Бабочка

И в Тартарары вдруг улетело то самое правильно решение со стороны наблюдать за взрослением любимой, позволить ей сделать выбор и отойти, лишь издалека оберегая. Фиг вам, когда Бабочка такое говорит, вот так на меня глядя!

Ничего в ее глазах или голосе не напоминало те детские признания. Это были слова, сбивающие с ног своим подтекстом и смыслом…

Не то, чтобы мне дали в полной мере их осмыслить. Причем, помешал себе и я сам, и Бабочка.

Бог знает, кто из нас первый ринулся навстречу другому. Я дернул ее на себя, но и Света давила на мои щеки, сближая наши лица. И по новому ощутив взрыв того самого пламени в своем теле и мозгу, я с силой впился в ее искусанные губы, к сожалению, не имея сил на мягкость и романтику. Хоть и проклинал себя в уме, зная, что для нее это – первый поцелуй. Но после сегодняшнего дня мною руководили лишь потребность и инстинкты.

Света

Я даже не думала, что это будет так. Не красиво, не мило, не как в фильмах – у меня разрывалось сердце, будто его переполняло что-то такое огромное, что все мое тело не в состоянии было вместить. Мне не хватало воздуха. И от ледяного холода вдруг бросило в такой обжигающий жар, что щеки запылали, а на затылке выступили мелкие капельки пота. Но это все я понимала лишь отдаленно.

Думать о том, что происходит, осмысливать то, что я узнала о себе, о Сергее, о родных – времени не было, вообще. Сейчас мои мысли были заполнены совершенно другими эмоциями и впечатлениями.

Я сказала.

Сказала Сергею, что ощущаю.

Решилась, ощущая, как он обнимает меня, как целует так, как еще никогда не касался моей кожи. И как его пальцы цепляются за мои волосы. А голос! Голос Сережи, когда он пытался меня успокоить! Это будто одновременно вели по коже шелком и наждачкой. Было сладко до дрожи, и почти физически ощущалось «царапанье» хрипоты его голоса, который меня обволакивал. И волоски дыбом вставали. А все тело словно наэлектризовалось и вибрировало. По-настоящему вибрировало.

Сергей меня целовал! Целовал!

Боже, это было слаще, чем я могла бы себе представить в любой мечте. Это было настолько мощно, словно в море заходишь во время шторма, и тебя сбивает с ног волной. И тащит в воду, закручивая, сбивая с толку, дезориентируя так, что ты уже не знаешь: где низ, где верх? И молишь Бога только о новом глотке воздуха.

Этим воздухом был для меня Сергей в тот момент. После всего ужаса, после страха и леденящего холода той проклятой квартиры – я словно отогревалась от его жара. Я начала пылать своим собственным жаром, сплавляясь с любимым.

Мне хотелось прижаться к нему еще сильнее, Боже прости, но зубами впиться в губы Сергея, в его плечо. Только бы стать еще ближе к нему. Только бы он меня не отпустил. Конечно, я такого не сделала. Но как же сильно я держалась за его шею! Как обнимала его, позволяя просто поглощать свои губы, свой рот, отдавая всю себя ему.

Он все еще держал меня на весу, одной рукой держа голову, а второй поддерживая под спину. И сейчас, вдруг низко и хрипло застонав, Сережа резко повернулся и в два шага добрался до кровати, в которой я иногда засыпала, скучая по нему.

Хрипло прошептал мне в рот:

- Бабочка! – с таким выражением, которое я смогла только впитать в себя, а не осмыслить.

И, упершись одним коленом в матрас, осторожно и бережно опустил меня на покрывало, продолжая при этом терзать мои губы жадным, поглощающим поцелуем. А у меня голова пылала. И грудь. И каждый палец на руках и ногах. Все во мне горело.

А его тяжесть на мне! Его жар! Это невозможно сказать, описать, выразить! Это было что-то за гранью хорошего или плохого, приятного или неудобного. Это было эйфорией в чистом виде. Чем-то, о чем я даже не подозревала раньше, но уже мечтала никогда не терять.

И даже больно не было, хоть я искусала свои губы, пока сидела в той проклятой квартире. Но и не думая жаловаться, я неумело, наверное, но с таким же диким желанием отвечала на каждое движение губ Сергея, вдруг осознав, что могла лишиться этого всего: и его, своего Сергея, и этого горько-сладкого, обжигающего, надрывного первого поцелуя с любимым человеком. Что меня могли просто растоптать, уничтожить, убить.

Потому, наверное, сейчас я так отчаянно впитывала в себя каждое мгновение.

Тишина в комнате звенела и горела, словно воздух нагревался от наших тел.

Рука Сергея, освобожденная от необходимости меня поддерживать, уже скользила по моим щекам, по шее, по всему телу, словно повторяя изгибы, узнавая, исследуя. Второй ладонью он так и наматывал мои волосы на свои пальцы, будто боялся, что я отстранюсь или опять куда-то пропаду.

А мне так жарко было. И хорошо, и сладко-больно, томяще и тягуче. Куда сильнее, чем когда я просто мечтала о нем. И весь страх, все опасения, что я не успею, не смогу уже рассказать Сергею о том, что чувствую, вдруг выплеснулись, превратившись в такую физическую потребность познания тела этого мужчины, моего любимого, которой я не знала никогда прежде.

И он будто ощущал то же самое.

Его губы отпустили мой рот, и я застонала от недовольства. Но тут же задохнулась, потому что Сергей спустился к моей шее, целуя каждый миллиметр кожи, его пальцы заскользили по передней планке моей кофты, расстегивая маленькие пуговички.

Медленно. Очень. Не было сил терпеть.

Я открыла рот, чтобы сказать – их не обязательно расстегивать, можно стащить кофту через голову. Но у меня не хватило сил – так нежно, так алчно он касался своим ртом моего тела, высвобождаемого из-под этих пуговичек! И вместо слов из моей груди вырвался тихий стон. Я выгнулась, зная, что дрожу. Вцепилась пальцами в затылок Сережи, сильнее прижимая к себе его губы, уже добравшиеся до небольшого кружевного цветка, пришитого к соединению чашечек бюстика. Скрестила свои ноги на его спине, вдавливая все свое тело в Сережу.

И он застонал. Это даже был скорее низкий выдох, когда его рот накрыл мою грудь. Еще осторожно, словно пробуя, но уже сейчас чуть прикусывая, хоть и не пресекая границы ткани бюстгальтера.

А потом Сергей вдруг замер и резко выдохнул, с болью, которую я ощутила физически. Приподнял голову. И я почувствовала, как его пальцы прошлись по моим ребрам. Слева. Там, где должен был находиться порез, о котором я, если честно, забыла в угаре этого бешеного желания.

- Господи, Бабочка. Бабочка моя, прости! – с той же болью и сожалением просипел Сергей, едва ощутимо проводя по самому порезу.

И вдруг резко наклонился, прижавшись к нему губами. Целуя грязную кожу вокруг этого пореза. Так, как я по телеку видела, истово верующие целуют иконы и ларцы с мощами святых. Словно поклоняясь, пытаясь искупить все свои грехи и вину.

Меня затрясло так, как не колотило от слов Малого. Но не от страха, а от такого чувства, такой силы эмоций к этому мужчине, которым я не знала ни названия, ни возможности выхода. Казалось, даже если закричу сейчас во весь голос, как люблю его – не сумею облегчить этого напряжения, разрывающего мою душу.

И тут все внезапно прекратилось, совершенно сбив меня с толку и лишая происходящее всякого смысла. Сергей вдруг уперся локтем в матрас, и хоть продолжал лежать на мне, хоть его пальцы все еще поглаживали мои ребра, и путали волосы – посмотрел на меня иначе. Так, как смотрел семнадцать лет до этого. Еще и с какой-то болью, сожалением. Так, что у меня сердце замерло под его ладонью.

Глава 9

Сергей

От вида этого пореза, покрытого запекшейся кровью, меня словно с головой окунуло в прорубь. Нет, я не стал жаждать Бабочку меньше. Но от накрывшего меня чувства вины и раскаяния, от ужаса перед тем, что с ней сделали, и что могли сделать по моей вине – голова начала пульсировать. В прямом смысле. Так, что казалось, еще мгновение – и череп не выдержит, его просто разорвет. Бог знает, может это и был тот самый удар, который на меня сегодня столько раз пытался «накинуться», может криз или еще чего-то из заморочек врачей. Только я физически ощутил свою низость, стыд и вину перед Светой.

И бабахнуло конкретно по затылку всем этим видом ситуации: я ведь все еще лежал на ней. Так близко, что и дым не просочится между нами. И моя Света, с расстегнутой до пояса кофтой, с волосами, разметавшимися по покрывалу, смотрела на меня снизу вверх затуманившимся, поплывшим взглядом. Ее ноги сжимали мои бедра, обхватывая, а руки скользили по моим плечам, поглаживая.

И этот проклятый порез!

Прямо под левой грудью. Чуть глубже - точно зацепили бы что-то важное.

У меня ломило затылок, словно по нему молотком стучали. И отвращение от того, что я творю, как воспользовался состоянием Бабочки, растекалось от затылка по спине ледяными ручейками, сковывая все тело.

- Сережа?

В ее голосе так отчетливо прозвучало недоумение и потерянность, что я хрустнул суставами пальцев, так и накручивающих ее волосы.

Сомнительно, что я сумею убедить Бабочку, что вот это все ей привиделось. Моя девочка достаточно знала о сексе, в том числе и благодаря нашим разговорам, чтобы не понимать – я хотел ее. И сейчас хочу так, что все из головы выдуло. А как-то надо. Надо убедить, свернуть, пропетлять. И вернуться к прежним отношениям. Это правильно. И для нее лучше всего.

- Что не так?

Бабочка чуть приподнялась, опираясь на мои плечи, и уперлась своими локтями в матрас, отпустив меня. Без ощущения ее рук на моем теле отвращение к себе стало еще сильнее. Я перекатился на бок, освободившись от захвата ее ног, и сел около Бабочки, уставившись на руки, которые сцепил перед лицом. И откашлялся, когда понял, что горло перекрыло напрочь:

- Нам надо вызвать врача, чтобы осмотрел твой порез. Сейчас в ванной отмокнешь, а я пока с чаем решу, и врача вызову, - голос все равно был низким и грубым, как рашпиль. – Они еще… еще что-то с тобой сделали, Бабочка? – выдавил я из себя, подозревая, что Малый мог ее долго бить.

Не поворачивался. Не был уверен, что выдержу, что удержусь, если гляну на нее.

Но вместо ожидаемой реакции дальше начался полный абсурд.

- Сережа, - ага, будто бы моя Бабочка собиралась позволить мне спрыгнуть с темы. Размечтался. Ее руки скользнули по моей спине. И всем телом Света вдруг прильнуло ко мне. Подбородок уперся в мое плечо. – Я не понимаю, - несмотря на настойчивое объятие, растерянность из ее голоса никуда не ушла, стала сильнее. – Тебе неприятно? Ты думаешь, они … думаешь, они меня насиловали? И поэтому… Тебе противно? Что я? Они не трогали, правда, только ударили и…- принялась объяснять Света.

Приехали. Полный аут. Такого развития ее мыслей я не мог предугадать.

- Чего?! – рявкнул я. Мысленно долбанул себя по лбу, и сбавил напор на два оборота. – Бабочка, ты каким местом думаешь?! Ты что говоришь такое? Слушай, большей пурги я от тебя за всю жизнь не слышал!

Не совсем уверенный, что поступаю верно, я все же повернулся к ней и обнял Свету, убеждая самого себя, что не зарывался лицом в ее волосы, не прижимался к ее плечу. Это так вышло просто, она так села, случайно задев меня…

А кожа до сих пор холодная и покрыта пупырышками. Надо быстро согревать. Более традиционными и безопасными методами, чем я использовал пока.

- Я за твое здоровье переживаю, а ты чушь всякую выдумываешь! – Мои руки крепко держали ее за плечи и пояс. – И даже если бы эти уроды… Если бы они… - у меня язык не поворачивался такое произнести. Это было кощунством для меня, что с ней могло б случиться такое. По моей вине. – Ты – всегда будешь неповторимой, идеальной, самой… Самой… - у меня реально не хватало слов выразить это все, объяснить. – Ты – лучшая, Бабочка. И ни один урод тебя пальцем не тронет. И даже если бы такое случилось – ты… - я прижал ее голову к своему плечу рукой и коснулся губами виска. – Ты самая-самая. Никогда не забывай этого и не выдумывай ничего, - раздраженный собственным, неясно откуда вылезшим косноязычием, рыкнул я.

Света приникла ко мне, словно каждой клеточкой пыталась прилипнуть. И глубоко вздохнула:

- Я тебя очень люблю. Очень-очень. Так боялась, что не успею этого сказать уже…

Так, судя по всему, разговора нам с ней не избежать. Да и потом, мы всегда с ней обо всем откровенно говорили. Возможно, и здесь хватит обходиться недомолвками.

- Бабочка, я знаю, что ты меня любишь, - наступив на горло самому себе, откашлялся я, продолжая ее обнимать и гладить по макушке. – Я же твой дядя. И единственный, кто у тебя остался…

Света застыла у меня в руках. Я почти наяву ощутил, как у нее что-то в голове «щелкнуло», и как упрямо дернулись ее плечи:

- Я люблю тебя по-другому. Не как дядю. Да и мы оба знаем, кто ты мне на самом деле, - вздернув подбородок, твердо заявила мне Света. – И я не маленькая, Сергей. Только что мы с тобой не куличи в песочнице лепили.

Несмотря на всю сложность и тягостность ситуации, мне захотелось ухмыльнуться.

Бабочка моя всегда готова была «с места в карьер» рвануть. Казалось бы: после такой ситуации, после такого стресса – другая бы скукожилась в уголке и выла бы в голос. А Бабочка со мной спорит, и соблазнить пытается.

Правда, понимал я, что и тут не обошлось без передоза адреналина. И возмущение, гнев – такой же способ снять этот передоз, как и рев или секс. Вряд ли она осознавала это, но интуитивно нашла способ выплеснуть эмоции. Я не мог и не собирался ей мешать:

- Бабочка, солнышко мое, - я покрепче обхватил ее голову. – Ты сейчас не совсем реально смотришь на все. То, что случилось, это огромный стресс. Да и до того… - я пытался подобрать слова, чтобы донести до нее все, что не раз уже обдумывал сам. – Я – все, что осталось от твоей семьи, единственный близкий человек, который о тебе заботился. И потому, нормально, что ты переносишь на меня все свои эмоции. Немного додумываешь то, чего нет. Боишься потерять и меня. Потому думаешь, что любишь по-другому, не так, как это было раньше…

Бабочка громко фыркнула. Но я больше обратил внимание на то, как она обхватила себя. И в ее теле снова начала зарождаться крупная дрожь.

- А ты тогда?! – с той же претензией и вызовом, потребовала ответа Света. – У тебя тоже стресс? Ты целовал меня! Ты так касался… Я знаю, что не выдумала и не нафантазировала себе все, что ты делал, что видела в твоих глазах!

Что я мог сказать в ответ на такие претензии?

Закрыв глаза, я глубоко вздохнул:

- Мой поступок не имеет оправдания, - честно признал я то, что думал. – Я не буду препятствовать и пойму, если успокоившись, ты решишь, что хочешь дальше жить с дедушкой и бабушкой.

На какое-то мгновение в комнате повисла тишина.

И вдруг Света возмущенно задохнулась:

- Ты! Ты, - она взмахнула руками, словно отталкивала меня. – Ты больной?! Или сам головой стукнулся где-то? Это ведь меня по голове ударили, а ты бред предлагаешь!

Бабочка снова фыркнула. И вдруг закашлялась, видимо, и поперхнувшись от возмущения. Встала с моих колен, запахивая кофту, которая все это время оставалась расстегнутой. И глянула на меня так, что я даже себя неловко почувствовал. Потому что не знал, что хочу больше: схватить ее в охапку, чтобы засунуть в ванну, и наконец-то согреть; убедить, как Света ошибается; или просто снова усадить ее на колени и, поддавшись дурному желанию, поцеловать.

- Так, - прерывая весь этот абсурд, в котором уже начал путаться, я и сам поднялся, опустил руку ей на плечо. – Ты сейчас идешь в ванную. И больше я ничего не хочу слушать, пока мы тебя не согреем и не покажем врачу…

- Зачем врач? – Бабочка как-то опустошенно передернула плечами. – Со мной все хорошо. А чай, ты прав, любимый, я хочу чая, - она обернулась и с вызовом глянула на меня через плечо. – Очень.

А я стоял и тупо смотрел на нее, оглушенный почти так же, как в тот момент, когда мне ее подруга позвонила, сообщить, что Свету украли.

Это было подло. Удар под дых.

Эта девчонка слишком хорошо меня знала, очевидно. Просекла, как я запал на нее. Может и не полностью, не мозгом, подкоркой смекнула то, что мне так долго удавалось прятать даже от себя. Но у баб это в крови, видимо. У них на это такая чуйка, что о-го-го. Не зря же, единственной, кто имела подозрения и давила на меня моим отношением к Бабочке – была Динка. Она словно нюхом чуяла, что я прощу ей практически все и на любое оскорбление глаза закрою только за то, что она когда-то Свету родила. За то, что делала жизнь девочки счастливой. И по фигу, что фактически, за мой счет.

И теперь эта хитрюга, которой больше подошло бы прозвище «Лисичка», а не Бабочка, тем же нюхом, видимо, вычислила, как вывернуть мне всю душу.

«Любимый». Это было куда откровенней, смелей и жестче, чем «Сергей». Это било наповал.

Так, пора было прекращать этот абсурд. Бред какой-то.

Тем более что в глазах Бабочки за всем упрямством, на котором она и держалась, видимо, очень хорошо мне была видна дикая усталость. И такая опустошенность, что я практически сам ощутил это.

И тут Света удивленно распахнула свои глаза и покачнулась, даже руки выставила в стороны. Я на чистом автомате кинулся к ней.

- Ой, мне как-то так странно, - прошептала Бабочка, вцепившись в мои плечи почти так же крепко, как пять минут назад. – Ужас просто. Будто я три зачета по бегу сдала за раз. И каждый на пять километров.

Я подхватил ее, невесело улыбнувшись. «Передоз» налицо, всего: стресса, нервов, адреналина, эмоций.

- Пошли-ка, наберем тебе ванну, Бабочка. И я решу с чаем, - делая вид, что мы только зашли в комнату, и между нами не произошло ничего из того, что так конкретно усложнило нам жизнь и отношения, решил я.

Мало ли. А вдруг ее сейчас так накроет усталостью, что Света все забудет?

Ну, я понимал, что это бредовая надежда. Но дико боялся потерять свою Бабочку уже сейчас, реально допуская вариант, что когда она немного отойдет и полностью поймет, что тут происходило – решит уехать. Полностью оборвет все общение со мной.

Честно говоря, отдавая себе отчет, что в будущем мне придется отойти в тень, я не планировал, тем не менее, обрывать связи со своей любимой Бабочкой. Никогда.

Хотя сейчас я просто не ощущал себя способным думать о чем-то настолько глобальном, как последствия этой вспышки неконтролируемых эмоций. Понемногу и на меня надвигалось то состояние, когда и дуло у виска не заставит тебя пошевелиться. И моей первоочередной задачей было позаботиться о Свете до этого.

Я отнес ее в ванную комнату и включил набираться воду. Трижды переспросил, управится ли она сама? Хоть и понимал, что мало чем могу помочь. Не имею права остаться. Хоть именно об этом прямо попросила Света, прошептав:

- Останься, Сережа, пожалуйста.

- Я чая тебе принесу, Бабочка, - вот и все, что я смог привести контраргументом на такую просьбу, не уверенный, что выдержу нечто подобное: смотреть, как она раздевается, как сидит в горячей воде, как ее кожа розовеет…

Уже от таких мыслей мне становилось сладко до горечи, и противно от самого себя. Потому я все-таки ушел на кухню. А когда вернулся с заварочным чайником, полным чая и чашкой – обнаружил Свету у себя в кровати. Крепко спящей. Вместо пижамы на ней была натянута одна из маек, в которых я бегал.

Стараясь не смотреть, поскольку такая одежка скорее открывала, чем что-то прятала, я подтянул одеяло, укрыв Бабочку сильнее. Размер у меня был немаленький, да и майки я предпочитал с большими проймами.

Поставив чай на тумбочку, я сел на краю кровати.

Сомневаюсь, что сумел бы позволить ей спать в другой комнате, пусть это было и правильнее. Но я нуждался в том, чтоб наблюдать за ней. А потом, поддавшись, все-таки, добравшейся до меня слабости, улегся на другом краю матраса, поверх покрывала, закинув руки за голову и засунув пистолет под подушку. Отключился в один момент.

А проснулся уже ночью, от надрывного, удушающего кашля, которым Света заходилась, даже не просыпаясь.

Света

В голове была такая мешанина мыслей и остатков эмоций этого непростого дня, такой сумбур, что засыпая, я просто валила на это свою слабость и все более ухудшающееся самочувствие. Мне казалось вполне ясным, что такая встряска не могла не пройти бесследно. Вот только сказалась она не на моем понимании своих чувств к Сергею, как заявил этот умник, а проявилась ознобом и полным упадком сил. У меня едва хватило сил немного посидеть в горячей ванной, в слабой надежде согреться. И потом я приложила все остатки воли, чтобы заставить себя выбраться из воды, потому что серьезно боялась заснуть прямо там. Нагло натянула на себя одну майку из стопки, которые часто видела на Сергее во время утренних пробежек или тренировок. Хотя, скажу честно, в махровом халате, как мне казалось, было бы в сто раз теплее. Но я отдавала себе отчет, что не доберусь до своей комнаты. И потому без всякого умысла, решив оставить на завтра продолжение выяснения наших с Сергеем отношений, я упала в его кровать и провалилась в сон с мыслью, что ни за что не позволю ему делать вид, будто всего того, что произошло на этой самой кровати – не было. Только идиотка поверила бы в то, что он относится ко мне как к племяннице после таких объятий и поцелуев. Я же тешила себя мыслью, что достаточно умная. В конце концов, Сергей сам принимал немалое участие в моем воспитании и наставлениях про мужчин и жизнь. Вот пусть теперь и попробует поспорить с тем, чему меня и учил.

В общем, во мне бурлило такое возмущение и желание доказать ему эту ошибку, что я совершенно не обратила внимания на слабую боль в груди и покашливание, которое то и дело вырывалось у меня. И потому, видимо, даже во сне ощущая себя плохо, я совершенно не желала просыпаться. Мне было холодно, больно, и грудь разрывал кашель, но я так устала, что сопротивлялась пробуждению даже тогда, когда ощутила, как меня пытается разбудить Сергей. Вяло отмахивалась от его рук, гладящих мои щеки, пыталась отвернуться от настойчивого голоса, требующего, чтобы я проснулась.

Но мой любимый умел быть настойчивым, если что-то вобьет себе в голову. А в этот раз я решила, что могу и пойти на уступку, так и быть, проснусь. Только вот, открыв глаза и посмотрев в горящие тревогой разноцветные глаза Сергея, мой мозг вдруг выдал совершенно неожиданную реакцию. Будто кто-то отодвинул заслонку, которая до этого отграничивала мои мысли от информации, услышанной от Малого. И вот именно сейчас, когда по клеткам мозга со всей очевидностью «шандарахнула» лихорадка, мне приспичило начать ее обдумывать, слабо реагируя на все попытки Сережи добиться от меня какой-то вменяемой реакции.

Как маленький червячок, какими-то нелепыми поступательными движениями, я заползла на руки к Сергею, продолжая захлебываться кашлем, прижалась щекой к его животу. Реагировать на что-то не было сил. Я слабо кивала или мотала головой на его вопросы, которые не очень хорошо понимала, и думала, думала, думала, все больше погружаясь внутрь себя самой.

Сергей

В следующие три дня моя жизнь превратилась в ад. В самом прямом смысле этого слова. Когда Малый выкрал Бабочку, я искренне верил, что хуже может быть, только если не успеть ее вытащить. Но тогда у меня была цель, на которой я мог сосредоточиться и бросить все силы для спасения Светы.

Сейчас у меня не было цели. Только хаос, неуверенность ни в чем и… Тишина.

Она перестала со мной разговаривать. Вообще.

За следующие три дня Бабочка не произнесла ни слова. И пусть она молчала не только со мной, но и с Ариной Михайловной, и с врачом, который ее обследовал, и с медсестрами, которые теперь посменно дежурили у нас в доме, ставя ей капельницы и делая уколы – меня убивало то, что Бабочка мне не говорит ни слова.

Полный абсурд, конечно. У нее начался бронхит, который буквально в течение суток перешел в пневмонию, несмотря на то, что я сразу выдернул из постели врача, у которого Света профилактически наблюдалась с момента переезда. Я отвез ее в больницу для анализов и рентгена, проследил за всем, чтобы точно быть уверенным, что для ее лечения делается абсолютно все, и все равно немного не успел.

Хреновый день. И ночь. И вся неделя, если честно. Нам с ней конкретно не везло.

Но, ладно, сейчас ей уже становилось лучше. Сегодня, на третий день болезни, температура не поднималась выше тридцати семи и четырех. Антибиотики внутривенно явно помогали, врач не соврал. Казалось бы – причин, чтобы мозг рвало – больше, чем достаточно, а меня буквально трясло от того, что Света все это время молчит.

Нет, она не отворачивалась, если я заходил в комнату, не отодвигалась, если садился на постель. Наоборот, старалась залезть ко мне на руки. И за эти дни немало часов проспала, лежа у меня на груди, в то время как мы оба старались делать вид, что из ее руки не торчит иголка с трубкой, по которой медленно стекают капли лекарства. Знаю, что вел себя непоследовательно и по-дурному, но у меня не было сил отстраняться, настаивая на том, что эпизод после ее возвращения был помешательством сознания. Я не мог отказать Свете в своем тепле, силе и поддержке. Своей любви, которую стоило бы запихнуть поглубже, по-хорошему. Не мог остаться за гранью отношения «любимого дяди». Я преступил эту черту тогда, и сейчас то и дело срывался, принимаясь покрывать поцелуями ее лицо, волосы, веки, когда у Бабочки держалась лихорадка. Я обнимал ее, позволяя полулежать, опираясь на меня, когда ее так мучил кашель, что Света задыхалась. Не мог просто потрепать ее по плечу, сказав: «ты поправишься» и довериться только медперсоналу. Честно говоря, хоть я сам ни черта не смыслил в медицине, мне казалось, что все эти люди в халатах ее угробят, если я не буду постоянно следить за ними и всем, что они делают Свете.

Вероятно, уже через пару часов этого наблюдения и врач, и медсестры были не прочь угробить меня самого. Но я платил им очень хорошие деньги, так что они терпели, хоть и выразительно косились в мою сторону.

Плевать я хотел на их взгляды.

У врача, кстати, была теория касательно молчания Светы. Он считал, что похищение и пребывание в руках Малого, пусть и настолько кратковременное, вполне могло спровоцировать сознание подростка замкнуться и стараться таким образом отгородиться от ужасов внешнего мира. Тем более после недавней смерти родителей. Чтобы защититься.

Не знаю, может он и был прав. Меня же сам факт этого молчания просто доканывал.

И будто этого всего было мало: началась другая чехарда. Пресс-секретарь СБУ обратилась ко мне с разрешения своего руководства и благоволения Мартыненко, с просьбой позволить журналюгам снять репортаж о «доблестной работе спецслужб, спасших мою бедную племянницу». Силовики хотели рекламы и высокого рейтинга в глазах общества. Ясное дело, я не мог отказать, после того, как Мартыненко мне помог. Только Свету снимать не позволил. Впрочем, журналисты вполне удовлетворились моим раздраженным рыком, что она болеет и видом врача, снующего по дому.

Как я уже упоминал, неделя у нас была кранты, какая неудачная.

Этот репортаж, который весь вечер крутили общегосударственные каналы, увидели родители Динки. И тут же принялись обрывать все телефоны в доме, угрожая мне страшными карами за то, что я «втянул девочку в бандитские разборки». Обещали подать апелляцию об опекунстве и забрать ее у меня. Ага, не на того скалились. Я их послал, неожиданно радуясь тому, что Света из-за своего молчания не отвечала на вызовы по мобильному. Хоть в глубине души не мог не признать – родители Дины были не так уж и неправы, обвиняя во всем этом меня.

Только этим дело не ограничилось. Наверное, чтоб совсем вытравить у меня остатки хоть какого-то положительного настроя и отношения к реальности, принялись звонить друзья Светы. Они даже порывались прийти, проведать ее. Но и врач запретил визиты, и сама Света написала им смс-ки, что пока не в состоянии общаться. Даже с Катей по телефону не поговорила, хоть и поблагодарила за ее поступок письменно. И если Катерина с Костей вполне этим удовлетворились, каждый день присылая сообщения с приветами, то Артем решил блеснуть «джентельменством».

Он прислал ей цветы курьером, пятнадцать кремовых роз с запиской.

Все по высшему разряду, как и положено. И придраться не к чему. Молодец парень, видно, что не продешевил, старался. Хотя мог бы приложить побольше фантазии и выяснить, что розы Света не особо любила. Но это мелочи, ладно. Именно такого отношения я, вроде бы, всегда планировал требовать от того, кто будет ухаживать за моей Бабочкой. А сейчас эти цветы вызвали у меня острый приступ непереносимости и раздражения.

Стиснув зубы, я отнес этот букет в свою комнату, которую Света отказалась покидать. Поставил на тумбочку, чтобы она видела. Передал ей записку, ни разу не глянув на содержание. Кремень, короче, а не мужик.

Этот букет мозолили глаза целый вечер и всю ночь, которую я спал урывками из-за скачков температуры у Светы. Но я его просто игнорировал. А утром – разбил вазу, еще и на цветы наступил.

Не специально. Вроде, вообще, и не думал о таком.

Тупо вышло. Не серьезно. Мелочно. Низко. Да и не собирался. Артем – ее ровесник, тот, на которого Бабочка и должна была обратить внимание, и я, вроде как, это ей и пытался донести своими действиями. Только почему-то несчастный букет мне конкретно мешал и, надевая пиджак, когда собирался на час смотаться в контору, я задел его рукой. Отскочил от брызг – прямо на цветы, растоптав большую часть.

Дурдом.

Бабочка, наблюдающая этот цирк с очередной иглой в руке, только приподняла одну бровь, но все равно промолчала. Хоть в глубине ее черных глаз мне и почудились смешинки. Я искренне извинился, заявив, что вообще не понимаю, как такое вышло. Она слабо моргнула, соглашаясь, и хмыкнула.

Разумеется, через два часа я вернулся домой с огромной корзиной белых калл и пурпурных орхидей в контраст, которые Бабочка просто обожала. Надо же было мне извиниться и как-то компенсировать утреннюю неловкость. Хоть и понимал, что совершаю очередную глупость.

Света цветам обрадовалась. И опять забралась мне на руки.

А на следующее утро моя Бабочка в очередной раз сбила меня с ног, когда проснулась и с легким вздохом произнесла первые слова за четыре дня:

- А мы бандиты, да, любимый? – тихим, хриплым голосом спросила она, серьезно глядя на меня через ресницы.

Не знаю, как себя ощущают люди, в которых попала молния. Но могу предположить, что я в этот момент чувствовал себя сродни им. Эти три слова буквально пульсировали у меня в мозге, пока я стоял и смотрел на Бабочку, продолжающую наблюдать за мной через полуприкрытые веки. И как бы ни хотелось мне сосредоточиться на «мы» и «любимый», как ни хотелось бы забыть обо всем, о чем следовало помнить, и поддаться своему желанию и неопытному искушению, горящему в глубине ее карих глаз – я не мог.

«Мы»… Она объединила себя со мною. Бабочка… Она просто не понимала, не понимала, насколько это все по-настоящему грязно. Не для нее. Нет. Я не собирался вмешивать и ее в эту грязь. Свете еще всю жизнь жить. И наслаждаться этой жизнью. А я…

Слово «бандит» доминировало и довлело над всем иным. Впрочем, как и всегда.

Я медленно подошел к кровати, с которой встал совсем недавно, и посмотрел на Свету сверху вниз. Собирался идти в душ, бриться. Надо было по делам мотнуться. Но сейчас как-то все это выветрилось из головы, пока я смотрел на Бабочку, удобно устроившуюся среди моих одеял и подушек.

По-хорошему, мне стоило бы пока перейти в другую комнату. Не в ее, конечно, слабо как-то представляю себе, как спал бы в кровати Бабочки – такой бело-сиреневой, с вензелями и бабочками на торцах. Но кто мешал пока переселиться в гостевую, расположенную дальше по коридору? И недалеко, я бы услышал ее, в случае чего, и все как полагается.

Ну, заходил бы за одеждой и вещами, кто мешал бы?

А я остался здесь, с ней.

Нет, когда в комнату заходили медсестры или врач – все выглядело так, будто бы я провожу ночи в кресле около кровати. Просто не могу оставить племянницу, которой столько досталось за последние дни, одну в комнате. Но мы с ней знали правду – я спал рядом, пусть и поверх одеяла. И хоть старался ложиться, когда она уже засыпала, вставал до того, как Света проснется – эта девчонка умудрялась все время оказаться у меня под боком. А сегодня вообще устроилась на моей руке щекой, несмотря на все мои попытки держать дистанцию (ну это я себя так успокаивал самообманом).

Сейчас Бабочка приподнялась, откинувшись на подушки спиной. И уже открыто посмотрела на меня, все еще ожидая ответа на свой «простой» вопрос.

Я криво усмехнулся, по факту не ощущая веселья вообще:

- Что-то я ни разу не слышал про бандита с грозным именем Бабочка, - с намеком глянув в глаза Свете, заметил я.

Света

- А про бандита с именем Волчара слышал? – совсем обнаглев, решила уточнить я, облизнув пересохшие за ночь губы.

Его лицо стало просто каменным.

Значит, правда.

Но я вряд ли что-то узнаю.

Глаза Сергея просто светились предупреждением: «Не лезь. Опасно». Но я его никогда не боялась, тем более, не собиралась сейчас начинать. Бог знает, почему и чем, но на каком-то самом основополагающем уровне сознания я точно знала – он никогда не обидит меня, никогда не причинит боли – скорее себе что-то сотворит. Даже сейчас, когда я точно ходила по краю, он взял с тумбочку стакан, налил минералки из бутылки и протянул, очевидно, заметив мое состояние.

Я отпила воды и снова посмотрела на любимого, понимая, что не дождусь ответа. Потому как, так же отчетливо читала в его глазах и другое – Сергей не собирался отвечать на мой вопрос. Зная этого мужчину всю жизнь, я вряд ли ошибалась в своем заключении.

Ладно. Молчание иногда красноречивее любых слов.

- Ясно, - все еще ощущая слабость, хоть температуры вроде и не было, я откинула голову и уткнулась затылком в спинку кровати.

Мне хотелось убедить его, что это не имеет значения. Что я все равно люблю его. И дальше буду любить. Но я еще не забыла, как именно он воспринимает мои признания. Вряд ли Сергей и сейчас расценит их как нечто иное, кроме детской блажи от непонимания жизни и испуга.

А я точно знала, что это не так. Все эти дни я только и делала, что думала. И молчала не потому, что хотела Сергею нервы помотать. И близко нет. Не знаю, как объяснить это, чтоб совсем понятно было – я просто не могла говорить. Ни сил, ни возможности не находила, пока не обдумала все, что знала теперь о своей семье. И все то, на что не обращала внимания раньше: намеки матери, ее «шутки» в сторону дяди, дела папы, о которых мы практически ничего не знали. И такие же заботы Сергея. За эти дни молчания я проанализировала все.

Так что сейчас мои слова были очень даже осознанными.

Сергей приподнял бровь на мое «ясно», столь же красноречивое, как и его молчаливый ответ.

- А папа? – вновь скосив взгляд на любимого, решила попробовать еще раз. – Он тоже был бандитом?

- Нет, - быстро, четко и внятно ответил Сергей.

Соврал мне, даже не моргнув. Не знаю почему, но меня это развеселило. Правда сил после всех этих дней болезни и температуры хватило только на слабую улыбку.

- Ясно, - снова протянула я.

И закашлялась, все еще ощущая отголоски боли в груди. Уперлась рукой в матрас, стараясь выпрямиться. Правда, хотелось просто упасть лицом в подушку и неподвижно лежать, пока это как-то само собой не прекратится. Я безумно уставала. Еще проснуться не успела толком, а уже ощущала себя измотанной и бессильной. И сопротивляться болезни было сложно.

Врач говорил, что это чувство – от антибиотиков, и когда мы прекратим их капать, все наладится. Я надеялась на это.

Словно почувствовав мое состояние, Сергей тут же опустился рядом и помог мне выпрямиться, крепко сжав плечи руками. Я не удержалась, наклонилась вперед и прижалась к его груди лбом.

- Что тебе ясно? – немного раздраженно, или даже, скорее раздосадовано, огрызнулся он. Но при этом так осторожно потирал мою спину, что упрек не воспринимался. – Ни фига тебе не ясно. И, вообще, не твоего это ума дело. Твоя задача – выучиться и жить так, как ты достойна: счастливо и лучше всех…

- Тот человек, Малый, - откашлявшись, прервала я ворчание Сергея, обнимая его за пояс, - он сказал мне, что папа отказался тебя предавать и заводить с ним какие-то дела. Тот тебя убить хотел, но папа в этом не собирался участвовать. И потому Малый … убил их всех. И меня собирался.

Голос прервался, но только на мгновение. Мне все еще было безумно тяжело думать об умерших родных. А в свете того, что я теперь знала – все становилось вообще плохо. Но я не хотела, чтобы Сережа подумал, что я к нему тянусь только из-за этой скорби.

Руки Сергея на секунду замерли, пока я говорила. И он, может, не замечая этого, чисто автоматически, сам обнял меня. Крепко-крепко. Я ощутила его дыхание в своих волосах. Он словно и успокаивал меня, оберегал, поддерживал. И в тоже время, словно сам нуждался в утешении.

В тот момент какое-то такое странное ощущение пришло, словно передалось мне от него. И не облегчение: грусть и скорбь, но какая-то не тяжелая. Словно бы я сказала что-то, чего он не знал, в чем сомневался. А теперь расслабился, хоть это знание и не уменьшило ни его, ни моей боли.

Наверное, потому, что все-таки была еще не настолько взрослой, как хотелось бы, мне понадобилось время, чтобы понять, в чем причина. Чтобы догадаться: Сергей действительно не знал об этом и сомневался, вполне допуская, что мой отец мог его предать, чем бы они там оба не занимались. И сейчас – он избавился от этого грызущего сомнения и подозрения.

Ни в ком не уверен до конца. Всегда допускает возможность, что его предадут, подставят. Даже семья. И все равно, никогда меня не бросал и не оставлял один на один с жизнью.

В душе что-то сжалось и стало так больно внутри, что на глаза слезы навернулись. А может, и это все из-за антибиотиков со мной творилось.

И я таки не удержалась: повернула голову так, что практически касалась губами его шеи. И ощущая, как ровно и медленно стучит пульс Сергея, прошептала, касаясь колючей кожи:

- Мне не важно, правда, любимый. Я тебя люблю. Такого, какой ты есть. И всегда буду, чтобы ни случилось.

Он хмыкнул. Так иронично, по-взрослому, как настоящий, умудренный опытом человек, понимающий минимум раз в триста больше меня. Но при этом не оттолкнул, не поднялся. Наоборот, обхватил меня так, что я всем телом к нему прижалась, а обе ладони Сергей запустил в мои волосы (немытые уже четыре дня, патлатые космы, что меня прилично смущало, а он будто и не замечал этого).

- Ну, говорю же, ни фига не понимаешь. Маленькая еще, - все с той же иронией, почему-то отдающей мне горечью, хрипло хмыкнул он снова. – Ничего, Бабочка, вырастешь – поумнеешь, жизнь научит.

Мне захотелось пихнуть его под ребра. И снова громко заявить, что никакая я не маленькая.

Вместо этого, подозревая, что подобным поступком только подтвержу его мнение, я взяла и забралась к Сергею на колени.

Он не оттолкнул, хоть и заметно напрягся. А у меня от этого мысли сразу почему-то в другую сторону свернули. И тут же вспомнилось, как он целовал меня, когда мы домой вернулись, как раздевал. По коже сразу «мурашки» побежали, я почти ощутила, как поднимается температура внутри, только уже не от болезни. И щеки пылать начинают. И, несмотря на всю слабость, которая никуда не ушла, захотелось того, что ассоциировалось только с ним – обнять, начать целовать кожу любимого, где только смогу дотянуться. И всего того, что обещали тогда дать его касания и поцелуи – захотелось просто до жути.

Так, что мое дыхание стало частым-частым, поверхностным, рваным, словно мне не хватало воздуха. И грудь, прижатая к крепкому, сильному телу Сергея заныла, потому что мне вспомнилось, как ее целовали и ласкали его губы.

И в Сергее все изменилось: его дыхание, напряженность, жар кожи. Его бедра под моими стали напряженными и твердыми, и я в полной мере вдруг осознала – он меня хочет. Вроде бы уже знала это, помнила то, что происходило четыре дня назад. А все равно меня оглушило это понимание – что меня по-настоящему хочет мужчина. И не кто-нибудь, а мой Сергей. Я еще не сталкивалась с этим так откровенно, оголено и «лоб в лоб», тогда, видимо, просто была слишком дезориентирована, чтобы все осознать. А сейчас – аж в висках зашумело от какого-то пьянящего ощущения счастья и моей… ну, не власти… но определенно, какого-то влияния на любимого.

Мои бедра сами собой дернулись, подаваясь ему навстречу. Ерзая, словно я хотела устроиться удобней.

Его объятия стали еще крепче, если это только возможно. Сергей старался не давить на мой левый бок, я ощущала это, но его руки сжимались все сильнее. И чувствовала, как ходит ходуном его грудная клетка, уже ощутила, как его губы коснулись моего лба, по самой кромке волос. Опустились на мою бровь, прижались к скуле, словно обжигая этими жаркими, тяжелыми и жадными поцелуями. Короткими, словно бы он у кого-то эти касания воровал. Сам себе не позволял ко мне прикасаться, и не справлялся с этим запретом. Одна его ладонь прошлась по моему затылку, погладила шею, чуть придавливая, и спустилась вниз, неожиданно оказавшись под майкой, которую я использовала вместо ночнушки. Обжигая меня, его горячие пальцы погладили мой живот, задев впадинку пупка, потирая кожу.

И вдруг все кончилось. Одномоментно.

Сергей замер. А в следующее мгновение уже аккуратно и осторожно ссадил меня со своих коленей на матрас. И резко поднялся:

- Мне надо идти в душ. Выезжать уже пора, - грубоватым голосом объяснил он свой маневр, не глядя в мою сторону.

Жаль, я хотела посмотреть ему в глаза и попробовать понять мысли любимого. А не угадывать, глядя в его затылок.

И знаете, о чем я подумала в первую очередь? О каких причинах его резкого отчуждения?

Ну, о самых глупых, если честно – опять о том, что не мылась четыре дня, хоть умывалась, с горем пополам, и чистила зубы. И волосы у меня грязные и потому - противные. И, вообще, что от меня может вонять, а я уже просто не чувствую, «внюхалась».

Все-таки в чем-то Сергей был прав: в некоторых вопросах я еще мало что понимала и судила если и не как ребенок, то как подросток, максимум.

- Извини, - «выдала» я, заливаясь уже румянцем от стыда. И свернулась клубочком, поджав колени к подбородку. – Я противная, знаю. Но мне врач не разрешает пока купаться.

Не знаю, зачем это говорила. Сергей знал обо всех словах, назначениях и рекомендациях врача. Так что мои оправдания звучали жалко и глупо. Но было так неприятно, гадко и одиноко от того, что он отошел.

Сергей повернулся так же резко, как и отворачивался. И с удивлением посмотрел на меня. Ругнулся, жестко провел ладонью по лицу, да так и замер, прижав ее к переносице:

- Бабочка, - начал он было что-то говорить напряженным голосом.

Но я не дала ничего ему объяснить. Все так же скукожившись, вдруг вспомнила все, что мне рассказывала про своего отца и всех его подружек Катя, и (не знаю с какого перепугу, видно, антибиотики и по мозгу сильно ударили) выпалила даже для себя неожиданное:

- Любимый, ты не ищи себе кого-то еще, пожалуйста. Я скоро вылечусь и… - мой голос как-то сам собой стих под каким-то ошарашенным и ошалевшим взглядом Сергея.

Правда, появившаяся только что мысль о том, что у него вполне может быть любовница, хоть жены и нет, никуда не исчезла. И я даже отстраненно удивилась, как это раньше не подумала о таком варианте? О возможности, от вероятности которой становилось очень неприятно и больно внутри, едва стоило представить, что Сергей сейчас возьмет и поедет к какой-нибудь «другой» снимать то возбуждение, которое я разбудила в нем. И все потому, что считал меня маленькой и мои чувства придуманными.

А Сергей, все эти мгновения так и смотрящий на меня тем самым пораженным взглядом, вдруг расхохотался. Не то, чтоб весело, скорее как-то опустошенно. Покачал головой и снова уселся на постель:

- Дурдом, - он сжал виски ладонями.

Сергей

Ситуация становилась все более напряженной и накаленной, а я все меньше себя контролировал. И когда мне все-таки удавалось взять себя в руки и вспомнить о здравом смысле и том, что я не имею права делать с Бабочкой – она выдавала такие мысли, от которых я не знал: смеяться или плакать.

А у меня ладони еще горели от ощущения прикосновения к ее животу, ее шее, к моей Бабочке.

Елки-палки.

И в принципе, не глупо. Ясно, что взрослый мужик чаще всего так и поступает. Да и проблем с тем, чтобы найти девку для расслабления – никаких. Мест, где их “бери не хочу”, предостаточно. И не сказать, что я не думал о таком. Думал, когда меня впервые этим желанием к Бабочке шандарахнуло. Даже попробовал – но как-то, по итогу удовольствия мало. Я ежесекундно помнил, зачем это делаю и от чего «убежать» пытаюсь.

Гадкое какое-то послевкусие осталось. И больше не особо тянуло. А потом и вовсе не до того стало со всеми этими проблемами и событиями. И я решил, что все как-то само собой устаканится. Решится. Меня или попустит, или брезгливость уйдет. А пока…

Я не был «факером», как это называли мои парни между собой. То есть я не принадлежал к мужикам, которые жизни не представляли без того, чтобы каждый день не трахнуть новую девку. А лучше двух или трех. Имелись и такие среди моих подручных, и меня всегда забавляло – где они берут время, силы и главное, интерес к этому процессу?

Не в том смысле, что я не любил секс. Любил. Или, скорее, относился к нему, как к одному из множества приятных времяпрепровождений, чтобы расслабиться. Секс не был для меня способом что-то кому-то доказать или компенсировать какие-то комплексы, и я относился к нему совершенно нейтрально. Есть время – можно оттянуться. Нет – не горит, переживу. Дела и заботы важнее. А порой и просто предпочитал рыбалку или охоту тому же часу с девкой.

Нет, я был здоров, не имел проблем с потенцией, не был гомиком и вообще, все было нормально.

Просто, как я всегда думал, я был не по этому делу. И все. Как некоторые – упиваются до белой горячки и не мыслят вечера без рюмки, а я мог иногда пропустить пару стаканов виски, порою даже крепко напиться, а мог и неделями не вспоминать про выпивку.

У меня было куда тратить силы, нуждающихся в моей помощи всегда хватало. И у меня имелась семья, на которую я с большим удовольствием тратил появляющееся свободное время. У меня была Бабочка. Серьезно, полчаса-час простой болтовни с ней по телефону зачастую дарил мне кайфа больше, чем любой секс. Правда, я как-то раньше не думал и не анализировал всего этого. Просто воспринимал ситуацию, какой она была.

И только сейчас, после того, как вдруг осознал всю степень своего отношения к Свете – подумал, поразмыслил и пришел к неутешительному для себя выводу, что давным-давно залип на этой девчонке. Нет, не ассоциировал сексуальное влечение с обожанием Бабочки, просто ни к кому не испытывал столько чувств и эмоций, потому и секс для меня был просто способом расслабиться. Механикой.

Думаю, мужики вообще не делают из этого такого кипиша, как бабы. Трах, он и есть трах. Другое дело, если к женщине, которую хочется трахнуть, ты еще и душой прикипел, если готов за нее практически на все… Не уверен, у меня такого опыта не было, но учитывая то, что я ощущал, когда ее целовал, когда просто обнимал… Ух!

Потому, видимо, я и не западал ни на одну девчонку, и не женился никогда, хоть иногда и подумывал, что для статуса – можно было бы. Да как-то так и не собрался.

А теперь знал – просто у меня внутри, на чем-то, что в народе именовалось душой и «сердцем» (не в смысле перекачивающего кровь агрегата), уже почти восемнадцать лет висела основательная такая табличка «ЗАНЯТО». Большими красными буквами.

И пусть желание присоединилось к моим чувствам к Бабочке всего несколько недель как – это ничего не меняло. Просто я, как додумался всего две или три ночи назад, достиг нового уровня. Ну, как в боевых искусствах там или играх на компе. Щелк и насмешливый голос: «поздравляем, этот уровень пройден. Добро пожаловать на следующий. Там у нас монстры позаковыристей и враги посильнее. А, да, кстати, код непобедимости – не действует. Ты попал…Ха-ха-ха…»

Увлекался я как-то такими стрелялками, было дело, иногда до трех ночи не спал, проходя левелы. Типа в жизни мне адреналина и пальбы не хватало.

Ну, аналогию, думаю, уловить несложно.

И вот она меня просит ни с кем не мутить. И решила, что меня ее волосы немытые смущают. Видела бы меня Бабочка в некоторых эпизодах жизни – ее тошнить бы от отвращения начало, сто процентов. А для меня она всегда идеальной и самой лучшей была и будет.

Кранты. И что ей сказать? Особенно учитывая то, как я решил себя вести? Кажется, еще немного, и я все-таки тронусь умом.

Не озвучив ни одной из этих мыслей, я глубоко вздохнул, подавляя и всю эту чехарду в своем мозге, и все возбуждение. Наклонился и прижался губами к ее волосам:

- Ради Бога, Бабочка, глупостей не выдумывай. Я тебя прошу, - тихо произнес я, вдруг поняв, что обхватил ее всю, сжавшуюся в комочек, руками. Словно собой укрыл. – Мне дела решить надо. А тебе – не такое выдумывать, и не об этом думать, а отдыхать и выздоравливать.

Еще на секунду задержавшись в такой позе, пока не ощутил, как ее напряженные, задеревеневшие мышцы расслабились, я выпрямился и снова встал.

- И не вздумай мыться, пока врач не позволит, усекла? – наставив на нее указательный палец, велел я, зная, что Бабочке и такое в голову стукнуть может, и плевать на свое здоровье.

Она надула губы. Но кивнула.

Удовлетворенный этим, я все-таки пошел в душ.

Глава 10

Света

Следующие семь дней прошли очень странно: мы с Сергеем все время были вместе, вроде бы, и в то же время – казалось, что так далеко мы друг от друга еще не находились. Мне прекратили капать антибиотики, мое состояние стало значительно лучше – это отмечал доктор. И еще, я опять переехала в свою комнату. И хоть Сергей несколько раз за ночь заходил ко мне - проверяя мое состояние, как он объяснял - ничего такого, ну, большего, между нами не было. Поцелуев там, или объятий. Хоть иногда, наверное, думая, что я сплю, Сережа садился на край моей кровати и осторожно брал мою руку в свою ладонь. И держал. Просто держал, чуть поглаживая внутреннюю сторону запястья. Долго. Так, что я ощущала, как нагревается металл браслета, который он не снимал. И хоть мне было очень сложно притворяться спящей, я готова была терпеть, лишь бы только он делал так как можно чаще. Хотя, подозреваю, что Сергей о моем притворстве знал, но тоже молчал. Днем мы не разговаривали об этом.

Собственно, мы почти ни о чем не разговаривали. Только завтракали вместе, да ужинали, если Сергей возвращался домой рано. Я еще сильно уставала и не могла дожидаться его вечерами, засыпала.

Каникулы закончились. Но мне еще, как минимум, полторы недели окончание больничного «не грозило». Зато ко мне каждый день заезжала Катя, передавая домашние задания и помогая разобрать темы, которые они проходили, чтобы я опять не отстала. Один раз приходила моя классная. Не знаю зачем, может удостовериться, что я действительно больная, или «проведать». Наверное, она предупредила Сергея о своем визите, потому как он приехал за полчаса до нее. И все то время, пока классная со мной общалась, ходил рядом, наблюдая за ней если и не как волк, имя которого вроде бы носил в некоторых кругах, то как коршун – точно. Так, что классная заметно нервничала и предпочла быстро закончить свой визит. А Сергей так и не уехал больше по своим «делам», о которых отказывался со мной говорить, как и о том, что определенно существовало между нами. Мне не хотелось об этом спорить опять, понимала, что мы сейчас в разных «весовых категориях», ведь я еще не оправилась от болезни. И потому мы просто поели вместе, а потом играли в карты. Вяло и без особого энтузиазма, зато я сидела у самого его бока, а после и вовсе устроилась головой на плече Сережи. А он ничего не сказал, хоть так ему были видны все мои карты. Да и я его видела. Похоже, просто, нам обоим был нужен благовидный повод, чтобы оказаться друг к другу как можно ближе. Хотя, как я заметила, из охраны никто просто так не заходил в комнаты, а больше в доме никого уже не осталось – медсестры уехали, и Арина Михайловна вернулась к своему «приходящему» графику. Но, так или иначе, мы ни о чем не говорили, даже обсуждение ходов понемногу затихло и мы просто так и сидели: я - опираясь на его плечо, а он - опустив щеку на мои волосы (разумеется, уже чистые, аж до скрипу). И мы даже не делали вид, что продолжаем интересоваться картами.

Был и еще один визит за последнюю неделю. Так же согласованный заранее, к тому же, не только со мной, но и с Сергеем – ко мне приходил Артем. Как оказалось, его отец неплохо знал Сергея, и мой одноклассник посчитал необходимым предупредить моего дядю о том, что придет. Сергей и сообщил мне о том, что я должна ожидать визитера, а потом – уехал.

И потому, наверное, что я не сумела понять его мыслей, когда он говорил со мной, что не сумела разобрать его отношения, не поняла причины такого поступка – мне оказалось очень трудно сосредоточиться на том, что делал и говорил Артем. Хотя он все сделал очень красиво, правда: принес еще один букет, на этот раз из множества белых и желтых хризантем. Красиво, пусть и не так, как те цветы, что привозил мне Сережа. Орхидеи до сих пор не увяли, я переставила их в отдельную вазу и любовалась, просыпаясь и засыпая.

Букет Артема я помпезно водрузила на журнальный столик в гостиной, не собираясь тащить его в свою спальню. Коробку конфет, которые он тоже принес (“бельгийское ассорти. Действительно бельгийское”), я открыла сразу и предложила ему же к чаю. Мы немного поболтали об одноклассниках, об учителях, об уроках. Он пригласил меня еще раз сходить в клуб, как только я поправлюсь, или в кино, или в кафе – куда мне захочется. Я пообещала подумать. А потом Артем ушел, потому как, думаю, еще было заметно, что я не совсем здорова и долгие посиделки даются мне трудно.

Но я не легла отдыхать, хоть в комнату, где я расположилась, дважды заходил охранник (предварительно постучав и уведомив, кто это), и уточнял, не нужно ли меня провести в спальню? Я благодарила и отказывалась. Не могла уйти, не дождавшись Сергея. Мне хотелось с ним поговорить. Объяснить что-то. Не уверена, что точно знала, что именно собираюсь объяснять ему. Быть может то, что Артем меня волнует не больше, чем друг.

Однако не справилась, проснувшись на диване в одиннадцать от очередного посещения охранника, все-таки сдалась и пошла к себе. А в два часа ночи ощутила сквозь дрему, как Сергей вошел ко мне в комнату и сел рядом, взял меня за руку. И опустил голову на мою подушку. Совсем рядом с моим лицом. От любимого ощутимо пахло сигарами. Я знала, что он иногда курил их, когда к нему приезжали какие-то люди, или на встречах, о которых мне ничего не было известно. Наверное, потому, что почти спала, меня неожиданно очаровал этот аромат, смешанный с запахом одеколона Сергея. В этот раз я практически не притворялась, оттого, видимо, совершенно не опасаясь, я заворочалась на подушке и подвинулась впритык к нему, щекой к щеке. Он не отодвинулся. Переплел свои пальцы с моими. Я забралась под пиджак свободной рукой, словно грелась. И вот так уснула окончательно, тихо выдохнув ему в кожу: «люблю», но так и не вспомнив про то, что хотела оправдаться за Артема.

Утром я проснулась одна, разумеется. О ночном визите Сергея напоминал лишь легкий аромат тех самых сигар, пропитавший наволочку моей подушки. И новая пурпурная орхидея на прикроватной тумбочке. В этот раз в горшке. С множеством цветущих бутонов.

Еще полусонная, я протянула руку и осторожно провела пальцем по лепестку. Он казался бархатистым и нежным на ощупь. И очень красивым.

А мне почему-то все равно было грустно-грустно внутри. Аж надрывно как-то, так, что плакать хотелось. От всей этой молчаливой недосказанности, недоверия, непонимания. От нежелания Сергея даже обсудить наши отношения.

Эти чувства только усилились, когда я узнала, что он уже уехал по каким-то срочным делам, и не сможет со мной позавтракать. К тому же, к грусти и хандре присоединился еще и страх. Не совсем для меня привычный, но уже однажды испытанный, там, летним днем на берегу речки. Немного придя в себя после похищения и болезни, осмыслив все, что теперь знала, я вдруг по-новому взглянула и на бизнес Сергея. А также на то, чем это может обернуться для него. Если похитили меня, убили моего отца - кто мог гарантировать, что с ним ничего не случится? Но когда я спросила Сережу об этом пару дней назад, он сделал вид, что не слышит вопроса. Как и всегда, когда я пыталась поговорить о его «работе». Только повторил то, что уже обещал: «что никогда меня не бросит, никто и ничто его не заставит это сделать, чтобы ни случилось. Зубы обломают».

Мне хотелось в это верить. Очень хотелось. Но разогнать страх, тоску и нарастающее между нами напряжение это не помогло. Да и общая угнетенность моего настроения из-за такой непривычной для нас сложности в общении, какой-то дикой для меня отчужденности – только усиливало взвинченность нервов. Казалось, еще немного – и я взорвусь, не выдержу.

Чтобы как-то расслабиться, я решила потихоньку возобновить занятия танцами. Летний перерыв наглядно показал, что потом не так и просто вернуться в строй. И хоть я понимала, что нагрузки полноценных тренировок мне еще не нужны, да и повредить могут, ничего плохого в легких домашних повторениях элементов – не видела. Потому выбрала для себя комнату на первом этаже, где было не так много мебели, принесла музыкальный центр (не сама, охранников попросила), и приступила.

Сергей

Я действительно старался вернуть все на позиции, на которых мы раньше были. Но ни черта не получалось! И ладно Света. Я понимал, что Бабочка вряд ли так просто согласится закрыть на все глаза и сделать вид, что ничего и никогда между нами не менялось. Нет, я о таком и не мечтал, учитывая вариант с ее сопротивлением. Но дело-то было не в Свете. Срывался я. Срывался постоянно.

Эти ночные «проверки» ее состояния… Только идиот поверит в такую причину моих ночных обходов. И я знал, что ни под каким предлогом не должен этого делать, Бабочка уже уверенно шла на поправку. Но все равно заходил к ней, потому что не мог, не справлялся с желанием быть ближе.

Я напоминал себе о том, что для всех она - моя племянница. О том, что она еще в школе учится, черт возьми! И ей меньше всего надо влюбляться или связываться с таким, как я. Я все это повторял про себя постоянно. И все равно не мог удержаться, чтоб не обнять ее, чтобы не поцеловать, хоть в макушку, висок.

Возможно, будь я более разумным и сумей разыграть полное равнодушие к ней, как к девушке – Света потеряла бы интерес и обратила бы свои взоры на кого-то другого. Более подходящего. На того же малолетнего придурка, Артема, к примеру, который не оставлял попыток за ней ухаживать. И я ведь старался. Реально старался: наступил себе на горло, не обращая внимания на собственное мнение и свои желания, уехал, обеспечив им «уединение» настолько, насколько это было реально вообще. И что? Что я сделал, едва вернулся? Я поперся к ней, еще и с орхидеей, словно пытался вопреки всем своим умным поступкам «застолбить» свое место, убедиться, что отношение Светы не изменилось после этой встречи. Ну, не дурак ли?

Дурак, ясное дело. Зато, каким же счастливым дураком я был, когда моя Бабочка прошептала мне, что любит, даже во сне потянулась ко мне.

Правда, я снова попытался взяться за ум. И последние три дня почти не бывал дома: уезжал до того, как она вставала, а приезжал уже после полуночи. И только ночами продолжал заглядывать к ней в комнату, хоть теперь и не позволял себе приближаться к кровати.

А сегодня – устал бегать. Решил, что надо еще раз с ней поговорить. Откровенно и честно. Еще раз объяснить моей Бабочке то, сколько перед ней в жизни путей, сколько возможностей. Напомнить, что для всех – мы родные люди, и об этом не стоит забывать. Да и просто, настоять на том, чтобы она хорошенько подумала и попыталась отстраненно посмотреть на свои ощущения. Ведь Света у меня умная.

Скажу честно, несмотря на все свои чувства и желания, в тот момент я все еще не сомневался – ее отношение ко мне несерьезное и надуманное, и скоро Света его перерастет. Потому, готовый воплотить в жизнь эти планы, я вернулся довольно рано, еще не было и пяти вечера. И пошел к комнате, которую, если верить начальнику моей охраны, Бабочка облюбовала в качестве зала для танцев в последние три дня. Не то, чтобы я полностью одобрял идею возвращения к тренировкам, не был уверен, что Бабочка для этого достаточно поправилась. Но врач, которому я позвонил, едва охрана мне об этом доложила, дал добро. Вот и я не вмешивался. А сейчас даже захотелось стать и тихонько понаблюдать за ее тренировкой. Раньше, когда Света начала ходить на танцы, я, во время своих нечастых визитов, всегда сам отвозил ее на занятия, и стоял, наблюдая, как она отрабатывает какие-то пируэты, движения. Когда же я уезжал, Бабочка часто отправляла мне записи с тренировок или конкурсов – и я их просматривал. Было что-то волшебное в наблюдении за тем, как ее движения становились все более уверенными, отточенными, плавными. У меня по-хорошему захватывало дух, когда я наблюдал за танцами Бабочки в последние годы. Кто-то мог бы сказать, что она просто упорна и прилежно работает, но таланта у нее к этому нет (как однажды заявила мне ее преподаватель, пока двенадцатилетняя Света разминалась). Видит Бог, я чуть не придушил эту пигалицу. Пригрозил, что если она додумается сказать такое ребенку – серьезно пожалеет. Мне плевать было на ее «профессиональное» мнение. Главное, я видел – когда Света танцует, она будто летать начинает. В каждом ее движении виделось и ощущалось такое удовольствие и радость от танца, какое никакой талант не подарит.

В последний раз я следил за ее тренировкой, когда заставил Бабочку вернуться к любимому увлечению в этом августе. Так что сейчас собирался с удовольствием понаблюдать за ней. Да и потом, существовал в моем решении определенный расчет – после танцев у Светы всегда было великолепное настроение. И я собирался этим воспользоваться.

Однако то, что предстало моим глазам, стоило открыть двери, из-за которых звучала музыка, заставило меня забыть обо всех этих мыслях и расчетах. Это зрелище сбивало с толку и выбивало дух. А так же начисто сметало все здравые решения, которые я принял. Зато так взбудоражило мозг и тело, что на какие-то мгновения я застыл на пороге, ошеломленно глядя на Свету.

Наверное, весомую долю в моей реакции сыграло то, что все эти дни я упрямо пытался убедить себя – она ребенок. Она все еще ребенок. И тот срыв, та моя ненормальная реакция, поведение и желание – мои бзики и проблемы. Я знал, что все не совсем так. Но все равно твердил это себе круглыми сутками. Но то, что я видел сейчас – растоптало все эти убеждения.

Она не была ребенком. И как бы я ни хотел себя заново убедить в этом, как ни старался самообмануться – после подобного зрелища такой фокус у меня никогда уже не выйдет.

Моя Бабочка танцевала. Да.

Но танцевала такие танцы, которых я никогда в ее исполнении не видел. И, видит Бог, меньше всего хотел бы увидеть еще полгода назад, скорее предпочел бы себе глаза выдрать. А сейчас – не мог отвернуться. Даже не моргал.

Я понимал, что именно вижу. Блин. Не из лесу же вышел. И не из какой-то глухой деревни. И не первый раз любовался на стриптиз. Но елки-палки! Это же моя Бабочка…

Честно говоря, глядя на ее движения, на то, как изгибается под музыку ее тело, облаченное лишь в короткий топик, оголяющий живот, и лосины – у меня взрывался мозг. В прямом смысле. Не оставалось умных и правильных мыслей. Ничего, кроме четкого знания, что это – моя женщина. Все в ней – только мое! И этот живот… Ладно, признаюсь, я бредил им не меньше, чем ощущением прикосновения к волосам, к шее Светы. Не знаю, может ли быть фетишем часть тела, но я определенно дурел от ощущения, когда накрывал ладонью, пальцами ее живот. Когда гладил, ощущая пупок. Как же мне хотелось повторить этот путь языком, губами, кто б знал!

Света меня пока не увидела. Она продолжала самозабвенно танцевать, плавными движениями словно обвиваясь вокруг стула, которым, очевидно, пыталась себе компенсировать отсутствие шеста.

И вот тут, на этой мысли, на фоне дикого желания, пульсирующего сейчас не только в моем паху, но даже в черепе, меня накрыло еще одной мыслью, вызвавшей просто дикую ярость.

Черт возьми, но ведь это была моя девочка! Моя Бабочка! Человечек, которого я оберегал и лелеял, защищал от всего мира и его грязи всю ее жизнь.

Так, какого лешего, она сейчас танцует стриптиз?!

Для чего? Для кого? Перед кем собирается вот это вот демонстрировать, а? В том клубе перед какими-то пьяными и обкуренными придурками, которые потом будут дрочить, вспоминая ее танец?

Впервые в жизни, наверное, что-то, что сделала Бабочка, вызвало во мне бешенство. Ярость. Дикую, едва контролируемую. И пусть краем сознания я понимал, что львиная доля этой злости – ревность и злоба на самого себя, не так уж отличающегося от тех воображаемых придурков, не мог подавить, не сумел успокоиться. Да и то, что последние недели две я находился на постоянном взводе, как физически, так и психологически, видимо, дало свою долю в этом срыве всех предохранителей.

Внезапно ощутив какую-то потребность в движении, понимая, что не могу больше стоять, нуждаюсь в объяснениях, я быстро пересек комнату и выключил музыку.

Бабочка, наконец-то обратившая внимание на мое присутствие, с радостной улыбкой выпрямилась. И уже даже хотела что-то сказать, судя по всему.

Даже в таком настроении ее улыбка, ее радость, растеклась по моему телу почти физической сладостью.

Но тут, видимо, Света заметила мое состояние. И недоуменно нахмурила брови.

- Сережа? – неуверенно окликнула меня Бабочка. Чуть задыхаясь, видимо, после танцев. Провела рукой по лбу, вытирая капельки испарины. Румяная. Горячая, с влажными волосами, липнущими к такой же влажной коже на ее шее. С капельками пота на груди. На этом обалденном животе. Она выглядела так, как могла бы выглядеть после секса. После секса со мной. Я бы все сделал для нее, все, чтобы она испытала максимум, который может дать только обожающий ее мужчина…

Я не имел права думать о таком, чтоб меня!

И этот конфликт между желанным, необходимым и тем, что казалось правильным – породил дикий диссонанс внутри. Не было надежды, меня уже понесло. Все, заслоны пали:

- Какого лешего ты делаешь? – рявкнул я, подходя впритык к ней. – Это что за танцы такие?

Бабочка растерялась, наверняка, не ожидая от меня подобного. Я с болью внутри наблюдал за тем, как ее глаза поражено расширились, а губы обиженно округлились. Это дало мне силы подавить большую часть злости, плещущейся внутри.

- Я просто… Тренируюсь, - как-то неуверенно ответила Света, все же не отводя глаз.

А вот я зажмурился, чтобы окончательно взять себя в руки. И, если честно, для того, чтобы не видеть ее такую.

- С каких это пор ты стриптизеркой заделалась? – уже чуть миролюбивей потребовал я ответа, все же не до конца справившись с эмоциями.

Бабочка как-то неловко улыбнулась:

- Да я просто, как-то не хотела идти домой, когда ты занят был. Не было желания дома сидеть в одиночестве, а в такое время в студии только класс «танцы на пилоне» остался. Вот я и начала, ради интереса…

- И кому ты их показываешь?! – вновь почему-то заводясь, я хмыкнул, словно не верил ее словам.

Бабочка нахмурилась и уже рассерженно сдвинула свои брови. В черных глазах заплясали огоньки такого же раздражения, которое плескалось в моих.

- Никому! – огрызнулась она, отворачиваясь. – Катя видела, потому что со мной ходит. Да ты, вот, сейчас, - Света потянулась за полотенцем, переброшенным через спинку того самого стула.

- Что ж Артему не похвасталась? – уточнил с какой-то придури. – Он же в клубе часто бывает, глядишь, оценил бы по достоинству. Еще охотней стал бы тебя сватать.

Бабочка удивленно обернулась и посмотрела на меня с недоверием. А потом улыбнулась. Счастливо-счастливо так. И вдруг забыла про свое дурацкое полотенце, подскочила ко мне и повисла на шее:

- Любимый, ты что? Ты ревнуешь к Артему? Не надо! Он же только друг, вообще, ничего больше! – заявила она с горячностью, заглядывая при этом мне в глаза.

И я горел. Только по-другому. Стоило бы ее отодвинуть, самому отойти. А вместо этого, я так сильно прижал ее к себе, обхватив тонкую талию руками, что звенья браслета, наверное, царапали ее живот. О котором я думал не переставая, если честно. Я ощущал, как тарахтело ее сердце, так плотно прижал ее грудь к своей, даже через сорочку чувствовал, что под этим вот спортивным топом - у нее ни черта нет. Боже помоги, но я, кажется, мог досконально вообразить форму ее груди и напряженных сосков по одним этим ощущениям.

А Света, словно не понимая, по какой грани мы сейчас идем, потянулась, чуть вдавливая свои пальцы в мой затылок, и прижалась своими губами к моему рту.

Все. Я забыл о том, что правильно.

Еще сильнее стиснув свои ладони на ее теле, я буквально набросился на ее рот. Губы Светы капитулировали моментально, мягко раскрываясь, позволяя мне делать все, что ни вздумается. Но я не мог удержаться, мне было мало ее просто целовать. Скользнул в бок, покрывая поцелуями все лицо моей Бабочки, буквально пылающей жаром. Опять прижался к губам, жадно глотающим воздух. Спустился вниз, добираясь до подбородка, шеи. Жадно, резко, алчно. И неожиданно для Светы, приподнял ее вверх, чтобы добраться до пульсирующей жилки у основания шеи. Чтобы слизнуть капельки пота, скользящие в ложбинку между грудями.

Бабочка охнула от неожиданности и тут же тихо рассмеялась, когда я повернулся, легко закружив ее. В пару шагов добрался до софы, сдвинутой к стене. И, уперев Свету в приподнятое изголовье спиной, снова набросился на ее рот. Все так же спешно, торопливо, ощущая, что выгораю изнутри. У меня руки тряслись, пальцы, вжимающиеся в ее кожу. И Света дрожала. И тихо стонала под моим ртом, моими губами. Давила на мой затылок, прижимая крепче к своему телу. А я и не думал отстраняться.

По второму кругу добрался до шеи. Ниже, касаясь щеками ее грудей, приподнимая руками Свету еще выше, надавливая ей на спину, заставляя прогибаться. И да! Наконец-то, добрался до этого обалденного живота, который не сумел бы описать простыми словами. Моя Бабочка не была ни тощей, ни увлекающейся качанием кубиков, ни, тем более, полной. Хотя, не думаю, что мне была бы разница. Я обожал ее. Просто ее. Эту девушку. И все-таки, видимо, не в последнюю очередь благодаря занятиям этими своими танцами, у нее был такой живот, что я не мог оторваться – мягкий и упругий одновременно, не плоский, подтянутый, невероятно женственный. И сейчас я целовал, облизывал, собирал губами и языком каждую капельку испарины, выступившей на ее коже. Толкался языком во впадинку пупка, шалея от ее стонов и тихих прерывистых вздохов. Ощущал подбородком резинку этих штанов, которые обтягивали ее, не менее обалденные, ноги второй кожей.

И тут она забросила эти ноги мне на пояс, крепко обхватив, и прижалась еще крепче, простонав в мои волосы:

- Пожалуйста, любимый, только не останавливайся сейчас, - хрипло выдохнула она.

Зря, по факту. Потому что я сразу вспомнил, почему мне ни при каких обстоятельствах нельзя продолжать. Пусть я хоть умру сейчас от того, как неимоверно ее хочу, как нуждаюсь в своей Свете.

И, разумеется, я замер. Потому что на уровне подсознания привык в первую очередь думать о ней, о ее благополучии и ее интересах. Сердце колотилось где-то в глотке, а пах просто скручивало от всего того желания, что переполняло меня к Свете.

И все же я медленно поднял голову, видя, как ее черные глаза наполняются обидой и горечью, и так же медленно отступил на шаг, осторожно опустив Бабочку на софу.

- Любимый? – в ее голое звучала такая потерянность, что у меня начал дергаться глаз от напряжения, с которым я старался себя сдержать. – Почему?

- Не стоит, Бабочка. Действительно, не стоит, - хрипло ответил я, отступая еще на шаг и ненавидя самого себя за то, что знал, как правильно. - Это будет неверно, солнце мое. Совсем неправильно. Я не тот, кто тебе нужен. Правда. Ты достойна лучшего…

А Света вдруг прищурилась и одним плавным, стремительным движением выпрямилась, поднявшись с софы. Ее глаза разве что не метали молнии, с таким гневом она посмотрела на меня, с такой обидой, что я дернулся, умирая от желания обнять ее, успокоить, подарить все счастье, какое только сумею.

- Так значит, да? – огрызнулась она, просто пылая от не унявшегося возбуждения и ярости, которую я впервые наблюдал у нее. – Ты считаешь, что я не могу быть с тем, кого люблю? Что мне кто-то другой подойдет больше? Хорошо! Пусть так! Я всегда слушала твоих советов. Пусть будет и сейчас так же! - выкрикнула она и подлетела к окну, схватив с подоконника мобилку, которую я не заметил.

- Ты меня не хочешь. Я поняла! – вновь повернувшись ко мне, гневно проговорила Бабочка, кому-то уже звоня. – Что ж, пусть тогда другой… «отымеет меня во все дыры»! – взорвав мне мозг и сердце, слово в слово повторила Бабочка то, чем угрожал Малый, когда ее похитил.

И тут же, уже не глядя мне в глаза, совсем другим тоном произнесла в телефон:

- Артем, привет. Да, знаешь, гораздо лучше. Спасибо, - Света улыбнулась, но я, застывший как соляной столб, все равно видел, как вздымается ее грудь от обиды, и пальцы раздраженно стучат по стеклу окна. – Да, я насчет твоего предложения о клубе – я согласна. А давай прямо сегодня. Я свободна, - она рассмеялась на какую-то реплику этого малолетнего придурка. – Да, через полтора часа.

И нажав на отбой, Бабочка направилась к выходу, не удостоив меня даже взглядом.

А я… Я отошел с дороги. Потому что в моем хреновом черепе, пустом от боли в этот момент, пульсировала одна долбанная мысль, что надо поступить правильно. Надо.

Простоял так же неподвижно, глядя перед собой в стену, чуть ли не кожей ощущая, как Света поднимается на каждую ступеньку, ведущую на второй этаж, чтобы собраться на встречу к другому. И по херу, что руки свело от боли – с такой силой я сжал кулаки, лишь бы не сорваться. И только когда уловил, как хлопнула, с грохотом, закрываясь, дверь в ее комнату, вышел.

Нашел начальника охраны, делая вид, что не замечаю разрывающей боли в груди. У мертвых не может ничего болеть. А я, определенно, ощущал себя сейчас как мертвяк, или как тот, кто скоро им станет. И велел отправить с племянницей двух лучших людей. Чтобы приглядывали, но не мешались, если она сама не попросит. Объяснил, что девочка на свидание к парню своему едет.

Дошел до своего кабинета и только здесь потерял контроль. Уперся кулаками в стол так, что кажется, продавил костяшками кожу. И закричал. Беззвучно. Потому что не было звука или интонации голоса, способного передать все то, что я ощущал. Это было больше. Это было что-то за гранью переносимого – отправить любимую к другому, зная, к чему ее толкаешь. И просто стоять. Словно грудную клетку вскрыли по живому, вырвав и сердце, и легкие, так, что и не вдохнуть никак. И до головы потом добрались, вырвав и разум, скопом.

Не хотелось ни алкоголя, ни сигарет. Ни даже яда. Говорю же – мертвяк мертвяком.

Я опустился на пол и прижал лоб ладонями, почему-то ощущая себя снова на зоне. Только теперь без всякой надежды на что-то светлое в жизни. Потому что самое лучшее в моей жизни уже было, и я сейчас это ломал сам. Своими руками.

Глава 11

Света

Артем позвонил через час и предупредил, что в городе пробка, так что он может опоздать. Не знаю, может это судьба пыталась вмешаться, может еще что-то в этом роде, но я была настолько обижена и зла, что не могла ждать. Заявила, что тогда им и круги нечего делать, пусть в клуб сразу едет, и встретит меня на входе, а я со своим водителем доберусь. Меня буквально трясло и колотило от всего, что накопилось за эти недели, от всех чувств, которые не могла выплеснуть. И тем более не представляла, как сумею сейчас глянуть Сергею в глаза.

Нет, я не могла ждать. Мне было необходимо какое-то действие, движение.

Вылетев из своей комнаты, я обнаружила, что меня уже ждут два охранника, которым мой «дядя» велел провести меня на свидание.

Честно говоря, это меня добило, как нож в сердце, почему-то. Аж заорать захотелось. Завизжать от всей абсурдности и глупости того, что он делал, что делала я. Но вместо этого, кивнув, я пошла с охраной к машине.

Сергей из кабинета так и не вышел.

Не знаю, может быть, увидев его, я все же одумалась бы, остановилась, попробовала бы поговорить еще раз. А так – мы быстро расселись по местам и выехали за ворота. И вот тут, когда один из охранников, повернувшись ко мне с переднего сиденья, начал инструктировать: как мне себя вести и что говорить; что делать, если мой парень вдруг решит совершить что-то, к чему я не буду готова. Как мне подать им знак об этом, учитывая толпу в клубе и ситуацию в целом – я вдруг словно очнулась.

Даже моргнула несколько раз, оглянулась, будто пыталась понять – где я, и что делаю? Куда собираюсь? Зачем, ради Бога?

А потом закрыла лицо ладонями, вспомнив все, что сказала Сереже, и с тихим стоном согнулась пополам, уткнувшись в колени. В данный момент мне было плевать и на макияж, и на прическу, и на платье.

- Вам плохо? – тут же насторожился инструктировавший меня охранник.

- Нет, - не поднимаясь, на автомате покачала я головой. – Все нормально.

А сама с ужасом понимала, что повела себя именно так, как и можно было ожидать от подростка, избалованного, порывистого, глупого. Господи! Зачем? Зачем, прекрасно зная, как он меня любит, как всегда от всего старался защитить и уберечь, я ляпнула то, что когда-то сказал Малый? Чтоб ему больнее сделать? Себя унизить?

С какой стати?! Так глупо. Очень, очень. И сейчас я ощущала безумный, нереальный стыд. Ведь и речи не шло о том, что Сергей играет моими чувствами или к чему-то принуждает. Наоборот, он объяснял мне все, сам себя унижал и пренебрежительно отзывался о своих чувствах, считая, что мне не стоит связываться с таким, как он. А я…

Неужели я, которая и для первого поцелуя не могла найти ни одного достойного парня, действительно вздумала сейчас взять, с бухты-барахты, переспать с Артемом? Только, чтобы этим Сергею досадить? Показать, как он ошибся, считая, что со сверстником мне будет лучше?

И кому я хуже этим поступком сделаю? Всем вокруг: и себе самой, и любимому человеку, и даже Артему, которого, с какой-то придури, решила использовать.

Боже, мне было реально противно от самой себя.

- Светлана? Может, вы хотите вернуться? – видно, видя, что я все еще странно веду себя, вновь уточнил охранник.

Я подняла голову, уже было решив согласиться. Но оказалось, что пока я занималась самобичеванием, мы добрались до клуба, и к нам направляется Артем, заметивший нашу машину.

- Я недолго, - откашлявшись, потому что горло осипло, успокоила я охранника. – Минут сорок, не больше. Сейчас уже некрасиво будет просто так уехать. Но я объясню, что переоценила свои силы и все еще не очень здорова, и поедем домой.

Мужчины осмотрели меня, словно сомневались, стоит ли вежливость того, чтобы рисковать здоровьем. Наверняка, Сергей велел им в первую очередь обеспечить мою безопасность, и они не собирались пренебрегать этим распоряжением. Но все же, наверное, не найдя в моем внешнем виде признаков смертельной опасности, молча кивнули. Один вышел на улицу, открыв мне двери, у которых уже ждал Артем, чтобы помочь.

Я приняла предложенную руку, и даже не отодвинулась, когда Артем наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку. В конце концов, я сама напросилась к нему в гости. А потом он немного отодвинулся и осмотрел меня с ног до головы:

- Привет! Ты в порядке? – уточнил Артем с улыбкой, но как-то так, что я хмыкнула.

- А что, сразу видно, что еще на больничном? – решила тут же напомнить я о своем здоровье, чтобы было куда отступать без потерь для самоуважения нас обоих.

Артем улыбнулся шире и за руку повел меня ко входу. Вовремя, кстати: на улице было прилично холодно, ноябрь все-таки начался, а я так злилась, выходя из дому, что куртку не взяла. Ну, дура же, полная. И это только закончив принимать антибиотики после пневмонии.

- Нет, - ответил мой друг, когда мы уже оказались внутри, - просто, ты не такая, как обычно. Не знаю, словно взъерошенная какая-то. Знаешь, на подрыве вся.

Слов не нашлось, и я вымучила из себя полуулыбку. Не так уж плох он, если заметил мое состояние. Но не рассказывать же Артему, насколько глупо я себя повела, когда не получила желаемого.

Он усадил меня на полукруглый кожаный диван у стены, сам сел рядом. Мои охранники стали на расстоянии трех шагов. На столике стояли какие-то коктейли и фрукты. Но я попросила чая, понимая, что от громкой, ритмичной музыки начинает болеть голова.

- Замерзла? – удивился Артем, передав мой заказ официанту.

- Есть немного, - снова выдавила из себя улыбку. – Наверное, я все же немного поторопилась развлекаться.

Артем с подобающим пониманием хмыкнул. Какое-то время мы неторопливо общались, обсуждая уроки. Я рассказала о том, что ко мне классная приходила. Спросила, что в школе, вообще, нового? Катя мне, конечно, каждый день рассказывала, но она-то из параллельного класса и просто не могла знать всех новостей нашего.

Артем охотно отвечал, пока я пила свой чай с лимоном. А потом он чуть придвинулся, и словно в шутку, приобнял меня за плечи. Ну, вроде, помогал согреться. Я вздрогнула. Не знаю почему. Вроде нормально все. Но мне аж противно стало. И я не смогла подавить реакцию. Задрожала так явно, всем телом. Даже чай расплескала. И тут же принялась извиняться, отводя глаза:

- Прости, сама не знаю, испугалась от неожиданности, наверное, - вымученно засмеялась я. – Или замерзла сильнее, чем думала…

Артем улыбнулся и кивнул, но посмотрел на меня как-то настороженно. Отодвинулся чуть ли не на полметра. Откашлялся, и вдруг спросил:

- Свет, ты меня извини, если я офигел и не в свое дело лезу. Но, когда тебя похитили, ну, я знаю, мы все телик смотрим, да и батя мой с твоим дядей кентуется, в общем, они тебя… ну… - он замялся и тоже отвел глаза.

Я зажмурилась и глубоко вздохнула. Мы с Артемом не обсуждали моего похищения в прошлый раз, да и ни с кем, кроме Сережи, я не говорила об этом. И сейчас мне показалось, что это может быть неплохим поводом объяснить свое состояние, потому как, хоть и недосказанный, но его вопрос был яснее ясного:

- Нет. Они хотели меня… изнасиловать, - так же с паузами, потому что это не были приятные мысли и воспоминания, честно ответила я. – Но силовики успели нас вовремя найти. – Я уставилась в свой чай. – А что, ты не смог бы встречаться с девушкой, которую изнасиловали? – зачем-то уточнила, глянув на расстояние между нами.

Не знаю, с какой стати решила это выяснить, ведь и не думала с ним встречаться, и глупостей уже делать не собиралась.

Артем снова прочистил горло и залпом выпил половину коктейля:

- Нет. Знаешь, это хорошо, что сбушники успели. Ну, что с тобой все хорошо. И… - он отставил бокал. – Я просто, ну, не знаю, сумел бы все сделать правильно в такой ситуации? Тут тебе и сейчас, наверное, помощь психолога нужна. А если бы еще и это… Ну, и так столько на тебя свалилось за последний год… И если не знать, можно ж хуже сделать…

- Ага, - прервала я его вымученные объяснения, почему-то думая о том, как ответил на такой же вопрос Сергей. О том, что меня никто и ничто не может сделать «грязной» или «какой-то не такой». Что я идеальная. Ну почему же он, самый лучший и любимый мой, так упорно меня же и отталкивает. – Знаешь, а я как-то не подумала, ты прав, мне действительно стоит поговорить с психологом.

Я улыбнулась. В этот раз спокойно и ровно.

- Знаешь, Артем, мне все-таки не очень хорошо еще, да и, это все… - я неопределенно махнула рукой и поднялась. – Не стоило мне тебе навязываться. Серьезно. Развлекайся, а я лучше домой поеду, долечусь.

Мои охранники подошли, едва я встала. Да и Артем не особо меня задерживал. Мы оба поняли, что вечер явно не будет удачным, и я не могла не отметить что, несмотря на это и какие-то возможные неоправданные ожидания, он вел себя очень корректно. Хоть и ясно, что не мог в моем рейтинге сравниться с Сергеем.

- Света, - уже когда провел нас к выходу, Артем поймал мою руку и на секунду задержал меня. – Давай попробуем еще раз, когда ты окончательно поправишься, а? Ты мне реально очень нравишься.

Не побоялся же. Мне стало еще противней от того, что я так глупо повела себя и втянула Артема в собственную неразбериху мыслей и чувств. Может, он и прав. Может, мне и правда стоит серьезно поговорить с психологом. Только таким, который не знает, что Сергей – для всех мой дядя.

- Посмотрим, Артем, - не уверенная, что стоит что-то обещать или конкретизировать, грустно вздохнула я.

И даже для самой себя неожиданно, наклонилась и поцеловала Артема в щеку. Без чего-то там «эдакого», как друга.

- Извини, - еще раз попросила я прощения, словно бы он все знал о причинах, по которым я сегодня звонила.

И пошла к выходу вместе с охранниками, которые терпеливо меня ждали.

Назад мы ехали молча.

Я даже позабыла на какое-то время, что рядом кто-то есть. Слишком глубоко погрузилась в свои мысли. Думала, вспоминала о том, как начала замечать изменение в своем отношении к Сергею. Как он себя вел, что говорил, делал, как оберегал и любил меня всю мою жизнь. И от каждой этой мысли мне становилось только хуже и горше.

Нет, я не усомнилась в том, что действительно люблю его как мужчину. Но… у меня появилось стойкое ощущение, что я себя совсем неверно веду. И не в том смысле, что такое поведение не поможет мне привлечь любовь и признание наших чувств Сергеем.

А просто – неправильно.

Как ребенок, который закатывает истерику, чтобы получить желаемую игрушку. Ни на что не оглядываясь и не задумываясь ни о чем. Осмыслила вдруг, что на самом деле, Сережа оберегал меня даже больше, чем я думала, причем, от моей же собственной глупости. Ведь я ни разу не подумала о том, что вокруг нас с ним полно людей. И это он всегда делал все для того, чтобы скрыть мои безрассудные порывы, да и его желания ото всех вокруг. Чтобы ничем не бросить тень на меня. И ведь никто не понял, не заметил, даже охранники, которые постоянно находились в доме, кажется, ничего не знали.

Меня накрыло какой-то странной опустошенностью. И уже когда мы почти подъехали к дому, вдруг появилась мысль, показавшаяся до невозможного правильной.

Я должна уехать. Неважно куда. Куда-нибудь, где Сергея рядом не будет.

Правда, выбор места «ссылки» был не так уж и велик.

Нет, я не верила, что мои чувства – попытка уцепиться в единственного родного и знакомого человека после серии стрессов и потери всех близких. И все-таки, вдруг решила, что нам обоим надо все обдумать.

К тому же поняла четко-четко, что пока больше не выдержу, не вынесу таких скачков эмоций. Не в состоянии. Словно внутри что-то перегорело, и мне очень надо было время, чтобы прийти в себя.

И хоть мысль эта оказалась неприятной, и я не представляла, как теперь сумею жить, не видя Сережу постоянно, как буду жить теперь вдали от него – было в этом решении что-то, что казалось мне единственно верным. Правда, грустно стало так, что слезы навернулись. Но я прижала глаза основанием ладоней, совсем уже поставив крест на макияже. Тушь, наверное, потекла. Ну и пусть. Не важно.

Когда мы приехали, я сама вышла из машины, не ожидая охранников, и быстро забежала в дом, направившись прямо к кабинету Сергея. Нам надо было поговорить.

Но у двери почему-то оробела. На мгновение застыла и глубоко вздохнула, стараясь собраться, взять себя в руки. А потом тихо постучала.

Он не ответил и после второго стука. А я, не знаю почему, была совершенно уверена, что он все равно там. Потому без разрешения толкнула двери и шагнула в темный кабинет:

- Сережа? Можно с тобой поговорить?

В комнате было накурено. И этот аромат, да едва различимый тлеющий кончик сигары – единственное, что выдавало его присутствие. Кажется, он сидел на полу. И, видимо, Сергей совершенно не желал ни с кем общаться. Но я приняла твердое решение и не могла откладывать разговор. Да и он, похоже, как только понял, что это я, щелкнул выключателем настольной лампы, поднимаясь с пола.

- Бабочка? – сипло уточнил он, кажется, совсем не ожидая, что это могла быть я. Моргнул, привыкая к свету. Перевел глаза на часы. И снова на меня посмотрел.

Причем так, что я все слова растеряла.

Безнадежно и обреченно, словно бы ждал приговора и не сомневался в том, каким он будет.

Я губу закусила, понимая, что опять не могу удержать слезы, хоть и лихорадочно моргаю.

- Бабочка? – заметив, что я пытаюсь подавить плач, Сергей совсем изменился в лице, словно посерел весь.

И лихорадочно отбросив сигару в пепельницу, подскочил ко мне. На секунду замер, словно не уверенный, что я позволю ему коснуться себя. И все-таки обхватил плечи руками. И я подалась к нему, обнимая за пояс.

- Драгоценная моя, Бабочка, - его хриплый голос звучал так… с болью. И пальцы, сжимающие мои плечи – дрожали. У Сергея.

Я испытала настоящий шок. Честно.

Он чуть отодвинул меня и снова посмотрел в мое лицо.

- Что этот урод сделал, Бабочка? – все с той же болью и виной в голосе, прошептал он.

А я почему-то рассмеялась. И уткнулась лицом ему в рубашку, прямо в расстегнутый ворот. И не было важно, что я пачкаю ткань. Потому что кристально ясно поняла – люблю его. Безумно люблю. По-настоящему.

Ну как можно не любить такого мужчину? Который все на себя готов взять. Даже мои психи и мою вину – он себе в проступок вменяет. Наверное, и убей я кого-то, он взял бы это на себя, даже не спросив меня о причинах.

Сергей из-за этого смеха растерялся, кажется.

- Он не урод, - всхлипнув, я попыталась что-то объяснить, все еще улыбаясь. – И ничего он не сделал. Чаем меня угостил. С лимоном. К психологу посоветовал сходить. - Еще крепче обняв его пояс, я хмыкнула.

А в Сергее что-то словно отпустило. Будто разжалась пружина, до этого закрученная до самого предела.

- Не урод, так придурок, - другим тоном выдохнул Сергей. – На фига тебе к психологу? – и он хмыкнул, кажется с облегчением.

– Просто он – не ты. И все. Но не в этом дело. А психолог, может, мне и нужен. Чтоб меньше истерик закатывала. И не психовала. И… - я запрокинула голову, глядя ему прямо в лицо. – Прости меня, Сережа. Прости, пожалуйста, мне безумно стыдно за то, как я себя вела, за то, что наговорила…

- Бабочка, - чуть ли не застонал Сережа, и я почувствовала, как он прижал лоб к моим волосам. – Ради Бога, ну за что ты прощения просишь? Прекрати. Ты ни в чем не виновата, что я, не понимаю, что ли?

- Нет, Сережа. Я виновата. – Еще раз прижавшись к его коже, в последний, я отошла на шаг. Сергей не удерживал. Только внимательно наблюдал за моими действиями. – Серьезно, извини. Я не хотела так себя вести. И… знаешь, я думала, пока ехала, и туда, и назад. Сережа, я очень тебя люблю.

- Бабочка моя драгоценная, - он вздохнул и, похоже, снова решил меня убеждать, что это подростковая фантазия.

Я подняла руку, прижав ладонь к его щеке.

- Нет, не надо, не говори. Я знаю, что ты думаешь. Я маленькая. И не понимаю. И это по глупости. Только ты вот взрослый, а раз в триста глупее меня. – Сергей вдруг рассмеялся. Хоть и с горечью, но по-настоящему рассмеялся. - Но это правда, - заверила я, прижав щеку к его груди. - Однако, - грустно улыбнулась. – Я не могу так, любимый. И тебе нервы мотаю, и сама как идиотка себя веду. – Сережа нахмурился и даже головой покачал. А я вновь подалась вперед, обняв его. – Я решила уехать к бабушке и дедушке. Чтобы тебе нервы не мотать. Чтобы не доводить.

Он молчал некоторое время, обнимая меня так же, как и я его. Его руки гладили мои распущенные волосы

- Когда ты хочешь уехать? – вновь серьезно, тихо уточнил он, без всяких споров.

- Сегодня, - я не могла это оттягивать. Боялась, что передумаю.

Руки Сергея замерли на секунду. И снова начали гладить мою голову.

- Хорошо, - наконец согласился он. – Я сейчас организую машину, и ребят. И не спорь, - теперь он прервал мои возражения. – Без охраны ты никуда не поедешь. Деньги будут переводиться на твою карточку, как и всегда. И… Бабочка, звони мне, если будет что-то нужно. Или просто, поговорить. Пожалуйста.

Он просил. Сережа просил.

Мне было так трудно все это, что я только кивнула, сглотнув комок в горле. А потом запрокинула голову и прижалась губами к его подбородку. Куда достала.

- Каждый день, любимый. Я буду звонить тебе каждый день. Еще пожалеешь.

Он горько хмыкнул:

- Глупая, - я ощутила его губы на своем виске.

- Зато ты – умный такой, что на троих хватит, - не удержавшись, поддела я его. Шмыгнула носом и отступила назад. – Я пойду собираться, - объяснила, и вышла из кабинета, вытирая глаза.

Глава 12

Сергей

Она действительно звонила. Каждый день. Как и «грозилась».

Когда это случилось впервые – я даже растерялся. Честно признаюсь – не верил. Не надеялся даже. Особенно после того, что привело к отъезду Бабочки.

Я серьезно не винил ее в том срыве. У меня нервы не выдерживали, что уж за нее говорить? Словно мало Свете было стрессов, еще и я ей устраивал постоянные «качели» своей несдержанностью и дикими порывами. Так что даже в мыслях не было ее осуждать, несмотря на дикую боль от слов, которые моя Бабочка бросила сгоряча. Но, блин, ладно, подросток же. У меня, помню, было года два «переходного возраста», когда родители просто не знали, что делать со мной. Мать слезами заливалась, а отец все грозился выпороть. Только руку на меня уже боялся поднять, для «воспитания». Слишком диким я рос, да и вымахал так, что его на голову перерос. Вот они и грозились в основном, да увещевать меня пытались. Хотя, и потом, по факту, не особо они определились, но тогда – полный абзац, своими претензиями и поведением я им нервы мотал так, как Свете и не снилось. Тогда же и к банде прибился.

А Бабочка, она вообще таким раньше не страдала, Сашка с Динкой все время хвастались, что нарадоваться на послушание дочери не могут, да и я сам видел – мы ж постоянно созванивались. Так что пару скандалов ей даже положено было бы закатить.

Но когда она пришла ко мне в кабинет, когда извинилась, когда просто и без выкрутасов признала свои ошибки, и так откровенно призналась, что ничего у нее с тем Артемом не было – я оказался ошеломлен и поставлен на колени ее безыскусностью. Ее откровенностью и тем, что после всего, после того, как я ее буквально толкнул к другому, Света пришла и обняла меня, позволила мне обнять себя. Не уехала со злостью и гневом между нами.

Пусть и на тысячную долю, но это облегчило мне прощание со своей Бабочкой.

Хотя, по-хорошему, я и не должен был бы сходить с ума от счастья, что она ничего не замутила с тем недоумком.

А потом – она позвонила в два часа ночи. Как раз, когда приехала, очевидно. Я не спал еще, ждал звонка, правда, не от Светы, а от охранников, которых послал с ней. И был удивлен тем, что позвонила Бабочка. И тронут. После такого бешеного и горького во всех смыслах вечера – ее звонок был почти ощутимо сладким, будто смывал с меня эту горечь, хоть осознание, что она – все, уехала, никуда и не ушло.

Света отчиталась, что доехали они нормально, бабушка с дедушкой, которым она позвонила еще в дороге, хоть и удивились, но с радостью приняли внучку. Им она объяснил свой неожиданный приезд ссорой с парнем и необходимостью переосмысления себя. Типа дядя посоветовал обстановку сменить, беспокоясь о ней.

Хитрая лисичка.

Я так понял, что про «парня», это она не Артема в виду имела. И даже не знал: смеяться или в голос застонать из-за того, что получил такой статус. И главное, как провернула все: и правду, вроде сказала, и меня при родителях Динки не упомянула и даже вроде как «выбеливала». Света знала, что те меня не особо жалуют.

В общем, честно скажу – в голове и душе был полный бардак, и не хотелось ничего, кроме того, чтоб сорваться с места и вернуть ее назад. Разумеется, я не выдал этого желания ничем. Поблагодарил Бабочку, что позвонила, успокоила. Пожелал спокойной ночи, слыша по голосу, что она уже просто вырубается. И пошел наверх. В комнату, которая еще три часа назад была ее.

Смешно.

Когда Света болела, мне казалось, что я не сумел бы провести ночь у нее в спальне. А сейчас – не хотел идти к себе, несмотря на бардак, оставленный поспешностью, с которой Бабочка собиралась. Ощущая какое-то щемящее чувство внутри, я грустно усмехнулся, заметив на одном из столбиков кровати позабытую майку, в которой Света обычно спала. Да и, вообще, в комнате осталось полно вещей. Ясное дело, сейчас Бабочка взяла только самое нужное. Решив, что завтра велю Арине Михайловне собрать и упаковать остальное, чтобы отправить Бабочке, я подошел и сел на покрывало. Не удержался, снял ту майку и сжал в кулаке, словно пытался кожей впитать хоть какое-то ощущение своей Бабочки. Может, хоть запах ощутить. Поднес ткань к лицу, закрыв глаза и глубоко вдохнул.

Извращенец? Ненормальный? Возможно.

Я уже не знал – где правда и правильность. Знал только, что с момента, когда она села на заднее сидение машины и грустно посмотрела на меня через стекло – внутри образовалась пустота. Сосущая, разъедающая и поглощающая все остальное: события, запахи, звуки. Любые внешние раздражители словно растворялись в этой пустоте. Не исчезали. Но становились малозначительными и невыразительными.

Я не сомневался, что добился своего – она уехала навсегда и уже через пару дней пребывания вдали от меня поймет, что ее чувства были надуманными. Так будет лучше для Светы.

А то, что мне больно – чепуха. Перетерплю. Свыкнусь и сживусь.

Я так и провел ту первую ночь в ее комнате. Не спал. Просто сидел и думал, вспоминал свою Бабочку, какие-то слова, поступки, всякие мелочи, от которых хотелось улыбнуться. И словно четки перебирал пальцами ткань той дурацкой майки.

А на следующий день оказался буквально сбит с толку замечанием Арины Михайловны, которая, после моего распоряжения о вещах, позвонила Свете, уточнить, что необходимо отправить в первую очередь?

И поймала меня в коридоре, чтобы «повеселить»:

- Представляете, Сергей Борисович, я то вас совсем неправильно поняла, - «повинилась» домработница. – Почему-то решила, что племянница ваша насовсем уехала. Так из ваших слов отчего-то уяснила. А Светочка сказала, что ей хватит тех вещей, что она взяла с собой до возвращения. И ничего присылать не надо.

Скажу честно – я молча кивнул, растянул лицо в пародии на улыбку, и пошел по коридору дальше, вдруг поняв, что оглох от стука сердца в ушах. Как пацан, ей-Богу. Но мысль о том, что Бабочка не ушла. И что она для себя оставляла вероятность возвращения – это было очень много для меня. Даже слишком для моего мозга. На тот момент, по крайней мере. Пусть я и напоминал самому себе, что это она еще не отошла и не пожила без моего влияния.

А самое смешное то, что у меня не хватило смелости набрать ее номер и самому уточнить – правда ли это? Не хотел услышать отрицательный ответ. Трусливо оставлял себе надежду на эту лазейку.

Правда, когда она снова позвонила вечером (я не звонил, вроде как стараясь не влиять больше на Бабочку) – спросил, что решать со школой? Потому как надо перевести ее в старый класс, очевидно. Света фыркнула и спокойно заявила, что уже это решила – позвонила своей классной, объяснила, что по семейным обстоятельствам уехала к бабушке на несколько недель. И даже договорилась, что будет получать индивидуальные задания по мейлу, и так же отправлять учителям выполненную домашнюю работу.

Я немного ошалел, ощутив себя где-то позади происходящих событий. И как-то впервые почувствовал то, что она выросла. Не физически. Это я уже усек. Разумом, если так можно было выразиться, раз начала думать и о таком и просчитывать свои поступки и их последствия.

А еще – я ощутил за нее гордость. И радость, не очень уместную, но явно присутствующую. Потому как пока все подтверждало ее намерение вернуться. И сколько бы ни говорил себе, что конечно, «племянница» имеет полное право приехать сюда опять – понял, что нечто во мне начало меняться. И уже не только тело, но и сознание допустило брешь, не особо корежась от мысли, что нет у нас с ней по крови родства.

Но тогда я все-таки подавил это внутри себя, и перевел разговор на ее дела и впечатления от родного города.

Света

Через две недели

- Привет, - я почти выдохнула это слово.

С радостью, потому что эти моменты: утром и вечером, когда я звонила Сереже, были долгожданными. Я безумно скучала по нему. Сильно-сильно.

И не стеснялась говорить об этом любимому. И хоть сам Сергей о таком не говорил вслух, точно знала, что и он скучает. Об этом «кричало» его молчание, его голос, тон. Все.

- Как дела, Бабочка? – думаю, он улыбнулся, это ощущалось.

Я уже открыла рот, чтобы ответить Сергею, когда меня прервал стук в дверь:

- Светочка, мы через пять минут садимся ужинать!

- Пфф… - я сделала вид, что не услышала голоса бабушки, как и ее стука.

- Достали тебя? – Сергей, похоже, услышал и реплику, и мое фырканье.

Я в ответ только хмыкнула, понимая, что жаловаться будет глупо. Оглянулась на дверь, так как бабушка еще и зайти могла, поскольку начисто была лишена понятия «личного пространства». Или, может, только у меня не допускала наличия такого явления. Но, уже ознакомившись с такой особенностью своей бабушки, я просто-напросто закрывала двери на защелку, если не хотела, чтобы ко мне вламывались под смешными предлогами.

Вообще, жизнь с бабушкой и дедушкой имела свои… особенности. Такие, о которых мне даже не приходилось думать ни дома, ни тем более у Сережи. И я искренне радовалась, что не собираюсь задерживаться здесь надолго. Ну, серьезно, мне семнадцать, а бабушка порывалась ежеминутно проверять, чем я занимаюсь, какие книги читаю, и что пишут мне друзья. При этом почему-то считала, что ей можно просматривать мой телефон, не ставя меня в известность. Хорошо, что не сумела тот разблокировать.

Не то, чтобы я что-то скрывала там, но это ведь личное, приватно. Даже мама себе ничего подобного не позволяла с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. В общем, желание бабушки меня контролировать – напрягало и вызывало дискомфорт. Но я старалась держать себя в руках.

Правда, это так, мелочи. Куда больше меня раздражало отношение бабушки и дедушки к Сергею. Они не упускали ни одной возможности, чтобы открыто намекнуть мне, какой он «бандюга». Ведь я теперь в курсе его темных делишек, после похищения, в котором, разумеется, виноват был именно «он».

Это был ужас. Ужас-ужас. Мне едва удавалось сдержаться, и я боялась, что мое терпение на пределе. Но и скандал не казался выходом. Однако их постоянные упреки в его сторону меня сильно злили. Тем более, что они совершенно не стеснялись использовать деньги, которые Сергей оформил для них в банке, как часть имущества родителей. И именно этот доход, а не пенсия, был у них основным.

- Бабочка, у тебя там все нормально? – уже другим тоном, словно насторожившись, уточнил Сергей.

Наверное, я уж слишком долго молчала в ответ на его вопрос.

- Нормально, - вздохнула я. – Так, просто. Всякое.

Он знал меня достаточно. Как и о том, что мои отношения с родителями мамы никогда не были особо близкими.

- Ты не обязана жить с ними, и можешь переехать, ваш дом на тебя оформлен. Ключи у нотариуса. Если хочешь, тебе сегодня привезут. Я позвоню…

Я улыбнулась:

- Не надо, любимый, я не собираюсь здесь задерживаться настолько, - тихо, на случай, если бабушка вздумала подслушивать, отказалась. А заодно напомнила, что мое отсутствие – временно.

- Света… - Сергей откашлялся, но больше ничего не сказал.

Кажется, уже не так и хотелось ему опровергать мои заявления, пусть он все еще и удерживал дистанцию между нами.

- Что? – невесело уточнила я, когда молчание в трубке затянулось.

- Так как твои дела, Бабочка? – хмыкнул Сергей, полностью уйдя со щекотливой темы. – Чем ты там занимаешься?

- В данный момент заканчиваю реферат по истории, должна отправить его завтра. Дописала сочинение по языку, - отчиталась я. – Виделась с Леной. Но, знаешь, как-то так, - я помолчала, пытаясь подобрать слова, чтобы описать встречу со старой подругой. Не сумела. И только вздохнула. – В общем, как-то не сложилось. Она мне не очень рада, да и я ее не понимаю уже. Нет, я, наверное, сама виновата, ведь почти и не звонила, неудивительно, что она на меня обижается… - тут же попыталась найти оправдание для подруги.

Но Сергей меня прервал, иронично хмыкнув:

- Бабочка, думаю, любая хорошая подруга поняла бы твою ситуацию и не обижалась бы, так что, меньше себя обвиняй. Катя же тебе сама звонит, и понимает, что ты уехала.

- Ты вечно меня выгораживаешь. А Катя да, они с Костей звонят постоянно, - я не смогла не улыбнуться.

- Эй, я на твоей стороне, это нормально. В конце концов, я твой… - он замолчал.

И я замерла, затаив дыхание.

Я знала эту фразу. Мы оба ее знали. Сколько раз Сергей заявлял, что он мой дядя и потому я всегда буду для него права в спорной ситуации. А как же иначе? Он меня в любом случае поддержит.

Но сейчас я не хотела этого слышать в таком смысле. И судя по тому, что молчание снова затягивалось, и он не собирался продолжать давно привычное заверение.

- А я еще с Димкой виделась, случайно, в магазине, - ляпнула я первое, что пришло в голову, боясь того, что Сергей сейчас как-то вывернет ситуацию по-своему.

- Это тот, который тебя на свидание звал, когда ты там училась? – дружелюбия в голосе Сергея уменьшилось раз в пять.

- Ага, - мне стало почему-то очень смешно.

- И? – совсем ледяным тоном уточнил он.

- И ничего, лопоухий он какой-то, знаешь. Смотрела-смотрела, так и не поняла, почему у нас все девчонки по нему с ума сходили, - совершенно искренне призналась я.

Сергей как-то так закашлялся, подозрительно. Точно пытался смех замаскировать.

- Ну, ты строга к парню, - все еще посмеиваясь, заметил он. – Может, просто, подстригся накануне неудачно. Что, Артем лучше?

А настроение-то у него точно улучшилось. Я улыбнулась.

- Может и неудачно. А Артем, кстати, тоже звонил. Решил, что это я из-за его совета к психологу сходить – уехала. Прощения просил. Я его успокоила, что он не при чем. И у меня свои резоны. А у тебя всегда прическа удачная, - добавила я в конце.

Ну, просто, это же правда.

- Бабочка, - Сергей глубоко и протяжно выдохнул. – Ты рвешь мне сердце.

- А ты мне, - ни на грамм не слукавила я.

Он хмыкнул совсем невесело, и мы снова замолчали, слушая в трубке наше дыхание.

- Ты решила, что на Новый год хочешь? - наконец, в очередной раз подведя черту под темой в нашем разговоре, спросил Сергей о празднике, до которого оставалось три недели.

- Решила.

- И?

- Потом скажу, когда вернусь. А ты что хочешь?

- Бабочка, ты же знаешь, я всему рад буду, - добродушно отшутился Сергей.

Я не успела ответить, в дверь в очередной раз постучала бабушка.

– Мне пора. Люблю тебя, - шепнула я в трубку, и разорвала соединение до того, как Сережа начнет напоминать мне, что я должна быть здравомыслящей.

Правда, в последнее время, он все реже давил на это. И я начала питать надежду, что может, есть возможность, что Сергей даст шанс тому, что мы оба чувствуем? Или он просто решил идти от обратного и игнорировать проблему, пока я не устану биться о непробиваемую стену его упрямого решения?

И вот так вот постоянно – я не могла ему не звонить, испытывала радость, разговаривая с Сергеем. Но при этом, каждый раз после разговора – опустошенно гадала, сумею ли убедить его поверить, что моя любовь – не детская глупость?

Сергей

За неделю до Нового года

- …! – не то, чтоб я собирался выражаться так, но… - Если ты еще раз так сделаешь, я вырву твои руки из плеч и присобачу совсем в другое место! Усек?!

- Док, может вы ему еще обезболивающего добавите?

Николай попытался удержать меня на месте но, не рассчитав, надавил на раненное плечо. За что получил свою порцию мата. И предпочел отступить под моим разъяренным взглядом. Понимал, что его просчет. Его и охраны. И с каждого я за это спрошу по полной.

- Да он, вообще, от аналгетика отказался, - раздраженно проворчал Жорик, наш врач, из-под своей маски, продолжая ковыряться у меня в мышце своим пинцетом. – Я бы с радостью, мне со смирным пациентом куда проще работать. И быстрее было бы, мышцы расслабились, уже достал бы пулю.

Он скосил на меня намекающий и сердитый взгляд.

Я ругнулся. Меньше всего хотелось сейчас еще и потерять контроль над собой, даже по минимуму. Но как же больно, чтоб его, все правое плечо огнем полыхало. И это было хуже. Сам не дурак, понимал, что надо сделать все как можно аккуратней. В конце концов, я правша, и мне эта рука, ох, как нужна в нормальном состоянии.

- Минимальную дозу, которая возьмет, не больше, - процедил сквозь зубы и привалился затылком и спиной к кафельной спине, ощущая холод, от которого стало даже легче.

Жорик явно повеселел и быстро загремел какими-то ампулками, зашелестел упаковками и через минуту в плечо, которое и так разрывало и пульсировало от боли, вонзилась игла. Я покрепче сжал зубы, про себя обещая Георгию страшную смерть. И без разницы, что сам ему эту клинику спонсировал и прикрывал, чтоб моим «клиентам» было где подлататься, если надо, без того, чтоб попасть в поле зрения правоохранительных служб. Хоть самому тут пациентом довелось побывать впервые.

Вот возьму и повыдергиваю эти грабли, которые он по ошибке руками считает.

Однако на плечо наконец-то наползла морозящая дымка онемения и немного попустило. Жорка, и правда, проворнее завозился в ране и уже через пару минут таки вытащил пулю, звонко бросив ее в лоток. У Николая включился мобильный.

Ощущая, что анестетик подбирается и к голове, хоть и не вырубает, я заставил себя сосредоточиться и требовательно глянул на помощника:

- Есть, поймали, - отчитался он, продолжая слушать отчет ребят в трубке. – Заказ Малый передал по своим каналам.

- Урою, тварь, - все так же сквозь зубы, просипел я, с удивлением поняв, что немного занемели даже мышцы лица.

Повернулся и с наездом глянул на Жорку.

Тот видно ждал этого:

– Не мог меньше, Сергей Борисович, еще шить. А тут такая область, плечевое сплетение. Вам же лучше будет, если меньше дергаться станете. Поверьте.

Я только хмыкнул и снова повернул тяжелую голову в сторону Николая, ощущая, что кафель чертовски твердый, а освещение в этой дурацкой манипуляционной уж чересчур яркое:

- Каналы у него, говоришь? А у нас что? Своих каналов нет? Достань мне этого Малого. Все, допек, в печенках сидит. И утрясли это со всеми еще в прошлый раз. Неймется ему – ладно. Свяжись с Королевским, или с Мирным, без разницы, они оба мне должны. Пусть организуют ему несчастный случай или самоубийство в камере. Скажи, отблагодарим, в долгу не останемся. И, Колян, охрану на самый жесткий режим, - я с намеком глянул на помощника. – Всю охрану. Пусть хоть не спят, пока это не решим.

Николай кивнул, поняв мой намек, и тут же принялся кому-то звонить.

Жора сосредоточенно шил, делая вид, что глухой.

Правильно, он воробей стрелянный, понимает, что ему знать не нужно. Сам чуть было на зону не загремел как-то, тогда и на меня вышел правдами и неправдами. От срока мы его отмазали, но парню хватило и того, что он за два месяца в следственном изоляторе увидел.