Август (август 2008)

***

Тогда, в девяностые, я ничего этого не понимал. Несмотря на интеллектуализм, горы прочитанных книжек и прочие вторичные признаки интеллигента, я не имел первичных - вписанности в систему и причастности к коллективному сословному интересу. Хотя ощущал его кожей - как нечто невыговариваемое. Как то, о чем молчат и даже не думают - но что молчаливо скрепляет всех в общем деле. Как будто все они перемигнулись и бессознательно, вне ума - договорились. Но без меня. Я был молод, и у меня уже были не те убеждения.

Сами представители сословия определяли свои желания туманно. Большинство искренне верило, что хочет жить как на Западе, примерно как в Америке и Швеции (тогда жутко популярен был «шведский социализм», сути которого, конечно, никто не понимал вовсе). Кто поумнее, говорил, что кое-какие социальные завоевания надо сохранить. Самые откровенные договаривали, что сохранить надо все то, что связано с интеллигентской инфраструктурой, начиная от образовательной системы (естественно, передав ее в руки «педагогов-новаторов», то есть все той же интеллигенции) и кончая Союзом писателей. И все соглашались с необходимостью преобразований. И все говорили - «свобода для всех», и все подразумевали - «вольность и права для нас».

О предполагаемом порядке перемен я слышал разные мнения. В основном они сводились к тому, что предстоит довольно длительный период постепенного ослабления цензурных пут, обретение подлинной независимости и свободы, и только потом - сладостная вечность полной риторической безответственности, когда долг лояльности по отношению к обществу и государству, даже самый минимальный, будет окончательно похерен.

Так, в восемьдесят седьмом году один очень неглупый человек, кандидат философских наук, между прочим (он уехал в девяносто первом на историческую родину), объяснял мне эту штуку так:

- Ну смотри, - говорил он. - Сейчас у нас разрешают Соловьева. Книжки идут по десятке том, это в Институте философии. Бухарина вот сейчас разрешили, будут издавать полное собрание. А там лет через пять и до Троцкого дело дойдет. Вот увидишь, его самым верным ленинцем объявят. Ну а потом, когда Ленина критиковать начнут… ну это не скоро… тогда, наверное, противопоставят.

На мои вопросы, а нельзя ли приступить сразу к Ленину и не тянуть кота за муди, он горестно усмехался и объяснял, что это невозможно.

- Ты не представляешь, какое там сопротивление, - втолковывал опытный он несмышленому мне. - Там целый слой старых пердунов, они ничего не пропустят просто так. Ну, будем бороться. Я тут альманах думаю сделать, литературно-философский. Уже кое-что есть. Фихте непереведенный, мемуары Деникина, ранний Лосев, еще всякая антисоветчина… Надолго хватит.

Та же уверенность - «надолго хватит» - двигала корифеями перестроечной прессы. Толстые журналы публиковали Набокова и Платонова и выходили чудовищными тиражами. Издатели и редакторы пребывали в святой уверенности, что Набокова и Платонова хватит им надолго, а когда они кончатся, можно будет начать переводить Генри Миллера и маркиза де Сада, и всего этого добра есть лет на десять как минимум, а там подоспеет стихия отечественного творчества, которой хватит надолго, если не навсегда.

Но при этом никто не сомневался, что журналы останутся, что книжки будут стоить дорого, что интеллигенция останется на содержании у государства и что содержание это будет только увеличиваться. Потому что интеллигенция ощущала себя сильным классом - таким же, как дворянство во времена Петра III. Классом, способным разрушить государство. Классом, от которого надо откупаться и откупаться, и это будет вечно продолжаться.

Это был относительно спокойный восемьдесят седьмой. В феврале следующего года случился Сумгаит, а в Литве образовалось движение «Саюдис». И понеслось.

Не буду углубляться в эту тему. Замечу лишь: национальные движения в бывшем Союзе напрасно представляют «идущими снизу», от бородатых нечесаных фанатиков. На самом деле и они на своих начальных стадиях были инициированы все той же интеллигенцией.

Сейчас еще помнят, кто такой был Звиад Гамсахурдиа, рафинированный отпрыск классика грузинской литературы, литературовед, доктор философии и, помимо всего прочего, официально зарегистрированный (с членским билетом) советский писатель. Витаутас Ландсбергис, творец литовской независимости - музыковед, искусствовед, хранитель музея Чурлениса, член правления литовского Союза композиторов и, разумеется, писатель, автор более тридцати книг, в том числе поэтических сборников. Желающие могут сами уточнить биографии деятелей армянского национального движения. А Зелимхан Яндарбиев, главный идеолог чеченского движения и тоже, конечно, маститый советский писатель, в 1985-1986 годах даже успел посидеть в кресле председателя Комитета пропаганды художественной литературы Союза писателей СССР.

Эти люди заслуживают того, чтобы именоваться авангардом своего сословия. Но они имели иные цели. Они не хотели вольностей, пусть даже безбрежных. Они хотели власти - и готовы были за нее заплатить.

Они ее получили. Но заплатили - другие.