Айдарский острог

Глава 10 БАТАЛИЯ

В условиях полярного дня суточный режим в таучинском войске соблюдался плохо, а теперь и вовсе оказался сбит. В этой связи Кирилл решил, что пора начинать вводить дисциплину: от имени Ньхутьяга-Чаяка он повелел всем озаботиться приёмом пищи, а потом лечь спать. На него посмотрели как на идиота — всем и так было ясно, что именно этим сейчас и следует заняться.

Кирилл набил желудок почти свежим моржовым мясом, залакировал сверху приличным куском сала, запил солоноватой водой из лимана и решил, что спать будет на открытом воздухе — пока погода позволяет. Свои спальные принадлежности он раскатал на пологом бугорке, покрытом мелкой щебёнкой и лишайниками. Отсюда открывался прекрасный вид на далёкий скалистый берег. Кирилл улёгся таким образом, чтобы обозревать пейзаж, не поднимая головы, — надежды уснуть после такого обжорства было мало. Он так и лежал, глядя то на скалы вдали, то на белух, которые выныривали из воды иногда совсем близко от берега. «Горбушу едят, — расслабленно думал учёный. — Её, наверное, сейчас много на нерест идёт. Вот и я нажрался — как удав. Это, кстати, не вполне понятное явление природы: к такому рациону таучины приспосабливались тысячи лет, а я почти сразу вписался... И вообще: всего пару часов назад я вёл людей в атаку, пули, можно сказать, рядом свистели, а теперь вот лежу — ни мандража, ни стресса... Правда, никого сегодня я не убил... Господи, Кирюха, что же с тобой стало?! КЕМ же ты стал, если спокоен и благостен лишь потому, что СЕГОДНЯ никого не убил? Ну а если б?.. Да ничего бы и не было — точно так же лежал бы и смотрел: интересные кораблики... Что-о?!»

До учёного вдруг дошло, что пейзаж изменился: белые полярные дельфины исчезли, зато примерно посередине лимана — прямо перед ним — образовалось два плавсредства. «Опаньки! Это я, значит, уснул и проснулся, сам того не заметив! Бли-ин, что это за бригантины?! Обе с мачтами, но паруса спущены. Стоят на якорях в самом глубоком, наверное, месте. Вот тебе и глухомань, вот тебе и пустынный берег!»

Оба судна были деревянные, длиной метров по 20-25. У одного борта возвышались над водой метра, наверное, на два, а видимый контур претендовал на некоторое изящество, другое издалека походило на баржу, из которой зачем-то торчат две мачты.

Кирилл торопливо вылез из-под шкур, обулся, оделся и пошёл искать тех, кто не спал и сможет рассказать о появлении судов, — часовых, как обычно, выставлено не было. Очевидцы нашлись — кое-кто из молодых вместо сна занимался починкой оружия после битвы. По их словам, оба коча зашли в лиман с приливным течением. Когда прилив кончился, суда потащило обратно, но менгиты что-то сбросили в воду, и большие лодки остались на месте. Таучинские парни никогда не видели подобных судов и восприняли их как явление «неживой» природы, типа льдин или плавучих скал. Поскольку данные объекты находились далеко, а пассажиры на берег выбраться не пытались, решено было никого не будить — может, само рассосётся?

«Ждите! — мрачно усмехнулся Кирилл. — Но что, в самом деле, следует предпринять? Объявить тревогу? А, собственно говоря, зачем? Давай, Кирюха, думать по порядку. Откуда они могли взяться? Уж явно не с Айдара — суда не речные. Значит, из Хототска или с Лопатки. В принципе, наверное, могли прийти и из Коймска северным путём вокруг Таучинского полуострова. Только это маловероятно — сейчас море там забито льдом. Ладно, допустим, они пришли и увидели догорающие баркасы на берегу, а чуть в стороне два десятка байдар и стоянку „иноземцев“. Могут служилые, глядя с воды, понять, что тут произошло? Чёрт его знает... А почему не выслали разведку? Потому что забоялись потерять людей... А почему не высадили вооружённый десант? Ситуация, прямо скажем, какая-то несуразная, — сделал вывод Кирилл и, подняв с земли палку, закинул её далеко в воду. Деревяшка плюхнулась и осталась на месте. — А на несуразные ситуации надо несуразно и реагировать!»

Это сильно смахивало на дешёвый кураж, на мальчишество, но Кирилл решение принял и начал действовать. Парни помогли ему спихнуть деревянную лодку на воду, он разобрал вёсла и принялся грести. Попутно он прикидывал, где окажется, если поднимется ветер или если он попадёт в течение. Получалось, что унесёт лодку не очень далеко — за каких-нибудь полдня можно будет вернуться обратно пешком.

Вёслами Кирилл махал, наверное, не меньше получаса. Периодически он устраивал перекур и рассматривал приближающуюся цель. Одно судно учёный про себя обозвал «фрегатом», а другое — «баржей», поскольку названия «Юнона» и «Авось» к ним как-то не подходили. На обоих было довольно много народа, и он — этот народ — толпился у бортов, рассматривая одинокого гребца. «Баржа» выглядела вполне мирным грузовым судном, а «фрегат» имел вооружение — две маленькие пушки. Причём их жерла торчали не из окон в бортах, а просто высовывались из-за ограждения палубы.

Никакого конкретного плана у Кирилла не было — он прежде всего, хотел посмотреть на суда поближе. Мысль подняться на борт учёный отбросил сразу: «Чуть что не так, на волю будет не вырваться — здесь не тропики, вплавь до берега не добраться. Правда, разговаривать с воды тоже опасно — если подплыть ближе, окажешься в зоне поражения стрелкового оружия. Однако корабли покачивает волной, так что целиться трудно — пожалуй, метров на 70 можно подойти без особого риска».

— Эгей! — закричали с «фрегата». — Кто таков будешь?

«А ещё что вас интересует? — усмехнулся Кирилл, налегая на вёсла. — Прописка и место работы? Щас скажу!»

Учёный развернул лодку на 180 градусов, сложил вёсла и грозно закричал:

— Я — Акакавервутэгын! — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Ты кто такой есть? Зачем здесь плыть? Я — великий тойон восточный море! Я вас знать нет! Уходи обратно!

На «барже» послышался смех, а с борта «фрегата» ответили вполне серьёзно:

— Слышь, ты, Акака, с пищали картечью не хочешь? Что у вас тут — ярмарка, что ли?!

— Я — Акакавервутэгын! — заорал в ответ Кирилл. — Русский, уходи обратно!

— Ща мы те уйдём, чурка долбаная! Где наши? Говори, а то стрельнём!

— Я — великий тойон восточный море! Русский бояться нет совсем! Ты хотеть тойон говорить, да? Лодка садись! Один садись! Вода плыви сюда!

— Плыви лучше к нам, Акака, — ответили с «фрегата». — Мы те одекую дадим!

— Пихай свой задница свой одекуй! — надменно зарычал Кирилл. — Акакавервутэгын — великий тойон! Акакавервутэгын — много воин. Будем русский лодка ломать, служилый вода бросать! Говорить кто хотеть — сюда плыть! Главный русский тойон сюда плыть!

На сей раз не отвечали довольно долго — кажется, на борту совещались. Потом часть публики подалась на корму и стала переговариваться с командой «баржи», до носа которой было меньше десятка метров. «И смех и грех, — удивлялся Кирилл, — чего доброго, и правда парламентёра вышлют. Чего-то им надо, чего-то они хотят — уж больно робко действуют».

С палубы «баржи» действительно стали спускать на воду лодку. Никакого приспособления типа «стрелы» у них не имелось, так что всё делалось при помощи двух верёвок и мата. Место гребца занял мужик, который по одежде мало походил на «главного русского тойона» — от силы казачий пятидесятник. Ему с борта передали пару небольших кульков, оружия Кирилл не заметил. Парламентёр отчалил и начал работать вёслами, то и дело оглядываясь, чтобы держать правильный курс. Кирилл двигаться навстречу не стал — продолжал дрейфовать, потихоньку отдаляясь от судов по воле слабенького ветра.

Рандеву состоялось — незнакомец чуть не протаранил Кириллову лодку. Приложив немалые усилия, суда удалось уравнять и сцепить, заложив вёсла на борт друг другу. В ходе бестолковых манёвров Кирилл активно ругался матом, чем себя и выдал. Впрочем, притворяться «шлангом» всерьёз он и не собирался.

— Эк тебя, — посочувствовал служилый, когда разглядел лицо учёного. — Медведь, что ли?

— Он самый, — охотно подтвердил Кирилл. — Едва жив остался. Ты-то кто будешь?

— Икутского полку десятник Никифор Осипов. А ты?

— Кирилл Матвеев.

— Промышленный, что ль?

— Типа того. Вы откуда взялись, такие красивые?

— Как откуда?! С Нижнего острогу, конешно! А ты чо, не знаешь?!

— Слушай, Никифор, эта хрень меня не колышет. Мне рухлядь мягкая нужна — и плевать на всё остальное! в казённые дела не лезу: что надо — даю, а просить не прошу и в милости государевой не нуждаюсь!

— Экий ты... — завистливо вздохнул служилый. — Возьми в компанию — мне б так жить!

— На что ты мне? — усмехнулся «великий тойон». — Толку с тебя чуть, а делиться всерьёз придётся — знаю я вашего брата! Короче, я с таучинами давно кочую, что там с нашими — не ведаю.

— С таучинами?! Силён! Это они, что ль, на берегу-та?

— А кто ж? Они и есть.

— То-то я смотрю...

— Так зачем вы сюда с Лопатки припёрлись? — вернулся к делу Кирилл.

— Не своей волей! Оно вишь как разложилось: Петруцкий царёвым указом верховным главой тут назначен — и Айдар, и Таучинский нос, и Лопатка — всё под ним вплоть до Хототска. Вот и прислал он нашему приказчику, значит, преморию, чтоб, значит, мы по острогам людишек самую малость оставили, а остальные — сколь есть народу — на Айдар шли.

— Это зачем же?

— Сказано: острова новы проведывать, землицы новы государю приискивать.

— Да иди ты! — не поверил Кирилл.

— Ну, оно вишь как... — не стал настаивать служилый. — Есть слух по народу, будто Петруцкий всем скопом на таучинов навалиться хочет. Типа он их замирил... но не всех. Точнее сказать, всех замирил, однако ж не совсем. А губернатору уж отписал за всё про всё.

— Ну, допустим. А почему...

— Глянь-ка, Кирюха, как ветром нас сносит, — перебил Никифор. — До кочей надо подаваться! Что ж мы, будто нелюди, на воде толкуем? Давай посидим по-хрестьянски — глядишь, сотник чарку казённого нальёт! Давай, а? Перелазь ко мне, а твоё корыто сзади прицепим — оно и ладно будет!

Кирилл задумчиво оглядел окрестный пейзаж и вздохнул:

— Ох и попал же ты, служилый, ох и попал...

— Чо-о?!

— То-о-о! Это не ветром нас несёт, это вода так пошла. Скоро ещё сильнее будет — никакие вёсла не помогут.

— Дык с вечера она ж туда текла!

— А теперь в другую сторону. Унесёт за кудыкину гору — на берег ты, может, и выберешься, да там таучины. Что они с тобой сделают, знаешь?

— Ну, ты эта...

— И эта, и то! — резко сменил тон Кирилл. — Хочешь обратно к своим попасть, отвечай, что спрошу — толково и быстро!

Никифор огляделся, и лицо его стало тоскливым. При этом ему вдруг сильно захотелось почесаться — сначала левой рукой, потом правой. Что-то он не дочесал сквозь кухлянку — пришлось лезть за пазуху. Все его движения были естественными и как бы мотивированными. Однако то ли служилый взглядом вильнул, то ли ещё что-то, только Кирилл вдруг почувствовал опасность. Какую именно, он сообразил, когда было уже почти поздно — показалась ухваченная рукоятка.

Служилый тянул из-за пазухи пистолет, и помешать ему не было никакой возможности: «Ударить веслом? Не успею... Прыгнуть за борт? Это тоже смерть... Так что же?!» Ничего подходящего, чтобы метнуть в противника, рядом не оказалось, оставалось надеяться...

Движение служивого не закончилось — выступающий курок зацепился за ворот меховой рубахи. Кирилл понял, что это его шанс: резко наклонившись в бок, он схватил чужое весло, выдернул его из уключины и... Ни удара, ни даже тычка не получилось — рукоятка чужого весла зацепилась за лопасть его собственного.

— Не трожь, сука!

Оба весла со стуком упали на дно Кирилловой лодки. Гребцы оказались в прежних позах — вполоборота друг к другу. Только теперь в лицо Кириллу смотрел чёрный глазок ствола диаметром сантиметра полтора-два. Курок был взведён. Лодки слегка покачивало волной.

— Не дури-ка, парень! — снисходительно ухмыльнулся служилый. — У меня тут сечка свинцовая.

Пистоль её мечет не далече, да тебе хватит — пред Богом совсем красивым станешь!

— Сволочь, — сказал Кирилл. — Тебе, небось, взять меня приказали?

— А то! — охотно признал Никифор. — Мне ж вины свои заслуживать надо! Так что бери-ка, Кирюха, вёсла, верёвку мою на корму привязывай да греби до коча! Там с тобой приказчик потолкует. И шутковать не вздумай — ты мне и мёртвый в заслугу пойдёшь!

Всё было предельно просто и глупо. И это при том, что пистолет вполне мог дать осечку, что он вообще мог быть не заряжен — поди-ка проверь. Однако одной нелепости по правилу симметрии должна противостоять другая — Кирилл это почувствовал, только не сразу сообразил, какая именно. Служилый больше не держал оружие на уровне глаз, не целился в лицо — он нашёл опору для локтя и навёл ствол на корпус противника. Стараясь не делать резких движений, Кирилл дотянулся до носа чужой лодки, взял беспорядочный ком толстой пеньковой верёвки и поместил его к себе на колени. Канат не был запутан, так что разобрал его учёный довольно быстро, а потом стал пробираться на корму собственной лодки. При этом он опирался о борт — то свой, то чужой, находящийся вплотную. От лёгкого нажима борта начали расходиться.

Они начали расходиться, и Кирилл понял, какая именно чужая глупость противостоит его собственной.

— Давай вяжи! — поторопил служилый. — Чего возишься? Скрути хоть двойной бабий — авось не развяжется!

— Да погоди ты! Кажись, зацепилась... Сейчас я её...

Борта обеих лодок снаружи были довольно корявыми, так что верёвка, оказавшаяся в воде между ними, вполне могла за что-нибудь зацепиться. Кирилл сунул руку в эту щель и поднажал локтем и кистью — процесс расхождения ускорился.

— Вяжу, вяжу... — бормотал учёный. — Не боись — сейчас я её зацеплю...

«Полметра, метр, метр двадцать... Наверное, хватит! »

— Нет! — поднял голову Кирилл. — Не буду я ничего привязывать. И грести никуда не буду — можешь стрелять, ублюдок!

— Сучий потрох, да я тебя...

— Ну, что, что ты меня? — учёный победно ухмыльнулся и бросил верёвку в воду. — С одним веслом ты меня не достанешь и выгрести никуда не сможешь. Или думаешь, что за тобой вторую лодку спустят?

Несколько секунд служилому понадобилось, чтобы осознать происшедшее, чтобы оценить своё положение. Кирилл воспользовался коротким его замешательством, чтобы сменить позу — прилечь в грязную воду, плескавшуюся на дне лодки. В таком положении от выстрела его прикрывал дощатый борт. Однако для того чтобы видеть, пришлось приподнять голову.

— Отдай весло, гад! Убью! — Голос был грозен, но в интонации сквозила паника.

— Стреляй! — подбодрил Кирилл. — Ну, что же ты?

Вместо того чтобы спустить курок, служилый резко сменил тон и заныл:

— Не губи, Кирюша! Не бери греха на душу! У меня ж детишки в Нижнем остроге — мал мала меньше!

— А сколько? — ехидно поинтересовался учёный. — Много ль наплодил?

— От законной жены четверо, да от ясырок полдюжины, — с некоторой запинкой ответил служилый. — Отдай весло, Кирилл!

— Отдать? Я подумаю... Всё-таки отец-герой... А пока я буду думать, ты пистоль свой помой!

— Что?!

— Пистолет, говорю, помой! В воду окуни — чтоб я видел. Ну!

— Да его ж потом не прочистишь...

— Не волнует!

Приказ был выполнен, и Кирилл мог с полным правом принять изначальную позу — на скамейке с вёслами в руках.

Течение между тем набирало силу. Русские суда отдалялись, таучинский лагерь на далёком берегу смещался в сторону. Люди там проснулись и теперь собирались спустить на воду две байдары.

— На, держи! — Кирилл выставил чужое весло лопастью вперёд. Никифор резво потянулся, но не достал — совсем чуть-чуть.

— Тянись, тянись — неужели руки коротки? — издевался учёный. — Ну, ещё малость, ну! Экий ты неловкий, десятник! Попробуй ещё раз! Эх, опять не получилось!

— Кончай шутковать — сносит же! — довольно уныло отреагировал служилый. — Весло отдай!

— Как это «кончай»?! — возмутился учёный. — Я ж только начал! На, возьми!

— Креста на тебе нету...

— А хоть бы и был? Ты вот что: говори что спрошу, может, и смилуюсь. Только быстро, а то скоро уж поздно будет!

— Весло отдай...

— Зачем в лиман зашли?

— Велено было на море ждать. Там и ждали, да дыма увидели — решили, что не иначе как Петруцкий зовёт. Ну и двинули...

— Когда должны были встретиться с местными?

— Да уж все сроки прошли. Ден десять, считай, лишних ждём!

— Это за что же так с вами обходятся?

— Никто не ведает. Народ на приказчика нашего грешит!

— Он-то при чём?

— А при том — Шишакова он племянник! Потому у них с Петруцким, видать, любовь превеликая!

— Ну, да: один скажет, что другой приказ не выполнил. А этот будет доказывать, что выполнил, да не встретили, так что ли?

— Так-то так... Весло отдай!

— Погоди! Ты вот что мне скажи...

— Кирюха! — в отчаянии закричал Никифор. — Под монастырь православных подводишь! Сговор же у нас: приказчика в ножи взять и домой на Лопатку податься! Неспокойно там, иноземцы пошаливают! Без меня не решатся служилые кровопивца нашего кончать! Я ж в бунтах дважды числюсь! Всю шкуру кнутами спустили и штраф припечатали — по гроб не расплатиться! Отдай весло, Кирилл!

— Ага: рассчитываете, что Петруцкий не будет проводить расследование, да? Только обрадуется? Логично...

Времени на размышления уже не оставалось, и Кирилл изменил своё первоначальное решение.

— На, забирай! — сказал он и швырнул весло десятнику. — Не попадайся мне больше!

Грёб Кирилл, естественно, спиной вперёд, так что имел полную возможность наблюдать, как борется с течением его бывший собеседник. Когда до судов осталось метров пятьсот и стало ясно, что он не справится, с «фрегата» спустили ещё одну лодку. Вёсел в ней было две пары. То ли она обладала приличными ходовыми качествами, то ли её отпустили на привязи, но малую лодку она взяла на буксир и утянула к кораблям — Кирилл был уже слишком далеко, чтобы рассмотреть подробности. Сам он с течением не боролся, а двигался к берегу наискосок и в итоге оказался на широкой галечной отмели километрах в трёх-четырёх выше таучинской стоянки.

Никакого беспокойства эта дистанция не вызывала: всё открыто, всё ровно — иди себе да иди, благо лодку можно просто бросить. Не тут-то было! Для начала Кирилл влез в дельту какого-то ручья, где завяз и чуть не лишился обуви. Потом он наткнулся на небольшую лагуну, которая на глазах заполнялась водой прилива. Выбор был прекрасен: переплыть тридцатиметровую горловину или идти в обход — сколько-то километров. У Кирилла хватило ума выбрать последнее. На этом приключения, конечно, не кончились, потому что потом он очутился на странном участке пляжа, где ноги на каждом шагу вязли чуть ли не по колено. С пляжа он выбрался в тундру и обнаружил, что по ней идти вообще нельзя — кочки по пояс, а между ними хлюпает вода. В общем, впору было раздеться и плыть «морем» или возвращаться за лодкой — то и другое в равной мере глупо.

В конце концов Кирилл выбрался на ровное твёрдое место и последние два километра не шёл, а прямо-таки летел. В таучинском лагере никого, кроме жены, его отсутствие не обеспокоило, никто не стал ругать за опоздание. Луноликая, впрочем, тоже ругать ни за что не стала. Она просто заставила мужа снять с себя всё мокрое и грязное, а надеть всё сухое и чистое. Кирилл испытал почти блаженство: в его жизни никто никогда всерьёз не интересовался, сухие у него ноги или мокрые!

Весь народ — кто с берега, а кто с байдар — наблюдал за тем, что творится на русских кораблях. Понять, конечно, ничего толком было нельзя: суда сошлись борт к борту, оттуда иногда доносились выстрелы и крики. Причём вспышки активности возникали со значительными перерывами. Усталый и злой на весь свет Кирилл влез в отплывающую байдару и велел везти себя туда, где Чаяк.

Человеко-демон выдвинул свой наблюдательный пункт дальше всех — чтобы оставаться на месте, гребцам приходилось подрабатывать вёслами. Им помогал довольно сильный ветер, который дул навстречу течению и отчасти уравновешивал его мощь.

— С кем сражаются менгиты, Кирь? — в недоумении спросил Чаяк. — Кажется, на них никто не нападал...

— Они с деспотией воюют, — мрачно пошутил Кирилл. — За демократию борются.

— Я не понимаю тебя! — признался таучин.

— Это не страшно, — заверил учёный. — В моём родном стойбище в подобных случаях говорили, что ворон ворону глаз не выклюет!

— Да, — признал таучин, — вороны никогда так не делают, но менгиты — существа странные!

— Не то слово!

— Смотри, Кирь, смотри! Что это?

— Н-ну... Похоже, на «фрегате» поднимают паруса.

— Зачем?

— При таком ветре, наверное, можно сделать только одно — выйти отсюда в открытое море.

— Они уходят?!

— По крайней мере, собираются.

— Давай подойдём поближе.

— Давай!

Суда действительно сначала разошлись, а потом стали удаляться друг от друга. Одно оставалось на месте, а другое толкало вперёд туго надутое полотнище большого паруса. Казалось, стихии тоже боролись друг с другом, решая, кто сильнее. В конце концов ветер победил, и судно начало двигаться вперёд со скоростью пешехода. С «баржи» ему что-то кричали вслед.

Наверное, со стороны это выглядело эффектно — величественный парусник плывёт в окружении разнокалиберных таучинских байдар. Правда, вблизи парусник выглядел довольно аляповато, а эскорт держался от него на приличном расстоянии — дистанция прицельного ружейного выстрела таучинам была уже известна. Сопровождающих толкало вперёд любопытство: сможет ли пройти через узкое «горло» лимана это огромное деревянное корыто?

На «фрегате» данную трудность предвидели — спустили на воду шлюпку с буксирным концом и, когда ветер стал почти боковым, свернули парус. Вскоре началась азартная игра: на шлюпке работали вёслами, судно подавалось вперёд на какое-то расстояние, а потом медленно сползало назад.

Гребцы на Кирилловой байдаре стали спорить: пройдёт — не пройдёт и зачем русским это нужно? Вторую часть вопроса Кирилл людям пояснил: по отливу, наверное, здесь слишком мелко, а по приливу — встречное течение. Нужно ловить момент, но менгитам некогда — они торопятся отсюда уйти.

— Слушайте! — поднял руку один из гребцов. — Слышите? Вон тот — на деревянной байдаре — кричит имя! Твоё имя, Кирь!

— Моё?! — удивился Кирилл. — Впрочем, у них вполне может быть подзорная труба, а не узнать меня трудно. Давайте подойдём поближе.

На палубе стояла группа людей. Один из них махал шапкой и драл глотку:

— Ки-ри-и-илл! Ма-атве-ев! По-со-бии-и-и!

— Он что, с дуба упал?! — пробормотал учёный и сказал громко, но не очень уверенно: — Ребята, давайте ещё ближе — я буду с ним говорить!

— Никифор, что ли? — подал голос Кирилл, когда расстояние сократилось до полусотни метров. — Чего орёшь?

— Кирилл, пособи Христа ради! Не выйти нам никак! Вишь, самой малости не хватает!

— А я-то тут при чём?!

— У тя людей много! Конец второй возьми да тяни — самую малость надо!

«Вот щас я всё брошу...» — изумлённо подумал учёный, но прокричал другое: — Сказывай, что у вас за дела! Где приказчик?

— Побили приказчика! Смертью побили! А людишек его оставили! Греха не взяли! Пущай Петруцкого ждут, олухи! А мы на Лопатку до дому — пособи только! Слышь, Кирилл, Христом Богом молим! Чего хошь проси, пособи только!

Про барыш Кирилл и не думал — ему просто очень хотелось, чтобы данная толпа служилых отсюда свалила: «Всё время получается, что за каждого русского таучинам приходится отдавать несколько своих жизней. А эти уходят сами — так и флаг им в руки!»

Байдара, на которой Кирилл находился, по сравнению с четырёхвёсельной шлюпкой выглядела настоящим кораблём — шесть пар гребцов! Она была предназначена для дальних плаваний за морским зверем или военной добычей. Тягловое усилие такая лодка могла развить вполне приличное, но куда привязать линь?

Последующие события можно было бы счесть тестом на преданность таучинов одному из своих безумных предводителей: взять на буксир менгитскую байдару?! По-видимому, данная затея так далеко выходила за рамки понимания участников, что они и не пытались ничего понять, а просто выполняли команды. Кормщик-рулевой посматривал на Кирилла с изумлением, переходящим в восторг.

Двигаясь по широкой дуге, байдара приблизилась к судну. Когда расстояние оказалось минимальным, с борта метнули верёвку с грузом на конце. За верёвкой тянулся толстый пеньковый канат. Кирилл кое-как зацепил его за каркас байдары под ногами у гребцов — главное было не развалить всю конструкцию. К счастью канат оказался довольно длинным — шлюпка с двумя гребцами осталась где-то позади.

Когда участники заняли свои места, с «фрегата» раздались крики, которые, вероятно, означали сигнал к началу представления. Все навалились на вёсла. У байдары каркас заскрипел и малость скособочился. Сначала Кириллу казалось, что они занимаются глупостями — всё как было, так на месте и остаётся. Однако минут через пять движение всё-таки началось.

Продолжалось оно не долго — вряд ли больше получаса. В итоге деревянное судно оказалось на морской стороне. Данное событие было отмечено разноголосыми криками — и с корабля, и с многочисленных байдар зрителей. Кирилл крутил головой во все стороны, пытаясь понять, чего ради орут таучины — неужели, словно болельщики, радуются благополучному завершению операции?! На судне возникла некая суета: наверное, готовились поднять парус, но вооружённых людей на палубе оказалось слишком много, и они мешали друг другу. На шлюпке подняли вёсла, её снесло назад и прижало к борту «фрегата». Там её, вероятно, привязали, и гребцы полезли наверх.

Отцеплять канат от байдары Кирилл не стал, а просто перерезал его своим огромным тесаком. Качка была довольно сильной, но он встал-таки в полный рост и, придерживаясь за плечи гребцов, заорал по-таучински:

— Уходим! Уходим обратно! Все — обратно!

Его крики возымели действие — одна за другой кожаные лодки двинулись к проливу-горловине. Кирилл счёл свою миссию выполненной и устало отпустился на сидушку в носу байдары — это место обычно предназначалось для гарпунёра.

— Давай тоже обратно! — сказал он кормщику и указующе махнул рукой. — Нечего нам тут больше делать.

— Что, прямо так и пойдём? — оглянулся назад рулевой. — Мимо менгитской лодки?!

— Давай-давай! — кивнул Кирилл. — Пусть хоть спасибо скажут!

Выписывать широкую дугу, обходя «фрегат», Кирилл счёл излишним. Он даже придумал, что крикнет на прощание служилым: «Настоятельно рекомендую больше здесь не появляться!» А если они предложат плату за помощь, то он откажется — гордо и грубо. Может, они поймут, что не всё в этом мире покупается и продаётся?

По траектории движения было ясно, что причаливать к русскому судну таучинская байдара не собирается — пройдёт мимо в полусотне метров.

Тем не менее на соответствующем борту «фрегата» собралось много народа — даже крен заметный образовался. Кирилл попытался прикинуть, сколько же «личного состава» может поместиться в этом корыте? И как они там умудряются перемещаться со своими громоздкими ружьями в руках?

Точка максимального сближения была уже близко. Кирилл сформулировал прощальную фразу и набрал в грудь воздуха для крика. Однако на палубе «фрегата» происходило что-то не то. Что именно, понять учёный не успел: люди прянули от борта, медная пушка грохнула, выпустив сноп пламени и дыма, а вода перед носом байдары (рядом с Кириллом!) на мгновение вскипела.

— Подонки! — простонал учёный, ошарашенно опускаясь на своё сиденье. — Ну, какие ж подонки...

Грохнул второй выстрел, и доска сиденья ударила Кирилла по ягодицам — совсем не сильно.

Словно в замедленном кино смотрел учёный, как служилые пристраивают ружья для стрельбы с борта и толкаются, поскольку места всем не хватает...

Зарядом пушечной картечи накрыло центр и корму байдары. Обшивка превратилась в сито, а гребцы и кормчий... В общем, невредимыми оказались лишь трое ближайших к Кириллу гребцов. Однако несколько секунд спустя голова одного из парней разлетелась кровавыми осколками. Служилые на палубе приветствовали удачный выстрел радостным матом:

— A-а, бляди!! Заполучи!!!

Новые выстрелы с «фрегата» — меховая рубаха на спине парня, сидящего рядом с Кириллом, взорвалась кровавым гейзером. Пуля прошла навылет и пробила кожаный борт байдары.

«Выше ватерлинии... — отрешённо подумал Кирилл. — Нас расстреливают как в тире. Сейчас моя очередь...»

Наверное, тело убитого гребца сместило общий центр тяжести, или, может быть, слишком много воды набралось через дыры, только байдара резко накренилась, черпанула бортом воду и уже не выровнялась — так и осталась на боку, освободившись от груза...

Вываливаясь из одной среды в другую, Кирилл почувствовал, конечно, лютый холод воды, только это почти не произвело на него впечатления. Он всё видел и понимал, но при этом был как бы без сознания. Это самое его сознание переполнилось, захлебнулось и перестало работать.

Учёный висел в воде, держась двумя руками за верхний обвод байдары. Висеть было неудобно, потому что ноги и нижнюю часть корпуса всё время затягивало куда-то вперёд и вверх — чтобы держаться вертикально, приходилось подгребать ногами.

Голова Кирилла оказалась над бортом — чуть выше уровня воды. «Фрегат» покачивало волной, перевёрнутую байдару тоже слегка колыхало, и попасть в торчащий над водой предмет у служилых всё никак не получалось. Кроме того, останки кожаной лодки довольно быстро относило течением в сторону, так что вскоре целиться пришлось наискосок, а потом и вовсе вдоль борта. Это было неудобно, и часть стрелков переместилась на корму.

В конце концов они перестали палить — даже из нарезных ружей. К этому времени на мачтах во всю ширь красовались паруса, наполненные ветром странствий...

А Кирилл плыл и плыл — мимо знакомых пологих берегов. Он висел в воде и думал, что ему в общем-то не очень холодно, потому что вода под одеждой нагрелась. «Это хорошо, но рядом плавают трупы — почему их не уносит течением? Наверное, потому, что все мы движемся с одной скоростью. Никто не отстаёт и не догоняет. Если посмотреть влево, то ещё можно увидеть открытое море. Красиво смотрится серый парус на синем фоне... Как оно там — у поэта?

Действительно, интересный вопрос: что он там кинул? Есть что-то ещё из той же оперы, только более позднее:

Нет, это не то — „янки“ там на самолётах летали, а наши их сбивали... Или не наши?

Похоже, меня обратно в лиман несёт — тихо так, спокойно... А там „баржа“ — вон она. Прямо на неё и несёт — врежусь или не врежусь? А почему её не сносит? Потому что она на якорях стоит — двух сразу. Грунт на дне, наверное, мягкий, так что якоря должны быть большими, а якорные цепи — длинными. Или у них канаты?»

Из своего психического ступора Кирилл не вышел, даже услышав крики над водой. Кричали по-таучински, но кроме боевого «Эн-хой!», разобрать ничего было нельзя. Учёный всё-таки подвигал головой и увидел позади себя и сбоку много лодок — таучинских байдар. Все они были ещё далеко, а «баржа» уже близко — можно даже рассмотреть людей на палубе.

Кирилла несло прямёхонько на русское судно, однако он совершенно не волновался из-за этого. В конце концов, снизу обнаружилось какое-то препятствие: «Неужели топляк? Странно... A-а, это ж канат! Который якорный!» Препятствие исчезло, но вскоре появилось вновь — уже выше. Притопленную байдару двинуло течением чуть в сторону, и канат пихнул Кирилла в поясницу, из-за чего тело легло почти горизонтально и голова ушла в воду. Всё происходило достаточно медленно, воды учёный не хлебнул, но как бы разозлился: «Гадина какая — плыть мешает! Сейчас я тебя...»

Он опустил одну руку в воду и нашарил на поясе рукоять тесака. Осязалась она как-то плохо, и Кирилл испугался, что потеряет ценное орудие. Он вытянул его на поверхность и, помогая себе зубами, надел на запястье ремённую петлю, приделанную к ручке. Теперь захват получился плотным. Кирилл зацепил канат коленным сгибом правой ноги, потом нащупал его лезвием и начал пилить. При этом он размышлял о том, что произойдёт раньше — верёвка перепилится или силой течения его оторвёт от лодки? Он решил, что последнего варианта допускать не стоит и лучше вовремя отцепиться.

Отцепляться не пришлось — опора под лезвием внезапно исчезла. Чтобы не потерять равновесие, пришлось выпустить ручку и схватиться обеими руками за борт. Нож, висящий на ремешке, оказался у самого лица, и Кирилл подумал, что можно порезаться — он же острый!

Стоило так подумать, как мёртвая байдара вдруг ожила — дёрнулась, слегка завибрировала, стала поворачиваться килем вниз. Кириллу пришлось активно работать левой рукой и ногами, чтобы остаться в прежнем положении. С некоторым удивлением он обнаружил, что почти не чувствует своего тела, но команд оно в общем-то слушается. Корпус байдары совершал циркуляцию — ему явно что-то мешало спокойно дрейфовать по течению. Что именно, выяснилось довольно быстро — второй якорный канат чуть не разлучил Кирилла с его плавсредством. За это учёный и его перерезал — с садистским удовольствием.

Дрейф продолжался. Теперь положение лодки в воде изменилось, и Кирилл мог опираться ногами о край противоположного борта. Правда, ног он уже почти не чувствовал. Руки, однако, ещё держали, глаза смотрели, а мозг худо-бедно фиксировал информацию.

«Баржа» приближаться перестала — её теперь тоже несло течением. На палубе возникла бурная суета — кажется, там одновременно пытались поставить парус и спустить шлюпку. При этом некоторые мореплаватели показывали руками на приближающиеся байдары таучинов и что-то кричали.

Потом характер движения изменился: суд но стало смещаться влево и двигаться медленнее. Кирилл сначала поравнялся с ним, а потом начал отдаляться. Его отнесло, наверное, метров на сто, когда до «баржи» добрались первые байдары. Кормчие и гребцы орали во всю глотку. С борта русские их встретили недружным ружейным залпом. Сначала Кирилл решил, что ему тоже надо что-нибудь крикнуть или хотя бы рукой помахать — чтоб заметили, чтоб подобрали... Он очень быстро убедился, что ни того ни другого сделать не может: руки отпускать нельзя, а голосовые связки работать отказываются. Собственно говоря, было не вполне даже ясно, дышит ли он ещё. Оставалось только смотреть на медленно удаляющийся театр военных действий: «Они, что же, на абордаж пойдут? Как-то у таучинов это не принято... А, понял: из луков будут стрелять! Кто это на носу передней лодки? Уж не Чаяк ли?!»

Атаку первой байдары Кирилл рассмотрел довольно хорошо. Она шла на сближение под острым углом — прямо навстречу выстрелам. В ответ несколько пассажиров стреляли из луков с колена. Когда расстояние стало минимальным, трое таучинов вскочили на ноги и что-то метнули на борт. Последовала вспышка криков — таучинских и русских, — и с корабля в воду упал человек. «Да ведь это они арканы метнули! — догадался Кирилл. — Совсем не глупо, но очень рискованно...» Передовая байдара миновала судно, не пытаясь остановиться и завязать рукопашный бой. Она начала делать круг для захода на новую атаку. Тем временем её место заняла вторая, на подходе была третья, а там и целая флотилия.

Кирилл был уже далеко, и сознание его меркло. «Они там прямо карусель устроили! Это, конечно, правильно: влезть на борт казаки не дадут — изрубят в капусту. Если только кинуться сразу со всех сторон... Но это сложно... А так... Рано или поздно стрелы кончатся... Под аркан, конечно, никто больше не подставится... И что будет?.. Таучины уйдут, а уцелевшие служилые будут считать, что „ружейным боем отбились”... Лишний ноль припишут численности противника... Уйдут... На „барже" парус так и остался поднятым наполовину... Её гонит одновременно и течением и ветром... А куда? Да хоть куда, всё равно сядет на мель — здесь же не океан...»

Как бы подтверждая догадку, издалека донеслась новая вспышка криков, и контур судна на фоне далёкого берега изменился — не стало видно паруса. «И правда, на мель сели, — мысленно улыбнулся Кирилл. — Теперь служилым хана. А я умираю. И ничего страшного — спокойно так, не больно совсем... Жить гораздо труднее... Хорошо, когда можно не жить...»

Далёкий поверженный парусник начал смещаться влево, пока совсем не исчез из поля зрения. Зато в этом поле появился низкий далёкий берег, лишённый какой-либо растительности. Он тоже двигался влево и при этом быстро приближался. Кирилл не закрывал глаз, но смотрел уже не столько на окружающий пейзаж, сколько внутрь себя. Ему хотелось на прощание увидеть там что-нибудь хорошее и радостное — может быть, маму? Или Луноликую? Да-да, именно её — поговорить, попрощаться, объяснить...

Но вместо бесконечно любимого лица из глубин сознания полезли совсем другие... хари: Мефодий, Кузьма, Шишаков, писарь Андрюха, Петруцкий... Их было много — с именами и без. Последним в этом ряду возникло ничем в общем-то не примечательное лицо Никифора. Оно как бы втянуло, обобщило в себе образ менгитов — бородатых покорителей сибирских просторов. И Кирилл в своём предсмертном покое почувствовал дискомфорт: сначала слабенький укол совести (или чего?), а потом нарастающее и затопляющее чувство вины — вины вот перед теми парнями в байдаре, которые верили ему, слушались его, а он... «Ведь это я — Кирилл Иванов — погубил, убил их только потому, что... Да, Никифор оказался последней сволочью, но виноват всё равно я! Я пошёл на контакт, я поверил... Не будь я сам русским, было бы иначе. А так — я ВИНОВЕН! Не могу, не имею права умирать с ТАКОЙ виной. Мне НЕЛЬЗЯ!»

Учёный открыл глаза. Точнее, волевым усилием вернул себе внешнее зрение. Перед ним был то ли остров, то ли коса — суша, выступающая из воды на несколько сантиметров. До неё было далеко, а он никуда не двигался — похоже, затопленная байдара застряла на мели.

Встать на ноги Кирилл не смог — они как будто отсутствовали. Он разжал пальцы рук и сумел чем-то оттолкнуться от дна, чтобы голова оказалась на поверхности — дышать было необязательно, но хотелось видеть берег.

К этому берегу он стремился и рвался, отпихиваясь от воды нечувствительными конечностями. Сначала просто бултыхался, потом почувствовал опору и пошёл на четвереньках, держа голову над водой. Однако её становилось всё меньше, и в конце концов пришлось ползти на брюхе. Потом воды стало совсем мало, и Кирилл отяжелел. Однако он заставил себя встать на колени и двигаться дальше — туда, где воды вообще не было. Он не давал себе отдыха и тысячу лет спустя поднялся на ноги. Поднялся, чтобы упасть на первом же шаге. Он снова поднялся и сделал шаг, второй, третий...

Потом он шёл — всё быстрее и быстрее. А потом — бежал! В его сапогах сначала хлюпала вода, а затем кровь — размокшая кожа ступней не выдержала нагрузки, и он стёр её до мяса.

«Родина — это место, где ты однажды родился. В который же раз я рождаюсь здесь?»