(Продолжение. Начало в № 4-11/2006 г., 1-4, 6-8,10/2007 г.)
Но аэродроме тревога!!! Фото о из жизни корейских летчиков, готовых в любой момент отразить "происки империализма". Но переднем плане – истребители МиГ-21ПФМ, но дальнем угадываются кипи Су-7БМК
Служба истребителей-бомбардировщиков Су-7 в Северной Корее относится к одной из самых любопытных и одновременно наименее освещенных страниц в истории машины. Достаточно сказать, что даже в подразделении ОКБ, ведающем вопросами эксплуатации, практически вся информация по «Су-седьмым» в КНДР сводилась к тому, что в страну были поставлены 25 самолётов этого типа. Су-7 с опознавательными знаками КНДР не довелось принять участие в боевых действиях, хотя страна уже полвека формально продолжает оставаться в состоянии войны с Южной Кореей, отношения с которой все эти годы определяются лишь временным соглашением о прекращении огня. Однако корейские Су-7 оставались здесь на вооружении дольше, чем где бы то ни было, продолжая служить, даже когда их было не встретить и в советских ВВС. О деталях службы их, тем не менее, известно так же мало, как и о Вооружённых Силах КНДР и самом закрытом для сторонних наблюдателей корейском обществе, остающемся уникальным по своему строю и образу жизни. Немногочисленными иностранцами, допущенными к пребыванию в частях Корейской Народной Армии (КНА), оставались советские специалисты, откомандированные для помощи в освоении новой техники, прежде всего, авиационной как наиболее сложной и специфичной.
Опыт боевых действий в Корейской войне 1950 – 53 гг. привел к повышению оценки авиации как одного из решающих факторов в современной войне. Поддержание должного уровня ВВС рассматривалось в числе первоочередных задач руководства КНА и страны. С этой целью при заключении в 1961 году Договора о взаимопомощи и оборонном сотрудничестве между СССР и КНДР был подписан ряд дополнительных закрытых протоколов, регламентировавших военно-технические вопросы, и в первую очередь, поставки вооружения и военной техники, обеспечение её эксплуатации и обучение северокорейских военных. Эти меры должны были существенно укрепить намеченные рубежи "параллельного ведения экономического и оборонного строительства", объявленного вождём Трудовой Партии Кореи Ким Ир Сеном на V пленуме ЦК ТПК в декабре 1962 года. Страна, живущая бок о бок с врагом в лице южного соседа, должна была превратиться в крепость, для чего все граждане объявлялись кадровыми военными, при необходимости готовыми встать в строй, а армия, и без того одна из крупнейших в мире, должна была модернизироваться и оснащаться современной техникой, в полной мере отвечая указанию вождя: «Без армии нет ни народа, ни государства, ни страны».
Правда, в полной мере реализовать другую идею вождя о всеобъемлющей опоре исключительно на собственные силы, именуемую «чучхе» (или «помощь самому себе»), в делах военного строительства по известным причинам не представлялось возможным. Приходилось просить о новой военной технике братские страны социализма – СССР, Китай и Румынию.
К концу 60-х гг. на вооружении ВВС КНДР находились истребители МиГ-21 и МиГ-19, а ударные силы были представлены истребителями-бомбардировщиками МиГ-17 и бомбардировщиками Ил-28 (частью – китайской постройки). Постоянный партнёр и поставщик авиатехники Китай не мог предложить отвечающих современному уровню машин, и без того переживая не лучшие времена «культурной революции». За помощью обратились к СССР, и предложенные истребители- бомбардировщики Су-7 оказались удовлетворяющими самым лучшим пожеланиям корейской стороны.
В своё время, в войне 50-х гг., северокорейской авиацией с успехом использовались штурмовики Ил-10, числом около сотни единиц, полноправными наследниками которых теперь должны были стать сверхзвуковые истребители-бомбардировщики. Положительным стечением обстоятельств производивший заказанные самолёты завод в Комсомольске-на-Амуре являлся ближайшим предприятием авиапрома. От границ КНДР его отделяло около тысячи километров – в пределах перегоночной дальности Су-7, что позволяло произвести доставку «своим ходом», вместо обычного железнодорожного и морского транспорта (это был сам по себе едва ли не исключительный в своём роде случай поставки самолётов с завода практически в боевом виде). Тем не менее выполнение корейского заказа началось довольно поздно, и фактически тем сдавались машины последних производственных партий. По всей видимости, причины такой задержки были двоякими: с одной стороны, корейцы какое-то время пытались не поступаться принципами и держаться идей чучхе, довольствуясь пресловутыми «своими силами», для советской же стороны первоочередными считались потребности воюющих стран-партнёров Ближнего Востока и Индии, где буквально было «яичко дорого к Христову дню», в Корее же царил какой-никакой «худой мир» – тот, что лучше «доброй войны». К тому же и дружба с Пхеньяном носила своеобразный характер, не внушавший уверенности, – на памяти ещё был крах отношений с не менее радикальным маоистским Китаем. Как торговый партнёр при заказе самолётов «коммерческого» исполнения КНДР и вовсе выглядела откровенно безнадёжно, давно уже входя в число самых крупных советских должников, и не располагала сколько-нибудь привлекательными ресурсами и возможностями для исправления баланса.
Корейские ВВС получили 25 самолётов Су-7БМК и «спарок», что позволило укомплектовать ими истребительно-бомбардировочный авиаполк двухэскадрильного состава, включая по дюжине машин в каждой эскадрилье и командирскую машину. Местом их базирования был определён крупный аэродром под Сончхоном, в 80 км восточнее Пхеньяна.
Для обучения эксплуатации новой техники корейцы направили в СССР группу авиаторов, однако, из экономии, крайне небольшую и поспешили отозвать их домой, едва те успели выполнить пару самостоятельных вылетов. На техсоставе и вовсе решили сэкономить, переучивая их непосредственно на матчасти прямо на месте. Столкнувшись с проблемами при освоении новых самолётов, коренным образом отличавшихся от прежде имевшихся МиГ-17, корейцы обратились за поддержкой к советской стороне, запросив помощь специалистов. Заводская бригада для освоения тонкостей строевой эксплуатации не очень подходила, и по заведенной схеме через 10-е Главное Управление кадров Минобороны в частях советских ВВС подобрали инструкторов по специальностям (самолёт и двигатель, вооружение, авиационное оборудование и др.). На месте их задачей определялись консультации местных командиров и обучение деталям обслуживания самолёта. Договором оговаривалось денежное вознаграждение командируемым специалистам: часть выплачивалась в валюте, остальное - местными деньгами вонами, специального «синего» исполнения, принимаемыми в особой сети магазинов для иностранцев, в то время как сами корейцы пользовались своими, «красными», вонами. Зарплата получалась примерно вдвое выше, чем дома, хотя и пониже, чем у офицеров при «спецкомандировках» в зону боевых действий. Однако в «табели о расценках» Северная Корея относилась к странам социализма, где особых тягот и лишений не предвиделось.
Зато неожиданностей при работе в социалистической Корее оказалась даже больше, чем в экзотических странах. Своеобразием и особенным укладом жизни КНДР оставляла далеко позади достижения других стран на этом пути. В стране была сведена к минимуму всякая торговля, заменённая распределением и выдачей по карточкам почти всех товаров. Одежду и бытовые предметы выдавали при поступлении на службу или учёбу, назначая сроки носки и организованно меняя изношенное по праздникам и торжественным датам – годовщине провозглашения республики в сентябре и ко дню рождения Ким Ир Сена в апреле, когда праздновался День Солнца. В стране было введено и новое летоисчисление – «год эры чучхе», бравшее своё начало от той же даты рождения вождя.
Чётко регламентирована была вся жизнь и каждый день: строящиеся по утрам колонны со знамёнами и песнями шли по улицам на работу, после которой так же организованно отправлялись на ближайшую стройку, ежедневный субботник или изучение идей чучхе. Буквально каждый клочок земли был возделан, посевы и огороды занимали даже откосы вдоль дорог и городские дворы. Партия поставила задачу снимать по три урожая в год, и в землю сыпалось такое количество минеральных удобрений, что овощи на вкус отдавали селитрой. Рядовой кореец был рад и такому весьма скромному пайку: еженедельно выдавалась порция риса и овощей, иногда разнообразившихся крохотным кусочком рыбы. Компенсируя недостаток продовольствия, повсюду предлагалось спиртное – выставлявшаяся в столовых графинами и в разлив разнообразная водка: рисовая, кукурузная и плодовая, правда, весьма слабая и отдававшая самогоном, и довольно добротное пиво, подносившееся объемистыми кружками, предлагаемыми без ограничений и без карточек.
Результаты доведённого до предела равноправия были наглядны и очевидны: улицы заполняли люди в одинаковых тёмных сатиновых шароварах, светлых блузах и матерчатых тапочках. Наряд мало менялся и зимой, дополняясь лишь лёгкой ветровкой или нечасто встречавшейся ватной фуфайкой и галошами, говорившими о заслугах обладателя. Население, из сознательности, старалось не загружать общественный транспорт и предпочитало передвигаться пешком. Преимуществом корейского образа жизни было почти полное отсутствие воровства – появление новой вещи тут же замечалось, и если что-то и можно было украсть, то разве что еду, которую тут же можно было съесть. В стране вообще официально отсутствовала преступность и, по словам переводчика, не было тюрем. Зато в каждой семье и общественных местах имелись телевизоры, взахлеб показывавшие успехи, энтузиазм и общий подъём в стране.
Преимущества идей чучхе должны были ощущаться во всём: в столице был сооружён огромный стадион, грандиозные парки и первоклассные дороги, по которым можно было нестись по городу со стокилометровой скоростью, а движение регулировали вместо светофоров исключительно красивые девушки в форме, как объяснялось, «из экономии и для украшения города». Тут же красовался колоссальный 170-метровый обелиск с вершиной красного стекла, воздвигнутый в честь идей чучхе. Повод, перед лицом которого необходимо было демонстрировать подобную сплочённость, был, что называется, под рукой – Южная Корея, при поддержке американских империалистов вынашивавшая коварные планы против социалистической «Страны Утреней Свежести». Пропаганда КНДР с утра до вечера не уставала повторять об ужасах, царящих на юге, за 38-й параллелью: жители социалистической Кореи искренне верили в терзающие тамошнее население повальную нищету, голод и бесправие, избавить народ от которых – их братский долг (в том, что в 1950 году попытка направить Южную Корею на путь истинный уже предпринималась, старались не вспоминать, именуя ту войну «агрессией империалистов и их марионеток»). Сама граница между двумя странами официально не признавалась, именуясь «линией фронта» (любопытным образом и на советских картах, и в географических атласах вплоть до последних годов, вопреки очевидному, Корея тоже изображалась единым государством, столицей которого являлся Пхеньян). Южным корейцам было на что равняться: как-никак, ещё в 1959 году Ким ИР Сен объявил о «полной победе чучхейского социализма» и вознамерился вести народ прямиком к коммунизму.
Под лозунгами объединения отечества и освобождения соплеменников людей готовили к массовому героизму и самопожертвованию. Находившаяся в перманентном состоянии готовности к войне КНДР была предельно милитаризована: повсюду размещались гарнизоны, воинские склады и парки с техникой, то и дело на улицах встречались армейские колоны, а среди дорожного движения попадались танки и тягачи с пушками. В Северной Корее отсутствовала как таковая даже гражданская авиация – все имевшиеся самолёты, пассажирские и сельскохозяйственные, принадлежали ВВС, а персонал единственной авиакомпании "Чосонминьхан" числился военными лётчиками. Концентрация войск достигала предела на юге, у границы, где солдат было едва ли не больше, чем гражданского населения. Не ограничиваясь развернутыми у границы обращёнными на юг гигантскими пропагандистскими плакатами и призывами переходить на сторону социализма, от слов время от времени переходили к делу: ежегодно на юг засылались диверсанты, а при самой известной из таких вылазок в 1968 году тем удалось достичь резиденции президента в Сеуле. В побоище под её стенами погибли 34 южнокорейских военных, полицейских и случайных прохожих, но там же полёг и почти весь отряд из тридцати лазутчиков. Такие попытки предпринимались около 20 раз, а настоящий переполох наделали три случайно обнаруженных подземных туннеля через границу, подготовленных ко вторжению на юг (говорили, что их существует ещё с десяток).
Готовясь к скорой войне, все вопросы военного строительства окружали строгой секретностью: нашим специалистам не был известен даже номер и название части, в которую они прибыли, появляться на аэродроме можно было не всюду, и только в сопровождении местных военных. Борьба с «неразглашением» была поставлена на должный уровень – на местную госбезопасность работал так или иначе едва ли не всякий. О другой особенности страны предупреждали ещё на инструктаже дома: не стоило высказываться о положении в КНДР и, упаси Бог, о её руководстве, хотя бы на такие разговоры и вызывали собеседники. Вокруг царила бдительная система надзора и контроля – краеугольный камень северокорейского образа жизни, помноженного на традиционно настороженное отношение к европейцам и непрощённую «измену идеалам» после смерти Сталина, принципы которого в КНДР продолжали здравствовать. Приставленные к советской технической группе переводчики даже на слух информацию переводили избирательно, «фильтруя» то, что местным военным, по всей видимости, слышать не следовало.
Корейский график оказался очень плотным: занятия начались тут же по прибытию. Не желая терять время, местное начальство настояло на пересмотре обычной программы обучения, исключив из неё общие моменты, сочтённые общеизвестными, и предложив сосредоточиться на практической стороне – подготовке техники, обслуживании и ремонте. Техописания и руководства по обслуживанию Су-7 на корейском языке не было, а местные переводчики путались в тонкостях авиационной терминологии (в корейском языке отличается само построение фраз, из-за чего при прямом переводе вообще теряется смысл предложения). Задачу решили кропотливым, но результативным способом: чтобы разобраться с устройством агрегата или системы, собирались сразу все техники и механики, старательно конспектируя весь до мелочей рассказ нашего специалиста, потом оставались допоздна и обсуждали каждое слово, доходя до сути, после чего обладатель лучшего почерка каллиграфически переписывал обобщённый труд, готовя его к следующему занятию. Перевод вновь сверяли с инструктором и заучивали практически наизусть. Методом «мозгового штурма» по-корейски главу за главой подготовили доступную для всех инструкцию.
Корейцы оказались любознательными и дотошными учениками, живо интересовавшимися тонкостями эксплуатации и не упускавшими возможности узнать что-то новое. Стоило нашему технику начать работу, вокруг собирались местные механики с припасёнными тетрадками и карандашами, записывая и зарисовывая процедуру, приёмы работы, подходы к узлам и применяемый инструмент. При этом старались не задавать вопросов, обсуждая увиденное между собой и лишь в крайнем случае переспрашивая. Заметной, однако, была нехватка эрудиции и технической грамотности, из-за чего большинство в работе старались не выходить за рамки инструкции и механически заучивать необходимые данные (образовательный уровень, по общему мнению наших офицеров, «застрял где-то между винтовыми и первыми реактивными самолётами»).
Избыток рабочей силы позволял без проблем решать многие вопросы, благо в армии срок службы составлял восемь лет, а призыву подлежали и женщины. В авиации был принят поэкипажный метод: за каждым самолётом закреплялись 7-8 механиков и техников, занимавшихся своими системами. При таком количестве рабочих рук и традиционной азиатской добросовестности самолёт готовился очень быстро. Техники и механики носили простенькие тонкие хлопчатобумажные спецовки тёмно-синего цвета, стараясь их беречь, и в обычные дни выходили работать в поношенной, застиранной и штопаной одежде, что поощрялось. В той же одежде работали и зимой, утепляться было нечем, и простуженный полк повально шмыгал носами. На занятиях многие засыпали от усталости и недоедания, хотя военные питались получше других корейцев (на этот счёт пропагандировался выдвинутый партией лозунг – «не делать из еды культа, свойственного буржуазному обществу»). Предполагалось, что военнослужащий Народной Армии обеспечен всем и ни в чём не нуждается, но время от времени те, стесняясь, просили наших специалистов купить им сигареты. Зарплата младшего офицера КНА составляла 70 вон (около 25 рублей), купить на которые он всё равно почти ничего не мог.
Плокатный образ молодцеватого корейского воина
Исполняя указания вождя, корейские воины готовы бить врага голыми руками
Для улучшения жизни народа как раз подоспело очередное указание товарища Ким Ир Сено: чтобы разнообразить стол, вождь велел ввести в рацион повсюду пичжи – блюдо из тёртых бобов с сушёными листьями редьки, такое же неудобоваримое, как и его описание; забота о гастрономии объяснялась тем, что одобренный партией переход на сушёные листья будет способствовать «аккуратному ведению хозяйственной жизни». Пропагандировалась и забота вождя об укреплении товарищества в воинских коллективах – посетив одно из военных училищ, он лично велел сдвинуть койки в казарме, чтоб те и во сне держались поближе друг к другу. На аэродроме, при «безразмерном» рабочем дне, техническим командам позволялся дневной отдых, для чего те могли расположиться на циновках прямо у самолётов.
Никакой враг не страшен бойцом Корейской и Китайской армий (китаец- тот, что в кепке)
Главным врагом в корейской пропаганде выглядел американский империализм, с которым призывали расправиться без особых сантиментов
Несколько лучше жили лётчики, выделявшиеся светло-зелёными комбинезонами и имевшие более сытный паёк. Однако эта «роскошь» была вынужденной, иначе они просто не смогли бы выдержать нагрузки при пилотаже – прежде уже бывали случаи, когда посаженные на пригоршню риса пилоты в воздухе теряли сознание. Обязательными в столовой в любой день были графины с бесплатной водкой.
К частым инспекциям и проверкам в части не было принято специально готовиться, наводя показной глянец. Проблемы и задачи боевой подготовки обсуждались, коллективно, общим собранием полка, проходившим достаточно непринуждённо. Не очень обычным для наших офицеров было то, что прежде всего слово давалось каждому из солдат и младшего состава, их предложения самым серьёзным образом обсуждались и дельные мысли принимались к исполнению руководством. «Демократический централизм», однако, имел свои рамки: уличённый в серьёзных промашках или безответственности попросту больше не появлялся в строю, и о нём не вспоминали даже близкие товарищи, удивляясь вопросам – человеку, способному на небрежность, на службе просто не было места. Наказанием не менее суровым являлся запрет носить значок с портретом Ким Ир Сена, являвшийся почти непременным атрибутом одежды.
Должное внимание на службе уделялось изучению тех же идей чучхе, каждодневно занимавшему несколько часов, а то и специально отведённые «политдни», и их реальному воплощению – самообеспечению и опоре на собственные силы. Хозяйственные и строительные работы выполнялись исключительно силами самих военных полка, а все свободные клочки земли между стоянками и у полосы были заняты посевами и огородами, на которых возились незанятые на полётах и матчасти техники и механики. Такой же массовой была и подготовка к рукопашному бою, согласно указанию вождя «уметь бить врага голыми руками», для чего повально все занимались тае-квон-до, колотя руками и ногами по вкопанным тут же брёвнам, разбивая их в кровь, но не прекращая занятий.
Столь же обязательной была и самодеятельность: повышая культурный уровень, военнослужащие в перерывах между работой осваивали народные инструменты и распевали хором патриотические песни, славившие Ким Ир Сена и его рифмованные заветы, с говорящими названиями – «Вместе с вами, дорогой руководитель», «Без вас не будет и нас», «Миллион лет жизни нашему Солнцу».
Что до боевой подготовки, то по мере освоения новой техники она развернулась самым серьёзным образом и велась с полной самоотдачей. В стране, обладавшей передовым учением, и авиация должна была находиться на мировом уровне. По опыту минувшей войны в КНДР было оборудовано множество аэродромов, позволявших осуществить рассредоточение авиационных частей, вывод из-под удара и манёвр силами. На автодорогах встречались расширенные до 15-20 м бетонированные участки длиной до двух километров, приспособленные для работы самолётов. Особенно много площадок базирования и аэродромов подскока находилось вблизи 38-й параллели.
Недостаток средств не позволял защитить технику крытыми бетонированными убежищами. На первый план выдвигались рассредоточение и маскировка, которой у корейцев можно было поучиться. ВПП и стоянки, пряча от глаз противника, располагали среди лесистых сопок и перелесков, обязательным было устройство ложных стоянок с макетами самолётов и камуфлирование аэродромов всеми возможными способами, от маскировочных сетей до убираемых «зарослей» и «скал».
В самом полку для новых истребителей-бомбардировщиков в склоне ближайшей сопки выдолбили огромную пещеру, плотно закрывавшуюся закамуфлированными воротами. В обширной штольне двадцатиметровой ширины могли укрыться самолёты всего полка, туда заезжали заправщики и АПА, и под гранитными сводами можно было вести подготовку машин в полном объёме, и те появлялись наружу только для вылета. Укрытие замаскировали настолько искусно, что его невозможно было разглядеть даже с аэродрома, да и нашим офицерам секрет его расположения поначалу не доверяли. Лишь когда на одном из самолётов обнаружились неполадки, туда решили допустить нашего специалиста, и то единственного. Между стоянками и рулёжными дорожками была высеяна кукуруза, за непроглядной зелёной стеной которой и вблизи ничего было не разглядеть. Неподалёку так же прятались позиции прикрывавших аэродром зенитчиков, которые, похоже, и ночевали у своих пушек.
В организации полётов доминировала экономность. Сберегая топливо и ресурс двигателей, на стартовую позицию самолёты буксировали тягачами, а сразу после посадки и отруливания с полосы глушили двигатели и тем же образом доставляли истребители-бомбардировщики на стоянку. Сберегая керосин, полётные задания до мелочей репетировали «пеший по-лётному», выпуская в воздух лишь назубок вызубривший будущий полёт экипаж. Из той же экономности полёты проводились реже, чем в советских ВВС, не чаще раза- двух в неделю, но за счёт рационального планирования каждая лётная смена плотно насыщалась разнообразными заданиями с тем, чтобы наибольшее число лётчиков имело возможность отработать все виды боевой подготовки – пилотаж, самолётовождение одиночно и в группе, боевое маневрирование. Не очень привычным для наших было то, что практически в каждую лётную смену включались обязательные реальные бомбометания, стрельба из пушек и пуски ракет. Столь же непременным был и тщательный разбор полётов, добросовестный и тщательный, где лётчики выслушивали замечания товарищей и обменивались полученным опытом. При внешней общительности и дружелюбии к советским представителям о каких-то проблемах и успехах по службе тем никогда не говорилось, и вообще, в контакт обычно вступали одни и те же лица, которым такое общение позволялось.
Так же регулярно корейцами проводились лётно-тактические учения, следовавшие ежемесячно всем составом полка – втрое-вчетверо чаще, чем в наших частях ИБА, где такие Л ТУ обычно приурочивались к зимней и летней итоговым проверкам, а полёты на боевое применение со стрельбой и бомбометанием выполнялись, в лучшем случае, пару раз в месяц. ЛТУ корейские истребители- бомбардировщики проводили штатными боеприпасами (в повседневной боевой подготовке обычно работали практическими бомбами малых калибров). Удары фугасными и осколочно-фугасными бомбами наносились по целям на специально оборудованном острове – полигоне в Жёлтом море, здесь же выполнялись пуски НАР. Боеприпасов при этом не жалели – считалось, что лётчики должны почувствовать свои силы и мощь оружия, а к грядущей войне готовились неустанно и усердно, накопив на складах неисчислимые запасы авиабомб и ракет. По большей части это были советские бомбы старых типов, завезённые сразу после войны 1950-53 гг. Реактивные снаряды, не допускавшие многолетнего хранения из-за старения пороховых шашек двигателей, пускали в расход ещё более интенсивно.
Годовой налёт корейского лётчика Су-7 составлял не более 45-55 часов, но за счёт целенаправленной подготовки лётные часы не растрачивались впустую и использовались с максимальной отдачей, техника
пилотирования была достаточно высокой, о пилоты уверенно владели машиной даже на сложных режимах. Квалификация лётного состава выглядела достаточно высокой, навыки усваивались быстро и прочно, что позволяло корейцам демонстрировать на «Су-седьмом», с его репутацией не самой простой машины, весьма лихие манёвры. В сложных ситуациях лётный состав неизменно в точности и педантично следовал инструкции, не допуская никакого своеволия. Пилоты же с недостаточным опытом, в стиле национального характера, демонстрировали стыдливость за упущения, прилагая утроенные усилия для того, чтобы наверстать отставание, и проводили у самолёта даже выходные.
К недостаткам можно было отнести отсталость материально-технической базы с древней автотехникой и средствами обслуживания и слабый собственный общетехнический уровень корейских авиаторов, долгие годы довольствовавшихся китайскими вариациями на темы МиГ-17 и Ил-28. Часть оборудования Су-7 корейцами вообще не использовалась из-за того, что на аэродромах не были развёрнуты системы слепой посадки, и лётчики летали по старинке, ориентируясь по карте в наколенном планшете, даже при нередких в Северной Корее туманах и снежных зимах. Прицельное оборудование самолёта освоили очень хорошо, умело пользуясь его автоматикой и добиваясь при стрельбе высоких результатов.
При крайне скромных экономических возможностях КНДР так и не смогла позволить себе создание мощных ВВС, и авиационная группировка по численности существенно уступала той, которой располагала Южная Корея (правда, и на этот счёт Ким Ир Сен подоспел с крайне ценным указанием «уметь биться один против ста врагов»). Соответственно и наличие современных истребителей-бомбардировщиков ограничилось единственным авиаполком, в котором «Су-седьмым» пришлось нести службу до конца 80-х годов. С завершением советнического обеспечения корейские Су-7 всё-таки не оказались полностью «в свободном плавании». В соответствии с условиями поставки продолжалось снабжение техники запчастями и необходимыми агрегатами, поддержания связи с советской стороной требовали нуждающиеся в ремонте и замене изделия – в первую очередь, двигатели и подверженные быстрому износу узлы шасси, электроарматуры, гидравлики и резинотехнические детали – всевозможные шланги и уплотнения, назначенный ресурс которых был вдвое-втрое меньше, чем у самолёта в целом; двигатель же нуждался в замене спустя 250 часов наработки при общем ресурсе самолёта 2000 лётных часов. В остальном ни проблемы корейской стороны, ни какие-либо детали эксплуатации не просачивались наружу. Не проявляли корейцы и заинтересованности е модернизации и доработке техники, и лишь спустя полтора десятка лет, когда вновь назрел вопрос об обновлении самолётного парка, выяснилось, что за это время полк на «Су-седьмых» потерял в лётных происшествиях не менее четверти машин.
Космический снимок северокорейского аэродрома 2006 г. Стрелкой отмечены три Су-7 и один МиГ-21, находящиеся на хранении
На смену им в конце 1987 года начали поступать штурмовики Су-25. Одновременно и в истребительной авиации один авиаполк по соседству, прикрывавший с воздуха столицу, стали перевооружать МиГ-29. Истре- бительно-бомбардировочный полк с переходом на новую технику переформировали в штурмовой трёхэс- кадрильного состава. Его перевооружение завершили к 1989 году, всего полк получил 30 штурмовиков и 4 «спарки». Однако с полным списанием изрядно послуживших Су-7 не торопились, сохраняя их в боеготовом состоянии и периодически проводя на технике необходимые работы до тех пор, пока у самолётов не вышел назначенный срок службы. Машины находились на открытых стоянках на краю аэродрома, причём их маскировке нарочито не уделялось внимания и они служили своего рода ширмой для новейшей техники. В таком виде они сохранялись вплоть до недавнего времени, позволив западным разведывательно-информационным службам определить число имеющихся у КНДР «семёрок» – видимо, последних в мире ~ в 18 единиц.
(Продолжение следует)