Авиация и космонавтика 2012 09

Отважные аэронавты

Геннадий Черненко

Теперь такой профессии уже нет. Она осталась в далеком прошлом – профессия странствующих аэронавтов-парашютистов. А было время, когда на их выступления собирались многотысячные толпы, и бесстрашие этих смельчаков поражало воображение.

История зрелищного воздухоплавания еще не написана, поскольку оно оказалось как бы на ничейной «территории». Историки воздухоплавания всегда обходили его стороной, считая чем-то несерьезным, не заслуживающим внимания, скорее, цирком под открытым небом. В то же время «звезды» цирка также не считали аэронавтов- парашютистов своими. Так и осталось зрелищное воздухоплавание не изученным, никому не нужным, а те, кто совершал эти полеты и прыжки с примитивными парашютами на глазах многочисленных зрителей, были несправедливо забыты. Несправедливо, потому что, рискуя жизнью, они на себе отрабатывали средства спасения, так понадобившиеся потом авиаторам.

Французский воздухоплаватель Жак Гарнерен

Первый в мире прыжок с парашютом был совершен французским воздухоплавателем Жаком Гарнереном 22 октября 1797 года над парком Монсо в Париже. «Это выглядело столь устрашающе, – рассказывал очевидец, академик Жозеф Лаланд, – что крик ужаса пронесся в толпе». Но парашют быстро раскрылся, падение резко замедлилось. Воздухоплаватель, стоя в корзине, размахивал национальным флагом. И хотя при спуске парашют сильно раскачивался, опасный опыт окончился вполне благополучно.

Потом Жак Гарнерен демонстрировал прыжки с парашютом еще не раз, и не только во Франции. Летом 1803 года он приехал в Россию и трижды поднимался в воздух (в Петербурге и Москве), но с парашютом не прыгал. Это сделал немного позже, и снова в обеих столицах, его ученик, воздухоплаватель Александр.

Один из москвичей так описывал это событие: «Билеты разом расхватали, а мне достать не пришлось. Смотрел я с огорода Девичьего монастыря. Шар поднимался все выше и выше, а Александр махал флагами и стрелял из пистолета. Потом он оторвался от шара и, прежде чем парашют расправился, три раза перекувыркнулся в воздухе. Слышно было, как ужасно кричали в саду».

После Александра в 1805 и 1806 годах в Петербурге и Москве совершал прыжки с парашютом француз Мишо. А затем наступил долгий перерыв.

Прошло более восьмидесяти лет. В начале июня 1889 года на берега Невы прибыл американский аэронавт и парашютист Шарль Леру. Прыгать с парашютом он начал за два года до приезда в Россию, в Филадельфии. После чего стал ездить по Америке и демонстрировать за деньги свое опасное искусство.

Весной 1889 года он впервые приехал в Европу, имея на своем счету уже более двухсот прыжков с парашютом. Леру с успехом выступал в Англии, Австро-Венгрии, Германии. В Берлине с ним встретился антрепренер Георг Парадиз, содержавший в Москве свой театр. Он пригласил отважного аэронавта в Россию, очевидно, надеясь на его выступлениях неплохо заработать.

Сначала Леру побывал в Петербурге. Газеты писали, что он приходится племянником самому Аврааму Линкольну и даже в детстве стал очевидцем покушения на президента.

Американский воздухоплаватель- парашютист Шарль Леру

Прыжок Леру в Петербурге был назначен на 1 1 июня из сада «Аркадия» на Новодеревенской набережной. Задолго до полета, объявленного на восемь часов вечера, улицы, прилегающие к саду, набережные Большой Невки заполнили тысячи петербуржцев. Немало их собралось и в самом саду.

К намеченному времени воздушный шар был наполнен светильным газом и мерно покачивался, удерживаемый у земли мешками с песком. Ровно в восемь на взлетной площадке появился Шарль Леру – среднего роста, худощавый, в желтом трико циркового акробата. Он собственноручно прикрепил к боку шара купол парашюта и ловко, по- цирковому красиво вскочил на трапецию, висевшую под шаром. Упали балластные мешки, и аэростат, получив свободу, плавно пошел вверх.

Напряжение зрителей росло. Воздушный шар поднимался все выше и выше. Когда он был на высоте метров трехсот-четырехсот, Леру оставил его. Тяжестью своего тела он оторвал купол парашюта от шара. Маленькая фигурка, все убыстряясь, понеслась к земле, а над нею белой полоской тянулся купол еще не раскрывшегося парашюта.

Хлопок, и купол наполнился воздухом.

Опустился Леру в Большую Невку, в четырехстах метрах от сада. Тотчас к нему двинулись десятки яликов, дежуривших на воде. Один из них подобрал аэронавта, и скоро Леру уже встречали в саду аплодисментами и криками «браво!».

На следующий день в газетах появились подробные сообщения о полете. Писали, будто при падении «у Леру выступает кровь из горла и ушей», что во время прыжка он теряет сознание и даже вследствие частых полетов «у него образовалась горловая чахотка».

Эти нелепости и небылицы удивляли аэронавта. «В полете, – говорил Леру корреспонденту столичной газеты, – я чувствую себя прекрасно. Страх мне не знаком. Да, в сущности, и бояться нечего. Нужно иметь только немного силы воли и крепкие нервы, вот и все».

В Петербурге Шарль Леру совершил один-единственный прыжок, а затем уехал в Москву. Там его полеты происходили из сада «Эрмитаж» и сопровождались таким всеобщим возбуждением и непомерными скоплениями людей на улицах, что после третьего полета прыжки Леру были полицией запрещены.

Из Москвы путь его лежал в Харьков, далее – в Одессу, Варшаву, Лодзь, Ригу, Либаву. И везде Леру ждал шумный успех. Наконец, к осени он добрался до Ревеля, как тогда назывался Таллин (город, входивший в состав Российской империи). Воздухоплавателя сопровождал Георг Парадиз, импресарио, в обязанность которого входила организация выступлений аэронавта.

Ревельцы узнали о предстоящем зрелище, какого еще не бывало в их городе, за неделю до приезда Шарля Леру и с большим интересом ждали знаменитого воздухоплавателя-парашютиста. Не удивительно, что в день полета, 12 сентября, в центре Ревеля, на холме Харью,собралась огромная толпа. В пять часов шар поднялся в воздух и через пару минут виднелся в небе небольшим мячом.

Ветер понес его в сторону порта. Очевидно, стремясь уйти от городских построек, Леру долго не покидал шара. Он отделился с парашютом, когда находился уже совсем рядом с Ревельской бухтой.

Снижаясь над ней, парашют раскачивался, подобно огромному маятнику. Одни очевидцы рассказывали, что при последнем взмахе воздухоплаватель сильно ударился о воду. Другие, напротив, утверждали, что он бросил парашют, находясь еще довольно высоко над водой. Секунду-другую Леру был виден на поверхности моря, а затем скрылся среди волн.

Ни дежурных катеров, ни лодок в районе спуска аэронавта не оказалось. Импресарио Парадиз, видно, поскупился их нанять, а случайные лодки подошли слишком поздно. На воде не было видно ни парашютиста, ни парашюта.

Через два дня после катастрофы местные жители разыскали тело Шарля Леру на дне бухты, в версте от берега. В двадцати метрах от погибшего воздухоплавателя лежал его парашют.

О трагической гибели отважного аэронавта писали все газеты России. Обвиняли в случившемся Парадиза, не принявшего на случай спуска на воду никаких мер предосторожности. Леру не имел на себе даже пробкового пояса или спасательного жилета. После гибели аэронавта Парадиз просто сбежал в Москву.

Прыжок Шарля Леру в Берлине

Шарль Леру был предан земле в Ревеле. На кладбище Теллископли его провожали тысячи горожан. Похоронная процессия растянулась на три километра. Позже на могиле появился красивый гранитный обелиск с изображением воздушного шара, аэронавта, спускающегося под куполом парашюта, и надписью на четырех языках – английском, русском, французском и немецком: «В память воздухоплавателя Шарля Леру, погибшего в Ревельской бухте 12-го сентября 1889 года».

В то время никто не мог даже предположить, что после полетов и гибели Леру у него в России появится столько приверженцев и последователей, что начнется настоящий «парашютный бум».

Последний полет Шарля Леру в Ревеле

Памятник на могиле Шарля Леру

Опасный спуск с парашютом

Летом 1889 года в Москве появился новый воздухоплаватель-парашютист, англичанин Август Годрон. «Опять воздушные сферы, опять полет! Знать, уж такое летательное лето выпало на долю москвичей, – писала газета "Новости дня". – Да и то сказать, от такой жары только и впору или ногами в воду, или головой в облака».

Август Годрон был не только опытным воздухоплавателем, но и знающим техником, компаньоном лондонской фабрики по изготовлению воздушных шаров. До приезда в Москву он совершил более двухсот полетов, включая длительные воздушные путешествия, вроде перелета из Лондона в Париж. Однажды шар Годрона опустился в открытом море, и воздухоплавателю пришлось в течение двадцати минут держаться на воде, пока его не подобрал случайный пароход.

Ко времени приезда в Россию Годрону было не более тридцати лет.

С парашютом он прыгал значительно реже, чем летал.

В Москве он собирался прыгнуть всего в двенадцатый раз. Первый его полет в московском небе состоялся 16 июля из загородного сада «Ренессанс». Аэронавт появился перед публикой в синем мундире со светлыми пуговицами и в фуражке с золотым кантом.

Наполнение шара водородом продолжалось почти целый день. Газ вырабатывался (в результате химической реакции железных опилок с серной кислотой) здесь же, в саду, при помощи громоздкого аппарата, состоявшего из пятнадцати бочек.

Только к восьми часам вечера шар был готов к полету, и Годрон смог занять место на трапеции. Он поднялся значительно выше, чем поднимался Леру. Подхваченный сильным воздушным течением, его шар был унесен далеко от места взлета, и многочисленная публика, собравшаяся в саду, стала уже беспокоиться о судьбе аэронавта.

Но эти волнения оказались напрасными. Годрон отделился с парашютом и через несколько минут благополучно достиг земли около какой-то рощи. Через полчаса он возвратился в сад, где его встретили, как героя. Все сходились во мнении, что английский аэронавт превзошел американского.

В Москве Август Годрон совершил еще три полета, а затем уехал в Нижний Новгород. Дважды поднимался он с нижегородского ипподрома и перед тем, как оставить шар, сбрасывал с высоты листовки с рекламой знаменитого цирка Никитина.

«Зрелище это вызвало массу толков в народе, – писала газета "Волжский вестник". – Простой люд, видимо, немало удивлен смелым полетом Годрона. Разговорам не было конца».

Август Годрон прибыл в следующий город, Ростов-на-Дону, всего через несколько дней после того, как стало известно о гибели в Ревеле Шарля Леру. Это трагическое событие не только подняло интерес к полетам английского аэронавта, но и вызвало критику и даже осуждение их.

Ростовская газета «Донская пчела» писала, что прыжки с парашютом – зрелище, «развращающее публику». Она упрекала аэронавта в том, что «скорбная участь собрата (имелся в виду, конечно же, Шарль Леру), очевидно, нисколько его не смутила». Газета восклицала: «Какое страшное и возмущающее душу зрелище! Поощряя таких "артистов", мы, несомненно, дойдем до того, что будем спускаться с высоты трех тысяч футов без парашюта, так как и парашют ведь скоро надоест, потребуется что-нибудь еще более ужасное».

В 1891 году Август Годрон снова приехал в Россию. В октябре он прибыл в Тифлис. К этому времени уже стали известны имена первых российских воздухоплавателей- парашютистов. Однако интерес к полетам Годрона не пропал. Тифлисцы с нетерпением ожидали, когда он поднимется в воздух. А сильный ветер все не позволял приступить к наполнению шара. Годрон ждал благоприятной погоды, но, так и не дождавшись, решил смириться с обстоятельствами и зазимовать в Тифлисе.

Только весной 1892 года ему удалось совершить два полета. Перед первым полетом, 19 апреля, едва не произошло ужасное несчастье. В предстартовой спешке аэронавт оступился и упал в емкость с раствором серной кислоты. К счастью, ему помогли быстро выбраться из чана. И, хотя он получил ожоги ног, полета не отменил.

После Тифлиса была Астрахань, а к середине лета 1892 года Годрон снова приехал в хорошо знакомую ему Москву. Он пробыл там около месяца, но совершил только один прыжок с парашютом, зато несколько раз отправлялся в дальние полеты вместе с директором увеселительного сада за Тверской заставой, любителем воздухоплавания Шарлем Омоном.

Последним городом на территории России, в котором летал Август Годрон, была Варшава. Во время полета в холодный октябрьский день он простудился, заболел и был вынужден прервать свое турне. Приближалась зима. Годрон вернулся в Англию, но воздухоплавание, разумеется, не оставил. Накануне нового, XX века, он разработал конструкцию дирижабля с металлическим остовом, фактически опередив графа Цеппелина. В октябре 1907 года известная английская газета «The Daily Graphics» организовала перелет на огромном воздушном шаре из Лондона в Сибирь. Пилотом аэростата стал Август Годрон, а его спутниками – корреспондент газеты Ч. Тюрнер и владелец шара И. Таннер. К сожалению, перелет закончился неудачей. Из-за технических неполадок его пришлось прервать, не долетев даже до границ России.

Еще позже, в 1913 году, неутомимый Годрон создал парашют оригинального типа и организовал первый в мире прыжок с дирижабля капитана Майтланда, покинувшего воздушный корабль на высоте 700 метров.

Объявление в тифлисской газете «Иверия» о полете А. Годрона

Участники перелета Англия – Россия: Годрон, Тюрнер и Таннер

Объявление о полете Леона Аэра в Петербурге

Многим может показаться удивительным, что такой псевдоним имел всем известный лейтенант Петр Петрович Шмидт.

Все, кто близко знал Шмидта, кто служил с ним, отмечали его крайне неуравновешенный и вспыльчивый характер. Брак Петра Шмидта, морского офицера, с женщиной легкого поведения поверг в шок не только его родных, но и сослуживцев. Чтобы не доводить дело до скандала, ему было позволено уволиться с военной службы по болезни. В июне 1889 года отставка была утверждена.

Тем временем у молодой четы родился сын. Беспокоясь о благополучии своей семьи, Петр Петрович принял решение, опять удивившее всех: зарабатывать на жизнь демонстрацией полетов на воздушном шаре и прыжков с парашютом.

К такому решению Шмидта, несомненно, подтолкнул пример Шарля Леру, полет которого в Петербурге в июне 1889 года он мог видеть. Оставалось научиться воздухоплавательному делу.

И Шмидт отправился в Париж к опытному аэронавту Эжену Годару, чтобы под его наблюдением совершить несколько учебных полетов. Он возвратился в Россию в начале мая 1890 года и превратился из моряка Петра Шмидта в аэронавта Леона Аэра.

Его дебют как воздухоплавателя-парашютиста должен был состояться в Петербурге. Стремясь использовать громкую славу своего предшественника, Шмидт объявил себя в афишах «известным преемником Шарля Леру» (хотя известности никакой не имел), заказал похожий «воздухоплавательный» костюм и даже шар свой назвал «Шарль Леру».

Первый полет Леона Аэра был назначен на воскресенье 20 мая в саду «Озерки», в окрестностях столицы. Тысячи зрителей ждали полета нового аэронавта. Воздухоплаватель сел на трапецию и дал команду пустить наполненный водородом шар. Но аэростат, вместо того, чтобы взлететь, лег на бок. Водород начал выходить из него. За считанные минуты подъемная сила шара настолько уменьшилась, что о полете не могло быть и речи.

Публика зароптала. Раздались возмущенные голоса. Ничего не оставалось, как возвратить плату за входные билеты, а устроителям неудавшегося полета – подсчитывать убытки.

Шмидт хотел устроить вторую попытку подняться из сада «Озерки», но организаторы зрелища уже потеряли веру в «преемника Леру» и отказали ему. Пришлось Леону Аэру перебираться в другой город.

О его приезде в Ригу было объявлено заранее. В назначенный день, 27 мая, живописный Верманский парк заполнили зрители, желавшие посмотреть полет Леона Аэра. Но результаты его выступления в Риге оказались не намного лучше, чем в Петербурге.

Отпущенный шар, едва оторвавшись от земли, налетел на стоявший невдалеке музыкальный павильон. Отталкиваясь ногами, воздухоплаватель ненадолго ушел от препятствия. Но затем одна из веревок шара зацепилась за карниз эстрады. Парашют оторвался. Аэр успел спрыгнуть на крышу павильона, где был подхвачен стоявшими там людьми. Облегченный шар, кувыркаясь, полетел дальше и запутался в ветвях деревьев.

«Аэр разбил себе лицо и руку. Вообще, вчерашнее зрелище оказалось неутешительного свойства. Больше полетов г. Аэра в Верманском саду допущено не будет», – писала газета «Рижский вестник». Эти неудачи, казалось бы, должны были насторожить Шмидта, заставить его попрактиковаться в воздухоплавании не публично, набраться опыта. Но нет, он, видно, хотел разом «схватить быка за рога» и уже неделю спустя объявил о своем выступлении в Москве.

Однако словно какой-то злой рок тяготел над Шмидтом-Аэром. Взлететь он должен был из сада «Эрмитаж», но и здесь все закончилось конфузом. Шар, наполненный светильным газом, тоже отказался лететь. Раздались крики: «Обман! Деньги назад!».

Чтобы разгрузить шар, Аэр предложил совершить полет без парашюта. Это было опасно. Аэростат не имел газового клапана и на большой высоте мог лопнуть. Поразмыслив, Аэр благоразумно отказался от своей рискованной идеи, и воздушное представление отменили вообще.

Зрители, поругивая организаторов полета и «бесстрашного воздухоплавателя», поспешили к кассе за своими кровными.

«Репутация моя в России окончательно погублена! – жаловался газетному репортеру Шмидт-Аэр, убитый очередной неудачей. – Но я пошел по этому пути и не сверну с него, пусть даже погибну. Один теперь выход – ехать за границу».

Но за границу Шмидт не поехал. Он решил еще раз попытать счастья на родине, для чего в середине июня того же 1890 года отправился в Киев.

Стартовать оказалось удобнее прямо с просторной усадьбы газового завода.

Шар удалось наполнить довольно быстро, но когда Аэр занял место под шаром, тот опять лететь не пожелал, а только колыхался из стороны в сторону. Было заметно, что аэростат быстро теряет газ, вероятно, через какие- то прорехи.

Не прошло и получаса, как оболочка его съежилась. Конечно, подъем стал невозможен, о чем и сообщили разочарованной публике.

Снова все окончилось шумным скандалом.

Да, непростым делом оказались полеты на аэростате, а тем более прыжки с парашютом. Кстати, после неудачи в Москве одна газета писала: «Если правда, что г. Аэр был когда-то моряком, то можно ему посоветовать и впредь быть мореплавателем, а не аэронавтом». И Шмидт последовал этому совету. Дядя-адмирал помог своему племяннику вернуться на военно-морскую службу.

Потом была первая русская революция, бунт на крейсере «Очаков» во главе со Шмидтом, арест его и после суда расстрел на острове Березань.

Этим Петр Шмидт вошел в историю. А незадачливую попытку стать аэронавтом-парашютистом его многочисленные биографы старательно замалчивали. Понятно, она портила приглаженную биографию «красного лейтенанта».

Афиша Леона Аэра (лейтенанта П.П. Шмидта)

Этот «бум» возник в Варшаве. Напомним, что Варшава, как и все Царство Польское, входила тогда в состав Российской империи. Варшавяне видели полеты Шарля Леру. Он побывал здесь в конце июля – начале августа 1889 года. Невиданное зрелище произвело на зрителей, собравшихся на Мокотовском поле, в предместье Варшавы, поразительное впечатление.

Репортер газеты «Варшавский дневник» рассказывал о прыжке Леру 30 июля: «Аэронавт, взявшись обеими руками за кольцо парашюта, соскочил со своего воздушного сиденья. Парашют оторвался от шара, и Леру стремглав полетел к земле. Этот момент самый интересный и волнующий, но так краток, что зритель не успевает еще отдать себе отчет в ужасе, охватывающем душу при виде падающего человека, как парашют уже раскрывается».

Через неделю, повторив полет, Леру уехал, а около месяца спустя в Варшаву пришла весть о гибели американского аэронавта.

Не прошло и года после этой трагедии, как вдруг в Варшаве один за другим начали появляться последователи погибшего воздухоплавателя. Первым из них стал Иосиф Дзиковский.

О Дзиковском газеты писали, что ему не более тридцати пяти лет и до того, как увлечься воздухоплаванием, он работал наборщиком в типографии.

Сообщалось, что он приобрел шар и парашют Шарля Леру, усовершенствовал последний, а затем в Петербурге под наблюдением «офицеров воздухоплавательного батальона» весьма успешно произвел свои пробные полеты и прыжки.

Первый публичный полет Дзиковского был назначен на воскресенье, 19 мая 1891 года из загородного сада "Марцелин" за Бельведерской заставой.

Несмотря на высокую стоимость входных билетов, зрителей на месте взлета, вокруг шара, собралось несколько тысяч, а ближайшие улицы и площадь возле сада были загромождены частными экипажами. «Такое громадное стечение публики, – писала газета "Варшавский дневник", – может быть объяснено и тем, что аэронавт является согражданином варшавян и что первый публичный опыт он решил начать в родном городе» Дзиковский взлетел почти в точно обещанное время – около восьми часов вечера. Парашют его был прикреплен не по способу Леру, то есть, не на боку шара, а под шаром. Сам же аэронавт висел еще ниже, на стропах парашюта.

Когда после благополучного прыжка и приземления на ближайшей поляне Дзиковский возвратился в сад, то удостоился, по словам газеты, «таких восторженных и даже неистовых оваций, какими награждаются немногие». В толпе говорили, что Дзиковский оставил позади самого Леру.

Через неделю, 25 мая, Дзиковский повторил полет из того же сада. И опять его ждали не меньший успех и громкие аплодисменты.

Все лето аэронавт готовился к турне по России. Его выступления начались в Нижнем Новгороде, где Дзиковский в августе 1891 года совершил два полета с ярмарочного ипподрома, и продолжились в Москве.

Полеты в Первопрестольной были намечены из сада «Эрмитаж» (в котором больше года назад так неудачно «выступил» Леон Аэр). Вот что писал корреспондент газеты «Новости дня» о Дзиковском перед первым его полетом в Москве 1 сентября: «Было очень холодно. Публика невольно ежилась и с нетерпением ожидала полета. Шар, казалось, готов, парашют прикреплен – нет только самого героя дня.

Но вот и он. В красной фуфайке, украшенной каким- то бантом, в кепи австрийского образца – он сразу приковывает к себе внимание. В его фигуре нет ничего, что намекало бы на "высокое стремление". Нет ничего воздушного. Совершенно даже напротив. Просто "коротенький" человечек с большими усами и некоторым предрасположением к полноте. В лице ни тени беспокойства. Спокоен, убийственно спокоен».

В Москве Дзиковский поднимался трижды. Корреспондент газеты попросил аэронавта рассказать о том, как он готовится к своему выступлению. Оказалось, что накануне и в день полета воздухоплаватель долго спит.

Почти ничего не ест. За несколько минут до пуска шара выпивает большую рюмку коньяку.

А потом, увидя старт шара и прыжок Дзиковского с парашютом, репортер с восхищением писал: «Все это проделывается с такой безукоризненной ловкостью, такой беззаветной смелостью, которым нельзя не удивляться».

И чувство удивления неизменно возникало, где бы ни совершал свои полеты отважный аэронавт. Тем более что опасные моменты были, и не раз. Например, в Киеве, в октябре 1891 года, уже в воздухе закрутились стропы парашюта. Отделяться от шара было рискованно, парашют мог раскрыться не полностью. С земли, с Печерского плаца, откуда взлетел шар, было заметно, как, находясь на большой высоте, смельчак борется с неполадкой.

«Публика видела всю затруднительность положения аэронавта, – писала газета "Киевлянин", – и многие уже были уверены в неизбежности трагического исхода воздушной экскурсии». Но Дзиковскому удалось в конце концов раскрутить стропы и благополучно опуститься с парашютом.

В Новочеркасске он чуть не погиб, поскольку парашют раскрылся, как писала местная газета, лишь «в нескольких саженях от земли».

Турне Иосифа Дзиковского продолжалось и в 1892 году. На его счету было уже около сотни прыжков. Со своим монгольфьером он побывал в Харькове, Екатеринославе, Ростове-на-Дону, Воронеже и других городах. Наконец, в середине лета он приехал демонстрировать свое бесстрашие в столицу, в Санкт-Петербург.

Местом взлета стал сад «Аркадия», тот самый, из которого в июне 1889 года совершил свой единственный в Петербурге полет безвременно погибший потом американец Шарль Леру. Пожаловаться на невнимание столичной публики Дзиковский никак не мог. В день его первого полета, 14 июля, народу в саду собралось много. Среди зрителей были замечены воздухоплаватель Рудольф, в свое время увеселявший петербуржцев своими полетами, и знаменитый начальник русской военной аэронавтики, тогда штабс-капитан, а в будущем генерал- майор А.М. Кованько.

С парашютом Дзиковский опустился на Каменном острове, на чьей-то даче, сев прямо на дерево. Когда же он возвращался в «Аркадию», по всей дороге его приветствовали аплодисментами, а уж в самом саду загремели настоящие овации. «Через несколько минут, – писала газета, – Дзиковский восседал за столиком ресторана и пил шампанское с директором сада, празднуя благополучный исход своего смелого воздушного путешествия».

После 1892 года имя Иосифа Дзиковского было совершенно забыто. Как сложилась его дальнейшая судьба – неизвестно.

После первого прыжка Дзиковского, в сентябре 1891 года поднялся в воздух и совершил прыжок Станислав Древницкий. Весной следующего года отправился в полет и прыгнул с парашютом Эдуард Лискевич.

Потом – еще несколько человек. «Варшаву скоро можно будет назвать городом воздухоплавателей», – писала газета «Варшавский дневник».

По-разному сложилась судьба варшавских аэронавтов. Воздухоплавание для большинства из них оказалось лишь временным увлечением. В отличие от Станислава Древницкого, для которого оно было призванием, страстью и делом всей его короткой жизни.

Газетное объявление о полете Иосифа Дзиковского в Нижнем Новгороде

Прыжок с парашютом Иосифа Дзиковского в Петербурге летом 1892 года

Первый прыжок в Варшаве венчал подготовку, полученную Древницким за границей. Решив стать аэронавтом-парашютистом, он отправился в Германию, в Берлин, к известному немецкому воздухоплавателю Фолькману. Его сопровождал младший брат Юзеф.

Можно только предполагать, какие именно уроки брал Станислав Древницкий в Берлине. Во всяком случае, домой он возвратился с основным своим достоянием – монгольфьером, воздушным шаром, наполняемым нагретым воздухом. Позже об этом шаре «берлинской работы» одна провинциальная газета писала: «Шар довольно красивый, из особой материи, специально приготовляемой для воздушных шаров».

Тут стоит остановиться, и сказать несколько слов о том, как обычно выполнялся полет и прыжок.

Прежде всего, на взлетной площадке строили из кирпича печь метра по полтора длиной, шириной и высотой. Открытый верх ее затягивали густой металлической сеткой, задерживавшей искры. По сторонам печи, на расстоянии метров десяти от нее, вкапывали два толстых шеста высотой около двадцати метров. На самом верху шестов были укреплены блоки, через которые протягивали веревку. К середине ее подвешивали пустую оболочку шара.

В нижней части шара имелось большое, трехметровое отверстие. Через него оболочкой накрывали печь. Внутрь нырял истопник и разводил в печи огонь. Это была ответственная работа. Требовалась большая опытность, чтобы в процессе наполнения случайно не поджечь материю шара.

В печи жгли солому, которую перед полетом привозили на взлетную площадку. А соломы требовалось немало. На один полет тратилось не менее десятка пудов.

Солдаты прижимали шар к земле и в то же время старались растянуть нижние его края. Нагретый воздух и дым постепенно наполняли оболочку. Сначала надувалась верхняя часть шара, потом начинали округляться и его бока.

Если погода была теплая и безветренная, наполнение длилось около получаса, самое большое – час. Перед окончанием наполнения солому слегка смачивали спиртом для усиления огня.

Удерживать наполняющийся горячим воздухом шар становилось все труднее. Когда шар уже был готов к полету, отвязывали веревку, протянутую между шестами, освобождая шар. Солдаты снимали его с печи и относили в сторону.

Воздухоплаватель цеплял парашют. Концы строп, идущих от купола парашюта, прикреплялись к перекладине (трапеции), но чаще к металлическому кольцу.

Звучала последняя команда солдатам: «Пустить шар!». Монгольфьер взмывал ввысь. При взлете одной рукой аэронавт держался за трапецию или кольцо для строп, а взмахами другой как бы прощался с теми, кто остался на земле. Казалось, что только рука связывает его с парашютом. На самом деле еще на земле, перед подъемом, он специальными крючками пристегивал к кольцу два прочных шнура, идущих от широкого брезентового пояса, скрытого под одеждой.

Публика не успевала прийти в себя, как бесстрашный аэронавт был уже высоко над землей. В афишах для усиления впечатления нередко указывалась высота подъема в одну, две, а то и три тысячи метров. Зрители «на глаз» не могли это определить и принимали объявленную высоту на веру. Между тем шар редко поднимался выше трехсот – трехсот пятидесяти метров. Для прыжка с парашютом этого было вполне достаточно.

«Зрелище красивое и жуткое», – писали газеты. Все напряженно ждали главного момента. И вот он наступал. Аэронавт отрывался от шара и, словно камень, несся к земле с нераскрытым еще парашютом. Но проходила секунда, другая, и в небе возникал красивый, цветной зонт. Плавно раскачиваясь, он вместе с аэронавтом плыл к земле.

В эти же мгновения облегченный шар рывком поднимался еще выше, но затем наклонялся набок, переворачивался нижним отверстием вверх и, потеряв форму, оставляя за собой черный шлейф дыма, летел вниз, обгоняя спускающегося аэронавта.

Пустая оболочка падала в самых разных местах: на крыши домов, деревья, в реки, озера, но случаев падения ее на людей, причинения серьезных повреждений домам или деревьям не было отмечено ни разу.

А теперь вновь вернемся к прыжкам с парашютом подданных Российской империи…

Объявления о первом полете Станислава Древницкого в Варшаве появились в городских газетах 8 сентября 1891 года. «Варшавский дневник» оповестил горожан об этом так: «Сегодня, в случае хорошей погоды, на Мокотовском поле совершит полет на воздушном шаре-монгольфьере г. Древницкий, который опустится при помощи парашюта системы покойного Леру». Газета также отметила, что в этот парашют Древницкий внес важные усовершенствования.

На Мокотовском поле, обширной свободной территории, издавна устраивались смотры войск и скачки. Оно же оказалось очень удобным местом для организации публичных подъемов на аэростатах и прыжков с парашютом.

Все содействовало успеху полета: и ясная, тихая погода, и быстрое, спокойное наполнение шара, и четкая работа помощников аэронавта. Описания этого важного в жизни Станислава Древницкого события поместили все варшавские газеты. Вот, например, сообщение «Варшавского дневника» (приведенное почти полностью): «В прошлое воскресенье, к пяти часам вечера на Мокотовском поле собралась многочисленная публика смотреть полет воздушного шара г. Древницкого, варшавянина, притом совершавшего первый опыт с усовершенствованным им самим парашютом.

В пять часов пополудни воздухоплаватель, сидя на трапеции и держа в руках конец парашюта, поднялся на значительную высоту. Затем он бросился вниз и плавно опустился на землю в близком расстоянии от того места, откуда поднялся.

Преимущество парашюта г. Древницкого заключается в том, что он развертывается почти тотчас же после отделения от шара, тогда как Шарлю Леру приходилось некоторое время пролететь стремглав, пока успевал раскрыться парашют».

Станислав поднимался ввысь по способу американского аэронавта (говорили: «а-ля Леру»), сидя на трапеции, маленьком сиденьице, висевшем на прочных веревках под шаром. Парашют был прикреплен сбоку шара при помощи простого пружинного зажима. Когда Древницкий высоко в воздухе соскакивал с трапеции, он силой своего веса срывал парашют, и тот через две-три секунды раскрывался. В этот момент аэронавта связывала с парашютом веревочная петля, продетая под мышки. Кроме того, он держался руками за кольцо, на котором сходились стропы парашюта.

Станислав Древницкий торопился отправиться в поездку по городам западного края России. Он чувствовал, что готов к этому, храбрости и решительности ему было не занимать, риск и опасности его не пугали. Вдобавок он уже вкусил славы. Как писала о нем одна газета, «аплодисменты, овации сделали свое дело».

Не прошло и недели после первого прыжка над Мокотовским полем, как Станислав Древницкий был уже в Вильне. Здесь, всего на третьем прыжке в его жизни, с Древницким произошла история, которая сделала молодого, начинающего аэронавта-парашютиста, известным не только в России, но и за ее пределами.

Сегодня трудно представить, каким волнующим событием был приезд в Вильну воздухоплавателя-парашютиста, предстоящий его полет, а главное, прыжок «из-под самых облаков»! Люди с удивлением читали и рассматривали яркие, цветные афиши, расклеенные по всему городу. На больших желтоватых листах был изображен воздушный шар, напоминающий грушу, а ниже – парашют, похожий на раскрытый зонтик, и держащийся за него человек.

В афишах подтверждалось, что 14 сентября 1891 года Станислав Древницкий поднимется на воздушном шаре- монгольфьере из Ботанического сада и затем с огромной высоты опустится под куполом парашюта. Вход в сад – платный, причем для детей и солдат входные билеты стоят в два раза дешевле.

Увы, вмешалась непогода, сильный ветер, заставивший перенести полет на следующий день.

Горожане быстро сообразили, что, поскольку главное действие произойдет высоко в небе, то полет и прыжок можно увидеть, не заходя в сад, а значит, бесплатно. И задолго до полета все пространство вокруг Ботанического сада, окружающие его горы и ближайшие улицы были запружены народом. Те, кто помоложе и посильнее, забирались на крыши домов, деревья и высокие заборы. Все же немало зрителей собралось и в саду, вокруг взлетной площадки, устроенной на большом кругу, там, где зимой заливали каток, а теперь наполняли огромный монгольфьер.

Первый полет и прыжок в Вильне прошли как нельзя лучше. Древницкий поднялся в воздух при громких аплодисментах многотысячной толпы.

Шар взлетел высоко и унесся за реку Вилию. Там Древницкий отделился с парашютом и благополучно опустился на землю.

Публика с нетерпением ожидала возвращения смелого аэронавта. «Прошло около пятнадцати минут, – писала газета, – и г. Древницкий, махая шапкою во все стороны на сыпавшиеся ему приветствия и крики "ура!", въехал в коляске в сад».

Второй полет в Вильне был объявлен на 19 сентября. Время шло к вечеру, когда в Ботаническом саду опять начались хлопотные приготовления к полету. Станиславу Древницкому помогал брат Юзеф, руководя наполнением шара теплым воздухом.

Три десятка солдат, приглашенных из местного гарнизона, удерживали шар. Одни, низко присев, держали его за вшитый внизу канат. Другие – за боковые оттяжки, пришитые к вершине оболочки.

Через много лет Юзеф Маврикиевич вспоминал: «Мы с братом были тогда еще молодыми воздухоплавателями. Все наше внимание было обращено на главное: чтобы как можно лучше наполнить шар. Не удивительно, что многие, на первый взгляд, мелочи мы упускали из виду».

Младший Древницкий ходил вокруг шара, отдавал солдатам команды и не заметил, что один из них, желая облегчить себе труд держать шар, завязал на конце оттяжки петлю и наступил на нее ногой.

В последний момент перед стартом, когда Станислав Древницкий занял свое место на трапеции под шаром, солдат забыл про петлю и так же спешно, как и другие его сослуживцы, выполнял приказания Юзефа Древницкого.

По команде шар был поднят над землей на высоту человеческого роста. Петля на ноге солдата соскользнула вверх и остановилась у бедра. Прозвучала команда «пускай!». Юзеф Древницкий вспоминал: «Шар быстро рванулся с места, сделал прыжок и плавно пошел вверх при громких аплодисментах многочисленной публики. Вдруг гром рукоплесканий разом прекратился, и воздух стали оглашать тревожные крики.

Я взглянул наверх, по направлению к летящему шару, и замер. Сбоку шара на тонкой веревке висел человек, солдат, и вертелся во все стороны, как кукла на резинке».

Так поднимался в воздух и прыгал с парашютом Станислав Древницкий

Взлет монгольфьера с аэронавтом-парашютисгом

Монгольфьер был сильно наклонен. Публику охватила паника. «Погибнет! Разобьется!», – неслось со всех сторон. Катастрофа казалась неминуемой. Злосчастная веревка была пришита к оболочке шара простыми нитками, не рассчитанными на вес человека.

Могла также не выдержать и вырваться вместе с веревкой часть оболочки. Наконец, шар под тяжестью солдата мог накрениться еще больше. Тогда горячий воздух вышел бы из него, и пустая оболочка стремительно упала бы вместе с людьми на землю.

Станислав Древницкий заметил своего неожиданного спутника лишь после того, как вдруг резко оборвались аплодисменты зрителей и с земли донеслись тревожные крики.

Тысячи людей, следивших за опасным полетом, стояли словно оцепеневшие. Не растерялся лишь тот, кому грозила смертельная опасность, – Станислав Древницкий. Конечно, он мог покинуть шар и опуститься с парашютом. Но тогда гибель солдата стала бы тогда неминуемой.

Мысль воспользоваться парашютом Древницкий отверг сразу же. С земли заметили, что он начал раскачивать трапецию, на которой сидел, пытаясь дотянуться до несчастного солдата. Не сразу, но это ему удалось сделать. Он схватил солдата за руку и притянул его к себе.

Шар сразу же выпрямился, полетел в сторону реки и плавно опустился на противоположном ее берегу с Древницким и солдатом. Вскоре за ними приехали. На извозчичьих дрожках оба воздухоплавателя возвратились в сад, где были радостно встречены зрителями, с тревогой ожидавшими развязки этой ужасной истории.

Невольным воздухоплавателем оказался рядовой 1-й роты 17-го резервного батальона по фамилии Путырчик, рассудок которого не выдержал ужасного напряжения. Для Станислава Древницкого этот полет также не прошел бесследно: в его черных волосах заблестели, как писал Юзеф Древницкий, «серебряные нити преждевременной седины».

Однако история с Путырчиком на этом не закончилась. В одном из интервью Юзеф Древницкий рассказал, что спустя года три после того злосчастного полета ему с братом довелось побывать в городе Ковно (ныне Каунас). Однажды к ним пришел человек и попросил взять его в полет.

Понятно, что ему вежливо было отказано. И вдруг неожиданный посетитель, обращаясь к Станиславу, сказал: «Да ведь я уже летал с вами, ваше благородие». К своему удивлению, аэронавты узнали в пришедшем старого знакомого, Путырчика, конечно, сильно изменившегося! Оказалось, что он выздоровел и, как говорил Юзеф Древницкий, «нисколько не потерял охоты еще раз испытать на себе сильное ощущение».

После первых полетов в городах северо-западного края России Станислав отправился в заграничное турне, в частности, по Италии. Он летал в Венеции, Неаполе, Флоренции. Последним был Бари – город и порт в Южной Италии. Последним потому, что в нем русский аэронавт потерпел тяжелую аварию.

Неудачно приземлившись, Станислав Древницкий сломал обе ноги. Там же, в Бари, ему была сделана операция. К счастью, она оказалась удачной. Пролежав в больнице около месяца, Станислав Маврикиевич возвратился в Россию, но только к лету 1893 года оправился настолько, что смог опять продолжать полеты.

Опасных аварий Станислав Древницкий пережил немало. Да иначе и быть не могло. Одна из них произошла в Минске 1 октября 1891 года. Перед самым полетом поднялся сильный ветер – этот злейший враг воздухоплавателей. Отпущенный шар снесло на высокое дерево. Парашют зацепился за ветви и оторвался. Древницкий соскочил с трапеции (другого выхода у него просто не было) и с высоты нескольких метров упал на крышу летнего театра.

Зрители ахнули, бросились на помощь аэронавту, помогли ему слезть на землю. Станислав Древницкий разбил себе голову и поранил руку. Но могло произойти и гораздо хуже.

Позже, в Гродно, к ужасу публики, Древницкий падал с нераскрытым парашютом большую часть расстояния до земли. Лишь на высоте нескольких десятков метров купол все-таки наполнился воздухом, падение замедлилось. «Можно предположить, – писали "Гродненские губернские ведомости», – что, если бы скачок был сделан с меньшей высоты, смелый воздухоплаватель разбился бы вдребезги».

Никто тогда не мог знать, насколько эти слова окажутся пророческими.

«Несмотря на сильную усталость и громадное нравственное напряжение, – писали "Витебские губернские ведомости", – воздухоплаватель сразу же возвратился в сад, где публика встретила его громкими аплодисментами, горячо выражая свою радость по поводу благополучного исхода полета».

Жизнь странствующих аэронавтов-парашютистов напоминала хождение по канату, натянутому над пропастью. Каждый очередной полет, каждый прыжок мог закончиться падением, увечьем или очень вероятной гибелью. И такое не раз случалось. Беда ждала их и на земле. В любую секунду дорогостоящий монгольфьер – главное богатство аэронавта – при наполнении мог загореться и превратиться в пепел. Такое пережил Станислав Древницкий в Вильне весной 1894 года.

Первый его полет должен был состояться 18 апреля из городского Побернардинского сада. Четвертая часть сбора от проданных билетов отчислялась на благотворительные цели.

Наполнение монгольфьера Юзефа Древницкого

Как всегда, на взлетной площадке была построена кирпичная печь. Привезли целый воз соломы. На веревке, протянутой между шестами, подвешена оболочка шара. Тихая, теплая весенняя погода обещала удачное воздушное путешествие и замечательное зрелище. Наполнение шара нагретым воздухом тоже протекало ровно, по многократно отработанным правилам и вскоре было завершено. Оставалось лишь, сняв наполненный монгольфьер с печи, отвести его в сторону. Как раз в этот момент и случилось чрезвычайное происшествие.

От неловкого движения одного из солдат, удерживавших воздушный шар, оболочка коснулась огня, вырвавшегося из печи, и загорелась. Пламя быстро охватило всю нижнюю часть огромного шара. Потушить пожар не было никакой возможности. Вскоре он распространился по всему монгольфьеру, оседавшему на глазах.

«Публика, явившаяся в сад смотреть полет г. Древницкого, – писал "Виленский вестник", – увидела совершенно другое зрелище: картину пожара, невольного аутодафе, которому подвергся шар аэронавта… Прошло несколько минут, и шара не стало».

Будущая писательница Александра Яковлевна Бруштейн была свидетелем пожара в Побернардинском саду: «Вот когда все увидели, что и Древницкий может побледнеть, – вспоминала она. – Он смотрел на гибель своего шара, и кровь явственно отливалась от его смелого лица». В эти ужасные минуты Древницкий увидел также и то, насколько отзывчивыми на чужую беду могут быть зрители, пришедшие в сад на его полет.

Не сговариваясь, повинуясь велению души, они тотчас начали собирать средства Древницкому на новый монгольфьер. Давали, кто сколько может. За считанные минуты было собрано несколько сотен рублей. Генерал-губернатор, тоже находившийся в это время в саду, пожертвовал от себя сто рублей.

Александра Бруштейн вспоминала: «Шар сгорел, толпа стояла безмолвная, сам Древницкий словно оцепенел. Кто-то в толпе снял с головы фуражку, положил в нее рубль: «Древницкому на новый шар!». И фуражка пошла из рук в руки. Давали охотно, горячо. Стоявшая возле меня скромно одетая женщина, заплакав, вынула из ушей дешевые бирюзовые сережки и положила их в фуражку».

На эти, действительно народные деньги, Станислав Древницкий быстро, за неделю, смог изготовить новый шар и 1 мая совершить полет в Вильне.

С этим городом у него были какие-то особые связи. Не случайно именно в Вильне, незадолго до пожара, он издал свою небольшую книжку, точнее, брошюру всего в восемь страниц, с длинным точным названием: «Программа аэростатического представления воздухоплавателя Станислава Древницкого и краткое описание воздушного шара и парашюта».

Брошюра была напечатана в типографии М.Н. Жирмунского на Немецкой улице и продавалась по цене в десять копеек. На обратной стороне мягкой обложки указывалось: «Дозволено цензурою 20 марта 1894 года. Вильна».

Юзеф Древницкий опускается с парашютом. Вверху – падающий монгольфьер

Это не рекламное издание, как можно подумать. У него была совсем другая задача. Станиславу Древницкому захотелось высказать свой взгляд на развитие воздухоплавания в самом широком смысле этого слова. И начинает он совсем не с воздушных шаров, а с крылатых машин тяжелее воздуха, в то время еще не существовавших.

«Человек, благодаря его знаниям и полученному свыше дару, уже давно привык владеть морем, но опыт воздухоплавания сделан впервые лишь в конце прошлого столетия», – писал Станислав Древницкий. По его мнению, люди совершили большую ошибку, направив свои силы прежде всего на изобретение аэростатов. Между тем, в природе царствует другой принцип летания. Примером этого могут служить полеты многочисленных живых существ: насекомых, птиц, летучих мышей. Эти примеры, считает Древницкий (аэронавт!), позволяют прийти к заключению, что «воздушный шар не может иметь будущности». Чувствуется, что Станислав Древницкий хорошо знал заслуги и достижения современных ему ученых, сторонников крылатых летательных машин. В частности, работы американского физика и астронома Сэмюэля Ленгли, сделавшего одну из первых попыток создать аэроплан и очень близко подошедшего к решению этой вековой задачи.

Оценив по достоинству труды французских инженеров Шарля Ренара и Артура Кребса, построивших первый управляемый аэростат с электрическим двигателем, Станислав Древницкий снова возвращается к утверждению, что только «при перемене самого принципа полета можно будет ждать радикальных усовершенствований» в воздухоплавании. Тем более, замечает он, что достигнуты существенные улучшения в конструкции двигателей внутреннего сгорания, а такой легкий материал, как алюминий, стал доступнее и дешевле.

Лишь воздав должное будущим аэропланам, Станислав Древницкий переходит к воздушным шарам. Он говорит о братьях Монгольфье, вспоминает, что русские безуспешно пытались применить аэростаты для бомбардировки неприятеля в войну 1812 года, а австрийцы – под Венецией в 1849 году, что французы использовали воздушные шары во время франко-прусской войны для переправки писем и депеш из осажденного Парижа.

Только в самом конце брошюры он рассказывает о своем воздушном шаре и парашюте. Он пишет, что купол парашюта – двенадцати метров в диаметре, что сшит он из двадцати четырех частей в форме клиньев и в центре имеет отверстие диаметром сорок сантиметров.

«Сначала воздухоплаватель падает, словно камень, – описывает он свой прыжок, – но парашют мало-помалу открывается, и человек уже безопасно приближается к своей матушке-земле». Так заканчивается эта брошюра – единственная печатная работа Станислава Древницкого.

Своему шару Станислав Древницкий дал название «Сирена», конечно, в честь Варшавы. Известно, что статуя Сирены, сказочной женщины, служит символом и покровительницей этого города. Но корреспондент «Минского листка» увидел в названии монгольфьера совсем другой смысл. «Бедный Древницкий! – сокрушался репортер после аварии аэронавта в Минске. – Недаром он назвал свой шар "Сиреной". Сирены заманивают людей с целью погубить их, и "Сирена" Древницкого тоже манит его и, наверное, рано или поздно погубит».

В 1895 году Станислав Древницкий прибыл в Витебск со своей ученицей, Марией Николини. По городу были расклеены афиши, извещавшие, что 2 июля состоится ее полет из городского Летнего сада.

Выступления воздухоплавательниц-парашютисток всегда вызывали особый интерес. Так было и на этот раз. К семи часам вечера в сад толпами устремились жители Витебска, чтобы своими глазами увидеть полет отважной аэронавтки.

Как обычно, на взлетной площадке была построена печь и врыты два шеста, необходимых при наполнении шара. Спустя около часа монгольфьер, удерживаемый солдатами, рвался ввысь.

Уже перед самым полетом было объявлено, что по причине болезни Мария Николини отправиться в полет не сможет, и ее заменит Станислав Древницкий. Это неожиданное объявление публика встретила недовольными возгласами и ропотом. Все ждали полета женщины, и такая перемена программы многим не понравилась.

Быть может, по этой причине зрители вели себя крайне развязно и вольно. «Погода стояла жаркая, почти безветренная, – вспоминал Юзеф Древницкий. – Во время наполнения шара брат мой неоднократно обращался к публике с просьбой оставаться на своих местах и соблюдать возможную тишину». Но тщетно. Зрители продолжали шуметь и смеяться по любому пустячному поводу, бросать шутливые реплики, вмешиваться в распоряжения воздухоплавателя и толпиться вокруг шара.

Стесненный живым забором, Станислав Древницкий не смог отвести наполненный шар на достаточное расстояние от печи и шестов. К тому же, как рассказывали очевидцы, некоторые солдаты отпустили шар на секунду позже других. Монгольфьер накренился и зацепил за шест. Было слышно, как рвется материя оболочки. Из разорванного шара повалил черный дым.

Древницкий висел на стропах парашюта, прикрепленного под шаром. Воздухоплаватель ударился о шест и на высоте пятиэтажного дома оторвался от шара. Парашют, понятно, на такой высоте раскрыться не успел.

Аэронавт упал в двух шагах от публики, замершей в ужасе. Усилиями нескольких врачей, оказавшихся среди зрителей, Станислав Древницкий был приведен в чувство. Еще с признаками жизни его внесли в один из садовых павильонов. Он попросил воды и, простонав «тяжело мне, тяжело», через несколько минут скончался.

Врачи констатировали смерть от сильного сотрясения мозга. Кроме того, у Древницкого были сломаны несколько ребер. По приказанию полицмейстера тело аэронавта на военных носилках солдаты отнесли в морг городской больницы.

Ходили слухи, что в день рокового полета Станислав Древницкий чувствовал себя необыкновенно подавленным. Словно предвидя катастрофу, не хотел лететь и решился на это лишь потому, что не желал быть в долгу перед публикой.

«На всех присутствовавших столь ужасный случай произвел самое тяжелое впечатление», – писал «Минский листок». И сокрушенно добавлял: «Впрочем, это общая участь всех воздухоплавателей, и, по очень меткому выражению столичной газеты, всякий подобный полет есть покушение на самоубийство».

Похороны Станислава Древницкого состоялись на следующий день после катастрофы на одном из витебских кладбищ. Явились на похороны погибшего аэронавта сотни людей, не знавших его, но пришедших проводить в последний путь из уважения к смелости покорителя воздуха, погибшего так трагически.

Артистическое товарищество Витебска на гроб покойного возложило венок (странствующие аэронавты считались своего рода артистами). По случаю ужасного события спектакль, намеченный на 2 июля в городском театре был отменен. Станислав Маврикиевич Древницкий погиб в возрасте тридцати четырех лет. Его последний полет был сто двадцать четвертым по счету.

Эдуард Лискевич

Третьим «варшавским аэронавтом» стал Эдуард Лискевич. Впервые он поднялся в небо 26 апреля 1892 года с Мокотовского поля. «Стечение зрителей, – писал "Варшавский дневник", – было громадное: платные места заняли около пяти тысяч человек».

Правда это или нет, но, по словам Лискевича, аэронавтом он стал совершенно случайно, заключив однажды пари, что сможет, не имея никакого опыта, подняться на воздушном шаре и прыгнуть с парашютом. Пари Лискевич выиграл и так увлекся после этого воздухоплаванием, что вскоре превратился в профессионального аэронавта-парашютиста.

В середине мая 1892 года он совершил в Варшаве еще один полет. А дальше, подобно своим предшественникам Дзиковскому и Станиславу Древницкому, отправился на полеты в другие города.

Сначала он побывал в Вильне, городе, почему-то особенно привлекавшем странствующих аэронавтов. Лискевич приехал не один. Газета «Виленский вестник» писала: «До сих пор на поприще аэронавтики со спусками при помощи парашютов подвизались лишь мужчины, но теперь начинают это делать и женщины. В недалеком будущем в Ботаническом саду состоится воздушный подъем на аэростате молодой дамы, некой г-жи Жедик».

Молодая дама была спутницей Эдуарда Лискевича, воздухоплавательницей и парашютисткой. Первым полетел Лискевич. Но зрителей пришло в сад так мало, сбор оказался таким мизерным, что воздухоплаватели решили не продолжать полеты в Вильне и переехать в Ковно. Здесь не только Лискевич, но и Жедик поднялась на монгольфьере и прыгнула с парашютом.

Два дня спустя в «Ковенских губернских ведомостях» появилась статья под заголовком «Аэронавтка», в которой описывался полет и прыжок отважной воздухоплавательницы. Ковенцы узнали, что она – не только партнерша, но и жена Лискевича.

«Но вот шар стал принимать грушевидную форму, – писал автор статьи, – и г. Лискевич, супруг г-жи Жедик, решил, что время отправиться за женой.

– Идет! Идет! – раздались голоса.

Аэронавтка, одетая по-мужски в голубую шелковую одежду, с букетом цветов, под звуки марша грациозно вошла в круг. Начались последние приготовления». Быстро прицепили парашют. Шару дали свободу, и он устремился к небесам.

Бесстрашная аэронавтка, взлетев из городского сада, была отнесена ветром к возвышенности, Зеленой горе, где и опустилась без происшествий (чего нельзя сказать о Лискевиче, которому пришлось приводниться с парашютом в реке Немане).

После спуска Жедик встречали с восторгом. Лискевич снял жену с извозчичьих дрожек и почти бегом увел ее от восторженной толпы, кричавшей «ура!», «браво!», «качать ее!». Духовой оркестр играл туш…»

В конце августа аэронавты прибыли в Ригу. В первом же полете Эдуарда Лискевича из Верманского парка 27 августа едва не произошла катастрофа.

Солдаты с трудом удерживали наполненный монгольфьер. Когда он, наконец, был отпущен, повторилось то, что случилось год назад при полете в Вильне Станислава Древницкого. Один из солдат зазевался, не отпустил веревку и был поднят в воздух. К счастью, это вовремя заметили другие солдаты. «И не стащи его за ноги товарищи, – писала газета "Рижский вестник", – дорого обошлась бы ему эта оплошность».

После полета Жедик 30 августа стало известно, что аэронавтку зовут Бронислава, что родом она из Гродненской губернии и летает, как и ее муж, первый год.

В беседе с корреспондентом «Рижского вестника» Бронислава не скрывала, что очень боится спусков на крыши домов. «Я уверена, что у меня не хватит присутствия духа своевременно освободиться от парашюта, и он наверняка сбросит меня вниз. Поэтому для спусков я стараюсь выбрать ровное место».

Супруги поднимались в воздух по очереди. Каждый совершил в Риге по два полета. Третий полет у Брониславы Жедик не удался. Наполнение монгольфьера уже заканчивалось, как вдруг оболочка его с треском разорвалась. Солдаты, державшие шар, с криком шарахнулись в стороны. Повалил черный дым, и оболочка шара упала прямо на горящую печь. Шар успели убрать, он не загорелся, но полет пришлось перенести на другой день.

В июне 1893 года прыжок Лискевича увидели киевляне. На берега Днепра он приехал без Брониславы Жедик. Видно, она оставила аэронавтику, столь богатую опасными происшествиями. Не обошлось без приключения и в Киеве. Лискевич опустился в увеселительный сад, расположенный у обрыва. Парашют зацепился за ограждение, и аэронавт повис над «пропастью». Трудно сказать, как вышел бы он из этого небезопасного положения, не поспеши к нему на помощь посетители сада.

Газета «Киевлянин» писала: «Лискевич не новичок в аэронавтике. Совершенный им 3 июня воздушный полет был сорок вторым в его практике».

Вслед за Жедик оставил воздухоплавание и Эдуард Лискевич. Пожалуй, 1893 год был для него последним, когда он поднимался на воздушном шаре.

Объявление о полете Эдуарда Лискевича в Риге

Спуск с парашютом Элизы Горнерен

Надо сказать, что первые женщины-парашютистки появились еще во времена Жака Гарнерена. Среди них самой известной была его племянница, Элиза Гарнерен. Как и ее знаменитый дядя, она выступала в разных странах Европы и совершила несколько десятков прыжков с парашютом, в том числе прыжок над морем.

Почти одновременно с Древницкими начала летать на аэростатах и прыгать с парашютом Кетти Паулюс, ученица немецкого аэронавта-парашютиста Германа Латтеманна. Она бросалась вниз с парашютами, упакованными в свертки, которые при падении разворачивались. После трагической гибели своего учителя Паулюс продолжала летать одна и до Первой мировой войны совершила более шестидесяти прыжков. Таким образом, в парашютном деле женщины не отставали от мужчин. Первой ученицей Станислава Древницкого стала Янина Мей. Биография ее, к сожалению, неизвестна, как и настоящая фамилия. В то время Янине было около двадцати лет. «Ее родина – Варшава, – писала одна газета, – ее прошлое – роман, заставивший прибегнуть к воздухоплаванию как средству забыться или умереть».

Первый публичный полет Янина Мей должна была совершить в Варшаве с Мокотовского поля, откуда начал свой путь в небо и ее руководитель, Станислав Древницкий. 23 августа 1892 года в газете «Варшавский дневник» появилось такое любопытное сообщение: «В течение последних лет несколько варшавян избрали своей профессией подъемы на воздушных шарах и прыжки с парашютом. Теперь Варшава выделяет из среды своих граждан воздухоплавательницу, девицу Янину, которая совершит первый полет сегодня, в семь часов вечера. Полет воздухоплавательницы- варшавянки, без сомнения, привлечет на Мокотовское поле многих».

Так и произошло. На просторной площади, где устраивались скачки, как говорится, негде было яблоку упасть. Воздушный шар-монгольфьер уже был наполнен и готов к полету, как вдруг хлынул проливной дождь. Монгольфьер быстро остыл, полет пришлось отменить.

Его перенесли на 27 августа, Однако в этот день погода тоже выдалась неблагоприятной. Еще на три дня отложили обещанный полет. Но и 30 августа ничего не вышло. То ли по неосторожности, то ли по неопытности команды солдат воздушный шар был отпущен раньше, чем к нему успели прицепить парашют, и монгольфьер улетел без аэронавтки.

Местным властям эти неудачи показались подозрительными. «Мы слышали, – писала газета, – что по распоряжению варшавского обер-полицмейстера г-же Янине Мей запрещено совершать в Варшаве полеты на воздушном шаре». Запрет мотивировался тем, что аэронавтка якобы «обнаружила полную неопытность по части воздухоплавания и незнание необходимых технических сторон в этом деле».

Добиваться права на полет в Варшаве Станислав Древницкий и Янина Мей не стали. Они отправились в Белосток, и там Янина совершила успешный полет и прыжок. Местная газета писала: «После возвращения в сад публика приняла смелую воздухоплавательницу с чрезвычайным энтузиазмом. Второй полет по желанию публики совершится на днях».

За короткий срок Станислав Древницкий сделал из Янины Мей умелую аэронавтку-парашютистку, а смелость у нее была от природы. Они объехали ряд городов северо-западного края и в мае 1893 года прибыли в Вильну. Виленцам Станислав Древницкий крепко запомнился своим злополучным полетом с солдатом Путырчиком год назад, полетом, едва не завершившимся катастрофой. Янина же, как аэронавтка была здесь впервые.

«В настоящее время у Древницкого нашлась уже компаньонка, воздухоплавательница, – известил горожан "Виленский вестник". – Она сопутствует аэронавту и также выполняет полеты на аэростате».

Нет ни портрета Янины Мей, ни ее жизнеописания, но, к счастью, писательница Александра Бруштейн видела полеты отважной воздухоплавательницы тогда, в 1893 году, в Вильне. «По моим воспоминаниям, – писала Александра Яковлевна автору книги, – она была очень красивой женщиной, высокой, стройной, одетой в нечто похожее на комбинезон (то есть юбка ее превратилась в подобие брюк), в шапке-жокейке с вуалью.

Один из моих дядей познакомился с Древницким и Яниной на веранде садового ресторана. Перед полетом Янина выпила коньяка и объяснила, что так поступает всегда».

В Вильне было совершено два полета, и оба Яниной Мей. Очевидно, переломы, полученные Станиславом Древницким в Италии, еще давали о себе знать. Потом была Рига, где он, наконец, после длительного перерыва рискнул подняться в воздух в тридцать седьмой раз в своей жизни. Летала и его отважная ученица. Рижане с тревогой наблюдали, как во время одного из прыжков Янины парашют так сильно раскачивался, что стало страшно за ее благополучный спуск.

Но по-настоящему опасный момент ей пришлось пережить немного позже, в Витебске, куда она с Древницким приехала в июле 1893 года. При подъеме шар зацепился за шест, стоявший на взлетной площадке. Оболочка монгольфьера прорвалась, и нагретый воздух начал выходить из него. Поэтому, едва поднявшись на достаточную для прыжка высоту, Янина Мей поспешила покинуть поврежденный шар. Опустилась она благополучно, так что зрители даже не заметили аварии.

Немецкая парашютисгка Кетти Паулюс поднимается в воздух

В этом турне Станиславу Древницкому явно не везло. В Смоленске, где он побывал с Яниной сразу после полетов в Витебске, при взлете один из солдат, державших шар, случайно ухватился за парашют и отцепил его. Парашют сорвал аэронавта с трапеции. Древницкий упал с высоты трех-четырех метров. Он ударился о землю спиной. Подбежавшие зрители помогли ему встать.

Древницкий отделался ушибами и два дня спустя смог опять подняться в воздух, но снова потерпел аварию. Уже в полете стало ясно, что монгольфьер поврежден и с каждой секундой теряет подъемную силу. Поднялся шар невысоко. По этой причине прыжок с парашютом был невозможен. Оставалось надеяться, что монгольфьер плавно опустится. К счастью, так и произошло, причем посадка оказалась удивительно мягкой. Только полет и прыжок Янины Мей через пять дней после аварии с Древницким позволили жителям Смоленска полюбоваться редким зрелищем. «Полет удался хорошо, ученица превзошла своего учителя, которого преследуют неудачи», – писала газета «Смоленский вестник». Янина Мей летала недолго. Жизнь ее завершилась трагически. В мае 1894 года газета «Минский листок» известила: «Для многих интересно будет узнать участь Янины Мей, совершившей у нас в прошлом году полет». После Минска она «снова поспешила в облака». Приземляясь с парашютом, Мей сломала ногу. В больнице, осмотрев воздухоплавательницу, врачи пришли к выводу, что ногу надо ампутировать. «Решение это, – писала газета, – произвело на молодую девушку страшное впечатление. Не желая навеки остаться калекой, она отравилась».

Продолжение следует

6 августа 2012 г. на 60-м году жизни скоропостижно скончался известный историк авиации, академик Академии Наук Авиации и Воздухоплавания, ведущий научный сотрудник ИИЕТ РАН Анатолий Анатольевич Демин.

Анатолий Демин – автор огромного количества статей по истории авиации и космонавтики, книг о первом московском аэродроме «Ходынка», двух фундаментальных томов по истории авиации Китая (второй том сейчас находится в издательстве). Он был инициатором создания и главным редактором периодического сборника «Легенды и мифы отечественной авиации», тесно сотрудничал с редакциями ряда авиационных журналов, в том числе и с журналом «Авиация и космонавтика». К 100-летию ВВС России вышла из печати книга «Знаки и эмблемы ВВС России». А ведь именно А. Демин был одним из авторов и главным редактором этого издания. Этой книге он отдал много сил. Без его участия на протяжении 20 лет не проходило ни одно заседание клуба любителей авиации при музее Н.Е.Жуковского.

Всех нас восхищала эрудиция А. Демина, его профессиональная память, умение видеть за множеством отдельных фактов цельную картину. Анатолий Демин успел много сделать, но и планов у него тоже было немало: это и продолжение исследований по истории лазерного оружия, и выпуск третьего тома монографии по истории авиации Китая, и много-много другого.

Очень жаль, когда уходит такой яркий, творческий человек, полный идей и планов.

Светлая память об Анатолии Анатольевиче Демине навсегда сохранится в наших сердцах.