкус Сатакэ имя звучало заурядно и совершенно невыразительно. Отвечающая за девушек японка в кимоно, знавшая Сатакэ, встретила его с удивлением и даже испугом.

— Сатакэ-сан, как приятно видеть вас у нас. Все в порядке?

— Можно и так сказать.

— Насколько мне известно, Рэйка-сан еще на Тайване.

— Возможно. От нее вестей пока нет.

— Боюсь, если она вернется, могут быть неприятности. Женщина, вероятно, имела в виду его предполагаемые

связи с китайской мафией. Сатакэ решил оставить предупреждение без внимания.

— Не знаю.

— Мне очень жаль.

Она беспокойно посмотрела на него, как будто сказала что-то обидное. Сатакэ рассеянно улыбнулся. Постоянные подозрения, выражаемые неясными полунамеками, уже начали его раздражать. В задней части клуба сидела, повернувшись к нему спиной, стройная молодая женщина, которая могла быть Анной.

Столик, за который посадил гостя Цзинь, стоял в середине зала, хотя, как заметил Сатакэ, свободных мест хватало и за другими, расположенными в более укромных уголках. Посетители по очереди подходили к микрофону, и после каждого выступления хостессы начинали машинально аплодировать, напоминая группу дрессированных животных в цирке. Морщась от шума, Сатакэ опустился на диван. К нему тут же подошла девушка, единственным достоинством которой была ее молодость. Прилепив к лицу искусственную улыбку, она защебетала на ломаном японском. Сатакэ молчал, неспешно потягивая холодный черный чай.

— Когда освободится Анна… то есть Мейран? — спросил он наконец.

Девушка моментально замолчала, резко поднялась и перешла к другому столику. После этого его никто не беспокоил, и Сатакэ сидел один, с удовольствием впитывая комфорт привычного окружения. Он даже уснул — всего на несколько минут, показавшихся ему часами. Конечно, рассчитывать на настоящий покой и отдых в таком шумном месте не приходилось, но обстановка все же позволяла расслабиться, забыть об оставленных за дверью проблемах.

Обоняние уловило знакомый аромат. Сатакэ открыл глаза и увидел сидящую напротив Анну. Брючный костюм из белого шелка подчеркивал глубину загара.

— Добрый вечер, Сатакэ-сан, — сказала она.

Раньше он был для нее «милым».

— Как ты?

— У меня все хорошо, спасибо.

Анна улыбнулась, но Сатакэ уже почувствовал — между ними встала стена.

— Хорошо загорела.

— Каждый день ходила в бассейн.

Она замолчала, наверное вспомнив, что все это началось как раз в тот день, когда они пошли туда вместе. Почти автоматически Анна смешала два напитка. Его даже не спросили — бутылку скотча принесли молча, зная вкусы гостя. Девушка поставила перед ним стакан, хотя и знала, что пить Сатакэ не станет.

— Как с тобой здесь обращаются? — глядя ей в глаза, спросил он.

— Неплохо. На прошлой неделе я была первой девушкой — приходили завсегдатаи «Мика».

— Рад слышать.

— И я переехала.

— Куда?

— В Икэбукуро.

Она не назвала адрес, и между ними повисло неловкое молчание.

— Почему ты убил ту женщину? — спросила вдруг Анна.

Застигнутый врасплох, он недоуменно уставился в сияющие глаза.

— Я и сам не знаю.

— Ты ее ненавидел?

— Нет, дело не в этом.

Вообще-то та женщина была умна и умела производить впечатление. Но как объяснить столь юному созданию, как Анна, что ненависть — это чувство, возникающее обычно из желания быть принятым и понятым другим человеком, а тот случай был совсем особый. Нет, она все равно ничего не поймет, так что лучше и не стараться.

— Сколько ей было лет? — спросила Анна.

— Точно не знаю. Тридцать с лишним, примерно так.

— А как ее звали?

— Уже не помню.

Сатакэ, конечно, слышал ее имя — оно часто звучало на заседаниях суда, но было настолько простым, что давно выскользнуло из памяти. Ему не требовался такой бессмысленный символ, как имя, когда ее лицо и голос навечно отпечатались в его душе.

— Разве она тебе не нравилась? Ты был ее любовником?

— Нет, в тот вечер мы встретились в первый раз.

— Но тогда как же ты мог убить ее? Да еще так жестоко? — не отставала Анна. — Рэйка-сан рассказала, как все было, как ты мучил ее. Если ты ее не любил и не ненавидел, то почему поступил с ней так?

Сидевшие за соседними столиками стали поворачиваться в их сторону, но, увидев Сатакэ, поспешно отводили глаза, то ли напуганные, то ли смущенные тем, что слышали.

— Не знаю, — пробормотал он. — Я действительно не знаю.

— Ты всегда был таким милым со мной. И что, Анна должна была занять ее место?

— Нет.

— Но, милый, разве так бывает? Нельзя же быть и таким, и другим. Один убил ту женщину, другой был добр и мил со мной. — Волнуясь, Анна по привычке назвала его «милым». Сатакэ собрался было ответить и даже открыл рот, но она опередила: — Я была для тебя чем-то вроде домашнего любимца, вещью, игрушкой. Ты нянчился со мной, обучал меня, как какого-нибудь пуделя, но только для того, чтобы продать получше. Ты ведь от этого получаешь удовольствие? Тебя это заводит? Ты просто хотел превратить меня в свой лучший продукт, да? Если бы я не ушла, ты и меня убил бы, как ту женщину?

— Конечно нет. — Сатакэ достал вторую сигарету и прикурил сам — раньше Анна никогда бы не позволила ему сделать это. — Ты красивая. Она была…

Он не нашел подходящего слова и замолчал. Некоторое время Анна смотрела на него, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Ты говоришь, что я красивая, но это и все. Ты видишь во мне только красоту. Когда мне в первый раз рассказали о том, что ты сделал с ней, я пожалела ее. А потом мне стало грустно. И знаешь почему? Потому что ты не испытываешь ко мне даже ненависти. Если бы ты сделал со мной что-то подобное, я по крайней мере знала бы, что небезразлична тебе, что ты что-то чувствуешь. Но этого нет. Ты не способен чувствовать. Если бы… я, наверное, даже согласилась бы умереть. После того как ты убил ее, в тебе ничего не осталось. Для меня ничего не осталось. Все, что ты мог, это сделать меня красивой. Но красота — это так скучно. Вот почему Анна несчастна. Вот почему Анне грустно. Ты понимаешь это, милый?

Пока она говорила, в глазах постепенно набухали слезы, а когда замолчала, они побежали по ее щекам, по ее милому носику и стали падать на стол. Теперь уже почти все, кто находился в зале, смотрели на них. На лице японки в кимоно застыло обеспокоенное выражение.

— Не буду тебе больше надоедать, — сказал Сатакэ. — Возвращайся к своим обязанностям и забудь обо мне.

Анна молчала. Он поднялся и расплатился по счету. Цзинь с вежливой улыбкой проводил гостя до двери, но больше никто к нему не подошел. Что ж, так и должно быть, подумал Сатакэ. Этот мир перестал быть его миром.

В тот день, когда полиция пришла в клуб, Сатакэ уже после первого допроса понял: убитая женщина не отпустила, она все еще держит его, несмотря на то, что с тех пор минуло семнадцать лет. И вот теперь воспоминания, которые он так тщательно держал под замком, вырвались наружу, и он беззащитен перед ними, как беззащитен перед гурманом прячущийся в треснувшем панцире лобстер.

Он давно не был дома, если быть точным, почти четыре недели. За дверью его приветствовал тяжелый запах слишком долго остававшейся запертой квартиры. Из комнаты доносились приглушенные голоса, и Сатакэ, быстро сбросив обувь в прихожей, поспешил туда. В темноте мигал свет — телевизор еще работал. В тот злосчастный жаркий день, торопясь на встречу с Анной, он, очевидно, забыл его выключить, а те, кто приходил потом обыскивать квартиру, тоже не потрудились нажать кнопку. Горько усмехнувшись, Сатакэ сел на пол перед мерцающим экраном.

Лето заканчивалось, и звон у него в голове постепенно слабел. Сатакэ поднялся и подошел к окну. Снизу, с Яматэ-авеню, поднимался шум и запах отработанного бензина, но вместе с ними через окно вливалась, вытесняя затхлый воздух, приятная вечерняя прохлада. На фоне черного неба четко выделялись освещенные прямоугольники небоскребов. Вдыхая смешанную с пылью прохладу, он говорил себе, что теперь все будет хорошо. Сделать осталось совсем немного.

Сатакэ открыл дверь кладовой, куда складывал старые газеты. Бумага отсырела и начала желтеть, но он все же начал перелистывать слипшиеся страницы, отыскивая статьи, посвященные убийству в парке Коганеи. Наткнувшись на что-то, Сатакэ клал газету на пол и выписывал заинтересовавшую его информацию в блокнот. Закончив с этой работой, он сел на пол и перечитал сделанные заметки.

Потом поднялся и выключил телевизор. Пора идти. Держаться не за что, как и нечего терять. Он пересек глубокую реку, и мост за ним рухнул. Пути назад нет. Сатакэ охватило возбуждение, подобного которому он не испытывал с тех пор, как давно, лет двадцать тому назад, был мальчиком на побегушках у главаря банды. Блуждать бесцельно по мрачным улицам ночного города и знать, что возвращаться некуда, — в этом было что-то странно знакомое.

Он улыбнулся про себя, подумав, что и то и другое чувство обещают освобождение.