Аз и Я. Книга благонамеренного читателя

Будучи студентом–геологом, я пописывал. Принес что–то очередное в молодежную газету. В отделе никого: перерыв. Сижу, жду. Человек я был уже свой, и мне позволялось занямать один из столов в отсутствии хозяев.

Заглянул человек в шапке, попросил разрешения войти. Пожилой, смущающийся, отчаянный. Меня принял за штатного. Я отпираться не стал, пожал его руку, холодную и доверчивую. Вероятно, я был не первым, кому он показывал свои творенья — общую тетрадь в коричневом ледерине: страницы по цвету напоминали переплет.

Стихи — разборчиво, крупными школьными буквами. В некоторых словах разными чернилами и почерками исправлены грамматические ошибки. Стихи, как стихи, и рифмы есть — «пошел» — «нашел».

Классиком я себя уже тогда не полагал, и потому вступил в разговор, причем смущались мы с ним наперегонки. Не считая себя вправе поучать его откровенно — человек в возрасте (и сейчас трепещу перед аксакалами), я старался найти в тексте примеры положительные, и находил.

Участие мое воодушевило его, он крепчал на глазах. Через полчаса уже не давал мне слова вымолвить, размахивал руками, захлебываясь, объяснял историю каждой строки, взятой во внимание.

«А этот стих я составил в 47–м, когда шел с работы. Понимаете, холод страшенный, а кругом — ночь, ну я и составил, значит!..»

«Понимаете, хорошие стихи почему–то у меня получаются, когда я голову мою. Почему так, а? Может, голова нагревается, потому?» — и ждал ответа. И, забивая ответ, извергался дальше.

Судя по его полному собранию сочинений, голову он мыл не часто. Если не сказать — вовсе не мыл. И надежды, что когда–нибудь это случится, честно говоря, было мало.

…Одну описку прежние читатели все же пропустили. Я помню эту строку: «темный лес шумер…»

Говорят, что суеверны моряки и старухи. Мне больше нравится сравнение с моряком.

Я обмакнул перо и переправил, вернул его тексту правильное «шумел», а себе, как оказалось потом, забрал его ошибку — шумер. Может быть, и судьбу. (Эта ошибка станет, через годы, моими бессонными ночами, воплотится в тысячу никому не нужных страниц, протащит через сотни книг и словарей, лишит любвей, приятельских застолий и поэм.

Ошибка тащит меня, не разбирая дороги, вталкивает в кабинеты, где сидят случайные люди, пришедшие на час, пока наука на обеде, и правят копьями перьев мой и без того изъязвленный Шумер. Это ошибка, — говорят они, несуеверные, — зря шумишь. Это — сумерки, в лучшем случае. Нет, говорю я, это — Сибирь. Что ведет нас кривыми тропами? Что тащит нас с бетонки на пыльный проселок? Необитаемый остров в Аральской луже обнаружить легче, чем в Атлантике).

Право на ошибку

Февральским вечером 64–го звоню из гостиницы «Москва». Через 20 минут вхожу в подъезд дома 17, Лаврушинский переулок. В. В. провел в кабинет. Теплый, полутемный кабинет ученого. Поговорили о погодных условиях (предстояли метели). Он спросил, чем сейчас занимаюсь, и я решил, что другого повода в разговоре может и не быть. Торопясь, комкая, сообщил, что сейчас меня интересует проблема шумеро–тюркских языковых контактов. Привел несколько примеров. В. В. слушал, наклонив большую лобастую голову.

— Шумеры,— сказал В. В., — и тюрки. Не рифмуется. Я думал, что вы расскажете о новой книге стихотворений. Признаюсь, огорчили. Хотя это похвально — интересоваться и другим. Знаете, какое самое древнее славянское слово? Запомните его, это — «есть». И каков возраст этого старика? Не более двух тысяч лет. Остальные слова разрушились, видоизменились настолько, что если бы (пофантазируем) удалось открыть памятник праславянской литературы, скажем, I века нашей эры, уверяю вас, мы, бы встретили в нем лишь одно знакомое слово — есть. Наукой твердо установлено, что слово не выдерживает испытания временем. Оно развивается, теряя и приобретая новые звуки, изменяя смысл. Время не стоит на месте, и язык в постоянном движении. Согласны? Шумерский язык возник примерно в четвертом тысячелетии до нашей эры. Последние памятники письма, я имею в виду шумеро–вавилонские силлабарии, относятся к VI веку до нашей эры. И сравнение их с первыми памятниками показывает, как на протяжении тысячелетий видоизменялась лексика. Вы хотите утверждать, что прототюрки по вашим словам «варились в котле цивилизаций» древней Передней Азии, ушли вытесненные семитами в начале первого тысячелетия до нашей эры и унесли, и сохранили до позднейших времен некоторые шумерские лексемы. Повторите, пожалуйста. Дингир — бог. А тюркские формы? Денгир, тенгир, тенгри… Нет, невозможно. Не верьте слишком очевидному совпадению форм.

— И смысла.

— Да, и смысла. Это случайные совпадения. В языках всего несколько десятков звуков, и количество комбинаций их весьма ограничено. В разных языках могут встречаться, на первый взгляд, одинаковые слова. Но между ними нет никакой связи. Они произошли параллельно. Вы понимаете? И в разное время. Не огорчайтесь, это типическая ошибка. Даже специалисты порой обманываются внешним сходством. Тюркская лексема, если предположить ее зависимость от шумерской, за истекшие тысячелетия должна, обязана была измениться до неузнаваемости. И потом, согласитесь, пока нет никаких оснований предполагать, что тюркские языки уже существовали в шумерскую эпоху. Они, как утверждают компетентные люди, возникли не более чем две тысячи лет назад. И в развитии создали имя бога — неба, случайно совпавшее с названием шумерского.

— Уже несколько раз вы называете эту страшную дату — 2 тысячи лет. Неужели этот христианский рубеж имеет такое уж значение в истории языков? Тюрки могли появиться независимо от рождества Христова. А если шумеры называли бы своего бога — Христос — ученые так же настаивали бы на случайности совпадения с именем христианского бога?

— Думаю, да, — неуверенно сказал В. В.

— А если бы к тому же они хоронили своих покойников по христианскому обряду и устанавливали на могилах символ религии — крест — это тоже приняли бы за случайное совпадение? И сравнение символической атрнбутики тюркских курганов и шумерских обнаруживает такие черты схожести, которые нельзя признать случайными. Совпадения слишком системны.

— Я вижу, вы увлечены. И меня это беспокоит. Аргументов у вас недостаточно, чтобы убедить меня в сверхпрочности тюркского, как вы говорите, консервативного слова. Существует теория, утверждающая — слово смертно. Чтобы поколебать ее нужны факты — слова, слова, слова бессмертны. Отдельные, разрозненные примеры ее не потревожат. Вашей идее консервативного слова противостанет консерватизм науки. Ее ста доводам вы должны противопоставить сто один. Сотню — на отрицание существующей теории и один — на утверждение вашей гипотезы. А вы начинаете прямо с утверждения. А наука без трезвого, догматического подхода к свежим фактам, без консерватизма, может превратиться в голую романтику. Сейчас вы, милый мой, свободны от страха и сомнений, вы увлечены одним фактом и ослеплены им как поэт. Но если вы поставили перед собой цель — стать ученым…

Хорошо, сформулируем иначе. Если хотите всерьез заняться наукой, вы обязаны воспитать в себе консерватора, недоверчивого и желчного, внутреннего редактора, который поверяет высшей математикой сомнения, каждый, пусть даже самый гармоничный факт. А он, этот внутренний оппонент, может подавить в вас поэта. Поверьте, меня это искренне беспокоит. Вы начитаетесь массы бездарных, серых высказываний и постепенно поверите в них. Они количественно убедят вас в своей несокрушимости. И в конце концов придете к вполне искреннему убеждению, что для науки полезней, если вы будете защищать теорию, на которую сами покушались по молодости. Из врага ее превратитесь в апологета.

История науки знает массу таких судеб. А теперь подумайте: стоит ли? У вас прекрасная профессия…

…Я возвращался в гостиницу и продолжал разговор с В. В.

Почему–то повелось: поэзия — глуповата, наука — умновата. Забыли, что стихи глупца не станут притчей. Забыли, что смыслы «ученый» и «поэт» разделились недавно. Они выражались одним словом, в Европе — артист, в Средней Азии — чаляби от поздне–турецкого чаляб — бог.

Омар Хайам писал пространные математические трактаты, может быть, поэтому ему так удавались в конце жизни четырехстрочные рубай — стихи сжатые и всеобщие, как формулы. Аль–Фараби, этот узел поэзии, философии и математики? Кто они были — поэты или ученые? Чаляби. Умеющие отгадывать символы, потому что создавали их. Люди чувственного ума. В средние века в Средней Азии за науку не платили; единственная привилегия, которой добились Омар Хайам и аль–Фараби — счастье познания.

Сколь тонка фонетическая грань, разделяющая «чаляб» и «джаляб» — проститутка. И как трудно сохранить равновесие и не переступить грань. Воистину, в рай идут по лезвию меча. И разве ты сам не испытывал минут высочайшего вдохновения, когда все повинуется стремительным движениям твоего упоенного чувствами разума. И ощущаешь прямую связь с богом. И что там табачный дым усмешек и унижение перед словом. Ты — чаляби, тебе все дано, и все возвращается жестом и звуком!

Ты шел радостно кровяня босую душу о бритвенное лезвие грани. И шатало тебя, и хотелось соступить с меча, подлечить порезы. И соступал. И подличал.

Бог отступал, и ты бросался в веселое, нерадостное джалябство. Врал себе и другим, предавал себя. Дрался с сусликами, как с орлами, пытаясь забыть, забить бытом свое божественное происхождение. И потасканный, озлобленный возвращался, влезал на лезвие, лез в летописи, забивался подальше от глаз своих в окраинные века, в темные закутки пергамента, бродил в буреломе тайн, и там, выдыхая перегар предрассудков своей эпохи, очищался пылью и тленом мертвых мудростей, и забывался, и надеялся, и верил, что когда–нибудь, пусть хоть полупьяная джаляб поймет твои шараханья и задумается над стихами твоими и скажет волнуясь — мой чаляби! Человек ты мой.

А пока история, любая другая отвлеченность от мелочей писательского и просто человеческого быта помогала мне. Я отдыхал, успокаивался, разбирая надпись на шведском камне. Здесь я ни от кого не завишу, здесь интересно быть рабом.

«Стоит ли?» Разве можно распланировать жизнь и свято, холодно по пунктам соблюдать программу? Утилитаризуются самые бесхитростные понятия. Интерес. — это уже ставка в игре. Профессионал не вступит и игру «без интересу». Загнать кого–то под стол тоже — интерес. А есть ли, сохранилась ли такая игра, где процесс интересен не по результату? Есть. И мы ее постоянно ищем, находим и — играем.

«Стоит ли?»

…Мы сидим, на веранде степной дачи, рассматриваем в театральный бинокль ледяную вершину Хан–Тенгри. Почему самые выдающиеся и красивые горы названы Яма–Лунгма и Фудзи–яма? Может быть, и вершины наших знаний было бы правильней назвать ямами?

— С точки зрения высшей?

— Может быть!

Формула надежды «Может быть!» движет нами. Мы любим созерцать сияющие пики: нам кажется, что смотрим вверх.

Они будут смотреть и ничего не услышат.

Они будут слушать и ничего не увидят.

Это не о нас сказано:

— Может быть!

Начался этап подъема. Мы вспоминаем себя Нами. И от того, будем ли мы воздвигать собственные кочки или калечась, сдирая кожу с ладоней, потянем тяжелую, колючую, как трос, линию подъема выше себя, зависит амплитуда твоего духовного взлета, степь. Обманывай невежд своей плоскостью. Их плоскость пусть тебя не обманет. Под слоем ровной глины — вершины, мы ходим по ним.

Под круглой плоскостью степи

углами дыбятся породы,

над равнодушием степи

встают взволнованные руды,

как над поклоном - голова,

как стих,

изломанный

углами,

так в горле горбятся слова

о самом главном.

История тюркских кочевых племен напоминает пустыню. Бедную кронами, переполненную сухими корнями.

Альпинист, коченея, вкладывает последнюю записку в каменный тур.

В театральный бинокль с крыльца Академии ее не прочесть. Она написана для тех, кто, обдирая лицо об лед и порфир морен, вползет на тот пятачок. Моему приятелю не понять знаменитого хирурга, раскапывающего курган, не понять дирижера, отморозившего ноги на Хан–Тенгри. «Куда вас несет!» — усмехаются те, кто уютно расположился у подножий, обнес утесы заборами и сделал созерцание блестящих истин — ям средством для поддержания жизни.

— Лезете в бинокли, членовредители! Заслоняете вершины!

Пирожнику надоело ходить босым. Мы пытаемся вспомнить то, чего нам не расскажут сапожники, молящиеся, как буддисты ноге Будды, тесной колодке индоевропейского сапога.

Незыблемая аксиома «Волга впадает только в Каспийское море» родилась в XIX веке, когда географы ещё не знали, что существует несколько волг. И катается лектор в лодке по Волге–матушке, впадающей в Днепр, и усмехается снисходительно:

— Неправда. Наукой твердо установлено, что Волга впадает только в Каспийское море, — и ссылается на авторитетные заявления, а лодку сносит в Черное.

Когда удается глянуть на послужной список великого годами и степенями тюрколога и увидеть несколько статей ровных, серых, как асфальт, написанных к датам и в соавторствах, невольно приходишь к грубому выводу — человек не оправдал своего назначения. Я уже не говорю о предназначении, которого, возможно, и не было. Средством, но не целью была для него наука. Он был изворотлив, вертелся, как вареное яйцо, на полированном столе школы.

Я знаю таких светил и отношения к ним скрывать не собираюсь, ибо уверен, что «слабым отрицаньем темноты свет верно служит азиатской ночи».

Язык и письменность — громадный, нетронутый материал культуры, накопленный за многие тысячелетия, — ждут новых исследователей.

Может быть, среди десятков юных читателей моих найдутся будущие создатели гуманитарных, но точных наук; люди новой формации, избавившиеся от предрассудков христианских, мусульманских и буддийских знаний, свободные от догм философий расовых и национальных. Тогда слово не будет ни причиной, ни следствием .ежечасно меняющихся представлений исторических, а будет — Словом, самым объективным источником.

Постоянная религия, неподвижный быт создают тот искусственный режим, в котором не увядает слово, обладающее золотой структурой. Истлевает письменный материал,

но вечен знак над легким

пеплом букв,

над глинами,

над каменной плитой -изогнутый лекалом мысли

Звук.

Температура, кислород и давление разрушают физические предметы. Но в условиях с постоянным режимом вещества не разлагаются. В одной египетской пирамиде был обнаружен трогательный венок, ещё не утративший своей первоначальной окраски. «Цветы эти лучше чем что–либо другое свидетельствуют о мимолетности тысячелетий», — восклицает Керам. Поверим правде этих слов.

С чем сравнить несокрушимое человеческое слово? С этим венком или золотым предметом, не поддающимся естественному разрушению? Его можно погнуть, сломать, переплавить, механически нарушить форму, но эрозии золото не подвластно.

Молчаливая степь широка, как пень добиблейского древа познания. Пень с разветвленной подземной системой корней, невидимой столбам с громкоговорителями. Спят века в излучине синклинали. Идешь по голой степи, наклоняешься у редких выходов скальных пород, откалываешь образцы. Станешь на колени перед родником и, прежде чем припасть губами, увидишь сверк радужной пленки в клубящейся воде. Отметишь место выхода нефти в маршрутном журнале. Может, случайность? Проезжал кто–то и наследил. Мыл мазутные руки. Место пустынно. Следов машины нет. И сидишьу родника день, а вода не теряет своей бакинской окраски. И замечаешь, камни у ручья чёрные. Проведешь пальцем — она. По трещинам поднимается на поверхность с артезианских глубин кочевница–вода, задевая окраину нефтеносного пласта…

Шумер. Усложненный, затуманенный театральными биноклями, нереальный, голубой, лучистый в космосе косности и — близкий, шершавый, как степной валун, на котором высечены памятные слова.

…Недавно, ночью, я спустился в кладовку. Годами в коробках из–под мебели, длинных вместительных, как гробы, складывался мой шумерский архив. Дверь была распахнута, замок сорван. Я посветил фонариком. Чёрный бумажный пепел покрывал пол. Валялись бутылки из–под вермута, консервные банки. Кто–то гулял и жег жгуты из рукописей. Жмурясь, заслоняясь руками, выбирались ребятки и их помятые, заспанные подруги из архивных гробов.

Меня покорила символика факта. Произведения наконец–то, светили живым ясным огнем, разгоняя мрак кладовки. История помогала современности.

Там, в кладовке, я понял афоризм — жизнь бьет ключом.

Когда тебя за Шумер — в печень, ты стоишь за него, как за родину. Как за родину — отвечаешь.

…Я собрал уцелевшие страницы. А ящики наполнил книгами, пухлыми томами индоевропеистов. Пускай на них теперь выспятся. Им необходимо давление сверху и с боков, может, вырастут, сопротивляясь тяжким задам действительности. Эта ночь окончательно убедила меня в том, что надо сесть и попытаться обобщить чувства и мысли, накопленные за годы занятия Шумером.

Сомнения

Есть точные науки, а есть гуманитарные, т.е. неточные — лингвистика и история. Они исходили из предрассудочных установок европоцентризма. Оформившись в Европе XIX века на идеологическом фундаменте ариизма, они не могут избавиться от его пережитков и поныне. Древность человечества рассматривалась сквозь призму политической и культурной карты XIX века. И этот недиалектический взгляд не мог существенно не исказить исторической перспективы и не сказаться на выводах, которые и стали отправной теорией, базисом названных наук.

Молодая цветущая Европа, морща носик, рассматривала из окна вагона хромую, согбенную старуху Азию. И мгновенное это соотношение казалось обоим — вечным. Трудно было юной эгоистичной особе поверить, что морщинистая баба–яга некогда была энергичной, дерзкой красавицей. И тяжелые драгоценности, которые она вынесла к поезду на продажу, укрощали когда–то ее гибкую шею и бились, сверкали в скаку на высокой груди. И звонкую речь ее слушала древняя Греция и старцы Египта.

Досталось от науки кочевникам. Рваные юрты, грязь и нищета XIX века произвели такое угнетающее впечатление на европейских ученых, что сама мысль о возможности древнейших культурных контактов степи и Европы казалась кощунственной.

Г. Потанин в книге, посвященной влиянию тюркско–монгольского эпоса на западноевропейский, пытался рассмотреть образ кочевой культуры в развитии, намекая на волнообразность графика истории любого народа; графика, состоящего из эпох культурного взлета и падения. Официальная наука книгу попросту замолчала. Даже опровергать не стали. Как можно сравнить «Песнь о Роланде» с монгольским эпосом. Все равно что Лувр с юртой.

Археологи искали только то, что могло бросить свет на историю европейской культуры. Интерес к курганам Двуречья (библейским холмам) объясняется этим.

Памятники орхоно–енисейского письма, случайно открытые в Сибири шведским офицером, сосланным в Сибирь после Полтавы, ждали два века исследователей, пока финские ученые не решили, что сибирские руны могут иметь отношение к прошлому финнов.

Надписи на камнях Енисея и Орхона напоминали каменное письмо Скандинавии. Из скандинавских народов только финны вышли из Азии, может быть, они и принесли каменное письмо на север? Финны издали первые атласы памятников сибирского письма. Привлекли к ним внимание всех палеографов Скандинавии. Пока датчанин В. Томсен в 1893 году не нашел ключа, при помощи которого расшифровал известные надписи. Они содержали тюркский текст.

Европейские ученые, казалось, после этого потеряли интерес к сибирскому письму. И это известие (кочевые тюрки имели буквенное письмо за несколько веков раньше многих европейских народов!) не поколебало предвзятого отношения к тюркскому прошлому, и сказалось, и сейчас сказывается на результатах изучения древнетюркской руники. Кочевник так и остался в представлениях официальной науки в образе Вечного Варвара, паразитирующего у сосков китайской, иранской и арабской цивилизаций. Письменность тюрков была поспешно без строгого анализа и сопоставлений объявлена заимствованием у иранцев. Объявили, как отмахнулись. Эта гипотеза вполне укладывалась в систему научных взглядов на кочевую Азию, и потому необходимости в никаких дополнительных исследованиях по установлению подлинного генезиса этой письменности не возникло. Гипотеза, а попросту — голословное заявление финского ученого — со временем, кочуя из одного учебника в другой, была возведена за выслугу лет в ранг аксиомы.

…Весной 1970 года в окрестностях города Алма–Аты (Казахская ССР) близ села Иссык было вскрыто курганное захоронение алтайского типа, предварительно датированное временем Пазарыкского кургана V- VI веков до н.э.

Множество золотых украшений (деталей одежды) покрывали останки юного вождя (более 4–х тысяч единиц), похороненного в склепе, срубленном из могучих стволов таньшанской ели. Золотой пояс, золотое оружие, золотой шлем…

Художественные формы иссыкских предметов аналогичны золоту курганов Алтая, Причерноморья и Северного Кавказа. Так называемый «скифский звериный стиль» воплощен в иссыкских атрибутах с необыкновенной четкостью. Но алтайские шедевры молчат. Молчит вся громадная по объему археологических находок эпоха номадов, населявших в первом тысячелетии до н.э. огромную территорию Евро–Азии. Тюркологам известно сообщение китайской летописи III века до н.э., что народ кангюй (канглы¹ ) писал «поперек» — горизонтальной строкой, в отличии от китайской традиции вертикального расположения текста.

Вот и все, что мы знали о письме среднеазиатских кочевников той темной эпохи.

В иссыкской гробнице была обнаружена чаша с вырезанной по внешности горизонтальной надписью, состоящей из 26 знаков, напоминающих орхоно–енисейские. …После опубликования первых статей о чаше² я получил письма, авторы коих восприняли наше сообщение, прочтение и выводы, как результат незнания «очевидных», «твердоустановленных» положений, как–то:

орхоно–енисейское письмо возникло не раньше V–VI веков нашей эры на основе одного из позднейших иранских вариантов арамейского письма. Эта дата подтверждается незыблемыми в тюркологии авторитетами; следовательно, иссыкскую надпись никак не можно относить к тюркским рунам, скорее всего чаша с надписью занесена из стран, применявших арамейское письмо, вероятно, из Ирана, и случайно попала среди утвари в курганное захоронение. Таким образом, содержание надписи не должно отражать ситуацию, т.е. не эпитафия. Следует ожидать, что надпись содержит ирано–язычный или семитский текст.

Замечания весьма любопытные и обойти их молчанием мы не имеем права. Даже напротив, считаем нужным акцентировать на них интерес, ибо они, в значительной мере являясь отражением существующей системы взглядов на историю древнетюркского рунического письма, характеризует собой положение дел в палеографической науке, да и в тюркской историографии в целом.

Первый и последний раз проблема происхождения орхоно–енисейского письма рассматривалась (и весьма приблизительно) в работах датского ученого В. Томсена и финна О. Доннера в XIX веке.

О. Доннеру принадлежит гипотеза о иранской родословной сибирских рун, которая никем не была пересмотрена или дополнена. Несмотря на вопиющие противоречия, которые выступают при элементарном механическом сравнении всех иранских алфавитов с древнетюркским.

Причина столь неестественного родства — совместимость в пространстве и во времени. Авестийское письмо возникло и просуществовало в Иране до VII века н.э. Именно в этот период, как полагают, и появилось орхоно–енисеиское письмо.

В 1896–1897 годах близ города Аулие–Ата (ныне город Джамбул) В. А. Каллауром и финским археологом Гейккелем совместно с Мунком и О. Доннером было обнаружено пять камней с рунами. Формы некоторых букв значительно отличались от уже датированных орхонских, нескольким буквам вообще не было найдено соответствий. На этом основании авторы находки и интерпретаций предположили время более раннее, чем орхонское. Временным эталоном послужила найденная в Монголии эпитафия Куль–Тегину, которая была датирована по именам, встречающимся в китайской летописи, VIII веком н.э. С той поры принято манипулировать хронологией тюркского письма, размещая даты относительно установленной.

Для таласских камней была предложена осторожная древность — V–VI веков нашей эры. С тем же успехом можно предложить и десятый век, так как отличие таласских букв могло объясниться и искажением исходных орхонских. Так были датированы все памятники древнетюркского письма, найденных от Монголии до Венгрии.

Можно ли, исходя из нерешительного предположения Доннера, Каллаура и Гейккеля, сделанного не на основе широких этимографических исследовании, без учета данных мировых алфавитных систем, сегодня безапелляционно проводить четкую черту под V–VI веками, объявляя эту дату началом истории тюрков?

Но можно с уверенностью сказать, что все проблемы (скорее — беды) тюркской палеографии связаны с этой искусственной датой. Она позволяет относиться к рунам, как к провинциальному, позднейшему, перезаимствованному письму, не представляющему принципиального интереса для всеобщей палеографии.

В единственном вышедшем у нас в стране обобщающем труде по истории письма тюркским рунам уделено слов меньше, чем в древнейшей китайской летописи. Сказано буквально следующее:

«На той же (персидской) основе сформировалось и древнейшее тюркское письмо, не совсем точно называемое орхоно–енисейским руническим письмом. Это буквенное письмо применялось в Центральной Азии в VI–VIII веках н.э.» ³ .

Ни описания, ни алфавитной таблицы, ни истории, ни одного примера.

В предисловии к переводу книги И. Фридриха «Дешифровка забытых письменностей и языков»⁴ И. М. Дунаевская справедливо замечает: «Недостатком работы И. Фридриха, с точки зрения нашего читателя, является крайне беглое указание на те языки и письмейности, которые были распространены у древних народов, населявших нынешнюю советскую территорию, некоторые из них вовсе не упомянуты». (Все, кроме древнетюркского, «упомянуты» в послесловии советского редактора И.Дьяконова).

Не станем жаловаться на зарубежных авторов (Т. Феврис, М. Коэн, И. Дирингера, Ч. Лоукотка, И. Гельба), так как их невнимание можно объяснить нашей собственной невнимательностью.

…В конце XIX столетия руны расшифрованы В. Томсеном и в основном прочтены с помощью В. Радлова, Мелиоранского и др.

Далее, с начала XX века и ровно полстолетия, история изучения рун являет собой картину далеко не динамичную.

Еще в 1951 году, в статье Е. И. Убрятова «О научной и общественной деятельности С. Е. Малова»⁵ , Сергеи Ефимович назван «единственным» в СССР специалистом по орхоно–енисейской письменности и языку памятников.

Большого преувеличения в этом не было. Хотя к тому времени С. Е. Малов успел опубликовать только три статьи, касающиеся отдельных коротких надписей, общим объемом в несколько десятков страниц⁶ .

Остальные названия связаны с именем археологов–практиков, проф. С. В. Киселева и Л. А. Евтюховой. Они открыли в алтайских курганах несколько серебряных и золотых сосудов с надписями. Посвящают их описанию и прочтению в общей сложности полтора десятка страниц⁷ .

Мы пока не говорим о великой научной ценности новых археологических находок и о точности переводов, мы пока оцениваем приведенную библиографию количественно. И обращаем внимание на то, что все эти работы — конкретного свойства, связаны с частными находками; нет ни одной, где были бы поставлены вопросы теоретического плана. Нет ни одной страницы, рецензирующей достижения основоположников этимологического метода. Без критического пересмотра основ науки, заложенной век тому назад, без твердой теоретической базы, на одном этимологическом методе толкования текстов наука «тюркская палеография» существовать не могла.

После 50–го года появились, наконец, атласы Малова, с ними связано некоторое оживление в изучении эпиграфии. Но большинство работ — лингвистического характера, основанные на переводах Томсена — Радлова — Малова.

К собственным проблемам палеографии они имеют отдаленное отношение.

…Я невольно сравниваю эту безотрадную картину с иной, всем знакомой. За десять лет систематического чтения научной литературы по «Слову о полку Игореве» мне удалось перелистать лишь несколько страниц тома библиографии трудов, посвященных одному этому произведению славянской древности, к сожалению, дошедшему не протографом. Только тюркизмы «Слова» исследуются в десятках статей, общее число которых превышает количество работ по всей тюркской палеографии. Пушкин, Карамзин, Хлебников, Блок, Маяковский — кто только из русских писателей не участвовал а дискуссиях по «Слову»! Ни один памятник европейской культуры (литературы) XII века не оказал такого благотворного воздействия на судьбу национальной культуры, как «Слово», благодаря неостывающему вниманию ученых. «Слово», многократно переведенное, лежит в портфеле каждого школьника, его заучивают наизусть на уроках родной речи, по нему учатся уважать народ и его историю. «Слово» — древнейший документ общеславянской литературы не захлопнулось в сером сюртуке кабинетной науки. Оно рано осозналось как вклад славянского ума и таланта в сокровищницу общечеловеческой культуры. «Наука о «Слове» стала народной, — пишет Д. Лихачев, — она давно ведется на обыкновенных началах. О «Слове» пишут живописцы, актеры, педагоги, писатели, зоологи, инженеры. Их работы внесли очень много ценного».

В интервью корреспонденту «Комсомольской правды» академик Д. С. Лихачев призывает молодых читателей к прямому «общению с культурой Древней Руси».

«Не так, конечно, просто узнать древнерусскую литературу. Но попробуйте читать ее побольше, привыкните прислушиваться к ее интонациям и смотреть сквозь условности ее стиля. Вы услышите голоса людей, живших столетиями до нас, бившихся над вопросами «бытия», искавших цель и смысл жизни».

Он указывает на несколько популярных причин, требующих от нас глубокого и правдивого изучения культуры нашего прошлого, и, в частности, говорит о тех ученых, которые не стесняя себя серьезным изучением предмета, издают работы, стремящиеся представить древнюю культуру народов России низшей, неполноценной по сравнению с культурой Запада.

«А кроме всего, изучение нашего прошлого способно и должно обогатить современную культуру. Современное прочтение забытых идей, образов, традиций, как это часто бывает, может подсказать нам много нового. И это не словесный парадокс…»

Завершаем эту страницу: данные орхоно–енисейского письма на сегодняшней стадии изученности не дают оснований для мрачных выводов относительно его доистории. Мы вправе пока позволять себе осторожные позитивные формулировки; но, по сути, голословно утверждение — этого не было и не должно быть! Оно зиждется не на твердо установленных фактах, а на предрассудочной традиции. Никакое имя в науке не может заменить аргумента. Подчас самые яростные отрицания, спирающиеся на зримую пустоту, переплетаются с самыми большими вероятностями ошибок. И мне как писателю и любителю истории не хотелось бы, чтобы тюркская письменность, которая может стать важным свидетельством древности тюркского языка и культуры, была бы походя, бездоказательно принесена в жертву ложно–аксиоматического тезиса и истолкована как случайность, не достойная специального рассмотрения.

Может статься, что пустотой мы называем глубину.

Р. S. Приход в археологию методов абсолютной хронологии дал целый ряд неожиданных результатов. Радиоуглеродный метод позволяет определять со значительной точностью возраст археологической находки органического происхождения — остатков дерева, тканей, угля кострищ и очагов — если они не старше 30 тысяч лет.

И не удивительно, что данные, полученные этим методом часто расходятся с существующей в науке датой, которую дал классический для археологов метод сравнительной археологии (сравнение с известными, уже датированными предметами, обнаруженными совместно с исследуемым образцом). Это заставляет некоторых археологов скептически относиться к данным радиоуглеродного метода. Однако такой скептицизм оказывается необоснованным.

Если бы памятники тюркского письма, найденные в захоронениях, были исследованы радиоуглеродным методом, вероятно, начальная дата «V–VI век н.э.» была бы оспорена.

…На сколько вопросов происхождения семитских и европейских буквенных систем ответила бы попытка сопоставительного изучения тюркских рун?

Поэтому я тратил годы на исследования скандинавских рун, этрусских надписей, вызывая искреннее недоумение наших тюркологов, решительно не понимавших, зачем казахстанцу ворошить мертвые культуры чужих территорий. Этот территориальный принцип, стремление решать проблемы этногенеза, не высовываясь за пределы государственных границ, установленных в XIX–XX веках — не что иное, как попытка рассматривать историю народа вне связи с человечеством.

1. Канглы — одно из древнейших тюркских племен.

2. Надпись из Джеты–Су // Газета «Казах адебиети», 25 сентября 1970 г. ; «Иссыкское письмо» // «Комсомольская правда», 31 октября 1970 г.; «Ceребряная чаша» // «Техника молодежи», 1971 г., № 5.

3. Истрин В. И. Возникновение и развитие письма. М., 1965, стр. 322.

4. Фридрих И. Дешифровка забытых письменностей и языков. М., 1961,

5. Тюркологический сборник. Т. I, М. — Л., 1951.

6. Болгарская золотая чаша с турецкой надписью. // «Казанский музейный вестник», Казань, 1921 г., № 1–2, стр. 67–72. Древнетюркские надгробия с надписями бассейна реки Таласе. // Изв. АПН СССР, Л., 1929 г., № 10, стр. 799–806. Новые памятники с турецкими рунами. // Язык и мышление, вып. VI–VII, Л., 1936, стр. 251–279.

7. Киселев С. В. Саяно–Алтайская экспедиция, 1935 г., // «Советская археология», 1936, № 1, стр. 282–284. Евтюхова Л. и Киселев С. Открытие Саяно–Алтайской археологической экспедиции в 1939 г. // «Вестник древней истории», № 4 (9) на странице 162 приводится рунический текст с двух золотых сосудов и дается попытка перевода.

Язык и наука

Письменность не вечна. Многие ее потеряли. Но устный язык — вот тот бессмертный источник исторических знаний, который мы открыли с последней страницы. Не Сохраняются письменные памятники, но уцелел язык, прочти его.

Индоевропейские языки пережили более сложную историю, чем тюркские. Это отразилось в морфологии. Язык скандинавских рунических памятников полуторатысячелетней давности уже не понятен даже германистам. За два столетия рунологии ни один памятник не прочтен. А текст тюркских эпитафических эпосов того же периода звучит как сегодняшняя живая речь. Выводы о старении слова лингвисты сделали из наблюдений за развитием индоевропейской лексики и распространили это положение на все языки, без учета оригинальных особенностей их историй.

Большие успехи физики XX века вызвали к жизни доктрину физикализма. Науке, «вырвавшейся» вперед, начали подражать отстающие.

Некий лингвист, заведя «гуманитарный метод» в тупик, оснастился звонкими доспехами, позаимствовав их в учебниках математики и физики для младших курсов. Доспехи помогают защите. Лязг интегралов, путаница графиков, процентов, чужих терминов — железная маска на невыразительном лице новейшей лингвистики.

Естественники запускают телегу на Луну, а наш языковед не может мне объяснить, что такое «телега». Это слово его уже не удовлетворяет своим обыденным, ненаучным способом выражения. Он вводит новые правила обозначения: А — означает Т, В — означает Е, С — означает Л, Д — означает Г, Е — означает А.

Тогда испытуемое слово, коробящее своим ненаучным видом, принимает вид точной формулы: АВСВДЕ. Теперь остается заложить ее в ЭВМ и ждать. сидя у мигающей груды железа, решения возникшей проблемы.

«Например, слово киса и зрительные, тактильные, слуховые и другие ощущения от реальной кошки действуют как единый комплекс. Непосредственные компоненты этого комплекса обозначим буквами а, б, в, г, д и словесный компонент — буквой е. Далее слово начинает замещать собой все непосредственные компоненты данного комплекса: е = (а+б+в+г+д). Теперь слово замещает, обобщает собой все эти непосредственные компоненты и представляют собой их сокращенное выражение. Но далее киса начинает обозначать не только, одну конкретную мурку, но всякую кошку. Если комплекс непосредственных раздражении, получаемых от второй, кошки, обозначим буквами a₁, б₁, в₁, г₁, д₁, а от третьей – а₂, б₂, в₂, г₂, д₂, то слово киса, представленное буквой е, получает более широкое значение. Оно включает в себя уже многие комплексы: е=(а+б+в+г+д)+(а₁+б₁+в₁+г₁+д₁)+(а₂+б₂+в₂+г₂+д₂)» т.д. и т.д. Увы, это уже не пародия. Это последняя страница статьи М. М. Кольцовой «Физиологическое изучение явлений обобщения и абстракции», венчающей сборник «Язык и мышление» (Москва, 1967 г.), в котором представлен цвет новой лингвистической мысли, в графиках, грохочущих терминах, и в подобных приведенным, формулах.

Повернемся ухом к физикам. Сущность в том, говорят они, что наши понятия не априорны, а являются результатом человеческого опыта. Такой анализ позволяет нам создать понятия, представления, теории, адекватные известному нам кругу явлений. Но всякий раз, когда мы проникаем в существенно новую область физических явлений, нам приходится кардинально менять сложившиеся представления и понятия.

В этой постоянной готовности пересмотреть мысль, изреченную вчера, и заключен секрет Молодости точных науках.

Все до одного первые положения и понятия отцов лингвистики, не успев родиться, стали априорными для последующих. Нигде так не силен культ предков, как, в этой науке. Внутренняя непоследовательность теоретической базы видна по всей площади современного языкознания.

В. И. Ленин в своих «Философских тетрадях» указывал на то, что человеческое познание не может сразу всесторонне охватить мир. Человек познает отдельные стороны мира предметов, последовательно переходя к познанию других сторон. При этом всегда есть опасность: углубляясь в изучение той или иной отдельной стороны мира предметов, можно потерять сознание того, что это всего лишь одна сторона, один момент, и абсолютизировать эту одну сторону.

«Познание человека не есть прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спиралям. Любой отрывок, обломок, кусочек этой кривой линии может быть превращен (односторонне превращен) в самостоятельную, целую, прямую линию…»¹ .

Думаю, что это верное положение можно целиком отнести к лингвистике, которая выводы из наблюдения над языками так называемой индоевропейской семьи сделала всеобщими и распространила на все языки мира, без учета их особенностей. Ошибочность такого подхода видна ка сравнении индоевропейских и тюркских.

Во многих индоевропейских за сравнительно короткий срок, в исторически обозримое время, коренным образом изменилась структура языков и морфология.

Тюркские языки не изменились за это время, слово в них более сохранно чем в индоевропейских по нескольким причинам чисто технического свойства.

1. Тюркское слово агглютинативно, т.е. корень и суффиксы не сплавляются, а представляют собой подвижной состав. Корень — паровоз всегда впереди и не изменяется. Он влияет на суффиксы (качеством звуков), а не наоборот.

Индоевропейские в отличие от тюркских более фузивны. Более, потому что явление фузии наблюдается ив агглютинативных языках, в частности — в монгольских и тюркских. Но в тюркских агглютинативность — правило, фузия — исключение, хоть и значительное. В индоевропейских — наоборот.

Представьте игру грамотного пианиста и начинающего. Умелец при любой скорости игры акцентирует каждый звук, попадая пальцем точно по одной клавише. До — ре — формула агглютинативности. Начинающий попадает пальцем сразу по двум клавишам, и получается сплав звуков — дре. Это образная формула фузивности.

Агглютинация способствует сохранению слова. Фузия разрушает его.

2. Место ударения, как правило, постоянно на последнем слоге.

3. Нет предлогов (префиксов). Они влияют на корень в и — е, слове, создавая в развитии ложные основы.

4. Нет показателей грамматического рода. Этот формант в индоевропейских языках менял свое место относительно корня (-пост на пре-) при переходе к аналитическому строю. Но прежнее, традиционное место (-пост) не оставалось пустым. Старый показатель рода срастался с основой, изменяя её облик.

В общегерманском «земля» — *йер, с показателем женского рода — йерде. При переходе к аналитическому строю показатель стал употребляться перед словом, но прежний формант остался на месте — дие йерде.

Вероятно, такой же интересный путь прошло романское слово — тйерра — земля.

Старый показатель рода (-пост) сейчас осознается лишь в древнесемитском: ΄ерсат — земля (аккадское). В клинописи был знак для суффикса женского рода — ат. Праформа семитских названий земли, вероятно, была *΄ер (история конструкции ΄ерс — особая, имеющая отношение непосредственно к Шумеру).

Название земли *΄йер некогда было международным словом, оно вошло в семитские, германские и тюркские языки. Все они начинали с одной точки, но в чистом виде без наращений сохраниться праформе удалось лишь в тюркских языках: йер — земля.

Мне кажется, лингвисты ошибаются, считая основными причинами изменения слова — фонетические. Грамматические причины — основные. Фонетические лишь сопутствуют.

В тюркских наречиях слово «земля» представлено фонетическими вариантами — йер, йар, жер, джер, чер, дьер, тьер, кер, кир. В германских языках им соответствуют граммофонетические варианты: дие йерде (йард, йорд, йурт). В германских примерах исказилась сама консонантная основа. Она напоминает старый корабль, облепленный ракушками.

Неизменность морфологической схемы и определила сверхустойчивость тюркского слова. Добавим и исторические причины — консерватизм быта (кочевой уклад жизни), религия (тенгрианство — культ предков). Кочевник скакал, а время стояло. Кочевник входил в соприкосновение с десятками этносов, обогащал свой, но не изменял его коренной образ. Соотношение предмета и времени ныне определяют словами Эйнштейна: «В предмете, движущемся с большой скоростью, время останавливается».

1. Ленин В. И. Полное собрание сочинений, изд. 5–е, т. 29, стр. 322.

Индоевропеистика

Выскажу мысль фантастическую. Некий неизвестный нам народ V–IV тысячи лет до н.э. покоряет мечом и богом некоторые европейские и некоторые азиатские народы и за века подавления откладывает в разных по происхождению языках общий слой лексики и вместе с ней неопределенное количество грамматических черт.

Через тысячелетия Вильям Джонс (1746–1794), познакомившись с санскритскими рукописями, смог написать восторженные слова, ставшие теоретической основой сравнительного языкознания: «Санскритский язык, какова бы не была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной. чем каждый из них, но носящий настолько близкое родство с этими двумя языками, как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что не могло быть порождено случайностью, родство настолько сильное, что ни один филолог, который бы занялся исследованием этих трех языков, не может не поверить тому, что они все произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не существует».

Направление развития родившейся науки было определено этой формулой.

Главное в его высказывании: 1) сходство не только в корнях, но и в некоторых формах грамматики, не может быть результатом случайности, 2) это есть родство языков, восходящих к одному общему источнику.

Франц Бопп (1791–1867) прямо пошел от декларации В. Джонса и исследовал сравнительным методом спряжение основных глаголов в санскрите, греческом, латинском и готском (1816), сопоставляя как корни, так и флексии.

Датский ученый Р–К. Раек (1787–1832) всячески подчеркивал, что лексические соотношения между языками не являются надежными, гораздо важнее грамматические соответствия, ибо заимствования словоизменений, н в частности, флексий «никогда не бывает». Предположения Джонса в работах последователей развивались в категорические утверждения.

Из сонмища языков мира была, наконец, выделена индоевропейская группа языков, в которую вошли все европейские (кроме венгерского и финского), иранские и индийские.

Создавалась она по следующей огрубленной схеме: некоторые латинские и греческие элементы грамматики похожи на санскритские, кельтские и готские похожи на латинские, латинские на славянские и т.д.

Почему первые же лингвисты настаивали на мысли, что совпадения лексики для установления родства языков — недостаточный аргумент?

Подробное сопоставление языков, оказавшихся в родстве, выявило разительное расхождение в лексике. Объяснение было найдено: в языке, оказывается, имеется ядро — основной словарный фонд и оболочка — словарный, состав, который может в течение двух тысячелетий полностью замениться даже в близкородственных языках. В неизменный основной фонд были отнесены общие для большинства «индоевропейских» языков термины, составляющие по данным математической лингвистики «обычно не более 1–2% всего словаря»¹ .

«Материалом для сравнения могут служить только слова, выражающие наиболее старые, наиболее устойчивые понятия — слова основного словарного фонда, составляющие обычно не более 1–2% всего словаря. Как установлено математической лингвистикой и из этого основного фонда в среднем 15% в течение тысячелетия вымирает, заменяясь другими. Видимо, поэтому не удастся установить родство, например, шумерского с каким–нибудь современным — момент расхождения относится к слишком далеким временам»² .

Словарный же состав, т.е. 99% словаря по этой теории, разрушается полностью в самые короткие сроки. Если верить маститому В. В. — за два тысячелетия. Поверим и предположим, что прототюркский язык в 4 тысячелетии до нашей эры состоял из 10 тысяч слов. Из них, следовательно, 100–200 слов входили в основной словарный фонд. За 6 тысячелетий исчезнуть должны были 90% слов основного фонда, т.е. до наших дней добредут 10–20 слов, к тому же до неузнаваемости стертых фонетическими изменениями. Таким образом, даже если бы тюркские слова отразились в шумерских памятниках, сравнению с современным словарем подлежат лишь 10–20 слов, да и то фонетическая и смысловая разность будет столь велика, что установить их родство с современными практически невозможно.

Правильно, но только, наверное, в отношении языков, объединенных в индоевропейскую группу. Сопоставляя языки этой искусственно созданной в XIX веке семьи, ученые увидели, сколь велика разность в словарях и грамматике, и сделали вывод о смертности слова, придав ему универсальное распространение. Небольшая группа слов совпадала во многих языках. Ее признали остатком праиндоевропейского наследия и вывели учение об основном словарном фонде, который менее разлагается. А все те слова, которые не совпадали, попали в разряд словарного состава, рядовых слов, наиболее смертных.

К каким же классам относятся лексемы общие в индоевропейских, т.е. входящие в основной фонд, т.е. те, которые доказывают генетическое родство индоевропейских языков. Это:

1) Числительные от трех до пяти (когда существовала пятиричная система) или до девяти (в период существования десятиричной системы). Числительное «один» менее устойчиво. Почему? Потому что в индоевропейских языках название единицы не совпадают (ср. уан — один — ек). И потому эта закономерность становится общей для всех языков.

2) Личные или притяжательные местоимения 1–го и 2–го лица. Почему только первых двух? Потому что в индоевропейских местоимения 3–го лица не совпадают.

3) Некоторые термины родства.

4) Названия некоторых частей тела (в индоевропейских общее только название ноги — *от).

Таким образом, достаточно при сопоставлении двух внешне не схожих языков увидеть близость этих лексических групп, чтобы заявить о генетическом родстве языков. Индоевропейская семья создавалась по этой несложной схеме, на первых порах, когда схожесть санскритских и греческих числительных, местоимений и терминов родства буквально ослепила европейских ученых. Когда существовала только такая альтернатива — или генетическое родство или никакого. А живая история языков знает несколько разновидностей родства. Лингвисты их не заметили и не описали. В противном случае индоевропейская семья языков распалась бы на несколько семей. Возникает вопрос: а может быть, числительные, местоимения и термины родства вовсе не остаток праиндоевропейского языка, а просто заимствованы из какого–то одного (скажем, персидского) в эпоху наибольшего распространения этого языка (скажем, при Ахеменидах, 1 тысячелетие до н.э., когда власть персов распространилась на западе до Греции и Египта, на востоке до Индии и Китая)?

Этот вопрос индоевропеисты предвидели и заготовили указ, по которому — слова основного фонда не заимствуются. Следовательно, числительные, пара местоимений и несколько терминов родства во всех языках (семитских, тюркских, угро–финских и др.) родились вместе с этими языками и только им принадлежат и не отдаются никому, и не заимствуются ни у кого. Если бы сравнили хотя бы тюркские с индоевропейскими, этот столп рухнул бы без особого шума. Сравнение показало бы, что языкотворцы не знали этого сурового указа, и заимствовали лексику на всех уровнях. И грамматику. Например, тюркские числительные первого ряда совпадают с индоевропейскими. Некоторые сложные числительные в индоевропейских заимствованы из тюркских. Латинская система спряжения объяснима только при уравнении с тюркской. Супплетивизм форм местоимений 1 лица именительного и косвенных падежей, служащие одним из основных аргументов родственности индоевропейских, объясняется при сравнении с тюркскими и угро–финскими языками (ср. я — меня, мне и мен — мени, менге). Происхождение форм терминов родства — mather, father, sister, brather — будет неполным без учета тюркского материала, в частности, без исследования истории тюркского форманта множественного числа — тер, который употреблялся и как суффикс, придающий смыслу слова звательно–уважительный оттенок.

Положение «индоевропейские языки» стало теорией, минуя стадию отрицания. Теория родилась в рубашке первой формулировки Джонса, но так и не выросла из нее за последующие столетия.

Она не эволюционировала, не революционировала; вековечность ее лишь доказывает неполноценность. Термин «индоевропейские языки» разрастается вширь, количественно, как раздел в оглавлении языкознания, но не в теоретической ее части. Как легко можно стать языком индоевропейским, заметно на новейшей истории картвельских.

В 1965 году в Тбилиси выходит книга Т. В. Гамкрелидэе и Г. И. Мачавариани «Система сонантов и аблаут в картвельских языках».

«Авторы убедительно доказали близость картвельского языка основы к семье индоевропейских языков»³ .

Некоторые лингвисты отозвались об основных выводах книги более сдержанно. Можно назвать очень глубокую и содержательную статью Арс. Чикобава «Отношение картвельских языков и индоевропейских»⁴ .

В 1908 году в Петербурге вышла работа Н. Я. Марра «Основные границы в грамматике древнегрузинского языка в связи с предварительным сообщением о родстве грузинского языка с семитическими».

Так было сделано открытие, важное по своим последствиям не только для картвельских языков. Объявив семитическую модель архетипом, Марр конструировал систему грузинской грамматики, возведя ее к архетипу.

Арс. Чикобава пишет: «В картвелологии не так уж редки «открытия»: первое из них было сделано фр. Боппом (картвельские языки родственны индоевропейским — 1847 г.), второе принадлежит И. Марру (картвельские языки ближайшие родственники семитическим — 1888–1908 гг.), третье дано в исследовании «Система сонантов…» (стр.62).

Существующая теория родства языков по 1% делает по сути неограниченной возможность генетического объединения языков разного происхождения.

Этот принцип не позволяет отличить первичные признаки от вторичных, привнесенных. Родство от знакомства.

Картвельские языки в течение одного века «развились» от индоевропейских до семитических и вновь вернулись в лоно индоевропейских (Агглютинативный принцип морфологии несколько раньше давал повод сближать картвельские языки с алтайскими).

Когда я слышу многомудрые речи об индоевропейской или об алтайской семьях, мне вспоминается рассказ Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету», где герой, подражая ученому стилю, внушал подписчикам полезные сведения из агрономии: «Тыква — единственная съедобная разновидность семейства апельсиновых, произрастающая на севере, если не считать гороха».

По образцу индоевропейской общности была создана и алтайская семья языков. По существующей теории, современные индоевропейские и тюркские языки возникли незадолго до рождества Христова. Иными словами эти языки прошли до наших дней примерно одинаковый отрезок времени. Следовательно, и тюркские языки должны были разойтись так же, как и индоевропейские. Но в тюркских трудно отделить основной фонд от словарного состава.

Большинство тюркских языков соответствуют друг другу полностью: словарями и грамматикой. Потребовалось объяснить этот феномен. Поставил этот вопрос Н. Я. Марр. Прошу прощения за величину цитаты. Некоторые его высказывания, может быть, и устарели, но суть его трибунных эмоций все ещё актуальна.

«… турецкие языки генетически не только не разъяснены, но и не освещены ни в какой мере. Генетический вопрос о них, т.е. вопрос о происхождении тюркских языков по существу никем не ставился. Всем известно, что турки происходят из глубин Азии. Следовательно, там они и возникли. С литературной активностью турки известны с VI века, и если китайцы их знают почти за тысячелетия до того, то специалисты нас учат, что турецкие языки отличаются консерватизмом, так как памятники от VI века говорят о таких же диалектических группах, какие существуют и в современности. Выходит, невозмутимый консерватизм на протяжении одной тысячи трехсот лет. Тем более турецкие языки могли проявить свою природную консервативность не одну тысячу прежних лет. Следовательно, и тогда, когда о них нашли нужным упомянуть китайцы, и значительно раньше.

Все это так. Более того, как хорошо известно применение такой причастности, при отсутствии действительного объяснения и к другим языкам. Известный лингвист Карнгран совершенно серьезно пишет про консерватизм китайцев в отношении речи: «Основание, почему был удержан древний язык, это неотвратимая сила традиции в Китае». Но языки не создание природы, у них нет никаких особых отприродных качеств, даже консерватизм имеет свою историю. Словом, вопрос о происхождении турецких языков нельзя отводить, как уже назревшую научную проблему, без которой ни на шаг нельзя дальше продвинуться вперед в их изучении и действительно, целостным осознанием, как нельзя научно мириться с признанием прародины турок в Азии только потому, что они массово обретаются там (впрочем, и этого сказать нельзя) и что их знаем мы так же с первых существующих о них письменных свидетельств…

Прародиной турок, конечно, нельзя признать Азию по внешнему свидетельству факта, известного короткой исторической памяти человечества — короткой, сравнительно с судьбами возникновения и развития турок и турецкой речи».

После убеждающих доводов он приходит к выводу:

«Следовательно, какая громадная общественная работа, какой громадный отражающий ее динамический языкотворческий процесс пройден турецкими языками, чтобы достичь того статического состояния, того консерватизма, который отличает турецкие языки, по общему мнению самих тюркологов»⁵ .

Там же он выступает против метафизического применения приемов индоевропейской лингвистики в изучении тюркских языков.

«Ведь это тупик, причем тупик, отличающийся от тупика индоевропеистов тем, что индоевропеисты глубоко вошли в изучение языков своего ведения и им трудно и при желании возвращаться назад, не разбив вдребезги своих кумиров, а лингвисты–тюркологи не успели так глубоко углубиться в языки своей системы, они стоят перед ними, как перед сфинксом. Общего между тупиком индоевропеистов и тупиком лингвистов–тюркологов только то, что метод у них всех одинаково формальный, и цепляясь в море живого и богатого материала от материальной реальности звуков, за почвы местонахождения, всегда сомнительной опорой, особенно зыбкой под ногами турок, лингвисты–тюркологи абсолютно не увязывают богатой турецкой речи органически ни с хозяйством, ни с общественностью турецких или сродных с ними более верных социальных старине народов»⁶ .

Марр, наблюдая «угрюмые затеи» формального метода, восклицал: «Научно — это ясно, но как быть с «политикой», именно с «политикой»? Я никак не знал, что ученому надо быть стратегом, политиком, дипломатом и потом только на последнем месте ученым, т.е. носителем и взрастителем определенных социальных знаний и новизной их будителем, а посему посильно их бесхитростным излагателем с одним долгом: не стесняясь говорить о том, что в обстановке прежних знаний по данному предмету диктуется смыслом того, что или давно узнано, но даже в ученых кругах неизвестно, или вновь узнаешь, только что слышишь и видишь — не стесняться высказываться, хотя бы пришлось говорить о таком зрелище, как непристойное состояние голого царя, про что все отлично знали, но никто из мудрых не решался говорить, и пришлось высказаться «ребенку». Не всегда же истины изрекают мудрые змии. Бывает, значит, когда и ученому не сором стать ребенком».

За десятилетия, прошедшие после слов неистового Марра, мало что изменилось. Если бы тюркскому языку было уделено достаточно серьезное внимание, сколько бы мифов языкознания и историографии уступили место реальности и, может статься, гуманитарные науки ещё на шаг приблизились бы к точным. Но пока индоевропеисты считают тюркские языки окраинными, поздними; наречиями, провинцией индоевропейской империи, пока сами тюркологи не могут удержать свои портки без помочей преданного ученичества, и без конца глухо и слепо повторяют оскорбительные истины благообразных учителей своих, мы будем блуждать по своему дому в черных повязках Фемиды, натыкаясь лбами на до боли знакомые углы.

1. В лексике современного английского языка содержится более 50 процентов одних только романских заимствований. В корейском словаре — 75 процентов китайских слов. По подсчетам О. Н. Трубачева, в «Этимологическом словаре русского языка» Фасмера находится общеславянских слов (и ранние заимствования) — 3191. Восточнославянских — 72. Русских слов — 93. Поздних заимствований — 6304. Неясных по происхождению — 1119. («Вопросы языкознания», 1957 г., № 5, стр. 67). Цифры приблизительные. Не учтены последние выпуски словаря Фасмера. Но и этот список дает наглядное представление о том, как открыт язык для влияний.

2. Дьяконов И. М. Языки Древней Передней Азии. Москва, 1967, стр 21.

3. Ахваледиани Г. Начало дороги в мир… «Литературная Грузия», 1968, № 11, стр. 14.

4. См. «Вопросы языкознания», 1970, стр. 51–62.

5. Марр Н. Я. Избранные работы, т. IV. Москва, 1937, стр. 184–186.

6. Там же, стр. 144–145.

Юрта и Лувр

Закон перестройки слога Размышления, а не выводы, несмотря на категоричность суждений

1. Прежде чем приступить к сравнению словарей, вероятно, следовало бы расшифровать формулы слога взятых языков. Системы «гласный - согласный» (закрытый слог), «согласный - гласный» (открытый). Условно пометим их «гс» и «сг».

2. Языковая инерция стремится перестроить структуру чужого слога при заимствовании. В тюркских языках сильна тенденция к закрытию слога. В шумерском есть стремление открыть слог.

3. Механика процесса перестройки чужой структуры проявляется следующим образом.

Попытка превратить закрытый слог в открытый, приводит к следующим результатам:

а) появляется протетический согласный перед гласным. Формула ГС превращается в СГС.

Появление протеза вызвано структурными, а не фонетическими причинами.

б) В дальнейшем формула СГС стремится перейти в СГ, с отпадением конечного, базового согласного. Так протез становится корневым согласным. Эта схема объясняет тайну отпадения конечных согласных в шумерском слове.

Сравните: тюркское «уд» - бык заимствуется шумерами и преобразуется в «гуд» - бык.

В позднешумерском превращается в - «гу». (Если бы памятники не сохранили промежуточного этапа, то сравнение «уд» и «гу» мало бы что дало). Фонетическими причинами эта метаморфоза не объяснима. На такую окончательную перестройку слога уходят тысячелетия. В большинстве случаев языки ограничиваются первым этапом, оснащают протезом.

в) Закрытый слог открывается и другим способом:

структура ГС превращается в универсальную, обоюдную - ГСГ, т. е. появляется протетический гласный звук.

В шумерском эта схема была активней предыдущей. Некоторые слова - ама, ада, уку, ушу, уду, узу, iri, угу - могли произойти именно таким образом.

г) И, наконец, закрытый слог в односложном слове мог открываться, предельно разлагаясь, например: «е» - дом, «а» - отец. Но таких примеров немного.

д) Шумерский язык содержит некоторое количество слов закрытосложных «ен» - высший, «ан» - небо, «уд» - солнце, которые сохранились, вероятно, благодаря религиозной традиции. Термины культовые более устойчивы.

Если направление заимствования многосложного слова бывает легко проследить (по морфологической схеме), то с односложными дело обстоит много сложнее. И тогда лишь структура слога может стать признаком определяющим, источник заимствования. «Ан», «ей», «уд»- по структуре тюркские слова.

Действует тот же механизм с небольшими изменениями.

а) ГСГС превращается в СГСГС протезом, как бы открывающим первый слог, и этого, зачастую, оказывается достаточно: ештук-гештук - ухо (в шумерском малопродуктивный способ).

б) ГСГС превращается в СГС.

адам - дам - супруг.

в) ГСГС превращается в ГСГ

емек - еме - язык.

узуг - узу - гусь

удуг - уду - священный;

ерен - ере - работник, раб.

г) СГСГС - превращается в СГСГ

дipir - дipi - больше;

дiлiг - дiлi - черта, единица;

субан - ci6a - пастух.

При перестройке открытого слога действует обратная схема.

а) Появляется гласный протез в начале слова. Напр. индоевропейское пат - нога, превращается в апат (древнеуйгурское).

б) Появляется согласный протез в конце слова, или конечный гласный отбрасывается, обнажая согласный.

Протетические согласные те же, что действует в индоевропейском - губной и гортанный - «в» (краткий) и «г» (к). Поэтому если в индоевропейском разнятся начальные согласные «бут - гут», то в тюркских в той же степени разнятся конечные «тав - таг», «бав - баг».

4. Тюркские языки испытали влияние языков с открыто-слоговой структурой. Любопытно, что в шумерском сохраняется структурный тюркизм «амар»- детеныш, а в тюркский вошел термин «мара» - ориентированный «по-шумерски».

Пожалуй, во всех языках есть такие примеры - свидетельство сложной, противоречивой истории. Но инерция первичной структуры все же неистребима.

5. Перестройка слога при заимствовании - закономерность, которая благодаря широкому распространению в языках разных систем приобретает весомые черты универсального закона.

Несовпадение структур слогов отдающего и заимствующего языков - одна из главных причин деформации слова. Это явление еще не осознано в лингвистике, которая ограничивается лишь констатацией фактов, не объясняя их. Так, например, замечено, что греческий язык не допускает в конце слов согласные звуки (кроме в, р, с). Почему? Считается непонятной особенностью греческого. Заимствуя семитские названия букв, оснащают их гласным окончанием, т. е. протетическим гласным: алев - альфа, каф - каппа и т. д. Если семиты ограничивались первым открытым слогом, признавая слоговым первый согласный звук (зачастую протез), то греки оба согласных превращали в слоговые и открывали оба слога.

Противоположность структур индоевропейского и тюркского заметна на самом простом примере. Названия букв алфавита являют собой модели слога в чистом виде. Тюркские буквы произносятся - аб, аг, ад и т. д., в индоевропейских алфавитах - ба, га, да - (бэ, гэ, дэ). При продолжительных контактах тюркских языков с индоевропейскими это незначительное, на первый взгляд, различие приобретало значение выдающееся для обоих словарей. Действие закона перестройки слога искажало заимствованное слово.

Я предлагаю начинающим лингвистам решить несколько простейших задач, иллюстрирующих закон перестройки слога. В каком отношении находятся:

шумерские: уд - огонь, ӱд - солнце, день;

тюркские: уд (от) - огонь, ӱд (ӧт) - время, полдень;

иранское: куда - бог;

германское: гут, (гот) - 1) бог, 2) хорошо;

славянское: год - 1) время обращения солнца, 2) хорошо;

индийское: Будда;

шумерское: iд - идти;

тюркские: ут, уд, iт, iд, iз, ет, ёт, ёд, оз - иди, проходи, след;

семитское: от - след;

индоевропейские: пут, путь, пат, пята, под, бедро, пеш, па, уд, фут, бот, пес, бе - нога, дорога, промежность, низ;

тюркские: бут, пут, апат - нога, промежность, бедро;

кут, кет - низ, зад; кет, кеш, каш, кай, кел, кал, кеш, куч, кой - глаголы движения (уходи, приходи, беги, переходи вброд, останься, кочуй и т. п.).

В главе «Проблемы родственных связей языков древней Передней Азии» И. М. Дьяконов приводит таблицу, из которой должно явствовать а) обособленность шумерского языка, б) генетическое родство хурритского и урартского, в) генетическое родство аккадского, древнееврейского и арамейского.

По этой таблице шумерский не имеет никаких точек соприкосновения с другими языками древней Передней Азии.

Сравнению подлежит пять слов - одно числительное, два существительных («земля», «бог»), причастие («слышащий»), указательное местоимение.

«В этой таблице, -пишет И. М. Дьяконов, - сразу бросается в глаза родство хурритского и урартского, а так же аккадского, древнееврейского и арамейского языков... Близость... такова, что при наличии даже небольшого сравнительного материала она видна наглядно, так как больших фонетических различий между ними не успело произойти».

Для наглядности повторим эту таблицу, но добавим одну колонку - тюркский язык,- хотя пока и нет твердых исторических данных, позволяющих относить прототюркский к языкам древней Передней Азии. За исключением первых фактов словаря. Но помня, что работа по восстановлению биографии тюркских языков, по сути, находится в самом начале своего пути, пойдем на это допущение.

Какие выводы можно сделать из наблюдения этой таблицы? Слегка дополним выражение И. М. Дьяконова: «Близость аккадского, древнееврейского и арамейского с одной стороны, и хурритского и урартского - с другой, шумерского и древнетюркского - с третьей такова, что при наличии даже небольшого сравнительного материала она видна наглядно, так как больших фонетических различий между ними не успело произойти».

Подчеркнутые слова добавлены мной. Но близость шумерского и тюркского лексических материалов свидетельствует не о генетическом родстве этих двух словарно близких языков, а, повторяем, может доказывать лишь их культурное родство.

Эта же таблица свидетельствует, что все приведенные здесь языки находились между собой в культурном родстве.

Корень йир (йер) - «земля» знаком всем семи языкам. В урартском кроме лексемы «гэвра» засвидетельствован в синоним «гир», восходящий к шумерской форме.

Хурритское название бога «енi» надо, вероятно, сравнивать не с «дiнгiр», а с шумерским словом «ен» - высший, которое выступает часто в значении «владыка», «господин». Так в именах богов Енкiр («Владыка земли») Енлиль («Владыка воздуха»).

А учитывая то обстоятельство, что в новошумерском языке «н» под влиянием «у» нередко переходит в «л», то и аккадский термин «iлу» возможно рассматривать в связи с шумерским «ен» и возвести к праформе ену.

Таблица позволяет сделать еще один важный вывод: шумеры и тюрки находились в гораздо более близких и долгих культурных отношениях нежели шумеры, семиты, хурриты и урарту.

Фонетически - семантическая таблица - единственный инструмент анализа, находящийся на вооружении сравнительного языкозначения.

Она не всегда позволяет выделить случайные сходства, а так же слова, представляющие прямые заимствования одним языком из другого, или обоими из третьего.

При сопоставлении лексики древнеписьменных языков в качестве дополнительного доказательства неслучайности совпадений форм и значений можно в отдельных случаях привлекать и данные письменностей. Особенно при сравнении односложных или однозвучных слов.

Недоверчиво поставил я рядом шумерское числительное «у» - 10, и общетюркское «ун» - 10.

Как выяснилось, многие тюркские односложные лексемы отличаются от шумерских наличием носового окончания. В этом, по-моему, выражалась попытка закрыть слог в заимствованном открыто-сложном слове. Например, шумерским местоимениям «ме» - я, «зе» - ты соответствуют тюркские «мен» - я, «сен» - ты. В этот же ряд я включил осторожно уравнение «у» = «ун». Итак, формы и значения сравниваемых слов совпадали. Согласно методам современного сравнительного языкознания это сопоставление можно считать полным, тем более, что и некоторые другие числительные шумерские поддаются сравнению с тюркскими: простые уш = уш (3), сложные уш - у (30) = уш - ун (30).

Эти факты на фоне других массовых сближений позволяют нам с достаточной уверенностью возвести тюркское «ун» к праформе «у» и считать ее заимствованием шумерского числительного. Но даже в этом примере возможен элемент неточности. Ибо отсутствует главное доказательство - исторически обоснованная убежденность в возможности культурных контактов шумеров и тюрков. И в такой ситуации любое лишнее доказательство родственности шумерских и тюркских слов вовсе не лишне.

Если бы геродоты оставили нам четкие письменные свидетельства того, что шумеры и тюрки с такого-то по такое-то время, там-то и там-то обитали совместно, и заимствовали друг у друга слова, то языковедам вполне достаточно было бы внешней схожести у = ун, подкрепленной близостью значений, чтобы объявить эти слова родственными.

Но в данной ситуации именно на такие лексические уравнения падает тяжкая ответственность исторического факта: они призваны выполнить роль Геродотов.

Поэтому я в поисках новых обоснований неслучайности сходства у = ун обратился к письменностям.

В старошумерском письме было две цифры - единица, десятка.

В шумерском названия цифр были одновременно и числительными. Если учесть то, что почти все тюркские числительные (за исключением ун, уш) заимствована из индоевропейских, то можно предположить, что прототюркские числительные остались в названиях цифр - букв. Но теперь надо было убедиться, что тюркское руническое письмо имеет и другие связи со старошумерской иероглификой, иначе эти единичные совпадения могут быть объяснены случайностью.

Целый ряд других параллелей убедил меня в том, что тюркское письмо в основе своей иероглифическое и восходит к старошумерскому (1).

Историю «первых» языков, к которым относится и шумерский уже невозможно рассматривать без этимографических исследований: язык и иероглифическое письмо создавались синхронно.

1. Подробнее об этом в книге о происхождении древнетюркского письма, которая готовится к изданию.

Ребус о термине «Шумер»

Когда таблица была отпечатана, я вспомнил, что не включил в нее слово «Шумер». Может быть, затруднился отнести к одному их оассматриваемых классов, возможно и потому, что отведенной клутки было мало и не хотелось нарушать наметившейся симметрии. Скорее всего последнее. Но теперь считаю целесообразным вынести разговор об этимологии «Шумера» за скобки таблицы, не нарушая рамок принятых вольностей, которые можно назвать и новым подходом.

1. Что известно о термине «Шумер»?

Впервые ученые узнали о нем, расшифровывая клинописные таблицы ассирийского царя Ашшурбанипала, где царский писарь сообщал о «тайных шумерских документах». Потом последовали раскопки в низовьях Евфрата и открытие цивилизации, предшествовавшей ассиро–вавилонской. Ее назвали шумерской. Те, кого нарекали шумерами, именовали себя иначе — саг–гiг, т.е. черноголовые.

…В древности многие народы так и не смогли прославить своего природного самоназвания и выступали под чужими именами. Да и сейчас, в наш просвещенный век, мы как–то миримся с тем, что один и тот же народ полиномен: народ дойч известен под названиями — герман, немец, аламан; народ хань — Китай, хин, серы; найри называют армянами; суоми — финнами; мадьяр — венграми; иранцев — персами и т.д.

…Известно несколько древнесемитских произношений интересующего нас термина: Субер, Субер–т (т — показатель женского рода) — аккадцы применяли в середине 3–го тысячелетия до н.э. к областям Северной Месопотамии. В I тысячелетии до н.э. в Северной Месопотамии встречается мелкое государство — Шубер. Тогда же термин Субер употребляется как поэтический высокостильный синоним к названию — Ассирия. На юге Месопотамии, в низовьях Тигра и Евфрата, упоминаются кочевые племена Субари или Шубари. Ассирийские хроники произносят — Шумер, с ударением на втором слоге.

Документы не поясняют, что это были за народы. Сохраняется только имя их и указания на некоторые маршруты перемещения. В таких случаях остается уповать на этимологию. Лишь анализ имени (при условии, если оно — самоназвание) может ответить на вопрос, каков был язык этих племен. Лингвисты убедились, что шумер (субер) не семитского происхождения и не саггигского.

Как мне помнится, попытка этимологизировать «Шумер» уже была. И сделал ее, к сожалению, великий Марр. Он настаивал на сравнении с русским словом «сумерки»,

основываясь при этом только на внешнем сходстве форм. Можно было бы принять такую трактовку, если бы Шумер располагался хотя бы на севере Руси, где–нибудь в Вологодчине, а не в странах полуденных.

2. В памятнике Куль–Тегину (VIII век н.э.) есть поэтический фразеологизм: «турк ыдук йери–субы», буквально: «Священная тюркская Земля–Вода», поэтически — «Священная тюркская страна». Сотни раз я скользил взглядом по сочетанию «йер–суб» и всегда оно вызывало во мне какое–то волнение. И когда, наконец, я его понял и изменил место слагаемых, внешне изменилась сумма «Суб–йер». Не из этих ли атомов состояла лексическая молекула имени древнейшей страны — Субер? Или хотя бы — было ли известно такое сочетание в ареале позднего обитания тюрков — в Сибири, в Монголии? Легенды монголов говорят о двуглавой горе Субер (Сумер, Сумбер), которая была так высока, что даже всемирный потоп не смог ее покрыть. Поэтому идея обетованной земли монголов связывается с образом двуглавой горы.

«По монгольскому преданию вначале была только вода, из которой высовывались две горы Сумер–ула»¹ . Монгольское «ула» — гора.

«У монголов Ордоса я записал такую фразу: «из гор великая Сумбер — из озер великое Сум–далай (молочное море)» (там же, стр. 648). Ясно видна попытка народной этимологии. Начало слова монголы подгоняют к своему «сум» — молоко, оставшаяся часть «бер» остается не освоенной.

Миф о всемирном потопе не был библейским изобретением. Сюжет этот описан и в аккадском эпосе о Бильгамеше («Всевидящем»). И слух о потопе, родившись в Двуречьи, был кем–то принесен в Азию, возможно, задолго до появления Ветхого Завета. Во всяком случае, в библии монголы едва ли почерпнули сведения о горе Су–бер. Сюжетный стержень «Субер–потоп» есть и в славянских легендах: «Эти Сиверские горы — отголосок представления о мировой горе… В связи с этой формой и рыба Севр, от движения которой так же происходит волнение моря, грозящее покончить с белым светом»² . Примеры доказывают, что формальное сходство между гипотетическим Суб–йер (Вода–Земля) и названием мифической двуглавой горы Субер есть. Но органическое ли это сходство? Или случайное совпадение? Ответить определенно трудно, попытаться можно.

…В старошумерском письме был иероглиф , который читался двумя словами «кур» — гора, «кир» — земля, страна. Позже в клинописи он превратился в трехчлен с теми же названиями. Вавилонцы, заимствуя этот весьма важный знак, оставляют одно из названий («кур»), которое сохранит только фонетическое значение, а смысловые приняли на себя вавилонские слова «мату» — земля, «шаду» — гора. Проследим за эволюцией формы знака — три горы превратились в три клина, сходящиеся в одной точке. Иероглиф кроме того повернулся на 90 градусов при переходе с вертикального письма на горизонтальное. Эта участь постигла многие шумерские знаки.

Древнетюркская буква–иероглиф - йер — земля (в некоторых надписях — йир), на мой взгляд, восходит к старошумерскому знаку. Но тюрки сумели превратить в черту (клин) только одну нижнюю гору, чем сохранили симметричность знака, но придали неустойчивость значению. Сравните китайский иероглиф горы шань (эпоха Инь, 15 век до н.э.) шань (1 тысячелетие до н.э.) Египетский иероглиф шикм (холм, чужая страна). Структурно китайский и египетский знаки отличаются от старошумерского и тюркского. Хотя есть и общее — всюду трехчлены обозначают понятие единственного числа.

Шумерский знак — гениальный. Он изображает горы в перспективе. Две цепи хребтов: ближние — ниже, великие — дальше. Тюркские письмотворцы не поняли задачи и «передний ряд» превратили в ничего образно не значащий клин (черту) упрощения ради. И смысл «гора» — был утрачен. Но добавлен другой — вода. (Финикийский иероглиф - «мум» — означал воду, а без черты «тин» (зуб, гора?). Они уже пытались из одного знака получить два, соответствующие двум названиям древнесемитским — «м» и «ш» — маду, шаду.

Итак, я предполагаю, что если шумеры (саг–гиг) называли свой иероглиф кур–кiр (гора–земля) в значении «страна», то прототюрки этот же знак, видоизменив, назвали «суб–йер» (вода–земля) в значении «Страна». И он становится гербовым знаком, общенародной тамгой. Массовый исход из Двуречья объясняется последующим поколениям благодаря образным толкованиям этого знака. Болотистая, заливная страна Суб–йер!

Прототюрков, пришедших в Северо–Восточную Азию, аборигены, видимо, узнали под этим именем (Суб–йер или Суб–йир). Их погребения (курганы) нетюрки называли суберскими (субирскими) и традиция эта дожила до русских переселенцев.

«В Тобольской губернии чудские (т.е. древние, сказочные — О. С.) могилы приписывают народу сывыр; эти древние люди сывыры вырыли ямы и опустились в них, подрубили подпорки, на которых держались потолки, и сами завалили себя землей; по мнению Патканова этот термин дал происхождение названию города Сибирь, потому что на этом месте была могила сывыров»³ . По имени города и весь край назвали Сибирью.

В основу сюжета легенды, возможно, легло своеобразное толкование знака страны — холмы курганные держатся на подпорке. Но не монголы так расшифровали знак, их понимание нам известно. Скорее всего, маньчжурские племена.

Самое убедительное доказательство тюркского происхождения этого знака и названия — тюрки знали подлинное значение иероглифа и названия и никаких легенд, связанных со словами Суб–йер, у них не возникло. Он не казался таинственным (священным — да, но не божественным: в основе любого обожествления лежит тайна).

Монголы испытали сильнейшее культурное влияние прототюрков. И потому их толкование общенародного тюркского знака более насыщенно переднеазиатским ароматом. Знак получил широкое распространение; им клеймили пограничные столбы на завоеванных территориях. Традиция продолжалась до недавнего времени. Любое кочевое тюркское племя отмечает тамгой (племенным гербом) границы расселения.

3. Проникновение тюркских элементов в Причерноморье, в Переднюю Азию и в Европу отмечается источниками христианской эры только в резко драматические моменты суперисторического масштаба. Таким событием стало нашествие гуннов, начавшееся в 375 году. Тогда тюрки привлекли к себе повышенное внимание римских историков. Огромная масса кочевых племен, объединенных монгольским именем «гун» (человек), двинулись из прикаспийских степей на Запад. Началось так называемое Великое переселение народов.

Но армянский историк Агафангел (V век) упоминает о гуннах во времена царя Хосроя I (217–238 гг.) Он применяет новый, уже модный в V веке термин к прежним кочевникам, которые могли называться и иначе.

Д. Е. Еремеев пишет: «Уже в III–IV веках тюркские племена, бесспорно, представляли собой многочисленных и постоянных соседей народов Малой Азии, Кавказа и Балкан, они проникали в эти области все более и более активно. Дербентская стена была построена именно для защиты от набегов этих первых тюркских переселенцев из Центральной Азии».

«В состав гуннов входили также булгары, савиры (сувары), сарматские племена и другие»⁴ .

Д. Е. Еремеев останавливается на суварах: «В VI веке многие события в Малой Азии и на Кавказе связаны с именем савиров (сувар, субар, сибир), которых Феофилакт Симокатта причислял к гуннским племенам, жившим на Северном Кавказе… Кроме Сирии сувары совершали походы в Армению и Малую Азию, доходя до Каппадокии… Сувары нанимались так же на византийскую военную службу. В 568 году сувар разгромили авары. После этого основная масса сувар переселилась в Албанию (Азербайджан). Как сообщает Менандр, Хосрой Ануширван перебил большую часть их, а оставшиеся 10 тысяч человек поселил между Араксом и Курой»⁵ .

Летописцы умели преувеличивать. Не всех сувар истребил Хосрой. Они ещё долго будут известны историкам.

Махмуд Кашкари (конец XI века) отмечал, что сувары и булгары говорят по–тюркски, и что они также как «кыфчаки» расселены до «стран Рус и Рум».

Не знаю, осознали ли тюрки значение слова «сув–ар» (суб–ар, суб–ир). Во всяком случае, ни у Махмуда Кашкарского, ни у других восточных авторов мы не найдем толкования этого самого древнего тюркского определения обетованной страны, ставшего этнонимом. (В VIII веке, как мы видели, сибирские огузы уже произносят его иначе — «ер–суб» и «äр–суб»). Но попытки осмысления, вероятно, были, во всяком случае, по морфологической колодке «субар», наверное, созданы этнонимы авар, хазар, татар, тавер, тавр, булгар и т.п.

Из Албании часть суваров (возможно, после Хосровского побоища) приходит в Среднюю Азию, и впоследствии вливаются в состав казахского народа. Казахи не узнали чужого термина и превратили его в суван, суан. Так в предгорьях Алатау, у подножья великой мраморной горы обосновалось племя Албан–суан (т.е. «Албанские суваны»). Может быть, они и назвали ее — Хан–Тенгри. Ведомые по миру своим именем, как на крылатом верблюде пронеслись они по планете на двугорбом гербе своем.

4. С развитием языка при стыке слов «вода — земля» возникает ложная грамматическая ситуация. По законам тюркской грамматики существительное, поставленное перед другим, автоматически превращается в нечленное прилагательное. Суб–йер понималось уже, как «водянистая земля», что обрекло древних людей, свято почитающих Слово Предков, избирать местом обитания болотистые земли, острова, дельты, междуречья. Объясняется ли этим необходимость последовавшей смены позиций: «суб–йер» на «йер–суб»? Последнее сочетание звучало менее драматично — «земная вода» и ввиду явной странности выражения понималось грамматически раздельно «Земля и Вода». Эта формула страны (земли, пригодной для жизни) и утвердилась в древнетюркском поэтическом языке.

Между двумя вершинами развития тюркской культуры (прототюркской — Шумер и древнетюркской — Сибирь) лежит провал в несколько тысячелетий. Пропасть деградации. Слишком много было произнесено в исторической науке слов о культурной отсталости кочевников. Мы, не отрицая принятое определение, добавляем более диалектически верное и объемное — усталость. Недалекие Источники застали лишь небольшой отрезок графика. И по этому куску линии Недалекий Историк предположил, что рельеф прошлого тюрков гладкий. Следовательно, от самого рождения своего тюркское племя было таким, каким посчастливилось его увидеть европейскому историку — Варварским Семенем.

График жизни любого народа напоминает кардиограмму. Ровная линия в медицине означает смерть. В истории — время накапливания сил для нового подъема.

График ещё не окончен.

«В этом смысл всего того, что когда–либо было в прошлом; того, что это прошлое не остается мертвым грузом, но возвращается к нам, чудесным образом глубоко в нас воплощаясь». Р. М. Рильке

1. Потанин Г. Восточные мотивы в западноевропейском эпосе. СПб, 1899, стр.598.

2. Потанин Г. Восточные мотивы в западноевропейском эпосе. СПб, 1899, стр.203.

3. Потанин Г. Там же, стр. 411.

4. Еремеев Д. Этногенез турок. М, 1970, стр. 53, 54.

5. Там же, стр. 55.

Слова–перевертыши происходят по нескольким причинам. Одна из них, на мой взгляд, заключена в следующем. Греки знали несколько направлений письма: справа налево, бустрофедон (одна строка — справа, другая — слева), и, наконец, в V–IV веках до н.э. устремили все строки вправо. И забыли о прежних направлениях. И найденные памятники письма читали слева направо. До нас дошло много кратких однословных надписей на предметах. Надписи, как правило, поясняли изображение или форму. Греки, этруски и латиняне часто писали эти пояснения на древнеегипетских предметах. Многое из того, что приоткрыло бы завесу тайны над отношениями Южной Европы с древними переднеазийскими цивилизациями, не сохранилось. Но в языках Европы уцелели термины «табула», «таблица», «тэйбл», «табба» в значениях — письменная доска, стол, плоские предметы. Они происходят от названий глиняных дощечек (письменных кирпичей). (Возможно, и тюркские «таба», «табак» — 1) плоское глиняное блюдо, 2) лопух, 3) лист бумаги, кожи и «тамба» — письменный знак свидетельствуют о близком знакомстве тюрков с глиняными таблицами).

Мне бы хотелось подержать в руках таблицу с шумерскими иероглифами, на обороте которой греческим или латинским письмом справа налево было нацарапано пояснение — субер. Табличек с такими надписями было в древней Европе, вероятно, немало. Через века, находя загадочные изображения, европейцы читали надпись субер слева направо — ребус.

Свои люди и собаки

Считается, что известные источники не говорят о существовании тюркоязычных народов раньше III-IV веков н. э.

Так ли это?

За одно столетие биография тюрок в науке углубилась на несколько веков: в середине XIX появление на свет тюркского языка относили к IX веку. В XX историки, рассматривая личные имена кочевников эпохи Великого переселения народов, пришли к выводу, что гунны - тюркоязычный народ.

Письменные документы сохраняют нам немного реалий, по которым можно судить о языке упомянутого общества - чаще всего называется этноним и имя ВОЖДЯ.

Но нередко одно и то же племя у разных авторов значится под разными названиями. Что пенять на древнегреческих писателей, если не так давно (в XII веке) такой активный народ, как кипчаки, был известен русским летописцам под прозвищем «половцы», византийцам - «куманы». И лишь совпадения имен вождей кочевников, участвовавших в событиях на Руси, в Византии и на Кавказе, позволяет сделать вывод, что речь идет об одном народе.

Труднее установить этническую принадлежность племени, упомянутого только в одном источнике. Приводится уповать на счастливый случай - надеяться, что хронист назвал подлинный этноним, а не прозвище. (Давно назрела необходимость в создании Словаря этнонимов и исторических имен).

Время заставляет нас заново пересматривать многие давно популярные сведения и осторожно вводить их в круг материалов по тюркологии. Особый интерес может представлять литература древней Передней Азии. Найти в отвалах породы, отработанной поколениями семитологов, иранистов и эллинистов, следы неожиданной ископаемой культуры, которая по всем данным науки должна находиться в других географических регионах - эта возможность окрыляет исследователя. Каждый скромный факт, самое незначительное открытие в этой запретной для тюркологии временной зоне способны поколебать весьма устойчивые позиции историков в отношении генеалогии тюрков. Важно вновь и вновь возвращаться к неоднократно перечитанным памятникам (как к «Слову») и находить в них сведения, не замеченные предыдущими поколениями читателей. В качестве примера такого рода рассмотрим одно из сообщений ассирийской летописи эпохи царя Ассархадона.

...В VII веке до н. э. ассирийские хроники отмечают нашествие кочевников, которые прошли из Северо-Каспийских степей по западному берегу Каспийского моря (через Дербентский проход). Вел их вождь Испака, самоназванием их было - ишгуз (варианты - иш-куза, аш-гуза).

Ассирийское государство отдает все силы затяжной борьбе за сохранение и укрепление своей гегемонии над южными соседями - Вавилоном, Сидоном, Египтом. Эта нелегкая задача еще более усложняется возросшей активностью народов, населявших восточные окраины монархии. Здесь в 70-х годах VII века до н. э. происходит мощное восстание мидийских и других племен, выступивших в союзе с царством Манна. В результате образовалось царство Мидия - новый, могущественный враг Ассирии.

Восставшие приглашают ишкузов в союзники. И те «пройдя через перевалы» (как выражаются хроники) вторгаются в пределы «логова львов» (673 год до н. э.).

В древнееврейской «Книге Иеремии» под 593 годом до н. э. (т. е. спустя 80 лет после событий) высоте с Урарту и Манной, в качестве зависимого от Мидии государства, упоминается «царство Ашкуз» (вариант - Ашкеназ). Популярность этих кочевников в Передней Азки была так велика, что их этноним (в еврейском написании) станет обобщающим термином и антропонимом.

Существует мнение об ираноязычии иш-гузов. На чем оно основано? На внешнем сходстве имени Испака и мидийского слова «спака» - собака.

Этноним же иранским словарем истолковать пока не удается. И тем не менее, эта мало обоснованная версия стала со временем аксиомой: «ишгузы - одно из иракских племен».

Если «испака» и на языке ишгузов означало «собака», то следует ожидать, существовала некогда традиция называть вождей Собаками. Иранская история и мифология, и верования изучены несравнимо полнее тюркских. Но об этом обычае источники молчат. Ни семиты, ни индоевропейцы, ни угро-финны не поклонялись Собаке. Но исконные кочевники, тюрки, до недавнего времени относились к этому животному как к божеству, в мифах вели от него свое происхождение; и великие правители, утвердившись над народом, заменяли родительское прозвище на титульное имя - Собака. Эта традиция, надо полагать, сохранилась с эпохи охотничества, предшествовавшей эпохе скотоводства. Собака - первый помощник охотников. От нее зависело благосостояние человеческого племени. Она - храбрый слуга народа и чуткий вождь его. Собаке дано то, чего не дано человеку: она видит запахи, идет по невидимым следам и ведет за собой человека. Качества, которыми ее наделила природа, делали собаку существом великим. Охотники поклонялись собаке-кормилице, как земледельцы - солнцу и его земным представителям - павианам, навозному жуку, рогатым животным.

За тысячелетия в разных тюркских наречиях накопилось много табуистических наименований четвероногого друга - вождя. И все они побывали в разряде титульных имен.

Киргизы, например, считают себя потомками Красной борзой (кызыл тайлак), к которой проявила благосклонность одна принцесса и ее свита - сорок девушек (кырк кыз). По другой киргизской легенде, эта принцесса и ее сорок девушек попробовали белой пены на берегу озера Иссык-куль, и все неожиданно почувствовали себя матерями. Но и здесь, вероятно, зарыта Собака. По-киргизски «белая пена» - ак кобок. У тобольских татар сказочный герой-предок носит имя Ак-кобек (Белый Пес). Ак-ногайцы считают своим предком ак-кобок (Белый Пес). В огузо-карлукских наречиях - «кобок» (кобек, кобяк) - пес, собака. Кобяк (собака) - было широко распространенное между тюркскими племенами имя; у ак-ногайцев есть род «кобек» (Белый Кобек) (1). Род назывался Ак-кобек. В. А. Гордлевский не указывает на то обстоятельство, что этноним «ак-ногай» является полукалькой с первичного самоназвания «ак-кобек» (2). Имя это встречается и в Малой Азии - у Сельджукидов Рума был визирь Садэддин Кобяк. В XV веке в Турции прославлен туркменский вождь Кёпек. И, наконец, кипчакский хан, побежденный Святославом Киевским в 1184 году - «Кобяк». В «Слове о полку Игореве» о нем говорится: «и поганого Кобяка от железных плъков половецких яко вихрь выторже и падесе Кобяк в гриднице Святослава». Священное отношение к собаке-предку сохранялось долго. Если у башкирца часто умирали дети, то он, чтобы сохранить новорожденного, отнимал его у матери и подкладывал на выкорм к сосцам собаки (3).

Гунны занесли в Европу легенду о происхождении Атиллы от Собаки. Венгерский вариант сюжета стал известен итальянцам. По итальянскому преданию, приведенному А. Н. Веселовским (4), венгерский король, задумавший выдать свою дочь за наследника византийского престола, до времени заключил ее в башню, чтобы уберечь от опасностей, грозивших ее красоте. Случилось то, чего он не ожидал: царевна зачала от собаки, которая была с ней в башне, и родила Атиллу. Согласно с этим известием итальянская иконография изображала вождя гуннов с собачьими ушами. По словам А. Н. Веселовского итальянские монахи «вменили в зазор то, что первоначально было безразлично либо считалось почетным». Монахи усмотрели в Аттиле предтечу песиглавцев, Гога и Магога. Со временем представление о собаке меняется, и в некоторых племенах ее место занимает волк.

О. Иакинф пересказывает уйгурскую легенду о происхождении родоначальника уйгурских ханов: хунский правитель держал свою дочь в течение трех лет запертой в башне; волк проник в башню и девица забеременела (5). Волчья голова была на знамени древних тюрков (тюку), сообщают китайские летописи. Вероятно, эти знамена видели и европейцы. Во всяком случае легенды о песиглавцах строились на каком-то достаточно конкретном историческом факте. Так же как образ кентавра был подсказан грекам необычным зрелищем человека на коне.

И. Н. Березин, выдающийся русский востоковед, первый предложил толковать титульное имя Кончак в связи с турецким кансiк - сука (6).

Антропоним Кончак был популярен в западнотюркском ареале. Его варианты - Канишка (7), Каниш существуют до сих пор. В казахском языке - Каныш. Праформы этого имени: 1) канiш - хищник (буквально: «кровь пей»), 2) кан iшкан - хищник (буквально: «кровь пьющий»). Первая форма древнее. Отражает эпоху в истории языка, когда первичный глагол (императив) одновременно выступал в роли существительного. Вторая форма уже ближе к современной грамматической традиции. Общетюркское кансiк (канжiк, каншiк) - «сука» образуется от канiшкан в результате ложной этимологии. Кансiк - буквально: «тот, кто мочится кровью», применялось к самке волчьего и собачьего племени. Древнейшая форма кан-ic (кaн-iш)- «хищник» отложилась в латинском термине «канiс» - собака.

Может быть, идеология Собака-Вождь объяснит происхождение тюрко-монгольского титула «кан» (хан, каан, каган) и славянского канiс (кнес, кнась, князь)?

В тюркских языках сложные слова не всегда сингармонизируются. Сравните казахские антропонимы - iз-6acap, iз-6aгap. Первый словочлен переднеязычный, второй заднеязычный. Но слияние в монолит двух разных по качеству лексем приводит к выравниванию. Эталоном качества бывает не обязательно первый член: кан-iш дает заднеязычное слово Канъш, Каныш (титульное имя) и к нiш (верховная власть, некогда - титул). Другой пример: ic-бак - «пес-следопыт», заднеязычный вариант монолита попал к славянам «съ-бак (а)». Переднеязычный сь-б к стал основой для кентум-формы, предшествующей огузо-карлукской лексеме кеб к (к б к, к бек) и чередование к/т дает казахское слово т бет. Диалектический вариант iз-бак приводит к титульному имени iзб к ( зб к). Так звали золотоордынского хана.В XV веке термин зб к стал этнонимом. Я склонен считать имена ханов Ногай, Барак (8), зб к, К бяк, Канчак - своего рода синонимами. В эту же группу включаю имена Канишка (III в. н. э.), Испака (VII век до н. э.).

1. Гордлевский В. А. Что такое «босый волк»? Известия АН СССР, отд. литература, языка. Т. VI, вып. 4-6, М„ 1947, стр. 324.

2. Ногай - собака (монг.).

3. Филоненко С. Башкиры. «Вестник Оренбургского учебного округа», 1914, № 8, стр. 304.

4. Веселовский А. Н. Истории романа и повести. Выпуск 2, славяно-романский отдел, СПб, 1888, стр. 307, 315.

5. О. Иакинф (Бичурин). Собрание сведений о народах Средней Азии, ч. I, стр. 248.

6. Смотри его заметку по поводу перевода «Слово о полку Игореве» Гербелем. «Москвитянин», 1854 № 22 стр 68-71.

7. Сравни с именем-титулом знаменитого Кушанского царя «Канишка» (III в. н. э.).

8. Барак - сильный сторожевой пес (древнетюркское).

1. Праформа огузо-карлукского основного наименования собаки кӧбӓк (кӧпӓк, кепек, кӧбек, кӧбӧк и т. п.) сохраняется в кипчакских наречиях в живом виде. Есть несколько вариантов названий охотничьих псов:

а. ic-пак (iз-бак) - «след (запах) - видь»;

б. ic-пас (iз-бас) - «последу (запаху) - иди»;

И усложненные, более поздние формы:

а. ic-пакан (iз-баккан) - «след (запах) - видевший»;

б. ic-пасар (iз-6acap) - «по следу (запаху) - шедший».

Славяне и древнеиранцы заимствуют раннюю структуру ic-пак (ic-бак).

Индоевропейцы при усвоении тюркского слова стремятся переориентировать слоговую структуру, потому часто страдает начальный гласный и появляется в конце слова протетический гласный, или теряется конечный согласный звук.

Иранцы заимствуют форму ic-пак (закрытосложное слово). В авестийском - «спаа» - собака (открыто-сложное). В мидийском ограничились утратой начального гласного - «спак» - собака. Славяне открыли конечный слог иначе: Iс-бак>съ-бак>събака.

Появился протетический гласный. В индоевропейских языках этот термин мало распространен (мидийский, авестийский и несколько славянских), поэтому говорить об индоевропейском его происхождении не приходится. Он заимствован - так считают Фасмер и Трубачев, но откуда? Трубачев находит для славянского слова прототип - тюркское «кобяк». Иранские же примеры остаются без «родителей». Но прямой переход к бяк>собака недоказуем.

2. Ассирийские писцы могли в написании «Испака» передать имя «Ic-пак» (1) или «Ic-паккан» (Iс пакан). Начальный гласный ассирийцы не теряют, ибо он оснащается фарингальным протезом. Ни один начальный гласный в древнесемитском не произносится чисто. Конечный согласный в заимствованных словах редко утрачивается.

1. Icпак, Iсмак - имена, встречающиеся у башкир, карачаевцев, каракалпаков.

Ассирийские писцы довольно точно передали самоназвание кочевого народа, ведомого храбрым варваром Испакой. Следует обратить внимание на эту особенность ассирийских хроник. Ни греки, ни римляне не могут похвастаться способностью почти фотографически изображать термины чужого языка. Великий этноним иш-огуз (ичогуз) благодаря огузскому эпосу «Деде Коркут» дожил до наших дней.

24 рода огузов согласно эпосу делились на два крупных объединения - иш-огуз (iч-огуз) - «внутреннее племя» и ташогуз - «внешнее племя» (1). Одна из былин называется: «Песнь о том, как таш-огузы восстали против иш-огузов». (Идеологическая схема уцелела в казахском названии башкир i штег i - «внутренний род», и в наименовании сибирских тюрок - « с тяги»). Предполагаю переход тюркского iш-огуз в ассирийское написание «iш-гуз». Гласный «о» теряется в семитской передаче последовательно. Арабы, например, «огуз» превращали в «гуз». На карте Махмуда Кашкари помета, «страна огузов» дана в написании «биляди аль гузна».

Примеров долговечности тюркских этнонимов можно привести не мало. Племена «уйсунь», «канглы», «дулат» упоминаются в авторитетных источниках III века н. э. И располагались там же, где мы их находим и сейчас - в Семиречьи. И почти тысячелетие памятники молчат об этих племенах. Не упоминались они, но существовали, и имена их жили в устной традиции. И кто знает сколько веков до III века н. э. племена уйсунь, кангалы и дулат обретались на земной поверхности, не волнуя летописцев. И если бы китайские путешественники не сочли нужным случайно упомянуть их в III веке, научная биография этих самоназваний была бы значительно короче. Огузы названы в орхоно-енисейских памятниках VIII века н. э.

Ассирийские хроники эпохи царя Ассархадона пока что - самый древний документ, могущий подтвердить факт существования в VII веке до н. э. тюркского этнонима «iш-огуз», титульного имени Ic-пак (Ic-пакан) и традиции величать вождя именем «Собака».

Таким образом, я считаю, что одной сомнительной параллели «Испака»-«Спака» недостаточно, чтобы считать ишгузов VII века до н. э. ираноязычным племенем.

Мидийцы могли сами заимствовать этот термин.

...Каждая огузская былина кончается словами: «Пришел мой дед Коркут, заиграл радостную мелодию, рассказал, что приключилось с мужами.- Где же воины, кто говорил: весь мир - мой? Их похитила смерть, скрыла земля. За кем остался тленный мир? Я дам прорицание, сын мой. Твое тенистое, крепкое древо рода да не будет срублено; твои родные пестрые горы да не обрушатся, твоя вечно текущая прекрасная река да не иссякнет. Да не будет обманута твоя, данная богом, надежда...»

Может быть, эти прорицания певца иш-огузов слышал и вождь Испакан в оливковых рощах Ассирии?

1. См.: «Книга моего деда

Тенгрианство

РОСА И РАСА Вместо злючения Введние в тему ПР - палеология в речи