Азъ-Есмь

Виталий Канашкин

Азъ-Есмь

Предисловие

Слеза президента, или Конфигурации политического тела

1.

«Я обещал вам, что мы победим…И мы – победили!..» Эти, отдающие колокольным звоном слова, Владимир Владимирович Путин прокричал, простонал, проскандировал 4 марта 2012 года, когда появился на Манежной площади и в 21.00 взял микрофон. Пространство, вместившее несколько десятков тысяч лояльных туловищ, зыбящихся лиц и вертящихся голов, разверзло молчание и ответило залповым одобрением, громом аплодисментов, радостным всплеском, перешедшим в рев. Путин, поднятой в воздух ладонью угомонил рявк и гул. И, взяв регистром выше, прерывающимся дисконтом пролонгировал свои предвыборно-программные фразы, сейчас, при повторе, не казавшиеся тяжковесными, ибо, произнесенные победительно, они становились решением, действием, лозунгом масс. Его стилистика была не гладкой, интонация – не ораторской, а логика – перевернутой, но они и не были нужны, потому что президентский титул, обретаемый им на ближайшие шесть лет, удесятерял происходящее и без их наличия.

Говорил Владимир Владимирович не много, но время сжалось в мгновение, чтобы затем превратиться в эпоху. Наши СМИ дали стенограмму, однако высший смысл речи ушел, ибо он остался в паузах, в жестах, в той невозможно радостной спазме, что вызвала у Путина слезу. «Это от ветра», - пояснил он позже масс-медиа, словно оправдываясь. Но это было от биения общего сердца – новоявленного Владимира Красное Солнышко и источающего надежду необозримого роя. Впрочем, явная слеза у Путина пробилась лишь одна. Вторую и третью он проглотил, и почти реактивно взлетел на самую вершину ритмической волны. Подобно Церетели, он изваял нечто целое из предоставленного ему непосредственного хаоса. И – как бы приподнял его до самой зубчатой окантовки Кремлевской стены. А потом легким движением вскрыл персональные черепа и в мозговое вещество благонамеренных граждан вставил волшебные чипы: чтобы между будущими «силлогизмами» будущего верха и ракурсами «личной мысли» особого разночтения не возникало.

Выражая благодарность всем, «кто верил», «кто помогал», «кто надеялся», Путин повторно сладко задохнулся, и эта его благословенная судорога, как бы приносящая подспудную вибрацию души к стопам динамичного скопища, сняла катаракту с пресловутого безвременья, а неугомонный дуумвират, будто крапленую карту, швырнула оземь. Дмитрий Медведев, в котором Владимир Путин четыре года назад разглядел риторичного либертина и в качестве подсадного беби-живца ссудил публике, буквально прилюдно истаял, превратился в газообразный выхлоп. И его дублирующий хронознак: «Мы победили и эту победу не отдадим никому», - явил чистую экзальтацию, своего рода посмертную икоту, ничего не значащую и ничего не добавляющую к пульсации Момента.

Примерно в 21.20 этого же воскресно-выборного дня ТВ-глаз зафиксировал удаление тандема с Манежной площади. Путин и Медведев двинулись по живому коридору, поддерживая, взбадривая и осеняя электорат. Они силились выглядеть дирижерами и командорами организованного ими теплокровно-синтетического сборища. И это им удавалось, ибо они воспринимали собравшихся как аффектированно-толерантный карнавал, включенный ими в квази-проект по сбережению России и предназначенный для лелеемого ими пьедестала.

2.

«Не могу по настоящему понять, какая разница между «Единой Россией» и «Народным фронтом», - проговорил как-то Александр Николаевич Ткачев, когда Путин припожаловал на Кубань с полуофициальным визитом. – «Разница большая… - ответил премьер. – Сейчас я ее назову: «Единая Россия» сама по себе, а «Народный фронт» - сам по себе…» - «А… теперь я понимаю… - облегченно вздохнул губернатор Кубани и, по свидетельству газеты «Кубань Сегодня» (1 окт, 2011), оживленно закивал головой.

Благопристойный, образцовый, наделенный «понимающей» постказачьей грацией, кубанский лидер на текущий день являет поистине креативную фигуру, которую либеральный бомонд пестует, хранит и передает из рук в руки. Так, Касьянов почтительно переадресовал ее Грефу, Греф – Козаку, Козак – Медведеву, а Медведев – Путину, поскольку переназначил Ткачева на четвертый – чрезвычайный срок, - не дожидаясь губернаторских выборов.

Такие ролевые персоны – карта в заветной игре, ибо выражают то, что Верховное Лицо «держит» Оранжевая волна, измывающаяся над общественным разумом, поугасла, но международный Кагал не снял с Путина черную метку. И после выборов, как засвидетельствовала газета «Завтра» (№11, 2012), вывесил в интернете клип группы «Скотина» (в английской версии – «Beast»), где в толчее полулюдей-полуживотных Путин представлен с ушами осла и лбом, точнее лобиком козла и рефреном: «Кто скотиною родился, тот скотиной и помрет…»

Это не зло, а – пошло, вернее, элитарно-блудливо, ибо тяга Путина к простому люду являет органику того, что начнется завтра. И – станет Всем. К счастью, Александр Николаевич Ткачев пока не превратился в самострел, из которого мы хотели бы расстрелять наше природное достоинство. А что касается Путина, то его простонародная Песнь была бы еще оптимистичней, если бы он от нее сам не приходил в шараханье, а в его деяниях не проступала дрожь, вызывающая отторжение…

У Фридриха Ницше в «Рождении трагедии» есть притча о царе Мидасе, в которой этот правитель гоняется по лесам и долам за жрецом по имени Силен, чтобы узнать от него о своей судьбе. И вот когда, наконец, Мудрец оказывается рядом, то, понуждаемый царем, он говорит правителю такие слова: «Злополучное Дитя случая и нужды, зачем ты хочешь знать то, что тебе лучше не слышать?.. Так знай, наилучшее для тебя было бы: не родиться, не быть вовсе или быть ничем…»

Насколько трагичен или трагедиен в музыке ницшеанской неизбежности Владимир Владимирович Путин, погруженный в вакханалию текущего дня? В самом преддверии контрольной даты – 4 марта 2012 года – народный поэт Татарстана Тимур Зульфитдинов разместил в Интернете и опубликовал в «Дне литературы» поэтический меморандум «Тринадцать огненных коней». В нем автор, – разумеется, гипотетически, - горячо поддерживает Путина и призывает его как потенциального героя без страха и упрека обратиться поскорее к Патриарху, чтобы испросить благословение на новую Чудскую или Куликовскую битву. Для какой цели и во имя чего? А во имя того, что родное поле заросло злыми сорняками, а русская голова – словесами, и нужно действие: Зачистка, Высвобождение, Прорыв.

«Необходимо, - в буквальном смысле скандирует в «Меморандуме» пламенный великорусский татарин, - чтобы Вы, нынешний Правитель тысячелетней Руси, сумели рассмотреть вашего новоявленного Бога (чужеродного тельца), который скользит к смерти, и избавиться от его обольщения… Необходимо немедленно создать Правительство Национального Возрождения…. 20 лет фарисеи и прохиндеи-болтуны правили Россией и превратили страну в бесконечно тонущий Корабль, в Государство-Титаник… Необходимо немедленно и решительно приступить к национализации преступной приватизации, ибо «на троне вор – в стране мор…» Необходимо прекратить вывоз капитала из страны и вернуть то, что преступным образом, тайно, по иезуитским псевдоюридическим документам было украдено и вывезено…»

А Путин? Захваченный жаждой во что бы то ни стало «статурно» кружить в жути обстоятельств, он, прибегая к языку «Огненных коней», траги-буферно молчит и в каждый момент пытается переизобрести себя. Найти внутреннюю форму, чтобы, отбросив щит из паутины, перемочь выживальческую малость и - тыкать в свою дверь. Ведь все, что говорит народный сказитель, и все, к чему призывает, грозно затаилось в душе терпеливого народа. В 146 миллионах душ.

3.

У Салтыкова-Щедрина есть сказка «Богатырь». Она необычна в том смысле, что в качестве ее героя выступает защитник «верхов», пособник царствующего трона. Вскормленный Бабой-Ягой, этот инфернальный воевода своим «тугопучным видом» держит в повиновении мужиков и не позволяет развернуться их «несносному нраву». Правда, пробавляется он главным образом в дупле дуба, где в усладу ест и спит, и «только перекатистые храпы кругом на сто верст пущает». И вот однажды, когда супостаты двинулись войной на ту страну, в «коей боялись богатыря только за то, что в дупле спит», мир поразился неожиданному открытию: «А ведь Богатырь-то гнилой!» Подобрался к дубу Иванушка, перешиб дупло кулаком и – видит: «у Богатыря гадюки туловище вплоть до самой шеи отгрызли…»

Олигарх Михаил Прохоров, в качестве кандидата в президенты РФ франтовато мелькавший своим бобриком на узкой головке всюду: на выставочных тусовках, на Болотной, среди новобранцев, приодетых в «юдашкина», оставил ассоциативно-энтропийное впечатление щедринского персонажа. Разумеется, не тем, что подаваемым из живота подземным урчанием походил на подгнившего оборотня, а тем, что съедаемый либеральной атрибутикой, «тугопучно» вписался в чиновно-воровское роище. И – стал мандатом либеральной челяди, мозговым прессингом нуворишей и казнокрадов, бьющихся за право «ликовать с Путиным».

Наша левая пресса восприняла третье место, занятое Прохоровым в президентской компании, как акцию по бесперебойной подкачке горючего в топку разгорающегося оранжизма. Это - так, ибо Миша Куршавельский – ось олигархической действительности, знак «запада», где заходит солнце, а значит, - знак тьмы. «Комсомольский выкрест, срежиссированный миром-без-будущего, олигарх Прохоров творит свою публичную ипостась из отштамповано-лакейской натуры – из современной, опустошенной и циничной души «трупоеда», продвинутого властным диктатом…» Так пишет неистовый редактор «Кубанского края» Анатолий Романько. И, как бы корректируя самоедство вопрошений, полагает, что толоконный облик диффузного комсюка следует выводить не из отечественной «геральдики», а из цивилизованного культурного универсума – какого-нибудь дешевого «демона-гибрида» или «самоувечного псевдо-сатаны».

Рискнем не спорить, а принять его посыл. Наше общество все более раскалывается, а «консенсусной» элиты, по крайней мере, уже две. Чем отличается одна от другой? Бизнес-чиновничьим варварством. О нем еще 130 лет назад известный публицист Михаил Катков писал так: «Наше варварство – в нашей иностранной интеллигенции. Истинное варварство ходит у нас не в сером армяке, а больше во фраке и даже в белых перчатках…»

А что, если и впрямь, поддавшись либеральному «хотению», Михаила Прохорова обрядить не в щедринскую хламиду, а в отдающий болотными огоньками мефистофельский прикид, как того жаждет в «Собеседнике» Ксения Собчак, – что получится в результате? Ф.И Шаляпин неизменно утверждал, что Мефистофеля нужно изображать голым. И очень интересно обосновывал свою мысль. В книге «Маска и душа» он говорит о Мефистофеле, как о фигуре, не связанной «ни с каким бытом», ни с какой «реальной средой», фигуре, абстрактной, «схоластической, а главное - полой». 16 марта 1901 года в знаменитом миланском театре «Ла-Скала» состоялось триумфальное выступление Шаляпина в роли Мефистофеля. Влас Дорошевич, выдающийся театральный знаток тех лет, свое впечатление от «фаворита во прахе» в «Миланских воспоминаниях» выразил так: «У Гете Мефистофель появляется из пуделя. Это невозможно на сцене. Что делает Шаляпин? Мефистофель-Шаляпин распахивает черное покрывало и показывает великолепно гримированные, костлявые руки, долгий торс с торчащими ребрами и сильно выдвинутую собачью челюсть, на глазах превращающуюся в шакалью. И по-гоголевски решающую тайну «врага рода человеческого» - через отвисшую ощеренную губу и безродную полость, буквально гипнотизирующую складками трико…»

4.

Обглоданное гадюками тело у щедринского Богатыря – метафора «черной дыры», «адовой воронки», втягивающей в себя все живое и коллапсирующей его. Алла Борисовна Пугачева, доверенное лицо Прохорова, и Ксения Анатольевна Собчак, его страстная лоббистка, - дуально гудящий фон одноактного олигарха, благоговейный тест, на котором отражается его лик. Какой зуд толкнул этих воздыхательниц архисексуальных прав и кабаллических свобод на тандем со стилизованным «ящуром», инкрустированным евро-плотоядным разгулом и тлетворным духом? Ну, конечно же, господствующий ныне верховный принцип: «Живи сейчас, паси комфорт». То есть синдром эроса и смерти, когда сгорание жизни определяет локальность капризного бунта: вместо штурма «небес» - недужное раболепие и смакующая услужливость.

Вообще, расторопно отъерзавшие своими панихидно-уплотненными крестцами все прохоровские тусовки, наши прорежимно-светские львицы явили беспримерную пародию на обратный путь «наверх». Точнее, на ту «диалектику обгладывания», в которой глубокомысленно-оловянный, будто сосущий лимон Прохоров, живописно-стертая, будто афиширующая свой Super Star Пугачева, и митингово-вздернутая, будто имитирующая сколопендру Ксюша Собчак, - обречены каждую свою минуту кастрировать «родову», преодолевать вегетацию и генерировать олигархо-гинекратическое меньшинство, торжествующее в свисте и гомоне медийной коммуналки.

5.

Если не бояться очевидного, то вся гениальность автора «Капитала» в нынешнем аполитичном декадансе проявляется в его словах о том, что «в рамках частной собственности… каждый стремится вызвать к жизни какую-нибудь чуждую сущностную силу, господствующую над другим человеком, чтобы найти в этом удовлетворение своей собственной корыстной потребности. Поэтому вместе с ростом массы предметов растет царство чуждых сущностей, под игом которых находится человек, и каждый новый продукт представляет собой новую возможность взаимного обмана и взаимного ограбления. Человек становится все беднее как человек, он все в большей мере нуждается в деньгах, чтобы овладеть этой враждебной сущностью, и сила его денег падает как раз в обратной пропорции к массе продукции, то есть его нуждаемость возрастает по мере возрастания власти денег».

Маркс, особо заметим, говорит не просто о власти денег, но именно об их извращающей власти. «Они, - читаем у него в другом месте, - превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость…» (К. Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений. М. 1956, стр. 599, 620).

В начале 20-х годов прошлого столетия Кафка беседовал со своим молодым почитателем о рисунке знаменитого Георгия Гросса – о том его рисунке, который символически изображает капитализм в виде франта-баловня, танцующего на деньгах бедняков. И Кафка сказал: «Этот рисунок и правдив и ложен… Сытый эротоман обладает властью над бедняком в границах определенной системы. Сам он, однако, не является этой системой. Он даже не властитель. Напротив: он тоже носит цепи, которые не изображены на рисунке. Рисунок неполон. Поэтому он плох. Капитализм – это система зависимостей, тянущихся изнутри - наружу и снаружи - внутрь, сверху - вниз и снизу – вверх. Все зависимо, все в цепях. Капитализм – это состояние мира и души…»

Монетарно-заточенный курс Путина, бьющий из нынешних «подрывных» антиномий, выглядит и предсказуемым, и внятным «наперед»: особенно, – когда вослед высокоорганизованной поддержке Прохорова, - повторно просматриваешь его предвыборные статьи и послевыборные клип-декларации. Это – тексты капитал-побудителя, прожекты «фанфарно-регрессирующего» ангела-хранителя, преодолевающего национально-исторический формат. Это - культивирование «денег», «собственности» и прочих «враждебных сущностей», обусловленных процессом народного растления, неовеществленного и тем не менее нарастающего. Это – алгебра «вывираемого напрочь» лучшего будущего, где на место буквенных величин будут поставлены арифметические значения и превратят «рациональный проект» в «расползающуюся пирамиду»... Но все это Владимиром Владимировичем Путиным прокламируется с такой самопоглащенной решимостью, с таким «карательным оптимизмом», что проникаешься верой: за этим великолепным анестезирующим арт-фонтанированием и впрямь что-то есть. По-крайней мере, не может не быть. И чувство крыла, возникающее как обещание полета, вольно-невольно «забирает» спину, направляет глаза к небу, к тому, чтобы они смотрели «поверх и вдаль», «держали орбиту».

Глава I

Сегодня, когда гордиевы узлы приходится рубить собственной жизнью и невозможно идти, а надо идти, под каждым богоугодным фрагментом следует ставить дату.

Риторика «помазанной» челяди

Когда мы произносим: Борис Березовский, то тут же вспоминаем кровавого Басаева, русских воинов-мучеников, запойного горемыку Ельцина и вертеп его приближенных, только своим лакейским уродством отличающихся друг от друга. В самый канун Нового, 2011 года, Борис Абрамович Березовский, без которого невозможны были бы ни Медведев, ни Путин, ни сегодняшний расчлененный, обманутый и оскверненный русский народ, следующим образом сформулировал задачу либерально-реперного действа:

«Путин – бандюк, а Медведев – растение, чистое растение, вообще, никто, но это растение имеет название – Президент Российской Федерации. И под него выстроились люди, которые недовольны тем, что делает бандюк. Элита российская, я говорю об элите в данном случае как о тех, кто принимает решения и влияет на принятие решений Медведева и Путина. Вот таких максимум пятьдесят человек... Сколько из элиты хотят, чтобы Путин остался в 2012 году? Отвечаю – ноль. Почему?.. Путин оказался злобным, опасным, жестоким и к тому же глупым… Поэтому не хотят больше его. Вот эти две или пять тысяч не хотят его: мстителен, опасен, непредсказуем… И поэтому очень важно, чтобы не Путин, а Медведев пришел в 2012 году. Очень важно, чтобы на следующие 12 лет не пришел Путин. Потому что тогда уже точно, абсолютно однозначно России больше не будет».

Этому кличу, точнее, стенанию Березовского российская пресса отвела значительное место в своих глумливо-устрашающих и маловразумительных прогнозах, а газета «Завтра» (№52, 2010) посвятила обозрение «К отставке все готово?». И, отдавая свое предпочтение – безнадежно-вынужденное, почти инсультно-летальное – Путину, понудила вспомнить Владимира Григорьевича Бенедиктова (1807-1873), который, невзирая на ярлык «бенедиктовщина», оказался, пожалуй, самым чутким «ловцом Перехода». То есть певцом, наделенным даром предчувствовать «священный миг кончины». Вот его строки, что в нашем случае вполне можно применить к Путину, вибрирующему под током высокого напряжения: «Видали ль вы преображенный лик правителя в священный миг кончины. В сей пополам распределенный миг, Где жизнь глядит на обе половины? Уж край небес душе полуоткрыт, Ее глаза туда же устремились, А отражать ее грядущий вид Черты лица еще не разучились…»

Да, судя по «выволочному» настрою Мирового Кагала, Путин как бы «уже» и «еще не». Эту ситуацию лучше всего отнести к пограничной, хотя налицо есть и поверхностный выброс. И он по-своему многоговорящ. В самом конце декабря 2010 года в Москве состоялся Российский Стратегический Форум, объединивший людей самых разных взглядов и социальных групп: ученых, журналистов, военных, финансистов, профсоюзных деятелей, бизнесменов. По итогам «ожесточенных дискуссий», как засвидетельствовал в своем блоге Михаил Делягин, был выработан антикризисный «социальный курс», содержащий в себе «немарионеточный ультиматум».

Участники Форума тайным голосованием определили участников Антидарвиновской премии, учрежденной Оргкомитетом «За выдающийся вклад в превращение граждан нашей Великой Родины из человека обратно в обезьяну». Лауреатом Антидарвиновской премии первой степени, согласно единодушному вердикту, стал Горбачев – «по совокупности достижений». Премию второй степени получил Зурабов, бывший секретный помощник Медведева и нынешний посол на Украине – «за людоедскую монетизацию льгот». Премию третьей степени участники Форума присудили Кудрину – «за вывоз денег Российского государства за рубеж». В горячую десятку других номинантов вошли: Ельцин Б.Н., Президент РФ, – «по совокупности достижений»; Голикова Т.Ф., Министр здравоохранения и социального развития РФ, – за эффективное содействие деградации социальной сферы; Сердюков А.Э., Министр обороны РФ, – за неуклонную реализацию параноидальных идеалов в оборонной сфере; Фурсенко А.А., Министр образования РФ, – за превращение образования в систему «подготовки квалифицированного потребителя»; Греф Г.О., Глава Сбербанка, – за разработку антисоциальной политики 2000-х годов; Брод А. С., Московское бюро по правам человека, – за разжигание межнациональной розни под видом насаждения

толерантности; Чубайс А.Б., реформатор, – «по совокупности достижений»… То, что Владимир Владимирович Путин не попал в Антидарвиновский Мета-Лист, похоже не на преображение и не на перерождение, а на приход в теперешнюю действительность из инобытия. Весьма посредственный постсоветский «человек из органов», постоянно стилизующий что-то, кого-то или себя самого, эгоцентрически замкнутый на Ельцине и пресловутой Семье, чье будущее тот же Березовский предсказывал гипотетически, не веря в его реальность, Путин стал-таки не только Хозяином, а и таким, что находит сноровку гармонизировать хаос, распад. При том, что сам этот распад, – взбаламученную частицу мировой содомии, – поддерживает и внедряет буквальным образом. Медведева, связанного с державной стихией лишь инородчески, он выставил от собственной безысходно-опасливой усредненности. И его национально-социальные потуги поразительны именно тем, что, декларируя покорную сдачу, дальнейший согласованный русский распад, упрямо противостоят ему. Это с одной стороны. С другой, став гипертрофированно-эклектичным носителем того, что от века называется «западничеством», протекционируемый

им Медведев, как своим характером, так и своей природой добился знакового результата. Ему не пришлось, подобно Путину пыжиться, чтобы быть вровень в зарубежными стереотипами. Очаровательная правовая образованность, самодовольно-трогательная раскованность, ритуально-благопристойная открытость миру и способность выдавать на гора «всякую всячину», прикрывающую капустническую банальность мысли, – все это явило отображение кланово-финансовых запросов новой Железной пяты и

собственной «правильной» родословной. «Небожительство Медведева и его переизбрание на очередной президентский срок – это неизбежность?» – спросил интервьюер у патриарха чиновно-либерального истеблишмента и марксиста-ригориста Е.М. Примакова. И получил ответ: «Если не случится Медведев, то на его месте по воле обстоятельств окажется кто-то другой – Кириенко, Володин, Белых, Починок, даже Прохоров, – любой, кто опирается столько же на собственный позвоночник, сколько и на подвижный экзоскелет. И мы тут же увидим в них массу достоинств, которые сейчас воспринимаем как курьез». Созданный Путиным тандем – испуганно-судорожная дань глобальному капиталу и Всемогущему Израэлиту,

исконно враждебных любому русскому подъему. И потому все более и более разогреваемые страсти по «одному из двух» – назойливая ставка на чересполосицу, на галлюцинирующую бижутерию, на такую глубину падения, которую надо скорее назвать спасительной. Разумеется, не в упрощенно-буквальном смысле, а остраненно-оп

тимальном и отчаянном. Ведь осознание личной судьбы в вульгарно-суетной какофонии дня сего неотрывно от самосозидания. Это, кстати, чутко уловил Достоевский, переживший ожидание казни и оставивший нам такое руководящее наставление: «Бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие. Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие…»

Что же до Путина, то после оглушительно-упреждающей отмены медведевского визита (январь, 2011) израильской дип-службой по причине затянувшейся «неопределенности в отношении будущего президентства», – вот финал бенедиктовского прорицания: «Переход», сквозь время развоплощающий неразумные надежды и олицетворяющий омерзительно-бомбардирующую стороннюю волю:

«В сей час его душа разоблачась,

Извне глядит на это облаченье,

Чтоб в зеркале своем в последний раз

Последних дум проверить выраженье.

Но тленье ждет добычи, и – летит

Заблудшая, и – бросив бренно дело,

Она родным стихиям говорит:

Голодные! Возьмите ваше тело…»

10 февраля 2011г.

Еврей-сталинист, или Не ищите нас среди мертвых…

Петр Павленко, сделавший тему «врастания в русского человека» центральной, умирал счастливым. Над статьей «Бунтарь, труженик, искатель», посвященной Горькому, он работал в последние часы своей жизни, 15 июня 1951 года. И перед тем, как «умереть стоя», из горьковского текста в свой собственный перенес слова: «Если враг не сдается, его уничтожают». Газета «Правда» опубликовала статью с этими словами в день похорон Павленко – 18 июня 1951 года. То есть в день пятнадцатилетия со дня смерти Великого Буревестника и «верного помощника Ленина-Сталина».

В 1948 году в журнале «Знамя» (№11) увидела свет киноповесть Петра Павленко «Падение Берлина». Главными героями в ней выступили Иосиф Виссарионович Сталин и сталевар Алексей Иванов, кровно подчеркнувшие нерушимое единство вождя и народа. Кровно – значит, естественно, органично, ибо именно Сталин, сделавший ставку на Русский Народ, обострил, углубил и расширил у Павленко чувство великорусского самосознания. И стал для него источником Русского Света. В дневниковой записи от 23 февраля 1943 года под заголовком «Россия, милая сердцу Россия» читаем: «Когда меня одолевает страх смерти, одна Ты встаешь перед глазами… Исполненная высокого и гордого достоинства, – Россия Грозного, Петра, сражающегося Сталинграда. Есть на флоте сигналы. Один означает – бой, другой – гибну. Третий – жду помощи. Так и ты, моя Россия, – сигнал на все случаи жизни… Вот и сейчас, на заре, Ты еще не отпета. Ты лежишь не отмщенной. Ты поругана. Но это – пока. Ты обернешься дорогой славы. География родины обязательно вернется в свои атласы»…

В письме Всеволоду Вишневскому от 10.12.1947 года Петр Павленко назвал себя «самым счастливым евреем», которому «тонковатый хребет» не помешал стать членом Крымского Обкома, депутатом Ялтинского ГорСовета, членом Ялтинского ГорКома, почетным членом колхоза имени Сталина. А в послевоенном литературном кругу – создателем романа-феерии «Счастье». Творения с положительным героем по имени Воропаев, который сумел сделать себя «человеком для всех» только после того, как накрепко «прилепил свою судьбу» к судьбе «жилистого русского простолюдья».

У Петра Павленко долгое время был псевдоним Суфи, которым он подписывал статьи, фельетоны и рассказы, публиковавшиеся в одесских «Известиях». Герой одного из них – «Стихи на песке» – поэт Зати советует своим ученикам писать, что «придет на ум», и до тех пор, пока «бессвязные мысли не превратятся в мудрость».

Можно было бы задаться целью, каким именно образом мудрость в дальнейших творческих исканиях Петра Павленко одерживала верх, но он сам в «Замечательной школе» прояснил это. Захваченный фадеевским Левинсоном и «Комиссарами» Лебединского, Павленко в поисках кипучего прототипа перевел свой взор на Якова Михайловича Свердлова и оказался в плену сталинской характеристики: «Организатор до мозга костей… Жизнь делала с ним то, что он с нею делал… Умирая, хорошо осознавал, что смерть могла бы быть и более тяжелой…»

В настоящее время в литературном наследстве Петра Павленко насчитывается более пятисот статей, извлеченных из центральных газет и журналов. Из них двести две статьи так или иначе содержат «сталинский след». Публицистические же вещи Павленко, рассеянные в боевых листках, армейских газетах и периферийной печати, пока не изучены, а там, – по свидетельству писателя, – «огненные горы житейской правды, содержащей живые сталинские искры».

Петр Павленко высоко ставил пророческую константу Сталина: «Громадным утесом стоит наша страна, окруженная океаном буржуазных государств. Волны за волнами катятся на нее, грозя затопить и размыть. А утес все держится непоколебимо…» И, утверждая живую связь между Парижской Коммуной и Великим Октябрем, писал Джону Дос-Пассосу в 1932 году: «Наша задача не в том, чтобы, подобно муравью, переползая с песчинки на песчинку, познавать устройство мира, а в том, чтобы изменить его».

«Не ищите нас среди мертвых…» – этой фразой, вложенной в уста умирающего Коммунара, Петр Павленко завершил роман «Баррикады». Проблема «неисчезаемости» Сталинского Плана по обузданию буржуазного капитал-спрута, а с ним и клики космополитов-сверхбогачей, намеченная в «Баррикадах», получила развитие в романах «На Востоке» и «Труженики мира», где русская девушка Ольга Собольщикова, испанец Хозе Мираль, чех Войтал, австриец Шпиццер распознают мерзостно-бутафорский лик карнавала изобилия и стремятся объединить всех «тружеников мира», чтобы остановить надвигающуюся глобальную нечисть. А автор? В подкупающем лирической приподнятостью отступлении «Мы» он пишет: «Я просыпаюсь утром, читаю: «В Берлине восстание» – и еду на вдруг еще неубранное Фридрих-Штрассе. Но в Берлине восстания нет, и я вижу французские сны. Я вижу Париж, горящие авто, палочников-полицейских с неподвижными, будто уже задушенными лицами и глазами, щели которых разорваны выкатившимися белками… Все в голове становится дыбом… В Италии паника концессионных банков. Я мчусь туда, и бастую в Неаполе. Потом иду с колонной голодных и обманутых на Вашингтон, и меня бьет по голове толстый и веселый, как комический актер, полисмен…».

«И невозможное возможно…» – эти слова Блока в самый канун Великой Отечественной Петр Павленко занес в качестве эпиграфа в свою «Личную тетрадь». И не вынужденно, а абсолютно естественно сформировался в тот тип «советского писателя», которого сегодня можно назвать «сражающимся солдатом». Причем, Русским Солдатом. Вот одна из записей в павленковской «Личной тетради», искренность и правда которой заключает тот смысловой заряд, что вольно-невольно пробуждает в сей час поразительную причастность к нашей поруганной, но все еще общей судьбе: «Бежал человек из Крыма на Кубань. – Ну скоро ли наступать начнете? – спрашивает. – Ведь ждет народ. – Рассказывает: в Симферополь пригнали немцы моряков, раненными попавших в плен под Севастополем. Шли они все в крови, привязанные один к другому. Шли как плот. Только показались на Пушкинской улице, сразу же во весь голос запели «Интернационал». Конвоиры открыли огонь по песне. Раненые и убитые припали к земле, но оторваться от живых не могут, привязаны. А головные кричат: «На юте! Не отставай!» и, как бурлаки, тянут за собой убитых и раненых. И идут, будто у всех одно тело, и все поют и все покрикивают: «На юте! Не отставай!» А народ на тротуаре вдруг распрямился, закричал и – запел… Это пришла Победа…»

Кубань, как и Крым, были для Петра Павленко родными. «Кубанские рассказы», вышедшие в Краснодаре (издательство «Большевик») в 1944 году, пожалуй, и поныне являют ту «зияющую вершину», до которой кубанской словесности еще тянуться и тянуться. В письме Леониду Пасенюку от 13 мая 1951 года (ровно за месяц до своей кончины) Петр Павленко писал: «Рассказ «худ»: видны ребра. Нужно нарастить «мясо деталей». Психологических…».

Психология, как известно, наука о мире и человеческой душе. И если под творческой «худобой» молодого кубанского литератора Петр Павленко разглядел синдром «ухода в себя» или, скажем определеннее, червоточину внутреннего полудиссиденства, ломкую малодаровитость отщепенчества, то он обозначил и гипотетический выход. По крайней мере, о творческой наклоненности павленковского «наставничества» и его предчувствии грядущей вибрации «общих стен» можно судить по письму Всеволоду Вишневскому от 7 октября 1946 года: «Я здесь, в Ялте, один. Со мною только газеты. Читаю подряд Постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и «О репертуаре драматических театров», о «Леди Макбет» и «Сумбуре в музыке», о Хазине, Зощенко и Анне Ахматовой в докладе Жданова, резолюцию ССП, интервью Сталина… Это одно, и оно – единое. Хочу набросать статью: «Что я извлек из решений ЦК?» Все пишут о том, как сейчас плохо. Действительно, вредны аполитичность, вялость, уход в подглядывание, в распахнутый, как бы нарочно, альков. Хороши – политичность, ярость, созидательная смелость. Хищное избранничество, пещерный комфорт и филистерство, как у Вирты, приводят к раскачиванию. А решения ЦК хороши тем, что признают нас служивыми, государственными людьми, и награждают материалом всегда свежим – бесконечно родным народом…».

15 марта 2011г.

Притяжение «Недотыкомки»

1.

В 1835 году Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844) написал стихотворение «Недоносок». Тогда это понималось как «мертвоживорожденный» или «выхоженный» и звучало так: «Я из племени духов, Но не житель Эмпирея. И едва до облаков Возлетев, паду слабея. Как мне быть? Я мал и плох; Знаю: рай за их волнами, И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами…».

На первый взгляд, этот возглас неполноценного, ущербного духа не должен был задержаться, точнее, продлиться во времени. Однако самоощущение прозябающего отчаяния, саморазрушительное побуждение к тому, чтобы не остаться «живым во гробе», оказалось практически тут же подхвачено Бенедиктовым: «Нет! При распре духа с телом, Между верою и знаньем, Невозможно мне быть целым, Гармоническим созданьем, Спорных сил разорван властью, Я являюсь весь в лоскутьях. Там и здесь – отрывком, частью. И теряюсь на распутьях…».

Обрывок, часть целого подменили целое и у Дмитрия Владимировича Веневитинова. Несмотря на то, что этот неразвернувшийся талант ушел безвременно от тривиальной простуды, Герцен поместил его «раздвоенное бытие» в один ряд с Рылеевым. «Убит обществом…» – заметил он, и, как бы невзначай, но тем не менее безраздельно и далеко наперед дал толчок тому, что станет в России могучим поветрием – вампирической эгоцентрике, состоящей в торжествующем освящении всяческой дисгармонии.

2.

«В поле не видно ни зги. Кто-то зовет: Помоги! Что я могу? Сам я беден и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу?..». Это Федор Кузьмич Сологуб (1863–1927), замкнутый на своей «лишенности», ищет опору, не исключающую «низших приемов» в достижении цели и «совмещения несовместимого». Приведенные строки относятся к 1896-му году. А вот к 1900-му: «Лила, лила, лила, качала Два тельно-алые стекла. Белей лилей, алея лала Бела была ты и ала…». Музыка, сквозь которую не сразу угадываешь женщину, наполняющую бокалы вином, имитирует магию гармонии, ибо, по слову Иванова-Разумника, выражает синдром сластолюбивого автора, скорее кокетничающего с живой жизнью, чем живущего в натуре.

В 1905 году в журнале «Вопросы жизни» увидел свет роман Федора Сологуба «Мелкий бес». Там главное действующее лицо – Недотыкомка. Это своеобразная галлюцинация, точнее, проекция героя, гимназического учителя по имени Передонов, и повествователя, попавшего под власть деструкции, завладевшей зашатавшимся и растерявшимся миром. Недотыкомка – не человек и не монстр, а антроморфное биотворение, как бы явившееся из тумана притязаний, собственной самооценки и иллюзий. И превратившееся в нечто эфемерное и злостолетнее одновременно. Сологуб воспроизвел образ Недотыкомки в манере выворачивания всего заурядного наизнанку. Или, говоря по ученому, следуя эстетике безобразия, которое в его личном бытовом пространстве сыграло роль «божьей помощи» и «ангела-хранителя».

Россия для Сологуба явилась логичной в своем проявлении алогичностью. Проще, формулой 2х2=4, отягощенной гуманитарно-традиционной вещностью. Взорвать эту вещность, и в рамках нерушимой традиции освободиться от внутренней требы извечного у Сологуба выступило в качестве сверхзадачи. В итоге классическая тема любви обрела характер алчного растления, нравственные нормы – вывернутой целесообразности, а деятельная незашоренность – симптоматику той идиотии, в наклонении которой немало и «человеческого, слишком человеческого».

Абсурд Сологуба, подчеркнем еще раз, – это определение меры неизвестного не через усложнение жизни, а, напротив, ее безмерное упрощение. О Председателе уездной управы автор, например, пишет: «Он был весь как бы из двух половинок… Казалось, его живая душа кем-то вынута, и на ее место вставлена… сноровистая суетилка». Вообще, все герои «Мелкого беса» тусуются, «словно спеша окончить к сроку заданный на сегодня урок». Действовать, самопроявляться, истошно маневрировать, пока не кончится механический завод – вот способ существования всего и вся в гуманитарно-антигуманитарном пространстве Сологуба.

«Мелкий бес» переполнен негативом – культурным, социальным, криминально-курьезным. Но вот что поразительно: несмотря на изобилие отвратного, его кошмарный фокус наполнен позитивом – готовностью повествователя превратить непотребное в сферу небесного. Если принять во внимание, что со временем все сущее и впрямь становится ностальгически-наводящим, то в сегодняшней стихии «относительности» Сологуб и его Недотыкомка не менее сервильно-насущны, чем, скажем, тот же шоу-бизнес без кавычек или «Единая Россия» в кавычках. Попсово-агресивной вакханкой, умащивающей либерально-ритуальный клан со всеми его «свечками, лампадками, ладаном, ризами», пронеслась по постреформируемой России сологубовская Недотыкомка. А вослед за нею в иступленном дионисийском танце пришлепнули себя по парадному месту, самообнажились и хищно самоутвердились сонмы и сонмы «окутанных светом» партии власти менад. И продемонстрировали абсолютную сращенность правителей и поп-культуры, ибо реплика Волочковой desnuda – Волочковой обнаженной – на Центральном Телевидении по поводу того, что «Единая Россия» не столько устойчивый оборот речи, сколько устойчивая ложь, обернулась самым тоталитарным «изыманием». Все каналы ТВ, захваченные показом невиданной доселе наготы Анастасии Манящей, вдруг оставили ее – как бы захлебнулись. И почти спазматично перевели стрелку на Аллу Борисовну, хотя в одном взмете волочковской ноги обольстительной обнаженки неизмеримо больше, чем во всем эротическом ТВ-шабаше. Включая, разумеется, и Приму с ее разверзнутыми чреслами, вызывающими чуть ли не обонятельное ощущение распада…

Сологубовская Недотыкомка в сей час – это и дискурс, и идеология. Она не познается словами, ибо являет себя в невербальном знаке, подобном гексограмме. Примечательно, что само имя «Сологуб» поэту-декаденту дал Аким Волынский. А настоящее имя у его отца было даже не Тетерников, а – Тютюнников. Факт переименования сугубо внутрицеховой, но субъект после обретения знаковой фишки увидел себя объектом. И, преодолевая состояние «недо», предался саморыхлению, пересеиванию «праха» и собиранию неучтенных драгоценностей. Рассказывая о своей первой встрече с Тютюнниковым (Сологубом) в 1896 году, Иван Алексеевич Бунин свидетельствует: «И вот что произошло: уходя, бородавчатый господин вдруг задержал мою руку в своей и неожиданно ухмыльнулся; на мой же вопрос о причине этого смеха глухо ответил: «Я тому смеюсь, что все гадаю: любите ли вы мальчиков…».

Сологуб одним жестом – терпким опылением провокатива – перечеркивает свой провинциально-чиновничий зауряд-облик. И, пробив толщу обезличенности, являет нечто экстраполярное, сигналящее из «жидкого ада». Двадцать лет спустя, в 1916 году, тот же Бунин, оказавшись у Сологуба на званном вечере, так ресублимирует его эго-свободу, развившуюся из своевольных флюидов: «Он давно уже был славен, жил в достатке и собирал знаменитостей. В этот вечер знаменитостей было много. Были Горький, Андреев. Но хозяин не появлялся, предоставил принимать гостей Анастасии Николаевне Чеботаревской… Когда же вошел, то я глазам своим не поверил, на нем был смокинг, смятые и вытянутые в коленях панталоны, зеленые шерстяные носки и лакированные туфли со сбитыми каблуками…»

Бунинское наблюдение архиважно тем, что содержит в себе привкус трагифарса, отдающего поистине современным исходом. Не только вегетативно-эмоциональным, частным, а и, позволим выразиться, высокоорганизованным, доходящим до фатальной клоунады дня сего. Очень скоро жизнь Сологуба, как и уловил Бунин, оказалась в эпицентре «ревущей воды и свистящего ветра». 23 сентября 1921 года Анастасия Николаева Чеботарская в приступе душевного недуга, воспользовавшись отсутствием Сологуба, покинула дом. Оказавшись на дамбе Тучкова моста, она прилюдно бросилась в речку Ждановку. Помочь ей никто не сумел, и только 2 мая 1922 года одна из льдин вынесла тело Чеботаревской на Петровский берег. Сологуба позвали на опознание. «Это она…» – признал он, и, надев на палец Анастасии Николаевны ее кольцо, – поспешно удалился.

3.

Федю Тютюнникова, пока он не стал Сологубом, исправно наставляли. В 1891 году 20 сентября (Сологубу 28 лет) он сообщает сестре Ольге, что не хотел идти к ученику по темноте и по грязи. «Однако маменька очень рассердилась и пребольно высекла меня розгами… Пришел я к ученику в дурном настроении, припомнил все его неисправности и наказал розгами очень крепко. А тетке, у которой он живет, дал две пощечины за потворство и строго наказал сечь почаще…».

Эта реакция – сечь почаще – у подвергшегося розгам Сологуба не от природного зла. Это от позыва служить господствующему тезису в эгоцентрических рамках «про» и «контра». То есть, то экстатическое волеизъявление малого телом и духом «обрывка, обноска, огрызка», что вкупе с его дальнейшими гуманитарными сентенциями («паскудными детищами скудного воображения», как скажет он позже) и психоделическими заурядностями образовало почти мистическое инобытие. Или фамильярно-спиритуальную Недотыкомку, о создателе которой Илья Эренбург в 1923 году в «Портретах современных поэтов» высказался так: «Когда мы видим гастронома, что с удовольствием поглощает тухлые яйца, мы имеем дело не с безвкусием, а с извращенностью…».

4.

Бесспорно, разные эпохи, образуя историческое течение, только формально переходят одна в другую. В реальности же они хаотичны, сталкиваются и поглощают друг друга. И все же с Сологубом нас сближает не просто понятийная парадигма, а ее живой, новогуманитарный смысл. Его Недотыкомка в наши дни – это восприятие русского исторического бытия с позиции гипертрофированного и выветренного Эго. Именно Недоносок – Нетопырь – Недотыкомка, затребовав максимальную долю комфорта и привилегированного имиджа, как бы самим скровом своего существа в сей час возводят интимный, личностный Дворец Благоденствия. То есть Россию без начал и концов, где калейдоскоп педалируемых начинаний: сделать вот это, и это, и это – на глазах превращается в громоздкую, искусственно склеенную Нежить. В безголовое тулово с одной-единственной катехизисной установкой: продолжать смачный демонтаж, точнее, Большую Коррекцию, позволяющую обособленной особи приспособиться к квази-реальности.

В статье «Предчувствие бури» Исраэль Шамир с изрядной долей иронии называет Медведева и Путина «цветными симулякрами» («Завтра», 2011, № 13). В принципе, высокоинтеллектуальный публицист из Тель-Авива не ошибается. Однако, выставив на обозрение обоюдный, дирижируемый извне атлантизм тандема, он упускает, что и Медведев, и Путин необычайно глубоко чувствуют постнациональную и постнародрую подсветку. Что именно под воздействием неуничтожимого русского света они прибегли к страховочному типу управления, этой дуальной химере, явившей новейшую комбинацию Недотыкомки.

Как показал ход событий, особенно ливийский военный театр, сюжет двоевластия в России обернулся проблемой двойничества. То есть того подгримированного самозванства, когда на индивидуально-подкожном уровне у каждого из дуумвиров стало отслаиваться его теневое «Я» и заменять собою изначальное. Путин-антипод и Путин-соратник «зеркалят» собственный оригинал и заставляют оригинал «зеркалить» себя, двурушничающего. Медведев-антипод и Медведев-соратник проделывают, практически, то же самое, только с нажимом на то, что в натуральной медведевской конструкции вроде бы дремлет и призрак чего-то более значимого. Но на поверку оба спаринг-партнера, выпаривая из своей дипломатии расхожие арт-проекции, вызывают в сознании облик средневекового придворного шута. Того таинственного отражения монаршей тени, что во все времена являло некий ключ к двойничеству во власти как точке кричащего неравновесия.

Согласно философскому словарю, двоевластие – «острейшее проявление раскола общества, народа и власти, правящей элиты и локальных сообществ, выражающееся в стремлении расколотых частей сформировать свои центры…» У Льва Троцкого в его эссе о двоевластии как явной фикции говорится еще более категорично: «Двоевластие не только не предполагает но, вообще, исключает дележ власти на какое-то равновесие…» Нам, привыкшим к ощущению иллюзорности происходящего, подобная констатация представляется несколько опасной, а потому нежелательной, и мы с готовностью пускаем ее по ведомству подозрительного элемента. А между тем, пресловутое «два в одном», – и мы это осознаем с нарастанием, – вполне актуальная мета-реминисценция из «Мелкого беса», где в зловещей, исчерпанной реальности «люди облаивают друг друга», «собаки сально хохочут», «деревья не дают тени», «любовь трупцем попахивает…» А Недотыкомка – как смещенное сознание – кружит, заметает следы и «околпачивает»…То есть вольно-невольно как бы доструктурирует образ тандема, продолжающего свое иррелевантное шествие.

5.

В вышеупомянутой книге Ильи Эренбурга «Портреты современных поэтов» читаем: «Прежде, чем открыть для себя Сологуба, я представлял его не то индусским факиром, не то порченной бабой-кликушей. Увидев впервые, сильно разочаровался…» И в самом деле, встретившись с автором «Мелкого беса», Эренбург оказался поражен его предельным прозаизмом. Было очень трудно поверить, вспоминает мемуарист, что легализуемое сладострастие, строгая система разрушительной логики, театрально-пакостническая плоть, гуманитарная абсурдистика, мягкие гомосексуальные наклонности, наконец, рационально-деструктивная правильность исходят от этого безликого дидактика и моралиста…

Русское сознание текущих дней – это архитрагическое сознание. Но трагичность эта постоянно снимается и нейтрализуется мощным «паяцтвующим» началом. «Мелкий бес» и Недотыкомка в этом контексте – нечто вроде сниженного квази-Евангелия, которое реализует себя в сочетании карнавально-высокого и мизерабильно-низкого. Более того, именно эти два контрапункта – хохмящая высота и безмерная низость – определяют саму архитектонику текущего бытия.

«Мир прекрасен и в отчаянии!..» – проговорил постреволюционный Александр Блок. Ему было плохо не от того, что ему плохо, а от того, что другим еще хуже… Мог ли испытывать подобное Сологуб? Нет, создатель Недотыкомки мог произнести только то, что многократно повторял перед смертью: «Мне бы еще походить по этой земле…» Живший вместе с Сологубом в Детском Селе Разумник Васильевич Иванов, критик, теоретик и литературный историк, вспоминает, что в 1927 году, на исходе своих дней, Федор Кузьмич превратился в того, кем и был – рефлектирующего Федю Тютюнникова, будто непроизвольно ронявшего бесхитростные слова, стекавшие с застенчивой души, и лепившегося не к отраве суеты и яду комфорта, а жизни-смерти без ложных представлений.

В своем стихотворном сборнике «Пламенный круг», вышедшим вместе с «Мелким бесом», Сологуб предсказал:

Я зажгу восковую свечу

И к творцу моему воззову,

Преклоняя главу и колени:

Бытия моего не хочу,

Жития моего не прерву,

До последней пройду все ступени.

В контрастном мироощущении дня сего такое заклинание: «Жития моего не прерву…» – позиция столь же отвечающая реальному моменту, сколь и предельно чреватая. Дело в том, что явленная на сейчас «распря» между Россией Великой и Россией Комфортной, открывает не бездну, а безумие «Недо» – духовного лишенчества, дуального отщепенчества, репрессивного девианства. Намерение нашего достославного тандема «до последней пройти все ступени» – это модификация отсроченной смерти: цепная реакция мутаций, что неизбежна при вхождении во Всемирное Государство. Это окончательная утрата русскости как ощущения собственной страны и собственного народа. Это самоотречение не ради «высшего» в нас, стремящихся быть Великой Россией, а ради «низшего» – России Комфортной. Того сияющего на торжище Мутанта, что сплачивает генно-модифицированных вокруг Тандема, «идеального» в своем мини-различии, и лишает святого-святых – национальной идентичности как судьбоносного «верха».

В одну из благословенных минут, прервавших центробежную активность, Сологуб-Тютюнников проронил: «Разъединить себя с другим собою Великая ошибка бытия…» Эти слова животворны. Однако нам вряд ли стоит обманываться в отношении Медведева-Путина: они были и остаются в той мере партнерами по сговору, в какой подчиняются своему нано-конформистскому Эго. Ведь для «Недо» все, что ему сопротивляется или противостоит – противоправно, противоестественно, несовременно…

13 апреля 2011г.

Пункция «прото»

1.

Коммуникабельно-галантный россиянин с эльфоподобным кошерным телом, натренированным обаянием и кичливо посаженной головой – таким видится с экрана ТВ Дмитрий Анатольевич Медведев, взявший курс на Трон единоличного российского Арт-Менеджера. На мартовской Встрече со студентами МГУ (2011) он, вспомнив свои былые преподавательские обертоны, рассказал, как студентка юридического факультета ЛГУ, которой он поставил «отлично», на выходе из аудитории вдруг приостановилась и с нарастанием, переходящим в «фортиссимо», прокричала: «Люблю!..» Эта реакция благодарной студентки, как и пикантное «эсхато» Президента, не коробят своей тривиальностью. На последовавшей вскоре другой Встрече, на этот раз, как было отмечено, с деятелями современного искусства (24.03.2011), Дмитрий Анатольевич не просто пролонгировал свой имидж покровителя молодых и сердцееда, а и задал чаемому статус-кво дополнительный импульс. «Сила Президента как раз и заключается в том, что он может подписывать бумаги, которые трудно игнорировать…» – сказал Дмитрий Анатольевич. И, что называется, изысканно и афористично вознес свой манифестированно-авторитарный китч на вершину недогматической диалектики.

2.

Имя-фамилию «Медведев» очень многие воспринимают как нечто самородное, сакрально-народное, напоенное русской силой и русским духом. Однако в реальном самопроявлении ничего таежного, берложьего, сказочно-топтыгинского у Дмитрия Анатольевича нет. Он весь из экспрессионистких полотен Марка Шагала, персонаж, парящий над мистериально-лунной местечковой диспозицией, и через бундовские эксцессы, большевистскую неистовость, полудисиденсткое самообольщение, постсоветский партийный суицид пробившийся к «своей звезде». И его родовая отметина – не варварская греховно-покаянная молельня, а пламенная неугомонность, ищущая себя в поиске параллельной Родины и преодолении всего глухого и косного. Причем, не только местечкового, ставшего анахронизмом, а и того, что генерализовалось в Большой Традиции.

На вышеназванной Встрече, преподнесенной СМИ в формате судьбоносного диалога Культуры и Власти, Президент именно в этом ключе продекларировал свой субъективированный посыл: «Не буду скрывать, я действительно люблю актуальное искусство…». И тут же, форматируя это тяготение, заострил его до предела и, тем самым, до предела сузил: «В позапрошлом году, когда я обращался с Посланием Федеральному Собранию, там были слова о том, что государство должно помогать, поддерживать, поощрять, способствовать не только классическому искусству, но и современному искусству. Такая вроде невинная вещь, я даже, что называется, особенно не парился, я ее произнес, а потом встретился с некоторыми нашими классиками, сами можете домыслить, кто это. Мне сказали: «Зачем вы это сделали? Вы же опровергаете все основы, все наши мэтры напрягутся. Если Президент страны сказал что-то о современном искусстве, значит, с классическим искусством в нашем государстве покончено…».

Можно ли из этой сентенции, точнее набора слов, вывести, что классика в интерпретации Дмитрия Анатольевича – нечто ортодоксальное, проще, та жертвенно-культовая преисподняя, в которую погружается все «актуальное» и «насущное»? Нет, Президент прямо так не говорит. Он только отмежевывается от Авгуров, закомплексованных на «униженных и оскорбленных». И в противовес хрестоматийным мэтрам, чуждым ему по образу мысли, выставляет раскрепощенный «нью-эйдж» новой поросли. Той, что взращена современным техно-драйвом и старообрядческую «лажу чувствует моментально. Если нет попадания с точки зрения современных технологий, компьютерных эффектов, если это выглядит слабее, сразу же уход вниз происходит. А если это где-то вровень, плюс-минус – понятно, что «Аватар» трудно снять в наших условиях, это очень дорогой проект, – но в принципе, если есть попадание по технологиям, все уже, тогда нормально…».

3.

Путь к креслу Президента, даже проторенный, остается прихотливым, и, как представляется, ни в одной из медведевских тусовок не проглядывает так отчетливо, как в этом легком-прелегком ультра-проминаже. О бесконечных пиар-изюминках Дмитрия Анатольевича можно толковать бесконечно, но здесь он определенен. И, несмотря на несколько косноязычное притопывание перед рубищем «Матерых», не напуган и полнозвучен. «Нашим пацанам было приятно…» услышал Президент под занавес. И на уровне эмансипированного исторического контекста сомкнулся с «неистовыми» – российским мелкобуржуазным авангардом: «напостовцами, «неовеховцами», «конструктивистами», получившими при Троцком карт-бланш творцов «перманентного» преображения. А в наш контрреволюционный и закамуфлированный реванш-промежуток – 1990-2012 гг. – «новых русских», решительно отделивших «гетто избранничества» «от кишащего быдла» и «тоталитарного смрада».

«Мы будем беспощадно бороться со Стародумами, которые благоговейной позе застыли перед гранитным монументом русской классики и не хотят сбросить с плеч ее гнетущей национально-выморочной тяжести…». Под таким забралом волонтеры достопамятного планетаризма – Леопольд Леонидович Авербах, Семен Абрамович Родов, Калмансон Лабори Гилелевич – пошли на штурм классической были-небыли, восседавшей на былинном коне. И в первом же номере журнала «На посту», вышедшем в 1923 году, подложили под неподатливую русскую реальность долгосрочную мину: «Без перерыва копать, пахать, сносить…». Сегодня, когда этот идол изведения народного Духовного Ядра несколько поутратил свою необузданность, странновато видеть, как Высший Иерарх России, все еще остающейся субъектом народа, с торопливым усердием занимает его место. То есть продолжает действовать так, будто русофобия только набирает силу.

4.

Александр Александрович Фадеев, самолично состоявший членом «рапповского» стойбища, воспротивился самодурству неистовых, рвущемуся из пустоты. И одним из первых в обустроительной компании «эксов» смоделировал «лучшего» из местечковых вождей. В его романе «Разгром» есть эпизод, весьма наглядно передающий перипетии восхождения мальчика из замкнутого мелкобуржуазного мирка в мир национально-исторический, Русский. «Неужели и я был такой или похожий?..» – размышляет Левинсон, мысленно обозревая Мечика, воплощающего, по Фадееву, «всю» люминантно-патологическую прыть авербахо-родовского «телоса». Прошедший «тернии» с русским низовым людом, «он только и мог вспомнить семейную фотографию, где тщедушный еврейский мальчик – в черной курточке с большими наивными глазами – глядел с удивленным, недетским упорством в то место, откуда, как ему сказали, должна вылететь красивая птичка. И, помнится, он чуть не заплакал от разочарования, чтобы, пройдя много разочарований, окончательно убедиться, что «так не бывает…».

Фадеев отделил Левинсона от неукротимых, как бы провидя и новых интер-правых, и новых интер-левых, и даже самого Дмитрия Анатольевича Медведева, бравадно преодолевающего музу «Гнева и Печали» и от этого создающего ощущение чего-то ущемленного, вихляющего, ненастоящего. Если сказать иначе, то автор «Разгрома» глазами Левинсона прозрел галерею необольшевистских нетопырей-перерожденцев и выставил своего героя в ранге исторического прорицателя. Точнее, гипотетического вершителя, ибо он, Левинсон, действенно бы ужаснулся той крови, грязи и полоумной аморальности, среди которых беспримерно-весомо чувствует себя наш Президент.

5.

Впрочем, если оторваться от «пост» и обратиться к «прото», Дмитрий Анатольевич Медведев пребывает сейчас в сдавленно-эйфорическом историческом промежутке. Отвергнув опыт родного отца – Анатолия Афанасьевича Медведева, – до конца жизни, если верить источникам, остававшегося несгибаемым бойцом левинсоновской складки, Дмитрий Анатольевич обрел то таинственное измерение, что соединяет день текущий со днем минувшим. Не сотворив ничего, что хоть отдаленно напоминало бы свершения Былого, он закрепил себя в медийно-головокружительном либертинаже как заклинатель «саркози-образца», как Супер-лидер, гностически отстраненный от самого представления о том, что такое родное искусство, отечественная история, Россия страдающая, а не обезумевшая. Этой иллюзии помогает инновационный синдром, при всем своем лоскутно-нарцисстическом оперении воплощающий насущную необходимость Сияющего фасада как прорыва вовне.

Первым карнавально-показательным «клипом» Дмитрия Анатольевича, как мы помним, было сокращение часовых поясов на территории РФ; вторым – проект «Сколково»; третьим – «гаджет» по имени УЭК, или внедрение универсальной электронной карты; четвертым – пакт «Медведева-Столтерберга», разделивший Берингово море; пятым – возвращение полицейского антимира, явившего копирайт по западному сколку. То есть, если не продолжать перечень, подслащенные составляющие той капитал-интеграции, что, отдавая оптимистическим soft, несут голод, похоть, дальнейшее расслоение, дегенерацию, низовой перегрев.

Верит ли Дмитрий Анатольевич, что его Топ-Эон вместе с электронной лабудой, гормональной попсой, прочим рекламным «иллюминатом» помогут придать забойно-цивилизованному менеджменту непорочный облик? Если и верит, то чуть-чуть. Его реплика, прозвучавшая на апрельском (2011) заседании Совета Безопасности РФ в Горках: «Нужно вкалывать, а не деньги требовать…» – вызвала у американских кремленологов всамделишную оторопь. Конвенциональная закулиса сильно испугалась, что не застрахованный от «имиджевой» аритмии Медведев может «войти в пике». И – дезавуирует те ультралиберальные «десять пунктов», согласно которым он днем раньше, в Магнитогорске, посулил дальнейшую распродажу национального достояния РФ «эффективным собственникам».

Кто же все-таки он, Дмитрий Анатольевич Медведев, в сей час зажигающий публику каскадом «начал», «задумок», пафосом «свободы, которая лучше несвободы», и пообещавший в Мультимедиа-Музее всем, кто расстался со своим прошлым, «государственную поддержку»? Творец нового маргинального кода? Загадочный мета-авангардист или мягкий глобалист? Скорее всего, матрица «Открытого общества», а если обратиться к неофициозной или «небабловой» прессе, то приверженец плутократии и ее Наемник – повелительно-неусыпный, амбициозно-декоративный, надрывно-фарсовый. Субъективирующий себя с Новым Глобальным Форматом, но для русского народа явивший «локальное происшествие», эмбрион «почти Неомонарха», извлеченный из олигархо-криминальной кухни и длящий «эру Горбачева-Ельцина-Путина». Разумеется, не в положительном или отрицательном смысле, а очевидном-неочевидном. Или так: либерально-прогрессистском, предполагающим путь состояний и действий, направленных на достижение одной-единственной цели: интегрироваться в Мировое Сообщество по запределу. И, демонстрируя свою мультиприверженность Либерал-Кагалу, следовать кибер-логике, по которой «ярлык на княжение» должен если «сбыться», то оставаться «гвоздевым»...

15 мая 2011г.

Русский инфинитив

1.

Есть только один способ постижения «русскости», пробавляющейся на скрижалях торжествующе-грошевого дня – оказаться на месте амнистированного после расстрела или списанного небесной канцелярией как исполнившего свое предназначение. «Русскость» – это жизнь, точнее, стихия жизни, в которой будущее предчувствуется как дыхание Духа, а человек как экзистенция духовных сил, крушащих напор негатива и разбивающих кривые зеркала. У Достоевского в романе «Бесы» имеется творческо-практическая рекомендация по опознанию «русскости». И хотя она предназначалась «той эпохе», в наши дни она воспринимается как «шестое чувство», сближающее нас со своей природой, со своим текущим моментом, со своим покоем и своим мятежом.

Николай Всеволодович Ставрогин, «кроветворный» герой романа, «вдруг ни с того ни с сего сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти были совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишеские, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода. Один из почтеннейших старшин корпоративного клуба, Петр Павлович Гаганов, человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!». Оно и пусть бы. Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и все людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто не обращался, вдруг подошел к Петру Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага. Злобы он не мог иметь никакой на господина Гаганова. Можно было подумать, что это чистое школьничество, разумеется, непростительнейшее; и однако же рассказывали потом, что он в самое мгновение операции был почти задумчив, «точно как бы с ума сошел…».

Рассказчик, припоминая предыдущие ставрогинские эскапады, к «проделке с носом» относится как – к особенной. В этой выходке для него самое непостижимое – «задумчивость» Николая Всеволодовича, совершающего свою «крайнюю» акцию так, как будто он «с ума сошел». Но мы тут же уточним: будто. На самом деле герой Достоевского житейски – и в то же время грандиозно – противоречив, объемен, непостижим. И «сумасшедшинка» его ни что иное, как «энергия творения», не дающая права застыть или стать придатком искусственного Норматива.

«Он весь борьба…» – такую оценку «русской полифонии» Достоевского дал Лев Толстой. И хотя Толстой, по словам Горького, допускал, будто Достоевский был уверен, что если сам он болен – весь мир болен, отступления от истины нет. В восприятии Толстого «душевно настроенный» человек Достоевского являл неукротимый освободительный порыв, страсть, безграничность желаний, пронизанных трепетом сближения с Духом народа и Душой мира.

2.

То, что Горький устами Толстого, а потом и сам по себе отвергал Достоевского с его русской сущностью, сегодня мало что значит. Все они в сей злополучный час – «больная совесть наша, Достоевский», «великий бунтовщик Толстой», «буревестник Горький» – как бы один культурно-исторический сгусток. Одна духовно-нравственная особь, «медитирующая» на тему русского будущего, сохранившегося в складках былого.

В 1913 году, протестуя против замысла Московского Художественного театра инсценировать «Бесов» Достоевского, Горький написал статью «Еще о карамазовщине». Среди суждений, обосновывающих необходимость позитивного, по Горькому, «народно-богостроительского» сюжета, в статье наглядное место заняла такая фраза: «Я знаю хрупкость русского характера, знаю жалостную шаткость русской души и склонность ее, замученной и усталой, ко всякого рода заразам…».

Никто, кажется, по сю пору не придумал ничего лучшего, как волеизъявление русских, не выносящих запредельного давления, именовать «заразой». И Владимир Ильич Ленин, как отметили теперь уже, в наши дни, горьковеды самых разных ипостасей, отреагировал бескомпромиссно. В письме, написанном в ноябре 1913 года, Ленин пишет: «И Вы, зная «хрупкость и жалостную шаткость» (русской: почему русской? А итальянская лучше??) мещанской души, смущаете эту душу богостроительным ядом. Сладеньким и наиболее прикрытым леденцами и всякими раскрашенными бумажками!!

…С точки зрения не личной, а общественной, всякое богостроительство есть именно любовное самосозерцание тупого мещанства, хрупкой обывальщицы, мечтательного «самооплевания» филистеров и мелких буржуа, «отчаявшихся и уставших» (как Вы изволите очень верно сказать про душу) – только не «русскую» надо бы говорить, а мещанскую, ибо еврейская, итальянская, английская – все один черт, везде паршивое мещанство одинаково гнусно, а «демократическое мещанство», занятое идейным труположством, сугубо гнусно…».

3.

Спор о том, направлял ли Ленин Горького или он сам дошел до того, что русские люди – не «юродствующее охлобыстье», а воители и преобразователи, на день сей абсолютно беспредметен: они оба, на равных, подсмотрели формовку русского характера и выдали ему ордер на владение миром. В разгар первой мировой войны в статье «Письма к читателю» Горький, поставив вопрос: «Мощна ли Русь духовно или немощна?», ответил прямо, точно и провидчески: мощна ненавистью к разорителям и погубителям, обуянных «собственническим свинством», и возможностью «высвобождения богатырских народных сил…».

Примечательно, что Орлов, герой одного из самых ранних горьковских рассказов «Супруги Орловы», говорит: «Горит у меня душа. Хочется ей простора… чтоб я мог развернуться во всю мою силу… Эхма! Силу я в себе чувствую необоримую…». А герой ранней повести «Хозяин», встревоженный отключением от дела, добавляет: «Разве я для такого дела? Я – для дела в десять тысяч человек! Я могу так ворочать – губернаторы ахнут!».

В контексте «лихого русского человека» небезынтересен такой экскурс. Если Гончаров противопоставил Обломову немца Штольца, то Горький Обломову и Штольцу – Игната Гордеева, волжского водолея, превратившегося в суперстроителя барж и пароходов. Любопытен и хронологический ряд. «Обломов» появился в 1859 году, а «Фома Гордеев» – 1899-м. И начинается с указания: «Лет шестьдесят тому назад…» Иными словами, Игнат Гордеев был современником Обломова. Этим Горький не просто обозначил тенденцию, а выказал и высветил «русскую особь», прорастающую из «свинцовых мерзостей».

Русская буржуазная критика подхватила в качестве нового знамени «горьковское протестантство», и, приписав его к модному тогда ницшеанству, стала трактовать Фому Гордеева и других персонажей-правдоискателей как «сверхчеловеков» или даже «внечеловеков». Горький такие трактовки отнес к глубокому заблуждению. И в феврале 1899 года в письме Дороватскому обосновал свое видение Фомы Гордеева так: «Эта повесть доставляет мне немало хороших минут и очень много страха и сомнений, – она должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее должен бешено биться энергичный, здоровый человек, ищущий дел по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно, жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места…Фома – не типичен как представитель класса, он только русский здоровый человек, который хочет свободной жизни, которому тесно в рамках современности, что суетно засасывает в трясину погони за рублем и проклята проклятьем внутреннего бессилия…».

4.

Сострадательные умы губят одержимые идеи. Достоевского – идея всечеловечности. Льва Толстого – отрицание греха. Горького – неустанная проповедь оптимизма. Андрея Белого – русский Пробуд. Маяковского – уподобление массе и т.д. Ленин, не выносящий тенет статики, открыл у Толстого зазеркалье взметенного, взвихренного народного духа, а у Горького – рост «низового» сознания и души. И в свои «Философские тетради» внес такую фразу Гегеля: «Реализация Абсолютной Идеи в период ее исторического созревания проходит через фазу, которую можно охарактеризовать как попытку самоубийства».

В свете этого наблюдения Гегеля, Достоевский и Толстой предстают выразителями Абсолютной Идеи всего лишь в промежуточной фазе. И то, что первый на стадии «Бедных людей», а второй на стадии «Исповеди» дошли до состояния, когда вид голодного и обездоленного человека повергал их в слезы, а благополучие верхушки – до нежелания жить, прекрасно вписывается в гегелевскую картину мироздания. Любой развивающийся индивидуум, как и развивающийся народ, по Гегелю, неизбежно проходят через фазу, когда Воля к Жизни ставится под сомнение. Одни эту фазу так или иначе преодолевают, другие просто умирают, отождествив творческое с биографическим, третьи, подобно Горькому, философия коего неизменно билась об осознание собственной нужности-ненужности, так болезненно переживают эту фазу, что зацикливаются на ней пожизненно…

Что же касается Ленина, то, как представляется, именно под влиянием Гегеля он нашел спасение и от кризиса, и от творческого самоубийства. Выстраивая в систему собственный революционно-освободительный идеал и собственные теоретико-практические максимы, продумывая преобразующе-смысловой ряд и способы развертывания жизнеустроительных идеологем, Ленин уподобился Абсолютному Разуму, осознающему самого себя и одухотворяющему все, чего бы он ни касался.

В своей сосредоточенности на России, а вместе с нею и на «русскости» как таковой, Ленин – особенно в контексте нынешней либерально-олигархической автократии – настолько насущен, что в рамки его метапреобразоватеского Абсолюта умещаются и Достоевский, и Толстой, и Горький, и многие другие творцы и мыслители. Как истинно-революционная творческая личность, аккумулировавшая в себе русскую историческую потенцию, Ленин вполне может быть сопоставлен с Абсолютным Разумом, – поскольку в процессе развертывания собственного Духа и Души постоянно осмысляет русский преображающе-исторический опыт. И рефлексирует, подобно тому, как гегелевский Абсолютный Разум в процессе самосотворения осознает себя. Хотим мы или нет, но ленинская глубинная «русскость в русскости» в Псевдоморфозе наших дней близка к гегелевской идее, достигшей своего «для – себя - бытия…»

5.

Алексею Венедиктову, главному редактору радиостанции «Эхо Москвы», когда-то активированному ленинской звездочкой, в сей час Кощей Бессмертный нравится больше бессмертного Ильича: этот герой народных сказок и богат, и не знает ротации, и позволяет себе все, что вздумается – настоящий топ-менеджер дня сего. В передаче Виктора Ерофеева «Апокриф» Алексей Венедиктов хохмит: в октябрятско-пионерском возрасте мечтал быть продавцом мороженого, а стал продавцом «жареного». Виктору Ерофееву это импонирует: ленинское племя, выработавшее такой актуальный формат, и есть – «Новые россияне».

В свое время, пребывая в состоянии забористого мажора, Борис Николаевич Ельцин бросил в адрес жаждущих кардинальных перемен: «Россияне!..» Коммерческо-оффшорной публике этот грамматико-экстатический «глюк» пришелся по вкусу. И вскоре не без помощи ТВ вошел в обиход. Между тем, в Интернете и других мировых коммуникациях наша государственность проходит по знаком «рус», а не «рос». На том же Брайтон-Бич, например, бывшие советские евреи называют себя «русскими», а не «россиянами». В Цинциннати, по свидетельству «Новой газеты», на синагоге красуется вывеска «Русский дом». В консолидированной Европе все преуспевающие евреи также воспринимаются как «русские», имя же «Россия» варьируется в зависимости от языкового различия. Но никакого «россияне» не употребляется ни в каком контексте.

7 июня 2011г.

Метафора нокаута

1.

Женщина остается хаосом, творящим началом. Не только живородящим, но зачинающим внутри себя всю материю: костную и не косную. Она непостоянна, провокативна, неосознанно лжива, ибо всегда готова предложить свое лоно для оплодотворения – даже, если в результате завязи явится «ЧТО-ТО». Вся глубина содеянного раскроется позже, когда это «ЧТО-ТО» достигнет терминальной стадии и составит документ эпохи…

К чему это? А к тому, что, когда Александр Блок слышал гул Русской Земли, он обращал свой взор к ее живородящему началу, ибо воспринимал Россию как живое и животворящее Существо, только неизмеримо больше, чем человеческое. Наша Великая Родина, как мы постепенно убедились, имеет свое – феноменальное – предначертание в системе глобальной иерархии. И ее Земля, Почва, Гумус вместе с природными ресурсами не могут быть принадлежностью того или иного индивида, какое бы место в табели о рангах он не занимал. Совокупное Тело исторической России состоит из уникального мира племен – ноосферы, мира растений – биосферы, мира животных – зоосферы, мира минералов – геосферы, мира подземной энергии – магмосферы и, наконец, творящего Разума нашего живого пространства – Богосферы. Все эти сферы нераздельны и взаимосвязаны, а потому командно-распределительный формат наших менеджеров-временщиков, открывший створы для обогащения одних и уничижения других, является курсом стяжательским, прельстительным, кастовым. Матрицей, меняющей как среду обитания, так и место Творца и Творения.

Амбициозно-слащавый, смиренно-слащавый, гламурно-слащавый, непредсказуемо-слащавый, фригидно-слащавый, мнительно-слащавый, изысканно-слащавый, эгоцентрично-слащавый… Таков, как представляется, конспирологический «скров» Дмитрия Анатольевича Медведева, – Властителя уходяще-преходящего и оставляющего после себя «созидание», которое хочется изобличать как понтово-беспонтовое саморазрушение. Выставив собственную персону в качестве эмблемы российского либерально-инновационного обновления, он вкупе с олигархо-техно-трестом заворожено, виртуозно и самозабвенно перегоняет в закордонно-бездонную бочкотару не только кровь-лимфу-плоть абортированной Земли-Матушки, а и Дух Русского Разумения, на котором, собственно, и держится низовая Россия.

На протяжении последних лет от Медведева – как Президента – можно было слышать: наша страна молодая, ей всего двадцать лет, и перед нами перспектива – Peace of America. Однако в марте 2011г., когда грянул новый мировой кризис, он эту двусмысленную тезу радикально смягчил: «В следующем году мы будем отмечать 1150-летие Российской государственности...» И, по-привычке, сделав шажок назад-вперед-назад, уточнил, вернее, смикшировал: «…ну, если стоять, конечно, на канонической точке зрения… то наше государство… наша страна существует уже более одиннадцати веков…»

Эти слова - знаковые, и их надо отлить в граните, ибо они были произнесены в контексте его мартовской (2011г.) речи на конференции «Великие реформы и модернизация России», посвященной 150-летию отмены крепостного права в Российской империи. И вошли в его же по своему курьезно-уникальный посыл о том, что «жизнеспособными оказались не фантазии об особом пути нашей страны и не советский эксперимент, а проект нормального, гуманного строя, который был задуман Александром II…»

«Народ освобожден, но счастлив ли народ?!» - воскликнул Николай Алексеевич Некрасов, увидевший в акте освобождения крестьян чисто политический фантом и еще более злокачественное закабаление. Медведева изначально сопоставляли с Горбачевым. На этот раз он нашел для себя образчик более оптимальный – Царя-Освободителя. Фигуранта, заметим, связанного не только с Манифестом 1861-го года, а и продажей Аляски, кроваво-голодной нестабильностью, отчаянным террором, жертвой которого оказался и сам.

«Наша страна должна стать государством без закрученных гаек…» - такой программный, поворотный и по своему исторический девиз провозгласил Дмитрий Анатольевич на выше поименованной конференции. Программный потому, что полностью подтвердил свою приверженность либеральным ценностям. Поворотный потому, что обрушился на военно-промышленный комплекс, который «ложится бременем». А исторический потому, что обозначил собственную готовность после 2012-го года завершить модернизацию РФ с гипотетическим кличем арт-группы «Война»: «Победи – и будешь прав!..»

2.

«Государство без закрученных гаек» - это, как легко догадаться, государство с раскрученными гайками… И проблема его жизнестойкости – лишь вопрос времени. Нынешний россиянин, отрешенно заглядывая в себя, безвольно и затрудненно движется по тут же растворяющимся, исчезающим вехам нового «инновационного курса». История мягкого вхождения России в открытую экономику в условиях глобализации, а, точнее, в небытие, не прервалась ни Путиным, ни Медведевым. Напротив, «дар смерти», в полном соответствии с диалектикой Гегеля, становится все более ощутимым «даром живого духа». В статье А. Трунова и Е. Черниковой «Культурно-историческое измерение российской идентичности в 21 веке» и Методическом пособии проф. МГУ В. Захарова «Ловушки для России», опубликованных в декабре 2011 года в неформальных СМИ («Память Отечества» и «Кубанский край»), можно прочесть: «Все кардинальные преобразования продолжают осуществляться под флагом нарастающей идеи безотлагательного «вхождения» России в мировое сообщество. Во имя этого «вхождения» господствующим кланом подавляются все высокие национальные архетипы и оживляются самые низкие, «человекообразные», такие, как обман, цинизм, нравственная распущенность, паразитизм, презрение к труду, гедонизм и пр.…»

В результате, по наблюдениям авторов, у нас уже образовалась новая человеческая общность. Дав ей название «комфортно-комфорной», они через серию концептуальных метафор следующим образом охарактеризовали параметры грядущего небытия:

- ориентированность на потребление, пусть даже самого расхоже-низкого толка – метафора «хватающая сорока»;

- готовность нисходить по лестнице примитивизации- дебилизации – метафора «стекающая амеба»;

- способность адаптироваться а мире «симулякров» - метафора «зачарованный упырь»;

- готовность двигаться по пути полного высвобождения от нравственных и моральных норм – метафора «раскомплексованная сошка»;

- способность поглощать любые медиа-продукты и культурные эрзацы – метафора «ослепленный болван»;

- готовность в интересах личного блага пренебрегать трудом и принимать ложное, плутовское, хитрое – метафора «развратная пиявка»;

- способность воспринимать набор внедряемых «сверху» социально-культурных штампов как гарантию достойного существования – метафора «мнящий олух»;

- готовность доверять всем жизнеподобным проектам, прокламируемым правящей элитой, – метафора «лучезарный обскурант»;

- способность держать курс на социальный эгоизм, обусловленный верой в собственное благополучие вне общего благополучия, – метафора «юродивый недоросль»…

Этот метафорический ряд, как мы понимаем, нетрудно множить и множить, ибо его корни уходят глубоко, в самую изначальность «вещества существования». И проявляется неизбежными толчками, вихрем, «мусорным ветром». Тем народовольческим всплеском, о котором молодой Владимир Ульянов сказал: «Это люди, напитавшиеся болью и голью, должны были или убить себя, или стать такими, какими стали…» Впрочем, мало кто сегодня их подземные голоса и нутряной стон улавливает. Власть предержащие, однако, – улавливают и – неплохо.

3.

В своем предновогоднем «Разговоре» с телезрителями (2011) Путин вспомнил, как накануне распада СССР, будучи за рубежом, в Германии, услышал от одного сослуживца вопрос: «А вы за кого, за Россию или Советский Союз?» И, сделав паузу (раздвинул ладонями, сжатыми в крепкие поварешки, пространство), дал комментарий, столько же политический, сколько и ностальгический: «Россия и Союз – наша единая Родина…» И, что называется, совместил алгебру с гармонией. Только… сколько бессилия проступило в его проговаривании того, с чем «мы покончили навсегда», сколько дряблого пафоса обрушилось на мозг, когда он стал пространно обозревать и оценивать «всеми нами сделанное»…

Когда-то болгарский прозаик Эмилиан Станев в повести «Когда тает иней» пересказал любопытную притчу. Один хваткий бизнесмен потерял глаз. Врачи поставили ему новый, приобретенный у безработного. Приживание прошло безболезненно и успешно. Однако, время спустя, пациент стал замечать, что глаза видят не адекватно, «непарно». То, что один глаз воспринимал как «хорошее», другому представлялось «обратным» - неприглядным, даже отвратным. Глядя на себя в зеркало «своим» глазом, бизнесмен видел себя «преуспевающим джентльменом», а, глядя «чужим», благоприобретенным – мошенником и прохиндеем, истинным оборотнем…

13 декабря 2011г.

Культура глума

«Просто умри! Остальное наша проблема…» Так звучит лозунг американских похоронных служб. Американский сенатор Джон Маккейн, недавний кандидат в президенты США, в канун нового, 2012 года, напомнил нам его. Ознакомившись с результатами парламентских выборов в России от 4 декабря 2011 года и последовавшим за ними «цветным» рецидивом, он написал на своей странице в Twitter, обращаясь к Путину: «Дорогой Влад! Арабская весна приближается к твоим окрестностям. Да будет все хорошее – против всего плохого…»

Маккейн в своих танаталогических прогнозах не одинок. Многие «реалполитики» в России и за рубежом, приглядываясь к «кремлевским гномам», склоняются к мысли, что главный «клиент созрел». Проще, накопленное Путиным «бабло» – по примеру Каддафи – настала пора экспроприировать, а забальзамированную им «Единую Россию» низвести до положения «цугуванга», когда, говоря языком Каспарова, каждое очередное движение приближает к неминуемому поражению.

Каким видится оптимальный ход Путина? Очевидно, личной и публичной размонетизацией. Возвращением народу национального капитала. У природы, как известно, хватает места и для белого лебедя и для темного воробья, для односуточного мотылька и для столетней улитки. Но как только зашевелились Березовский, Абрамович и другие лондонские «узники», как только оранжево-норковая номенклатура стала качать тему легитимности миллиардов, для Путина приблизился «момент Ч». Разумеется, пройденным этапом Путин не стал. Однако «танцующие» брови куршавельских наперсточников неумолимо ползут вверх, когда произносится над – тандемократичное: «Путин – наш президент!» На долю безальтернативно-хомячащего ставленника Семьи и высоко-отоваренного менеджера выпала контрпродуктивная честь: либерально пульсировать и охлоподобно бравировать под нарастающий народный гул и народный ропот.

23 декабря 2011 года «Комсомольская правда» со ссылкой на Центризбирком опубликовала данные о доходах кремлевского Фаворита и его супруги. Владимир Путин, согласно информации на первой полосе, за последние четыре года заработал 17 миллионов 734 тысячи 755 рублей. А его супруга – 8 миллионов 352 тысячи 108 рублей и 1 копейку. Из недвижимости в собственности Путина значатся – земельный участок 1500 кв. метров в Подмосковье, 77,7 метровая квартира и 12-метровый гараж в Петербурге, 153,7 метровая квартира в Москве. И еще – 3 автомобиля. Это раритетные «Волги» 1960-го и 1965гг. и Лада («Нива») 2009г.

В свое время, признав абсолютной бесчестный, а зачастую преступно-кощунственный характер приватизации правомерным, Путин в дальнейшем, опекая алчных и беспардонных олигархов, непререкаемо-простодушно заверил, что пересмотра нуворишей-собственников не будет. Сверхкрупные хозяева новой России останутся волноводами русской экономики и политики навсегда. В свете этого легализованные данные об «имущем» состоянии Путина побуждают задуматься: а на кого, собственно, рассчитана эта скользящая, обтекаемая и никоем образом не убеждающая «тюря»? С толстой мошной или без оной, но Владимир Владимирович целиком там, где царит желтый дьявол. Где в недрах гниющего социума, разбухая от навара, наша элита превращает трагедию в водевиль и сливается в суицидном глуме с «хватающимися за воздух» массами.

25 декабря 2011г.

Елейный дискурс

На фоне «горбачевщины», «ельцинщины», «гайдаровщины», «черномырдинщины», «медведевщины», вновь занявшая сердцевину текущего Действа «путинщина» имеет одно – исключительное примитивное преимущество – она эпична. В ней жизнь как бы «спускается к народу» и начинает проявляться в своей самой фантасмагорической форме – люмпенизированно-гламурного сопереживания и соучастия. Невзирая на то, что постсоветский плебс в своей бизнес-эйфории вульгарен, поверхностен, приземлен, ненасытен, иррационально низок и корпоративно превзойден, вышедший из него Владимир Владимирович Путин, удивительно простецкий в своих административно-фрондирующих проявлениях, находит с ним общий язык. И производит…нет, не «короткое замыкание», а авторитарно-доверительный и впечатляюще-побудительный контакт. Он дает кров погорельцам, приобщает «рассерженных» к лону прагматично-хищной обслуги, выкраивает пенсии из нефтегазового навара, а не-быдлу, тоскующему по потерянному уюту русского мира, сулит довольствие, позволяющее сводить концы с концами. И хотя настоящие худо-бедные, не облаченные в ранг андроидов с айфонами, обречены на дальнейшую бедность, хворь, терпение, они верят, что придет и их черед…

«Путинщина» - это верность самому себе, принявшему «родимые пятна капитализма», и обильно сытой самости, закрепившейся в среднем человеке. Не в «отщепенце», не в «выродке», не в личности «без морали» и «без совести», а именно в «серединной особи», неестественно прорастающей в «новых обстоятельствах». Это постсоветизация – с вылазками, с уловками, с критикой «справа»… И – «покраснение»… С ухмылкой в адрес бесхребетного совка и «обстебанного» планктона, с «образом реальности», пробивающейся сквозь протестно-верноподданнические экзерсисы и Vip-Персону самого Владимира Владимировича, являющего благопристойно-благонамеренную частицу пейзажа после битвы. Точнее, после пожаров, наводнений, разборок, тусовок, мертворожденных выборов, грязного бизнеса, безразмерного мародерства и т.д., и т.п.

«Активным явлением» назвала Путина «Единая Рос

сия», вручая ему президентский жезл на новый срок. И впрямь, именно он, сверх чутко и сверх мобильно выделивший себя из массы, одержимо движется по шляху сочленения и сотворения собственной антиутопии. Преисподняя в его восприятии – это отъятие самого главного, то есть жизни. В этой связи его гипертрофированная открытость чему угодно и даже чему попало – чудесная фишка.

Строго говоря, примеров, демонстрирующих глубинную верность Путина своему принципу самосохранения, не слишком много. Но они есть. И один из них – его пометки на страницах горьковской книги «О русских людях, какими они были», сделанные им во время пребывания в Германии и обнаруженные кубанским филологом Ольгой Маттен-Танюхиной в Мюнхенском «Доме русско-германской дружбы». Там герой заметок «Жизнь ненужного человека» - сыщик по имени Мельников, выделенный Владимиром Владимировичем красным фломастером, - рассказывает о том, каким образом ему пришлось сделаться палачом ради избегания каторги: «Я и говорю: что же, если с дозволения начальства, и меня за это простят, то я любого политического преступника повешу, только я ведь не умею… - «Мы, отвечает мне помощник смотрителя тюрьмы, тебя научим, у нас, говорит, есть один знающий человек, его паралич разбил и сам он не может…» Ну учили они меня целый вечер, в карцере было это, насовали в мешок тряпья, перевязали веревкой, будто шею сделали, и я его на крючок вздергивал, научился…»

Безусловно, в элементарно-приватном смысле приведенное здесь путинское «внимание» к горьковскому персонажу обречено – в лучшем случае – на недопонимание. Но в более широком плане, если снять корку, наш Лидер предстает показательным, а то и не до конца растраченным «грешником», то есть тем «неисправимым человеком», которому выпало право «зрить», «мыслить», «действовать». Проще: быть с нами в общей соборной «куче» - на самой «кипучей» ступени ада…

27 декабря 2011г.

Фьючерсы Ткачева, или Пояс невинности

1.

«Тандемократы», «дуумвиры», «фронтмены», «хотебщики» - так не традиционно и несколько своевольно именуют отечественные масс-медиа достославную связку Медведев-Путин, поменявшуюся местами. В «Новой газете», «Собеседнике», «Московском комсомольце» мы практически не увидим полновесных имен-отчеств – Владимир Владимирович Путин и Дмитрий Анатольевич Медведев. Большинство радикальных СМИ зовут премьера и президента просто: ВВП и ДАМ. Есть, оказывается, нечто гораздо более высокое, чем почтительность – фамильярность светской черни и благоволение быдла. Фамильярничать, приходит в связи с этим на ум, уместнее всего с умеющими «закусывать удила». Так, говорить «Абрамович» можно только об Абрамовиче. А, вспомнив Валентину Матвиенко, совсем не обязательно прибавлять трудно произносимое «госпожа спикер Совета Федерации». Просторечно-сердечное «Валя-Сосуля» - по аналогии с «красивой фразеологией» Валентины Ивановны в ее бытность Санкт-Петербургским мэром – будет вполне достаточно. (Именно этим именем – «Валя-Сосуля» - окрестили Валентину Ивановну санкт-петербургские жители, когда она объявила всеобщую войну «сосулям». См.: «КП» №168, 2011).

На Кубани ТАН – в контексте региональных СМИ – это Ткачев Александр Николаевич. Правда, самоощущение широкой публики сокращенный титул губернатора пока не стал, ибо в либерально-иерархической табели ТАН – функционер не долговременный, а сезонный, локально-показательный. И тот экзальтированно-урбанистический отсвет, что исходит от еврокубаноидного декора (квартал Законодательного собрания, Административная площадь, Торговый центр, Европейский квартал и т.д.), столько же его дань фригидной евро-интеграции, сколько и собственное коньюктурно-эзотерическое, даже инфернально-местечковое свечение.

«Новая газета», посвятившая ТАНу несколько партикулярных материалов, в одном из последних (декабрь, 2011) с неожиданной наглядностью переводит «синдром Кущевки» из локального в общерегиональный. И в обозрении «Миллион сто тысяч тон», сопрягая кущевский погост с выселковским «ордическим» садом, пишет: «В Кущевской нам рассказали, что пару лет назад в станицу приезжали крутые парни, которые попросту запретили ряду фермеров выходить на поле в период сева. В итоге не засеянные поля заросли сорняком, фермеры стали считаться «не эффективными» собственниками и земли у них изъяли. В Выселках ситуация другая: вместо бандитов условия диктует районное управление сельского хозяйства. Оно требует от фермеров необходимую урожайность. В минувшем году, например, чиновники потребовали от каждого по 49 центнеров с гектара пшеницы, 30 центнеров с гектара кукурузы и 20 центнеров с гектара подсолнечника. Если урожайность меньше, фермер тоже попадает в разряд «не эффективных» и серьезно рискует потерять землю. Лучший фермерский метод повысить показатели – воровать пшеницу на полях соседних хозяйств. Фермер договаривается с комбайнером и водителем, те убирают и отвозят ворованное зерно в хозяйство фермера. А потом он сдает его на элеватор как свое. Но самый эффективный и простой способ – написать нужные цифры в официальном отчете агронома. Тот передает отчет в район, там его обобщают с другими и отправляют в край. А потом федеральные СМИ говорят о великом кубанском урожае. И об успешном холдинге «Агрокомплекс»…

Для внятности: Ткачев Александр Николаевич, манифестируемый всеми менеджерами режима – Касьяновым, Грефом, Путиным, – был изначально и остается по сей день тем эталоном стабильности, который, очевидно, можно назвать «тотальной одномерностью». Что это означает? А то, что при любом стечении обстоятельств он отдает предпочтение не перепадам жизни, обусловленным историческим ходом, а обновлениям и «кажимостям», в которых доминируют официальный оптимистический тренд, маневренность и буржуазность. Если еще конкретнее, то ТАН – благолепный, даже раболепный «кабель» от тандем-фензина, «косячий» адепт евро-декорума и воссоздатель того изобильно-клишируемого рая, где каждому дан шанс «плотоядно» царить между живым прошлым и не живым будущим.

«Сам себе напасть, причем, - нараспашку!» Так, то ли почтительно, то ли с укоризной «прошлась» по ТАНу независимая газета «Вольная Кубань». Это – в точку, ибо Александр Николаевич Ткачев, словно самим своим характером и своей неразвившейся музыкальной природой оказался буквально уготованным на роль вестерн-декоратора. Собственно, вестерн-декорум у ТАНа - это расширение, пуще того, раздалбливание дыры в озоновом слое… То есть истребление остатков Имперского Былого с его рудиментами, вроде доступного жилья, бесплатного лечения, обучения и т.п. И – насаждение архи-буржуазного «Римейка» с его блаженно-пуританским лоском, самостилизованными кунштюками и парниковой вседозволенностью.

Ровно 12 лет назад, закрывая Краснодарскую краевую конференцию общественно-политического движения «Отечество (Кондратенко)» по выдвижению Ткачева на должность губернатора, председательствующий Н.Г. Денисов следующим образом мотивировал патриотический выбор: «Нашего батьку зовут Николай, а Отчество у Ткачева - Николаевич! Образно говоря, он должен стать преемником – Сыном по духу, помыслам и будущим свершениям…»

В свете сказанного, заметим непредвзято, ТАН почти таковым и стал. Не буффонадно-гибридным, выпирающим из капитулянтских пропорций и норм, а аккуратно-достаточным, шаблонно-аморфным, соответствующим нашему заложно-эклектичному курсу. Когда внимаешь ТВ-экранному ТАНу, напряженно объясняющему криминально-кущевский «контрафакт» или тимашевское чумно-свинное «наваждение», то понимаешь, никакой трагедии в общепринятом смысле, тем более, с губернаторским фактором не было, а была банальная несуразица, нелепая негоция, неувязка, взращенные оскотинившейся средой и административным попустительством. Разумеется, это тоже явило трагедию. Но не ту, что написана жизнью, а ту, которую можно найти в Сети, где нисколько не страшный Цапок «чревато» тулится к Александру Николаевичу Ткачеву, испуская благорасположенность, благонадежность и преданность, явившие пик роковой несовместимости.

Фортуна одномерности – это движение в направлении, нужном господствующему миллениуму. Великой заслугой ТАНа, в этой связи, стало открытие им электоральной многослойности на Кубани, обеспечивающей новобуржуазную остойчивость. Настоящий бастион буржуазной гегемонии, как известно, - обыденная жизнь. И Александр Николаевич Ткачев, истово отдавшись «интересам и устремлениям» электората с его придатками, не просто успешно воплощает самое влиятельное, а и продвигает самое близкое ему в социальной действительности. Ту буколику «антипессимизма» и сознания, «переодетого в чужое», что делает коллективное «повреждение ума» аномально-прогрессивным. А его «млечные» сельхозвладения – Махиной, забавно «умывающей» всех кубанцев.

О сладостном разложении капитал-благоденствия можно говорить по разному. Например, подобно чеховскому монаху, который поведал своей монастырской братии о «гиене огненной» такой «срам», что монастырь опустел в ту же ночь: братья пожелали лично освидетельствовать слова отца.

Сегодняшний подход Александра Николаевича Ткачева к буржуазно-эмбриональным ценностям созвучен позиции чеховского персонажа, ибо стирает различия между должным и недолжным, честью и бесчестием. Субъективно-порицающие мир моральной нищеты и бездушия, наши флагманы «элоев» - Ваксельберг с яйцами Фаберже и Сколково, Чубайс с ваучерами и «нано», Прохоров с Росникелем, Ткачев с «Агрокомплексом» - объективно являют креатив этого мира. Под девизом «Кубань, вперед!» ТАН вполне вправе «ссудить» свое имя такому явлению, как «ткачевщина», ибо оно не вымысел и не произвол, а самая что ни на есть «комфортная арт-начинка», по праву пробавляющаяся в кубанской Новине. Это не «маниловщина», не «обломовщина», не «расплюевщина», это – астрально-ступорная «заведенность», позволяющая приноровиться ко всему, что сулит «прибыль на людях».

2.

В газете «Единая Россия на Кубани», вышедшей в самый канун Нового года (№21, 2011), меня поразили такие слова в «Обращении» Ткачева к народу на форуме «Единый выбор»: «По сути, коммунисты, демократы, либералы призывают голосовать не против власти, а против вас! Потому что это вы строите больше всех жилья в стране, собираете рекордный урожай… Это вы лечите и учите, развиваете народную культуру и храните духовные ценности…» Ничего более вывернутого, более лукаво-расхожего, показалось мне, чем эта нахраписто-подстрекательская рефлексия и выдать невозможно. Я еще раз перечитал ткачевский пафосно-гормональный клич и обнаружил: 16 лет назад выселковские земляки Александра Николаевича, обеспечив ему, комсомольскому ухоженно-субтильному унтерменшу, проход в Госдуму, связывали с ним самые радужные надежды. А он, «увидев живьем Зюганова, Явлинского, Хакамаду, и даже самого Жириновского», пошел самым банальным путем – эпифеномена, шкурника, шурупчика… Вписался в либеральный синкоп и, ошеломленный алчной экзистенцией, отъял у земляков частицу самых лучших угодий. И превратился в отборного латифундиста, способного утереть нос самым безжалостным хищникам Мирового Капитала…

Да, да, все это в партийно-предвыборном клипе Ткачева проступает явно. Причем, без подвоха, а импотентно-народолюбиво и совестливо. Но наряду с этим – конструктивно-олигархическим посылом – дает о себе знать и кое-что иное. А именно то, что исполняет Александр Николаевич свою «величальную» Путину-Медведеву, позволившим Кубани «совершить небывалый рывок в будущее», с таким придыханием, с такой степенью искренности и тревожно-нарциссического наива, что не принимать его панегирик, - значит, умножать те «негативные сущности», о которых неустанно печется Гаскевич, доброхот ткачевского курса и руководитель «Мемориала».

И я тут же, в рамках кубанского ТВ-вещания, принялся корректировать свое «онейрическое» восприятие. То есть внимать ТАНу таким образом, чтобы все его превращения, в частности, из «зюгановца» и «кондратенковца» – в «путинца» и «медведевца» воспринимать как насущные. И – вскоре довел свой видео-фокус до такой точки, когда в парадоксе внешне «счастливого оборотничества» стал различать и нечто не застывшее, почти «телемическое».

Если позитивно и, как говорится, доходчиво, то – его психоделический дар, о котором ни он, ни его близкие вряд ли когда либо помышляли. Что это такое? – Излишек чувственных и инстинктивно-тавтологических начал, которые, по наблюдениям выдающегося кубанского психиатра Виктора Косенко, продуктивно начинают действовать в направлении подсознания зафрактованного субъекта, когда тот «открывается» целиком, во всей «наготе и прирожденном убожестве».

Сегодня, казалось бы, нет химер, делающих существование человека на Кубани ельцинистским кошмаром. Тем не менее, «Единая Россия на Кубани», растворяя ельцинские комплексы, их тут же воскрешает. И образует сплошную большую полость, требующую оживляющего толчка, радикального вскрытия, театрализованного невроза. Александр Николаевич Ткачев, надо отдать ему должное, как никто из «кубанской вертикали» улавливает этот сдавленный зов. И – отвечает ему, соединяя административно-инициатический фактор со зрелищным. Его театрализовано-показательные «расправы» с заевшимися региональными главами – скажем, с тем же тимашевским «субварваром», погубившим корневое свиное поголовье, – целиком зрелищные, предельно незамысловатые, поднимающие и заостряющие один-единственный вопрос: а почему такой идиот так долго пробавлялся в своем подлом статусе? Столь же эпатажно-феерична у Александра Николаевича и другая «расправа» - с главой ленинградского района, причинившего, как сказано в официальном комментарии, «непоправимый урон стабильности». Кубанские ТВ-вести в разных ракурсах показавшие «нестабила», особое внимание отвели его «голомозой» голове, которую «виновник» под «секущим» языком губернатора опускал все ниже и ниже до тех пор, – пока не «распластал» ее на вытянутых над столом руках.

Кущевское криминальное происшествие в контексте эмоционально-камлающей стилистики ТАНа – не столько кошмарный эпизод, сколько код. Как всполох самоочищения он не распознан, не расшифрован, - он просто отошел и замер в молчании. В свое время «народные трибуналы» присуждали к смертной казни через «отрубание головы», «утопление в проруби», «через повешение товарищем, на которого падает жребий» и т.п. Что такое Кущевка в историко-поступательной проекции? В Отрадной, например, если верить Ивану Бойко, жители априори приговорили местного нувориша зарыть живым в землю. Выполнение бесчеловечного приговора, таким образом, превращается в назидательное публичное «мероприятие», к которому, так или иначе, приобщаются все.

В кущевском злодеянии тема театра – как некой голограммы – была и остается неубывающей. Внешняя абсурдность явно скрывает символическую подоплеку. На первых порах Ткачев твердо, в барабанном формате пообещал выявить преступников и – наказать. Затем, словно поперхнувшись, уперся в развилку: за жестокостью содеянного открылись ритуальные детали – позы убитых, душераздирающие чипсы в детских руках и т.д. Магическая архаика некро-рыночной манифестации стала очевидной…

Бытует мнение, что после суда, вынесшего «заслуженный» сюр-приговор, открылись плоть Иного и дух Иного. Что-то людям подсказывает, что очень скоро ампутаторно-конспирологические реалии обретут зримые параметры. И функционирование «чего-то еще» и «кого-то еще» явит физиологическую оболочку. Коснется ли это Александра Николаевича Ткачева, чья психоделика становится все одномернее и как бы окостеневает? Дать ответ на это сможет только настающее предстоящее. Но то, что конструкция «Ткачев и Ко» - конформистский дубль, вызывающий кричащие ассоциации, – несомненно. И одна из них – хотя бы психоделика Эмиля Золя, гипотетически оживляющая, институирующая и маргинализующая ткачевско-кущевский сидром. В его романе «Разгром» центральные персонажи – Сильвина с Проспером – в поисках «общего языка» с воцарившимся режимом оказываются в «сотрудничающем» с властями квартале Седана. И, – как бы через мрак воспроизводя «здесь и сейчас», видят: «У парадного подъезда, на мелком песке террасы, собралось веселое общество. Круглый стол с мраморной доской окружали кресла и диваны, обитые атласом небесного цвета; эта

странная гостиная мокла под дождем со вчерашнего дня. Двое зуавов, сидя по обоим концам дивана, как будто заливались хохотом; маленький пехотинец, занявший кресло, подавшись вперед, точно держал себя за бока от неудержимого смеха; трое других небрежно опирались на ручки кресел, тогда как один стрелок протянул руку, как будто собирался взять со стола стакан с вином. Очевидно, они опустошили погреб и бражничали на пропалую… Но… солдаты не двигались: они были мертвы. Оба зуава, окоченевшие в своих позах, с искривленными руками, не имели даже человеческого подобия; носы у них были вырваны, глаза выскочили из орбит. Смех солдата, державшегося за бока, происходил оттого, что пулей, влетевшей в рот, ему оторвало губы и вышибло один зуб. Потрясающую картину представляли эти несчастные, как будто весело болтавшие в неестественных позах манекенов с их стеклянными глазами, разинутыми ртами, похолодевшие и застывшие на веки…»

3.

ВВП, ДАМ, ТАН, БАБ – наш посюсторонне-потусторонний мир, или «Music Decorum». Подобно аквариумным дивным существам или неведомым «meta-tvariam», они слились с камнями, и – не сразу разглядишь, кому принадлежат серые, кому коричневые, кому красновато-голубые фаланги-щупальцы, что шевелятся в мистической тине. Являя сплоченные, неразрывно-связанные между собой звенья, они как бы выпростались из единого чрева. И потому вызывают тихую жуть, а еще – нечто, свойственное не всем, но только тем, кто способен посягать на непостижимое…

11 января 2012г.

P.S. В феврале 2012 года молодой инженер-медтехник по имени Юрий Будильников обслуживающий рентген-отделение Краснодарской 2-й горбольницы, обратился в Твиттере к губернатору Кубани с вопросом: как жить на 15 тысяч, подрабатывая при этом в 4-5 местах грузчиком?

Ответ Ткачева поразил простотой, добытой олигархо-чиновничьим опытом: бросить бюджетное место и «разгружать вагоны». При этом было особо подчеркнуто, что он, Ткачев, отвечает не как губернатор, а «как мужик мужику».

Реакция у публики оказалась примерно такой, как у Красной шапочки, что, услышав волка, покраснела и застыла как вкопанная. Правда кто-то из блоггеров вспомнил, что губернаторская племянница в 22 года стала миллиардершей, а экс-префект Северного округа Москвы Олег Митволь в радиоэфире дал рекомендацию: «Если у Ткачева что-то наподобие совести осталось, он должен в отставку подать немедленно...» Скажем кощунственно: ничего чрезвычайного не случится. Пояс невинности, подготовленный самой действительностью, надежно охраняет нашего Александра Николаевича на уровне самоощущения Ваксельберга. Или любого другого магната, причастного к производству инвестиционно-народного фарша.

См. «Кубанский курьер».

2012. №8, С. 3.

Ирреволюция подлых

1.

Демократия – власть общественного договора (Руссо), охлократия – власть толпы (Гоббс), понерократия – власть подлых. Или – gemeine Turannei der Schlechteraten, как выразился Виламовиц.

2.

«Болотно-сахарные» волнения напоминают не столь далекие времена, а именно начало 90-х, когда Манежная площадь, Цветной бульвар, проспект Калинина, Горбатый мост превращались в клинику. Однако, как ни измордованы и безнадежны были фатальные «совки», шулерски выводимые Собчаком, Станкевичем, Березовским и иже с ними на уличные подмостки, во всех этих нравственно-покоробленных и физически надорванных людях была живая душа. А душа нынешних «рассерженных» и «сытых» – душа мертвая.

В 1975 году в издательстве «Прогресс» вышла книга молодого французского писателя П. Лэне «Ирреволюция». Этого слова в нынешних словарях найти невозможно, ибо понятие, заключенное в данном термине, восходит к рубежу 60-70 гг. прошлого века и воспроизводит духовное состояние квази-радикальной молодежи, терзающейся на дыбе либерально-буржуазной стагнации. Попытку определения этого состояния и фиксирует лирический герой Лэне, как бы в общем виде формулируя стремление конформиста-буржуа к пересозданию себя и самопревращению «не в того, кто он есть». «Что мне нужно и в чем моя болезнь?» – спрашивает гипотетический бунтарь Лэне. И, включая в смутный «революционный активизм» дорогие машины, напитки, наркотики, отвечает: «Революция… где «освобождение», «эмансипация», «спонтанный секс» переплетены. А протест – такая «вещь в себе», которая не делает тебя беднее, зато сбивает «прирученных» с пути и приобщает к «методу Иисуса», то есть к методу любви, требующему «свежей крови». Проще, нужна революция, которая, став чересчур сложной, превратилась в ИРРЕВОЛЮЦИЮ…»

Образ Ирреволюции, возникшей на «могиле революции», «ведет» философскую и духовно-нравственную тему П. Лэне через все повествование, и без каких-либо оговорок «запечатляется» в таком опосредованно-объяснительном пассаже: «Ирреволюция – полное противоречий движение, одержимое столь глубокой, можно сказать, тотальной тревогой и критикой, что сами эти тревога и критика не могут устоять перед собственной едкостью и – растворяются в кислоте претензий, самоуничтожаются…»

Ирреволюция – как своего рода поп-паблисити или «бестиарий» захватили внимание и других европейских литераторов. Вслед за Лэне ей посвятили свои книги К. Блом («Баловни судьбы»), С. Ариэр («Стать другим…»), М. Кристенсен («Каким ты нужен…») и – практически довели до гипер-анемии модель буржуазного протеста, ибо пропустили его через «иллюминат» предельно «крезанутых» конфликтов. Таких, как конфликт между геями и лесбиянками, дохлыми догмами и постмодернистским кайфом, порно-фашизмом и офисной олигархией, сверхчеловеком и «ползучей» толпой. И, наконец, между правом основать свою собственную страну и правом применять «умное» оружие против «трясины» выживающих и суррогатного неолита…

3.

Наши дни оказались поражены проспектами перемен, унаследованными от ирреволюционных «нарезок» западного бюргерско-профанического бума. Речь идет о концепте Анатолия Александровича Собчака, прорастившего одновременно как наш замечательный дуумвират, так и его не менее замечательных оппонентов. И – как бы задавшего наперед ту сусально-паралитическую проекцию лицемерной игры, что мы в сей час наблюдаем.

В телестудии Первого ТВ-канала в последний день февраля 2010 года, отмечавшей 10-летие со дня ухода Собчака, собралось все, что на тот момент являло Анатолия Александровича: вдова Людмила Нарусова, дочь Ксюша, странновато-андрогинный крестный сын Станислав, друг семьи актер Михаил Боярский и Роман Виктюк, всегда готовый извлечь из своей избирательной памяти 1001 метафору для обозначения однополой любви. Ведущий Андрей Малахов, обретший профиль Леонида Каневского, напомнил пост-заповедной ТВ-публике, что Собчак, снискавший имя «последнего демократа», именно таковым и является, ибо первым в нашем оглядчиво-свободолюбивом сообществе сказал решительное «Да» Макдоналдсу и решительное «Нет» Мавзолею.

«Собчак - это гремучая смесь незабвенного Андрея Дмитриевича Сахарова и волшебной Елены Боннер…» – включился в воссоздание трагического и прекрасного мига в новейшей истории страны Роман Виктюк. И, вознеся «поборника переименования города на Неве» над тенденцией, идеологией и политикой, предал образу Собчака надлежащую форму: «Нынешними персонажами отечественного преображения он должен восприниматься как маг андеграунда, человек, шедший против всех, не исключая из числа противников и самого себя. Жизнь приучила его к тому, что все висит на волоске, а потому он сегодня над нами парит как жизнерадостный безумец. Это посланник, способный идти до конца. Та бунтарская антинорма, которая не знает инфляции. Это заточенный на свободу мистик и, если хотите, цветущий маковым цветом сексуально-завораживающий деликатес. Вспомним: клетчатый пиджак с кофейным оттенком, поразительный дар любое неформальное начинание продвигать «без визы», умение легко «нырять» и столь же легко «выныривать» в любом секторе любых слухов и диффамаций…»

Подобно Виктюку, Дмитрий Медведев, президент РФ, в интервью этому же Первому каналу продолжил воссоздание «отступника с человеческим лицом», если не сломавшего хребет партийно-советскому зверю, то нанесшему ему смертельную рану. И – без всякого конфуза рассказал, как, расклеивая предвыборные таблоиды и плакаты Собчака, схватился – почти в рукопашную – с супротивником, расклеивавшим здесь же агитпродукцию другого кандидата.