Бабушкин карлик

XV

На другой день утро началось довольно бурно. Как только встал дедушка, к нему явился Никеша и, конечно, нажаловался ему на всех нас. Вызвали Марью Ильинишну, и она возвратилась вся в слезах и на мои расспросы сначала ничего не хотела отвечать, только отмахивалась рукой. Наконец, не выдержала:

— Дослужилась, — с сердцем сказала она, — тридцать лет работала, хозяйское добро берегла пуще глазу. А теперь, накося, из-за пустяков сущих все ключи отобрать хотят!.. А все вы меня, Наташенька, с толку сбили… Оно конечно, жаль человека, — как не пожалеть. Ну, а тоже этак по-своему распоряжения отменять, конечно, дело не подходящее. Этак все распустятся, — что же толку будет?..

— Да вы сказали, Марья Ильинишна, что мы с Сашей это сделали?..

— Еще чего!.. Только этого не доставало, — вас еще под деденькин гнев подводить!.. — Сказала, что сама пожалела Великашу и выпустила его А они, Иринарх Петрович, на меня и накинулись. И поделом мне, старой дуре!..

Я обняла добрейшую старушку, крепко поцеловала ее и говорю:

— Я вас не выдам, милая Марья Ильинишна, и помирю с дедушкой, а он сложит гнев на милость…

Но Марья Ильинишна была безутешна и не очень-то верила в силу моего заступничества…

К дедушке с поздравлением мы с Сашей отправились после утреннего кофе, разодетые, расчесанные. Я так волновалась, что беспрестанно забывала начало выученного французского стихотворения, припоминала его и оттого волновалась еще больше.

Дедушка встретил нас ласково. А когда мы его поздравили, и я кое-как пробормотала стихотворение, он совсем разошелся, потрепал меня по щеке, обнял и поцеловал в лоб.

— Merci, Natalie, — сказал он, — а я перед тобой виноват во многом. Каюсь, наговорил загодя, нахвастал, а теперь и на попятный… Да!.. Уж ты сложи гнев на милость, Наташечка, не меня в том вини…

— А что такое, дедушка? — спросила я, будто ничего не зная, что случилось…

— Да что, — махнул рукой дедушка, — куклы-то, о которой я тебе сказывал, — нет у меня… Да!.. Постой, дай срок выпишу другую, а эта, которую мне прислали, приказала долго жить…

Не зная, как свести разговор на то, что мучило меня, я рассеянно спросила:

— А что такое случилось, дедушка?..

— Да вот этот ротозеи, Великашка, виноват… Совсем негодный человек стал. Что ни скажешь ему, куда ни пошлешь его, — все напутает, испортит… Он, изволите ли видеть, дорогой целый ящик ухитрился потерять!.. Да хоть бы вернулся, поискал бы. А то будто так оно и должно быть. Потерял и потерял. Только на то и достало смекалки, что приехать и доложить о том, что он посылку потерял. Вот дурак какой!..

Дедушка опять начинал сердиться и волноваться. Он, кажется, больше моего жалел о потерянной кукле. Несколько раз во время его слов я пыталась остановить его и сказать все, — но что-то меня удерживало…

— Теперь кончено, — сердито сказал дедушка, — вон его!.. Как праздники пройдут, — ушлю его в дальнюю деревню, пусть хоть свиней там пасет… Мне до него дела нет… А ты не горюй, говорю, — ужо новую куклу выпишем. Уж я что задумал, от того не отступлюсь…

Я сделала очень печальное лицо и сказала:

— Ну, за что же вы хотите гнать Великана Иваныча?..

— Видеть его не могу!.. Вот что!.. Надоел он мне, да и дурак!..

— Дедушка, — решилась я, наконец, высказать свою мысль, — уж если мне куклы нет, — сделайте мне хоть одно одолжение…

— Какое там?..

— Отпустите к нам Великана Иваныча, только не отсылайте его далеко…

— Ну, это мать твою надо спросить, захочет ли она такое сокровище в дом принять!..

— Захочет, захочет, я знаю, — обрадовалась я… Неслух он, норовистый… Ни в чем угодить не хочет… А вечор — вовсе взбунтовался… Уж виноват, так возмездие принимай безропотно… А он и этим пренебрег! Ну, еще того хуже ему будет. Он меня узнает…

Тут уж я не выдержала.

— Дедушка, — горячо сказала я, — он не виноват, видит Бог… это… я… я сделала… Вот и Саша подтвердит!..

Дедушка недоуменно посмотрел на меня…

— Ты?.. А ты-то тут причем, егоза?..

— Я его выпустила… Он не хотел итти, упирался… А мы с Сашей его чуть не силой увели из бани!.. А Ни он, ни Марья Ильинишна здесь fie при чем…

Дедушка несколько минут молча смотрел то на меня, то на Сашу; наконец, сухо сказал:

— Яйца, выходит, курицу учат… Не по нраву это мне, внученка… Не след не в свое дело вмешиваться…

Мне стало как-то не по себе, холодно и жутко. Я как-то вся ушла в себя. Дедушка, видимо, это сразу заметил и быстро переменил тон:

— Ну, ну, ладно, не дуйся на меня. Вперед только этого не делай… А то вон я и Ильинишну свою разобидел из-за тебя!.. Да!..

— Дедушка, — обрадовалась я его перемене, — так отпустите к нам Великана Иваныча? Не будете его ссылать?.. Вместо куклы-то порадуйте меня хоть этим…

— Говорю, — мать спросить надо, прежде.

— Да уж я это улажу, дедушка.

— Ну, ладно, ладно!.. Мне он надоел порядком, да и неверный человек стал… Я таких не люблю…

— Так можно?.. Да?.. — взвизгнула я, бросаясь к нему. — Можно?..

— Мать спроси, мать раньше спроси, егоза!.. — усмехался дедушка. — А то ты больно много воли что-то над нами забрать хочешь!..

— Спасибо, дедушка. Вот вы какой хороший. А на Марью Ильинишну не сердитесь, она не виновата. И я ей сейчас об этом скажу, и вы помиритесь… Да?.. Хорошо?..

— Ах, торопыга, торопыга!.. — вздохнул дедушка с усмешкой и махнул рукой. — Что мне с тобой делать?..