Айдарский острог

Глава 17 ИСПОЛНЕНИЕ

Таучины так и не приблизились к стенам. Наверное, для защитников это было худшее, что враги могли сделать. В ожидании штурма было упущено время, когда можно было хоть как-то локализовать пожары. Контроль над ситуацией оказался безнадёжно утрачен — острог горел.

Айдарский острог горел всю ночь — дома, склады, лабазы, церковь, крепостная стена. Спасаясь от огня, многие пытались покинуть крепость. Но за пределами стен в прозрачном зимнем лесу спрятаться было негде, а таучины были всюду. Их оказалось даже больше, чем нужно, чтоб контролировать периметр, чтоб никто не ушёл — в дело шли стрелы и копья.

На другой день воины Ньхутьяга начали «зачистку» бывшей крепости. Они не боялись русской «скверны» и бродили по пепелищу, убивая тех, кого ещё не прикончил мороз или огонь. К середине дня им нечего стало делать, и они ушли — кроме собак, ни одной живой души здесь не осталось. Зато начали слетаться вороны — в огромном количестве.

Таучины встали просторным лагерем примерно в километре от сгоревшего острога. Мороз не ослаб — люди ходили закутавшись в меха, прикрывая лица от морозных ожогов. Впрочем, для таучинов такая погода хоть и была неприятной, но экстремальной не являлась. Проблемы отправления естественных надобностей организма на таком морозе стали неисчерпаемым источником веселья и шуток. Оленям же было вполне комфортно — их запас морозостойкости был далеко не исчерпан, и животные активно кормились, что, как известно, является первейшим признаком хорошего самочувствия. Никаких термометров в наличии не имелось, но, по литературным данным, Кирилл знал, что прилично откормленные олени начинают зябнуть после минус сорока градусов. Из этого следовало, что сейчас теплее.

Учёный в очередной раз убедился, что не является киношным суперменом. А является он, скорее всего, инвалидом. Прыжок со стены в сугроб (всего-то 4-5 метров!) вывел его из строя. Или, может быть, просто схлынуло с души ожесточение, глушившее боль. Он плохо помнил, как встретился со «своими». Кажется, несколько упряжек отправились навстречу бредущему по снегу человеку. Его могли бы, конечно, пристрелить, «не спросив фамилию», но таучины были уже не те, что раньше, да и командовал ими сейчас сам Ньхутьяга-Чаяк.

Другу своему Кирилл был благодарен до слёз — никаких рассказов, никаких вопросов. Они просто посмотрели друг другу в глаза и всё поняли. Чаяк приказал быстро поставить полог и нагреть его. Маленькое прямоугольное сооружение из шкур возникло на снегу почти мгновенно. Кирилл успел сказать лишь несколько фраз:

— Где-то там осталась Инью. Найди её, а?

— Угу.

— И... Пальцы не гнутся... Испорчу одежду...

— Да, так бывает.

Прозвучала короткая команда, и Кирилла подхватили сильные руки. Посмеиваясь и перешучиваясь, парни сделали всё, что нужно, а потом запихали Кирилла в полог, стянув с него обувь и остатки одежды. Их веселья учёный разделить не мог — его моча на снегу была красной.

Кирилл задул светильник и остался лежать в темноте на толстой мягкой подстилке. Здесь было, наверное, всего несколько градусов выше нуля, но он знал, что в настоящее тепло, которого так жаждет тело, ему нельзя — у него обморожены пальцы на руках и ногах, возможно также, лицо и уши — по крайней мере одно. Значит, отогреваться надо постепенно, иначе начнётся некроз тканей. Впрочем, пальцы и уши его волновали слабо. Он решительно не хотел вспоминать человеческую анатомию — где находятся печень, почки, мочевой пузырь, селезёнка и прочее. Да и что там вспоминать-то — мало ли он видел вспоротых человеческих тел?! Не вызывало сомнения, что какие-то из этих органов у него повреждены. Про таких людей говорят, что теперь всю жизнь «работать на аптеку». Кирилл осознал это и улыбнулся в темноту:

„...В баках топлива — до цели,

Ну а цель, она в прицеле,

И я взять её сегодня хочу...“

Так, кажется, у Розенбаума. Слабенький текст, но что-то в нём есть. Точнее, что-то есть в полупустых баках и лишних бомбах, которые исключают возможность возвращения — в принципе. А ведь это свобода — как после укола отравленной шпагой, как у ракового больного, как... Ну, не важно. Цель-то я ещё не взял. Стоит ли она того — это другой вопрос».

— Чаяк, — позвал Кирилл, почти не повышая голоса. — Где ты, Чаяк?

— Я здесь, — откликнулся голос снаружи пару минут спустя. — Я здесь, Кирь.

— Что ты знаешь про менгитов, друг? В тундре большое войско?

— Большое войско. Много воинов, много ружей...

— Расскажи, как было дело.

— Они разделились. Худо Убивающий взял самых сильных и ушёл вперёд. Они догнали нас. Мы сражались.

— Ты опечален, друг?

— Хыгенэ помог нам. Но Худо Убивающий умер быстро. Это печалит меня.

— Все менгиты умерли?

— Те, кто участвовал в бою, — да. Но многие шли сзади. Они дошли до места битвы и повернули назад. Возвращаются.

— Они возвращаются в деревянное стойбище?

— В стойбище... — Чаяк не то хмыкнул, не то хихикнул. — В стойбище, которого больше нет! Будем с ними сражаться.

— Ох-хо-о... — Кирилл попытался принять самую безболезненную позу. — А зачем? Зачем с ними сражаться? Может быть, они сами...

— Значит, мы будем просто смотреть, как они умирают?

— Мы будем смотреть и смеяться — их убьёт мороз и голод.

— Их убьёт сам Ньхутьяга. — ты правильно говоришь, Кирь!

Снаружи что-то происходило — перекликались люди, раздавался смех. Кириллу не было до этого дела — стоило прикрыть глаза, как возникало видение горящего острога. И лица, лица, лица...

Русские действовали по отработанной схеме: войдя в визуальный контакт с противником, построились в боевые порядки, из грузовых саней в тылу образовали подобие «вагенбурга». Всё бы ничего, но мороз слегка «зашкаливал» — в такую погоду обычно не воюют. И ещё один нюанс: «иноземцы» на сей раз не защищали своё стойбище, не обороняли захваченную добычу. В отличие от русских они были легки, подвижны и не имели тыла. Пред лицом грозного врага они погрузились на нарты и собрались уходить, не приняв боя. Среди служилых это вызвало замешательство. Поредевшие ряды их туземных союзников вообще колыхались, как волны, — страх перед хозяевами уже с трудом удерживал мавчувенов на месте.

Подручные Чаяка напялили на Кирилла второй комплект зимней одежды. Он явно был снят с мертвеца — довольно крупного мужчины — и потому местами был заляпан кровью. Учёный против этого ничего не имел — ему предстояло исполнять роль груза на нарте. А пока он сидел на санях и рассматривал вражье войско, развернувшееся менее чем в километре от таучинской стоянки. Ему почему-то вспомнился фильм, виденный в юности: группу полярников в Антарктиде высадили возле законсервированной станции. Самолёт улетел, а они остались. У них было всё, кроме источника тепла, а мороз стоял запредельный. Им нужно было запустить генератор на станции, иначе скорая смерть неизбежна. Однако дизель не заводился, поскольку протёк аккумулятор. Аналогии с данной ситуацией были налицо, однако не полные.

Тяжело переваливаясь, подошёл Чаяк и остановился, повернувшись лицом к русским:

— Их дома разрушены, их еда сгорела. Они всё равно умрут, но хотят сражаться и погибнуть как воины. Мне странно это, ведь менгиты так мало похожи на людей!

— Плохо ты знаешь русских! — усмехнулся Кирилл и процитировал: — «...Гвозди бы делать из этих людей — не было б крепче на свете гвоздей!» — примерно так писал Михаил Тихонов о большевиках.

— Что такое гвозди и большевики?

— Не важно. Я хочу сказать, что менгиты живучи, как водяные черви. Если их оставить в покое, они построят себе укрытия из обгоревших брёвен, они будут питаться собаками и трупами собственных детей, а потом ограбят всех окрестных мавчувенов. Они обрекут их на голод и смерть, но сами выживут. Они выживут, несмотря ни на что, и вновь начнут исполнять «государеву службу» — грабить, убивать, обманывать. У них есть воля к жизни!

— А у нас — к их смерти. Однако ты прав — не стоит менять жизни наших воинов на жизни этих существ. Там, — он показал рукой, — есть ещё Коймский острог!

— И не только... — вздохнул Кирилл. — Что они делают? Ты видишь?

— Да... Какой-то менгит вышел вперёд и машет палкой, на которой кусок шкуры.

— Белого цвета?

— Ну, во всяком случае, не чёрного. Это какой-то знак, да?

— Угу. Наверное, они показывают, что хотят говорить с самым сильным воином противника, с самым главным начальником. С тобой, значит. Иди поговори!

— Ха! Я не могу даже приблизиться к менгиту, не перестав быть собой! Ньхутьяга заполнит меня и потребует крови, потребует убийства!

— Ну, и чёрт с ними! — вяло махнул рукой учёный. Вести переговоры с обречённым противником у него не было ни малейшего желания.

— Они что-то кричат, друг! Пятеро идут сюда... На таком морозе луки работают плохо, а некоторые совсем ломаются. Может быть, их стоит убить огненным громом?

— Нет, Чаяк. Этими людьми командовал Худо Убивающий. Они заслужили плохую смерть. Мы разгоним их друзей-мавчувенов и рассеем оленей по тундре, мы не дадим им строить дома и добывать пищу. Они будут умирать долго!

— Да, друг, так мы и сделаем! А эти... Может быть, они хотят устроить поединок? Как люди?

— Вряд ли... Но отказывать в этом нельзя, насколько я понимаю. Иначе народ не поймёт. Надо всё-таки пойти и поговорить с ними. Придётся мне...

— Попробуй, друг. Тгаяк подвезёт тебя ближе.

Учёный не стал выяснять, почему данную миссию должен выполнить именно Чаянов сын, который не входит в число избранных Ньхутьяга. Пока таучины перекликались, передавая для Тгаяка требование явиться к отцу, Кирилл подцепил наконечником копья шкуру-сидушку и помахал ею в воздухе. Он надеялся, что это будет понято как согласие на переговоры.

Наконец прибежал запыхавшийся Тгаяк и начал говорить, активно помогая себе жестами:

— Кирь, Кирь! Приехали трое людей с запада! Они говорят, что их послал сам Тгелет! Он послал их к тебе, Кирь!

— Тгелет? — криво усмехнулся учёный. — А мыто совсем о нём забыли! Ну, ничего: этот демон подождёт, а то бедные менгиты совсем замёрзнут. Поехали к ним!

Кирилл спешился в полусотне метров и дальше пошёл один — без свиты и без оружия, если не считать полюбившегося ножа в рукаве. Столь малочисленная делегация вызвала некоторое замешательство у противной стороны. Парламентёры о чём-то поговорили, и навстречу Кириллу двинулись двое: «Надо полагать, это и. о. Петруцкого и переводчик, — подумал учёный. — Однако толмач какой-то странный».

Великий воин сделал лишь десяток шагов, а в левом боку у него противно заныло, в правом возникла пульсирующая боль, а к горлу подкатила тошнота. Преодолевая накатывающее безразличие ко всему, Кирилл ткнул себя в грудь и грозно выкрикнул по-таучински:

— Я — Акакавервутэгын! Я — великий тойон восточного моря! Я — победитель русского царя!

Представившись таким образом, он гордо вскинул голову и уселся прямо на снег, скрестив ноги. Четыре слоя зимнего оленьего меха на заднице позволяли ему сидеть на чём угодно без риска заполучить радикулит.

Низкорослый, закутанный в меха толмач начал переводить, и у Кирилла скрутило все внутренности в болезненный жгут — аж слёзы на глазах выступили. Он зажмурился и увидел... А также услышал... То ли это было реальное, но забытое, событие из далёкого прошлого, то ли просто глюк:

«...Ма-ама! Ну, мама же!! Ведь вот он — я!! Я же — вот!! Ты что, не слышишь?! Скажи что-нибудь, мама! Улыбнись! Посмотри, хотя бы!! Ты же не спишь, у тебя глаза открыты, почему ты не видишь — МЕНЯ?! Я обидел тебя, да?.. НУ, МАМА?! Ну, засмейся! Ну, рассердись!! А ты... У тебя изо рта что-то красное течёт... Я испачкался! Смотри, мама, я испачкался!! Ты не смотришь... Ты не слышишь... Значит, я тебе не нужен?! Я плохой, да? Я никому не нужен...»

Кирилл тряхнул головой, возвращаясь в белую, прокалённую морозом реальность. Он поймал губой сосульку, свисающую с усов под носом, откусил, погонял её языком во рту и выплюнул. Теперь говорил русский: он пытался представиться так, чтобы его «дикий» собеседник понял смысл слов «армия», «офицер», «служба», «приказ». Кирилл наблюдал за его потугами и выборочно усваивал информацию: «Этот парень, похоже, мой ровесник. Из семьи знатной, но бедной. Наверное, хотел сделать быструю карьеру на краю Ойкумены, а попал как кур в ощип: командира убили, он теперь старший, ситуация критическая. Похоже, Петруцкий был самодержцем, властью ни с кем не делился, смену себе не подготовил. Парень явно в растерянности, но держится мужественно». Кирилл медленно поднял правую руку в останавливающем жесте:

— Хватит!.. Кхе! Гмы... Женщина, ты свободна. Можешь вернуться к таучинам — я не держу на тебя зла. Можешь остаться с менгитами. Кхе... Уходи! Я буду говорить с этим воином на его языке!

Луноликая колебалась не больше секунды — и двинулась вперёд. Она прошла совсем рядом с Кириллом. Он напрягся, чтобы не повернуть головы, чтобы не скосить глаза, пока она не исчезнет из поля зрения. Офицер смотрел на них. Он, наверное, чувствовал, что происходит нечто напряжённо-серьёзное, но вряд ли понимал, что именно.

А Кирилл смотрел в лицо сверстнику, отмечал пятна старых и новых обморожений на коже, тёмные круги под глазами и прикидывал, что бы такое ему сказать? Так ничего и не придумав, он спросил — буднично и просто:

— Сколько ночей уже не спишь, Владимир?

— Что-о?! Ты... Вы... Встать, когда с тобой говорит офицер Его Импера...

— Перестань, — отмахнулся учёный. — Меня зовут Кирилл. Я не дворянин, но учился, наверное, больше и лучше тебя.

— Врёшь... мерзавец!

— Не хорохорься, лейтенант. В Российской армии у меня такое же звание. Правда, я числюсь в запасе... И армия эта из будущего другого мира — надеюсь, другого!

— Кхе-кхе... Дезертир?! Изменщик!

— Может, оно и так... Скажи лучше, о чём ты собрался говорить с врагом? Что хочешь нам предложить?

— Да кто ж ты такой?! Толмач, что ли?!

— Считай, что таучин, — усмехнулся Кирилл. — Тойон, князец или «лучший мужик» — понимай как хочешь.

— На Потаповых работаешь! — догадался офицер. — Иуды! Столько народу сгубили, сволочи! За тридцать серебреников продались!

— Ни на кого я не работаю, — разочаровал собеседника Кирилл. — И денег не получаю — ни от кого никаких. Только тебе этого не понять. Псы вы тут все! Дворовые псы — в меру верные, в меру подлые, но все трусливые и жадные... Короче: чего надо?

Офицер утёр рукавом нос, оглянулся на своих и заговорил:

— С таучинами хотим замириться: нам аманатов, вам государевы подарки. Оленей вернёте. Пусть и не всех... Договоримся... Государю отпишу, что замирились, покаялись и под рукой его быть поклялися. Бог даст, вам милость выйдет — ещё и с прибытком будете!

— А острог?

— Ну... — замялся лейтенант. Как бы пожар приключился — по воле Божьей...

— И Петруцкого по той же воле бревном зашибло, да? — усмехнулся Кирилл. — Не прокатит, Володя. Эту сказку ты для таучинов придумал — поверят, мол, нехристи, а там видно будет. Я тебе так скажу: ни строиться, ни кормиться мы вам не дадим. И ружья с пушками вам не помогут — до весны никто не доживёт. Могу предложить лишь одно — «добровольную смерть». Бросайте оружие, и мы вас перебьём — всех. А мавчувены и сами разбегутся.

— Кирилл... Эта...

— Что?

— Я не... Я тебя не выдам! Святой крест — не выдам!

— Ты считаешь, меня просто разбойником, да? Ладно, пусть так и будет. Только ты меня обязательно выдашь, Владимир! И сдашь, и выдашь, и продашь при первой же возможности! Ваши понятия о чести мне известны. А потому: иди на хрен! Я бы на твоём месте просто застрелился.

Офицер медленно повернулся. Постоял несколько секунд и двинулся прочь. Походка у него была странной — словно ноги перестали сгибаться в коленях. Он отошёл метров на пять и остановился, сгорбился — кажется, полез за пазуху.

«Если у него там пистолет, — размышлял Кирилл, — то с разворотом может и пулю всадить. С такого расстояния промахнуться трудно. Начнёт поворачиваться — надо резко качнуться влево... Или чёрт с ним?»

Лейтенант не повернулся. Но выстрел всё-таки раздался — как-то глухо. Меховой капюшон на офицерском затылке разлетелся кровавыми клочьями.

«Молодец, — мысленно одобрил Кирилл, поднимаясь на ноги. — Вот только кухлянку мне забрызгал, сволочь. Правда, она и без того грязная... Теперь надо с Тгелетом разобраться».

Казалось, что с тех пор прошла тысяча лет, что прожито несколько жизней, но Кирилл узнал-таки одного из посланцев — он когда-то конвоировал его к жилищу всемогущего демона. Учёный даже ослабил контроль над собой, чуть не выпустил волнение наружу:

— Что-то случилось? Он зовёт меня? Нужно к нему ехать? А когда — прямо сейчас, да?

— Нет, не так, — улыбнулся воин. — Не знаю, что кому нужно, а я выполнил поручение: нашёл Киря и передал, что ОН ХОЧЕТ ТЕБЯ ВИДЕТЬ. Пойми, это всё, что надо было передать, — ни словом больше, ни словом меньше.

— Ясно... — вздохнул Кирилл. — Сроки исполняются — медленно, но неуклонно. Вот только зачем?

— Этого я не знаю.

— Разумеется.

Русское воинство обосновалось прямо на пепелище. Здесь было полно дров, но отсутствовал корм для оленей. Живые животные служилым были уже не нужны, их вполне можно ‘было забить на мясо, которое заведомо не испортится на таком-то морозе. Но ездовые олени — основа жизни большинства мавчувенов.

«Сильные» люди таучинов всё это понимали. И действовали с максимальной жестокостью — то есть не предпринимали ничего. Кирилл объяснил, что любая атака, любое нападение сплотит мавчувенов и русских перед лицом общего врага. А мы не будем нападать, мы будем просто смотреть! План сработал безотказно: на третий день развернулось целое сражение. Мавчувены пытались уйти вместе с оленями, а русские их не пускали. В принципе, это, наверное, выглядело как обычный бунт «иноземцев», какие часто случаются в дальних походах. Подавлять такие возмущения служилые умели, но для этого нужна была хотя бы иллюзия силы. В данном же случае злые таучины разрушили все иллюзии: служилые не смогли защитить своё деревянное стойбище, заложники-аманаты погибли, как и главный русский начальник.

Стрельбы было мало. Кирилл подумал, что на таком морозе заряжать ружья трудно, если вообще возможно. В конце концов, мавчувены ушли, оставив часть своих людей и оленей в виде быстро коченеющих трупов на снегу. Основная масса дезертиров двинулась вниз по Айдару. Полутора сотен таучинских воинов вполне хватило бы и на блокаду оставшихся русских, и на преследование их бывших союзников. На «посиделках» по этому вопросу Кирилл выразился однозначно: хотите резать мавчувенов — режьте, но этого я не одобряю. Меня (и Ньхутьяга) интересуют только русские.

Несколько десятков воинов — в основном молодёжь — отправились в погоню. Остальные от скуки занялись мелкими пакостями — охотились на менгитов в развалинах острога. Стоило служилому отойти от импровизированных укреплений из обгорелых древен, как в него летели стрелы или в воздух взвивался аркан. Иногда кому-нибудь удавалось приволочь в лагерь живого казака. Радости и веселью тогда не было предела — что только с пленными не вытворяли! Кирилл заставлял себя не слышать крики пытаемых. Ему нужно было принять важное решение, а сил на это — духовных и физических — не было никаких. Тем не менее он всё-таки собрался:

— Чаяк, меня хочет видеть Тгелет.

— Да? А я ему не нужен?

— Мне кажется, что он нужен тебе.

— Как ты думаешь, кто сильнее: Тгелет или Ньхутьяга?

— Они не сопоставимы, не сравнимы. Тгелет блюдёт общую справедливость в Мире, а Ньхутьяга лишь один из поддерживающих равновесие между добром и злом. Так что... В общем, надо мне ехать к нему.

— Что ж, дней через двадцать-тридцать мы будем на месте!

— Ты хочешь идти со мной?

— Н-нет... Нет, не хочу, но, кажется, должен. Там есть Коймский острог... Или может быть...

— Ладно, поехали! Но сначала нужно добить здесь менгитов. И отпустить людей по домам!

— Да, нужно. Мы сделаем это завтра.

Наверное, он задремал, потому что проснулся от ощущения, что болит здесь и там и что его обнимают тёплые ласковые руки. Спросонья он чуть не перепутал, не погрузился в дебри беспамятного прошлого, когда его, наверное, ласкала мама — просто за то, что он есть, что он — её. Пришлось приложить немалое усилие, чтобы вспомнить, чтобы понять: это — не мама. Светильник горел, и Кирилл, повернув голову, увидел лицо Луноликой — совсем близко. Она была красива. Нет, она была просто безумно, ненормально прекрасна! Кирилл почувствовал, что сейчас забудет и простит всё — абсолютно всё. Его тело хочет её. Душа (или что там?) тоже хочет — Лу, наконец-то...

— Нет, — вдохнул Кирилл спёртый воздух. — Уйди.

Внешне мало что изменилось на подступах к обиталищу всемогущего демона Тгелета. Всё те же следы пребывания множества паломников. Не сотен и тысяч, конечно, но десятков — для здешних мест это очень много. Изучать окружающую обстановку Кирилл не стал, а сразу отправился по тропе в верховья тёплого ручья. Маршрут был знакомым — оказывается, он запомнил его с удивительной точностью. Сейчас мало что отличалось от прошлогодних воспоминаний, ну разве что тропа казалась чуть менее натоптанной. Впрочем, наверное, это только казалось. Кирилл всё ждал, что его остановит повелительный окрик, а потом будет как раньше: молодые насмешливые люди, винтовки, небрежно повешенные на плечо, и так далее. Но никто его не остановил, не приказал расстаться с оружием. Он просто шёл и шёл, пока не оказался в знакомой котловине, которую геоморфолог назвал бы цирком или каром. Люди тут были — кто-то копошился у тёплой парящей лужи, кто-то возился возле входа в жилище из дёрна и шкур. Кирилл сделал приветственный жест, и ему ответили — как «своему», вернувшемуся из недолгой отлучки. Он прошёл по тропе, по мосткам через болотину, опять по тропе и оказался у входа в странное сооружение, не имеющее архитектурных аналогов, наверное, ни в одном мире. Внутри было тепло, пахло жильём, причём не обычным таучинским, а каким-то другим.

Из бокового прохода вынырнул полуголый мускулистый парень. Он преградил дорогу, всмотрелся сквозь сумрак в лицо гостя:

— Ты кто?

— Кирилл.

— Да?.. М-м... Извини! Сейчас гляну...

— Погоди. Я что, совсем... того?

— Ну, в общем, узнать трудно. Побудь здесь — может, он спит.

— Ладно.

Андрей Константинович не спал. Или, может быть, проснулся, услышав чужие шаги. В комнате было тепло и относительно светло. И запах... Его трудно описать — такой бывает в старых коммуналках Москвы или Питера. Это запах многолетнего не очень опрятного жилья, запах старости и тления, что ли... В общем, как-то сразу становилось ясно, что лежащий на топчане человек не вздремнуть прилёг, что он, наверное, больше уже не встанет.

— Здравствуйте, Андрей Константинович, — пробормотал учёный. — Мне передали...

— А, Кирилл! Проходи... Долго ты... Я сейчас, сейчас... Нет, не получается. Слушай, подсунь мне подушку под шею, а то ни черта не видно!

— Сейчас сделаю... Так пойдёт?

— Ну, вроде... Не могу ж я говорить с тобой, глядя в потолок!

— Что, совсем плохо?

— Да нет, нормально. Умираю просто. Но болей уже нет — это приятно.

— Но...

— Только не говори, что само рассосётся, — я-то знаю. Я бы давно отмучился — по-таучински, — но хотелось на тебя посмотреть.

— Ну и как это зрелище?

— Досталось тебе...

— Угу. Служилые расстарались. А потом отставной палач заштопал. Результат, как говорится, налицо. С вами-то что?

— Сказать диагноз? Он самодельный, так что веры мало. Но примерно так на моих глазах умерли трое. Симптомы совпадают, так что можно делать прогноз: после прекращения болей несколько часов жизни, а потом агония. Ты подоспел вовремя.

— Вам трудно говорить?

— Очень. Но это неважно. Дырка между мирами будет открыта. А может, уже открылась. Возвращайся домой, если хочешь.

— Камни из-под тагитов перетаскивать?

— Ну... На самом деле всё проще... Но объяснять это долго... Так что пусть будут камни. И тагиты... Результат тот же... В общем, можешь вернуться.

— Куда? — усмехнулся Кирилл. — Домой?! А где он — мой дом? Короче, я испортил ваш эксперимент — вмешался в местную историю. По-моему, реальности не слились, они так и остались параллельными. Во всяком случае, в нашем мире Айдарскии острог был ликвидирован по Высочайшему указу, а здесь он уничтожен... м-м-м... насильственно. Можно сказать, что это я его уничтожил. Вмешательство постороннего дало свой результат!

— Опять... Ну что ты, Кирилл... Помнишь мой рассказ про шарашку и прочее... Помнишь?

— Конечно! И про предка нынешних таучинов с генетическим материалом, который здесь сохранился, а в нашем мире был утрачен, и про... Только всё пошло наперекосяк! Мы не смогли остановить поход Петруцкого! Но... Но ни российского войска, ни капитана больше нет! А Луноликая... Ведь всё дело в ней... А она... Впрочем, наверное, это нормально — по женской логике.

— Луноликая — твоя женщина?

— Была... Она же потомок того самого русского парня...

— Не говори глупостей, Кирилл... Про Луноликих я знаю... Наследственное имя... Последняя из них... Которая сейчас... — Андрей Константинович помолчал, собираясь с силами, и выдал: — Нынешняя Луноликая не имеет отношения к той династии. Таучины удочеряют девочек, они не различают приёмышей и родных. Спроси у Чаяка — он знает, откуда она взялась... По-моему, обычная таучинка... Таких много...

— Бли-и-и-н... Что-то я перестаю врубаться! — вырвалось у Кирилла. Однако он быстро взял себя в руки. — Простите за сленг, Андрей Константинович! Если не она... Кто тогда узловая фигура во всей этой истории про историю?

— А в истории бывают узловые фигуры? Наверное...

Лицо Селиверстова было желтовато-серого цвета, словно он уже умер. Однако старик продолжал говорить:

— Пусть так... Рассказывать долго, а сил нет... Но тебе, наверное, это нужно знать. Если коротко... Мы тогда смогли уйти в параллельную реальность всей командировкой — вот сюда. Но следы ТАМ остались. Кто-то нас выдал. Я почти даже знаю, кто именно... Только это не важно. Через несколько лет был прорыв — за нами. Или к нам. Наверное, это было элитное подразделение, а может, и нет... Просто они знали, что шансов вернуться у них почти нет... Дрались как черти...

— И что было?

— В деталях уже не расскажу... Здесь с нами жило несколько таучинов... Из тех... С ферментом в крови... Твоя мать погибла последней... Возможно, ты что-то запомнил, хотя вряд ли... Тебя отправили в наш мир — была возможность. С другой женщиной... Наверное, она с тобой там и осталась... Мы не думали, что уцелеем... А ты вернулся! Но я не могу вспомнить...

— Чего?!

— Имя забыл... Как-то ведь тебя тут звали...

— Что-о?! — Кирилл был почти в панике. Что ж вы говорите такое?!

— Правду... Неужели не догадался, не почувствовал?

— Гос-споди... — схватился учёный за голову. — Ложная память, сны... Вы об этом?! Погодите... Послушайте, так что же, я — таучин?!

— Конечно...

Кирилл сделал насильственно глубокий вдох, а затем выдох. И ещё раз. Эта примитивная гимнастика не помогла — мысли путались.

— То-то у меня было чувство, что я здесь на месте... Здесь — в этом аду! Ну да, я, оказывается, туземец с мышлением, с хваткой белого человека! И льётся кровь завоевателей, и горят остроги, бли-ин... Вы даже представить не можете, что я здесь натворил! Сколько народу угробил!! Как с этим жить-то?! Вы можете мне объяснить, как жить после всего этого?!

— Хочешь лекарство от боли? — Селиверстов как-то благостно, как-то понимающе улыбался восковым лицом. — Наверное, ты вырос безжалостным к себе... и к другим. А жить... Не знаю... Спроси у того мальчика... который в тебе. Которого в детстве недоласкала мама... И он обиделся... Дети всегда обижаются на рано погибших родителей. Им кажется, что их бросили...

— Никто меня не бросал! Нету никакого мальчика!

— Есть... Обязательно есть... Только он спит, наверное... Взрослый Кирилл его совсем заслонил... Но он есть.

«Волшебный» камень был уложен на место, дары принесены, обряды выполнены. Время кончилось, срок исполнился — в общем, сделалось все. Теперь Кирилл стоял возле тагита и смотрел на мир, в котором провёл три года. От того, где он жил раньше, этот мир с виду не отличался — та же тундра, те же заснеженные сопки. Только в родном мире — внизу — стоял снегоход, и маленький человечек ковырялся в моторе. Там, наверное, было тихо, а здесь дул ветер — ровный и мощный. На него можно было лечь грудью и нависнуть над обрывом. Обрыв, правда, был невысокий — Кирилл подумал, что, если в прыжке хорошенько толкнуться ногами, метров пятнадцать свободного полёта обеспечено. Этого, конечно, маловато — можно просто покалечиться. Однако такой неприятности легко избежать, если прыгать рыбкой — головой вниз.

Кирилл подошёл к самому краю, встал на базальтовую глыбу и действительно прилёг на ветер. Он лежал на нём, раскинув руки, и печально улыбался. Учёный больше не видел тундру — перед его мысленным взором прокручивался фильм. Точнее, два фильма сразу: в одном — школа, институт, работа, интернет, музеи, библиотеки. В другом — олени, таучины, казаки, остроги, кровь и смерть без конца и без края. Два этих видеоряда не заслоняли друг друга, они просто оба были, и оба в широком формате. А улыбался Кирилл потому, что ему было совершенно ясно, что ни для той, ни для другой жизни он больше не пригоден.

Мужчина и женщина стояли совсем близко за спиной великого воина. Ветер сносил слова в сторону, и мужчине приходилось наклоняться, чтобы расслышать, что говорит собеседница:

— Он не хочет моих ласк, он гонит меня! Кажется, он обиделся на меня за Худо Убивающего!

— За что же тут обижаться?! Впрочем, Кирь странный... Он хочет, чтобы его женщина была только его.

— Что же мне делать?!

— Не знаю. Ты сказала ему, что сама отдала таучинам стадо? Что специально увела оленей далеко в тундру?

— Нет, не сказала!

— Он знает, что ты заставила Худо Убивающего сражаться с нами без большого войска? Он знает, что ты, по сути, убила его!

— Я не убивала! Я не убивала русского мужа! Он был воином, он сражался, но вы его победили! Да, я заставила его... Но Кирь не знает!

— Так пусть узнает — наверное, ему это важно! А то он сейчас прыгнет.

— Останови его, Чаяк! Останови-и!!

Снизу по тропе прибежала девочка. Она совсем запыхалась, ветер сдувал слёзы с её чумазого личика. Она кинулась к Кириллу, вцепилась в его штанину и начала что-то кричать. Но ветер сдувал слова в сторону, поэтому Кирилл слышал другое. Или, может быть, то же самое:

«...Ма-ама! Ну, мама же!! Ведь вот он — я!! Я же — вот!! Ты что, не слышишь?! Скажи что-нибудь, мама! Улыбнись! Посмотри хотя бы!! Ты же не спишь, у тебя открыты глаза, почему же ты не видишь — МЕНЯ?! Не видишь... Я плохой, да? Я обидел тебя, да? НУ, МАМА?! Ну, засмейся! Ну, рассердись!..»

Таучинская девочка вспомнила, что бог, заменивший ей маму, папу и всех остальных, запретил хватать его за одежду. Она вспомнила это и разжала пальцы. Инью понимала, что сейчас может потерять всё, но нарушить запрет не могла.

Суровый воин Чаяк протянул руку, чтобы положить её на плечо другу. Он хотел удержать Киря от непродуманного поступка. Он протянул руку и замер — у таучинов считается неприличным мешать самоубийце. Особенно если этот самоубийца твой друг или родственник.

Кирилл был свободен: только он, ветер и пустота внизу.

Учёный чуть согнул ноги в коленях, опустил руки, чтобы сделать мах, как ныряльщик, и...