Пани Марта повернулась к нему задом, налила кофе в кофейник и со стуком поставила на стол. Ксендз Енджей наполнил свою чашку водой из вазы, где стояли цветы, отхлебнул, сморщился, бросил быстрый взгляд на домоправительницу, еще отпил, нащупал на столе кофейник и долил себе свежезаваренного кофе.

— Замечательный напиток. — Одним глотком опустошив чашку, Ксендз сорвался с места.

Пани Марта, доселе недвижимая, словно жена Лота, покрутила головой, как бы стараясь отогнать от себя страшную картину, заглянула в пару кастрюлек поменьше, скривилась и бросилась вслед за ксендзом.

— Больше чем на полтора часа на обед не опаздывайте! Чтобы не получилось, как в прошлый раз!

— Так ведь в прошлый раз я и вовсе не вернулся на обед, — донеслось из-за двери.

— Вот именно!

Пани Марта убрала со стола тарелку, чашку, кофейник и вазу и с такой энергией метнула в раковину, что посуда чуть не разбилась. В глубине дома хлопнула дверь.

А еще ксендз! Тоже мне! Носится как угорелый. Кроме того, в жизни есть такое, против чего не попрешь. Вот смерть, например. А пока она не настала, еще потрепыхаемся.

Пани Марта закрыла кран и вынула из кармана купоны лотереи. Цифры она зачеркивала с удовольствием — может, повезет на этот раз? В том, что ее долгосрочная стратегия в конце концов увенчается успехом, она не сомневалась.

* * *

— И вы заполнили анкету Е-112? Ведь разрешение может выдать только председатель Национального фонда здравоохранения лично. — Голос у врача был мягкий, равнодушный.

— Разумеется. Я же вам говорила, что получила отказ.

— Как же, как же… Да-да… У них не хватает денег на все, к тому же такая операция — это очень большой риск. — Откуда-то из недр белого халата донеслась мелодия, «халат» поднялся, тихонько поговорил по мобильнику и опять сел напротив нее. — Извините. — Белозубая улыбка. — Теперь мы попробуем вас полечить… Вам не следовало назначать антрациклин. Что ж, иногда врач может и ошибиться. Особенно когда хватается за соломинку. Вы только волосы потеряли… Есть один метод, правда, он ничего не гарантирует… Тем не менее на сегодняшний день у нас шесть задокументированных случаев полного излечения. Но деньги на операцию вам придется собрать самой.

* * *

Вернувшись домой, она упала на диван, свернулась калачиком. Этого не может быть, это все понарошку, как же так, неужели конец? Нет, это сон, она проснется, и все будет в порядке… Ей стало страшно, каждая клеточка ее тела была пропитана страхом, и она ничего не могла с этим поделать, паника вползала в ноги, и в руки, и в голову, сердце колотилось как бешеное, она летела в пропасть, а с ней и весь мир. И ухватиться было не за что. В голове у нее все прыгало, кружилось и кувыркалось, окно, которое она видела из-под полуопущенных ресниц, пульсировало, раскрывалось и складывалось, и превращалось в овал, и расплывалось в туман, и светлое пятно мерцало в тумане… Откуда-то посыпались черные шарики, больше и больше, в комнате стемнело, она знала, что надо встать, пока не лишилась чувств, что это всего лишь страх, а не сама болезнь… Коварный недуг притаился, ждал своего часа, чтобы наброситься, растерзать, но это не из-за него она сейчас слепнет и задыхается под грудой черных шариков, это все паника. Встать, принять душ, отдышаться — и все пройдет.

Свое положение она обдумает потом, когда перестанет бояться. Ведь она даже не познала, что такое любовь, ведь она еще толком и не жила. И что ждет ее впереди? Небытие? Но ведь врач сказал, что ее будут лечить, только не так, как раньше. Это — новый врач, может, он будет поумнее старого, который не знал, с какого конца взяться. А этот знает.

Встать. Потихоньку-полегоньку, пусть голова перестанет кружиться. Встать и пойти в ванную.

* * *

Роза только что приняла холодный душ и с наслаждением растиралась голубым полотенцем, пока кровь не начала циркулировать быстрее и кожа не покраснела, затем взяла бальзам для тела и стала наносить его тонкими слоями сперва на лодыжки, а потом на бедра. Ей нравились собственные ноги, худые, но сильные. Все-таки упражнения в спортзале три раза в неделю не проходили даром: фигура у нее была прекрасная. За ногами последовал живот (втираем вокруг пупка против часовой стрелки в соответствии с расположением сигмообразной и толстой кишок), затем ягодицы, гладкие и тугие, gluteus maximum, gluteus medium, gluteus minimum,[7] потом плечи и предплечья. На шрам Роза накладывала специальный крем для рубцов, помогал замечательно. Настал черед грудей: сперва умастим прозрачным гелем левую, потом правую. Жалко, нельзя по всем правилам науки помассировать с кремом трапециевидную мышцу, так выворачивать руки способны разве только обезьяны. Роза закрутила крышку на тюбике и потянулась за кремом для век. Легкое осторожное похлопывание кончиками пальцев, и белая масса впиталась в кожу. Потом Роза зачерпнула из следующей баночки с очередным чудодейственным веществом (омолодит, обеспечит питание, насытит кислородом) и нанесла его на zygomaticus maior, zygomaticus minor и risorius.[8] Ведь на эти мышцы и следует возлагать вину за старческие морщины около рта. А Роза очень боялась, что у нее обвиснет кожа на лице и появятся брылы, как у бульдога.

Наконец Роза зачесала темные волосы назад и стянула в конский хвост специальной толстой резинкой, которая не повреждает структуру волос. Оглядев себя в зеркале, Роза осталась довольна. Правда, разница между талией и бедрами составляет не положенные тридцать сантиметров, а только двадцать шесть с половиной, но все равно она очень и очень привлекательна.

Роза улыбнулась своему отражению, блеснув белейшими зубами. Их она окружала не меньшей заботой, чем все прочее. Цвет кожи вот немножко подкачал. Такое впечатление, что она румянится. Ну да ничего. И незаметно совсем.

Роза накинула халат и вышла в кухню. В пенале над раковиной наготове стояла посуда. Роза достала красную кружку — сегодня надо зарядиться энергией, — машинально подвинула стакан, чтобы не выбивался из ровного ряда, и поставила на плиту пшенную кашу. Она всегда ела на завтрак пшенную кашу — пища довольно калорийная, зато благоприятствует пищеварению и чистит тонкий кишечник. Или толстый? Впрочем, не суть важно.

Роза положила в стакан пол-ложечки меда (разумеется, натурального) и залила теплой водой. Этот напиток она выпьет перед завтраком. Укрепляет сердце. Теперь можно одеться и сделать макияж.

Каша тихонько пыхтела на огне, когда Роза наносила последние штрихи. Ну прямо хоть куда, подумала она, еще раз взглянув в зеркало. Себастьяну нравится, когда женщина ухожена, — сколько раз он ей это повторял. И он так искренне и мило восхищается ее телом. А красота требует жертв. Еще бы только уменьшить талию до шестидесяти двух сантиметров…

Роза убрала зеркальце со стола, поднялась с места и открыла шкафчик у окна. На верхней полке стояли по ранжиру кофейники, молочники, салатники, блюда большие и блюда маленькие. На второй сверху полке нашли пристанище тарелки, мелкие и глубокие, и еще два фарфоровых вместилища в форме рыбы. На нижней полке в прозрачных контейнерах (считая справа налево) покоились: мука пшеничная, пшено, гречка, рис длиннозерный, изюм без косточек, каменная соль, коричневый сахар, очищенные семечки подсолнуха, рис белый. На первой полке — Роза, на второй — Роза, что на третьей — не видно. Может, приправы какие?

А на какой полке у Розы хранится любовь?

* * *

Петра не покидало неприятное чувство: что-то в его жизни бесповоротно менялось. Именно сейчас, когда им жилось куда лучше, когда не надо уже было сражаться за каждый грош и обитали они в своей собственной квартире. Он лез из кожи вон, уступал Басе во всем, только бы она была счастлива и довольна. А она не была счастлива. И он порой просто задыхался дома, словно петля затягивалась на горле. Вне дома Петру было легче, и это его огорчало.

Он любил свою жену, когда ее не было рядом. В последнее время он старался рассказывать ей обо всем, но разговор не клеился. Он сообщал, когда вернется, где будут съемки, когда фотографии опубликуют, какая пробка была на площади Вольности; рассказывал, с кем встречался и о чем шел разговор. Только Бася, еще недавно такая любопытная, слушала его без интереса, угрюмо думая о чем-то своем.

Петру стало казаться, что единственное предназначение слов — скрывать истину. Жена относилась к нему… нет, не как к воздуху, без воздуха не проживешь, — а как к отдельному существу, находящемуся хоть и рядом, но в другом измерении. Бася пребывала словно в стеклянной оболочке, до живого человека и не доберешься.

Однажды он спросил прямо:

— Ты мне веришь?

Бася тогда улыбнулась ему и ответила — эдак небрежно, будто постороннему: — Верю, верю.

И вместе с тем… она рылась у него в карманах, вскрывала письма («А я думала, это счет»), просматривала ежедневник. А ему нечего было скрывать.

Ну разве ерунду какую. Что зря жену расстраивать?

Может, все супружеские пары проходят через это?

Он скучал по прежней Басе, веселой и доверчивой.

Петр сидел за компьютером и просматривал старые диски, приводил в порядок каталоги, стирал ненужные снимки. С экрана на него глядела Бася, снятая украдкой, тайком, она терпеть не могла, когда муж наставлял на нее объектив. И это были лучшие его фотографии. Ей не покажешь — обещал ведь, что не будет ее щелкать без ее согласия. Зато сам просматривал частенько, клятвопреступник.

Может, именно поэтому наступает момент, когда люди хотят родить ребенка? Всему свое время. Этап жизни вдвоем пройден, пришла пора расширить семью. С целью ее укрепления.

Но ведь у них и так все крепко.

Петр закрыл файл под названием «Фабрика тростника». Бася исчезла, превратилась в буковки на «рабочем столе». Петр вынул диск, спрятал в контейнер с замочком и запустил «Фотошоп». До пяти надо отослать обработанные снимки в редакцию, а потом придет Конрад, которому Петр обещал помочь.

У Конрада накрылся весь жесткий диск целиком, а собратьям-фотографам надо помогать. И Петр разрешил ему поработать на своем компьютере.

* * *

Ей снилось, что она едет куда-то на автобусе. Ночь, люди дремлют, опустив головы. Ярко светит луна. На душе тревожно, автобус, похоже, свернул с дороги, не видно ни дорожной разметки, ни асфальта, одна пустота, непонятно, куда они заехали. Она встает и трясет за плечо соседку. Женщина поднимает голову, отбрасывает со лба пряди волос… Да ведь у соседки нет лица, только пластмассовая маска без глаз и рта, как у недоделанного манекена! Она в ужасе отшатывается и будит мужчину, сидящего рядом с женщиной… И у этого маска вместо лица… Она бежит по салону, толкает пассажиров, у всех вместо лиц маски, подбегает к шоферу, стучит в стеклянную перегородку… Сердце замирает от жути. Фары высвечивают зеленоватую жижу, они катят по бесконечному болоту, огромные пузыри неспешно вырастают прямо по курсу и беззвучно лопаются.

Сейчас колеса автобуса увязнут в жидкой грязи, их затянет вниз, зеленое месиво зальет окна, сделается совсем темно, потом гадость через мелкие щелочки просочится в салон и заполнит его до краев. Никто никогда не узнает, как и где им довелось погибнуть.

Она барабанит по перегородке, водитель, кажется, не осознает, что заблудился, заехал не туда… Как это они до сих пор не провалились? Она лупит по стеклу, люди встают, безглазо смотрят на нее, шофер на мгновение оборачивается.

На маске у него прорези на месте глаз. Пустые прорези.

Им не спастись.

Она с хрипом проснулась и села на постели, не в силах перевести дыхание. Только сейчас она поняла, что это всего лишь сон.

Дурной сон, и не более того.

* * *

Инвентаризация и контроль в одном флаконе. И это перед ликвидацией. И как смотрят-то! Могла бы, стервозина, потише выдавать свои комментарии!

— Только погляди на эту женщину!

Это она обо мне высказалась. Сценическим шепотом.

Без тебя знаю, как я выгляжу.

Похоже, я здесь лишняя. Пойду дальше вдоль полок, у меня есть список пропавших книг, может, какую и найду. Пусть обсуждают мою внешность без меня.

* * *

— Не родись красивой, родись счастливой, — услышала Бася как-то вечером.

В двадцать ноль-ноль она уже лежала в кровати, так было заведено в их доме, ребенок отправлялся спать ровно в восемь. В крайнем случае в половине девятого. И хотя Басе было уже двенадцать лет, в назначенное время она послушно желала всем спокойной ночи, уходила в свою комнату и гасила свет. Немного погодя мама проверяла, уснула ли дочка. Иногда и папа заходил, если был дома.

В ту ночь Бася допоздна читала «Графа Монте-Кристо». Под одеялом, при свете фонарика. А когда начиталась досыта, оказалось, что спать ей совершенно не хочется.

Она задумалась — хватило бы у нее терпения и сил, чтобы убить годы на поиск людей, причинивших ей зло, выдержала бы она ужасы заключения в замке Иф? И что, оказавшись на месте графа, она бы сделала с богатством?

Точно купила бы красную машину на зависть всему классу. А возил бы ее шофер.

И тут она услышала из-за стены:

— Не родись красивой, родись счастливой. Скажешь, не так?

Это был голос тети Ирены. У Баси прямо сердце сжалось. Как она может так говорить о ее маме? Уж мама-то покрасивее тети будет. Мама была бы просто киноактриса, если бы не сморщенный лоб и три-четыре морщинки на переносице, из-за чего лицо у нее делается какое-то угрюмое. Ну а сама тетя Ирена? Нос картошкой, губы тонкие, а пальцы такие толстые, словно она взяла их поиграть у другого человека.

И только услышав ответ, Бася поняла, что речь шла вовсе не о маме.

— Знаешь, — сказала мама, — из гадкого утенка порой вырастает прекрасный лебедь. У Баси еще масса времени.

— Так ведь это к лучшему, я о том и говорю, — отчетливо произнесла тетя Ирена. — Красавица — значит, дура. Куда приятнее, когда у девушки котелок варит. Ей бы еще найти кого…

— Она же еще ребенок, — возразила мама, а Бася уткнулась носом в подушку, стараясь не дышать, и натянула на голову одеяло.

Уж лучше бы она спала!

В гостях у прокурора граф Монте-Кристо ничего не ел и не пил, в доме врага есть и пить не полагается. Вот интересно, догадались бы родители, что Бася о них думает, если бы она перестала есть и пить? Призадумались бы? Или начали бы кормить ее насильно? Наверное, решили бы, что Бася худеет. Будто худоба кого-то красит.

Или подумали бы, что дочка дуется.

— Опять губы надула? — почудился ей под одеялом голос матери.

— Капризуля-баловница, ну-ка, перестань сердиться, — сказал бы отец. Он всегда так говорил, если был в хорошем настроении, а Бася почему-то хмурилась. Что нечасто бывало, кстати сказать.

«Раскапризничались девки, не пойдем сегодня спать, папу-маму попросили, чтобы им по штучке дать», — вспомнилась ей детская песенка, которую ей перед сном напевала бабушка.

— Привереда, — говорила бабушка. — Реприведа, — повторяла за ней маленькая Бася.

— Скажи: локомотив. — Папа держал ее на коленях и легонько дергал за косичку.

— Коломотив, — отвечала маленькая Бася.

— Ты ж мой утеночек, — умилялся папа. И ничего он не умилялся.

Просто она с самого детства была вылитая утка. А умиление, восхищение, любовь тут вовсе ни при чем.

— Когда у девушки котелок варит… Колотек арвит. У ведушки.

До того вечера Басе и в голову не приходило, что она другая, некрасивая, не такая, как все. И уж тем более она не догадывалась, что об этом известно тете Ирене.

Но теперь все изменилось.

До чего же душно было под одеялом!

Когда мама закрыла дверь за тетей Иреной, Бася перевернулась на живот, обхватила руками подушку и крепко зажмурилась. Ведь мама запросто могла зайти к ней и проверить, все ли в порядке. Хорошо, не зашла. Сердце побилось-поколотилось, да и перестало. Мимо прошествовали стаи уток, переваливающихся на коротких ножках, одна из них попробовала взлететь — и не смогла. И Бася незаметно для себя уснула.

На следующий день она отказалась от завтрака.

«В доме моих врагов я не ем и не пью», — вертелось у нее в голове, пока она угрюмо наблюдала за родителями. Но мама была непривычно молчаливая, а на Басю и вовсе не обращала внимания. Отец буркнул что-то в знак приветствия и закрылся газетой. Бася посидела немного за столом, послушала, как мама гремит посудой, а потом встала и отправилась в школу.

В тот день одноклассницы смотрели на нее как-то иначе. Не как всегда. На физкультуре Басе не хотелось переодеваться, она наврала, что забыла форму дома, и весь урок просидела на лавке, присматриваясь к сверстницам. Они были тоненькие, легкие, длинноногие, у некоторых были груди. Куда ей до них.

Домой она возвращалась одна, зажав в кулачке ключи, потом сидела за письменным столом и читала «Графа Монте-Кристо», положив на книгу для маскировки толстую тетрадь по польскому языку.

— Занимаешься, дочурка? — В дверях показалась мамина голова. — Суп ела?

Мама даже не дождалась ответа на первый вопрос.

— Ела, — солгала Бася.

Во второй половине дня пришел с работы смущенный папа с букетом роз, просил у мамы прощения, что-то обещал, а граф Монте-Кристо все мстил и мстил.

Уже стемнело, когда мама с мокрыми глазами заглянула к ней в комнату.

— Басик, поужинаешь с нами?

— Нет, спасибо, — отказалась Бася. Мстительный граф добился-таки своего. Но никто ничего не заметил. Бася поняла, что все ее усилия тщетны.

На следующий день она съела на завтрак четыре куска хлеба с колбасой и солеными огурцами.

И ее вырвало.

* * *

Бася шагала меж стеллажей с книгами, и ей хотелось плакать. Ну почему жизнь такая гадкая? Хорошо еще, Юлия возвращается.

— Здорово, что ты возвращаешься, — пробормотала Бася.

Юлия появилась в их школе в шестом классе, в самом начале учебного года. Она уже тогда была красавица, и Бася знала, что уж на нее-то — серую мышку — новенькая и внимания не обратит.

— «Этот чужак»[9] — потрясающая книга, я тебе дам почитать, мы ее уже проходили, — захлебывались одноклассницы. — А ты где живешь? А кем работает твой папа? Ну и джинсы у тебя — супер!

Каждая стремилась заговорить с Юлией, постоять рядом, придвинуться поближе, ведь ребята не сводили с Юлии глаз. Хоть в поле зрения попадешь, и то хорошо.

Только одинокая Бася уныло топталась в сторонке.

— Выпендрежница, — вынесли свой приговор девчонки в гардеробе. Бася пряталась за плащами, прикидываясь, что ее нет. — Дура набитая!

— В Словакию кататься на лыжах поедешь? — приставали к Юлии.

— Не знаю, — тихо отвечала та.

— Воображает, будто лучше других. Ладно, мы ей покажем, — решили разозленные школьницы.

Бася была своя в доску, от нее ничего не скрывали.

После уроков Бася последняя спустилась в гардероб. Юлия сидела возле Васиного некрасивого плаща и вытирала глаза.

— Я знаю, где девчонки спрятали твою куртку, — сказала Бася и вмиг потеряла всех приятельниц. Зато приобрела подругу.

Они не поехали с классом в Словакию.

— Мои родители разводятся, — рассказывала Юлия, — и им на меня наплевать. Будто меня нет на этом свете.

— А у моих родителей нет денег, — таинственно заявила Бася.

У мамы глаза опять были на мокром месте, а папа приходил в хорошем настроении и делал сюрпризы. Басе хотелось вычеркнуть из памяти сцену, когда мама потрясала горным велосипедом, что принес папа, и вопила:

— Что ты ей купил, у меня нечем за квартиру платить! А есть мы что будем? Рехнулся, что ли? Немедля отнеси обратно в магазин!

В тот же день горный велосипед с бордовой рамой — красивее вещи Бася в жизни не видала — унесли. В тот вечер Бася ненавидела мать и не понимала, как можно ревновать к велосипеду.

Вот тогда-то Бася и пришла к выводу, что больше всех на свете любит Юлию.

И только они одни во всем классе знали, что Мерседес — это имя возлюбленной графа Монте-Кристо, а не марка автомобиля.

* * *

О том, что ей достался великолепный журавль с неба (а не какая-то паршивая синица), Бася узнала прекрасным солнечным днем. Она хорошо его запомнила, этот день, морозный и окутанный серебряной дымкой. Петр подъехал к ее дому на машине родителей, а она летела вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, только бы скорее броситься ему в объятия, уже не утка, а счастливая молодая женщина, которую он выбрал и которую — страшно подумать — любил. Мысль, что она, Бася, — хуже всех, спряталась где-то в бездонных глубинах памяти.

Лучше всех она была — вот что! Самая главная, самая счастливая. С каким наслаждением вслушивалась она в его слова:

— Смотри мне, не замерзни, сегодня ночью было минус восемнадцать.

— Не торчи мне на остановке, снег идет, — Ты мне не потеряйся (не заболей, не пропади).

Словом, Петр был счастлив. И все потому, что она есть на свете.

Да тут еще это его «мне»! «Не заболей мне», «не торчи мне».

Как прекрасна была жизнь!

Петр высаживал ее перед университетом и колесил по округе в поисках, где бы приткнуть машину.

В тот день, несколько лет тому назад, Петр сделал ей предложение, подкрепленное колечком с сапфиром и теплом ладоней — целый вечер он не выпускал ее рук. Этот день она помнит во всех подробностях, минуту за минутой. Вот она сбегает вниз по лестнице — а вот сидит за столиком в кафе «Под ангелом», и Петр предлагает ей свою руку и сердце.

А было это так:

— Ну?

— Что «ну»? — спросила Бася.

— Так как?

— Ну, — кивнула Бася.

Словно это и не она училась на третьем курсе полонистики!

Домой она летела как на крыльях.

— Мамочка! Мы с Петром обручились! — закричала она с порога.

Четыре года миновало с того дня. Неполных четыре.

— Поймала журавля в небе! — обрадовалась мама, и Басе почему-то стало холодно.

Лежа в ванне, она разглядывала блестевшее в пене кольцо. Подумать только, эта рука с кольцом уже принадлежала Петру. Потом она легла в своей комнате, погасила свет и долго смотрела на тени на стене, стараясь вернуть чувство радости, охватившее ее каких-то несколько часов назад. Но что-то, видимо, случилось — радость все не приходила.


— Ей бы еще найти кого…

— Кто бы на нее позарился…

— Вот дуре счастье выпало… — Гляди-ка, что делается…


Обрадовался бы отец; если б был жив?

А такой ли уж этот Петр замечательный, коли влюбился в нее? Может, за всем его шармом кроется порок? Когда-нибудь он сообразит, что она ему неровня, некрасивая, не очень умная, не слишком добрая. И что тогда?

Хотя, может, и не сообразит, уж она постарается.

И Бася уснула, крепко прижимая к себе журавля с неба.

А что ей оставалось.

* * *

— Смотри, вот это женщина! — понизила голос проверяющая дама. — Какое лицо, какие волосы! Как ее занесло в эту библиотеку?

Но Бася, само собой, уже не слышала ее слов.

* * *

Кшиштоф пришел на службу, как всегда, на полчаса раньше положенного. Его ждала неприятная обязанность — беседа с секретаршей. Ей следовало сообщить, что бессрочный контракт фирма с ней заключать не будет. И временный тоже. И вообще ничего с ней подписывать не будут, тридцать первого кончается испытательный срок — и привет. В этом отношении его фирма действовала безжалостно, и Кшиштоф смирился с этим. Другие конторы были не лучше.

Предстоящая беседа будет тягостной даже не потому, что придется отстаивать позицию компании, — Кшиштоф сам не любил женщин как работников. Просто славный будет подарочек девчонке к праздникам. Хорошо бы свалить вопрос на отдел кадров… но ведь какие-то приличия тоже надо соблюдать. И Кшиштоф взял тягостный разговор на себя.

На шепоток за спиной он старался не обращать внимания. Получалось не всегда. Взять хотя бы треп, случайно подслушанный в мужском туалете на втором этаже.

Голоса он из-за двери кабинки узнал. И заведующего отделом работы с потребителями быстренько перевели в Жешов. Тот, бедняга, так и не узнал, что переменой места работы обязан исключительно Кшиштофу.

Слова были обидные, но это ладно. Главное, в кабинке кончилась бумага. Попробуйте в таком положении вести себя достойно. То есть, конечно, следовало явить свой лик подчиненным, увидеть смертельный ужас в их глазах, повернуться и спокойно удалиться. Только Кшиштоф был лишен такой возможности.

— Наш председатель — вылитый жираф, — говорил голос шефа отдела потребителей.

— Жираф? Такое спокойное животное, никому не причиняет вреда, обалдел, что ли? — Кто-то из административного отдела, Кшиштоф привык не замечать людей, которым не повезло.

— Сам посуди: шея длинная, голову держит высоко, пьет родниковую воду, и она у него до-о-лго в желудок скатывается, удовольствие растягивает, а потом сладенькие листочки жует, и они по пищеводу ме-е-едленно так перемещаются. Понимаешь, кайф какой для животины?

Две струйки зажурчали одновременно, потом раздался шум спускаемой воды, и нескольких слов Кшиштоф не расслышал. Зато окончание фразы он разобрал очень хорошо. Завотделом здорово не повезло.

— …А вот когда он блевать начнет, я первый прибегу посмотреть. Представляешь, муки какие, все выпитое и съеденное извергнуть тем же путем обратно? Долго проблевываться придется!

Откровенно говоря, Кшиштоф никогда не старался завоевать симпатию подчиненных, любят его или нет, ему было плевать. Но людей неумных он недолюбливал. А завотделом поступил неумно. Что ему стоило проверить, не прихватило ли у шефа живот и не засел ли длинношеий жираф в кабинке?

Никакой личной неприязни к секретарше Кшиштоф не испытывал, он едва помнил, как ее зовут (до нее точно была Магда, а еще раньше — Зося). Просто нанять новую с испытательным сроком (а потом еще одну, и еще) было удобнее: ни высокого оклада, ни соцпакета. А возьмешь девицу в штат, и начнется: болезни, беременности, бюллетени, всякое такое. Сэкономил компании денежки, и хорошо. Особой привязанности к людям Кшиштоф никогда не испытывал. А уж к женщинам — тем более.

Он посмотрел на часы и нажал кнопку интеркома.

— Пани Ева, прошу зайти ко мне часов в одиннадцать. — Голос его звучал холодно. — До этого времени я занят и никого не принимаю.

Ждать традиционного «Слушаюсь, шеф» он не стал и разъединился.

* * *

Войдя на кухню, Юлия по достоинству оценила старания матери: на столе чашки, рядом с тостером на блюдечке кусочки ржаного хлеба, только поджарить, на тарелке сыр, в розетке варенье, кофе уже сварен. Словно вернулись прежние воскресенья, когда она была еще девчонкой и стол накрывался для троих. А когда ушел отец, они с матерью завтракали отдельно.

— Привет, мамочка. — Юлия поцеловала мать в подставленную щеку, которая вздрогнула у нее под губами.

От отвращения?

Они не любили касаться друг друга и стеснялись этого. Ну как это — жить в одной квартире и руки друг другу не подать по утрам? Правда, сегодня — особый день, они не виделись целых два года. Только все равно получилось как-то неестественно, Юлия даже смутилась. А мать ничего — вроде так и надо.

— Садись, дочурка. Хочешь яичницу?

— Нет, спасибо.

Юлия надеялась, что совместный завтрак пройдет спокойно, вчера она сослалась на усталость и разговор не состоялся. Мать так непринужденно себя ведет — просто невыносимо. Притворяется ведь.

Как бы не сорваться.

Юлия расположилась за столом, положила рядом со стулом матери большой пакет с надписью «Маркс и Спенсер» — там были подарки для нее — и включила тостер.

Мать села напротив, прямая, при полном параде, несмотря на раннее утро, посмотрела на дочь и спросила (как и следовало ожидать):

— И стоило все бросать, чтобы вернуться на щите?

* * *

Буба вошла в приемную Кшиштофа, небрежно помахала рукой поднявшейся со своего места секретарше и прощебетала:

— Кшисек ждет.

Пани Ева и рта не успела раскрыть, как Буба была уже у Кшиштофа в кабинете.

— Я же говорил, чтобы… — рявкнул Кшиштоф из-за компьютера и смолк.

Буба в коротенькой юбке — впервые он видел ее ноги — и в своих неубиваемых «мартенсах» подошла, наклонилась, положила правую руку Кшиштофу на плечо, слегка задрала ему голову и поцеловала в щеку.

У того зашумело в ушах. Чем это таким пахло от Бубы — сиренью, ландышами? Или ранними пионами? Ароматы как-то не сочетались с ней, Кшиштоф вообще был уверен, что Буба пользуется хозяйственным мылом.

Господин директор закоченел в своем кресле. Губы девушки касались его щеки, рыжеватые волосы щекотали кончик носа. Кшиштоф задержал дыхание, и время остановилось. Буба была перед ним или совсем другая женщина? Он сидел как зачарованный, неподвижная мишень посреди хаоса, разыгравшегося не по его вине.

— Кофе или…

Буба подняла голову, и Кшиштоф разглядел бледное лицо пани Евы, на котором явственно проступали красные пятна. Вопрос секретарши повис в воздухе. Буба и не подумала убрать руку с плеча Кшиштофа, более того, крепко обняла его. И сказала:

— Спасибо, нам ничего не надо.

Дверь за секретаршей закрылась. Кшиштоф вскочил на ноги, отпихнул Бубу и впервые за последние годы взорвался:

— Ты совсем опупела? Рехнулась? Лишилась разума?

— Это все синонимы, — невозмутимо отвечала Буба.

— Ты, ты… — заикался Кшиштоф, — ты чокнутая! Я здесь работаю! Что она подумает!

— Да плевать, — прищурилась Буба.

Какие у нее интересные глаза, зеленоватые, с коричневыми крапинками!

Кшиштоф выдохнул накопившийся в легких воздух и смолк. Он был вне себя от изумления — такой Бубы он никогда не видел. Он знал, что она может повести себя вызывающе, только в его присутствии такого никогда не случалось. Вроде бы у нее имелась масса случайных знакомых, но ни Петр, ни Роман, ни он сам никогда не видели ее мужчин. Своих любовников Буба никому не показывала.

— Я ж их не для того заимела, чтобы знакомым демонстрировать, — как-то сказала она. — У них совсем другое назначение.

Ее слова вызвали у них что-то вроде омерзения.

Ничего себе ход мысли для женщины!

— А ну перестань дурачиться, — сухо сказал Кшиштоф и передвинул стул. — Своим поведением ты компрометируешь себя.

— Я тебе фотографии принесла. Зашла к Баське, смотрю, они лежат приготовленные. Дай, думаю, загляну к тебе. Принимай решение, если уж тебе так нравится играть в Господа Бога. — Буба достала из своего объемистого рюкзака конверт и бросила на стол. — Бесплатное приложение. В виде диска.

Не поблагодарив, Кшиштоф схватился за конверт, лишь бы занять чем-то руки и не смотреть на Бубу.

Снимки были потрясающие. Петру удалось ухватить нечто такое, что сразу и не назовешь. В глазах запечатленной на фотографии женщины было все: задумчивость, страсть, радость, что ее видит любимый, приподнятые уголки губ застыли где-то между веселым оживлением и блаженством. Такое можно снять только украдкой, мельком, нарочно не получится. Фото — нечаянный свидетель — не поддавалось никаким оценкам. Доля секунды, выхваченная из жизни и зафиксированная навечно.

Женщина глядела на бабочку, которая села ей на ладонь, будто на лепесток розы, — и в любую секунду готова была взлететь. Мимолетность сцены подчеркивало необычное освещение — словно на первых фотографиях Дэвида Гамильтона, свет ниоткуда и отовсюду. Объект и фотограф слились воедино.

Фото зацепило Кшиштофа, Петр предстал перед ним с неожиданной стороны.

— Улет, правда? — Буба была уже на пороге кабинета и, специально приоткрыв дверь, проблеяла сладеньким голоском: — Пока, плюшастик, пока, лапуля, вечером увидимся…

Нарочно выставляет его придурком перед секретаршей, понял Кшиштоф, но сделать ничего не успел: щуплая фигурка Бубы пропала за дверью.

* * *

Юлия выбежала из дома, хлопнув дверью, схватила только длинный плащ-дождевик. Еще слово — и она бы просто-взорвалась. Мать рыдала на кухне.

А ведь Юлия обещала себе, что постарается поговорить с ней нормально. Не получилось. Никогда не получалось.

Уже на улице Юлия осознала, что в кармане у нее лишь десять фунтов и надо бы поскорее найти обменник. Она терпеть не могла перемещаться в пространстве без гроша за душой, а путь до Розы был неблизкий. К тому же Юлии хотелось курить, целых полгода не курила. Сигареты в Англии жутко дорогие, да еще эта борьба с курильщиками…

Только Англия осталась позади.

Сейчас она обменяет деньги, купит себе хорошие, крепкие, длинные сигареты и от души затянется…

Неужели ее так вывели из себя слова матери: «Я знаю, каково тебе сейчас»?

Мать всегда все знала, и это было ужасно. Мудрые слова окутывали Юлию свинцовым туманом:

— я знаю, что ты думаешь насчет всего этого, только…

— я знаю, что тебе нехорошо, только…

— я знаю, как это в жизни бывает, только… Туман пронизывали ненавистные Юлии фразы:

— доченька, это надо:

обдумать, сделать, объяснить, забыть; или

— доченька, ты должна:

быть поумнее, меньше думать, больше делать, семь раз отмерить, один раз отрезать;

или

— помни, милая, ты — не центр Вселенной; или

— помни, милая, думать надо только о себе.

А Юлии надоели все эти «надо» и «ты должна», она не желала без конца лишь выполнять обязанности. Надо вынести мусор. Надо учиться на ошибках других. Надо закончить институт. Надо знать на уровне иностранные языки. Надо найти работу. Надо забыть об этом инциденте.

Инциденте?

Прямо сегодня она попробует снять квартиру. Это, конечно, идиотизм — снимать чужую квартиру, когда у тебя есть своя собственная, но как вернуться в помещение, которое столько помнит об их с Дэвидом романе? Вот окно, которое смотрело на них. Вот кухня, вот ванная, они полны воспоминаний. А вот соседка, которая передавала письма, и слова, которые соседка наверняка скажет (с нескрываемым триумфом):

— Как жаль, что у вас ничего не получилось, пани Юлия, вот ведь как бывает в жизни…

Перед самым отъездом Юлия свою квартиру сдала за восемьсот злотых в месяц, за два года накопилась приличная сумма. А себе она снимет однокомнатную, можно даже без кухни, ничего страшного, не барыня, только бы подальше от матери, ее упрекающих глаз, ее манеры говорить и добрых советов.

Юлия поплотнее завернулась в плащ. Наверняка с неба посыплется какая-нибудь дрянь вроде дождя со снегом, вон тучи какие, куда ни посмотри. Хоть и позакрывали все эти домны и сталеплавильни, все равно темно и мрачно. В Лондоне солнышко хоть раз в день да пробьется сквозь тучи, даже если всю дорогу лил дождь, небо живет, непрерывно меняется, туман сменяется солнцем, солнце — дождем, к вечеру лужи опять отражают голубизну, а закат выдает целую палитру красок от сине-зеленой до розовой, и хорошо взбитые облака громоздятся в высоком небе, там оно куда выше, чем здесь. Кто только выдумал, что Англия — страна туманов и дождя?

Хоть один сраный пункт обмена валюты есть в этом городе?

На глаза навернулись слезы. Не получилось у нее объяснить матери, что с Дэвидом у них уже года полтора как все кончено. Она и оглядеться-то толком не успела, как уже поняла, что ее намерение остаться навсегда восторга у любимого не вызвало. Он-то думал, она приехала на две недели.

Что ж, две недели в домике на Брамин-стрит пролетели счастливым мигом. А потом оказалось, что домик принадлежит не Дэвиду, а его знакомым. Когда Юлия сказала, что остается, галантный кавалер переменился в лице и долго объяснял, что они с женой официально не разведены, хотя давно живут порознь, а Юлия убеждала себя, что он не желал сделать ей больно, вот и не сказал об этом раньше. Дэвид помог ей снять комнату, устроил на работу в бар быстрого обслуживания за восемь фунтов в час и укатил в Ланкастер в длительную командировку. Работа в баре проходила под бдительным надзором англичан, которые никак не могли уразуметь, что это иностранцев так тянет в Британию? Воровать, что ли, приезжают? Так уж лучше пусть украдет коренной британец.

Работала Юлия, само собой, нелегально, и шеф бара вечно трясся, что кто-нибудь донесет. Ничего, обошлось. Она работала и ждала. Работала по двенадцать часов в день и ждала телефонных звонков.

Oh, ту love. Это он про дочку, которую обожает. Ситуация просто безвыходная. Ведь ту daughter — его единственная love. Ну правда, Юлия еще.

А потом заявилась Мэнди. Тут-то и выяснилось, что английский у Юлии — не такой уж плохой, ведь она поняла почти все. Мэнди и Дэвид женаты уже десять лет. Мэнди прекрасно понимает, что одной женщины (ее самой) Дэвиду мало, и они с мужем условились, что легкие необременительные интрижки как бы в порядке вещей при условии, что семья не окажется под угрозой. Крошка Айрис должна нормально развиваться, а для этого необходима полноценная счастливая семья. А тут их союз вдруг затрещал! И еще как! Хотя она, Мэнди, такая терпеливая.

Так вот, пусть Юлия знает, что хотя Мэнди ничего и не имеет против нее personally, но честно предупреждает, что в случае нарушения договора последствия будут самые неприятные. И это не на руку Дэвиду.

Ой, не на руку, уп-с-с-с!

Понятно?

Она ведь не первая иностранка, которой Мэнди довелось разъяснять поведение Дэвида. Если Юлии интересно, пусть наведет справки. До нее была очень приятная словенка по имени Мария, студентка политехнического института, тоже совсем юная девушка. Very рассудительная и усердная.

Дэвид тогда очень увлекся, бедняжка!

А когда он работал по контракту во Франции, то познакомился с Франсуазой, very special lady, Мэнди с ней до сих пор дружит. И ей, Юлии, она тоже готова помочь. И она very sorry about David.

You have to understand — он ведь этакий мальчик в коротких штанишках, который обязательно во что-нибудь вляпается. И тогда Мэнди приходится вмешиваться и выручать его из беды.

Но она хорошо понимает Юлию и хочет быть helpful насколько возможно.

При воспоминании об этом разговоре Юлию пробрала дрожь. Это ж надо так обмишуриться! Так обмануться в человеке! Как только Мэнди — кстати, очень любезная и симпатичная женщина (и нестарая, чуть за тридцать) — удалилась, Юлия поклялась, что ни за что не вернется к матери.

Только бы не слышать сакраментальное:

— А что я говорила? Мне все было ясно с самого начала.

А вот Юлии с самого начала было ясно только то, что она без памяти влюбилась. Потеряла голову.

— А ведь в любви как раз и нужно иметь голову на плечах!

Хорошо хоть Юлия вернулась не с пустыми руками. Шесть тысяч фунтов — это больше тридцати тысяч злотых, есть с чего начать новую жизнь.

Только теперь она будет осторожнее.

И не потому, что так велит мать.

Просто она уже никому не позволит себя бросить.

* * *

Разбросанные фотографии так и остались лежать на столе, Кшиштоф не стал их убирать. Где-то глубоко в мозгу наклевывался замысел, как использовать снимки в рекламной кампании, совершенно оригинальной, небывалой. Кшиштоф знал: придет время — и мозг сработает четко, родит внятную мысль, которую не стыдно будет представить на заседании правления. Не только рекламная политика предстанет в новом свете, но и — кто знает — сам имидж фирмы изменится.

Как же Петр любит эту женщину, если сделал такое фото! Кшиштоф даже позавидовал ему.

Правда, нехорошее чувство угасло в зародыше. В кабинет с потухшим лицом вошла пани Ева, с которой он каких-то два часа тому назад не хотел подписывать договора найма.

Кшиштоф откинулся на спинку кресла и указал ей на стул. Пани Ева примостилась на самом краешке. Пан директор набрал в грудь побольше воздуха, и… время опять остановилось.

Странные, непривычные мысли завертелись у Кшиштофа в голове (и почему-то вспомнилась Буба). Ну уволит он эту женщину. «Все из-за того, что я застала директора в неловком положении», — решит та. Кшиштоф сжал зубы от злости. Но ему-то какое дело, тем более что ноги этой Евы здесь больше не будет. Кшиштофа никогда не волновало, кто что подумает, он всегда поступал, как считал правильным, в соответствии со своими интересами или интересами компании, они обычно совпадали. Что же он тогда медлит? А вот в том-то и штука, что он сам не уверен, как будет правильно. Сейчас он объяснит секретарше, что Буба ни при чем. Просто директор давно уже принял решение и отступать от него не намерен.

Почему же тогда его так оскорбляют эти опущенные глаза и напряженные мышцы, словно у зверюшки, готовой спастись бегством?

Кшиштоф кашлянул.

— Пани Ева, в сложившихся обстоятельствах…

— Пан директор, ваша личная жизнь меня совершенно не касается. Вы не подумайте, я никому никогда ни словечка о том, что здесь слышала или видела. Только я и так знаю, что вы меня увольняете.

Говорила она решительно и громко, и это до того не соответствовало униженной позе, что Кшиштоф (не успев даже подумать — это все из-за Бубы, проклятая Буба!) неожиданно для самого себя промямлил:

— Я не собираюсь вас увольнять… то есть, вообще-то… я хочу подписать с вами постоянный договор… если вы готовы со мной работать.

Их глаза на секундочку встретились, и ее нескрываемая радость передалась ему. Продолжительная улыбка осветила лицо Кшиштофа.

Отулыбавшись, он сказал уже официальным тоном:

— Проект договора у вас в компьютере, заполните данные и оставьте пробел в графе «оклад». Я сам заполню. И вот еще что: меня совершенно не интересует, что вы думаете обо мне и о той девушке, как и то, будете вы обо мне сплетничать или нет. Надеюсь, вы не пропустите ни одного рабочего дня без очень серьезных на то причин: мы не можем себе такого позволить. Надеюсь также, что рожать вы не планируете, — вырвалось у него, и всю спину так и обдало жаром.

Неловким жестом Кшиштоф вручил секретарше подписанные утром бумаги:

— Возьмите и немедленно отправьте юрисконсульту.

Пани Ева взяла документы и встала со стула. Кшиштоф спрятался за монитором в ожидании, когда она удалится. Но секретарша не двигалась с места.

И что торчит зря? Какого дьявола? Может, он ей мысль подал своими неосторожными словами насчет ребенка?

Пан директор поднял глаза. Девушка как завороженная смотрела на фотографии.

— Отлично, правда?

Он — и разговаривает с секретаршей? Неслыханное дело!

— Это… это ведь… — собралась наконец с духом пани Ева, — впервые вижу, чтобы кому-нибудь удалось снять… мечту.

Вот оно! Во главу рекламной кампании надо ставить не продукт, а мечту!

Насколько сильнее, чем их продукция, воздействует на подсознание лицо женщины, любящей и любимой, с надеждой глядящей в будущее! Какие возможности влияния на потребителя! Он уже видел огромные плакаты с этим лицом. И больше ничего не надо, только название фирмы в правом верхнем углу.

Кшиштоф довольно усмехнулся и даже не заметил, как остался в кабинете один.

* * *

— Петр на месте? — раздался в телефонной трубке низкий голос Бубы. — Бася, дай мне Петра.

— Подожди, посмотрю, дома ли он, — ответила Бася.

— Минуточку! — заорали в трубке. — Бася?

— Я это, я, подожди, гляну, вернулся он или нет, — произнесла Бася нервно — очень уж у Бубы тон переменился.

— Обойдемся и без него.

— Что случилось? — встревожилась Бася. Тревога была какая-то особенная. Непривычная, что ли.

— Я тебе кое-что скажу, ладно?

— Говори, — разрешила Бася, проследовала на кухню, достала из духовки тефлоновую сковородку, поставила на газ, кинула кусочек масла и вынула жареную рыбу. Рыба с овощами, соединяем; мясо с овощами, соединяем; овощи с картошкой (но без мяса) — до кучи — такая вот раздельная диета у Баси получалась.

— Сколько у вас квартира метров? — осведомилась Буба.

Бася зажала трубку между плечом и подбородком.

— Ты что, спятила? Звонишь нам и спрашиваешь насчет метража?

— Сколько?

Судя по ее тону, отвечать следовало немедленно.

— Да не знаю я. Метров семьдесят, наверное. С балконом или без? Петр знает, он здесь с рождения живет.

Бася увернула газ и спрыснула рыбу водой. Сковородка закачалась, пришлось придержать ее рукой, чтобы не упала.

— Ты, Басенька, живешь в одной семидесятиметровой квартире с мужем и не знаешь, дома ли человек, которого поклялась любить до самой смерти, в радости, в горе и в страдании?

Голос Бубы сменился гудком. Трубка выскользнула у Баси. Ее-то она успела поймать, зато сковородка опять накренилась, и рыба оказалась на плите. Бася фыркнула, выключила газ, повесила трубку и села за кухонный стол.

Какое Буба имеет право выступать с такими заявлениями? Нет, на этот раз она точно хватила через край, Бася чувствовала это всеми порами тела. Никто не смеет ее поучать, о чем бы речь ни шла — о Петре или о чем другом. Кому какое дело, что она старается вызнать о муже, где тот находится каждую минуту и чем занят. Взять вот вчерашний день. Она проверила, и оказалось, что Петр в редакции не появлялся, хоть и сказал, что едет именно туда. Получается, в Брехалове обретался. Не знал, что подруга знакомой работает в редакции секретарем.

А Бася узнала, что Петра в редакции не было. И совершенно неважно, где он сейчас, у компьютера, в ванной или вышел купить газету. Она ведь не следит за каждым его шагом, она взяла себя в руки, не расклеилась, не расплакалась. Петр просто показывает свое истинное обличье, так пусть явит себя без прикрас. Вот тогда она поймет, как поступить. Она ведь самодостаточная личность, а вовсе не дополнение к Петру.

А Буба — просто дура. На сегодняшних посиделках Бася выскажет ей это прямо в глаза! Пусть не лезет!

Ловко, голубушки, устроились: то Роза Басю ругает, что Петр у нее под колпаком, то Буба выступает — где, мол, твой муж!

Бася встала из-за стола и прошла в комнату. Петра не было, на экране монитора пульсировали, сплетались и пропадали разноцветные линии. Значит, муж отлучился ненадолго. Бася села у экрана, и рука сама потянулась к мышке. Посмотреть краешком глаза, над чем Петр работал, и больше ни-ни!

— Что ты делаешь? — раздался за спиной голос мужа. Бася даже подпрыгнула.

— Не пугай меня так! — вот и все, что пришло ей в голову.

— Бася, когда я работаю, пожалуйста, не трогай ничего. Я сейчас снимки отправляю. Соединение прервется, и начинай сначала.

— Я хотела выключить, думала, ты забыл. — Бася встала от компьютера. В голос ее закрался упрек.

Он что, специально прятался, чтобы застукать ее?

— Я не забыл. — Петр сел на место Баси. — Если тебе нужен компьютер…

— Не нужен мне твой компьютер.

Как глупо она себя ведет! Упрек превратился в обиду.

— Есть сейчас будешь или позже?

— Позже, — рассеянно ответил Петр, но тут же добавил: — Если хочешь, могу и сейчас.

— Не хочу я ничего, я ведь не твой желудок.

— Тогда немного погодя.

Бася молча вышла из комнаты.

Всегда пожалуйста. Позже так позже. Правда, ведущие социологи уже давно установили, что совместные трапезы укрепляют семью… Ну и черт с ними! И одна поест, ничего страшного. Укрепится душевно. А потом отправится к Розе и, может, даже заночует у нее. Интересно, забеспокоится ли Петр, что она не вернулась? А теперь она отведает рыбы, выпьет бокал белого вина и почитает газету. Хотя нет, читать она не будет, еще попадется статья, из чего состоит рыба. Просветилась уже как-то за едой, из чего состоят гамбургеры. Молотые свиные уши чуть не оказались обратно на тарелке.

А пока, чтобы не мешать мужу, лучше посидеть на кухне.

* * *

Лило как из ведра. Роману пришлось вернуться с порога и взять с вешалки непромокаемую куртку. К тому же с лестницы доносилось покашливание пана Яна. Может, если выждать несколько минут, квартирохозяин уберется восвояси?

Как же, уйдет он. Видно, слышал, как хлопнула дверь, — стоит на площадке второго этажа с задранной головой.

— Что скажете, пан Роман, насчет этой комиссии по делам комиссии?

— Пан Ян, я не смотрю телевизор.

— Зря, зря. Умный человек обязан знать, что творится на белом свете. — Пан Ян оперся о перила.

И проскочил бы мимо, да невежливо получится.

— Знаете, тут передача была про акул, у этих прирожденных убийц, оказывается, на два чувства больше, чем у нас. Они всем телом ощущают, что мимо проплывает живое существо, им не надо смотреть или там вынюхивать. Раз — и готово. Но я вам вот что скажу: если акуле попадется какой-нибудь наш министр, горе той акуле! — Пан Ян захихикал.

Роман только рукой махнул. Особого восторга по поводу акул — он не испытывал — в юности смотрел фильм «Челюсти», — но ему всегда казалось, что страшных морских хищников надлежит взять под охрану, пока человек, планомерно уничтожая окружающую среду, с ними окончательно не расправился. А вот некоторых важных персон неплохо бы охраны и лишить, пока они, планомерно уничтожая окружающую среду, не расправились окончательно с людьми.

В сущности, в этом вопросе он был солидарен с паном Яном. Но сейчас Роман очень спешил. Пришлось, чтобы не обидеть соседа, пятиться по ступенькам. Быстрее, быстрее, только бы сойти с линии словесного огня. И вот вам пожалуйста, у самого выхода споткнулся и вывалился на улицу, угодив ногой прямо в лужу. Да еще и на женщину при этом налетел.

Брызги полетели во все стороны, дама в черном плаще пошатнулась — и шагнула прямо на проезжую часть. Роман еле успел схватить ее за руку и рвануть на себя — как мимо с ревом пронесся красный автобус, обдав их грязной водой.

— Господи Иисусе… — вырвалось у Романа.

Неземная красота девушки, которую он толкнул, поразила его. Ему так захотелось согреть ее холодную руку, что обида на ту, другую, склонную к долгим размышлениям, моментально переродилась в благодарность.

А не все ли равно, до чего там любимая додумалась?

— Вообще-то меня иначе зовут. — Красавица отняла руку, повернулась к нему спиной и зашагала прочь по залитой водой улице.

Роман смотрел ей вслед, не в силах глаз отвести от тоненькой фигурки в черном, развевающемся на ветру плаще. За шиворот ему стекали капли, но он ничего не замечал. Перед глазами крутились темные дома, подсвеченный огнями города сумрак, мокрый асфальт с бегущим по нему отражением девушки-сновидения. Фотовспышкой полыхнула молния, высветив портик и стеклянные двери городской библиотеки. Лев над аркой зарычал, и Роман ворвался в парадное, кинулся вверх по лестнице, в два прыжка миновал дверь пана Яна…

На чердак, скорее на чердак!

Роман распахнул дверь своей квартиры, стащил куртку, наскоро вытер волосы, швырнул полотенце на диван. Ему не терпелось сделать первые наброски, пока картина, освещенная молнией, фотоснимок, ниспосланный ему самим Господом, еще стоит перед глазами.

* * *

Только теперь Юлия испугалась. Этот болван, выскочивший из парадного спиной вперед (удобнее ему так, что ли?), чуть не столкнул ее прямо под колеса. И валялась бы сейчас она на мостовой, вся озябшая и промокшая, — а что, вполне романтичный конец. Но этот же болван ее и спас. А потом еще и привлек ее к себе… Неужели невозможное возможно и спасшая ее рука (такая теплая!) принадлежала мужчине ее жизни?

Да, так оно и есть!

Но в жизни такого просто не бывает.

А молнии ранней весной бывают? Само небо подало ей знак. И гром сотряс все вокруг, и каменные львы над аркой зарычали, и дождь смыл с нее все прошлые грехи. Голос этого мужчины она запомнит на всю жизнь, в его возгласе «Господи Иисусе!» было восхищение и страх. За нее? Или испугался, что автобус окатит его грязной жижей?.. Нет, прочь такие мысли! Незнакомец испугался именно за нее, а значит…

Юлия встала как вкопанная, обернулась.

Улица была пуста. Еще один автобус выплеснул целый фонтан воды на то самое место, где минуту назад стоял ее спаситель. Мужчина, которому она могла бы позволить сделать ее счастливой.

Юлия свернула за угол и вошла в холл какой-то гостиницы, оставляя мокрые следы на красном ковре. У стойки с игриво выведенной надписью «Обмен валюты» она остановилась и попросила:

— Взвесьте двести граммов, пожалуйста.

Роза, поджав под себя ноги, сидела напротив Юлии, уже переодетой в Розины сухие вещи. Юлия сияла, и совсем не походила на брошенку, и, похоже, не нуждалась в утешении. Роза даже немного расстроилась: она так хотела утешить подругу, и вот на тебе…

— …Оказалось, я в этом странном супружеском союзе не первая и уж наверняка не последняя. — Голос Юлии звенел колокольчиком, и Розе стало не по себе: как это Юлия могла с такой легкостью говорить о событиях, которые, как ни крути, разбили ей сердце!

— Почему ты тогда сразу не вернулась? Тебе было бы легче, — прошептала она.

Юлия отбросила назад мокрые волосы. Правду сказать она не могла, но и врать не хотелось.

— Не в силах была. Розочка, а как у вас дела? Что это вы с Себастьяном никак не поженитесь?

— И так сойдет, — сказала Роза и сама задумалась: и правда, почему они так и не поженились? Наверное, потому, что брак все портит. — Пока не вышла замуж, твой партнер не видит тебя в бигудях.

Юлия понимающе кивнула.

* * *

Роман впервые за три месяца взялся за кисти. Уже опустилась ночь, а он все стоял у мольберта. Только осознав, что электрического света не достаточно, он ощутил голод и жажду. Роман отложил палитру, поставил на огонь чайник, подумал, достал из холодильника бутылку пива, выпил прямо из горлышка и выключил газ.

Перед ним мерцал эскиз.

По безлюдной, залитой дождем улице уходит вдаль обнаженная девушка в прозрачном дождевике, полы плаща развеваются на ветру, брызги летят в разные стороны, сияющие среди сырости и мрака. Ему удалось поймать очарование: мокрые длинные волосы девушки прилипли к спине, вся она словно соткана из капелек и тумана. Она есть — и ее нет.

Роман гордился собой.

К утру должен закончить.

В первый раз за очень долгий срок он испытывал самое настоящее счастье.

Безымянная будет его женщиной, а вовсе не та, чьего имени он никогда не упоминал.

Он был совершенно в этом уверен.

* * *

— Басенька, ты уже пила сегодня?

— Ко мне зашла Буба, и мы уговорили бутылку вина. За обедом. Я у тебя останусь, домой не пойду. Слушай, так здорово — целая ночь впереди! Отлично выглядишь, Юлия, я думала, все будет куда хуже…

— Какая жалость, пришлось тебя разочаровать. — Юлия накинула на плечи большой платок Розы и улыбнулась.

— Не стоит пить с Бубой, у нее с этим делом неблагополучно, — сказала Роза и отвернулась к окну.

— У Бубы? Неужели? — Бася налила себе вина из принесенной бутылки и чокнулась с Юлией.

— Думаю, Буба крепко зашибает… Характерные признаки. Вечно возбуждена, то беспричинная радость, то черная тоска…

— Роза, это предменструальный синдром, а не алкоголизм!

— Ромек рассказывал мне, что вокруг нее вертятся какие-то странные личности… Пару дней назад она сидела на Рыночной площади и не могла подняться… И вроде как никого не узнавала. Иногда возьмет и пропадет куда-то, даже на звонки не отвечает, все это типично для алкоголика. Сама-то она в этом ничего серьезного не видит. Нам со стороны, похоже, виднее.

— Она к тому же еще и блондинка. — Бася приложилась к бокалу.

Какой там алкоголизм! По мнению Баси, Буба пила не больше, чем она сама. Не стоит преувеличивать. Когда же еще и пить, как не при встрече с друзьями, обо всем можно поговорить, да и стыдиться нечего? Не хватало еще, чтобы в душах было серо и уныло, вот как сейчас на улицах. А душа у Баси жаждала радости.

— Это теперь уголовно наказуемо? — спросила Юлия.

— Что?

— Светлые волосы?

— Не в том дело. Просто Буба перебарщивает. Во вторник она была рыжая. Кстати, у нее есть для тебя парень, — рассмеялась Бася.

Побольше смеха — так ей легче.

— Она его что, с собой носит? — скривилась Юлия. — Мне мужик ни к чему.

— Наш Ромек — отличный парень. Он тебе понравится.

— Не понравится. — Юлия поставила свой бокал и потянулась за бутербродом с топленым салом, который давно приметила. — Ваш Ромек мне точно не понравится.

— Наш! — поправила ее Роза. — Он такой замечательный, он… — нужные слова, как назло, куда-то попрятались, — он… он… ты с ним в пятницу познакомишься!

— А вот и не познакомлюсь! Мне надо уехать на несколько дней. Очень жаль.

— Ты шутишь! Мы на тебя и наглядеться-то не успели, а ты уже куда-то намылилась?

— Никуда я не намыливаюсь. Просто у меня дела. Вернусь на следующей неделе в среду или в четверг.

— Вот черт! Я и забыла, что у меня заказ на эти выходные. — Роза поставила на стол очередную порцию бутербродов. — Придется нам перенести пятницу на следующую субботу.

Бася вертела в руках бокал. У нее тоже были другие планы, но о них она никому не скажет.

Никто ничего не узнает. И тогда она поглядит, что из всего этого выйдет.

* * *

Петр стоял перед эскизом и не верил своим глазам. Девушка напоминала ему Юлию. Эта характерная походка, каким-то чудом схваченная кистью, длинные волосы, фигура… Только Роман добавил еще что-то… даже не определишь сразу, что именно… но вот идет по залитой дождем улице обнаженный ангел, и сердце в груди замирает.

— Ты ее знаешь? — спросил Петр, но Роман только рукой махнул.

— Пиво будешь?

— Охотно.

На душе у Петра было паршиво. Бросить бы все к чертовой матери и уехать на Бали. Серьезно. Только масса сложностей возникнет. Во-первых, Бали далеко, во-вторых, у него нет загранпаспорта, в-третьих, нет денег, а в-четвертых, у него есть жена и он не может так с ней поступить. Даже высказать ей все, что накипело, не может.

А Роман жил в двух шагах. Кому, как не ему, излить душу.

Петр огляделся. Нечасто же доводится бывать у Романа в мастерской. Святые пятницы проходят у Ромека раз в три месяца, толком и не упомнишь, где какая мебель стоит. Впервые Петр разглядывал обстановку чердака с таким вниманием. Холостяцкий одинокий быт так и бросался в глаза: холодно и убого, засохшие остатки яичницы на единственной тарелке, забытой рядом с мойкой. Когда они собирались здесь, чердак казался загадочной берлогой, а деревянные балки-стропила — какими-то особо надежными устоями. При свете свечей, наполненный веселым женским щебетом, чердак становился неким оазисом искусства, жилищем избранника судьбы. Сейчас же, в резком электрическом свете, все недостатки были как на ладони: грязноватые стены, потрескавшиеся балки, убогая старая мебель.

— Ну давай, старик, вываливай, — прервал молчание Роман. Один на один они общались не слишком часто, так что он сразу понял: что-то случилось.

— Что-то у меня не клеится, — произнес Петр, открыл пиво и сел на диван.

* * *

— А я больше всего люблю ночных бабочек. — Буба вытянула ноги, демонстрируя яркие шерстяные колготки в мелких розочках.

— Да ты с ума сошла. Брр! — ужаснулась Роза. — Ты что, ненормальная?

— А разве я когда-нибудь говорила, что нормальная? — в свою очередь изумилась Буба.

— Ночных бабочек нельзя любить. — Бася подлила себе вина, и на земле стало светлее. — Вообще нельзя любить ничего из того, что летает. Дневные бабочки еще куда ни шло.

— А вот и можно. Мне ведь они нравятся.

— Гадость какая. — Роза надула губы и сделалась вылитая Памела Андерсон после пластической операции.

— А дневные бабочки тебе нравятся? — Дневные бабочки — это совсем другое!

— Уж конечно. А вот мне больше нравятся ночные. Так и кажется, что это души ушедших людей, у которых еще остались дела на этом свете. Возможно, процесс реинкарнации на мгновение приостановился… Бабочки, они… божественны.

— И тараканы тоже, — мечтательным тоном произнесла Юлия.

Она не позволит познакомить себя с каким-то Романом, пусть выбросят из головы. Мысли у нее сейчас заняты парнем, с которым она столкнулась в тот дождливый день. Может, зря она тогда в лужу не шлепнулась. Наверное, стоило бы вывихнуть ногу или еще что — и ему пришлось бы позаботиться о ней. Или могла хотя бы потерять сознание.

Подъехала бы «скорая».

Вы с этой девушкой? Да, конечно.

И вот Юлия просыпается и видит эти глаза… ничего, в общем, особенного, глаза как глаза. Он держит ее за руку, и Юлия улыбается…

— Ночные бабочки — творения Божий, но дело не в этом, — разгорячилась Буба. — Они необыкновенные. В них жизнь и смерть. Они типа готовы отдать жизнь за…

— За Родину! — рассмеялась Бася и пролила вино себе на свитер. Вот смеху-то! Бася провела пальцем по пятну. Красивый узор получился, очень, очень миленький, прямо хоть куда…

— А я бы хотела быть крокодилом.

— И пошить сапоги из самой себя. — Буба разглядывала Басю, слизывавшую со свитера остатки вина. — Баська! Что ты делаешь?

— Крокодилы самые страшные хищники на свете. Перекусывают буйвола пополам.

— А знаешь ли ты, что существуют мотыльки-древоточцы, у гусениц которых мощнейшие челюсти? Они способны прогрызть не только дерево, но и металл. Однажды эти гусеницы прогрызли свинцовые плиты и нанесли урон фабрике серной кислоты. — Буба с триумфом оглядела подруг. — Ты думаешь, мотылек — это что-то никчемное, порхает себе, слабенький, беззащитный. Но в этом летающем цветочке, когда он молод, таится страшная сила.

— Стадия мотылька — это уже старость, Буба. И откуда это у тебя такие сведения?

Буба пожала плечами:

— Я же тебе объясняю, они мне нравятся. Если тебе кто-то нравится, начинаешь им интересоваться.

— Я — пантера! Пантера дикая и свободная, я — царица джунглей, могу делать что пожелаю, я прекрасна, мускулиста, стройна, великолепна — набрасывайтесь на меня! Крокодилы вне очереди! — Бася допила четвертый бокал вина и заметно охмелела.

— Крокодил справится даже с пантерой.

— Роза, крокодил зеленый и весь в бородавках! А какой-нибудь другой зверюшкой ты не хочешь стать? Пушистой кошечкой или маленькой серной? Или коровой? У них такие прекрасные глаза! Богиня Гера была волоокой, и это был самый большой комплимент!

— Комплименту тыща лет в обед! Представь себе заголовки в газетах: известная волоокая артистка Икс…

— Крокодил вызывает уважение, — сказала Роза и испугалась своих слов.

К счастью, никто из девушек не обратил внимания на ее серьезность.

Роза всегда хотела, чтобы ее уважали. А Себастьян с ней не считался.

— А как насчет тебя, Юлия?

— Насчет меня? Я влюбилась.

Юлия смотрела в окно. По стеклам хлестал дождь. Юлия обожала такую погоду.

— Ты же только что сказала, что он для тебя никто и звать никак! — удивилась Буба. Они тут сидят часов шесть, и Юлия в подробностях рассказала об этом подонке Дэвиде… И вот тебе здрасьте!

— Я сегодня влюбилась, — спокойно сказала Юлия и улыбнулась Бубе. — Ромек мне понравится, не беспокойтесь. Только не требуйте от меня большего. Я занята.

— А я развожусь. — И Бася захихикала.

— А я отправлюсь на Луну, и вы никогда меня не найдете, — пробурчала Буба.

Она не ожидала, что подруги так быстро наклюкаются. Что за дурацкие разговоры! Взрослые женщины, а ведут себя хуже девчонок-подростков. Девчонки по крайней мере интересуются Вселенной, или черными дырами, или почему их не любят, или кем они станут, когда вырастут. А здесь рядом с ней сидят три зрелые тетки и несут собачью чушь.

— Я абсолютно уверена — это мой мужчина. — Юлия подлила себе вина, в голове у нее здорово шумело.

Вообще-то надо бы позвонить матери и сказать, что не придет ночевать. Но ведь она уже взрослая и не обязана пускаться в объяснения.

Роза уносит грязную посуду на кухню, облокачивается на раковину. У нее кружится голова, но это скоро пройдет. Надо бы прилечь, отдохнуть… Сказать кому-нибудь или нет? Время-то идет… Нет, решение она должна принять сама, в одиночку.

Роза глубоко дышит; шкафчики больше не раскачиваются, никто ничего не заметил. Это хорошо, просто великолепно, все так и должно быть. Она справится, без посторонней помощи, это только ее дело и ничье больше…

* * *

— Что-то не так, и я не знаю что. Баська стала совсем другая. — У него запершило в горле. — Она ведет себя так, будто у нее кто-то есть, при этом только и делает, что ищет предлог, пытается меня на чем-нибудь поймать.

— Ты с ума сошел! — Роман разглядывал сохнущее полотно. — Да для Баськи на тебе свет клином сошелся!

— Я без нее как без яиц…

— Известное дело. — Роман поменял местами два последних эскиза.

— В библиотеке ее не было, там полный бардак. Оказалось, Баська раньше ушла с работы. Думаешь, она мне сказала? Она теперь ни о чем мне не говорит, она меня ставит в известность. В этом-то и отличие. «Я буду, меня не будет, я ухожу, не знаю, вернусь ли». Я не в счет. Я так… сбоку припека.

* * *

— Зачем же ты звонила, ты меня разбудила, ведь ты взрослая, отдаешь себе отчет, жаль, у тебя нет времени поговорить со мной, что поделаешь, ты же только что вернулась из вояжа…

Четыре предложения в одной упаковке. Юлия знала иностранные языки, язык матери ей тоже был знаком, перевести эти тридцать слов труда не составило.

Вот что получилось:

— Дорогая дочурка, стоило тебе приехать, как ты сразу за свое. Времени у тебя для меня, конечно, не нашлось, но все-таки звонить было необязательно. Зачем тебе понадобилось будить меня? Неужто ты думаешь, что меня трогает твое поведение, хоть оно и достойно порицания? Много о себе воображаешь! Мне с утра работать, уже полночь, и я давно крепко сплю. Что мне о тебе беспокоиться, у меня есть дела поважнее! А тебе взбрело в голову, что я волнуюсь? Успокойся, девочка, те времена давно миновали, ты достаточно взрослая и отвечаешь за свои поступки. Делай и дальше что хочешь, посмотрим, во что ты еще вляпаешься. Для матери у тебя нет времени, что ж, это твой выбор. Кстати, не думай, что два свитера «Маркс и Спенсер», которые ты мне привезла, — нечто супер. Их магазин и у нас есть, я могла бы их купить себе сама, ты напрасно разбазариваешь деньги, лучше бы сэкономила, подумала о будущем, не стоило…

Четыре предложения, свернутые в небольшой рулон, удобный, везде поместится.

Юлия положила трубку и с укором взглянула на Бубу:

— Довольна?

— Вполне, — сказала Буба.

— Ты даже не представляешь, что значит иметь такую мать! Она из тебя душу вынет! Не понимает ведь ни черта!

— Не представляю, ты права. И страшно тебе завидую.

Буба стояла в своих колготках в розочках на дубовом лакированном паркете, на большом пальце колготки протерлись, и виден был фиолетовый лак на ногте. Юлия подошла к Бубе, замерла на мгновение и обхватила подругу за плечи.

Так они и стояли в прихожей возле старого телефонного аппарата.

— Прости, — шептала Юлия, уткнувшись носом в бледно-желтые волосы Бубы, — я как-то не подумала, прости меня…

* * *

Мать Юлии со вздохом облегчения повесила трубку.

Наконец-то она может лечь. Юлька просто пошла встретиться с подружками, ничего плохого в этом нет, она и сама когда-то предпочитала болтать с подругами, а не откровенничать с матерью. Так уж повелось на свете. Не надо пытаться подчинить себе дочь, довлеть над ней; хорошо, что не прозвучала фраза «я беспокоилась». Это бы связало Юлию. Само собой, порядочность велит позвонить домой и предупредить семью… но пусть Юлия не испытывает никаких угрызений, что кто-то с нетерпением ждал ее звонка, пусть думает, что мать спала, пусть возвращается когда ей заблагорассудится. Дочери ведь тоже, должно быть, нелегко… Подумать только, вернуться на щите! Но ничего, все образуется… спокойной ночи, доченька…

* * *

— Ты как насчет… — Петр тронул Басю за плечико.

— Нет… не знаю… — ответила та и отвернулась к стене.

Тогда Петр поднялся с кровати и вышел.

Бася с трудом удержалась от слез.

Она не нужна ему, раньше он не задавал вопросов, просто прижимал к себе, ласкал, и их тела сами понимали друг друга. Сейчас же он спрашивает, точно девку какую: хочешь или нет?

Нет, так она не хочет.

* * *

У нее не было ни капли желания заниматься этим! С некоторых пор. Уже довольно давно.

Он даже набрался храбрости и как-то взял напрокат дурацкий фильм, мягкое порно, вроде бы некоторым женщинам нравится. Бася, разумеется, обиделась. Три недели он бегал за ней как собачка и извинялся.

Черт побери, мужик на ее месте только бы радовался!

Такой ход рассуждений никуда не ведет, подумал он и нажал на клавишу. Компьютер тихонько заурчал. Раз она не хочет плотской любви — не надо. Но это не значит, что их ничего не связывает, просто Бася изменилась. Кто-то на нее плохо влияет, он был уверен в этом.

Возвращаясь домой во второй половине дня, он неизменно заставал Басю уже под мухой.

— Буба принесла, мы с ней выпили, одна не пью, отвяжись!

Петр взглянул на часы (половина двенадцатого), прошел на кухню и выглянул в окно. Отсюда ему было видно, горит ли у Бубы свет. Нет, у нее темно. Дверь квартиры, доставшейся Бубе после смерти тетушки, пани Габриэли, находилась как раз напротив обиталища толстенькой дотошной соседки, Розового Трико. Выйти на лестницу, позвонить, поговорить с Бубой… Только поздно уже.

Вроде у нее какие-то неприятности, надо бы помочь… И пусть не использует Баську в качестве собутыльницы!

Да нет, какие разговоры, ночь-полночь.

Петр пообещал себе, что встретится с ней завтра. Ну в крайнем случае послезавтра.

* * *

Хуже всего в больнице ночью. Всякая видимость жизнедеятельности прекращается. Сама жизнь иногда тоже. Смерть прокрадывается в погашенные лампочки в палатах, в приглушенный свет у поста дежурной медсестры, в ломаные линии, бегущие по экранам мониторов, в звонки из палат (ах да, ночью звонков не слышно, только желтоватый огонек мигает, показывая, из какой палаты вызов) и затаивается. Все происходит незаметно: охраны на входе никакой, документов ночью никто не проверяет… Да и днем как за костлявой уследишь? Металлоискатель не отреагирует, счетчик Гейгера промолчит, ультрафиолетовые лучи пройдут насквозь, рентген не Оставит отпечатка на пленке.

Все бесполезно… Дверь приоткрыта, свет из коридора длинными полосами ложится на линолеум, с утра его будут мыть и начищать до блеска. А она стоит у изголовья и размышляет: этого? А может, ту? Кого сегодня забрать с собой?

Никакая тень не падает на пол, все так же поблескивает линолеум, но она здесь. И некому бросить ей вызов, встать лицом к лицу и спросить: чего притащилась? Тебе здесь делать нечего, вали отсюда!

Ничто не удержит ее: ни защитные сетки, ни хитроумная сигнализация. Ничто ее не остановит. Хоть ненадолго, хоть на день, на два, на месяц. На год.

Она отказывается общаться и сотрудничать с живыми. А они все пытаются найти сочувствие и понимание.

Пожалуйста, еще две недельки

…для моего отца,

…для моей матери,

…для моего ребенка.

Тогда я что-нибудь сделаю

…исправлюсь,

…поговорю,

…почувствую,

…дам шанс, воспользуюсь, обеспечу, заменю на лучшее, более зрелое, более надежное, более сладкое, более светлое,

…еще разок, один только разок я слеплю пельмени, какие он любил,

…я съезжу в тот магазин на другом конце города, раньше мне не с руки было, и куплю то, о чем меня попросили,

…я поговорю, раньше времени не было, теперь его у меня будет выше крыши,

…я куплю эти брюки, он так хотел их,

…я никогда не повышу голоса,

…я попрошу прощения,

…я обращусь с просьбой,

…я отблагодарю,

…я прощу,

…мне простят.

Я прошу только один год, месяц, день, час и никогда не забуду о том, что обещала стать лучше, только отступи хотя бы на два шага, отодвинься от этой кровати, ведь их так много, вся палата перед тобой, есть другие палаты, другие этажи, да вся больница, иди в другое место, к тому, кому ты нужна.

Она не крадется вдоль стен, выкрашенных светлой, теплой краской. Нет. Она переступает через пороги и гордо шагает, преисполненная значимости и чуждая смирению. Когда она проходит мимо меня, ей не надо указывать пальцем, достаточно взглянуть. Воздух даже и не шелохнется.

Хуже всего в больнице по ночам.

«Взгляни-ка, я и не заметила, как она умерла… А ведь всю ночь глаз не сомкнула! Она все время дышала, говорю я вам!»

Или:

«Я всю ночь не сомкнула глаз, так она выла! Я так просила: дайте же ей что-нибудь. Не дали. Неужели человек должен подыхать как скотина?»

И облегчение: это не за мной она вчера приходила, а за ней. За другим человеком. Господи, благодарю.

А как буду умирать я? Тихо и неслышно, никто и не заметит? Или буду корчиться от боли и ни о чем не думать, только бы все побыстрее закончилось?

Как ты придешь ко мне? Как ночной мотылек, тихонько коснешься моего лица, обсыпешь пыльцой с крылышек? Только ведь бабочки не летают бесшумно в тишине больницы. Помню, когда операция закончилась, большая темная бабочка (мертвая голова, редкостный вид) чуть слышно трепетала крылышками в полном безмолвии, легонько щекотала мне щеку и лоб… Я ли это была? Как же были обострены мои чувства!

Ведь теперь ясно: эти уколы не помогут.

И ни к чему оказались все тайны, и не нужна была мужская ладонь, которую я молила: «Никому не говори, обещай, что не скажешь о моей болезни, сделай все, но не говори, что это — я, не хочу ничьего сострадания, умоляю, не допусти, чтобы кто-нибудь узнал, жалость хуже всего».

И обещание, что никто ни о чем не узнает, потеряло смысл, хотя и осталось в силе.

Как я могу что-то изменить, когда все уже решено и предопределено?

* * *

— Никакого предопределения не существует! Твоя жизнь в твоих руках!

— Но, Буба, в том-то и штука, что против судьбы не попрешь!

— Это ты про себя? У меня не так!

— Мы своей жизни не хозяева! Ну что от меня зависит! Самая малость, типа налью я сейчас тебе чаю или нет? Господь Бог просто насмехается над нашими планами, ты это понимаешь?

— Во дурак-то!

— Неотразимый аргумент, ничего не скажешь. Тебе знакома поговорка «Человек предполагает, а Господь располагает»? А такое слыхала: «Дело бывало — и коза волка съедала!»

— Я тебе не коза, а ты не волк. Воспользуйся, наконец, своим ограниченным выбором и налей мне чаю. Хоть это-то в твоей власти? И сахар, пожалуйста, подай, если уж ты такой добрый… — бурчит Буба и кладет себе две ложечки с верхом.

* * *

— Ты меня любишь или нет?

Словно липкие щупальца заскользили по моему телу, ухватились покрепче и стиснули, точно зубную пасту в тюбике. А деваться некуда, только в тесную дырочку, и я уже вроде и не я. Надо сопротивляться, защищать свое достоинство, нельзя, чтобы меня выдавили, чтобы надо мной надругались. И нет разумного ответа, на такое не ответишь одним словом, вопрос неверно сформулирован. Кроме того, неужели она не видит, что я всегда рядом? Я возвращаюсь домой, к ней, строю планы, оплачиваю счета (она наверняка даже и не знает, сколько мы платим за квартиру, какое ей до всего этого дело, счета ее не интересуют, ну и ничего страшного, это правильно). Что я должен ответить?

Может, мне надо сделать что-нибудь полезное? Прибраться в подвале, например, принести оттуда банку столетнего компота, она ведь боится темных мест и сообразит тогда, что я ее люблю, забочусь о ней? Или велик починить. Самое время, весна, а камера гавкнулась еще в октябре. А может, машину помыть? Прикрутить крючок в ванной? А то ремонт еще не скоро…

Ну что это за вопросы такие:

— Так ты сделаешь или нет?

— Вынесешь ты мусор или нет?

— Хочешь побыть в одиночестве? Или нет? Просто намеки какие-то, угрозы. Я не знаю, правда, не знаю, что тебе ответить. Ведь все, что я ни скажу, обернется против меня. Но я тебя прощаю, ведь я люблю тебя, я не задену тебя ни словом, ни поступком, стисну зубы и лишний раз повторю про себя, что ты впечатлительная, закомплексованная и боишься жизни куда больше, чем я.

— Так и знала, — произносит Бася и удаляется.

Что ж, пойдем на мировую. — Мне пора.

Так жить нельзя. Но я ей этого не скажу. Все пройдет, мы придем в себя и вместе чем-нибудь займемся. А то мы сейчас каждый сам по себе. Мне этого не постичь, но это так.

Встаю из-за компьютера. Баська уже ушла: в два часа ей надо в институт, а потом в библиотеку, ее там ждет какая-то работа.

Не знаю, как ей помочь.

Может, мне стоит поехать на природу, денька на два, отдохнуть?

Я подумаю.

* * *

Бася одним глотком допила вино. Вся ясность ума моментально куда-то испарилась. Зато в комнате стало как-то яснее.

Она открыла ящик, достала чистый диск, вложила в дисковод, передвинула курсор с фотографий, и данные стали неторопливо переписываться на CD.

Она была потрясена.

Да, собственно, нет, не особенно.

Вот уж не ожидала! Вот это да!

Всегда она ожидала чего-то такого.

Допускала.

Подозревала.

Чувствовала.

А теперь ей легче.

* * *

— Надеюсь, ты хорошенько обдумала, что делаешь, моя милая? — Мать Юлии старалась говорить мягко и не показывать, как расстроена.

— Да, мамочка, я сняла очень миленькую однокомнатную квартирку. Буду рада, если ты вскоре навестишь меня.

— Если пригласишь, дорогая. Забери электрический чайник, я все равно предпочитаю греть воду на газе, вода должна кипеть более тридцати секунд. Возьми одеяло из большой комнаты. И звони мне, пожалуйста, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?

— Обязательно, мамочка.

— Мне кажется, ты в неплохой форме, правда же?

— Да, конечно.

— А как там Бася с Петром? Я их видела летом, производят очень хорошее впечатление. Это, пожалуй, твои единственные друзья, у которых жизнь удалась.

Ну надо же — твои единственные друзья, у которых жизнь удалась! К чему этот плохо скрытый сарказм? Моя жизнь не сложилась, я развратничала, не задумывалась о последствиях, разрушала браки, я…

— Передай им привет от меня.

— Хорошо.

— Не расстраивайся. У тебя тоже все получится.

— Я и не расстраиваюсь, мамочка. Спасибо за одеяло, я зайду за ним вместе с Петром. Коробки я пока оставлю в своей комнате.

Ой, опять оговорилась, в моей бывшей комнате, в комнате, что была моей в детские годы, в комнате, куда ты входила без стука…

Значит, никогда это помещение не было моим! И его следует назвать просто «маленькой комнатой»! Где я и оставляю три коробки.

— Может, заберешь у меня телевизор?

«У меня» — значит, из твоей спальни. Большой телевизор стоит в большой комнате, маленький — у тебя в спальне. Ты всегда включаешь его перед сном, я вижу мертвенные блики на дверном стекле. И как ты засыпаешь при работающем телевизоре?

— Нет, спасибо, я от него уже отвыкла. — Тогда пока, дочурка.

— Пока.

Они соприкасаются щеками, притворяются, что все в порядке, ничего такого и не произошло, переживем. Ну коснулись друг друга, ерунда, следов-то никаких не останется.

И прыщей тоже.

Даже покраснения не будет.

Вот и все.

* * *

Перед Басей табличка с надписью «Коллегия адвокатов». Четвертый этаж, стрелка указывает направо. Время назначено, ждать не придется. Потом она поедет к Юлии, поможет ей с переездом. Буба тоже обещала прийти, но она все равно не сможет ничего таскать, у нее, кажется, какой-то диск выскочил. В ее-то годы? И Роза забежит, но из нее тоже не ахти какой помощник, врач предупредил ее о каких-то осложнениях с сухожилиями.

А у нее, у Баси, рушится семья. Такая мелочь. Вот так оно бывает: и позвоночник в порядке, и сухожилия…

Ничего, она начнет новую жизнь. Может быть, Роза позволит ей какое-то время пожить у нее. В этой пропитанной ложью атмосфере Бася не останется ни на минуту.

Она сидит неестественно прямо. Перед ней женщина-адвокат. Трещит как пулемет. А то наклонится к собеседнице и тычет указательным пальцем в воздух, целясь куда-то в область сердца.

— Именно поэтому ответчик постарается незамедлительно поставить истицу в невыгодное положение.

— Какую истицу?

— Как какую? — Во взгляде адвокатессы сквозит брезгливость. — Вас! Помню такой случай: одна женщина (фамилии называть не стану, вы же понимаете, профессиональная тайна, только и смешная же у нее была фамилия, по мужу, ха-ха-ха, ой-ой-ой, нет, все равно не скажу)… Так вот, эта женщина была уверена, что супруг поведет себя как порядочный человек. Наивная! Совсем как вы! Глубочайшее заблуждение!

Адвокатесса встает (на ней узкая юбка с разрезом сзади) и ударяет кулаком по столу; Васька подпрыгивает от неожиданности, госпожа адвокат сверлит ее взглядом.

— Ничего! Она не получила ничего!

— Квартира не моя. — Бася кладет руки на колени. Ну почему она потеет, ведь руки у нее всегда были сухими… А сейчас — влажные.

— Вы обязаны бороться, я призываю вас к сознательной борьбе за свои личные интересы. Та тоже ждала, и вот вам результат. Еще перед разделом муж вывез из квартиры все имущество! Все! Даже ее эпилятор забрал!

— У Петра — своя бритва. — Бася пытается понять хоть что-нибудь, но тщетно.

— То есть ответчик здесь, в данном случае, будет вести себя точно так же. Уладьте как-нибудь с ним этот вопрос, а в остальном… положитесь на меня.

— Но ему ведь действительно не нужен мой эпилятор… Ему есть чем бриться…

Адвокатесса смотрит на нее с жалостью.

— Дорогая моя! Я могу привести и не такие примеры! В суде сами увидите, что будет твориться!

— Как вам кажется, надежда есть? Вдруг суд сможет нас примирить…

— Это уж как вам будет угодно, — сухо роняет адвокатесса. — Примите окончательное решение, тогда и приходите. Мы теряем время.

— Но у него кто-то есть, — шепчет Бася. Доказательства лежат у нее в рюкзачке! Вот они, под рукой!

— Разумеется!

Разумеется? С какой стати? Почему у этой совершенно посторонней женщины и тени сомнения нет, что Петр, ее любимый Петр — лжец и изменник? Еще чего!

Адвокатесса веселела на глазах.

— Какой же мужчина бросит столь привлекательную женщину? — Вскочив на ноги, решительная дама оперлась на стол рукой (на пальце красивое кольцо с сапфирами) и вещает в пространство, поверх головы Баси. — Какой? Только тот, кто уже подыскал себе другую. Тот, кто плюет на святость супружеских уз. Негодяй намерен уйти, намерен обокрасть бывшую жену, лишить ее совместного имущества. Мерзавец станет манипулировать фактами. Но мы ему не позволим!

Адвокатесса выходит из-за стола, склоняется над Басей и доверительно шепчет:

— Мой муж поступил точно так же. Даже телевизор забрал, который я, обратите внимание, получила в качестве премии на десятилетие моей работы в коллегии! Именно поэтому я советую: будьте начеку! Ничего! Мы его сделаем!

* * *

Ксендз Енджей прижал к уху телефон, даже вилку отложил, и все говорит, говорит…

На лице у Марты недовольное выражение. Стынет же все!

— Да уж постарайтесь. У вас нет другого выхода! Это вопрос жизни и смерти! Я же писал! Так сколько? Хорошо. Нет, не переводом. Я сам приду и распишусь в получении наличных. Да вознаградит вас Господь.

Ксендз откладывает мобильник, и пани Марта моментально убирает аппарат на подоконник, где уже лежит ее телефон. На лице ксендза Енджея появляется виноватая улыбка, уж он-то точно знает: сейчас ничего нет важнее телятины. Ведь Марта готовит телятину лучше всех на свете, со вчерашнего дня она вымачивала ее в особом маринаде, с чесночком… Ничего не поделаешь, существуют вопросы высшего порядка (правда, с обедом в этом плане все равно ничего не сравнится…), нет, нет, он все прекрасно понимает и больше трепать языком не будет.

И ксендз Енджей склоняется над тарелкой.

Только стоит телефону опять зазвонить, как Енджей бросается к подоконнику, опережая домоправительницу, хватает телефон и поворачивается к Марте спиной, дабы этот василиск в фартуке (ксендз привез для нее из Италии) не убил его своим взглядом.

— Алло?

Он слушает с возрастающим удивлением, потом осторожно кладет телефон на место.

— Мы получили семь тысяч на счет.

— Не мы получили, а я перевела. — Марта смотрит прямо в глаза святому отцу.

— Вы, Марта?

Енджей знает, что это за сумма для домоправительницы. А она спокойна: вытирает руки, неторопливо разглаживает измятое полотенце, вешает его на гвоздик…

— И откуда это у вас такие деньжищи?

— И телефон — мой. — Марта прячет трубку в огромный карман римского фартука и медлит с ответом.

Куда торопиться-то?

Правда, ксендз Енджей ждет, а еда стынет.

— Я играю… немного… на бирже…

— О… азарт — это великий грех… великий…

— Мне очень стыдно. — Марта исподлобья глядит на своего работодателя. В голосе — ни капли раскаяния. — Я и не знала, что биржа как-то связана с азартом, а кроме того, я сразу решила, что буду десять процентов передавать вам на эти ваши пересадки…

«Пусть теперь поломает себе голову!» — с нежностью думает она.

И ксендз Енджей потирает затылок, делая вид, что все это его не касается. Притворяться он не умеет.

— Значит, говорите, биржа? Доброе дело, доброе… Пятнадцать процентов, говорите?

* * *

Буба сидит рядом с Зенеком.

Надо отдышаться, она не рассчитала свои силы, а ведь Юлия ждет. Зенек наклоняется поближе к Бубе. Белая Дама на площади перестает обращать внимание на публику, пристально смотрит на них, машет рукой, как бы говоря: «Нет, не делай этого». Но Буба ничего не замечает. Ей нехорошо.

Зенек протягивает Бубе бутылку минералки. Мир так прекрасен, в нем так тепло и спокойно, а сейчас будет еще лучше, у него с собой есть.

Буба жестом отказывается.

Зенек смотрит по сторонам — все спокойно, — достает шприц.

Буба хватает его за рукав:

— Погоди. Ломает? — Ну.

Буба смотрит на шприц:

— Твой?

— Дали. Почти что новый.

— Выброси.

— Он от Генека. Чистый.

— Чистых не бывает. Выкинь.

Буба с усилием лезет в карман (придется отдать Зенеку, ничего не поделаешь, она купит себе новый, деньги есть) и протягивает Зенеку шприц и иглу. Зенек смотрит на нее с благодарностью, она ведь не обязана, теперь самой придется покупать… Ведь шприц постоянно должен быть при ней, постоянно…

А может, ее на добрые дела потянуло? Кто знает…

— Хочешь? — Зенек необычайно щедр, вообще-то они предпочитают не делиться. — Да ты уже вроде вставилась… Ты вставилась?

— Вставилась, — отвечает Буба и приказывает своему ослабшему телу подняться.

* * *

— Нет, Буба, не хочу. И ни с каким парнем знакомиться не желаю. Какой бы он ни был. Не хочу, и все.

— Да что с тобой? Все будет нормально. Ромек — отличный мужик. Ты уже несколько недель как вернулась, и у тебя что, нет времени встретиться с нами?

— Я уже встречалась… Пила кофе с Кшисеком… И с Себастьяном… он вчера забегал прикрепить карниз. Кофе хочешь?

— Да.

Юлия на уговоры не поддается. И Роман тоже. Ну что ей стоит пригласить Романа покрасить стены, а Роману — предложить Юлии позировать? У Бубы еще была идея попросить Юлию перевести статью (ту, что о выставке Романа) на английский. Но тот не видел в этом смысла, а Юлия отделалась обещанием перевести, когда будет время.

Вот тебе и помощь ближнему. Такая возможность упущена. Люди никогда не замечают, что кому-то нужна помощь. Никогда.

Юлия встает, и они вдвоем идут на кухню. Юлия ставит чайник, но не включает. Буба глядит на нее как на больную. Юлия достает чашку, бросает в нее пакетик чая, заливает холодной водой и подает Бубе.

Буба разглядывает плавающий по воде пакетик.

— Это что, кофе? Юлия хохочет.

Ведь правда же весело. Вот растяпа-то, никогда такой не была.

А Буба не смеется. Почему?

Юлия выливает содержимое в раковину, пакетик затыкает слив.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Кофе.

Насыпает кофе в чашку, а вид у самой отсутствующий.

Буба подозрительно смотрит на чашку. Лучше уж она сама нальет себе кипятку.

Буба переводит взгляд на Юлию:

— Ты с кем-нибудь познакомилась?

— Да. — Юлия спохватывается: — То есть нет.

— Я тебя очень прошу, приходи, пожалуйста, в субботу к Розе! Мы все будем!

— А у тебя есть кто-нибудь постоянный? — внезапно спрашивает Юлия.

— Нет, у меня… понимаешь…

— Конечно, времени у тебя предостаточно, ты можешь ждать и ждать. Только смотри, облысеешь, ведь это неправда, что краски не губят волос! В особенности если ты осветляешь, из темных перекрашиваешь в светлые… Бубочка, не будь кругленькой дурочкой, ты же станешь никому не нужна… Вот и Роза идет, открой, вы поможете мне передвинуть диван к окну, так приятно, когда тебя будит солнце. Бася? Ты что, сбежала с работы? Заходи, заходи, я как раз кофе готовлю… Боже, что стряслось?

* * *

— Страшно тебе благодарен, старик, на своем горбу я бы не дотащил. — Ромек поднимает картину над перилами. — Осторожно, не задень, краски еще не подсохли как следует.

— Полиэтилен у тебя есть? Ты мне багажник не запачкаешь?

— Ну, краски не такие уж и свежие.

— Мне это что-то напоминает…

— Это — женщина всей моей жизни…

— В субботу мы встречаемся у меня… Познакомишься с Юлией. Увидишь, девчонка она отличная.

— Мне не нравятся отличные девчонки.

— Какой-то ты странный… Тогда приходи просто так, не ради нее.

Роман останавливается и прислоняет картину к стене.

— Красивая девушка, правда? — Великолепная! Кроме шуток! Эффектная и умная вместе!

— А ты откуда знаешь?

— Я столько лет с Юлией знаком…

— Э, да я не о ней… А ты, Кшисек? Ты уже собрался?

— Я не могу. Обстоятельства, — отвечает Кшиштоф и придерживает дверь.

Роман запихивает картину в машину. Они везут ее в Малую Галерею. Там видели эскиз и сделали заказ. А жаль. Никогда бы не продал, да в кармане ни гроша. Но он сделает для себя копию. Первый раз в жизни будет копировать самого себя.

* * *

Юлия в ужасе. Петр? Не может быть. Кто угодно, только не он.

— У меня доказательства, — шепчет Васька и вынимает из рюкзачка диск. — Компьютер у тебя включен? Посмотри!

Юлия достает ноутбук, привезенный из Лондона (провалиться бы этому Лондону, но вот компьютер там удалось купить по дешевке, куда дешевле, чем здесь), вставляет диск и в напряжении ждет. Бася отходит к окну — она не в силах смотреть на эту пакость.

Юлия щелкает курсором по иконке диска Е, неспешно открывается папка. На экране — две девушки. Е 189 — две нагие девушки, Е 190 — две нагие девушки целуются. Е 191, Е 192. Номера снимков меняются медленно. Роза не желает смотреть, но не может глаз оторвать от монитора. Что это они делают? Они же не… ну да! Раздвинутые ноги… вот что заключено внутри любой женщины. Господи помилуй!

Так уж и любой? И она сама тоже такая? Не может быть!

Роза заливается краской.

Неужели Петр снимает порнографию? Невероятно! Придумают же люди! И как им только не стыдно? А эти похотливые язычки для кого высунуты — для камеры или для фотографа? Е 212 — чем это их облили? Молоком? Киселем? Что она слизывает с пальцев? Ведь там же никого нет, кроме этой парочки и фотографа, которого не видно! Это даже не фото для журнала, это частные фотоснимки, такие делают на память или по пьяни и уничтожают сразу после проявки. Просто шматок грязи, сувенирчик на память о небольшой оргии… На которой присутствовал Петр и эти две девки. Боже, несчастная Бася…

Юлия выключает компьютер, она не верит своим глазам, ей все еще кажется, что она видит сон. Это так не похоже на Петра. Нельзя же годами так притворяться — она знает Петра вот уже двенадцать лет, этот человек не мог участвовать в такой гадости!

Баська уже не плачет. Она готова к самому худшему, но она справится. Теперь она полна сил и знает, что делать. И хорошо, что есть с кем поделиться.

— Откуда у тебя это?

Юлия с Розой удивленно смотрят на Бубу. Что за вопрос!

— Я спрашиваю, откуда у тебя это? — В голосе у Бубы звучит резкая нота.

И не хочется отвечать, да придется.

— Из компьютера. Нашего. Взгляни на дату. — Баська легким нажатием клавиши показывает свойства папки. — Пожалуйста. И весь тот день бедняга провел в сейме. Там, наверное, и заснял все это?

Сарказм ей не удается, на глаза снова наворачиваются слезы. А плакать больше нельзя, слезы обессиливают.

В повисшей тишине (да и что тут скажешь?) слова Бубы звучат особенно громко.

— Ах, как это приятно — наконец-то обнаружить подтверждение своих самых страшных подозрений, правда?

Басю наполняет хорошо известное с давних пор чувство: ей подсунули подмену, как тогда эту чертову куклу — в виде компенсации за несостоявшийся поход в пещеру. Вместо того чтобы помочь, они ее обвиняют.

Ее! Не его!

— Как ты можешь такое говорить? — кричит она.

— Да у тебя на лице написано: «Я была права!» Ты не ошиблась, Басенька! Ура! Поздравляю! И что же ты станешь со своей правдой делать? Ты ее уже проглотила целиком? И не проблевалась?

Розе делается плохо, она хочет выйти, такие сцены не для нее. Никогда она не видела Бубу такой. А Баська? С красными пятнами на щеках, небольшого росточка, она вдруг стала выше Бубы и даже Юлии, заполнила собой всю комнату. В тихом голосе Баси прорезается нечто особенное, и Роза опускается на диван и сидит как приклеенная.

— Как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? Ты же никогда не переживала того, что довелось мне, и ты не имеешь права!

А эта соплюха Буба, что она творит?! Толкает Баську обратно на стул, нависает над ней и тоже кричит:

— Посиди спокойно хотя бы минуту! И заткнись, хорошо? Роза, сядь с другой стороны, пожалуйста! Напротив Баськи.

Роза словно в трансе (скорее бы все закончилось!) садится где велено. Юлия стоит неподвижно, в глазах у нее непонимание.

Буба протягивает руку к сахарнице (точнее, к бокалу с сахарным песком, из которого торчит серебряная ложечка, Юлия забрала ее из дома, это подарок крестной, была еще солонка и перечница в комплекте, но куда-то подевались) и машет ложечкой у них перед глазами:

— Что ты видишь?

К ложечке прилипло несколько крупинок сахарного песка.

— Скажи, что ты видишь?

— Ло… ложку! — заикается Роза и чувствует, что сейчас разревется.

Буба сильнее тебя, слушайся ее! — Точнее! Опиши!

— Я вижу серебряный предмет, ты это хотела узнать?

— Серебряный предмет… что еще! Баська, сидеть! — Буба, занятая Розой, замечает, что Бася хочет встать.

Бася как подкошенная падает обратно на стул.

Роза послушно уточняет:

— Серебряный предмет, продолговатый, с цветочками на ручке, книзу расширяется, получается вогнутый черпачок, в котором отражается окно, я и…

— А ты, Баська, что видишь?

— То же самое! — вскакивает Баська и, пригвожденная взглядом Бубы, садится снова.

— Присмотрись повнимательнее и опиши, что видишь. Я отстану, только присмотрись хорошенько.

— Я вижу серебряный предмет, — со злобной отчетливостью выговаривает Бася, — продолговатый, книзу расширяется, в выпуклой лопатке отражается часть комнаты и…

— Предмет один и тот же, так? Но Роза видит Розу, а ты видишь себя, это ведь не одно и то же? Роза видит цветочек на ручке, а ты нет. Потому что смотришь на ложку с другой стороны.

— Чего ты от нас хочешь?

— Ничего, — вздыхает Буба и кладет ложку в сахарницу. — Совершенно ничего.

Юлия ухватывает смысл, подходит к столу и объясняет:

— Это всего лишь ложка, ничего больше, а вы видите разные вещи. Стороны-то не совпадают. Вопрос в том, сама действительность меняется или только точка зрения?

— Отстань от меня! Оставь меня в покое, наконец! — Упав на колени перед Розой, Бася утыкается в ее юбку. Она плачет — никто ее не понимает.

— Отвяжись от нее, Буба. — Роза перебирает пушистые, пепельного цвета локоны Баси. (У жены изменщика были необыкновенные волосы, в такой цвет невозможно покраситься, никогда не получишь нужного оттенка, вот она и не красилась). — Отлипни от нее. У тебя своя правда, у нее своя. Каждый живет по-своему.

— Если уж ты дошла до того, что копируешь снимки, убедись сначала, что для тебя важнее — Петр или ваш брак. Вообще задумайся, чего ты хочешь? Порой жизнь оказывается совсем другой, чем нам кажется, — гнет свое Буба, — просто ты многого не замечаешь. Ложка — всегда ложка, необходимо всего лишь взглянуть со стороны, а не пялиться с одной точки. Вот и все, что я хотела тебе сказать.

Бася открывает глаза (ресницы слиплись от туши) и с надеждой глядит на Бубу:

— Думаешь, Петр ни при чем?

— Разница между нами в том, что я не делаю никаких выводов, а ты уже все заранее решила. Возможно, мы обе ошибаемся. Однако не поступай опрометчиво, не делай ничего под влиянием порыва.

Юлии удалось наконец вспомнить, что чайник полагается включать. На этот раз она несет кипяток и четыре большие чашки.

— Буба права, — говорит она. — На этот раз Буба права.

Бася по-детски вытирает тыльной стороной ладони глаза и нос.

— Я ничего не буду предпринимать, пока не проверю, обещаю. Спасибо, Буба, — выдавливает она из себя, — давайте попьем чаю — и за дело, а то Юлька без нас не справится. Простите меня. Я должна была вам это показать.

— Между прочим, я просила кофе, — бурчит Буба и садится за стол.

* * *

Я же знаю: это любовь на всю жизнь, надо просто выждать. Да, Себастьян возвращается к другой женщине, к той, которой он наверняка клялся когда-то перед алтарем, что будет с ней и в горе, и в радости. Его призывает долг. А любит он только меня, ведь я для него — все, он сам мне это сказал, и я чувствую, что так оно и есть. Мне надо бороться за него, я не могу иначе. И я борюсь: терпеливо, день за днем, ни на чем не настаиваю, не оказываю давления. Я всегда под рукой, если нужна ему, и не сопротивляюсь, когда он возвращается туда, в свой нелюбимый дом.

Бася удивляется мне… Чья бы корова мычала! Сама не знает, где шляется муж! А ведь она Петра любила, позволяла себя обнимать, ласкать, целовать… Только вот детей ему не родила. А сейчас? С глаз долой — из сердца вон. Муж для нее некая ненужная вещь, что-то вроде вазочки, подаренной старенькой тетушкой, выбросить вазочку жалко, и о ней вспоминают раз в год на именины, когда гости приносят много цветов. Тогда-то и вынимается стекляшка с антресолей, ой, вот ведь она, надо же, куда мы ее засунули. Вот такое у Баси отношение к мужу: торчи себе на антресолях, надо будет — достанем, только глаза не мозоль. И только когда случилась беда и вся ее уверенность пошла прахом, Бася вспомнила, что любит его. И она не в силах окружить Петра любовью, не то что я Себастьяна. Как она смеет судить меня? (А тем более его?) Кто знает, может быть, Себастьян для своей жены тоже что-то вроде вазочки, жена обещала любить его и не сдержала слова?

Ты такая наивная, все так рассуждают, сказали бы мне друзья. Поэтому я лучше промолчу. И рассуждают так далеко не все. Ну не стану я ловить Себастьяна на ребенка, не поставлю его перед выбором: я или она — только из-за того, что я беременна. Ни за что. Себастьян станет отцом моих детей, но не сейчас. И только по любви, а не потому, что мне захотелось загнать его в угол…

— Так уж сложилось, мне приходится туда возвращаться…

Один-единственный раз она спросила, не хотел бы он переехать к ней, раз уж они вместе.

— Существует… женщина, с которой я пока не могу так поступить…

Никогда больше она не спрашивала о ней и не спросит. Лучше навести порядок в кухонных шкафчиках, заменить бумажные салфетки, которыми выстелены полки (шкафчики изнутри тоже пачкаются), убрать, протереть, вымыть, освежить, станут как новенькие… А он придет в среду, и все будет так, будто ничего и не произошло, никаких перемен.

Они ни о чем друг друга не спрашивают, так сложилось. Никогда она не признается, что чувствует себя на вторых ролях, не станет изливать душу. Зачем рисковать?

Она подождет, сколько ему нужно для принятия решения. Пусть сам выберет. Но она не станет выкручивать ему руки: я или она? Пусть Себастьян знает: она всем довольна.

Хорошо, что я им ничего не сказала, очень хорошо. У них свои проблемы, а мы опять станем притворяться, что дружим, что знаем друг о друге все, что мы не такие, как все прочие люди, а особенные, избранные в этом враждебном мире, и я тоже стану прикидываться за компанию… А ведь у меня очень мало времени.

* * *

Кшиштоф готовится к приходу друзей. На этот раз он задумал сделать запеканку, все так восхищались ею у Розы, вот пусть и лопают. Роза дала рецепт, все кажется довольно просто, надо всего лишь почистить картошку, порезать корейку и все это запихнуть в духовку.

— Посыпь под конец любыми травками и твердым сыром.

Вот именно, под конец.

А сперва надо почистить картошку. Сам-то свою стряпню он в рот не возьмет, а друзьям доставит удовольствие. Пожертвует собой.

Кшиштоф с отвращением берет первую картофелину. Он не ест картошку с детства. И эту первую картофелину он начинает неумело чистить.

В картофелинах таится опасность.

Почему ему неожиданно вспоминается прошлое? По какой такой причине? Это Роза обратила внимание, что он не ест (хоть он всегда сидел тихо-скромно), и приготовила ему макароны.

Вспомнила о нем. Позаботилась.

И он приготовит им запеканку по рецепту Розы.

В длинных пальцах Кшиштофа картофелина чистится довольно быстро.

Первая, вторая, третья…

Ему только что исполнилось семь. Андзя, домработница отца, суровым тоном уговаривала его съесть все, что на тарелке.

— Чтобы все мне съел! — Возражений она не терпела.

Он бы и рад, но картофельное пюре разбухало во рту, а та часть, которая уже прошла через горло, медленно двигалась в обратном направлении, и вот-вот должна была произойти торжественная встреча с той порцией, что, несмотря на напряженные глотательные усилия, крайне неохотно перемещалась вниз. Кшиштоф стиснул губы, но липкое месиво потекло из уголков рта на подбородок. Тыльной стороной ладони он утерся, рука измазалась в пюре, и это страшно рассердило Андзю. Поднявшись с места, она нависла над ним; ее большие груди заколыхались, обширное декольте почему-то напомнило ему щель между ягодицами. Он крепко зажмурился, душераздирающее зрелище, помноженное на пюре, его добило.

— Съешь все до капли, — произнесла Андзя и взяла его за подбородок.

Мягкие пальцы вцепились ему в лицо. Кшиштоф не мог вздохнуть, слезы лились по щекам к ушам, но самое страшное было в том, что зеленая горошинка непонятно как отделилась от пюре и нашла путь к носу. Сейчас он умрет… Каким-то чудом Кшиштоф вырвался и спас себе жизнь, при этом пришлось выплюнуть пюре частично на тарелку, частично прямо в лицо Андзе. Горошинка, случайно оказавшаяся в картофельном пюре, застряла в носу. Вычихнуть ее, прочистить нос, и немедля!

Зеленый шарик выскочил из носа; наконец-то Кшиштоф дышал воздухом, не отравленным пюре.

— Ты, гадкий засранец!

Живительный воздух вливался в перепуганные легкие: первый глоток был тяжел, как вода, второй радостно расходился по всему телу, дрожь постепенно прошла. Он дышал и дышал — в то время как Андзя, с отвращением скривив губы, будто он оплевал ее ядовитыми пауками, вытирала со своих щек картофельное пюре.

Кшиштоф зашипел от боли, капелька крови окрасила картофелину. Надо быть поосторожнее… С чего это ему припомнилось давно минувшее? Картошки он не ел ни в каком виде. А, вот оно что: кастрюля, наполненная очищенными картофелинами, торчит прямо перед глазами…

Забыть, поскорее забыть.

* * *

— Чудный запах.

Бася прошла на кухню и приоткрыла духовку. За ней топала Буба в своих «мартенсах».

Он же просил, чтобы все сняли обувь… — Кшись, ни в одном культурном доме ботинок не снимают. Но каков поп, таков и приход, — сообщила Буба, оставляя мокрые следы на белой кафельной плитке в прихожей.

Конечно же, он отправился за тряпкой.

— Кшисек, а Роман придет? — Придет!

Буба и Бася заговорщицки переглянулись. Юлия придет наверняка, и встреча наконец-то состоится. Когда же Роман познакомится с Юлией (а Юлия с Романом), они возьмут дело в свои руки.

— А Петр? — прошептала Буба.

— Я еще ничего не предпринимала, но у меня есть телефон одной из тех… девок, и я договорилась с ней встретиться на следующей неделе. До встречи же ни-ни, как и обещала…

Петр радовался: давно не видел друзей и успел соскучиться. Да и Бася вроде бы повеселела и перестала проверять его. Хотя они редко встречались дома: она целыми днями пропадала на работе.

За столом Себастьян откупоривал вино, Роза раскладывала приборы и посматривала на часы. Юлия наверняка понравится Ромеку, надо только установить контроль за беседой, мягко подтолкнуть их друг к другу, подсказать кое-что. Бася с Розой о чем-то шептались, Себастьян прислушивался. Все были немного напряжены.

Когда раздался звонок в дверь, все бросились в прихожую.

В дверях стояла Юлия, прекрасная как мечта, лицо в ореоле золотистых волос… На новом этапе жизненного пути никакой мужчина ей не нужен, она свободна, и так тому и следует быть. Ей было немного жаль, что придется разочаровать друзей: как ни старались они ее сосватать, ничего из этого не выйдет.

Юлия окинула взглядом собравшуюся в прихожей группу встречающих. Так, значит, этого Романа еще нет… Ну и хорошо. Только что это они глядят на нее, как на чудо заморское, она и опоздала-то всего на десять минут.

Юлия улыбнулась и беспомощно развела руками:

— Что такое? Так никто со мной и не поздоровается?

— Господи Иисусе! — услышала она за спиной знакомый голос, запечатленный в памяти навсегда, на века, ничем не сотрешь. — Иисусе…

Юлия медленно повернулась.

Шесть пар глаз были устремлены на нее, шесть пар глаз самых близких ей на свете людей.

Обладатель голоса стоял у нее за спиной.

Их взгляды встретились. Сверкнула вспышка.

— Юлия, — представилась она.

А он схватил ее за руку, потянул к себе, повернулся… и вот они уже несутся вниз по лестнице, и только пустой дверной проем маячит позади.

Буба, Бася, Петр, Себастьян и Роза ошеломленно молчали.

Кшиштоф закрыл дверь.

— Так-то вот, — произнес он с нескрываемым недоумением. — Разрази тебя, сгорело все к чертям собачьим!

Отпихнув друзей, Кшиштоф бросился к плите. К сожалению, доставать запеканку и подавать на стол было уже поздно. Ее следовало поскорее вынести на помойку. На кухне воняло, сизый дым просочился в прихожую, а оттуда распространился по всей квартире.

— Они что, уже знакомы? — толкнула Роза Басю в бок, как только к ней вернулся дар речи.

— Я же говорила: их свела вместе молния. — Буба направилась на кухню и оценила ситуацию. — Каков хозяин — таково и угощение.

Себастьян посмотрел на Петра:

— Ты что-нибудь понимаешь? Я — вообще ничего.

Кшиштоф достал из холодильника три упаковки рыбных консервов, несколько банок тресковой печени и стал открывать их, ругаясь себе под нос.

А потом взял телефон и заказал для всех пиццу.

* * *

— А я слышала, что в Нью-Йорке одна неправительственная организация занимается не только пересадкой органов, но и наблюдает больных, которым что-то пересадили, и…

— Ты хочешь сказать — тех, кто выжил после пересадки, — прервал Кшиштоф Бубу. Ведь она всегда его прерывала.

— Да, Кшись, они же не зомби. — Буба посмотрела на Кшиштофа и заморгала. — В отличие от тебя, дорогой.

— Отстань от него. — Себастьян сердито взглянул на Бубу. Какое счастье, что Роза не такая!

Он пододвинулся к любимой поближе и взял ее за руку.

Совсем ледышка, холодная и неподвижная.

— Оказывается, клетки помнят все, — продолжала Буба, — пересаживаются не только органы, но и память. Одна женщина после пересадки сердца вдруг полюбила пиво и стала ходить на бейсбол, а ведь прежде терпеть всего этого не могла. И она решила не принимать средства, уменьшающие риск отторжения. До сих пор жива, кстати. Она уверена: только полное единение с донором может предотвратить осложнения.

— Буба, ты постоянно кормишь нас сенсациями. Медицина есть медицина: всегда найдется человек, для кого нормальные явления будут демонстрацией высших сил, а какой-нибудь падкий до сенсаций журналюга повторит бред психически ненормальных больных.

— Себастьян, я не сказки рассказываю и не журналистские утки. Исследовательский институт в Беверли занимается исследованиями видимых и ультрафиолетовых лучей и образами, связанными с прошлым пациента. У них есть доказательства того, что происходит некий неизвестный нам фотонный обмен.

— Пересадка сердца и новая память… — Кшиштоф повернулся: — И дорого это стоит? Я бы не отказался.

— О чем же ты хотел бы позабыть? — сощурилась Буба.

— О том, что иногда мне хочется тебе наподдать.

— Сейчас я вам обоим наподдам, — Петр схватил бутылку с водой, — неужели вы не можете не ругаться, даже когда разговариваете серьезно? Может, у вас взаимозависимость?

— Петр, займись-ка собой, малыш.

— Я не хочу, чтобы ты называла меня «малышом», Бубочка.

— А ты оставь нас с Кшисеком в покое. (Все взглянули на Бубу: ведь за все время она еще ни разу не вставала на его защиту.) Кшись думает о пересадке сердца, может, ему все-таки надоела жизнь без этой мышцы, а вы над ним насмехаетесь. Нехорошо…

— Буба, ты плохо кончишь, точно тебе говорю. — Кшиштоф неловко взял кусочек пиццы и уронил на свой зеленый свитер из верблюжьей шерсти. Пицца, как известно, обычно падает политой кетчупом стороной вниз, как кошка на четыре лапы… — Зараза! — выругался Кшиштоф и удалился в ванную спасать своего верблюда.

* * *

Почему моя дочь так далека от меня? Ведь я знаю о жизни все, я бы рассказала ей столько важного… если бы она пожелала меня выслушать. Кроме меня у нее никого нет, случись что, кому она будет нужна? Если ей тяжело, то мне в тысячу раз тяжелее, если она страдает, я умираю от боли, если плачет, мне в глаза словно соли насыпали.

Что же произошло? Чего я не сказала, не сделала, чему ее не научила, от чего не предостерегла? Почему она несчастлива?

Порой человек обманывается в своих чувствах. Она же не виновата, что ей попался негодяй. Надо взять себя в руки, нечего оплакивать неудавшийся роман. То был всего лишь урок, многому можно научиться. А я могу тебе помочь, доченька, помочь справиться с этой болью, с одиночеством, надо всего лишь поговорить. Откровенно поговорить.

Я тоже очень страдала, когда твой отец уходил, но он дал мне самое ценное в этой жизни. Тебя.

Не лезь на рожон, не увлекайся, будь осторожней, сосредоточься на работе, приди в себя, забудь на время о любви. Тебе необходимо повзрослеть, ты еще пока не понимаешь, что важно, а что — нет. Ну куда ты опять убегаешь?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги