Айвазовский в Крыму

Иван Константинович Айвазовский

В начале XIX века из Галиции в Феодосию переселился Константин Гаврилович Гайвазовский (Айвазовский), отец великого мариниста. 17(29) июля 1817 года в его семье родился младший сын Иван.

То были годы, когда Феодосия после турецко-татарского владычества, войны, чумы и эмиграции местного населения лежала в развалинах. Многие путешественники, описывая город того времени, указывали, что он представлял кучу лачуг, лепившихся у крепостных стен некогда грозного города Кафы, крайнего форпоста Генуи на торговом пути из Европы в Среднюю Азию, Индию и Китай и самого крупного в Европе XV века пункта работорговли.

Чтобы спасти город от полного запустения, в 1789 году Феодосии были предоставлены права порто-франко — беспошлинной торговли, а жителям города — многие преимущества. Это способствовало быстрому восстановлению города.

Семья Айвазовских жила бедно. Их домик стоял на окраине города, на одном из возвышенных отрогов горы Тепе-Оба, амфитеатром сбегающей к морю. С порога дома открывалась широкая панорама на город и порт. В ясные дни был хорошо виден Керченский полуостров и далеко уходящие на север крымские степи.

В те годы по остаткам крепостных стен легко читались границы средневековой Кафы, была ясно различима цитадель крепости, стоящая на прибрежном холме, опоясанном дополнительным кольцом стен и башен. В развалинах города ещё было много древних архитектурных памятников. На маленьком плато, находящемся за наружными крепостными стенами цитадели, к югу от неё, стояли развалины двенадцати греческих и армянских церквей. Неподалёку белели минареты трёх мечетей, а на центральной городской площади стояла большая облицованная мрамором мечеть и мраморные бани, богато украшенные резными орнаментированными плитами. Эту мечеть и бани построил в XVI веке выдающийся архитектор Коджа-Синан, присланный в Феодосию из Константинополя.

На площадях стояли древние фонтаны или колодцы. В старину, как и сейчас, панорама Феодосии не была внешне эффектной, зато ни в каком другом крымском городе так остро не ощущалось захватывающее чувство простора морской и степной безбрежности, высоты и глубины напоённого солнцем неба. Всё это в раннем детстве впитал в себя Айвазовский; чувство необъятности природы, мощи стихий органически вошло в его восприятие мира и стало впоследствии основной чертой его искусства.

В начале XIX века в Феодосийский порт постоянно приходили итальянские, греческие торговые шхуны и турецкие фелюги за крымской пшеницей и дорогими сортами солёной рыбы. В порту и на феодосийском рынке звучала чужестранная речь. Город быстро застраивался и приобретал интернациональные черты. Это отражалось на характере его построек и планировке города, поделённого на районы — слободки. Их было несколько — армянская, караимская, греческая, цыганская, татарская, немецкая и др. Порт и базар стали центром города, где формировалась его общественная и деловая жизнь.

К. Г. Айвазовский, знавший шесть иностранных языков, был назначен базарным старостой, и, таким образом, его семья была в курсе не только городской жизни, но и событий, происходивших в соседних странах. Когда в 1825 году в Греции вспыхнула освободительная война против турецкой деспотии, отголоски её быстро докатились до Феодосии, и не только в виде народной молвы. Сюда доходили из Греции иллюстрированные издания, в которых восхвалялись подвиги народных героев. Они оставили самые яркие впечатления у будущего художника. В глубокой старости И. К. Айвазовский рассказывал: «Первые картинки, виденные мною, когда во мне разгоралась искра пламенной любви к живописи, были литографии и гравюры, изображающие подвиги героев в исходе двадцатых годов, сражавшихся с турками за освобождение Греции; к первому моему ребяческому лепету примешивались имена народных героев — Баболины, Канариса, Миаули и других».

Борьба небольшого греческого народа с сильной в военном отношении Турцией, варварски подавлявшей всякую попытку к сопротивлению, вызывала глубокое сочувствие всего прогрессивного человечества.

В детской памяти Айвазовского глубокий след оставили рассказы о Наваринской битве, о подвиге брига «Меркурий», выигравшего бой с двумя большими турецкими кораблями.

Часто в Феодосийский порт заходили военные корабли Черноморского флота. И надо представить восторг одарённого юноши при виде удивительно красивых парусных судов, когда они стояли с убранными парусами на штилевом море, стройные, чем-то напоминающие диковинные музыкальные инструменты. С раннего детства он полюбил воздушную лёгкость их силуэтов, и они навсегда стали одним из необходимых элементов в композиции многих его картин.

Много ярких впечатлений выпало на детские и юношеские годы Айвазовского. Они формировали, обогащали его детское сознание и настолько глубоко врезались в память, что он часто возвращался к ним в своих творческих замыслах.

Несмотря на тяжёлое положение семьи, одарённый Ваня Айвазовский в 1831 году был определён в симферопольскую гимназию, а в 1833 году по представленным гимназическим рисункам зачислен в пейзажный класс Академии художеств, которым руководил профессор М. Н. Воробьёв. Одновременно он работал и в классе батальной живописи у А. И. Зауэрвейда и по распоряжению академии делал подсобные работы для известного французского мариниста Филиппа Танера, выполнявшего большой заказ Николая I.

Айвазовский был поглощён этой работой, когда в Петербург из Италии прибыла известная картина К. П. Брюллова «Последний день Помпеи».

Это было огромное событие в художественной жизни России, оказавшее решающее влияние и на развитие дарования Айвазовского.

То, что дремало в натуре академиста Айвазовского в виде неосознанных влечений — любовь к морской стихии, к ярким образам, их романтической приподнятости, — получило в глазах молодого художника «идеальное» воплощение в картине Брюллова. Он был потрясён глубиной и патетикой выраженных в картине чувств.

В 1837 году Айвазовский пишет картину «Кораблекрушение» со спасающимися в лодке людьми. В том же году Айвазовский побывал на спектакле «Буря» — инсценировке Шаховского по одноимённому произведению Шекспира. «Театр представлял корабль в море, ночь, глухой грохот, дождь, треск, свист. удар грома, молния разбивает мачту; корабль, извергая пламя, погружается в волны». Эти режиссёрские пометки на рукописи пьесы дают ясное представление о зрелищной стороне спектакля. Видимо, сразу после спектакля Айвазовский пишет картину «Мрачная ночь с кораблём в огне на море». Подобный сюжет, полный трагических ситуаций, со сложным освещением был вполне в духе театральных постановок того времени. И Айвазовский, следом за Брюлловым, вдохновенно воплощая их в живописи, сохранил любовь к ним на всю жизнь.

Вероятно, во время своей учёбы в академии Айвазовский бывал и на балетных спектаклях. Тогда в них выступала прославленная итальянская танцовщица Мария Тальони. В спектаклях широко использовались всевозможные феерические эффекты с полётами на сцене и другими трюками, превращавшими театральные постановки в волшебноромантические зрелища.

В 1837 году Айвазовский представил на академическую выставку семь картин. Из них сохранилась только одна небольшая — «У маяка», написанная в том же 1837 году. На картине изображена надвигающаяся буря. Небо в тучах, сквозь них проглядывает полная луна. Клочья разорванного ветром тумана создают усложнённый эффект освещения, очень правильно переданный художником. Море взволновано.

Картина свидетельствует о быстро растущем таланте молодого художника.

По творческому замыслу картина «У маяка» очень близка к работам профессора М. Н. Воробьёва, а по мастерству выполнения стоит на одном уровне с ними. Это делает понятным совершенно необычное решение совета академии досрочно выпустить (на два года раньше положенного срока) Айвазовского из академии и послать его на эти два года в Крым для самостоятельных работ, а после этого — в командировку за границу на шесть лет.

В Крым Айвазовский вернулся весной 1838 года, полный новых замыслов. Вскоре написал пять картин и начал работать над шестой.

В 1839 году по приглашению начальника кавказской прибрежной линии Н. Н. Раевского Айвазовский принял участие в десантных операциях в Мингрелии. Длительное плавание на военных кораблях значительно расширило представление Айвазовского о Чёрном море. Он впервые побывал на Кавказе, величавая природа которого покорила его. Айвазовский принял участие в трёх десантах и не только сумел собрать необходимый материал для картин, но и проявил мужество и бесстрашие в боевой обстановке.

Во время плавания Айвазовский познакомился с выдающимся флотоводцем М. П. Лазаревым, сблизился с молодыми в те годы офицерами В. А. Корниловым и П. С. Нахимовым, встречался с опальными декабристами М. М. Нарышкиным, А. И. Одоевским и Н. И. Лорером, о которых до глубокой старости сохранил самые лучшие воспоминания.

Тогда же молодой художник написал небольшой портрет М. П. Лазарева, стоящего на борту корабля, очень выразительно изобразив характерную маленькую фигурку адмирала. Портрет находится в настоящее время в Центральном Военно-Морском музее в Ленинграде.

Позднее Айвазовский принял участие в создании погрудного портрета М. П. Лазарева, написанного К. П. Брюлловым. Он написал на этом портрете фон — взволнованное море с парусным кораблём. Этот портрет хранится в Севастополе в Музее Черноморского флота.

Вернувшись в Феодосию, Айвазовский завершил начатые работы и приступил к созданию двух картин из жизни флота: «Десант в Субаше» и «Черноморский флот в Севастополе». Знаменательно, что после плавания у берегов Кавказа Айвазовский написал свои первые картины, связанные с флотом. Эту тему он считал настолько важной, а исполнение батальных картин настолько удачным, что представил их в качестве отчётных работ за время пребывания в Крыму.

К этому времени им уже был написан ряд картин, изображающих Чёрное море у крымских берегов и крымские города: Керчь, Феодосию, Ялту и Гурзуф. Три первых были точными изображениями приморских городов, а четвёртая — «Гурзуф» — поэтическим воплощением лунной ночи у Аю-Дага. В одной картине Айвазовский сумел возвыситься над обычным изображением видов природы: в ней уже ярко проступила основная черта его дарования — умение мыслить поэтическими образами.

Подготовка Айвазовского в поездке за границу совпала с расцветом в русском искусстве пейзажной живописи. На смену Алексееву, Семёну Щедрину, Матвееву, Воробьёву пришли молодые живописцы Сильвестр Щедрин и Лебедев. Одновременно с ними работал А. А. Иванов, своими небольшими пленэрными пейзажами опередивший на полстолетия достижения европейских пейзажистов.

Успехи русских пейзажистов ко многому обязывали Айвазовского.

Айвазовский отправился за границу молодым, но уже сложившимся мастером. За годы, прошедшие в академии, Айвазовский познакомился с А. С. Пушкиным, И. А. Крыловым, В. А. Жуковским, В. Г. Белинским и сблизился с М. И. Глинкой и К. П. Брюлловым. Академия художеств и передовые люди эпохи возлагали на него большие надежды, и он вскоре оправдал их.

Хотя за годы обучения в академии Айвазовский создал не так много произведений, но в них уже ясно намечался путь его дальнейшего развития. Это особенно сказалось в таких картинах, как «Лунная ночь в Гурзуфе» (1839 г.) и «Берег моря» (1840 г.). «Лунная ночь в Гурзуфе» могла быть написана только в мастерской по предварительным карандашным рисункам с натуры, сделанным днём. Она написана по памяти, по воображению, именно так, как было более всего по душе художнику. Приступая к её написанию, он взял холст значительно больших размеров, чем брал для предыдущих картин, сделанных с натуры, что само по себе говорит о том, что он ждал от этой работы большого творческого удовлетворения и лучших результатов. И Айвазовский не ошибся. Позднее он не раз возвращался к этой теме, несколько варьируя композицию картины.

Не случайно сейчас на Пушкинской выставке в Эрмитаже помещён один из вариантов этой картины, являющейся наиболее полным воплощением в живописи образов пушкинской поэзии.

Композиция картины довольно проста: в центре, невысоко над Аю-Дагом, поднялась луна, ярким блеском её залиты весь дальний план и море; на переднем плане — берег, спускающийся к морю, с домиком слева и деревьями справа, среди которых стоит одинокий тополь. Мастерски выдержанная многоплановость картины, её ритмичность свидетельствуют о возросшем мастерстве художника.

Одна из последних картин, написанных Айвазовским во время командировки в Крыму, — «Морской берег» (1840 г.). На ней изображено море в бурный зимний день, судя по некоторым деталям — Феодосийская бухта. Айвазовскому очень хорошо удалось передать рыхлую массу клубящихся дождевых облаков, тёмную полосу воды у горизонта и светлую, прозрачную волну на переднем плане.

Написана картина была в мастерской и выполнена в один приём. Холст покрыт настолько лёгким, прозрачным и тонким слоем краски, что сквозь него просвечивают карандашные контуры предварительного рисунка.

Эта работа — большая творческая удача художника. Она стоит на рубеже между талантливыми ученическими работами и картинами зрелого, блестящего мастера, каким вскоре стал Айвазовский.

Осенью 1840 года Айвазовский поехал за границу, работал в Риме, Неаполе, Сорренто, Венеции, выезжал с выставками своих картин в Париж, Лондон, Амстердам.

В Риме в начале сороковых годов работала большая группа русских художников и литераторов, жило много русских, близких к искусству. Айвазовский попал в исключительную обстановку.

Юг со сказочной для северянина природой, солнцем и воздухом, развалины классических построек, площади Италии с храмами и дворцами эпохи Возрождения — всё это создало особо благоприятные условия для развития искусства.

В Риме писали свои изумительные пейзажи К. Лоррен и Н. Пуссен, здесь писал интимные пейзажи С. Щедрин, имя Брюллова только что прогремело по всей Европе, здесь работал «неистовый» Кипренский, недавно сошедший в могилу. Теперь десятки русских художников продолжали их дело. Это было время, способное породить таких подвижников искусства, как А. Иванов или Ф. Иордан, готовых десятки лет работать над одним произведением; это было время, когда произведения искусства стояли в центре общественного внимания, когда художников венчали лаврами. И нет ничего удивительного, что молодой Айвазовский, с изумительной лёгкостью написавший ряд прекрасных картин, был отмечен, обласкан и прославлен.

Автобиографические сведения, оставленные Айвазовским, показывают, насколько быстро освоился он в Италии. Да это, впрочем, и не удивительно. Ведь в Италии он, собственно, увидел то же, что каждый день наблюдал на своей родине, в Феодосии, только, может быть, в более ярких красках. Море, солнце, наконец, схожие города и нравы. Поэтому Италия для Айвазовского не была новой страной, как для большинства русских художников. Работая в Италии, Айвазовский не замыкался в своей мастерской, общался с художниками, был близок с Н. В. Гоголем, взгляды которого на искусство вдохновляли его и ярко отразились в творчестве. А. А. Иванов отмечал, что «воду здесь никто не пишет так хорошо, как Айвазовский». Выдающийся английский маринист Тёрнер посвятил Айвазовскому стихотворение, в котором прославлял его творчество.

Айвазовский был принят в семье декабриста Н. И. Лорера, был желанным гостем и в аристократической среде. Об этом свидетельствует письмо Марии Тальони, изумительным дарованием которой восторгались А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. В. Гоголь. Она писала Айвазовскому: «В воспоминаниях, которые я храню, заключено для меня тем более очарования, что в этом городе я познакомилась с Вами. Не забудьте же о своём обещании отыскать меня в том укромном уголке, где я поселюсь, когда настанет для меня пора отдохновения. Я не говорю Вам о своём восхищении Вашим прекрасным талантом и горжусь сама быть актрисой, ибо это звание даёт мне право дружески протянуть Вам руку».

Самые вдохновенные картины из созданных во время заграничной командировки Айвазовский написал в Венеции. В 1843 году он демонстрировал их в Париже на Всемирной выставке живописи, где его произведения представляли русское искусство.

В Париже он встретился со своим любимым композитором Россини и не менее прославленным Доницетти. Известный французский живописец Орас Берне, как бы выражая мнение артистической интеллигенции Франции, сказал ему: «Ваш талант делает честь Вашему отечеству».

На парижской выставке 1843 года Айвазовскому была присуждена золотая медаль.

Итальянская печать восторженно отзывалась о живописи Айвазовского. Одним из первых ценителей и почитателей его дарования был неаполитанский гражданин Векки, ставший несколько позднее адъютантом народного вождя Гарибальди. Он написал большую статью об Айвазовском, которую перепечатали петербургские и одесские газеты.

Есть основание предполагать, что Айвазовский общался и с Гарибальди, так как после разгрома народного восстания в Италии двоюродный брат Гарибальди переселился в Феодосию и жил здесь до конца жизни. Позднее Айвазовский написал картину, на которой изобразил народного героя в кругу повстанцев на борту корабля. В одном из писем Айвазовский назвал Гарибальди «незабвенным».

Русские художники в Риме приветствовали успехи Айвазовского, о чём имеется ряд сообщений в их письмах и воспоминаниях. Чрезвычайно любопытны несколько строк, посвящённых Айвазовскому в записках Иордана: «Едва приехал в Рим, он (Айвазовский) написал две картины: «Штиль на море» и меньшего размера — «Буря». Потом появилась третья картина — «Морской берег». Эти три картины возбудили всеобщее внимание. Множество художников начали подражать Айвазовскому: до его приезда в Риме не была известна морская живопись, а после него в каждой лавочке красовались виды моря, написанные «a la Айвазовский». Его слава прогремела по всей Европе. Даже самонадеянный Париж восхищался его картинами, одна из которых, изображавшая восход или закат солнца, была написана до того реально, что французы сомневались, «нет ли тут фокуса, нет ли за картиною свечи или лампы»».

Последнее замечание чрезвычайно любопытно. Оно указывает на какие-то новые черты в творчестве Айвазовского. В его картинах, очевидно, была какая-то совершенно необычная для того времени правдивость в изображении солнечного и лунного света. И люди, не искушённые в живописи, подозревали художника в фокусничестве, а знатоки искусства высоко ценили мастерство художника.

Путешествие по Европе, в которое Айвазовский отправился в 1840 году, он завершил в 1844 году в Амстердаме, где ему было присуждено звание академика.

Этот акт приобрёл символическое значение не только потому, что Голландия была родиной маринистической живописи, но также и потому, что Айвазовский всегда считал выдающихся голландских маринистов XVII–XIX вв. Бакхейзена, Бавера, Дубельса, Схотеля своими духовными наставниками.

За четыре года пребывания за границей Айвазовский из талантливого начинающего художника вырос в первоклассного мастера с совершенно определившимся мироощущением. Блестящее дарование, изумлявшее всех, свобода и быстрота, с какой писал художник, поэтичность замыслов, стремление в воплощению самых разнообразных, часто необычных, впечатлений и образов — от лирических лунных ночей до «Хаоса в момент мироздания», — вот что сделало Айвазовского самым популярным художником в Риме сороковых годов, дало ему звание члена Амстердамской академии. «Рим, Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самым лестным поощрением и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих краях, предвкушая сочувственный приём на родине», — писал художник.

В Петербурге Айвазовский был принят с почётом. Совет академии присвоил ему звание академика. Его назначают художником Главного морского штаба и поручают большой правительственный заказ — изобразить прибалтийские укреплённые города. Зиму 1844/45 года Айвазовский работает над выполнением этого заказа и над рядом других картин, а весной 1845 года уезжает в Феодосию, где начинает строить дом и мастерскую. Это был исключительный по тем временам шаг, когда блестяще начатый путь в искусстве художник меняет на трудовую, казалось бы, скучную жизнь в захолустном провинциальном городке.

Айвазовский не ошибся в своём решении и никогда не жалел о выборе. Он смолоду чувствовал, что его призвание — морская стихия, а главное, основное в его искусстве — изображение Чёрного моря и берегов родного Крыма.

Переселение Айвазовского в Феодосию, конечно, не было обусловлено только стремлением жить на юге. При желании он мог бы ещё значительное время быть в Италии, как жили там С. Щедрин или А. Иванов, мог бы поселиться в более живописных местах Крыма — в Алупке, Ялте, Гурзуфе. Но он избрал свой родной город и прожил в нём всю жизнь.

Это не был узко местный патриотизм; живя в Феодосии, Айвазовский интересовался жизнью всей России и в меру сил стремился умножить её славу и успехи своим искусством.

Айвазовский ощущал суровую скупость природы родного города и хорошо знал, какое впечатление производит она на окружающих. Однажды, приглашая к себе гостя, он писал: «…Очень буду рад, если Вы посетите нашу Феодосию, которая после южного берега производит на всякого грустные впечатления».

Дом Айвазовского в Феодосии строился по проекту самого художника. Фасад его выделяется среди городских построек спокойными членениями, хорошо прорисованными наличниками окон и дверей. Лишь окна первого этажа кажутся странно низкими.

Во втором этаже по фасаду, выходящему к морю, расположены три парадных зала, предназначенных для приёмов. Во двор обращены небольшие жилые комнаты и помещения для гостей. В нижнем этаже расположены столовая, буфетная и ряд других помещений. Они низки, тесны. Но в знойные летние дни в этих полутёмных комнатах намного прохладнее, чем в комнатах верхнего этажа.

Непосредственно к жилым комнатам примыкала мастерская. Это была большая неправильной формы комната с высоким окном, выходившим на пустынный двор.

Все посетители мастерской отмечали простоту обстановки. Такой она выглядит и на старинной фотографии. Мастерская была почти пуста: посредине стоял небольшой мольберт, у мольберта невысокий стул, под окном — простой сосновый столик для красок и кистей. Справа от окна — шкаф для хранения материалов.

Стены мастерской были выкрашены в красный (бураковый) цвет, как это было принято в пятидесятых годах прошлого века. Этот цвет хорошо оттенял голубые, зелёные и серые тона марин Айвазовского. Художник объяснял простоту обстановки своей мастерской тем, что работал он по воображению и не любил, чтобы что-нибудь рассеивало его внимание.

У Айвазовского смолоду сложился свой взгляд на творчество, а отсюда и своя система, свой метод работы. «Живописец, только копирующий природу, — говорил он, — становится её рабом, связанным по рукам и ногам. Человек, не одарённый памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником — никогда. Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны — немыслимо с натуры.»

Описать более или менее полно произведения Айвазовского в небольшом очерке невозможно. Творческое наследие художника очень велико: за шестьдесят лет он написал шесть тысяч картин.

С ранней молодости и до смерти он творил с поистине моцартовской лёгкостью. Это объясняется особенностями его дарования, а также импровизационным методом его работы. Кроме того, популярность Айвазовского была так велика, что его картины не залёживались. Что бы он ни написал, всё находило своих ценителей и любителей и приобреталось на очередных выставках. Это вдохновляло художника.

Айвазовский писал свои картины в мастерской, а не с натуры. Однако это не означает, что он не изучал натуру. Напротив, такой метод работы, даже при наличии высокой одарённости художника, требовал от него постоянного изучения натуры, большого подготовительного труда.

Он рисовал с натуры всё, что привлекало его внимание или могло помочь ему при работе над картинами в мастерской. Он рисовал понравившиеся ему панорамные виды берегов, главным образом Чёрного моря, а также Балтийского и Средиземного морей, перспективы приморских городов — Ялты, Алушты, Феодосии, Керчи, Неаполя, Сорренто, Венеции, Ревеля, Константинополя — и достиг совершенства в овладении техникой графического мастерства.

Имея хорошую память, обладая способностью поэтически осмысливать многое из того, что он видел, Айвазовский много лет спустя, рассматривая эти рисунки, умел вызвать в памяти полюбившиеся ему образы природы.

Говоря о творчестве Айвазовского, нельзя не остановиться на его большом графическом наследии. Эти рисунки представляют большой интерес как со стороны артистизма их выполнения, так и для уяснения творческого метода художника. Среди карандашных рисунков своим зрелым мастерством выделяются работы, относящиеся ко времени его командировки за границу в 1840–1844 годы и плавания у берегов Малой Азии и Греческого архипелага летом 1845 года.

Рисунки этой поры гармоничны по распределению масс и отличаются строгой проработкой деталей. Острым твёрдым графитом Айвазовский рисовал лепящиеся по уступам гор, уходящие вдаль постройки или отдельные понравившиеся ему здания, вкомпоновывая их в пейзаж. Самыми простыми графическими средствами, почти не пользуясь светотенью, он достигал тончайших эффектов и точной передачи объёма и пространства. Крупные размеры листа и графическая законченность говорят о большом значении, какое Айвазовский придавал рисункам, сделанным с натуры. Они помогали ему в творческой работе. В их большой завершённости Айвазовский находил всё, что нужно было для создания картины. В молодости он часто пользовался ими для композиций картин. Позднее он перерабатывал их, и они часто служили только первым толчком его творческой мысли.

Ко второй половине жизни Айвазовского относится большое количество рисунков, выполненных в широкой, свободной манере. В старости Айвазовский делал беглые путевые зарисовки свободно, часто едва касаясь мягким карандашом бумаги. Утратив былую графическую строгость и отчётливость, эти его рисунки приобрели совершенно новые качества — живописные.

У Айвазовского много картин родного города. Он писал его и в ранней молодости, и в глубокой старости, и с привычного места — от древней башни на берегу моря, откуда писали её художники конца XVIII века, и с балкона своего дома, и со стороны Карантина. Есть у него и панорамные виды Феодосии, которые служили фоном для батальных или исторических композиций, как, например, картины «Первый приход русских войск в Феодосию». «Приезд Екатерины II в Феодосию» и др. Интересна по композиции картина вида старой Феодосии, написанная Айвазовским ещё в 1839 году, и полотно «Восход луны в Феодосии», созданное им уже на склоне лет, в 1892 году.

Среди изображений Феодосии поэтичностью исполнения выделяется картина «Феодосия в лунную ночь», написанная им в 1880 году. Город изображён с балкона дома Айвазовского — излюбленного места отдыха и творческих размышлений художника. На нём он проводил свой досуг и наблюдал море. На балконе в нишах и на кронштейнах установлены мраморные и керамиковые статуи, вывезенные Айвазовским из Италии. Пол балкона устлан мраморными плитами. У парапета стоит круглый столик, на нём — лист бумаги и карандаш, у стола — стул. Будто художник только что работал на этом месте, любуясь Феодосийской бухтой и городом, залитым лунным светом, и на минуту вышел.

Луны нет на картине. Она поднялась высоко, но небо и море, окутанные лунным сиянием, Айвазовский написал со свойственным его дарованию блеском и виртуозностью. Лёгкие облачка, морская даль и дальние горы — всё это написано очень широко. Лёгкая, окутанная дымкой шхуна на рейде сообщает пространственность дальним планам. Вблизи, у песчаного берега, море едва колышется, и в том, как Айвазовский сумел несколькими мазками тонкой кисточки рассыпать лунные блики на прибрежной зыби, сказалось и высокое мастерство художника, и поэтичность его ощущений. Эти завершающие живописное полотно, искрящиеся мазочки приковывают внимание. И на чём бы ни был сосредоточен наш взгляд: на дальнем горизонте или прибрежных строениях города, древней крепостной башне или мраморной статуе в тени ниши — мы опять и опять обращаемся к игре лунных бликов на воде, которые придают сияние и блеск всей картине.

Если взять только одну область в творчестве Айвазовского — изображение им лунной ночи, то и здесь мы встретимся с огромным разнообразием форм ночного пейзажа.

Эта тема привлекала его смолоду. Ещё будучи в академической командировке, он написал ряд картин, поражающих образностью и новизной воплощения прелестей тихой южной лунной ночи. Эти живописные ноктюрны, как бы объединённые в сюиту, созвучную с циклом ноктюрнов Шопена, по своей поэтичности равноценны самым высоким музыкальным произведениям этого жанра.

Но Айвазовский не ограничивался элегическим изображением лунной ночи на море. Он любил и прекрасно писал взволнованное море при лунном свете, когда бьющиеся о берег волны, дробясь, разбегаются и сверкают россыпью лунных бликов. Часто изображал Айвазовский картины ночных гроз, ураганов и кораблекрушений. В этом жанре живописи искусство Айвазовского исключительно впечатляюще.

Айвазовский несколько раз возвращался к изображению Феодосии с балкона своего дома — и лунной ночью, и днём при ярком солнечном закате.

Прекрасный вечерний вид Феодосии написал Айвазовский в 1861 году, видимо, вдохновившись первой элегией, написанной А. С. Пушкиным в пути из Феодосии в Гурзуф.

Город изображён со стороны Карантина. На рейде, недалеко от берега — военный корабль с убранными парусами; к нему подплывает большая шлюпка. За берег бухты огненным шаром спускается солнце. Последние отблески его лучей золотят облака и тоненький серп луны, высоко стоящий в изумрудном небе. Они освещают оживлённые толпы людей и суда в порту и мягко отражаются в морской глади.

Когда смотришь на эту картину, невольно вспоминаются строки А. С. Пушкина:

Привязанность Айвазовского к Крыму, к Чёрному морю можно усмотреть не только в полотнах, изображающих Феодосию. Есть у него и картины, написанные в других пунктах полуострова, начиная от Керчи и до Евпатории.

Айвазовский умел запечатлеть характерные особенности каждого места, так что по его картинам можно составлять яркое, образное представление о природе прибрежной полосы Крыма.

Больше всего, конечно, ему полюбилась Ялта, виды которой он писал в течение всей жизни. В 1864 году он создал одну из своих вдохновенных картин «Вид Ялты при восходе солнца», навеянную, как часто это с ним бывало, поэзией Пушкина.

Издавна Ялта считается одним из самых красивых мест, и недаром её прозвали жемчужиной Крыма. Южный берег всегда привлекал художников. Айвазовский был первым пропагандистом красот крымской природы, и по его картинам русское общество впервые познакомилось с Крымом.

Глядя на картины, постоянно находящиеся в экспозиции Феодосийской галереи, на которых изображены виды Ялты (их четыре), приходится ещё и ещё раз удивляться поразительному дарованию великого мариниста, умевшего воспринимать не внешние признаки природы, а то, что составляет самые драгоценные черты её, — вечную подвижность, изменчивость, разнообразие её состояний, зависящих от освещения, влажности воздуха, времени года, дня и т. д.

Айвазовский был подлинным художником-поэтом. Прелесть и красоты Ялты не в рисунке бухты, которая лежит у подножия горы, не в устойчивости очертания гор, по склонам которых лепятся городские постройки, даже не в перспективе, открывающейся на мыс Аю-Даг, который входит в ялтинский пейзаж. Всё это любил Айвазовский и постоянно изображал на своих картинах. Но изображал тонко, как художник, умевший уловить неповторимость и быструю изменчивость природы, которая придаёт такое богатство и разнообразие живописным образам его картин.

Три полотна Феодосийской галереи посвящены предзакатной Ялте: они передают различные моменты летней вечерней зари. Четвёртая картина изображает ранний утренний час, когда солнце, вставшее над горизонтом, окрашивает в лиловато-розовый цвет влажную пелену, окутывающую и дальние горы, и постройки города, и парусный корабль в гавани.

На недавно поступившей (пятой) картине, хотя Ялта изображена тоже в такой же утренний час и, казалось бы, должна повторить написанную раньше, но по содержанию она совершенно иная: богаче по колориту и по композиции и ярче передаёт состояние природы в ранний час летнего утра.

В шестидесятых годах наступил полный расцвет дарования Айвазовского. К этому времени он овладел вершинами мастерства, и, что важно, его восприятие мира достигло гармонического равновесия. Осталась позади романтическая поэтика образов, чрезмерная насыщенность колорита картин. Художник вступил в зрелую полосу, обрёл чувство меры, которое обычно сопутствует творчеству выдающихся мастеров искусства.

Картина «Вид Ялты при восходе солнца» создана зрелым художником в его мастерской по воспоминаниям о чудесном утре, которое он не раз мог наблюдать на Южном берегу Крыма. Написана она, вероятно, без предварительного карандашного рисунка с натуры. Наметив на холсте силуэт горы, дугу ялтинской бухты, прибрежный холм с церквушкой и городские домики, лепящиеся вокруг неё, Айвазовский создал канву для картины. А волшебство искусства состояло в том, что на белой ткани холста над горизонтом возникло солнце и золотым блеском озарило небо, горы, зеркальную гладь моря и городские дома.

Слева Айвазовский написал могучие пирамидальные тополя. Меж ними вьётся тропинка, уходящая в прохладную тенистую даль. А на переднем плане на лёгкой морской зыби, поднятой морским бризом, искрится и сияет отражённое солнце. Его блеск, живая игра бликов на изумрудном море являются центром композиции, который определяет мажорный строй всей картины, такой близкой и родственной известным пушкинским строкам, написанным в Крыму:

Силой творческого воображения Айвазовский сумел в своей темноватой мастерской, быть может, в хмурый зимний день вызвать к жизни образ лучезарного моря и вдохнуть в него трепетную жизнь. Сегодня, через сто лет, картина вызывает у нас такое же радостное волнение, какое испытывал великий мастер в момент создания её, что убедительно свидетельствует о великой жизненности искусства Айвазовского.

К шестидесятым годам относится ряд тонко написанных сепией акварелей Айвазовского. Пользуясь обычно лёгкой заливкой неба, сильно разжиженной краской, едва наметив облака, чуть тронув воду, он широко, тёмным тоном прокладывал передний план, прописывал горы второго плана и глубоким тоном рисовал лодку или корабль на воде.

Такими простыми средствами он иногда передавал всю прелесть яркого солнечного дня на море, накат прозрачной воды на берег, сияние лёгких облаков над глубокой морской далью.

Графика Айвазовского значительно обогащает и расширяет наше представление о его творчестве и о его своеобразном методе работы. По высоте мастерства и тонкости передачи состояния природы такие сепии Айвазовского далеко выходят из рамок обычного представления об акварельных эскизах.

В 1860 году Айвазовский написал прекрасную сепию «Море после бури». Этой акварелью Айвазовский был, видимо, вполне удовлетворён, так как он послал её в подарок П. М. Третьякову.

Широко пользовался Айвазовский мелованной бумагой. Акварели написаны на ней с виртуозным мастерством. К таким относится «Буря», созданная в 1855 году. Рисунок сделан на бумаге, тонированной в верхней части тёплым розовым, а в нижней — серостальным цветом. Айвазовский изобразил рыхлые тёмные тучи, мчащиеся по вечернему небу. Они переданы мягкой растушёвкой графита по бархатистой поверхности бумаги. Справа, среди туч, видны просветы. На их фоне чётко рисуется корабль с убранными парусами. На переднем плане — громадная волна с большим гребнем пены, срываемой ураганным ветром. Волна передана лёгкой протиркой графита по голубоватой прокладке. Ударами скальпеля в нужных местах обнажена меловая подкладка. Различными приёмами процарапывания тонированного мелового слоя Айвазовский хорошо передавал пену на гребнях волны и блики света на воде. Этот рисунок по материальности, плотности формы, безупречной точности технических приёмов представляет вполне завершённое художественное произведение.

По мере того, как у Айвазовского накапливались огромный творческий опыт и знания, в процессе работы художника произошёл заметный сдвиг, сказавшийся на его подготовительных рисунках. Теперь он создаёт остов будущей картины по воображению, а не по натурному рисунку, как обычно это делал в ранний период творчества. Его карандашные эскизы к картинам в самых общих чертах передают только схему композиции задуманной картины. Вместе с тем они настолько выразительны в своей простоте, что по ним сразу угадывается сюжет картины, а часто и сама картина. Не всегда, разумеется, Айвазовский сразу удовлетворялся найденным в эскизе решением. Например, к последней его картине «Взрыв корабля» имеются три варианта эскиза. Он искал наиболее выразительное раскрытие темы, меняя число изображённых кораблей и лодок или приближая и удаляя центральный корабль. Он стремился к лучшему решению композиции даже в формате рисунка: два рисунка сделаны в горизонтальном прямоугольнике и один — в вертикальном. Все три выполнены беглым штрихом, передающим схему композиции. Подобные рисунки как бы иллюстрируют слова Айвазовского, относящиеся к методу его работы:

«Сюжет картины слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта: сделав набросок на клочке бумаги, я приступаю к работе и до тех пор не отхожу от полотна, пока не выскажусь на нём моей кистью. Набросав карандашом на клочке бумаги план задуманной мною картины, я принимаюсь за работу и, так сказать, всею душой отдаюсь ей.»

В 1848 году Айвазовский женился. Т. А. Листова, правнучка известного русского архитектора Монигетти, с которым Айвазовский учился в академии и был в командировке, рассказала о любопытных обстоятельствах женитьбы Ивана Константиновича. В один из приездов в Петербург он был представлен весьма знатной, пожилой, внешне очень привлекательной вдове, имевшей двух дочерей «на выданье». Девушки пожелали учиться живописи у знаменитого художника. Уроки проходили как обычно в таких случаях: барышни писали акварелью. Но через некоторое время вдова стала замечать, что художник слишком прилежен в занятиях, часто засиживается в её доме, начал устраивать музыкальные вечера и сам принимать в них участие — играл на скрипке под аккомпанемент даровитой пианистки, гувернантки её дочерей. Девочки, конечно, тоже музицировали; художник оказывал им и самой хозяйке дома особое внимание. Словом, все были довольны, а вдова уже гадала, какой из дочерей художник отдаст предпочтение, втайне мечтая, что вся эта кутерьма затеяна им ради неё самой. Всё это, однако, разрешилось самым неожиданным образом: Айвазовский вскоре женился на гувернантке — Юлии Яковлевне Гревс.

После женитьбы Айвазовский писал в одном из писем: «Теперь я спешу сказать Вам… о моём счастьи. Правда, я женился, как истинный артист, т. е. влюбился, как никогда. В две недели всё было кончено. Теперь, после восьми месяцев, говорю Вам, что я так счастлив, что. я никогда не воображал половину этого счастья. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так я и женился. Когда встретимся с Вами, тогда увидите всех счастливцев, и тогда выскажу остальной восторг. Мы по необходимости лето проводим здесь и только 10 или 5-го августа пустимся в Крым на постоянное жительство.

Я работаю более, нежели когда-либо».

Чтобы отметить своё возвращение в родной город и первое десятилетие своего творчества, Айвазовский устроил весной 1846 года выставку своих последних произведений и большой народный праздник. В Феодосию, кроме многочисленных гостей, прибыли из Севастополя шесть военных кораблей во главе с флагманом «Двенадцать апостолов» под командованием адмирала Корнилова. Газета «Одесский вестник» дала тогда в статье «Художественная выставка картин И. К. Айвазовского в Феодосии» очень высокую оценку искусству Айвазовского. В Петербурге Кукольник в связи с этой выставкой писал: «Пределы развития таланта такого, как талант Айвазовского, бесконечны и безбрежны, как стихия, им любимая.» Известный композитор А. Н. Серов (отец выдающегося художника В. А. Серова) написал из Феодосии своему другу В. В. Стасову в Петербург, сколь захватывающее впечатление произвела на него выставка.

После открытия выставки одна из газет сообщала, что «выставка была открыта для всех сословий с 8 часов утра до 6 часов вечера». В дальнейшем не раз отмечалось, что выставки Айвазовского посещают люди всех классов общества и живо интересуются его искусством.

Айвазовский первый среди русских художников задолго до организации «Товарищества передвижных выставок» стал устраивать выставки картин не только в Петербурге, Москве или столицах европейских государств, но и во многих провинциальных городах России: в Симферополе, Одессе, Николаеве, Риге, Киеве, Варшаве, Харькове, Херсоне, Тифлисе и других. Он стремился приблизить своё искусство к народу и если проводил выставки своих картин самостоятельно, не входя в «Товарищество» (когда оно уже было организовано), то только потому, что они по объёму не могли войти в передвижные выставки «Товарищества».

Своей художественной деятельностью Айвазовский способствовал развитию просвещения в России второй половины XIX века.

Можно ли удивляться, что в Крыму слава Айвазовского очень скоро, прочно и надолго утвердилась. Симпатии к нему проявлялись среди самых различных слоёв общества и подчас самым неожиданным образом.

В сороковых годах прошлого столетия зажиточные слои крымского населения, особенно в деревнях, буквально терроризировал некий Алим, скрывавшийся в крымских лесах от рекрутчины. Всё награбленное у богатеев добро он раздавал нуждающимся и при грабежах не совершал ни одного убийства. Это привлекало на его сторону симпатии бедноты и делало Алима неуловимым. О его смелости складывались легенды. За поимку Алима полиция сулила крупное вознаграждение.

Однажды, когда Айвазовский работал в своей загородной мастерской в имении Шейх-Мамай, его посетил Алим, заехавший специально посмотреть работу мастера. «…Много слыхал я про тебя, — сказал Алим. — Все тебя знают и хвалят. Давно хотел видеть тебя. Говорят, картины пишешь. Можно ли посмотреть?» После осмотра картин, изображавших виды Стамбула, Босфора, Скутари, и целого ряда крымских пейзажей Алим поблагодарил художника: «Спасибо тебе, Ованес-ага, что ты мне всё это показал.»

Айвазовский, отличавшийся истинно восточным гостеприимством, пригласил гостя выпить чашку кофе. Узнав из разговора, что художник думает в скором времени жениться, Алим пообещал непременно побывать на его свадьбе. И он выполнил своё обещание, причём проявил чисто рыцарскую галантность и отвагу. Когда свадебный поезд, состоявший из нескольких экипажей и крытой кареты новобрачных, подъезжал к Шейх-Мамаю, у дороги показался лихой джигит на прекрасной лошади. Не спеша подъехал он к экипажу, поздравил новобрачных, одобрил выбор Айвазовского, ловко бросил на колени невесте свадебный подарок — дорогой шёлковый турецкий платок и, пожелав счастья, ускакал прочь.

Айвазовский был глубоко тронут этим и взволнован.

Подобные случаи в биографии Айвазовского откладывали неизгладимый след на его творчестве. Не случайно он написал большую прекрасную картину «Лунная ночь в Амальфи с группой разбойников, среди которых Сальватор Роза пишет с натуры окрестный пейзаж». Эта картина явилась отголоском на случай, происшедший с Айвазовским и рассказанный им в автобиографии. Во время путешествия по Испании на фургон, в котором ехал Айвазовский, ночью напала группа бандитов. Всё, однако, окончилось мирно и даже несколько романтично — бандиты угостили путешественников виноградом и отпустили с миром, потому что сообразительный возница сумел откупиться.

Романтика подобных приключений привлекала Айвазовского. Он поэтизировал их и воплощал в живописи. Изображал морских контрабандистов, корсаров, нападающих в море на купеческие корабли. Подобные сюжеты были ему по душе.

В пятидесятых годах Айвазовский особенно часто изображает морские катастрофы, кораблекрушения, картины разбушевавшихся стихий, полные движения и грозного величия. В эти годы особенно ярко проявились романтические тенденции в его творчестве. Он не довольствуется изображением природы в её обыденном состоянии, а ищет картины, способные поразить воображение зрителя, захватить его новизной, необычностью сюжета, трагичностью положений. Если он пишет кораблекрушение, то изображает разбушевавшееся у суровых скал море, гибнущие корабли, моряков, цепляющихся за обломки мачт. Грозовое небо, нависшее над морем, усиливает впечатление бедствия.

Нам сейчас всё это может показаться несколько преувеличенным, но Айвазовский был художником своей эпохи, и он ярко отразил её.

В романтизме Айвазовского надо отметить одну черту, ставящую его произведения на более высокую ступень, наряду с обычными картинами этого направления. Его романтизм лишён элемента экзотичности, потому что он возник не в результате случайных мимолётных впечатлений стороннего зрителя, как это было, например, у М. Воробьёва. Это не вымышленный мир поэзии и красоты, не романтизм Брюллова, изображавшего далёкую ему среду и природу Востока сквозь призму благодушного отношения стороннего любопытствующего наблюдателя к новым, необычным явлениям чуждой ему жизни и природы. Это и не бунтарский романтизм, какой в творчестве Делакруа вылился в образы, идейно близкие передовой общественной мысли его времени.

Романтизм Айвазовского — не дань «модному течению» в искусстве, а результат органического единения со средой и влияние обстановки, в которой рос и развивался художник. Искренне, с юношеским порывом изображал он жизнь такой, как она ему представлялась в действительности. Даже когда он избирал такие, казалось бы, далёкие от жизни темы, как «Лунная ночь в Амальфи с группой разбойников, среди которых Сальватор Роза пишет с натуры окрестный пейзаж», то делал это на основании личных переживаний. В молодости он дважды сталкивался с разбойниками, причём оба раза ему посчастливилось: это были не чуждые поэзии и искусству люди, подобные тем, которые сохранили жизнь выдающемуся итальянскому художнику XVII века Сальватору Розе.

Когда Айвазовский писал такую надуманно-романтическую картину, как «Вид Неаполя с группой рыбаков, слушающих импровизатора», то и эта тема была для него близка и понятна. Он сам, в сущности, был художником, творившим с лёгкостью и быстротой импровизаторов, искусство которых не могло не поразить Айвазовского в Италии, не могло не внушить ему мысль, что этот метод творчества может быть с успехом перенесён из поэзии и музыки в изобразительное искусство.

Что касается его романтических марин, то нет никакого сомнения, что все они написаны с безусловной искренностью и в полной уверенности, что именно так надо изображать южное море, чтобы получить правдивое, реальное представление о нём.

В картинах Айвазовского, написанных в первой половине жизни, даже в таких, как «Девятый вал», созданный в 1850 году, всегда есть зерно подлинной наблюдательности, реалистического мировосприятия художника. Подобные его картины являются произведениями глубокой правды.

О процессе творчества художника, его переживаниях достаточно ярко говорит его письмо в Петербург, относящееся ко времени его работы над картиной «Всемирный потоп». Он пишет: «Вы спрашиваете меня, что я пишу? Я в настоящее время в восторге от своей картины («Всемирный потоп»). Я её почти оканчиваю, и она, смело могу сказать, есть лучшее моё произведение в большом размере.»

Разверзлись хляби небесные. Из туч льются потоки дождя. По скалам они сбегают навстречу морским волнам. Море вышло из берегов и затопило землю. Только огромный скалистый утёс высится среди обступивших его волн. Над скалой нависло грозовое небо. Среди этого хаоса мы видим объятых ужасом людей и животных, карабкающихся вверх на гору и гибнущих в поисках спасения. Здесь и слоны, и змеи, и крокодилы, и обезьяны, и собаки, и медведи, и львы. И люди, чем-то напоминающие микельанджеловских грешников «Страшного суда». На вершине скалы, откуда видна вся картина бедствия, стоит ветхозаветный пастырь. К нему прильнули перепуганные насмерть дети. А он в порыве отчаяния и гнева поднял своё лицо и руки к небу и грозит ему кулаком.

Картина написана не только с подъёмом, но и с истинным высоким артистизмом. В ней всё хорошо: и композиционное построение, и сдержанный суровый колорит, отвечающий сюжету, и скалы, и даже фигуры людей и животных. Но лучше всего, конечно, вода. Здесь Айвазовский проявил глубокие познания художника-мариниста, блеск и яркость воображения и виртуозность выполнения.

Ему удалось создать впечатление первозданного хаоса, в котором не понять, откуда надвигается опасность, где предстоит гибель, и всё живое, движимое инстинктом, стремится выбраться из потоков воды.

Эта картина на библейскую тему, хотя и была тогда же приобретена для Эрмитажа, пришлась не ко времени и до сих пор не оценена по достоинству. Она является не только выдающимся произведением Айвазовского, но и одним из ярких полотен русской живописи шестидесятых годов XIX века.

Работая над ней, Айвазовский испытывал подлинное творческое горение. Но как жизнелюб он не мог долго оставаться среди того хаоса, какой создал своим воображением, хаоса, в котором обречено на гибель всё живое. В том же письме в Петербург он дальше пишет: «Эта картина изображает самый потоп в самом разгаре. Будет и другая, когда Ной со всеми животными спускается с вершины Арарата при чудном восходе солнца, когда уже местами открылась из-под воды чудная природа. И эту вторую картину я надеюсь к 15-му генварю окончить».

Нам неизвестно, была ли написана тогда вторая картина, но в конце жизни он такую картину действительно написал.

Айвазовский был в расцвете сил. Он ясно сознавал, что в его творчестве созрело новое направление. Его влекло к созданию образов величественных, грандиозных, отражающих непобедимую мощь стихии.

Многие произведения Айвазовского привлекают необычайностью, неожиданностью содержания. Грохот падающих в море скал, залпы орудий, яростный вой ветра и удары волн, бушующая стихия, вспышки молнии среди ночной мглы и наряду с этим пламенеющие восходы и закаты солнца, поэтические лунные ночи на море — всё это были явления, изображения которых тогда сравнительно редко встречались в живописи. Они вызывают у зрителя напряжённое внимание и надолго запоминаются. Художника не привлекало обыденное состояние природы. Творческое воображение его было направлено на яркое отражение пафоса борьбы стихий, явлений грандиозных, захватывающих. И здесь он не знал соперников.

Искусство Айвазовского в основе своей патетично. Эта черта его дарования была в русском искусстве явлением исключительным. Недаром Паустовский как-то вскользь сказал: «Мы не любим пафос, очевидно, потому, что не умеем его выражать». Это утверждение в основе своей справедливое, хотя и в русской литературе были исключения: Гоголь, Достоевский, а в живописи — Айвазовский.

Искусство Айвазовского почти всегда выражает самые сильные чувства и яркие переживания. Это было свойственно его порывистой, непосредственной натуре. И он наделял этими качествами свои живописные образы.

И всё же, несмотря на искренность чувств, волновавших художника, патетика и пафос его искусства были не всем по душе. Но, вместе с тем, яркость, образность его произведений, их талантливость, выразительность и блеск покоряли настолько, что даже люди, которым претила шумная форма выражения чувств, примирялись с ней и признавали покоряющую силу Айвазовского. Так было с Крамским, со Стасовым и многими другими, кто без предубеждения относился и относится к искусству Айвазовского.

Айвазовский по-своему наблюдал природу и по-своему закреплял наблюдения. Он не писал, как позднее было принято, этюдов с натуры и не собирал таким образом подсобный «документальный» материал для творчества, а полностью полагался на свою исключительную зрительную память, рассчитывая на то, что всегда вызовет в своём воображении всё когда-то им виденное. Он говорил: «Удаление от местности, изображаемой на моей картине, заставляет лишь явственнее и живее выступать всем её подробностям в моём воображении. Вдохновлённый видом живописной местности, при эффектном освещении, либо каким-нибудь моментом бури, я сохраняю воспоминание о них многие годы. Моё воображение сильнее восприимчивости действительных впечатлений.»

Многие картины Айвазовского полны драматизма или трагизма. Буря, мрачный скалистый берег. Высокие волны гонят корабль на скалы. А на переднем плане шлюпка с группой моряков, борющихся с волнами. Двое сброшены в воду. Один из них уцепился за борт лодки, второй за обломки погибшего корабля. Вдали — ещё один корабль, терпящий бедствие. Самим колоритом картины — сгущённым, мрачным — художник также стремится создать определённое настроение, а широкой шкалой тонов, от самого светлого — в небе, до густого, тёмного — на скалах, он передаёт состояние беспокойства, взволнованности, отвечающее всему строю картины.

Айвазовский часто изображает моряков после кораблекрушения и людей, спешащих к ним на помощь с берега, растерзанный волнами корабль, разорванные паруса и снасти которого треплет ураганный ветер; пишет крушение кораблей у крутых скал и в открытом море.

Следует отметить, что Айвазовский чаще, чем кто-либо другой из русских пейзажистов (Шишкин, Левитан, Куинджи), изображал человека среди природы. Люди на его картинах — не стаффаж, не бездушные фигуры, написанные для оживления. Они всегда живут, действуют, борются с морской стихией, их действия органически слиты с сюжетом картины. И хотя на многих картинах фигуры их малы по размеру, но написаны они выразительно, с глубоким знанием и мастерством.

Мастерски изображал Айвазовский тихое, штилевое море.

…Раннее утро. Вдали на горизонте — гряда розовых гор, из-за которых встаёт солнце. На переднем плане — большая лодка с группой рыбаков, дальше, у города, — парусный корабль. Ясный, голубой цвет картины усиливает состояние глубокого покоя, разлитого в природе. Чтобы ярче раскрыть свои замыслы, он вводит в пейзажные картины сюжетные рассказы.

Айвазовский живо откликался на события окружающей жизни. Это придавало жизненность его полотнам и возбуждало особый интерес к его искусству. Он реагировал и на крупные события общегосударственного масштаба и на сравнительно незначительные происшествия. Когда в Судакской долине разразился ураган с ливнем, после которого маленькая речка Суук-Су превратилась в бурный и грозный поток, он изображает это событие.

В 1853 году в Феодосии было затмение солнца. Это явление заинтересовало Айвазовского, и он в том же году, вероятно, сейчас же после события, пишет большую картину, на которой изобразил Феодосию во время затмения со стороны Карантина, с перспективой на Лысую гору. Картину эту он тогда же подарил Российскому географическому обществу, вице-президент которого адмирал Ф. П. Литке был близок ему по экспедиции 1845 года.

В том же 1853 году И. К. Айвазовский написал одну из наиболее выразительных картин — «Море» (закат солнца в Коктебельской бухте).

На своих полотнах Айвазовский изобразил все морские катастрофы, современником которых был. Такая отзывчивость художника расширяла круг тем и сюжетов, и его искусство делалось более доступным, жизненным, привлекало внимание самых широких слоёв общественности.

Всякую тему Айвазовский стремился использовать как предлог для морской живописи. Если он пишет картину «Приезд Екатерины II в Феодосию», то большую часть холста занимает изображение Феодосийской бухты, города, лежащего в кольце древних стен, морского прибоя, такого особенного в этом месте, с волнами, широко ложащимися на песчаный берег. Если он пишет картину «Наполеон на острове Св. Елены», то и здесь сам сюжет картины является только предлогом для изображения восхода солнца над океаном. В «Гибели Помпеи» город тоже написан со стороны моря, по которому спешат корабли с людьми, ищущими спасения.

Изображая умиротворённую природу, Айвазовский любит писать рыбаков на берегу моря, спокойно перебирающих сети, или женщину с ребёнком, занятую пряжей.

Это стремление ввести в пейзажную картину рассказ наблюдается уже в самых ранних работах Айвазовского и проходит через всё его творчество. В его творчестве своеобразно преломилось искусство художников-романтиков, почти всегда усиливавших драматизм положения своих персонажей введением пейзажного фона, соответствующего основному сюжетному содержанию картины. Айвазовский будто только изменил соотношение элементов, уделив основное внимание природе и придав человеческим фигурам подчинённое значение.

Стремление к рассказу, повествованию привело однажды Айвазовского к совершенно своеобразному замыслу. На одном, правда огромном, холсте он изобразил море при всех состояниях погоды, назвав картину — «От штиля к урагану».

В основу этого замысла было положено стремление символически изобразить жизненный путь человека. Но на этой картине фигурам людей уделено очень мало места. Они ли служат дополнением к безоблачно ясной погоде во время штиля, или борются со стихией, затерявшись в её безбрежных просторах.

Айвазовский писал не только марины. Среди его произведений немало сюжетных, тематических картин.

Это картины на мифологические, библейские и евангельские темы: «Встреча Венеры на Олимпе», «Путешествие Посейдона по морю», «Хождение Христа по водам», «Переход евреев через Чёрное море».

Иногда Айвазовский писал картины на жанровые темы: «Сбор фруктов в Крыму», «Возвращение со свадьбы», «Свадьба на Украине» и т. п.

Такое стремление наметилось в его искусстве с самых ранних лет творчества. Тогда оно выразилось в таких произведениях, как «Хаос», «Всемирный потоп», а во второй половине жизни — в таких, как виды Ялты, «Купание овец», «Ветряная мельница в степи», отражающих близкую ему жизнь и природу.

Пусть не покажется читателю, что жизнь Айвазовского была сплошным праздником или непрерывной цепью романтических приключений и удач. Пусть не покажется, что в то время так просто было сыну базарного старосты, мальчишке, пачкавшему самоварным углем заборы и прислуживавшему в кофейне, привлечь к себе внимание и достичь того, что перед ним, как по волшебству, открывались все двери. Это было далеко не так. Айвазовский познал в детстве нужду, в молодости чуть было жестоко не пострадал от царского произвола.

Его страшило, что так попусту гибли лучшие люди эпохи — Пушкин, Гоголь, Белинский, Шевченко, Иванов. Суровая школа жизни закалила его и сообщила всей деятельности волевую направленность, черты гуманности и готовность помочь людям в беде. Об этом красноречиво говорит содержание одного из писем, написанных Айвазовским какому-то влиятельному лицу, с просьбой заступиться за жителей соседней деревни, по неграмотности не возобновивших своевременно договор на аренду земли. В нём он писал: «Податели письма (крестьяне) деревни Джума-Эли едут с прошением к губернатору. В самом деле, поступили жестоко против них. «Губернских ведомостей» они не читают и вдруг узнают, что аренда осталась за каким-то феодосийцем, который, вероятно, будет душить их немилосердно, а их 110 дворов. Спасите этих несчастных.».

Доброе отношение Айвазовского к людям в нужде отразилось в том, что он всегда весь сбор с выставок своих картин передавал, как говорили тогда, «на благотворительные цели». Организатор выставок И. К. Айвазовского А. Е. Мазиров в статье об Айвазовском писал: «Его многочисленные выставки, которых он устроил на своём веку более пятидесяти (на самом деле их было 125 — Н. Б.), дали около 70 000 рублей сбора, которому он всегда давал благотворительное назначение». Касса помощи нуждающимся художникам-академистам только от двух выставок картин Айвазовского получила 3000 рублей. А таких выставок в академии было много.

Отзывчивость Айвазовского на всякое полезное начинание очень хорошо выражена в письме П. П. Чистякова к В. Л. Поленову:

«Я член общества выставок, странного общества, но хорошего в будущем. О подробностях не пишу. Скажу только, что общество это свободное, широкое, не связывающее искусство ни с чем. Дай бог успехов ему. Если бы Вы вздумали порадеть этой цели, то поставьте с Ильёй Ефимовичем (Репиным) вместе что-либо на выставку. впрочем, Ваша воля, во всяком случае, от Комитета Вы получите бумажку.

Айвазовский, приглашённый в это общество, с великой благодарностью вступил и уже открывает выставку в пользу общества. Есть у него идея выстроить в Крыму павильон художников, тоже от имени общества. Вот видите, какой славный юноша появился. И главное, с буквы «А» началось».

Айвазовский не только «с великой благодарностью» откликнулся на хорошее дело, он сразу же начал действовать, послал не одну картину, чтобы быть зачисленным в члены общества, организовал выставку своих картин в пользу общества, предложил построить в Крыму павильон для художников.

Иван Константинович всегда отличался прозорливостью, отзывчивостью и вместе с тем практицизмом. Очень характерный случай из жизни Айвазовского сообщила нам Т. А. Листова: «У друга Айвазовского, архитектора Монигетти, в Ливадии предстояли крупные строительные работы, для которых нужны были в большом количестве специалисты — мраморщики, скульпторы, резчики по камню, лепщики и другие рабочие, которых, как он знал, в Ялте не было. Надо было преодолеть большие затруднения: подрядить их в Петербурге и доставить из Петербурга в Ялту.

Монигетти был очень озабочен, но когда узнал об этом Айвазовский — он будто обрадовался. Откуда-то ему было известно, что на окраинах Одессы большим табором в ужасных условиях, без всяких средств к существованию ютились выписанные Воронцовым итальянские рабочие. В надежде на крупные заработки, обещанные графом Воронцовым, приехали они морем в Россию с жёнами, детьми, целыми семьями и, обманутые им, без знания русского языка и без средств для того, чтобы выехать обратно на родину, влачили нищенское существование. Не задерживаясь в Петербурге, Монигетти отправился в Одессу и действительно нашёл своих сородичей в ужасном состоянии. Со слезами на глазах они выслушали И. А. Монигетти, прося его дать им работу».

Айвазовский был рад тому, что удалось вырвать из нужды большую группу близких к его профессии рабочих и легко разрешить очень волновавшие его друга заботы.

По окончании работ в Ливадии эти же мастеровые строили дворцовый флигель «Эриклик», а потом работали на строительстве в окрестностях Ялты и в самой Ялте. Большинство из них не пожелали вернуться в Италию, обзавелись своим хозяйством, развели виноградники и навсегда поселились в Ялте.

И кто знает, может быть, и сейчас в Ялте живы потомки тех мастеров, которых в трудную минуту выручил из беды Айвазовский.

Айвазовский довольно часто бывал в Ялте. Там жила его старшая дочь Елена Ивановна (в замужестве Латри). В 1885 году, сообщая в Академию художеств о своих планах, И. К. Айвазовский пишет о том, что он приступил к постройке в Ялте дома для старшей дочери, причём «третью часть дома намерен устроить с художественной целью. Внутри будет картинная галерея со светом сверху, затем большая мастерская и несколько комнат. Всё это вместе составит художественный павильон… для выставки картин всех наших молодых художников, а также будет построена и мастерская для приезжающих художников. Недавно я был в Ялте, и, при мне уже закладка этого здания состоялась. Разумеется, он не будет в таких размерах, как в Феодосии, но будет весьма изящен наружно и иметь художественные удобства внутри.»

Т.А. Листова сообщила, что Айвазовского вместе с архитектором Монигетти иногда приглашали в Ливадию и Алупку для праздничного оформления дворцов и постановок «живых картин». Организовывались они в духе нарядных зрелищных постановок петербургских театров тридцатых годов прошлого века — с полётами ангелов по ночному звёздному небу (под чтение стихов Лермонтова «По небу полуночи ангел летел.»), иногда это были целые сёрали с бьющими фонтанами и одалисками на фоне феерических декораций и т. п.

В бывшем кабинете Воронцова перед Великой Отечественной войной висела довольно большая картина, написанная Айвазовским, изображающая Алупкинский дворец в праздничной иллюминации на фоне ночного неба и синих скал Ай-Петри.

Видимо, в память о пребывании Айвазовского в Алупке одна большая скала у моря, неподалёку от Воронцовского дворца, именуется скалой Айвазовского.

Когда Айвазовский строил в Феодосии здание картинной галереи, он оборудовал в нём сцену, мечтая о постановках подобных тем, какие видел в юности в Петербурге. Задником сцены служила огромная картина «Неаполитанский залив», написанная Айвазовским. На её фоне в галерее ставились «живые картины».

В «Автобиографии» Айвазовский так рассказывает о плане театра в галерее: «За Неаполем у меня последует Венеция с искусственными водами каналов и движущимися по ней гондолами. Потом хочу написать панорамический вид Москвы, может быть, и Петербурга, Константинополя и других городов.

Кроме того, желал бы изобразить в движущихся живых картинах Наваринскую битву, подвиг капитана Казарского на бриге «Меркурий». Корабли с распущенными парусами будут маневрировать на кипящих волнах, по небу понесутся тучи, все эффекты освещения будут приспособлены для возможной верности живой природе.»

В молодости Айвазовский очень любил зрелища на сценах петербургских театров. Своим юношеским увлечениям он остался верен до старости, перенеся в Феодосию, Ливадию и Алупку все эффекты петербургских постановок тридцатых годов.

Феодосия — древний город. Здесь сохранились крепостные стены и башни, древние церкви и мечети XIV–XVII вв. Но памятников более древних культур и античной эпохи на территории Феодосии долгое время не было обнаружено, хотя исторические документы ясно говорят о том, что здесь в V–IV вв. до н. э. стоял большой, богатый греческий город, который вёл обширную торговлю с Афинами. Среди русских археологов и учёных длительное время шёл спор: где же находилась античная Феодосия. Айвазовский не мог остаться в стороне от этого спора. Он обратился в Министерство уделов с просьбой разрешить ему проводить археологические раскопки. Получив так называемый «открытый лист», он летом 1853 года приступил к большим работам. В окрестностях Феодосии Айвазовский раскопал 80 курганов. Находки в одном из них по художественно-научному значению превзошли все ожидания. В курганном погребении на мысе Ильи было найдено большое количество ювелирных золотых украшений тончайшей работы, выполненных античными мастерами IV века до н. э. — времени расцвета античного искусства. Эти находки — золотые серьги, ожерелья, кольца — являются одним из наиболее замечательных изделий античных мастеров в особой кладовой Государственного Эрмитажа.

«Я в восхищении от Феодосии», — писал Айвазовский в Петербург.

В это время русские корабли под командованием П. С. Нахимова разгромили турецкий флот и крепость Синоп.

Понимая всю важность этого события, Айвазовский, оставив все работы, отправился в Севастополь, чтобы узнать от участников боя обстоятельства, сопутствовавшие ему.

Начиналась Крымская война. П. С. Нахимов, командовавший в то время русской эскадрой, обнаружил в Синопской бухте турецкий флот и решил дать бой. 18 ноября 1853 года русские корабли вышли на синопский рейд и были обстреляны турецкими кораблями и береговыми батареями. Они сблизились с кораблями противника и завязали бой с самой близкой дистанции. Турецкая эскадра и береговые батареи были уничтожены. Спасся бегством только один (английский) быстроходный корабль «Таиф».

В донесении о бое Нахимов писал: «Нельзя было налюбоваться прекрасными и хладнокровно рассчитанными действиями корабля «Париж», — я приказал изъявить ему свою благодарность во время сражения, но не на чем было поднять сигнал: все фалы были перебиты».

Тщательно изучив обстоятельства этого боя по рассказам его участников, Айвазовский написал одну, затем вторую картину.

Три картины посвятил художник бою русского фрегата «Владимир» под командованием капитан-лейтенанта Г. Н. Бутакова с турецким фрегатом «Первас-Бахри», в котором русский корабль одержал блестящую победу. Картины эти называются «Начало боя парохода «Владимир» с турецким пароходом «Первас-Бахри»», «Конец боя пароходов» и «Приход «Первас-Бахри» на буксире в Севастополь».

Вообще севастопольская эпопея занимает в творчестве Айвазовского совершенно особое место.

Он написал много интересных картин, посвящённых обороне Севастополя. Среди них такие, как «Осада Севастополя», «Переход русских войск на Северную сторону», «Взятие Севастополя». Первая находится в Феодосийской галерее, вторая — в Севастопольском военно-историческом музее и третья — в музее Метехи в Тбилиси.

В 1854 году Айвазовский пишет огромную картину «Осада (бомбардирование) Севастополя» и дарит её севастопольскому музею. Написана она под непосредственным впечатлением от посещения художником осаждённого города.

На этой картине с документальной точностью изображена панорама Севастополя от Северной стороны до Херсонесского маяка и открытое море. Ясно видны наиболее крупные дома, береговые батареи, Корабельная слободка.

…За городом, на холмах идёт бой. Горизонт закрыт клубами дыма. Английская эскадра стоит у Херсонесского маяка. На переднем плане, на Северной стороне, — группа пленных французов под конвоем казаков. Город освещён лучами заходящего солнца. Светлое небо — в лёгких облаках. Стремясь усилить впечатление грозной битвы, художник изображает её в тихий, ясный летний вечер.

На многих картинах Айвазовского можно видеть боевые парусные корабли. Но плавать на них ему не довелось. Когда в 1854 году он прибыл в осаждённый Севастополь, то увидел над водой только верхушки мачт многих кораблей Черноморского флота, преградивших своими корпусами вход в Севастопольскую бухту вражескому флоту. Этот вид он запечатлел в картине «Осада Севастополя».

Севастопольской обороне посвящены также картины «Адмирал Нахимов на бастионе Малахова кургана, где был поражён неприятельской пулей» и «Место, где был смертельно ранен адмирал Корнилов» (находится в Феодосийской галерее). На второй изображена широкая панорама Севастополя, открывающаяся с Малахова кургана. На первом плане виден своеобразный памятник — крест, выложенный из ядер на месте смертельного ранения В. А. Корнилова. У памятника — два ветерана обороны Севастополя. Они пришли поклониться священному для них месту. Далеко за морем заходит солнце. Последние лучи его золотят отдельные дома города, уже покрытого вечерней дымкой.

После посещения осаждённого Севастополя Айвазовский написал ряд картин, которые неоднократно экспонировались на различных выставках. Сбор с них поступал на различные благотворительные цели.

Пять картин были выставлены в Симферополе в пользу раненых воинов и их семейств; в Севастополе — в зале Благородного собрания; в Петергофе — на даче И. А. Лазарева и в Петербурге в доме Министерства внутренних дел — в пользу «Женского комитета для воспомоществования недостаточным семействам воинов, назначенных для защиты столицы и прибалтийских берегов».

Вот что пишет в своём письме о выставке в Севастополе один из моряков-воинов мичман Иванов:

«Сегодня второй день, как Айвазовский открыл выставку своих картин: двух видов Синопской битвы, двух видов битв «Первас-Бахри» с «Владимиром» и пятый — вход «Владимира» с «Первас-Бахри» на буксире под парами в Севастополь. Перед этими картинами постоянно куча народа, в особенности из офицерства. Первая картина представляет начало (Синопского) сражения днём. Некоторые суда неприятельские только начали гореть, другие выброшены и, наконец, один фрегат взорван. «Картина чрезвычайно верно сделана», — это сказал Нахимов — герой Синопа.

Вторая представляет пожар в городе и судов на рейде ночью. Эта картина так поражает, что трудно оторваться от неё. Флот наш стоит на том же месте, где только сражались. И пароход только что собирается выводить некоторые корабли сквозь линии.

Эту картину можно упрекнуть только в том, что в ней уж слишком много эффекта. Отблеск зарева пожара по борту кораблей и ранготу — неподражаемо хорош!.. три картины (изображающие бой с «Первас-Бахри») полагаю в 1,5 аршина, а первые (Синопский бой) — огромного размера. Сам Айвазовский постоянно там и, вслушиваясь в толки, исправляет свои ошибки».

Айвазовский внимательно относился к замечаниям моряков. Журнал «Москвитянин» писал по этому поводу: «Свои картины, посвящённые подвигу Бутакова, и «Синопский бой» Айвазовский возил в Севастополь для представления на суд. морякам, участвовавшим в делах, которые он выбрал предметом для этих картин».

Тесно связаны с севастопольской эпопеей картины «Буря под Евпаторией» и «Буря под Балаклавой».

2 ноября 1855 года под Балаклавой разразилась сильная буря. Корабли английского флота не могли зайти в тесную балаклавскую бухту, стояли у берега под крутыми, почти отвесно спускающимися скалами. Налетевший шторм сорвал их с якорей и разбил о скалы. Так погиб английский флот, стоявший у Балаклавы, а вместе с ним и корабль «Чёрный принц», легенда о котором жива до наших дней.

В эти дни Айвазовский жил в Харькове. Когда были получены сведения о буре, он написал картину, изображающую гибель английского флота под Балаклавой, и картину «Буря под Евпаторией».

Война 1853–1856 годов ещё больше сблизила Айвазовского с военно-морским флотом. На своих полотнах он прославляет подвиги военных кораблей в операциях тех лет.

Отношение русских моряков к художнику ярко отразилось в следующем эпизоде. 13 ноября 1893 года во время посещения Тулона русской эскадрой Тулонский лицей преподнёс русскому морскому корпусу художественную бронзу, изображающую французского моряка в походной форме. По этому поводу вице-адмирал Арсеньев писал: «Этот драгоценный подарок был принят с чувством живой признательности и установлен в зале Совета морского корпуса, где он будет свято храниться как воспоминание о великой эпохе в истории наших двух стран, когда симпатия, всегда существовавшая между Францией и Россией, была торжественно признана и объявлена всему миру.

Офицеры, преподаватели и ученики морского корпуса, глубоко тронутые этим очаровательным и дружеским вниманием, в свою очередь захотели поднести Тулонскому лицею (подготовительной школе и морской школе) подарок в знак признательности и симпатии к Тулонскому лицею, французскому флоту и Вашей великой и прекрасной стране, и мы решили, что самым подходящим будет картина, изображающая морской бой при Наварине, где французская и русская эскадры сражались как союзники.

Эту картину, написанную нашим знаменитым художником-маринистом профессором Айвазовским, мы посылаем с просьбой принять её для Тулонского лицея в знак благодарности и любви к лицею и Франции, а также в память дружеских чувств, соединяющих две наши страны.»[1]

Эта картина была выбрана для подарка не только потому, что на ней был изображён Наваринский бой, а конечно, и потому, что Айвазовского любили и глубоко уважали на флоте. Для торжественного случая в ознаменование укрепления франко-русской дружбы лучшим, наиболее отвечающим важности момента подарком моряки избрали картину своего художника И. К. Айвазовского.

Батальные картины занимают значительное место в творчестве Айвазовского. Он действительно был летописцем и певцом русской морской славы. Это неоднократно отмечали и командиры кораблей, со многими из которых Айвазовский был близок, и высшее морское командование флота.

Батальные картины Айвазовского не только правдиво изображали морские битвы. Айвазовскому как патриоту были близки и дороги русские моряки. Изображая морские сражения, он сам любовался живописными образами, возникавшими на холсте, и это порождало патетическое звучание многих его батальных полотен.

Вспомним хотя бы картину «Чесменский бой». В ночь на 26 июня 1770 года корабли Балтийского флота, прибывшие в Средиземное море, вошли в Чесменскую бухту, где стоял турецкий флот, и завязали с ним бой. Одному из русских брандеров под командой лейтенанта Ильина удалось сцепиться с турецким кораблём, зажечь его и создать очаг пожара, который вскоре распространился на другие корабли. В результате сражения почти весь турецкий флот был уничтожен. Адмирал Свиридов писал в Адмиралтейств-коллегию: «Честь Всероссийскому флоту! С 25 на 26 неприятельский военный флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, в пепел обратили. а сами стали быть над всем Архипелагом. господствующими».

Картина Айвазовского «Чесменский бой» при первом взгляде может показаться изображением какого-то грандиозного фейерверка — так она мажорна по красочной гамме и так разрешена композиционно. И только при близком рассмотрении начинает раскрываться сюжет картины. Возможно, что Айвазовский не знал о донесении Свиридова Адмиралтейству, но картина его как будто является живописным воплощением донесения адмирала Свиридова.

На картине изображён взрыв турецкого корабля в глубине бухты. В воздух со столбом огня летят обломки мачт, палубы; корабль превращён в огромный костёр. Рядом в огне ещё несколько кораблей. Отблеском пламени освещены дома города, лежащего на склонах холма. На переднем плане справа — большой корабль, к которому, салютуя, подходит шлюпка с командой Ильина. Слева — обломки тонущего корабля, за который цепляются гибнущие турецкие матросы.

Холодные тона ночного неба подчёркивают яркость огненного колорита картины и усиливают его богатство и разнообразие. Луна, проглянувшая сквозь облака, кажется бледным пятном и едва отражается в водах залива.

Так изобразил Айвазовский одну из самых замечательных побед русского флота.

Известны два варианта картины «Чесменский бой». Один из них находится в Феодосийской картинной галерее, второй — в Военно-морском училище имени М. В. Фрунзе в Ленинграде.

В русской батальной маринистической живописи Айвазовскому принадлежит первое место как по количеству картин, так и по высокому качеству их выполнения.

К циклу батальных полотен Айвазовского примыкает ряд картин, изображающих отдельные эпизоды из освободительной борьбы малых народов. Особенно широко отражена в живописи Айвазовского борьба греческого народа. С детства он помнил рассказы о подвигах народных героев в 1825 году.

В 1867 году опять вспыхнуло восстание на острове Крит, населённом греками, находившемся в вассальном владении султана. Русская средиземноморская эскадра перевозила семьи восставших с острова в греческие порты, спасая их от расправы янычар. Айвазовский глубоко сочувствовал критским повстанцам. Их борьбе, длившейся десятилетия, он посвятил ряд произведений. Картины были первоначально выставлены в Одессе, затем в залах Академии художеств в Петербурге. Они произвели глубокое впечатление на зрителей. Все денежные средства, поступившие от выставок картин, Айвазовский отправил в помощь жителям острова Крит.

Айвазовский болезненно переживал события в турецкой Армении, где в 1895 году янычары безжалостно уничтожали армянский народ. Толпы беженцев из Турции хлынули в Россию. Часть из них попала в Феодосию; здесь, в доме Айвазовского, им было предоставлено временное убежище.

Айвазовский был натурой сложной, но развитие его вкусов и симпатий смолоду шло в одном русле. Он не знал творческой неудовлетворённости, длительных мучительных поисков, колебаний. Процесс становления его таланта протекал удивительно чётко, без каких-либо отклонений, вызванных посторонними влияниями. Это было результатом цельности, ясности мировосприятия художника.

У него, как говорится в народе, была светлая голова. Всё это способствовало раннему расцвету его дарования.

Творчество Брюллова в своё время оставило след на мастерстве и даже на методе работы Айвазовского. В характере их дарования было много родственного. Они работали в одну эпоху, и поэтому естественна общность их взглядов на задачи искусства и даже на творческий процесс. Это была органическая близость двух выдающихся мастеров, работавших в разных жанрах искусства.

Айвазовский был художником-поэтом, артистом. Он точно ощущал разницу между поэтическим отношением к творчеству, поэтическим претворением действительности и бездушно-ремесленным, лишённом мысли и чувства воплощением её в живописи.

Не случайно ещё в молодости в одном из писем Айвазовский назвал себя артистом: «Я, как артист, в восхищении…». Он искал для выражения своих чувств слова, наиболее точно отражающие его восторженное состояние, и назвал себя артистом, человеком повышенной эмоциональности. Он ясно сознавал высокий смысл слов — творчество, вдохновение и эти понятия сохранил на всю жизнь.

Айвазовский был натурой непосредственной, живой, активной, легко загорающейся от едва мелькнувшей мысли. И в своём творчестве, и в повседневном быту он был юношески нетерпелив и скор на осуществление своих замыслов. Это была одна из особенностей его натуры, сохранившаяся до глубокой старости. Она придала его искусству драгоценные свойства — живость и непосредственность, каких часто недостаёт и молодым художникам.

И всё это как-то счастливо сочеталось с тем, что в процессе творчества Айвазовский был нетороплив. Он всегда доводил свои работы до высокого уровня законченности. Мы не только не знаем незавершённых произведений Айвазовского (за исключением последней картины, работу над которой прервала внезапная смерть художника), он почти не переделывал свои картины в процессе работы. Творческий процесс происходил у Айвазовского удивительно ровно как в молодости, так и в глубокой старости. С ясным сознанием цели он уверенно шёл по пути разрешения иногда очень сложных живописных задач. Даже в старости он стремился к созданию картин грандиозных, отражающих морскую стихию в момент наивысшего напряжения её мощи.

Это его стремление очень полно отразилось в картине «Обвал скалы», написанной в 1883 году. Толчком к её созданию послужили, возможно, подобного рода обвалы на Южном берегу Крыма. На картине изображена скала, разрушенная волнами бушующего моря. Небо покрыто грозовыми тучами. От поднятого высоко горизонта к переднему краю гряда за грядою идут волны. Слева они разбиваются о крутой скалистый берег и, обессилев, стремительными потоками сбегают по расщелинам скал обратно в море. На переднем плане большие волны подмыли основание скалы, и она падает в море. Яростному натиску волн противопоставлены гранитные глыбы. Этим создаются общее динамическое напряжение и тревога, ещё усиливающаяся сиротливо кружащими над обвалом птицами, вспугнутыми со своих гнёзд.

Падающая скала является не только сюжетным, но и цветовым центром картины. По ней скользнул солнечный луч и окрасил её в горячий, коричнево-бурый цвет, тонко гармонирующий с лёгкой зеленоватой окраской волн, окружающих скалу, и с холодным свинцово-синим небом.

Айвазовский нарисовал не только то, что он мог видеть в природе — обвал скалы, но усилил впечатление от него, изобразив бурное море, грозовое небо, драматизировал события, придав ему патетическое звучание. Обыденный случай в природе, творчески осмысленный художником, приобрёл в картине черты и значимость геологической катастрофы.

С большим мастерством выполнено фактурное построение картины. Оно усиливает изобразительную силу живописи и пластичность форм. Небо и дальний план картины написаны лёгкими ударами кисти, передающими неопределённость форм разорванных ураганным ветром туч и едва намеченных в глубине картины гребней волн. Чем ближе к переднему плану, тем пастознее становится красочный слой. Гребни волн на переднем плане написаны сочной кистью, а падающая скала вылеплена плотным слоем краски, чётко рисующей её грани.

Эта картина представляет большой интерес не только по своим высоким живописным достоинствам, но и потому, что она ярко отражает душевное состояние художника, влюблённого в стихию, всю жизнь прославлявшего её неукротимую, всесокрушающую силу.

В картине слышен призывный крик и полный романтического пафоса боевой клич горьковского Буревестника: «Пусть сильнее грянет буря!».

Айвазовский сам отметил эту картину, как большую удачу. Он повесил её, несмотря на большие размеры, в гостиной среди очень немногих своих картин.

Творчество Айвазовского впитало традиции старых русских и западных мастеров. Однако вместе с этим в нём ярко выражены черты авторского новаторства. Об этом очень убедительно свидетельствует одна из картин, в которой, видимо, сказалась также и музыкальность живописных образов Айвазовского.

В 1866 году он послал в Париж на Всемирную выставку картину, носящую совершенно необычное название — «Лунный свет». На картине, конечно, было что-то изображено, помимо эффекта лунного света, но высокое мастерство, иллюзорность эффекта, видимо, сами по себе были настолько сильны и впечатляющи, что Айвазовский нашёл возможным дать такое название своей картине, какое в те годы было совершенно необычным в русской пейзажной живописи.

Кто знает, не была ли эта картина написана под впечатлением бетховенской «Лунной сонаты», и не отражает ли этот необычайный для своего времени замысел глубокую слитность живописных и музыкальных образов в творчестве Айвазовского?

Такое предположение кажется вполне правдоподобным. Среди картин его есть такие, в которых настолько полно передана иллюзия лунного сияния над ночным морем, в них всё так пронизано лунным светом, будто сам воздух соткан из его лучей.

Айвазовский глубоко чувствовал и мастерски изображал широкие просторы моря и высокого неба. Он воспринимал их в движении, в бесконечной изменчивости форм: то в виде ласковых спокойных штилей, то в образе грозной, стихийной, всесокрушающей силы. Ему были понятны и доступны скрытые ритмы морской волны, он чутьём художника постигал их и с неподражаемой правдой умел передать в образах увлекательных и поэтических.

С не меньшим совершенством, чем морскую стихию, писал Айвазовский и воздушный океан. В построении своих марин он уделял много внимания небу, часто строя композицию картин с очень низким горизонтом; самим членением холста он как бы фиксировал внимание зрителя на большой плоскости, занятой изображением неба.

С тонким мастерством писал он высокое сияющее полуденное небо с лёгкими, тающими в воздухе облаками или пламенеющее золотом или пурпуром в предзакатный час летнего вечера; оно создаёт в его картинах впечатление щедрого богатства природы.

Ещё чаще изображал Айвазовский грозовое небо, покрытое мрачными, мчащимися в ураганном беге чёрными тучами.

Он тонко чувствовал движение воздушных масс, разнообразие и красоту облаков и туч, их стремительное движение или тихое сияние на горизонте.

Неповторимо небо в ночных маринах Айвазовского. «Лунная ночь на море», «Восход луны» — эта тема проходит через всё его творчество. Эффекты лунного света, саму луну, окружённую лёгкими прозрачными облаками или проглядывающую сквозь разорванные ветром тучи, он умел писать с изумительной точностью.

Но не только в этом сила искусства Айвазовского. Его ночная природа — это самое поэтическое изображение её в живописи. Художник с предельной правдивостью передаёт внешнее видимое состояние природы — искрящийся блеск луны на лёгкой зыби или ослепительно сияющую «лунную дорожку» на штилевом море; но, что важнее, он какими-то неуловимыми средствами умел передать и в этих, самых «тихих» картинах и грандиозные перспективы необъятных далей, и ощущение ночного покоя, усиленного едва уловимыми шорохами набегающей сонной волны. В этих картинах проявилась музыкальная одарённость Айвазовского.

Айвазовский был маринистом по призванию, но изредка он писал картины и других жанров.

Он первым изобразил раздолье крымских и украинских степей, писал картины на Перекопе, у Днепра, у степных трактов, на которых не раз бывал по пути из Феодосии в Петербург.

Работал Айвазовский и в портретном жанре. Правда, в этой области его интересы были ограничены — он писал по преимуществу близких ему людей или автопортреты (во второй половине жизни).

В портретах, написанных обычно в один сеанс, несмотря на их незавершённость, всегда виден острый глаз большого художника, легко и без напряжения передающего характерные черты человека. Среди них особый интерес представляет большая группа портретов А. С. Пушкина, написанных главным образом в конце жизни. Большая часть этих произведений, в сущности, не является портретами в общепринятом понимании. Для Айвазовского Пушкин был неотделим от Крыма, и потому изображение его Айвазовский соединил с изображением крымской природы, причём часто пейзажная часть на картине занимала основное место, а фигура поэта была как бы дополнением к пейзажу.

Так написаны картины «Пушкин у гурзуфских скал», «А. С. Пушкин с М. Раевской на берегу моря», «А. С. Пушкин на вершине Ай-Петри», в которых Пушкин изображён на широком фоне южного побережья Крыма.

Картину «Прощание Пушкина с Чёрным морем» Айвазовский написал вместе с Репиным в 1887 году. Картина эта была передана в дар «русским драматическим артистам имп. С.-Петербургских театров». По поводу работы над картиной И. Е. Репин писал: «…и главный труд и инициатива этой картины принадлежат Айвазовскому. Дивное море написал Айвазовский. и я удостоился намалевать там фигурку». И. Е. Репин явно поскромничал. Эта большая картина является, быть может, лучшим и наиболее ярким образом Пушкина среди всех работ, посвящённых великому поэту. Сейчас она принадлежит Литературному музею СССР и экспонируется на Пушкинской выставке в Эрмитаже.

Хотя большую часть своей жизни Айвазовский прожил в Феодосии, он был знаком со многими выдающимися людьми своего времени, поддерживал с ними связь, а с некоторыми из них был близок.

Ещё в ученические годы он был представлен А. С. Пушкину. Это была его единственная встреча с поэтом, но поэзия Пушкина оставила глубокий след в искусстве Айвазовского. Более чем кому-либо из современников Пушкина Айвазовскому был близок, понятен и дорог поэтический образ Крыма — волшебного края, воспетого великим поэтом. Это была родная ему природа, близкая ему морская стихия.

Вспоминая о встрече с Пушкиным, Айвазовский писал: «С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновений и длинных бесед и расспросов о нём. И теперь, на склоне лет, я работаю над новым громадным полотном, сюжетом для которого служит всё тот же великий вдохновитель художников. Эта картина изображает «Восход солнца с вершины Ай-Петри, откуда Пушкин любуется им»».

Айвазовский не смог воспользоваться приглашением Пушкина и посетить его, так как встретились они незадолго до гибели поэта. Но и много лет спустя Айвазовский поддерживает знакомство с семьёй поэта. В знак привязанности он преподнёс Наталье Николаевне картину «Лунная ночь у взморья» со следующей надписью: «Наталье Николаевне Ланской от Айвазовского. 1-го января 1847 года, С.-Петербург».

В русской живописи нет другого художника, творчество которого было бы так тесно связано с образами, созданными Пушкиным.

В свой приезд в Крым А. С. Пушкин писал: «Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа. Проснувшись, я увидел картину пленительную: разноцветные горы сияли, плоские кровли хижин татарских казались ульями, прилепленными к горам: тополи, как зелёные колонны, стройно возвышались между ними, справа огромный Аю-Даг. и кругом это синее чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный.»

Как близка, родственна эта картина тем образам, какие много раз воплощал Айвазовский! Эти строки можно считать программными для многих произведений Айвазовского.

В Крыму Пушкин пробыл всего три недели, проездом, и природа Крыма нашла своё отражение в немногих его строфах. Но эти жемчужины пушкинской поэзии своим блеском осветили творчество Айвазовского на многие десятилетия, и всё лучшее, что создано им в первую половину творческого пути, близко и созвучно поэзии Пушкина.

Будучи одним из ярких представителей русского романтического направления, художником, донесшим до рубежа XX века заветы К. Брюллова, Айвазовский, начиная с шестидесятых-семидесятых годов, становится на путь реалистического искусства и в лучших своих картинах достигает таких вершин, до каких не поднялся ни один из маринистов его времени.

В шестидесятых годах прошлого века в русском изобразительном искусстве зарождается и вскоре становится основным новое направление в живописи. Впервые во всём мировом искусстве с небывалой до того остротой ставится вопрос об идейной направленности искусства, об его прогрессивной общественной роли.

Реалистическое направление в искусстве возглавили художники-передвижники. То, что незаметно накапливалось в творчестве первых художников-реалистов Венецианова, Федотова и других, позднее под влиянием прогрессивных идей Белинского, Добролюбова и Чернышевского вылилось в совершенно новое направление в живописи, известное под названием критического реализма.

Русская живопись, вместе с литературой, стала проводником передовых освободительных идей. Перов, Неврев, Пукирев, Прянишников горячо откликнулись на волнующие социальные вопросы своего времени. Сюжеты их картин затрагивают вопросы социального неравенства, обличая и бичуя несправедливость существующего строя. Вершин своих русское реалистическое искусство достигло в творчестве Репина и Сурикова.

Наряду с этим изменила ход своего развития и русская пейзажная живопись. Саврасов, Васильев, Шишкин, а позднее Левитан внесли совершенно новое в изображение родной природы, создав школу русского национального пейзажа, близкого и понятного народу. Их не привлекала нарядная, пёстрая красота природы заморских стран. Они правдиво передали знакомые всем обыденные картины родной природы, и в этом их громадная заслуга.

По новому пути пошли и маринисты Лагорио, Боголюбов, Судковский. Но ни один из них не был так богато от природы одарён, как Айвазовский, никому из них не удалось подняться до того уровня, какого достиг он в лучших своих вещах.

Не проводя чёткого разграничения, творчество Айвазовского принято расчленять на два периода: ранний — с рубежом в 60 — 70-х годах и поздний — 70 — 90-е годы. Причём некоторые искусствоведы совершенно необоснованно отдают предпочтение раннему периоду творчества Айвазовского.

Айвазовский работал 63 года. Его искусство прошло огромный путь и, естественно, претерпевало значительные изменения не только с чисто формальной стороны, со стороны живописной. С каждым годом оно совершенствовалось, крепло, обогащалось и, что особенно важно, приобретало всё более ярко выраженные реалистические черты. Лучшие свои реалистические работы Айвазовский написал как раз во второй половине жизни («Чёрное море» — в 1881 г., «Среди волн» — в 1892 г.).

Наряду с этим нельзя не отметить, что наибольшее количество неудачных работ Айвазовского (а они были у него) также падает на вторую половину жизни. Объяснить это можно тем, что во второй половине жизни широкие замыслы художника не всегда претворялись в жизнь. В это время Айвазовский всё чаще пишет картины огромных размеров, что было в явном противоречии с импровизационным методом, каким они написаны.

Кроме того, во второй половине жизни Айвазовский всё чаще пишет картины не свойственного ему жанра, например: «Возвращение со свадьбы», «Данте указывает художнику на необыкновенные облака», «Сон императрицы», «Встреча Венеры на Олимпе» и т. п.

Слабые работы появлялись ещё и потому, что Айвазовский иногда повторяет самого себя. А так как его искусство повышенно эмоционально, то при повторениях притуплялась, естественно, именно эта сторона его произведений, и в результате получались картины пониженного качества.

В характере Айвазовского, в его отношении к искусству была своеобразная черта. Он был глубоко убеждён, что самая лучшая его картина — это последняя, над которой он сейчас работает. Поэтому он выставлял всё, что выходило из-под его кисти, и в результате на выставки попадали работы, которые не показал бы ни один художник. А он не только показывал их в Петербурге, но и посылал иногда за границу.

И всё ж большое количество его работ второй половины творчества и по замыслу, и по прекрасному живописному воплощению нисколько не уступает, а иногда и превосходит всё, что сделано им в молодости.

В начале девяностых годов, в связи с постройкой Феодосийского порта и железной дороги Джанкой — Феодосия, за сооружение которых выступал Айвазовский, раздались голоса против его общественной деятельности.

Ввиду того, что до наших дней вопрос этот недостаточно освещён, надо коротко рассказать об истории сооружения порта, связанной с его именем.

В восьмидесятых годах был поднят вопрос о постройке в Севастополе торгового порта. Проекты были рассмотрены и утверждены. Осуществление их ставило Феодосию под угрозу полного запустения, так как и тот незначительный вывоз, который осуществлялся через Феодосийский порт, прекратился бы. Айвазовский, естественно, не мог с этим примириться и выдвинул предложение построить торговый порт в Феодосии. Многие отнеслись к этому скептически. Строительство порта в Севастополе казалось более заманчивым, более перспективным. Первоначально и общественность, и ведомство, которое ведало постройкой портов, не придавали большого значения предложению Айвазовского. Сам же художник был уверен в преимуществах феодосийского варианта. Когда же вопрос был решён в пользу Севастополя, Айвазовский поехал в Петербург и добился в Морском министерстве пересмотра его. Началось строительство порта в Феодосии.

Но противники феодосийского проекта не унялись. Очень хорошо отражены взволнованность и беспокойство Айвазовского о судьбе своего детища в одном из его писем А. С. Суворину:

«Феодосия, 20-го сентября 1898 года.

Многоуважаемый Алексей Сергеевич!

Пишу два слова. чтобы пожаловаться на бессовестных сторонников Севастополя, — они солгали. что Феодосийский порт осел, что рушится, что зимою замерзает и прочий вздор. Ничего этого нет. На вершок нигде не осел. Порт превосходно держится зимою с тех пор, как. устроен. В 15, даже 20 градусов мороза ни на палец не замерзает. Всю эту ложь они распустили. чтобы легче выхлопотать себе коммерческий порт. Но какой добросовестный русский (военный) может быть доволен соседством иностранных судов. Только одни торгаши севастопольские хлопочут, да бог с ними, пусть торгуют, но зачем лгать?

Наша Феодосия имеет большие преимущества противу Севастополя.»

И в другом письме: «Последняя Ваша статья о Феодосии и Севастополе превосходная, и я телеграфировал Вам. Увидим, чем кончится этот вопрос, который измучил нас.»

За короткое время — с 1892 по 1894 год — в Феодосии был построен самый большой в Крыму торговый порт.

В порт всё увеличивающимся потоком хлынуло зерно с крымских, украинских и придонских степей. В нём было сооружено 26 амбаров, вмещавших одновременно три миллиона пудов зерна.

В 1890 году через порт было вывезено 3071 тысяча пудов зерна, в 1895 году — 8099 тысяч, а в 1910 вывоз достиг 25 263 тысяч пудов. На экспорте зерна стало богатеть прежде всего местное купечество.

В городе начала быстро развиваться торговля. Мелкие полукустарные предприятия вырастали в значительные фабрики и заводы. Началось крупное городское строительство. В течение нескольких лет появился новый район больших особняков, построенных хлеботорговцами, фабрикантами, помещиками. На окраинах в свою очередь вырастали рабочие посёлки — слободки, состоявшие из мелких, кое-как поставленных лачуг. Здесь жила основная масса рабочих и портовых грузчиков; жила бедно и скученно.

В городе усилилось классовое расслоение. Наступил конец старому, патриархальному укладу жизни.

Нет сомнения, что все эти перемены не были для Айвазовского неожиданны. Он их ясно предвидел и шёл навстречу им с полным сознанием своего гражданского долга. Это отражено в открытом письме, опубликованном Айвазовским, в котором изложены побуждения, какими он руководствовался в хлопотах по устройству порта. Он писал, что Феодосия не сможет развиваться без порта, подтверждал свои доводы историческими справками, излагал историю вопроса о постройке и, наконец, остановился на моментах личного характера.

Указывая, что с проведением железной дороги потеряет свою прелесть его дом, стоящий на самом берегу моря, Айвазовский так заключил своё письмо:

«Когда речь заходит о железной дороге на Феодосию, то я всегда вспоминаю покойного друга, который не раз говорил мне: «Что Вам за охота, Иван Константинович, добиваться железной дороги для Феодосии, она только загрязнит берег и заслонит от Вашего дома чудный вид на бухту». Действительно, если бы я заботился лично о себе, то мне следовало бы всеми силами противодействовать постройке феодосийской железной дороги. Имение моё находится близ Феодосии и вдали от проектируемой линии железной дороги, услугами которой мне поэтому и не придётся пользоваться. Единственный же принадлежащий мне в Феодосии дом, в котором я живу, с проведением железной дороги вдоль берега моря может сделаться необитаемым и, во всяком случае, — потеряет для меня характер уютного угла.

Те, которые для общественного блага умеют жертвовать своими личными интересами, легко поймут, какими побуждениями я руководствуюсь, отстаивая Феодосию и доказывая необходимость воспользоваться выгодами Феодосийского порта для общегосударственных целей».

В связи с постройкой порта возникла ещё одна проблема, без решения которой все хлопоты и труды в этом направлении могли бы оставаться нереализованными. Это была проблема снабжения питьевой водой порта и города, рост которого был неизбежен.

Феодосия, лежащая в степной, безводной полосе, всегда остро ощущала недостаток воды. Потребности маленького города едва удовлетворялись тем небольшим её количеством, которое поступало по остаткам старых водопроводов из древних гидротехнических сооружений. Айвазовский и в этом случае пришёл на помощь Феодосии. В 1880 году он передал в собственность города источник в своём имении Субаш.

Айвазовский понимал, что отсутствие достаточного количества воды в повседневной жизни было особенно остро ощутимо для жителей окраин города, бедноты. Он обратился в городское самоуправление со специальным письмом, в котором писал: «Не будучи в силах долее оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья население родного города, я дарю ему в вечную собственность 50 000 вёдер в сутки чистой воды из принадлежащего мне Субашского источника».

Позднее, когда возник вопрос о водоснабжении города в будущем, Айвазовский указывал:

«С устройством водопровода, вот уже скоро год, как Феодосия изобилует как по качеству, так и по количеству (лучшей питьевой водой), как ни один город на юге. А в будущем, при развитии города, можно провести воду из того же моего источника на 200 000 жителей». В честь окончания строительства водопровода на средства и по проекту Айвазовского на бульваре был сооружён фонтан. На мраморной доске фонтана — надпись «Фонтан И. К. Айвазовского. 18.IX.1888 г.». Он интересен по своей архитектуре, отличается изяществом и красотой выполнения. Сделан он с такой лёгкостью, будто Айвазовский всю жизнь только и занимался, что рисовал эскизы архитектурных проектов.

Второй фонтан, установленный на базарной площади, художник посвятил памяти А. И. Казначеева, имевшего решающее влияние на поступление его в Академию художеств. Фонтан был сложен из простого нуммулитового известняка и отличался своими классически строгими формами.

Феодосийцы с глубокой благодарностью приняли дар Айвазовского, отмечали его отзывчивость к нуждам населения города.

Сохранился адрес, поднесённый И. К. Айвазовскому 18 сентября 1888 года жителями Феодосии. В конце адреса стоят подписи, старательно выведенные руками людей, не привычных к перу.

Художник бережно хранил этот документ.

После окончания строительства порта Айвазовский написал большую символическую картину «Торжество Феодосии». Феодосия изображена на ней аллегорически в виде женщины, стоящей на скале среди бушующего моря. Знаменем, развевающимся в её руке, она отпугивает кружащихся над ней зловещих птиц, символизирующих силы, противодействующие постройке порта.

Картину эту Айвазовский подарил городу. Она висела в городском концертном зале и сгорела вместе со зданием в 1905 году.

Айвазовский был в лучшем смысле этих слов «отцом города». Старожилы говорят, что он перекрестил чуть не половину новорождённых Феодосии, щедро их одаряя.

Народная память сохранила стихотворение, сложенное Айвазовским в честь молодой невесты и переложенное народными певцами на музыку:

Эту песню в Крыму часто распевали на свадьбах.

Популярность Айвазовского была огромна. Он был инициатором многих преобразований в городе.

Сохранились многочисленные документы, которые свидетельствуют, что Айвазовский всегда проявлял заботу о нуждах беднейших слоёв населения Феодосии и окрестных деревень. Поэтому его любили и уважали, как человека бескорыстного, отдающего всю жизнь служению родному городу.

Живая, деятельная натура Айвазовского требовала немедленной реализации всех возникавших у него проектов. Как и в творчестве, когда у него рождалась какая-либо идея, он брал холст и тут же приступал к работе, часто заканчивая картину в течение одного сеанса, так и в практической деятельности он немедленно делал то, что задумывал. Особенно сказывалась эта его черта характера, когда вопрос шёл об архитектурном оформлении города. Айвазовский проявлял большую заинтересованность, значительно большую, чем во многих личных хозяйственных делах.

Известен любопытный случай из строительной практики Айвазовского. Когда картинная галерея стала тесна для использования её в качестве концертного зала, Айвазовский подал мысль построить в центре города, в городском саду, концертный зал и клуб. Среди зажиточных феодосийцев были собраны необходимые средства, начато проектирование здания.

Айвазовскому всё казалось, что при составлении смет и строительных чертежей допускается слишком много волокиты и бюрократизма. Он отметил тростью на земле, где и как должно быть поставлено здание, и потребовал, чтобы немедленно приступили к строительным работам. Стройка была начата, но допущен досадный недосмотр — не было отведено место для лестничной клетки на второй этаж; потом это упущение исправили, быстро завершили постройку, и феодосийцы получили хорошее здание клуба.

История эта раскрывает черты характера Айвазовского, рассказывает о его заботе о благоустройстве и культурном росте города, о его непримиримом отношении к бездушию городских чиновников, когда речь идёт о живом деле. Даже недосмотры, допущенные при планировке здания, — всё это совершенно в духе Айвазовского, в духе его живого, деятельного характера.

Когда постройка близилась к концу, Айвазовский сообщил Суворину, что здание театральной залы уже под крышей, что в первом этаже дома будут магазины, часть которых, он надеется, Суворин займёт книжным магазином и читальней. Сам же он думает снять по соседству помещение для художественных целей, открыть в нём нечто напоминающее салон.

Кроме того, Айвазовский стал инициатором и организатором первой в Феодосии городской публичной библиотеки.

Феодосийские старожилы вспоминают много интересного, подчас забавного из жизни И. К. Айвазовского.

Преподаватель гимназии Ю. А. Галабутский рассказывает о таком случае:

«…Известно, что в 90-х годах наши гимназии увлекались так называемой «военной гимнастикой». Под руководством учителей-офицеров гимназисты проделывали всевозможные военные эволюции и производили «ломку строя» с искусством заправских фронтовиков. Нередко устраивались «военные прогулки», на которых гимназия выступала под звуки военного марша, с собственным знаменем; бывали даже случаи, что директора гарцевали впереди верхом на борзых конях, подобно настоящим батальонным командирам. Увлекалась парадоманией и наша гимназия.

В день коронации, 14 мая 1896 года, гимназия принимала участие в общем военном параде вместе с войсками военного гарнизона. Перед торжеством, помню, возник вопрос, кто будет «принимать парад». Решено было, что нашим парадным генералом будет Айвазовский. Ему, кажется, эта выдумка показалась забавной, и он согласился.

Когда войска прошли перед своим бригадным генералом, двинулась церемониальным маршем и гимназия под звуки собственного оркестра мимо Айвазовского, который приветствовал проходящих, получая в ответ: «Здравия желаем, Ваше превосходительство!» Когда прошли последние приготовишки, мерно отбивая шаг и скосив по-военному глаза в сторону начальства, Айвазовский рассмеялся и сказал: «Много в моей жизни было странного и неожиданного, и многому я перестал удивляться, но если бы кто-нибудь сказал мне, что я когда-либо буду принимать парад, этому я ни за что не поверил бы!»».

Внуку И. К. Айвазовского, впоследствии прославленному лётчику К. К. Арцеулову, было тогда пять лет. Он был болен и не присутствовал на параде, но хорошо помнит, как дедушка, чтобы развлечь внука, зашёл в его комнату во всей парадной адмиральской форме — в мундире, усыпанном орденами, со шпагой у пояса и в треуголке. Это, видимо, было так необычно, что запомнилось Арцеулову.

Сохранилась большая фотография, на которой Айвазовский снят с большой группой гимназистов во дворе своего дома. Не исключено, что эта фотография была сделана непосредственно после парада, о котором рассказал Ю. А. Галабутский, так как гимназисты были сняты со своим оркестром.

Ю. А. Галабутский был старейшим феодосийским педагогом, преподавателем литературы в гимназии. За «неблагонадёжный образ мыслей» власти выслали его из Феодосии. После революции он вернулся и преподавал в педагогическом техникуме, а позднее — в учительском институте. Галабутский оставил интересные воспоминания об И. К. Айвазовском, которые прочитал на торжествах в день открытия памятника Айвазовскому, 29 июля 1930 года.

Летние жаркие месяцы Айвазовский проводил обычно в своём имении Шейх-Мамай, в 30 километрах от Феодосии. Там у него был летний дом, мастерская и особый флигель для гостей, который в шутку был назван гостиницей.

Радушие и гостеприимство всегда были отличительной чертой характера Айвазовского. Он любил людей, любил общество, со всеми был запросто приветлив, в его обращении не было и намёка на какое-либо высокомерие. Сохранились фотографии, снятые в Шейх-Мамае, на которых Айвазовский запечатлён среди родных и многочисленных гостей.

Интересные заметки о своём пребывании у Айвазовского оставил журналист В. С. Кривенко.

«Живой, общительный, весёлый был хозяин Иван Константинович, — пишет он. — Обворожительна, мила и предупредительна — хозяйка. Две недели мы прожили у них, и это время я всегда вспоминаю с особым удовольствием.

Скучать было некогда. У Айвазовского бывал весь город. Двери дома ежедневно широко, гостеприимно распахнуты. Свою родину, маленькую Феодосию, он любил. Местные обыватели, сколько приходилось слышать и самому наблюдать, платили ему тем же, гордились им. Иван Константинович царил здесь как ветхозаветный патриарх.

И мало того, что сам любил город, он обладал удивительной способностью вливать это же чувство в сердца приезжих, как случайных посетителей, вроде меня, так и разных важнослужебных персон и общественных деятелей, от влияния которых немало зависело благосостояние города. Айвазовский водил гостей по набережной и по всем закоулкам. Строил проекты будущих улучшений: устройства порта, проведения железной дороги, проложения из дальних источников водопровода, облесения гор. Люди, чуждые Феодосии, постепенно, незаметно погружались всё больше и больше в интересы Феодосии, становились верными союзниками Айвазовского в его хлопотах».

Айвазовский скучал, если у него в доме по вечерам не было гостей. Но вместе с тем, одни и те же лица быстро утомляли его, особенно летом, на даче. Если это были близкие ему люди, то Айвазовский, не церемонясь, говорил им об этом.

«Отправляясь в гости к И. К., — рассказывал Ю. А. Галабутскому один из его близких знакомых, — я никак не мог определить заранее, когда я вернусь. Почему же? Да вот, приеду к нему с семьёй, он выбегает навстречу с распростёртыми объятиями, целует, не знает где посадить, и весь день страшно ухаживает. А пройдёт несколько дней, и я начинаю чувствовать, что пора домой, а если не успею догадаться, то сам И. К. напомнит. Так спокойно, как будто бы между нами было заранее условлено, выйдет утром к чаю и скажет: «Я там распорядился, чтобы после обеда Вам запрягли экипаж». Ну, значит, укладывайся и уезжай».

Достаточно ярко передаёт портрет Айвазовского Ю. А. Галабутский. В ноябре 1894 года, вспоминает он, было торжественное собрание, посвящённое 50-летию со дня смерти И. А. Крылова. На нём выступил И. К. Айвазовский. «Когда он поднялся, все обратились к нему. Его фигура очень внушительно выделялась из среды присутствующих. Он был невысокого роста, но очень крепкого телосложения; его лицо бюрократического склада, с пробритым подбородком и седыми баками, оживлялось небольшими карими, живыми и проницательными глазами; бросался в глаза большой выпуклый лоб, прорезанный морщинами и значительно уже облыселый… Из бесед с Иваном Константиновичем я вынес убеждение, что он обладал живым и острым умом и добрым сердцем. Но громадный жизненный опыт, по-видимому, научил его мириться со многим, чего он не разделял по своим убеждениям и чему не сочувствовал в глубине своей души.»

Айвазовский любил дарить гостям свои небольшие рисунки. Как-то в галерею зашла старушка и передала визитную карточку Айвазовского, на обороте которой пером был сделан рисунок корабля на волнах. Старушка рассказала, что в молодости, когда она с группой учениц гимназии получала аттестат, их пригласил к себе «на чай» Айвазовский.

Сам он всё время был среди гостей, а в конце вечера вышел из-за стола и прошёл в кабинет. Через полчаса оттуда вынесли поднос, на котором лежала стопка визитных карточек Айвазовского с его факсимильными рисунками. Они были розданы гостям в память о вечере.

Это была обычная форма вручения Айвазовским своих автографов. Иногда он оформлял их более сложно, например, заказывал свои фотографии у мольберта с палитрой и кистями в руках. На мольберте стояла рама с картиной. На её место вставлялась подлинная миниатюра, написанная Айвазовским масляными красками.

Такие своеобразные сувениры он писал в большом количестве, и сейчас их можно встретить не только в картинных галереях, но и у коллекционеров. Среди миниатюр Айвазовского встречаются подлинные жемчужины, сделанные им в течение 10–15 минут.

С детских лет Айвазовский любил музыку, сам играл на скрипке народные мелодии. Вспоминая об этом, он нарисовал себя со скрипкой, причём сам художник-мальчик сидит на полу, а скрипку держит на коленях — так, как обычно держат смычковые инструменты в странах Востока.

Будучи академистом, он играл на вечерах у Глинки. Великому композитору настолько понравилась восточная музыка, что три мелодии, услышанные им от Айвазовского, он включил в оперу «Руслан и Людмила».

Айвазовский любил не только народные мелодии, но и классическую музыку; особенно нравился ему Россини, в блеске и виртуозности которого он, видимо, отмечал черты, родственные его дарованию.

Этим можно объяснить его любовь к своему современнику польскому композитору, скрипичному виртуозу Венявскому, который гостил и играл у Айвазовского.

Айвазовский знал и любил музыку Бетховена, Доницетти, Шопена и, конечно, Листа, народный характер мелодий которого был близок к тому, что Айвазовский слышал у себя на родине, а патетика его симфонических произведений родственна форме выражения его живописных образов.

В доме Айвазовского бывали многие выдающиеся деятели артистического мира. Здесь играли А. Рубинштейн, Г. Венявский, выступали артисты К. Варламов, Н. Сазонов, Н. и М. Фигнеры.

Айвазовский имел в Судаке, на берегу моря, рядом с дачей известного композитора А. А. Спендиарова, небольшой дом. Внук Айвазовского К. К. Арцеулов рассказывал, что Иван Константинович и Александр Афанасьевич часто засиживались до глубокой ночи. Айвазовский играл на скрипке, Спендиаров аккомпанировал на рояле. Они понимали и любили народную музыку.

И сейчас в Феодосии живы потомки старинных народных музыкантов, рассказывающие, что в дни семейных праздников с утра люди собирались у дома Айвазовского и пели под аккомпанемент чала (оркестр народных инструментов).

Когда из имения Айвазовского в город был проведён водопровод, в честь этого события была написана песня, которую пели на всех праздниках. В этой песне народ славил своего любимого художника, почётного гражданина города.

Академия художеств придавала большое значение развитию музыкальных способностей своих воспитанников. В учебных программах было предусмотрено обучение академистов музыке. Общеизвестно, как любил К. П. Брюллов сравнения музыкальных и живописных терминов.

Профессор пейзажного класса М. Н. Воробьёв, у которого учился Айвазовский, был музыкально одарён. Рамазанов рассказывает интересный случай из его жизни:

«Какой-то французский путешественник посетил мастерскую художника и, увидав картину «Ночь», очень залюбовался в ней всплесками небольших волн. На это Воробьёв заметил, что мысль об этих небольших волнах подал ему Моцарт. Француз не понял этого. Тогда художник, взяв скрипку, тотчас же сыграл ему один мотив Моцарта. Француз, изумлённый, признался, что никогда не предполагал столь тесной связи музыки с живописью. Необычайно интересна здесь тонкость понимания Воробьёвым Моцарта, который, конечно, был отцом романтического ноктюрна, подлинной музыки ночи, сменившей ту «ночную музыку», какая в XVII–XVIII столетиях была столь распространена, и которой отдал дань тот же композитор. Романтика особенно охотно погружалась в музыкальную стихию».

Когда заходит разговор о характере дарования Айвазовского, мне вспоминается артист Ваграм Папазян, прославленный исполнитель роли Отелло. В натуре Айвазовского было что-то общее со сценическим дарованием Папазяна.

Лет десять тому назад он играл роль Отелло в Феодосии; конечно, пришёл в галерею и очень удивился, что в таком небольшом городе находится такая прекрасная галерея. На мой вопрос, бывал ли он раньше в этом доме, при жизни Айвазовского, Папазян сказал, что был здесь после смерти художника у его жены Анны Никитичны. Затем, оглядевшись вокруг, он добавил: «Какой счастливец был Иван Константинович!».

На моё замечание: «Не Вам бы говорить эти слова!» — он с явной горечью возразил: «Ну что Вы! Посмотрите, что он оставил после себя! А что останется от меня?»

В 1881 году Айвазовский написал одно из своих основных произведений, полное величия и силы, — картину «Чёрное море». Сам Айвазовский, конечно, прекрасно сознавал значение этого произведения, отсюда надо думать, и произошло необычайное наименование картины — «Чёрное море».

Первоначально картина называлась «На Чёрном море начинает разыгрываться буря». Но это название не удовлетворяло Айвазовского, так как подчёркивало только внешнее, кратковременное состояние природы. А художник чувствовал и понимал, что ему удалось написать нечто большее, чем обычную марину, — удалось создать синтетический образ Чёрного моря, включающий в себя многие отличительные его черты.

Море изображено в серый ветреный день. Небо покрыто облаками. Весь передний план заполнен идущими от горизонта волнами. Они движутся гряда за грядой и своим чередованием создают особый ритм и величавый строй всей картины.

Суровой простоте содержания картины полностью отвечает сдержанная красочная гамма её, построенная на сочетании тёплых серых тонов неба и глубокого, зелёно-синего цвета воды. Знание изображаемой природы и проникновенное понимание её, скупая расчётливость живописных приёмов — всё это определило появление глубоко правдивой, полнокровно-реалистической картины.

Переход Айвазовского к реалистической живописи свидетельствует о внутренней близости художника к передовому, прогрессивному реалистическому русскому искусству. Это важнейшее в развитии Айвазовского явление было завершением длительного процесса, развития его творческой индивидуальности, оно привело его к новым вершинам мастерства в картине «Чёрное море».

Содержание и исполнение этой картины говорит о том, что Айвазовский умел видеть красоту близкой ему стихии не только во внешних эффектных проявлениях, но и в строгом ритме её дыхания, в скрытой потенциальной её мощи.

В картине «Чёрное море» Айвазовский не только с особой изобразительной ясностью и художественной правдой передал внешний рисунок ритмического чередования волн, но, что важнее, — он сумел сообщить ему неотъемлемое от зрительного образа шумовое звучание, ассоциирующееся с музыкальным ритмом.

Картина «Чёрное море» в этом отношении настолько эмоционально насыщена, что она невольно вызывает в нашей памяти ритм мелодий из программных произведений музыканта-мариниста Римского-Корсакова — «Море», «Садко», «Шехерезада». И в этом особое очарование картины.

Художественная общественность того времени ясно почувствовала всё это, и, пожалуй, её отношение к картине вылилось в необычном для сдержанного Крамского отзыве, в котором он писал:

«…Между 3–4 тысячами номеров, выпущенных Айвазовским в свет, есть вещи феноменальные и навсегда такими останутся, например, «Море» у Третьякова, написанное 4 года назад (т. е. когда человеку было уже более 70 лет); все помнят эту картину, бывшую на последней его (Айвазовского) выставке в академии. На ней ничего нет, кроме неба и воды, но вода — это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный, а небо, если возможно, ещё бесконечнее. Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю. В начале октября многие из художников были в Москве, и все мы пошли в галерею Третьякова, и вот здесь-то, в таком собрании, мы были поражены смыслом и высокой поэзией этой картины. Всё это, впрочем, только мимоходом, Айвазовский и кроме того имеет право на внимание к себе со стороны истории.»

Айвазовский написал эту картину в таком возрасте, когда для подавляющего большинства художников творческие искания, творческие удачи и подъём мастерства уже были позади, когда у них наступало медленное угасание сил.

В картине с небывалой до того полнотой раскрылись реалистические стороны искусства Айвазовского. Он создал обобщённый образ грозной морской стихии, не прибегая для этого ни к патетической драматизации сюжета, ни к световым или красочным эффектам.

Картина была тогда же приобретена П. М. Третьяковым и глубоко взволновала художественные круги. Стареющему художнику удалось создать произведение, ставшее очередной вехой на пути нового, неожиданного для многих подъёма его дарования, на пути развития русской реалистической живописи.

Картину «Чёрное море» Айвазовский написал в своей феодосийской мастерской.

Природа России многообразна. Её изображали самые выдающиеся русские поэты, писатели и художники. Особенно широкое и яркое отражение в русском искусстве нашла природа среднерусской полосы. Крым же многие годы оставался малоизвестной окраиной России, знакомство с которой затруднялось её удалённостью. Творчество Айвазовского познакомило русское общество с этим полуденным краем. Чёрное море и природа Крыма нашли в Айвазовском своего певца и пропагандиста.

На заседании Академии художеств, посвящённом 50-летию творческой деятельности И. К. Айвазовского, известный русский исследователь и путешественник, вице-председатель Русского географического общества П. П. Семёнов-Тян-Шанский в своей речи сказал, обращаясь к Айвазовскому: «Русское географическое общество давно признало Вас выдающимся географическим деятелем, первого русского самобытного художника того моря, которое в русских летописях носит название «Русского моря»».

Имя И. К. Айвазовского отмечено на карте мира. На острове Шикотан, в южной части Курильских островов, среди географических наименований три раза упоминается имя Айвазовского, а один из маленьких островков, лежащий в проливе Айвазовского, назван «Девятый вал». В Крыму имя художника носят посёлок и железнодорожная станция близ Феодосии.

Помимо огромного художественного значения, картины Айвазовского представляют большую познавательную ценность.

Если бы можно было расположить крымские картины Айвазовского в определённой географической последовательности, то, не выходя из выставочных залов, можно бы совершить своеобразное и очень поучительное путешествие вдоль берегов Крыма.

Значимость многих произведений Айвазовского возрастает также благодаря тому, что на них изображены события, связанные с историей Крыма и Черноморского флота. Недаром русский военно-морской флот считал Айвазовского своим художником — летописцем его побед и певцом близкой морякам стихии.

Под влиянием крымской природы Айвазовский впервые почувствовал влечение к искусству, и, где бы он ни находился, как бы заманчивы ни были перспективы жизни в столице, он всегда и неуклонно стремился в Крым.

В Феодосии Айвазовский написал основную массу своих картин, создал самые выдающиеся свои произведения. Он был коренным жителем Феодосии. В одном из писем Третьякову он так и пишет: «Мой адрес всегда в Феодосии».

Когда в 1873 году Айвазовский устроил во Флоренции большую выставку своих картин, изображающих виды многих приморских европейских стран, художественный критик в обширной хвалебной статье, посвящённой выставке, отметил, что среди всех марин, показанных Айвазовским, самыми лучшими являются те, на которых изображено Чёрное море.

О том, как работал Айвазовский в последние годы жизни, хорошо рассказал художник И. С. Остроухов:

«С манерой выполнения художественных работ покойным знаменитым художником-маринистом Айвазовским мне пришлось случайно ознакомиться в 1889 году во время одной из моих заграничных поездок, в Биаррице. Приблизительно в одно и то же время, в какое я прибыл в Биарриц, приехал туда и остановился в одном и том же отеле, в каком проживал и я, художник Айвазовский. Почтенному художнику было уже тогда, как помнится, лет этак за семьдесят. Я и раньше был знаком с Айвазовским, и, вероятно, поэтому встреча знакомого соотечественника очень обрадовала старика. Айвазовский, как оказалось, приехал в Биарриц в первый раз, и, узнав, что я хорошо знаком с топографией местности, тотчас же потянул меня на прогулку по океанскому берегу. День был бурный, и Айвазовский, очарованный видом океанского прибоя волн, остановился на пляже.

— А ведь характер и строение океанских волн совсем-совсем иные, нежели на Чёрном море. Хотя — нет, они одни и те же, только океанские волны большие, и несколько иной эффект удара их о слишком отлогий берег. Иное освещение, конечно. — говорил Айвазовский.

Не спуская глаз с океана и ландшафта далёких гор, он медленным движением достал свою крохотную записную книжку и нарисовал всего лишь три линии карандашом — очертание далёких гор, линию океана у подошвы этих гор и линию берега от себя. Потом мы пошли с ним дальше. Пройдя около версты, он снова остановился и сделал такой же рисунок из нескольких линий в другом направлении.

— День пасмурный сегодня, — сказал Айвазовский, — и вы мне, пожалуйста, скажите только, где у вас здесь восходит и заходит солнце.

Я указал. Айвазовский поставил в книжке несколько точек и спрятал книжку в карман.

— Теперь пойдёмте. Для меня этого достаточно. Завтра я нарисую океанский прибой в Биаррице.

— Вы уж мне разрешите завтра придти к вам, чтобы посмотреть вас за работой, — сказал я.

— Пожалуйста, пожалуйста, — радушно проговорил Айвазовский, — только предупреждаю вас, что я сажусь за работу рано.

Я полагал, что для столь почтенного художника, уставшего, вероятно, в пути, девять часов утра будет «достаточно рано», и именно в это время отправился на другой день к нему. Каково же было моё удивление: Айвазовский не только уже был на ногах, но уже и окончил свою работу. Оказалось, что он встал чуть не в шесть часов утра и ко времени моего прихода написал три картины.

Со свойственным ему колоритом были написаны три эффектные картины морского прибоя в Биаррице: утром, в полдень и при закате солнца.

— А я вас предупреждал, я вас предупреждал, что работаю рано, — как бы виноватым тоном говорил Айвазовский. — Вот видите: сделал, что мог, и всё кончено.

Я с большим вниманием рассматривал эти три картины знаменитого художника, и мне всё-таки казалось, что при всей верности береговых очертаний Биаррица, прибой волн был не биаррицкий — океанский, а наш, крымский, черноморский».

В 1887 году исполнилось пятьдесят лет творческой деятельности И. К. Айвазовского. Эта дата была отмечена с большой торжественностью в Академии художеств. Пресса отмечала тогда: «Торжество и самые чествования художника носили грандиозный, почти небывалый ещё у нас в России характер. Айвазовский был избран почётным членом Академии художеств, в честь него была выбита золотая медаль, на лицевой стороне которой помещено профильное изображение художника и надпись: «Профессору живописи И. К. Айвазовскому», на обороте в центре — палитра, увитая лаврами, с датами 1837–1887, 26 сентября и надпись: «От Императорской Академии художеств. В день 50-летнего юбилея».

Айвазовского приветствовали представители двенадцати делегаций и среди них — делегация от Военно-Морского министерства, поднёсшая юбиляру адрес.

В этот день на имя И. К. Айвазовского поступило до трёхсот приветственных телеграмм со всех концов России и из-за границы».

Последние годы жизни Айвазовского были не только творчески плодотворны. В эти годы особенно широко проявилось его стремление к общественной деятельности. Почти ежегодно устраивая выставки своих картин в России, Айвазовский в 1890 году открывает выставку картин в Париже, у Дюран-Рюэля.

Все двадцать восемь выставленных картин были написаны им в течение последних трёх лет. Автор пространной статьи по поводу выставки в газете «Le Temps» (5 апреля 1890 г.), между прочим, совершенно справедливо отмечает тяготение Айвазовского к изображению Чёрного моря.

«Несмотря на то, что Айвазовский писал все моря: Средиземное у берегов Канн и Афин, Атлантический океан у Биаррица, Чёрное море занимает главное место в его творчестве. Оно — самое близкое его сердцу».

Эта выставка была отмечена и русской прессой. В статье, напечатанной в журнале «Гусляр», в частности, говорилось: «Выставка картин И. К. Айвазовского в Париже высоко подняла значение русской живописи в глазах французов. Почти все значительные парижские газеты отозвались с величайшими похвалами о произведениях нашего знаменитого мариниста и признали, что у них нет и не было достойного ему соперника в морской живописи. Появились обстоятельные критические статьи, в которых сделана верная оценка особенностей дарования Айвазовского, ставящих его, как художника-поэта, чрезвычайно высоко между живописцами всех стран.

Президент республики, посетивший выставку вскоре после её открытия, горячо и неоднократно выражал свои восторги перед картинами, благодарил художника, а через несколько дней прислал ему знаки командорского креста «Почётного легиона» — награда, высоко ценимая французами и редко жалуемая представителям искусства».

И на склоне лет, как и в молодости, Айвазовский много раз утверждал славу русского искусства на Западе. Он был его ярким представителем.

Вот как определили значение творчества Айвазовского выдающиеся критики второй половины XIX века В. В. Стасов и И. Н. Крамской. Стасов писал: «Маринист Айвазовский по рождению и по натуре своей был художник совершенно исключительный, живо чувствующий и самостоятельно передающий как никто в Европе, воду с её необычайными красотами».

Крамской, подводя итог пятидесятилетней деятельности И. К. Айвазовского, в одной из своих статей писал: «Айвазовский, кто бы и что бы ни говорил, есть звезда первой величины во всяком случае, и не только у нас, а в истории искусств вообще».

Наступила глубокая старость, но это не отразилось на трудоспособности Айвазовского.

В 1898 году он за десять дней написал громадную картину «Среди волн». На картине нет ничего, кроме бушующей стихии. Волны в яростном движении набегают одна на другую, кипят, клокочут, гребни их покрыты пеной; над ними нависли грозовые тучи, и только луч солнечного света, прорезав мглу, озарил радужным блеском вершины огромных волн.

Айвазовский писал любимую стихию, он писал вдохновенно, работа у него спорилась и протекала быстро и легко. Картина выполнена уверенной рукой большого мастера. Послушная кисть клала краску на холст так, как это подсказывали опыт и чутьё художника. В картине нет никаких следов труда, написана она с лёгкостью, доступной только великому мастеру. Несмотря на огромные её размеры — 12 квадратных метров, она была написана быстро, тем же присущим художнику импровизационным методом. В этом методе работы, как уже подчёркивалось, — сильная сторона мастерства Айвазовского. Но в нём таились возможности больших срывов, о чём хорошо знал и со свойственной ему прямотой говорил сам художник: «Я должен признаться с сожалением, что слишком рано перестал изучать природу с должною, реальною строгостью, и, конечно, этому я обязан теми недостатками и погрешностями против безусловной художественной правды, за которые мои критики совершенно основательно меня осуждают. Этого недостатка не выкупает та искренность, с которою я передаю мои впечатления, и та техника, которую я приобрёл пятидесятилетнею неустанною работою».

Айвазовский всегда стремился к правдивому изображению природы. Он указывал: «Идеализация живой природы есть крайность, которую я всегда избегал в моих картинах, но поэзию природы всегда чувствовал, чувствую и стараюсь передать её моею кистью. Обаяние лунной ночи, нега ясного заката, ужас, нагоняемый на душу бурей или ураганом, — вот те чувства, которые вдохновляют меня, когда я пишу картины».

Изображая самые невероятные, казалось бы, эффекты освещения или состояния природы, он не выходил за пределы реальности. В его картинах нет никаких элементов фантастики. Работая над картиной, он стремился к правдивой передаче своих впечатлений, к «безусловной художественной правде».

Но метод его работы во многом ограничивал возможности художника. Обладая даже такой исключительной зрительной памятью, какой он был одарён, нельзя было писать тысячи картин, не проверяя давнишних наблюдений работой с натуры. Говоря, что «слишком рано перестал изучать природу с должною, реальною строгостью», Айвазовский сам указал на основной недостаток своего метода.

Во время работы над картиной «Среди волн» произошёл интересный случай, о котором впоследствии рассказал внук художника К. К. Арцеулов. Эту картину Иван Константинович писал в самом большом зале феодосийского дома. Перед холстом был сооружён из столов и досок помост, на котором стоял, работая, Айвазовский. Когда картина была окончена, Иван Константинович пригласил всех домашних посмотреть своё новое произведение и спросил у отца Арцеулова, каково его мнение о картине. Тот, выразив своё восхищение морем, добавил: «Не понимаю только, почему это корыто с людьми держится на поверхности?» Речь шла о небольшой лодке с людьми, по-видимому, спасшимися от кораблекрушения, написанной на дальнем плане картины среди огромных бушующих волн. Иван Константинович очень обиделся, но ничего не сказал, а на другой день убрал лодку.

Сейчас, через пятьдесят лет, изображение лодки проступило сквозь верхний тонкий слой краски, стало заметно.

Видимо, сам Айвазовский сознавал, что картина «Среди волн» по исполнению значительно выше всех работ последних лет. После её создания он работал ещё два года, устраивал выставки своих произведений в Москве, Лондоне и Петербурге, но эту картину не вывозил из Феодосии, завещав её вместе с другими произведениями, находившимися в картинной галерее, городу Феодосии.

В следующем, 1899 году он написал небольшую картину «Штиль у крымских берегов», прекрасную по ясности и свежести колорита, построенного на сочетании голубоватозеленоватого цвета воды и розового — в облаках. А буквально в последние дни жизни, мечтая о поездке в Италию и готовясь к ней, он создал картину «Морской залив», изображающую Неаполитанский залив в полдень. В ней с покоряющей тонкостью передан влажный, мягкий воздух, написанный в жемчужной красочной гамме. И хотя картина эта совсем мала по размерам, в ней ясно различимы новые колористические достижения в живописи Айвазовского. И, быть может, проживи художник ещё несколько лет, она стала бы новой ступенью в развитии его мастерства.

Айвазовский пережил два поколения художников, его творчество охватывает огромный отрезок времени — 63 года! Начав с произведений, насыщенных яркими романтическими образами, Айвазовский пришёл к проникновенному, глубоко реалистическому искусству. До последнего дня он счастливо сохранил не только зоркость глаза, но и глубокую веру в своё мастерство. Он счастливо прошёл свой путь без малейших колебаний и сомнений, сохранив до глубокой старости ясность чувств и мышления. И надо было обладать поистине неиссякаемым запасом жизненных и творческих сил, чтобы в глубокой старости так хорошо, по-молодому, чувствовать и творить.

Очень ярко говорит о старом художнике, неутомимом в жизни и работе, маленькое посвящение, написанное самим Айвазовским на клочке бумаги и предназначенное, по-видимому, для надписи на обороте картины, подаренной близким:

И второй вариант:

Айвазовский написал не просто первые пришедшие ему на ум слова. Он искал более выразительную форму для воплощения своих мыслей и чувств.

Как эхо далёких воспоминаний юношеских лет, это посвящение, видимо, разбудило в его памяти близкие его творчеству лермонтовские строки:

Заслуги Айвазовского в искусстве отмечал весь мир. Он был избран членом пяти Академий художеств, правительства многих стран награждали его орденами.

Айвазовский прожил 83 года, оставив огромное творческое наследие — 6000 картин. Почти всю жизнь он прожил в Крыму, в Феодосии, и мы позволим себе утверждать, что его лучшие произведения были навеяны впечатлениями от крымской природы и написаны в феодосийской мастерской.

Все пророчества и предсказания Айвазовскому, когда он совсем молодым художником решил навсегда поселиться в Феодосии, что он изленится в глухой провинции и растеряет свой талант, не оправдались.

В январе 1900 года Айвазовский открыл выставку своих работ в Петербурге. Это была его последняя выставка. В апреле он уехал в Феодосию.

Продолжая работать, он строил планы поездки на зиму в Италию. О своей поездке в Рим, Неаполь он писал: «Я твёрдо решил в этом году ехать в Италию и теперь мечтаю об этой поездке в Рим и Неаполь, где проведу месяца три осенью и зимой. Здесь в 1841 году положено начало моей европейской славы, — писал он, — и теперь, через 58 лет, я надеюсь там поработать, как в 1841 году, в пору юности и надежд, только удивлю ли неаполитанцев (т. е. внуков тех) также теперь, как тогда».

Это было, кажется, единственное желание Айвазовского, которому не суждено было осуществиться.

19 апреля (2 мая) 1900 года перестало биться сердце великого художника. Он умер от кровоизлияния в мозг, почти мгновенно, так, как и мечтал умереть.

В мастерской на мольберте осталась неоконченная картина, изображающая эпизод из русско-турецкой войны — «Взрыв турецкого корабля». Над этой картиной художник трудился в день смерти.

Несмотря на глубокую старость художника, его смерть была для всех неожиданностью. Население города приняло участие в похоронах. Части местного гарнизона воздали покойнику воинские почести.

В городе был траур. Весь путь от картинной галереи, где был поставлен гроб с телом художника, до древней армянской церкви св. Сергия, в центре города, в ограде которой погребён И. К. Айвазовский, был декорирован траурными лентами.

На могиле Айвазовского был установлен памятник в виде саркофага, высеченного из цельного куска мрамора. На одной стороне саркофага написано: «Профессор Иван Константинович Айвазовский, 1817–1900», на другой: «Рождённый смертным оставил по себе бессмертную память».

Последний представитель композиторов «могучей кучки» Цезарь Кюи написал мелодию, посвятив её памяти И. К. Айвазовского, на слова:

Н. А. Римский-Корсаков написал «Песенку», посвящённую И. К. Айвазовскому.

30 мая, вскоре после смерти художника, Феодосийская городская управа ходатайствовала об открытии всероссийской подписки по сбору пожертвований на сооружение в городе Феодосии памятника И. К. Айвазовскому.

Установка памятника намечалась к столетию со дня рождения художника, 17 июля 1917 года. Но революционные события отодвинули срок его открытия. Первый памятник (работы скульптора И. Я. Гинцбурга) был установлен только 2 мая 1930 года.

На памятнике художник изображён в момент творчества: в его руках палитра и кисть, взор его устремлён вдаль, в сторону моря. Первоначально проектировалось соорудить его в привокзальном сквере, но городская комиссия по проведению торжеств в 1930 году нашла более целесообразным установить памятник у дома художника. Это одновременно акцентировало мемориальное значение самого дома картинной галереи.

На памятнике высечена надпись: «Феодосия — Айвазовскому». Одновременно на доме художника была укреплена мемориальная доска с надписью: «В этом доме жил, работал и умер И. К. Айвазовский».

Творчество Айвазовского всегда занимало большое место в русском искусстве. Но подлинно всенародное признание оно получило в нашу социалистическую эпоху. Хорошие, светлые чувства вызывает оно в сердцах советских людей.

Космонавт Герман Титов, пролетая на космическом корабле над Землёй, восхищался исходящим от неё необыкновенно красивым сиянием. Чтобы облегчить наше понимание этого захватывающего зрелища, Титов напомнил о живописи Айвазовского. И эта ассоциация вполне закономерна.

Не менее интересны впечатления А. Леонова, художника-космонавта, любящего искусство Айвазовского: «Я хочу Вам сказать, что картина космической бездны, которую я увидел, своей грандиозностью, необъятностью красок и резкостью контрастов густой темноты с ослепительным сиянием звёзд просто очаровала меня».

Будь жив сейчас Айвазовский, он обязательно написал бы картину космоса со слов советских космонавтов, так же как в 1853 году написал картины Синопского боя по рассказам его участников. Он, как художник, как патриот, не мог бы остаться в стороне от событий, которые потрясли мир.

Айвазовского всегда волновали и влекли картины грандиозные и фантастические. В журнале «Иллюстрация» 1846 года в статье о выставке картин Айвазовского сказано:

«На днях мы видели панораму в особенном роде. Это две новые картины И. К. Айвазовского, изображающие вид Принцевых островов с высоты птичьего полёта на Мраморном море и Константинополя. В первой г. Айвазовский для нас является в полной зрелости обширного своего таланта. Освещение дерзко, но исполнено удачно; зной разлит в картине так осязательно, что кажется, ощущаешь его влияние; великолепен и вид великолепного Константинополя».

Стремление к изображению явлений стихийных и грандиозных у Айвазовского не случайно. Он по воображению написал такие картины, как вид Керченского и Таманского полуостровов с птичьего полёта, когда о самолётах не было ещё и речи, изобразил широкую панораму Балканского полуострова, совместив на одном полотне пространство от Софии до Константинополя.

В этих произведениях, с точки зрения здравомыслящих искусствоведов, быть может, несколько странных, нам дороги не конечные результаты творчества, а та непосредственность чувств, без которой нет и никогда не было подлинного искусства.

Само обращение художника к подобным темам говорит не только о глубокой органической связи его творчества с современностью, но и о том, что Айвазовский был способен дерзать до конца жизни.

Айвазовский оставил завидную о себе память. В течение шестидесяти лет творческой жизни его имя стояло в ряду наиболее чтимых деятелей русской культуры. Слава его была поистине безгранична. В Крыму его знали и глубоко уважали все — от пастухов и садоводов до губернаторов. Это было в то время явление небывалое. Айвазовский, конечно, ощущал это и, кто знает, как часто он вспоминал в конце дней своих дивные, грустные строфы своего любимого поэта:

Прошло семьдесят лет с тех пор, как Айвазовского не стало, но слава его продолжает расти. В наше время искусство Айвазовского по сути своей стало подлинно народным.

В европейском изобразительном искусстве маринистическая живопись в XIX веке занимала большое место. Особенно широкое развитие получила она в Голландии, Англии и во Франции. Но ни один художник этих стран не поднялся до восприятия моря как живой стихии. Только Айвазовский, наделив его всеми оттенками своих чувств и переживаний, сумел в наиболее ярких произведениях воплотить поэтическое представление своего народа о море как о грозной стихии, зовущей к мужеству, отваге и борьбе, стихии, подчиняющейся только смелому и стойкому противоборству. Издревле для русского народа морская стихия была синонимом свободы, и Айвазовский глубоко чувствовал это.

Никто в искусстве XIX века не сумел возвыситься до восприятия морской стихии как грандиозного, величественно-спокойного или грозно-могущественного явления, никто не передал жизнь моря во всей его капризной изменчивости и многообразии так, как это сделал Айвазовский. Никто не ощутил неуловимый ритм движения морских волн, не передал пульсацию морского прибоя так, как Айвазовский. Такое мастерство способствовало небывалому размаху творческих замыслов художника, а лёгкость воплощения этих замыслов в живописные образы сообщила его искусству покоряющую силу.

Картины Айвазовского содержательны, эмоционально насыщены, а живописные образы иногда возвышаются до широких обобщений, отражающих многие стороны жизни своего времени. С особой яркостью это сказалось на произведениях, ставших вехами на пути развития его творчества. Это прежде всего картины «Девятый вал», «Чёрное море», «Среди волн».

Картины эти являются вершиной живописного мастерства Айвазовского, пользуются наибольшей популярностью, потому что в них ярче, чем во многих других, отразилась идейная направленность и содержательность его творчества.

Вся жизнь Айвазовского была огромным непрерывным трудом. В последнее время, как бы предчувствуя близкий конец, Айвазовский работал с особым напряжением. «…Я очень много в этом году написал, — сообщает он Н. Н. Кузьмину, — 82 года заставляют меня спешить.»

Он был ещё полон новых творческих замыслов. Он волновался, что не успеет воплотить всё задуманное, и в этом величие его живой, деятельной натуры, до конца преданной своему любимому труду.

Ещё при жизни Айвазовского его искусство стало летописью боевой славы русского военно-морского флота.

Айвазовский был и остаётся народным художником. Его искусство близко и дорого миллионам советских людей, и это определяет великую значимость его творчества в нашу социалистическую эпоху.