Автобиография

Глава 3 Домашняя территория

Если приезд в Оксфорд был определенного рода шоком, возвращение домой было еще одним. В Оксфорде я подружилась со многими, разделявшими мои воззрения, я наслаждалась своими приключениями в химии и была страстно увлечена университетской политикой. Было больно оставить все это позади.

Недавно созданная комиссия по распределению выпускников Оксфордского университета, помогавшая вчерашним студентам найти подходящую работу, организовала для меня несколько интервью, включая собеседование на Северном заводе Имперского химического треста. Нас, подающих надежды, интервьюировали несколько менеджеров, чьи письменные комментарии передавались главному менеджеру, который проводил финальное собеседование. Заметки обо мне лежали на столе во время интервью, и я не могла удержаться и не использовать свою способность читать вверх ногами. Эти ремарки были одновременно ободряющими и приводящими в уныние. Один менеджер написал: «Эта молодая женщина обладает слишком яркой индивидуальностью, чтобы здесь работать». На самом деле у меня было три или четыре интервью в других компаниях, и в конце концов меня приняли в «Б. Экс. Пластикс» в Мэннингтри недалеко от Колчестера работать в их научно-исследовательском отделе. «Б. Экс.» производили полный диапазон изделий из пластика для промышленных и потребительских нужд.

Когда на собеседовании мы обсуждали мои обязанности, я поняла, что по сути буду персональным ассистентом директора научно-исследовательского отдела. Я с нетерпением ожидала начала работы, полагая, что это позволит мне узнать, как работает компания в целом, и я смогу использовать свои таланты, прежде всего мои познания в химии. Но когда я приступила к работе, было решено, что в этой должности нет необходимости, и я снова надела свой белый халат и погрузилась в чудесный мир пластика. К Рождеству 1947 года я подружилась с парой человек, и наш отдел переехал в отдельный и довольно симпатичный дом вблизи Лофорда. Как и многие работники компании, я жила в Колчестере – городке, который мне все больше и больше нравился и где я нашла удобное жилье. Автобус каждый день привозил нас в Лофорд.

И, как всегда в моей жизни, там была политика. Я немедленно вступила в ассоциацию консерваторов и окунулась в обычный круг партийной деятельности. Особенно я любила то, что называлось дискуссионной группой «39–45», где встречались консерваторы военного поколения, чтобы обмениваться мнениями и спорить на современные политические темы. Я не прерывала связи и с друзьями, например, с Эдвардом Бойлом, который позднее, в выборах 1950 года, прошел в парламент от Бирмингема. Как представитель Ассоциации Консервативной партии выпускников Оксфордского университета (АКПВОУ) в октябре 1948 года я поехала на конференцию Консервативной партии в Лландидно.

Вначале планировалось, что я буду выступать на конференции в поддержку движения АКПВОУ, осуждающего аннулирование университетских избирательных округов. В то время университеты имели отдельное представительство в парламенте, и выпускники имели право голосовать в своих университетах, а также в избирательных округах по месту жительства. (Я поддерживала отдельное представительство университетов, но не принцип, согласно которому выпускники могут иметь больше одного голоса; я полагала, что выпускники должны иметь возможность выбирать, на каком избирательном участке голосовать.) Это была бы моя первая речь на конференции, но в итоге выступающим стал финансист из Сити, потому что Сити как избирательный округ тоже планировалось аннулировать.

Я смогла быстро побороть свое разочарование, причем благодаря весьма неожиданному событию. После одного из дебатов я оказалась вовлеченной в один из тех умозрительных разговоров, в которых молодые люди обсуждают свое будущее. Мой друг по Оксфорду Джон Грант сказал, что полагает, что однажды я бы хотела стать членом парламента. «Ну да, – ответила я. – Но у меня мало надежд на это. В данный момент мои шансы быть отобранной в кандидаты равны нулю». Я могла бы добавить, что, не имея личного состояния, я не смогла бы позволить себе быть членом парламента на существующую в тот момент зарплату. Я даже не пыталась попасть в партийный список одобренных кандидатов.

Позднее в тот день Джон Грант оказался сидящим рядом с председателем Дартфордской ассоциации консерваторов Джоном Миллером. Ассоциация искала кандидата. Позже я узнала, что разговор шел примерно таким образом:

– Я так понимаю, вы все еще ищете кандидата для Дартфорда?

(На самом деле в Центральном офисе Консервативной партии уже росло раздражение на дартфордскую неспособность найти кого-нибудь, могущего сражаться за место в парламенте в выборах, которые должны были состояться в 1950 году и могли быть созваны раньше.)

– Точно. Есть предложения?

– Ну, есть молодая женщина, Маргарет Робертс, на которую вы могли бы взглянуть. Она очень хороша.

– О, но Дартфорд на самом деле промышленная твердыня. Не думаю, что женщина вообще подойдет.

– Но почему бы вам с ней просто не познакомиться?

И они познакомились. Я была приглашена на обед с Джоном Миллером и его женой Фи и председателем Дартфордской женской организации миссис Флетчер в субботу на Лландидском пирсе. По-видимому, и вопреки их предубеждению против женщины-кандидата в члены парламента от Дартфорда им понравилось то, что они увидели. Я действительно с ними поладила. Миллеры позднее стали моими близкими друзьями, и я вскоре обрела большое уважение по отношению к горделивой миссис Флетчер. После обеда мы вернулись в конференц-зал как раз вовремя, чтобы услышать речь партийного лидера Уинстона Черчилля. Это было его первое за неделю появление на конференции, поскольку в те дни лидер партии не участвовал в самой конференции, а появлялся лишь на последнем собрании, в субботу. Естественно, вопросы внешней политики преобладали в его речи – это было время берлинской блокады и западного «воздушного моста» – и его послание было мрачным, говорившим, что только американское ядерное оружие отделяет Европу от коммунистической тирании, и предупреждавшим о «возможности беспощадно приближающейся третьей мировой войны».

Я не получала новостей из Дартфорда вплоть до декабря, когда я была приглашена на интервью в Пэлэс Чемберс на Бридж-стрит – тогда там размещался Центральный офис Консервативной партии – недалеко от здания парламента. В зале, полном других претендентов, в четверг 30 декабря я впервые в жизни предстала перед отборочной комиссией. Немногие из тех, кто живет вне политической арены, знают, как напряженны и нервозны такие ситуации. Интервьюируемый, если он не напряжен и не нервничает, скорее всего плохо себя покажет, ибо, как скажет вам любой химик, нужен выплеск адреналина, чтобы показать, на что ты способен. Мне повезло, что в Дартфорде за столом я была окружена дружелюбными лицами.

Я вошла в шорт-лист, и меня попросили приехать на интервью теперь и в сам Дартфорд. Наконец в понедельник 31 января 1949 года я была приглашена в дартфордский отель «Булл» выступить с речью перед исполнительным комитетом ассоциации численностью примерно в пятьдесят человек. Как один из пяти потенциальных кандидатов я должна была выступить с пятнадцатиминутной речью и отвечать на вопросы в последующие десять минут.

Именно вопросы могли стать для меня проблемой. К женщинам-кандидатам относились с изрядной долей подозрительности, особенно в таких суровых промышленных избирательных округах, как Дартфорд. Это вполне определенно был мужской мир, в который не только ангелы боялись вступать. Было, конечно, мало надежды, что консерваторы победят, хотя это не то замечание, которое предполагаемому кандидату стоит делать даже в таком бесспорно лейбористском округе, как Эббв Вэйл. Лейбористское большинство было почти неприступным – 20 000 голосов. Но возможно, это сыграло мне на руку. Почему не рискнуть и не принять молодую Маргарет Робертс? Мы мало что теряем, и можно сделать неплохую рекламу.

Самый надежный знак того, что политическое выступление прошло хорошо, когда ты получил от него удовольствие. Я наслаждалась тем вечером в Дартфорде, и результат оправдал мою уверенность. Я была отобрана. После я и члены правления ассоциации задержались на вечеринку с алкогольными напитками и закусками. Кандидат не единственный, кого переполняет облегчение в таких случаях. Члены отборочной комиссии тоже перестают быть критиками и превращаются в друзей. На счастливого, хоть и слегка смущенного кандидата обрушиваются с советами, информацией и предложениями помощи. Такая дружеская атмосфера дает ответ хотя бы частично на вопрос, задаваемый всем профессиональным политикам: «Какого черта вы это делаете?»

Моим следующим шагом было получить одобрение партии. Обычно такое одобрение предшествует отбору, но когда на следующий день я приехала в Центральный офис, чтобы познакомиться с председателем Женской организации мисс Марджори Макс, у меня не возникло проблем. Несколько недель спустя я была приглашена на ужин, где встретилась с председателем партии лордом Вултоном, его заместителем Дж. П. Л. Томасом, мисс Макс и агентом по регионам мисс Берил Кук. В течение следующих нескольких лет Марджори Макс и Берил Кук оказали мне сильную поддержку и дали много полезных советов.

После отбора идет выдвижение в кандидаты. Официальное собрание по выдвижению – это первая возможность кандидата произвести впечатление на рядовых членов ассоциации, и это психологически очень важный момент. Это также и шанс завоевать некоторую популярность в округе, поскольку пресса тоже приглашается. Для меня особо значимым, однако, было присутствие моего отца. Впервые он и я стояли на одной трибуне, выступая с речью. Он вспомнил, как его семья всегда поддерживала либералов, но сейчас именно консерваторы отстаивают старые либеральные принципы. В моей собственной речи я тоже подняла тему а-ля Глэдстоун – по сути, пусть и не вполне по стилю (или продолжительности), – настаивая на том, что правительство должно поступать как хорошая домохозяйка, когда в доме не хватает денег: проверять счета и искать ошибку.

После этого собрания в конце февраля я была приглашена двумя светочами ассоциации, мистером и миссис Совард, на званый ужин, который они организовали в мою честь. Их дом располагался в Эрит, части округа недалеко от фабрики «Атлас Презерватив Компани», производившей краску и химикаты, где Стэнли Совард был директором. Его босс, генеральный директор, присутствовал на моем выдвижении и в тот вечер тоже был среди гостей: так я познакомилась с Дэнисом.

Я сразу поняла, что Дэнис был исключительным человеком. Он разбирался в политике не меньше, чем я, и гораздо больше, чем я – в экономике. Его профессиональный интерес к краске и мой к пластику может показаться неромантическим основанием для дружбы, но это тоже немедленно помогло нам обнаружить обоюдный интерес к науке. И в тот вечер я узнала, что по взглядам он был серьезным консерватором.

После ужина он отвез меня в Лондон, чтобы я смогла сесть в ночной поезд до Колчестера. Дорога в это время суток не заняла много времени, но его было достаточно, чтобы мы смогли обнаружить еще кое-что общее. Дэнис был жадным читателем, особенно любил историю, биографии и детективные романы. Казалось, он перечитал все статьи «Экономиста» и «Банкира», и еще стало ясно, что оба мы любим музыку: Дэнис обожал оперу, а я – хоралы.

После этого мы время от времени встречались на собраниях избирательного округа и начали чаще встречаться и без делового повода. У Дэниса были определенный стиль и энергия. Он любил скоростные автомобили и водил «Ягуар», и, будучи на десять лет старше, он просто больше знал о мире, чем я. Сперва наши встречи вертелись вокруг политических дискуссий. Но, видясь все чаще, мы стали иногда ходить в театр и вместе ужинать. Как у любой пары, у нас были любимые рестораны: маленькие итальянские местечки в Сохо для обычных свиданий, удивительная «Белая башня» в Фитцровии, «Французский экю» на Джермин-стрит и «Плющ» для особых случаев. Мне очень льстило внимание Дэниса, но впервые я заподозрила серьезность его намерений, когда на Рождество после моей первой предвыбрной кампании в Дартфорде я получила от него очаровательный подарок – хрустальную чашу с серебряной крышкой, которую я до сих пор храню как сокровище.

Мы, наверное, могли бы пожениться и раньше, но моя страсть к политике, а его – к рэгби (из-за чего мы никогда не встречались по субботам) встали у нас на пути. Он с гаком возмещал это, оказывая мне неизмеримую помощь в избирательном округе, в мгновение ока решая любые проблемы и организационные сложности. На самом деле даже тот факт, что он сделал мне предложение и что мы обручились, нечаянно сослужил политическую службу, потому что, не поставив меня в известность, Берил Кук распространила эту новость прямо за день до выборов, чтобы в последний раз подстегнуть мою предвыборную кампанию.

Когда Дэнис попросил меня стать его женой, я долго и всерьез думала об этом. Я была так сосредоточена на политической карьере, что вообще не думала о замужестве. Наверное, я просто отодвинула эту идею на задний план своего сознания и полагала, что это случится как-то само собой когда-нибудь в будущем. Я знаю, что Дэнис тоже, поскольку его брак, заключенный во время войны, закончился разводом, лишь после долгих размышлений предложил мне руку. Но чем больше я размышляла, тем увереннее становилась. Более чем сорок лет спустя я знаю, что мое решение сказать «да» было одним из лучших в моей жизни.

В любом случае я уже давно подумывала покинуть «Б. Экс. Пластикс» и Колчестер. То, что меня отобрали для Дартфорда, убедило меня искать новую работу в Лондоне. Я сказала отборочной комиссии, что буду бороться в Дартфорде со всей моей энергией, и я имела это в виду. Да и в соответствии с моим характером я бы не могла сделать это иначе. Так что я начала искать работу в Лондоне, которая приносила бы примерно 500 фунтов годового дохода – не царская сумма даже по тем временам, но она бы позволила мне жить хоть и скромно, но с комфортом. Я сходила на несколько интервью, но обнаружила, что никто не торопится брать на работу человека, который надеется ее оставить ради политической карьеры. Я определенно не собиралась скрывать свои политические амбиции, так что просто продолжала искать. Наконец я была принята в «Джей Лайонс» в Хаммерсмите на должность химика-исследователя пищевой продукции и переехала в жилье, снятое в моем избирательном округе.

Дартфорд стал моим домом во всех смыслах. Семьи, с которыми я жила, заботились обо мне и не могли бы быть добрее, их природное добродушие несомненно дополнялось тем фактом, что они были ярые тори. Миллеры тоже взяли меня под свое крыло. После вечерних собраний я обычно шла к ним домой, чтобы отдохнуть за чашкой кофе. Это был радостный дом, в котором каждый, казалось, был намерен наслаждаться жизнью, после того как тяготы военного времени ушли в прошлое. Мы регулярно ходили на политические и неполитические собрания, и дамы прилагали особые усилия, чтобы надеть что-нибудь нарядное. Отец Джона Миллера, вдовец, жил вместе с семьей и был мне замечательным другом: на любой вечеринке он слал мне розовую гвоздику, чтобы воткнуть в петлицу.

Я также ездила в избирательные округа Норт-Кента, расположенные по соседству: четыре ассоциации – Дартфорд, Бексли Хит (где кандидатом был Тед Хит), Чизлхерст (Пэт Хорнсби-Смит) и Грэйвсенд (Джон Лоу) – тесно сотрудничали друг с другом, и сопрезидентом был Моррис Уилер. Время от времени он собирал нас в своем большом доме «Фрэнкс», в Хортон Керби.

Из четырех избирательных округов Дартфорд имел наименьшие шансы на победу, и потому, несомненно, с точки зрения соседей – но не с точки зрения самого Дартфорда – был наименее важным. Но в политике всегда имеет смысл связывать надежные избирательные округа с безнадежными. Если в последнем создать активную организацию, появляется хороший шанс отвлечь партийных оппонентов от той политической платформы, которую тебе нужно удержать. Это было одной из тех задач, в которой, как ожидал Центральный офис, мы могли помочь Теду Хиту – победить в Бексли, что было вполне возможно.

Так я познакомилась с Тедом. Он уже был кандидатом от Бексли, и Центральный офис попросил меня выступить в избирательном округе. Тед был авторитетной фигурой. Он воевал, закончил войну подполковником; его политический опыт уходил корнями в конец 1930-х, когда он поддерживал антимюнхенского кандидата в оксфордских дополнительных выборах; и он завоевал уважение Центрального офиса и четырех ассоциаций. Когда мы познакомились, меня поразил его четкий и логичный подход – казалось, у него всегда был список с четырьмя целями или пятью способами атаковать. Хоть и дружелюбный по отношению к работникам избирательного округа, он всегда оставался главным, «кандидатом» или «членом», и это, казалось, делало его, даже в самом его дружелюбии, несколько отчужденным и одиноким.

Пэт Хорнсби-Смит из соседнего Чизлхерста была полной противоположностью. Она был яркая, жизнерадостная, рыжеволосая – звезда среди женщин-политиков того времени. Ее вдохновленная речь в 1946 году заставила конференцию тори аплодировать ей стоя; она всегда готова была протянуть руку помощи младшим коллегам. Мы с ней стали большими друзьями и вели долгие разговоры о политике на ее неформальных званых ужинах.

Задолго до выборов 1950 года мы все были озабочены возрождением Консервативной партии. Это был результат не столько глубокого переосмысления внутри самой партии, сколько сильная реакция одновременно консерваторов и страны в целом на социалистическую политику, осуществляемую правительством Эттли.

Несколько недель предвыборной кампании 1950 года стали для меня самыми изнурительными за всю мою жизнь. В отличие от сегодняшних кампаний почти каждый вечер проходил митинг с большим количеством слушателей, так что я должна была подготовить речь в течение дня. Также я писала письма будущим избирателям. Кроме того, почти каждый день нужно было ходить от двери к двери с целью предвыборной агитации и, в качестве некоторого облегчения, кричать призывы в мегафон. Меня сильно поддерживала семья: отец приходил на митинги выступать с речью, а сестра помогать в других делах.

Перед выборами леди Уильямс (жена сэра Герберта Уильямса, ветерана тарифной реформы и члена парламента от Кройдона в течение многих лет) сказала кандидатам, что мы должны постараться идентифицировать себя с особой манерой одеваться во время предвыборной кампании. Я вняла этому совету со всей серьезностью и проводила дни, одетая в сшитый на заказ черный костюм и шляпу, которую я купила в магазине «Борн и Холлингсфорт» на Оксфорд-стрит специально для этого случая. И на всякий случай я украсила ее черно-белой лентой, а бант с внутренней стороны – голубым. Были ли эти меры предосторожности необходимы, это другой вопрос. Как много других двадцатичетырехлетних девушек могло оказаться на импровизированной трибуне торгового центра Эрита? В те дни нечасто женщины-кандидаты проводили предвыборную агитацию на заводах. Но я проводила – и внутри заводов, и за их пределами. Принимали меня живо, хотя иногда шумно. Социалисты в Дартфорде были сильно раздражены, пока не выяснилось, что их кандидат – действующий член парламента Норман Доддс – мог бы использовать те же возможности, если бы они дали себе труд спросить. Единственное, что мне не нравилось, – заходить в пабы, и я никогда не зашла бы туда одна. Некоторые психологичские барьеры сложно перешагнуть.

Мне повезло иметь оппонентом Нормана Доддса, истинного и чрезвычайно рыцарственного социалиста старой школы. Он знал, что он победит, и был истинным мужчиной, давшим шанс юной амбициозной женщине с абсолютно другими взглядами. Вскоре после моего выдвижения в кандидаты он пригласил меня на дебаты в зале местной классической школы, и, конечно, я охотно согласилась. Он и я прочли вступительные речи, потом были вопросы, и затем каждый из нас сказал заключительное слово. У каждой стороны были сторонники, и шум стоял ужасный. Позднее в кампании дебаты были повторены и прошли так же энергично и без явного перевеса сторонников. Что делало их интересными, так это то, что споры шли о проблемах и фактах, а не о личностях. Однажды центральная газета сообщила, что Норман Доддс признает мою красоту, но не мой шанс быть избранной или наличие у меня мозгов. Этот совершенный джентльмен-социалист немедленно написал мне, опровергая это заявление – во всяком случае, последнюю его часть.

Мои собственные публичные выступления тоже активно посещались. Нередко двери зала закрывались за двадцать минут до начала митинга – столько народу толпилось внутри. Конечно, в те времена одним из преимуществ быть женщиной было то, что с нами обращались весьма учтиво и мы могли это использовать – что сегодняшими феминистками по большому счету утрачено. Так, например, однажды я прибыла на общественный митинг и обнаружила, что приглашенный оратор, бывший министр ВВС лорд Балфер-оф-Инчри столкнулся с небольшой революцией в лице перебивающих его критиканов, до такой степени наглых, что была вызвана полиция. Я попросила организаторов отменить вызов, и точно – как только я взошла на трибуну и начала говорить, крики затихли и порядок – пусть и не полная гармония – был восстановлен.

Также мне повезло с национальной и даже международной известностью, которую обрела моя кандидатура. В возрасте двадцати четырех лет я была самой молодой женщиной-кандидатом в предвыборной кампании 1950 года, и это явно напрашивалось на комментарии. Меня попросили написать статью о роли женщин в политике. Моя фотография попала в журнал «Жизнь», в «Иллюстрированные новости Лондона», затесавшись в компанию с выдающимися политиками, и даже в западногерманскую прессу, где меня описывали как «junge Dame mit Charme»[10] (наверное, в последний раз).

Созданные мной лозунги выигрывали своей прямотой, хоть и не могли похвастаться изяществом: «Голосуй за правых, и что осталось, не уйдет налево». И еще более по существу: «Останови упадок – приведи страну в порядок!»

Я почувствовала, что наш тяжелый труд себя оправдал, когда услышала результаты подсчета голосов в местной классической школе. Я подрезала лейбористское большинство на 6000. На приеме «Дэйли Телеграф», принадлежавшей лорду Камроузу, в отеле «Савой», куда в те дни приглашались все – кандидаты, члены парламента, министры, деятели оппозиции и сановники, – я испытала ту же горькую радость, узнав общенациональный результат: консерваторы свели преимущество лейбористов со 146 до 5 мест. Но победой это не было.

Я должна упомянуть, однако, один эксцентричный эпизод, приключившийся со мной, когда я была кандидатом от Дартфорда. Меня попросили открыть празднество партии консерваторов в Орпингтоне и против моего желания убедили погадать на будущее. Некоторые предсказатели предпочитают хрустальный шар, но эта выбрала бижутерию. Мне было велено снять жемчужные бусы, так чтобы их можно было потрогать и потереть как источник сверхъестественного вдохновения. Полученное послание было несомненно оптимистичным: «Ты будешь великой – великой, как Черчилль». Многие политики склонны к суеверности, но все равно это заявление поразило меня своей нелепостью. И все же удача так заманчива, что все, что обещает принести хоть чуточку ее, всегда желанно. С тех пор я считала свои бусы талисманом удачи. И в конце концов они, кажется, это оправдали.

Как я сказала, результаты выборов 1950 года были неубедительными. После того как первая радость улетучивается, такие результаты оставляют у всех ощущение подавленности. Не было сомнений, что лейбористы были смертельно поражены и что «coup de grаce» (последний удар) очень скоро будет нанесен на вторых парламентских выборах. В то же время была сильная неуверенность с общенациональной точки зрения, и, если я собиралась продвигать свою политическую карьеру, мне нужно было найти округ, в котором реально было бы победить. Но я чувствовала себя морально обязанной снова бороться за Дартфорд. Было бы неправильно оставить их и вынудить искать нового кандидата в столь короткий срок. Кроме того, было трудно представить, что я смогу вложить столько же усилий во вторую кампанию, как в ту, что только что закончилась. Я была ужасно измотана, и хотя ни один человек с политической жилкой не чуждается предвыборного волнения, еще одна кампания в ближайшее время не была для меня приятной перспективой.

Также я решила переехать в Лондон. Я нашла очень маленькую квартиру на Сейнт Джордж Сквер Мьюз в Пимлико. Мистер Совард (старший) приехал из Дартфорда, чтобы помочь мне сделать ремонт. Я теперь могла чаще видеться с Дэнисом и в более непринужденной обстановке, чем в гаме политической активности Дартфорда.

Кроме того, я научилась водить и обрела свой первый автомобиль. У моей сестры Мюриел был предвоенный «Форд Префект», который отец купил ей за 129 фунтов, и я теперь его унаследовала. Мой «Форд Префект» стал хорошо известен всему Дартфорду, где я была снова выдвинута в кандидаты, и прекрасно служил мне, пока я не продала его примерно за ту же сумму, после того как вышла замуж.

Парламентские выборы прошли в октябре 1951 года. В этот раз я срезала еще 1000 голосов с большинства Нормана Доддса и была чрезвычайно счастлива узнать, что Консервативная партия теперь захватила абсолютное большинство с преимуществом в семнадцать голосов.

Во время работы в Дартфорде я продолжала расширять круг знакомств среди крупных фигур Консервативной партии. Я произнесла благодарственную речь в адрес Энтони Идена (с которым впервые познакомилась в Оксфорде), когда он выступал на длинном и полном энтузиазма митинге на Дартфордском футбольном поле в 1949 году. На следующий год я выступила в поддержку движения, приветствуя лидерство Черчилля и Эдена, на съезде женщин-консерваторов в «Альберт-холле», где сам Черчилль произнес речь в классическом стиле. Для меня это было большим событием – лично познакомиться и пообщаться с лидером, чьи слова так меня вдохновляли, когда вместе со своей семьей я сидела возле радиоприемника в Грэнтеме. В 1950 году я была назначена представителем АКПВОУ для участия в работе Исполнительного комитета Национального союза Консервативной партии, что позволило мне впервые оказаться в партийной организации общенационального уровня.

Крупнейшими светскими мероприятими в моем ежедневнике были приемы накануне парламентской сессии, которые сэр Альфред Боссом, член парламента от Мэйдстоуна, организовывал в своем великолепном доме № 5 на Карлтон Гарденс.

Устанавливалось несколько шатров, залитых ярким светом и хорошо прогретых, в которых великие и не очень великие – как, например, Маргарет Робертс – смешивались в дружеском общении. Сэр Альфред Боссом весело называл себя современным наследником леди Лондондерри, знаменитой хозяйки приемов Консервативной партии в эпоху между войн. Вы бы никогда не догадались, что за его дружелюбной и беззаботной наружностью скрывался гений, разработавший революционные проекты нескольких самых первых небоскребов Нью-Йорка. Он был особенно добр и щедр ко мне. Именно в его доме прошла моя свадьба, и именно он провозгласил тост за наше счастье.

Я вышла замуж в холодный и туманный декабрьский день в часовне Уэсли на Сити-роуд. Церемония состоялась в Лондоне, что было наиболее удобно для всех, но реверенду Спайви, священнику из часовни, помогал методистский священник из Грэнтема, наш старинный друг реверенд Скиннер. Затем все наши друзья – из Грэнтема, Дартфорда, Эрита и Лондона – поехали в дом сэра Альфреда Боссома. Наконец, Дэнис увез меня в наш медовый месяц на Мадейру, где я быстро восстановилась от безумной встряски – моего первого и последнего опыта приземления в гидоросамолете на воду, чтобы начать свою замужнюю жизнь на фоне чудесных видов этого острова.

Вернувшись с Мадейры, я переехала в квартиру Дэниса в Свон Корт, на Флуд-стрит в Челси. Это была светлая квартира на шестом этаже с прекрасным видом на Лондон. И впервые для себя я узнала, как удобно жить на одном этаже. Как позднее подтвердилось в доме 10 на Даунинг-стрит, так жизнь протекает легче. Квартира была просторная, большая комната служила гостиной и обеденным залом, еще были две довольно большие спальни и одна комната, которую Дэнис использовал как рабочий кабинет и так далее. Дэнис каждое утро уезжал в Эрит и возвращался домой довольно поздно. Мы быстро подружились с нашими соседями; одно из преимуществ проживания в многоквартирном доме с лифтом – ты знаешь всех.

Людям, после всех жертв предыдущих двадцати лет, хотелось наслаждаться жизнью, увидеть в ней немножко радости. Хотя я была, должно быть, гораздо более серьезной, чем мои сверстники, Дэнис и я наслаждались жизнью, как и все, даже больше, чем некоторые. Мы ходили в театр, проводили каникулы в Риме и Париже (хотя и в очень скромных гостиницах), организовывали и посещали вечеринки, в общем, прекрасно проводили время.

Но кульминацией нашей жизни в то время стала коронация Королевы Елизаветы в июне 1953 года. Те, у кого был телевизор – у нас не было, – организовывали вечеринки, чтобы все их друзья пришли посмотреть на великое событие. Дэнис и я, страстно преданные монархии, решили, что такое событие достойно экстравагантной выходки, и купили места на крытом стенде, возведенном на Парламентской площади прямо напротив входа в Вестминстерское аббатство. Билеты оказались даже более мудрым вложением, чем Дэнис думал, когда их покупал, поскольку весь тот день шел дождь и большая часть публики промокла насквозь – не говоря уж о тех, кто сидел в открытых экипажах торжественной процессии. Королева Тонга никогда не смогла бы надеть свое платье снова. Мое увидело и другие дни.

Как ни приятна была замужняя жизнь в Лондоне, все же у меня оставалось достаточно времени после домашних обязанностей, чтобы отдаться давнему интеллектуальному увлечению – праву. Как и моя любовь к политике, интерес к закону пробудился во мне благодаря моему отцу. Хотя он не был мировым судьей, в качестве мэра Грэнтема в 1945–1946 гг. отец автоматически занимал пост судьи. Во время моих университетских каникул я ходила с ним на суд квартальных сессий (где разбирались многие мелкие уголовные правонарушения), на которых в кресле судьи сидел опытный адвокат. Это был королевский адвокат Норман Уиннинг, однажды мы с отцом с ним обедали. Я была и так захвачена происходящим в суде, но была просто покорена разговором Нормана Уиннига о теории и практике права. В один момент я выпалила: «Как бы я хотела быть адвокатом, но все, что я знаю, это химия, и я не могу поменять то, что изучаю сейчас в Оксфорде». Но Норман Уинниг сказал, что он сам изучал физику в Кембридже и лишь потом получил степень по праву в качестве второго образования. Я возразила, что не имею возможности провести в университете столько дополнительных лет. Он ответил, что есть другой способ, вполне возможный, но требующий очень напряженного труда: нужно найти работу в Лондоне или поблизости, поступить в один из четырех Судебных иннов – английских школ подготовки барристеров – и учиться по вечерам, готовясь к экзаменам. Именно это и я сделала в 1950 году. Теперь, при поддержке Дэниса, я могла себе позволить сконцентрироваться на изучении юриспруденции, не устраиваясь на новую работу. Приходилось много учить, и еще я посещала курсы в Совете юридического образования.

Я решила, что, ведя домашнее хозяйство и изучая адвокатское дело, я должна буду на время заморозить свои политические амбиции. В возрасте двадцати шести лет я могла себе это позволить, и я сообщила Центральному офису Консервативной партии о моем намерении. Но как молодая женщина-кандидат я все еще привлекала общественный интерес. Например, в феврале 1952 года в газете «Сандей график» вышла моя статья о положении женщин «На заре новой елизаветинской эпохи». Также я была в списке пользующихся спросом партийных ораторов, и меня приглашали выступать в избирательные округа по всей стране. В любом случае, как бы я ни старалась, моя страсть к политике становилась только сильнее вопреки всем намерениям.

Я обсудила это с Дэнисом, и он сказал, что поддержит меня во всем. Так, в июне я пришла в Центральный офис на встречу с Берил Кук и сказала ей: «Это бессмысленно. Я должна это признать. Мне не нравится быть вне политической струи». И, как я и предполагала, «тетушка Берил» полностью меня поддержала и отправила к Джону Хэеру, вице-председателю Консервативной партии по кандидатам. Наивозможно любезным образом он рассказал мне о давлении, которое членство в Палате общин оказывает на семейную жизнь, но я сказала, что Дэнис и я все обсудили и что мы готовы с этим столкнуться. Я сказала, что хотела бы иметь шанс бороться за колеблющийся или надежный избирательный округ в следующий раз. Мы оба согласились, что, принимая во внимание другие мои обязанности, округ должен быть либо в самом Лондоне, либо в радиусе тридцати миль. Я немедленно попросила рассмотреть меня в кандидаты от Кэнтербери, который должен был отобрать кандидата. Я вышла из Центрального офиса, очень довольная результатом, хоть я и не получила Кэнтербери.

Вопрос, заданный мне Джоном Хэером о том, как я буду совмещать мою семейную жизнь с политикой, очень скоро стал еще более насущным. В августе 1953 года появились на свет близнецы Марк и Кэрол. Поздно вечером в четверг, где-то за шесть недель до ожидаемого появления (как мы думали) младенца, у меня начались боли. В тот день я ходила к врачу, и он попросил меня вернуться в понедельник, чтобы сделать рентген, так как что-то хотел проверить. До понедельника было очень далеко, и меня немедленно увезли в больницу. Мне дали успокоительное, и я проспала всю ночь. В пятницу утром мне сделали рентген и к великому удивлению всех обнаружили, что мне предстояло стать матерью близнецов. К несчастью, это не вся история. Ситуация потребовала кесарева сечения, которое мне сделали на следующий день. Две малютки – мальчик и девочка – должны были немного подождать, прежде чем увидели своего отца, ибо Дэнис, полагая, что все идет по плану, уехал в «Овал» смотреть международный матч по крикету и оказалось невозможным с ним связаться. В тот день он получил две хороших, но одинаково неожиданных новости. Англия выиграла «Урну с прахом»[11], и он стал гордым отцом близнецов.

Я пробыла в больнице больше двух недель: это означало, что после первых нескольких дней недомогания у меня была уйма времени. Первой и немедленной задачей стало позвонить во все соответствующие магазины и заказать вместо одного по два экземпляра всего. Довольно странно, что сама глубина облегчения и счастья от рождения Марка и Кэрол меня тревожила. Влечение матери к своим детям, должно быть, самое сильное и самое инстинктивное чувство человека. Я никогда не была одной из тех, кто полагает, что быть «просто» матерью или «просто» домохозяйкой – это второсортный выбор. На самом деле каждый раз, когда я слышала такое скрытое предположение – и до и после того, как стала премьер-министром, – это меня действительно сильно сердило. Несомненно, быть матерью и домохозяйкой – это призвание высокого рода. Но я просто чувствовала, что это не единственное мое призвание. Я знала, что также хочу сделать карьеру. Фраза, которую Ирен Уорд, член парламента от Тайнмута, и я часто использовали, звучала так: «Хотя дом всегда должен быть центром жизни человека, это не должно ограничивать его амбиций». Действительно, мне нужна была карьера, просто потому, что я была таким человеком. И не просто любая карьера. Я хотела такую, чтобы поддерживала мою интеллектуальную активность и готовила меня к политическому будущему, для которого, я верила, я хорошо подхожу. Так что в конце моей первой недели в больнице я приняла решение. Я попросила прислать мне форму заявления о сдаче выпускных экзаменов по адвокатуре в декабре. Я заполнила заявление и выслала деньги за экзамен, зная, что этот маленький психологический трюк, что я разыгрываю для себя самой, наверняка заставит меня погрузиться в изучение юриспруденции по возвращении домой с близнецами, и что я должна буду организовать наши жизни таким образом, чтобы позволить себе быть и матерью, и профессионалом.

Это было не так трудно, как, возможно, звучит. Квартира была достаточно большой, хотя, живя на шестом этаже, мы вынуждены были установить решетки на всех окнах. Из-за отсутствия сада дважды в день близнецов приходилось возить в Рэниле Гарденс. Это оказалось очень хорошо для них, потому что они привыкли знакомиться и играть с другими детьми, хотя раньше, когда мы не знали правил, наш мяч конфисковывал суперинтендант парка. Обычно, однако, это была няня, Барбара, что отводила Марка и Кэрол в парк, я ходила с ними гулять в выходные. Барбара стала моим детям замечательным другом.

Вскоре после рождения близнецов Джон Хэер написал мне из Центрального офиса:

«Я был счастлив узнать, что у вас родились близнецы. Как умно с вашей стороны. Как это отразится на вашей позиции кандидата? Я с радостью продвигаю вашу кандидатуру; если вы хотите, чтобы я этого не делал, дайте, пожалуйста, знать».

Поблагодарив его, я написала:

«Неожиданно родив близнецов – мы понятия не имели, что их было двое, вплоть до дня их рождения, – я полагаю, мне не стоит думать о позиции кандидата по меньшей мере в течение полугода. Домашнее хозяйство требует значительной реорганизации, и надежная няня должна быть найдена, прежде чем я почувствую себя свободной, для того чтобы отдаться другой деятельности с необходимым усердием».

Так что мое имя, как выразился Джон Хэер, было «отложено про запас». Моим долгом было сказать, когда я буду снова готова войти в список активных кандидатов.

Полгода самой себе предписанного политического «табу» быстро прошли. Я сдала выпускные экзамены на барристера. Я сначала подумывала о специализации в патентном праве, но, казалось, возможностей для этого было немного, и налоговое право выглядело лучшим выбором. В любом случае мне прежде всего нужно было заложить фундамент уголовного права. Так, в декабре 1953 года я поступила на шестимесячную практику в адвокатскую контору Фредерика Лоутона в «Иннер темпл»[12]. Фред Лоутон занимался общим правом. Он на самом деле был одним из самых блестящих адвокатов по криминальным делам, которого я когда-либо знала. Он был остроумным, не имел иллюзий ни о человеческой природе, ни о своей профессии, был чрезвычайно четок в изложении своих мыслей и стал для меня добрым рукводителем.

На самом деле я должна была пройти практику не менее чем в четырех адвокатских конторах, отчасти потому, что нужно было пройти обучение в нескольких областях, прежде чем стать компетентной в налоговом праве. Так что я слушала риторические фейерверки в уголовном суде, восхищалась точным искусством составления документов в суде лорда-канцлера и затем зарывалась в нюансах законодательства о компаниях. Но я становилась все более и более уверенной в том, что налоговое право будет моей сильной стороной. Это была точка схода с моим интересом к политике; оно предлагало нужную смесь теории и практики; и еще один момент, в котором мы все можем быть уверены: никогда не будет дефицита в клиентах, отчаявшихся прорубить себе путь в джунглях запутанных и постоянно меняющихся законов о налогах.