Аверроэс Жуткий

1. Подозреваемый

Возможно, параллель слишком очевидна, но, как и в случае с психоанализом[13], существует «сопротивление» аверроизму. До Коперника, Дарвина и Фрейда жил-был араб Аверроэс, автор одной безумной идеи о человеческом разуме. Что это за идея? Она сводится к трем тезисам: разум существует отдельно, он един, он вечен.

Разум существует сам по себе, говорит Аверроэс: это сущность, оторванная от тел, от людей и автономно живущая где-то над нашими головами. Он един, ибо нематериален, ведь материи свойственно размножаться. Это единый для всего рода человеческого, общий и безличный разум, единственная способность, которую все люди разделяют друг с другом. И наконец, он вечен. Аверроэс представляет себе Разум непорожденным и нетленным выражением непорожденного и бесконечного космоса, в котором всем нам, ограниченным тленностью своего тела, предшествует безразлично и бесконечно существующий Дух.

Всё это приводило в ужас латинских противников Аверроэса.

Каким же им представлялось его учение? В нем видели разрушение индивидуальной разумности, которое можно выразить в чудовищном контрслогане: «Человек не мыслит».

В этом оскорблении человека и всего рода человеческого мораль, политика и религия утрачивают свою силу. Нет деления на хороших и плохих. Нет личности, нет глубин души, нет автора, нет действующего лица, нет меня и тебя: ничто не постижимо, а люди, смещенные куда-то на периферию Вселенной и растворенные в некоем всеобъемлющем cogitatur[14]*, словно поглощенные им, отнесенные обратно в Целое, теряют там свое сознание и свободу.

Вот суть его учения, скажут коимбрские иезуиты[15]* и добавят: такого страшного чудища еще никогда не порождали леса Аравии.

Уже Петрарка обличал этого «бешеного пса» и говорил о «яде Аверроэса, который говорит, не думая», о его «злобных выкриках» и «плевках в сторону неба из его зловонного рта»[16]. Еще радикальнее высказывался сентенциозный Дунс Скот: чем обошлась Аверроэсу, «этому про́клятому[17]», его химера некоего центрального сознания, не только богохульная, возмутительная, но и неразумная, непостижимая ни для кого? – Исключением из рода человеческого[18].

До космологического, биологического, затем психологического унижения произошло другое унижение – самой сущности человека, тем более чувствительное оттого, что ничто подобное его не предвещало. Это унижение нуса, разума, унижение ноэтическое. У истоков его стоял Аверроэс. Именно он нанес первый удар по нарциссизму человечества.

Этим унижением объясняется шок и острая реакция на него, и всё же перед нами разворачивается любопытный исторический спектакль.

Почему аверроизм не исчез, едва возникнув и сразу подвергшись осуждению? Почему для него не стал «черной книгой» и финальной точкой трактат Фомы Аквинского «De unitate intellectus» («О единстве разума против аверроистов»), опубликованный в 1270 году? Если писания Аверроэса были всего лишь кощунственным и абсурдным бредом, почему его монопсихизм не был тут же отброшен? Почему Аверроэса снова вспомнили в Утрехте 1640-х годов, чтобы укорить родством с ним Декарта[19], и в конце XVIII века в Германии, чтобы призвать к ответу Канта?[20] Почему Лейбниц, Бейль или Гердер[21], хотя схоластика давно умерла и лишилась содержания, всё так же видели повод для разговора – и жупел – в Аверроэсе? В общем, чем Аверроэс хуже Спинозы?

Удивительно, что латинские мыслители так долго оставались уязвимы для его ударов. Аверроэс напоминал о себе издалека, как дремлющая чума, готовая разбудить крыс. Чем объяснялась его негативная, призрачная сила, его неизбывное коварное присутствие? Почему аверроизм и антиаверроизм, его визави, вопреки всему действовали в истории так долго, вызывая смесь очарования и отторжения?

Ответы на эти вопросы напрямую связаны с тезисом настоящей книги: проблема системы Аверроэса для воспринимавших, развивавших и передававших ее противников заключалась не в том, что она была причудой, насквозь чужеродной латинской традиции, с которой столкнулась, и не в том, что она была экзотической новинкой, с виду пугающей, но позволяющей просто отвернуться от нее, как от страшного чудища. Нет, дело вовсе не в этом.

Аверроизм вызывал сопротивление, потому что был разновидностью – а возможно, и прообразом – того, что Фрейд назвал das Unheimliche, «жутким». Аверроэс отпугивал, возмущал, кричал под скальпелем расчленителей, так как для читавших его труды средневековых мыслителей, а значит – для всех, он был жутким.

2. Das Unheimliche

Что такое Unheimliche?

Сердце подсказывает: это то, что пугает, страшит, тревожит.

Язык уверяет: незнакомое.

Всё так, но этим дело не ограничивается. Дело в том, что ни то ни другое определение не обратимо. Да, Unheimliche страшит и кажется незнакомым. Но не всё страшное, как и не всё, чего мы не знаем или к чему не привыкли, – unheimlich. Какой именно страх характеризует Unheimliche? Какое именно незнакомое за ним скрывается? Или, если связать то и другое, язык и аффект, воедино: какое именно не-знакомое, не-известное вызывает именно тот страх, что зовется жутким?

Фрейд, как мы знаем, гениально отвечает на этот вопрос, выворачивая дело наизнанку чудесными средствами языка – немецкого, который в некотором смысле отождествляет heimlich и его кажущийся антоним unheimlich. Что утверждает психоаналитик? Ну как же: что, хотя филологически корректно читать, раскладывая слово на части, Unheimliche как Un-heimliche, не-знакомое, приставка не– вовсе не отсылает к некоему изначальному различию между двумя противоположными сущностями, всегда уже противоположными, а является следствием бессознательного психического процесса вытеснения или преодоления, который меняет черты знакомого, когда оно вдруг всплывает, на противоположные [22]