Авдотья и Пифагор

2

– Кураева есть?

Дуняша никак не отреагировала. За без малого три года замужества к своей новой фамилии она так и не привыкла.

– Авдотья Кураева здесь есть?

Она бы и на Авдотью не откликнулась. Сколько себя помнит, все и всегда звали ее Дуняшей.

Однако, почувствовав на себе сердитый взгляд медсестры, встрепенулась и вернулась в реальный мир.

– Я, – отозвалась Дуняша.

– Что же молчите? – укоризненно, но уже без раздражения сказала медичка. – У вас все неплохо. – Она протянула Дуняше небольшую пачку бумаг с результатами анализов. – Подробнее вам доктор расскажет.

– Спасибо, – поблагодарила Дуняша.

Вышла из приемной лаборатории с каким-то странным, смешанным чувством.

Конечно, хорошо, что анализы нормальные. Это значит, отсутствие беременности – простая случайность. Так бывает. Даже лечиться не надо. Вопрос только во времени. А что же тогда нехорошо? И почему хорошие анализы вызывают в ее душе… замешательство, что ли?

Не потому ли, что она не очень хочет ребенка?

Или, точнее, ребенка-то хочет. Но – абстрактно. И не от мужа.

Она снова понурила голову, спустилась в гардероб, оделась и по шумной Дорогомиловской улице двинулась в сторону Киевского вокзала.

Погода была не лучшей, хотя весна жила на календаре уже чуть ли не месяц. Пока только на календаре: сыпал мелкий, секущий лицо снег, он же, только превратившийся в серую кашу, неприятно хлюпал под ногами. Правда, идти долго не пришлось: большой черный «Мерседес», скрипнув тормозами, притормозил прямо перед ней.

Из-за руля выскочил Иван Озеров, водитель Марата. Вежливо поздоровался, услужливо открыл дверь.

Она поблагодарила, села на удобное кожаное сиденье.

Иван круто взял с места, развернулся на ближайшем перекрестке и, как всегда лихо, направился по Дорогомиловской в сторону области, на дачу.

«Даже не спросил, куда ехать», – без каких-либо чувств подумала Дуняша. Ее вообще никто ни о чем не спрашивает.

За окном быстро пролетали помпезные сталинские дома Кутузовского проспекта. Вот проехали Бородинскую панораму. Почему-то вспомнилось, как всем классом сюда приезжали на экскурсию. Было ли интересно? В общем-то, да. Особенно мальчишкам, изучавшим батальные сцены. А тогдашней Дуняше было хорошо и без лицезрения столь важных для отечественной истории моментов. Ей тогда было хорошо вообще. Не применительно к чему-то конкретному – и от яркого солнца, и от того, что в автобусе хором пели про «Ой, цветет калина», и от явного, пусть пока скромно-завуалированного мальчишеского внимания.

Чего-чего, а мальчишеского внимания ей хватало с самого детского сада, с самой младшей группы, чуть не ясельной, куда ее отдала мама, чтобы иметь возможность работать и, соответственно, кормить свою нежданно появившуюся дочурку. Короче, с того возраста, когда дети начинают осознавать, что они не все одинаковые и что кто-то из них – мальчик, а кто-то – девочка.

Дуняша тяжело вздохнула.

Вот же странная штука – жизнь.

Молодая, красивая. Слегка потухшие глаза – не в счет при наличии дорогой косметики. Одета по парижско-рублевской моде. И «Мерседес» с водителем в придачу. Вот только едет она на этом «Мерседесе» не в ту сторону.

Хотелось-то – ровно в обратную, не на запад, а на восток, к станции метро «Электрозаводская». Там, в чудом уцелевшей панельной пятиэтажке, живет ее мама. Там же прожила семнадцать счастливых лет и Дуняша.

А еще в их однушке-«распашонке» есть телефон, который в свое время они с мамой прождали в очереди десять лет: еще немного – и он бы не понадобился из-за взрывного роста мобильной связи. Однако именно по нему, немодному, с круглой трубкой, светло-зеленому и так похожему на сплющенную лягушку, ей сейчас вполне могли звонить. Потому что звонить ей на домашний, никому не ведомый и практически не используемый, можно, а на ее украшенный стразами от Сваровски «Верту» – нет.

«А может, Марат уже и мамин телефон прослушивает?» – вдруг ужаснулась Дуняша. И судорожно начала вспоминать, не было ли сказано что-то, что могло стать непростительной ошибкой?

Вроде бы нет. Испуг медленно проходил, а тяжкое ощущение гнета, жизни под колпаком, сохранялось. Как у разведчика на задании.

Но разведчика после возвращения ожидает очередное звание и награда. А что ждет ее?

– Иван, притормози, пожалуйста! – Они уже проскочили пол-Москвы, видно, народ побоялся в снегопад выезжать на дороги, и пробок не было. Обычно-то бывает наоборот.

– Где всегда? У супермаркета? – спросил водитель.

– Ага, – подтвердила Дуняша.

В этом магазине все было процентов на двадцать дороже, чем в центре Москвы. Но Дуняша и не собиралась делать серьезных покупок.

Она вышла из машины и, зайдя за угол, прибавила ход. Добежала до салона-парикмахерской. Наташка была на смене.

– Что ж не предупредила? У меня клиентка, – расстроилась подруга.

– Я на минутку. Мне только позвонить, – отдышавшись, сказала Дуняша.

– Он что, уже и телефоны прослушивает? – зло сжала губы Наташка.

Дуняша, не желая терять времени, только кивнула в ответ.

Наталья молча дала ей мобильный и деликатно отошла к клиентке.

После набора номера телефон долго и безрезультатно гудел. Значит, мама еще на работе.

Она уже собиралась дать отбой, как услышала мамин голос.

– Мамуль, привет, – быстро проговорила Дуняша. – Пиф не звонил?

– Нет, – ответила мама. – Я сама только вошла, через дверь услышала гудки. Как ты там, доченька?

– Хорошо, мамуль.

– Да разве ты скажешь… – расстроилась мама.

Она ж не маленькая. Наверное, если бы было хорошо, общалась бы с кем хочет не через посредника и не была бы такой печальной.

Вот уж действительно золотая клетка.

Всю жизнь Дуняша была самой веселой среди сверстниц, самой заводной, самой доброй и отзывчивой. А теперь вот – глаза угрюмые да встречи – даже с мамой – чуть не тайком.

– Хоть скажи, чем ты там занимаешься? – спросила мама.

– Размышляю, – невесело усмехнулась дочка.

– О чем?

– О смысле жизни.

– А чувствуешь себя как?

– Хорошо, мам, я себя чувствую, – вздохнула Дуняша. – Анализы вот сегодня забрала. Все в норме. Могу рожать.

– Так, может, и родить? – после паузы тихо сказала мама. – Он же тебя любит.

– Кот мышек тоже любит, – подвела итог дочка. – Мам, ты извини, мне нужно бежать.

– Хорошо, милая, – сказала мама, – давай беги по своим делам.

Дуняша точно знала, что мама в этот момент сделала: представила перед собой свою девочку и рукой трижды быстро ее перекрестила.

Дуняша отдала Наташке телефон и торопливо двинулась обратно. По пути забежала в магазин, купила «Мишек на Севере». К машине подбежала, жуя конфету. Села, предложила Ивану. Тот улыбнулся и отказался. Неважно. Важно, что видел конфеты, купленные в магазине.

Пробка началась у самого выезда из города.

Видно, ждали проезда какого-то начальника – неизбежная российская плата за жизнь на самом престижном шоссе столицы.

Дуняше спешить было некуда. Она расслабилась, облокотилась на удобную и широкую спинку «мерседесовского» сиденья и даже смежила веки. Сон не пришел, а вот картинки, не очень связные и непонятно сцепленные между собой, появились.

Вот Пиф стоит у доски. Какой же это класс? Наверное, второй. Он еще Пифом не был. Маленький, ушастый. Долговязым он стал лишь классе в восьмом, буквально за одно лето.

Пиф стоит у доски и что-то пишет мелом. Буквы корявые, Дуняша всегда писала куда лучше и чище.

Зато Пиф умный. Любую задачку решит, и за себя, и за подружку. Он же не зря Пифагором стал. Его так Петр Андреевич назвал, когда тот какую-то олимпиадную задачку походя расщелкал.

Хотя с Пифагором все-таки ошибочка вышла, правильнее было бы «Авиценна». Или, на худой конец, «Пирогов» со «Склифосовским». Потому что Дима Светлов надежд Петра Андреевича никак не оправдал, точные науки хотя и ценил, но лишь как игру ума. Для души и сердца Пифу всегда требовалось что-то живое и теплое. Да, еще очень желательно – больное. Если ворона – то с переломанным крылом, если собака – то запаршивевшая и слегка лишайная. Вот уж счастлива была его бабушка, Лия Александровна, когда Пиф притаскивал в их малогабаритку очередное малахольное чудо!

Но не ругала, даже помогала убирать следы жизнедеятельности пациентов, типа – санитарка при профессоре. Потому что лечить больных была только его прерогатива. Он прочищал перекисью водорода грязные ранки, аккуратно выстригал кошачью и собачью шерсть вокруг обрабатываемых мест, терпеливо выстругивал из веточек тонкие шинки для сломанной вороньей лапы.

Не все его пациенты выживали. Тогда, слегка всплакнув, но без истерик, ведь у каждого врача есть свое кладбище, Пиф предавал бренные останки очередного бедолаги земле. Для этого он специально шел в Лефортовский парк, причем поздно вечером, потому что похоронные ритуалы в парке вообще-то не одобряли.

Выжившие – а таких все же было большинство – улетали или убегали на волю. Это про птиц и кошек. Собаки убегать не хотели. Две вылеченные дворняги на постоянной основе жили у Пифа, но он, как мужчина рассудительный, понимал, что этот путь порочен: не может же профессиональный доктор прописывать на своей жилплощади всех излеченных пациентов? Поэтому псов пристраивали по знакомым, а если не получалось – отдавали в собачью благотворительную организацию. Там Пифа уже знали, их доктор – настоящий ветеринар – даже преподал мальчишке несколько уроков по неотложной травматологической и токсикологической помощи.

Дуняша не очень одобряла подвижническую миссию друга. Не то чтобы она не любила животных (кот Матвей появился у них с мамой тогда, когда еще и сами сытно не каждый день ели), просто считала, что профессиональная деятельность и повседневная жизнь должны быть как-то разделены. Ну не оперируют же знаменитые хирурги у себя дома в гостиной, на обеденном столе! Для этого есть другие, гораздо более подходящие места.

И еще было одно соображение, правда, появилось оно у Дуняши гораздо позже. Пожалуй, уже тогда, когда славная девочка плавно преобразовалась в не менее славную девушку.

Конечно, она не раз думала о взрослом продолжении их детских отношений. В Пифе, кроме доброты и более чем нежного отношения к Дуняше, были еще и ум, и настойчивость, и большое терпение. Как ей казалось, этого было более чем достаточно, чтобы добиться успеха во взрослой жизни.

Хотя кое-что всерьез смущало.

Например, Пиф, несомненно, был одарен математически, Петр Андреевич не зря делал на него ставку – а однажды даже попросил Дуняшу воздействовать на друга, дабы тот серьезнее относился к предоставленным ему богом возможностям. Прямо сказал: Пиф – самый талантливый из всех его учеников (надо думать, за двадцать лет преподавательской деятельности у Петра Андреевича учеников было достаточно).

Дуняша, как и обещала, поговорила с Пифом. Ответ ее удивил. Оказывается, Пиф не любил математику! Ни одной четверки за всю школу, все ловил на лету. Представлял школу на городских олимпиадах – и не любил математику!

«Как это может быть? – недоумевала Дуняша. – Впереди ж такая карьера открывается!»

Петр Андреевич много чего ей сулил, понимая, что девушке это небезразлично.

– А вот ты посуду мыть любишь? – вопросом ответил Пиф.

– Не очень, – созналась она.

– Но ведь у тебя получается, – не унимался Пиф. – Никаких интеллектуальных препятствий нет. Тебе все понятно в мытье посуды?

– Все. – Дуняша уже поняла, к чему он клонит.

– Так, может, займешься этим вопросом профессионально? Впереди целая жизнь. Станешь супермастером по мытью посуды.

– Сравнил, – вяло отбивалась она. – Науку и мытье посуды.

Но отбивалась действительно вяло, потому что главную мысль усвоила. Не все, что легко дается и хорошо оплачивается, увлекает.

Эту глубокую философскую мысль она в будущем не раз прочувствует, причем на собственной шкуре. И ей не понравится.

История бесследно не прошла, хотя и не привела к каким-то конкретным решениям.

Потом на нее наложилась еще одна история.

…Дуняша не успела додумать, как машина подъехала к закрытым воротам их поселка. Она, махом вырванная из собственных мыслей, как в первый раз, удивилась, увидев гигантскую высоту их поселкового забора. Сколько обычно высота в заборе? Полтора метра, два, у рачительных и осторожных хозяев может быть три. Здесь же верных пять, причем солидного, покрытого темно-коричневым пластиком профилированного металла. Сверху – спираль из блестящей колючей проволоки с веселеньким названием «Егоза», шипы на солнце посверкивают. Надежно защищает обитателей поселка от всех внешних воздействий.

А заодно не менее надежно отделяет некоторых его жителей от прежней жизни, прежних друзей, прежних привязанностей.

То есть прежнее ушло. А вот настоящего пока не появилось.

Машина плавно проехала КПП и неспешно двинулась по обсаженным елями внутренним дорожкам-аллеям.

А Дуняша вернулась к волновавшей ее мысли.

Пифа не только не интересовала математика, казалось, его вообще наука не интересовала. Да и карьера тоже.

Вот ранки обрабатывать ему нравилось, и шинки накладывать, и даже клизму ежику ставить.

Она не спорит: поставить ежику клизму не каждый сможет. Но не всю же жизнь возиться с клизмами и перевязками! Неужели она собирается связать свою судьбу с вечным медбратом?

А еще ей очень хотелось выбиться из нищеты.

В том, что они с мамой живут в нищете, она убедилась только в старших классах – до этого ее абсолютно все устраивало. Но вот прийти на выпускной в перешитом мамином платье – не устраивало. Девчонки дни напролет болтали о том, где, как и какое платье они к выпускному ищут. Она по понятным причинам в этих беседах не участвовала.

И если бы дело было только в платьях!

Пифа же все это, казалось, вообще не интересовало. Его будущее было предопределено. Его жизнь с бабушкой – родители Пифа погибли в автоаварии еще до того, как он пошел в школу, – была размеренна и уютна. Его отношение к Дуняше было таким же размеренным, понятным и предсказуемым.

Вот на таком фоне и высветился Марат. Второе, так сказать, пришествие. Первое было еще в четвертом классе, и он тогда звался Маратиком. Сейчас вряд ли кто так его назовет…

Машина остановилась около кованых ворот особняка. Водитель нажал кнопку инфракрасного брелока, и огромные створки мягко раскрылись.

«Мерс» въехал во внутренний двор.

– Все. Мы дома, – сказал Иван. И ухмыльнулся.

Дуняша вздохнула. Иван – умный, только недобрый. Интересно, почему он ее не любит? А еще интересно, кто ее здесь вообще любит. По крайней мере, в том смысле, в каком она это слово понимает…

Она вышла из авто и направилась к дому.