4

Дуняша бы еще подремала, но пропиликал будильник, и она пулей выскочила из кровати – опаздывать не хотелось больше, чем вставать.

Предстоящее мероприятие было вроде как не протокольное – обычный семейный завтрак. Однако все, к чему прикасалась организующая длань свекра, Станислава Маратовича, тут же становилось ритуально-твердокаменным, с полной невозможностью даже незначительных отклонений. Сказано, «завтрак в восемь», значит, в восемь ноль одну – минута все-таки нерадивым давалась – горничная внесет поднос в столовую.

Особенно обидно, что есть с утра не хотелось. Полночи не могла заснуть от безрадостных мыслей, и теперь чувство голода было напрочь забито ощущением недосыпа. Однако Кураев-старший повелел в восемь завтракать, а не досыпать – значит, так тому и быть.

Дуняша быстро приняла душ, привела себя в порядок и вышла в столовую, она же гостиная, зальчик этак метров на семьдесят, с высоченными заостренными кверху окнами, лепниной на потолке и авторской работы изразцовым камином. Приятнее и удобнее было бы завтракать на кухне, тоже не маленькой, но это не соответствовало установлениям Станислава Маратовича, а стало быть, идея не имела права на существование.

– Здравствуйте, Станислав Маратович, доброе утро, Оксана Григорьевна. – Дуняша подошла к огромному, персон на пятнадцать, дубовому столу и заняла отведенное ей место.

– Доброе утро, Дуняша, – это Оксана Григорьевна.

– Здравствуй, Авдотья, – это свекор, Станислав Маратович.

Интересно, что внешне он выглядит как университетский профессор из середины прошлого, а то и позапрошлого века: тонкие золотые очки, длинноватые пегие волосы и бородка клинышком. Дуняша всегда чувствовала себя при Станиславе Маратовиче неуютно, хотя ничего плохого свекор лично ей не сделал. Более того, в ее ссорах с Маратом нередко принимал сторону невестки. И все равно с Оксаной Григорьевной Дуняше было проще и спокойнее. А прожив в семье Кураевых без малого три года, она все чаще подозревала, что и сама Оксана Григорьевна в присутствии мужа испытывала похожие чувства. Так что они даже стали немного ближе друг другу.

– Как спалось? – осведомился свекор. Вопрос был не праздный: его действительно интересовало все, что происходило в семье.

– Хорошо, – соврала Дуняша.

Станислав Маратович бросил на нее быстрый недоверчивый взгляд и сообщил новость:

– Марат задерживается во Владивостоке. Будет только через неделю. – И теперь уже открыто пристально уставился на невестку.

Ей удалось сохранить равнодушный вид.

Это плохо, родственники, конечно, ожидали от нее огорчения. Но стало бы совсем плохо, если бы проницательный Станислав Маратович заметил на ее лице радость.

– Ты опять неважно себя чувствуешь? – пришла на помощь невестке Оксана Григорьевна.

– Гораздо лучше, чем раньше, – честно ответила Дуняша.

Врать не пришлось, потому что простуда, душившая ее всю неделю, фактически прошла. А то, что ее обрадовала еще неделя без мужа, должно остаться тайной для всех членов семьи. Дуняше было немного неловко перед Оксаной Григорьевной – Марат ее любимый и единственный сынок, – но сердцу не прикажешь.

Хотя и своей вины за создавшееся положение Дуняша с себя не снимает. Да, что-то происходило и помимо ее воли, причем ужасное. Но в конце концов она сама в один прекрасный день сказала «да». Впрочем, тот день и тогда не казался ей слишком уж прекрасным…

– Оксана Григорьевна, вы в город не поедете? – спросила она.

– Вообще собиралась, – ответила свекровь. – В медицинский центр, кардиограмму повторить.

– Меня прихватите? До первого метро, к маме хочу подъехать.

– Зачем до метро? Я пока у врачей буду, ты и съездишь.

Другими словами, добросердечная свекровь отвела ей на встречу с мамой максимум двадцать минут. Да заодно выказала теплое отношение к невестке, не дав ей тащиться на метро.

Станислав Маратович одобрительно хмыкнул: он не хотел бы, чтоб юная жена его сына путешествовала по большому городу вне поля зрения семейного ока. Ладно, пусть так и будет.

– Спасибо, – поблагодарила Дуняша. – А то мама что-то на ноги стала жаловаться.

– Так покажи ее в нашем медцентре, – снова пошел навстречу Кураев-старший. – Все лучше, чем она в районную поликлинику пойдет. Чек потом мне принесешь, после курса лечения.

Ничего не скажешь, заботливые у нее родственники. Иногда даже неловко становится: они к ней – со всей душой. А ее душа отдана не им. И уж точно – не их сыну.

Стало вдруг так горько, что плакать захотелось.

Ну кто ее заставлял тогда? То есть, конечно, заставляли. А Марат – так прямо угрожал убить Пифа. Нет, прямо он все-таки не говорил. Звучало иначе: если не мне – так никому. А на ее прямой вопрос: что ж ты, мол, убьешь меня? – последовал прямой ответ: «Ты жить будешь, но хотеть тебя уже будет некому».

Станислав Маратович при том разговоре тоже присутствовал и будущую невестку на этот раз не поддержал. Впрочем, он и поведение своего сына не одобрил, типа излишне эмоциональное. Но потом, оставшись наедине с Дуняшей, лаконично объяснил свою жизненную позицию. Да так четко сформулировал, что девушка на всю оставшуюся жизнь, наверное, запомнила.

Позиция была несложная. А если еще упростить – то в две фразы можно уместиться. Есть баре, и есть холопы. Иногда холопам везет, и они тоже становятся барами. Холопкам везет даже чаще: мужицкие инстинкты работают без классовых различий. И если вдруг холопке так сказочно повезло – то не фига выкобениваться.

А еще Станислав Маратович сказал, что барин – навсегда барин. Хозяин жизни. Независимо от чина и толщины кошелька в конкретный момент времени.

Вот его прапрадеды были большие бояре. А прадеды – царские генералы. Дед – советский генерал, чекист. Отец – секретарь партийной организации мощного министерства. Тоже, по сути дела, генерал. Сам он, Станислав Маратович, – банкир. Большой банкир. Вроде как вышел из государственной шинели, но не перестал быть генералом.

– Ты пойми, Авдотья, – безо всякой злости втолковывал он будущей родственнице. – Мы сидели в штабах и в тюрьмах. Мы расстреливали, и нас расстреливали. Но мы никогда не были серой массой, быдлом. Понимаешь?

– Да, – кивала Дуняша. Она реально побаивалась вежливого и корректного Станислава Маратовича, даже больше, чем вспыльчивого и гневливого Марата.

– И мы всегда добивались своего, – вроде закончил он свою классовую лекцию.

Ан нет, не закончил.

– Я не одобряю выбор Марата, – прозвучало довольно неожиданно. – Есть девушки и покрасивее тебя, и с более привлекательным… бэкграундом, – подыскал он наконец подходящий термин. – Но раз Марат так решил – значит, так оно и будет.

– А мое мнение и в самом деле никого не интересует? – тихо спросила Дуняша.

Станислав Маратович ненадолго задумался.

– Боюсь, что нет, – наконец сказал он. – По крайней мере, до тех пор, пока ты – не в нашем кругу.

– А потом? – грустно улыбнулась Дуняша. – Когда стану в вашем?

– Барином ты не станешь никогда, – тоже улыбнулся Станислав Маратович. – Но и из холопок навсегда выйдешь. Такой ответ тебя устроит?

– Не знаю, – покачала головой девушка.

Она на тот момент и в самом деле не знала.

Слишком много причин влияло на принятие столь важного решения.

Первая – угрозы Марата реально пугали: она боялась за Пифа. Не как за любимого мужчину (они со Светловым за столько лет дружбы дальше поцелуев и обниманий так и не продвинулись), а как за единственного друга, за самого близкого и надежного, после мамы, человека в ее жизни. Вторая, как она теперь понимает, причина: бешеная любовь Марата, конечно, льстила ее самолюбию – многие Дуняшины одноклассницы за счастье бы сочли. И, наконец, если честно, войти в семью банкира – не худший вариант начала взрослой жизни для девушки из малообеспеченной семьи. К тому же маму так хотелось вытянуть из ее нищеты и хронического испуга!

Ни одна причина из названных, возможно, не была решающей, но вместе они подействовали так, как… подействовали. И что теперь думать и гадать, когда дело сделано?

…В этот раз они ехали на внедорожнике «Гелендвагене». Тоже «Мерседесе» – Кураевы, единожды выбрав, далее своих пристрастий не меняли. Водитель другой, Михаил Никандрович, пожилой дядечка с простым добрым лицом многократного дедушки.

Рублевка была почти свободная: трудящиеся давно доехали до своих офисов, девушки отсыпаются после вечернего отдыха или работы, а фуры здесь никогда сильно не досаждали.

За окном быстро мелькали деревья, магазины и коттеджи. Хотя гораздо чаше встречались глухие заборы противоестественной высоты.

Дуняша почему-то вспомнила, когда впервые обратила внимание на Пифа. То есть знала-то она его всегда, с самого первого класса, и бабулю его много раз видела, и даже прекрасно была осведомлена об огромной любви этого молодого человека.

Да и как в такую не влюбиться? Дуняша обожала крутиться перед зеркалом: она была такой ладненькой, такой ловкой! Ничего в ней не было от болезненных тургеневских девушек, наоборот, кровь с молоком. Всегда всего хватало, во всех местах, и никогда, ни в одном месте, не было лишнего. А если добавить большие розовые банты в длинных, белокурых от рождения, волосах да розовое пышное платье, да золотые туфельки, стоившие гораздо больше, чем взрослые мамины туфли… – нет, эта девочка была неотразима!

Мама, помнится, три месяца работала в полторы смены, чтобы купить ненаглядной детке такой наряд. Потому что их танцевальный ансамбль в конце года впервые отправлялся на гастроли, и Дуняше нестерпимо хотелось на эти гастроли попасть. Конечно, одежду для гастрольных выступлений заказывала руководительница ансамбля. Однако для того, чтобы тебя отобрали в первый, гастрольный, состав, требовалось не только отлично танцевать, но и достойно одеваться.

Да, еще должен был быть постоянный партнер!

С мальчиками же в ансамбле было плоховато. Они пачками шли записываться в школу восточных единоборств, в секции хоккея и бокса. На бальные танцы оставались единицы, и этот неестественный отбор явно не приводил к улучшению мужской танцевальной популяции.

И вот тогда Пиф впервые показал, на что способен влюбленный мужчина, даже совсем еще маленький. Он приперся в танцзал, где его сразу приняли, несмотря на невзрачный прикид, – его бабуля, Лия Александровна, тоже вынуждена была считать каждую копейку.

Проблема оказалась не только в прикиде – способностей к танцам у Пифа тоже имелось немного. Однако недоданное от природы он мучительно, но неукротимо добирал репетициями. Там, где Дуняше хватало часа, ему требовалось впятеро больше – и маленький Светлов Дуняшу не мучил, репетировал в одиночку или с хореографом. Та, поначалу с порога отвергнув новичка за нескладность и немузыкальность, постепенно просто влюбилась в парнишку, чувствуя, как под ее руками из смешного танц-недоразумения постепенно получается танц-мастер.

К концу начальной школы на полупрофессиональную пару засматривались не только родители и зрители многочисленных конкурсов, но и тренеры из ведущих обществ. И если талантливых девочек хватало, то такой парнишка был просто нарасхват.

Пиф мог начать понемногу зарабатывать с десяти лет, если бы согласился на лестное предложение очередного тренера чемпионов. И если согласился бы расстаться с Дуняшей.

Нелепо даже представить себе такой расклад.

Поэтому, хотя некая карьера у них все-таки состоялась, случилось это на пять лет позже, чем могло бы.

А «мерс» тем временем въехал в город и без пробок промчал до центра.

Там, притормозив у большого серого здания, высадили Оксану Григорьевну.

– У меня уйдет где-то часа полтора, – сказала свекровь. – Если будете опаздывать – не беда, посижу в кафе, попью кофе.

Обычная схема. Все делается для любимой невестки. Но минимум полчаса – до «Электрозаводской», и столько же – обратно. Это если с пробками будет везти по-прежнему.

Если же трафик станет более похож на обычный, то успеешь только сказать маме «здравствуй». И даже позвонить Пифу нельзя – это значит, что Марат опять обратит на своего старого дружка-соперника пристальное внимание. Пристальное и недоброе.

Михаил Никандрыч сочувственно посмотрел на свою пассажирку в зеркальце заднего обзора.

– Не грусти, дочка, – неожиданно сказал он. – Все само собой как-нибудь наладится.

– Надеюсь, – тихо ответила Дуняша. От нежданного сочувствия глаза повлажнели. И тут же появилось опасение: если водитель легко читает ее чувства, как она будет прятать их от всепроникающего взгляда свекра?

– У меня самого дочка, – продолжил Никандрыч. – Постарше тебя на пару лет. Такая любовь была, не поверишь – и по водосточной трубе ее парень лазал, и клумбы в парке обрывал… Она его два года ждала из армии. Мальчишке, соседу нашему бывшему, отказала. Теперь тот – программист в Англии. Свой дом с садиком. С женой уехал, женился совсем недавно.

– А дочка ваша? – зачем-то спросила Дуняша.

Не надо было спрашивать.

– С дочкой сложнее, – нахмурился Никандрыч. – Поженились с Игорем, первый ребеночек сразу народился. Потом Игорь стал выпивать, потом – ширяться.

– Он и сейчас на игле? – ужаснулась пассажирка.

– Нет, сейчас нет, – ответил водитель. – Дочка полжизни, наверное, потеряла, но его из омута выдернула. Даже второго родила, тоже пацана.

– Значит, все в порядке, – успокоилась Дуняша.

Рано успокоилась.

– Игорь ее бросил, – сказка у Никандрыча явно оказалась без хорошего конца. – Женился на медсестре из больницы, куда его дочка устроила. На его лекарства все деньги истратила, даже обручальное кольцо продала. Ну да теперь оно ей и не нужно, – мрачно закончил шофер.

– Ты поняла, к чему я? – после паузы спросил Никандрыч.

– Нет, – честно ответила Дуняша.

– Надюха сейчас тоже могла бы в Лондоне жить, в своем доме с садиком, а не куковать в нашей халупе. У меня зарплата неплохая, но на пятерых роскошно не получается. Так что радуйся тому, что имеешь. Теперь поняла?

– Теперь поняла, – вздохнула она.

А вот и приехали.

Белая панельная пятиэтажка с темно-красными торцами одиноко стояла в большом дворе, окруженная уже современными панельками – высокими, довольно симпатичными, отделанными плиткой под желтый кирпич.

– Я скоро приду, – сказала Дуняша Никандрычу.

– Не торопись, – буркнул тот. – Дороги пустые, долетим мигом.

– Спасибо, – поблагодарила девушка.

Родной подъезд не поменял внешнего вида. Обшарпанные, небрежно покрашенные синей краской стены, щербатые бетонные ступеньки и раньше-то ремонтом не баловали, а кто же теперь, перед грядущим сносом, будет ремонтировать?

Запахи тоже остались прежние. У входной двери тянуло сыростью из подвала. Большой висячий замок преграждал туда дорогу бомжам, однако не являлся препятствием для запаривания от худых систем отопления и для специфического кошачьего запаха.

В детстве они с Пифом не раз проникали в запретное темное пространство и даже однажды набрели на только что родившихся котят. Пиф, разумеется, сразу захотел оказать им первую помощь, но мамаша, дворовая трехцветная кошка, была против. Она так яростно шипела и поднимала лапу с выпущенными когтями, а глаза так страшно сверкали в свете их фонариков, что Дуняша сумела уговорить Пифа отказаться от затеи. Так и выросли тогда котята, не познав добрых рук местного Айболита. Выросли, кстати, вполне здоровыми.

Странно – подъезд и раньше не казался Дуняше роскошным помещением, но ведь и убогим не казался! Сейчас же все это постсоветское «великолепие», сдобренное не только ароматом сырости и кошек, но и запахом человеческой мочи (дом стоял недалеко от гастронома), сильно действовало на нервы. Особенно в сравнении с благолепием кураевских интерьеров.

Да уж, не на пустом месте строит свои теории Никандрыч: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. И не только кушать, но и красиво одеваться, в хороших местах отдыхать, на приличных машинах ездить. Эх, еще бы не с Маратом и его родителями…

Вот и знакомый звонок: обычная круглая кнопка на коричневом косяке.

Мама открыла дверь, и снова захотелось плакать – у нее было такое усталое лицо и такие испуганные родные глаза.

– Ты что, доченька? – Она обнимала Дуняшу двумя руками, а ее лицо было на уровне дочкиных плеч – девушка была еще и на каблуках. – Что случилось?

– Ничего не случилось, – всхлипывая, попыталась успокоить маму.

В итоге ревели обе, только теперь сидя на стареньком диване и по-прежнему обнявшись.

Дуняша успокоилась первой. Она ни на секунду не забывала, что ей еще возвращаться к проницательным родственникам.

Умылась, подкрасилась. Плакать больше не хотелось.

– Так что же случилось, доченька? – как-то безнадежно переспросила мама.

– Честное слово, ничего, – поспешила ответить Дуняша, физически ощущая давящую мамину тревогу.

– А почему же плачешь?

– По тебе соскучилась. А еще я мужа не люблю, – неожиданно вырвалось у нее.

– А он тебя любит, – тихо сказала мама.

– Он меня любит, – согласилась Дуняша.

Помолчали.

– Я своего как любила, – сказала мама. – А ты и лица его не видела. Я бы за Марата как за каменную стену держалась бы. От любой бури.

– Это точно, – не стала спорить дочка. – От любой бури. А если бурь нету? Так и просадить жизнь под ненужной стеной?

– Жизнь без бурь не бывает, – у мамы имелась своя нерушимая логика. – Это сейчас нет. А потом будет.

– Но я его совсем не люблю, – пожаловалась Дуняша.

– И не уважаешь?

Дочь задумалась:

– За что-то уважаю, за что-то – нет. А еще я его боюсь. И Станислава Маратовича тоже.

– Но ведь они тебя ни с того ни с сего не обидят.

– Ни с того ни с сего – нет, – согласилась Дуняша, – если выполнять их правила.

– Ну так выполняй, – попросила мама. – Не любишь его – привыкнешь. А ребенка точно полюбишь. Не сможешь не полюбить. Бог даст, будет двое, трое. Не до романтики будет. Как я с тобой мыкалась…

Разговор явно шел по кругу.

К тому же кончалось любезно отведенное свекровью время.

– Мамуль, ты на ноги жаловалась. Я тебе дам телефон, ты договоришься о приеме и подъедешь.

– Это куда ты ездишь? – снова испугалась мама.

– О деньгах не думай, – сразу сказала Дуняша.

– Я не могу о них не думать, – сказала мама. – Я когда первые твои анализы забирала, уже страшно было, сколько там чихнуть стоит. Сплошной мрамор и золото.

– Зато лечат хорошо, – закончила дочка. – Так что договаривайся – и вперед. А хочешь, я договорюсь, потом скажу, когда и в какой кабинет приехать. Там только опаздывать нельзя.

– Нет, дочка, – вздохнула мама. – Я лучше в нашу районную пойду. Там мне спокойнее.

– Ну что ж ты у меня такая? – рассердилась Дуняша, и в этот момент зазвонил телефон.

Она подскочила к старенькому аппарату, стоявшему на подоконнике, и сняла трубку.

– Алло!

– Господи, Дунька! – раздалось в трескучей мембране. – Господи, как здорово! Вот ведь повезло!

– Пиф, привет! Когда вернешься? Что нового?

– Много нового. – Голос у Пифа был радостный. – Скоро вернусь и выкраду тебя!

– Прямо так и выкрадешь? – Слушать Пифа было нестерпимо приятно. Нестерпимо – потому что точно разговор не будет длинным и потому что жизнь от этого разговора точно не изменится.

– Так и выкраду. Ты уж потерпи чуть-чуть.

– А потом куда денемся? Успеем добежать до канадской границы?

– Нам канадская без надобности. – Пиф, конечно, помнил рассказ О’Генри, но не готов был отвлечься от основной темы. – У меня другие идеи. Главное, чтобы ты решилась.

Они поговорили ни о чем еще минуту, и Дуняша первой положила трубку – время поджимало. Но вместо того, чтобы бежать вниз, к поджидавшему в «Гелендвагене» Никандрычу, устало опустилась на диван.

Мама стояла рядом и молча смотрела на дочь.

– О-хо-хо! – по-старушечьи вздохнула Дуняша.

Конечно, она была безумно рада звонку Пифа. На него и надеялась, когда сюда ехала. Но любит ли она его по-настоящему? Может, это просто из-за многолетней дружбы и нелюбви к Марату? Не зря же они, еще до второго появления Марата, так и не переступили черту? И где они будут с Пифом жить? Даже если благополучно исчезнут с бешеных глаз нынешнего мужа. В какой-нибудь такой же пятиэтажке? Только не в Москве, а где-нибудь за Уралом, подальше от барской семьи.

Нет, не хочется ей в холопки. Но хочется – с Пифом. Вот ведь дилемма…

– Я поехала, мамуль, – наконец сказала она.

– Давай, доченька.

У двери еще раз обнялись.

– Только не делай глупостей, ладно? – осторожно попросила мама.

– Постараюсь, – честно пообещала Дуняша.

Теперь оставалось лишь понять, что в ее положении будет большей глупостью – остаться с Маратом или, подвергая Пифа, единственного друга, серьезной опасности, пуститься в какую-то придуманную им авантюру…

Загрузка...