Бабушкины стёкла

Очередь была метров на сто от двери, но многие пытались пролезть так. На них орали, те отбрехивались. Кутерьма, в общем. Выходящих с другой стороны павильона также осаждал народ.

— Что? Как? Настоящий черт?

И чего только не слышалось в ответ! Один интеллигентный дядя в очках и с портфелем сказал, что это жульничество, ибо в природе чертей не существует, что это оптический обман и прочее. И вообще он был недоволен. Он хотел было поизучать зеркало, но на него заорали: «Давай-давай, не один ты!» — еще кое-что из слов добавили и выставили прочь. Он хотел было протестовать, что-де он деньги заплатил, имеет право, что время не оговорено, но вмешался сам Петя и так на него посмотрел, что интеллигент мигом ретировался. Другие выходящие смеялись и живо описывали страшную морду, и можно было подумать, что и вправду смешно. Кто выходил, головой покачивая, кто был бледен, как первый снег, кто — потный, как после бани, кто с лицом, перекосившимся от страха. В общем, выходящие своим ответом подогревали общий интерес. Еще не видевшие делали вывод: зрелище, какого еще не было, — надо стоять. Мама и Катя, которые тоже встали в очередь, увидели, что к толпе подходит группа милиционеров.

— Ой! — у мамы все обмерло внутри. — Арестуют Петю.

Но оказалось, что милиция пришла не за тем. Через десять минут кутерьмы у дверей не было, а стояли турникеты, и милиционеры ходили вдоль них и смотрели за порядком. «Ну и ну!» — сказала про себя мама. Наконец, они вошли в просторный тамбур. Налево был вход в обычную комнату смеха, но туда никто не шел. Все стояли направо, в просторную комнату, где находилось бабушкино зеркало. Петя их сразу увидал, вывел маму из очереди и сказал:

— Манечка, тут такое дело... Будем считать, что я вам недоплатил слегка, теперь ошибку исправляю, — и он сунул маме маленький сверток. — Вот теперь в расчете полностью.

— Что здесь? — спросила мама.

— Здесь полторы.

— Да что ты! И тех-то много.

Петя улыбнулся:

— Я так хочу! Как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает. Все идет так, как в самом добром сне. Я уже сегодня могу закрыть это. — Он засмеялся. — Уже сейчас вполне на уровне. — И он снова счастливо рассмеялся.

— Петя, а есть кто-нибудь, кого зеркало нормальным показывает, без бесовской морды?

— Да я, вообще-то, не хожу туда, — Петя кивнул на комнату. — Но вроде нет. Хотя с утра, когда открыл, пара бабок с внуками заходили — те как будто сами собой были.

В тамбур вошел милиционер. Опять у мамы похолодело все внутри. Но милиционер дружелюбно и почему-то вопросительно посмотрел на Петю. Петя не удостоил его взглядом, а только кивнул головой на маленькую дверку, что была у него за спиной. Милиционер заскочил туда и через полминуты выскочил. Лицо его выражало удовольствие, и он что-то жевал.

— И никакой это не оптический обман, а такая у вас душа нынче черная, и бес в зеркале — настоящий, — услышала мама Катин голос.

— Ой, — сказала мама, — она тебе всю коммерцию испортит.

Петя тоже слышал, что сказала Катя.

— Нет, — сказал он, секунду подумав, — наоборот, — и прошел к зеркалу.

Когда же напротив зеркала встала мама, гомон стих. Все, кто был у зеркала, онемели и зачарованно смотрели на дивную красавицу в зеркале. Вообще-то, мама со страхом подходила к зеркалу. Она пересилила себя и шага за два стала часто-часто повторять про себя: «Господи, помилуй, Господи, благослови».

— Вот, — объявила Катя притихшим зрителям, — это моя мама. — Мама при этом замахала на нее руками. — Она причастилась вчера, и бес из нее вышел.

— А что, такая же была, как мы? — раздались голоса.

Мама кивнула. Дикий страх напал на нее. Ей казалось, что сейчас ее схватят и поведут, как говорил Васин дедушка, куда следует. Да и стыд вдруг проснулся, но стыд мама подавила быстро, а страх остался. Никогда не думала она, что сидит в ней такой страх. А всего-то: дочка ее во всеуслышание про Тело и Кровь Христову заговорила. «И будете ненавидимы за имя Мое», — неожиданно вспомнилось маме из Евангелия вчера прочитанное. Когда они вышли, рядом с ними оказался Петя. Он протянул листок и спросил:

— Ну-ка, проверьте, то ли написано?

На листке значилось: «Граждане посетители! У нас вы увидите зеркало, которое показывает не внешность вашу, а душу. Не взыщите, если в душе вашей сидит бес. Тогда вы увидите себя бесом. Если же в вас нет беса — вы увидите себя».

Мама засмеялась:

— То, Петя, то. Не в бровь, а в глаз. Точнее не скажешь. — Потом на ухо ему: — А не слишком ли? — Она вспомнила свой страх у зеркала.

— Нет, — твердо сказал Петя, — волков бояться — в лес не ходить. У меня так. Зато, — он ударил ладонью по листку, — реклама!

Когда мама с Катей подошли к дому, у зеркального павильона уже красовалось огромное Петино объявление. До позднего вечера шел и шел народ к зеркалу. По пути к дому мама с Катей беседовали. Впервые в жизни они разговаривали о вещах, еще совсем недавно так далеких от них. Мама рассказала Кате, что узнала про их род, про отца своего, про деда-мученика. Катя рассказала маме про историю с иконой и художницей. И друг друга слушали внимательно и серьезно, как и подобает в разговорах двух серьезных людей, говорящих о важных делах. Папа был уже дома.

— О, — сказала мама, — что так рано?

— Так, — неопределенно ответил папа. Он был хмур и задумчив. Наперебой ему рассказали о зеркале в парке, о Пете, а мама еще и про полторы тысячи. — Надо же, — сказал на это папа и брови поднял. — По-моему, неправы мы были, когда осуждали его. — Папа посмотрел при этом на маму, усмехнувшись. — Поверь, я говорю это не потому, что он еще денег дал. Да, кстати, а кто из твоих и моих знакомых так бы сделал, а? Скажи! — Папа пожал плечами. — Да, пожалуй, никто! — Папа как-то очень по-особому посмотрел на маму, положил ей руку на плечо и сказал: — Да хватит о Пете. Ну дал и дал. Спасибо ему. Да я не только к нему, я почти ко всем неправ. Знаешь... я подумал, я не буду мешать вашему с Катькой хождению в церковь. Ходите. — Папа вздохнул и закурил. — Там действительно что-то есть. А сам я — увы! — материалист. Я хоть и летал к потолку на бесе, сюда, — он показал на сердце, — я не могу скомандовать. Ма-те-ри-а-лист я — и все!

— И не все, — раздался рядом Катин голосок. Папа и не заметил, как она подошла и стояла рядом. — Бабушка говорила, что Христос сказал: «Кто не против Меня, тот за Меня». Ты не расстраивайся и креста не снимай, ладно?

Мама засмеялась, а папа горько улыбнулся, но пообещал креста не снимать.

На следующий день часам эдак к трем около зеркального павильона в парке творилось нечто невообразимое. А ведь до летнего сезона еще далеко было. Петина реклама сделала дело. Давившиеся в очереди шутливо возмущались друг другом: «И когда ж это люди работают только!» Действительно, так и казалось, что Москва перестала работать и двинулась к Пете — глазеть на бесов. К пяти часам Пете потребовалось нанять еще три наряда милиции. А между тем рядом с павильоном стоял дядя Леша и смотрел на очередь. Из павильона вышел подышать воздухом Петя.

— О, Алексей! — приветствовал он дядю Лешу. — Ты-то что здесь? Ты ж все это у братана видел! Что это ты с чемоданом?

— Это душеловка, — отвечал дядя Леша, — уже готовая. Десять минут монтажа — и она готова к действию.

Петя изучающе, внимательно глянул дяде Леше в глаза. Он так сделал потому, что уж очень странным был голос у дяди Леши. Да и выглядел он, если присмотреться, странно, будто он эти три дня, с тех пор как мы с ним расстались, не спал и не ел. Глаза у него были какие-то застывшие и ничего не выражали. Голос же у него такой, которым говорит человек, находящийся «не в себе», — так принято это называть. Голос таинственный, гордый и в то же время смертельно усталый. Когда же деловой Петя выспросил у дяди Леши, что это за душеловка, то присвистнул и сказал:

— Монтируй, сейчас до чьей-нибудь души доберемся.

Он не знал еще, можно ли будет душеловку к коммерции приспособить, но ему стало интересно, и он сразу поверил дяде Леше, что душеловка — это не фантазия, а вот она, в чемодане лежит. Очень был чуток Петя на правду-неправду, когда дело касалось изделий ума и рук человеческих. Вроде чепуху человек говорит, небывальщину, а взглянет на него Петя и сразу увидит: нет, не врет, надо этого человека как-то использовать. И тут же начинает соображать как. И соображение получится ловкое и толковое. Таков Петя. Через десять минут, как и было обещано, установка оказалась собрана. Собрали ее у выхода из павильона. Похожа она была... ни на что, в общем, она не была похожа. Душеловка, одним словом.

— Что приуныли, любители чертей? — возгласил вдруг Петя и засмеялся. — Вот, пожалуйста, новый чудо-прибор, лечит от бесов душу. Душеловка называется. У желающего отнимается душа и пребывает здесь. Желающий лежит мертвецом, а душа обозревает окрестности. Подходите, не пожалеете. Удовольствие — рубль.

Дядя Леша оробел.

— Ты что болтаешь? — зашипел он Пете. — Она еще ничего не лечит, да и обратный переход барахлит. Тут дело научное, тонкое, а ты сразу — «рубль»!

— Молчи, — цыкнул на него Петя, — ты свое сделал. Теперь помалкивай.

— А как же она лечит, милок? — спросила у Пети бабуся, только что вышедшая из павильона. Она была ужасно угнетена и крестилась все время.

Душеловку с Петей и дядей Лешей уже окружила толпа.

— А так, — уверенно сказал Петя. — Ложись, плати рубль — сама увидишь.

— Да это не мне надо, я хоть и черная в зеркале, да на себя похожа... Да иди же ты сюда, идол, — и бабуся вытолкнула к душеловке упирающегося робкого мужчину, сына, видимо. — В церковь не затащишь, так иди в душеловку! — Старуха была очень опечалена и сердита. Он же был сутул, немного нетрезв и, похоже, совершенно безволен. — Спился несчастный, — сообщила старуха. — Ложись, — сказала она ему и сунула Пете рубль.

На длинном ящике с начинкой, которую придумал дядя Леша, было устроено ложе, похожее на раскладушку. Мужчина лег на него и неожиданно засмеялся — наверное, над нелепостью происходящего.

— Включаю, — сказал дядя Леша.

И прервался смех, и застыл оскал на лице, глаза выпучились и омертвели. Над полушаром же, соединенным с ложем, зажглась красная лампочка.

— Есть, — прошептал дядя Леша. — Есть! — заорал он потом с какой-то дикарской радостью и стал прыгать вокруг мертвого и душеловки.

Толпа, оценивая представление, замерла сразу и уставилась на мертвого. Задние же из этой толпы, которым видно не было, шумели, допытывались:

— Ну, что там?

Им не отвечали.

— Впервые в мире, — орал дядя Леша, — душа отделена от человека и изолирована в замкнутом объеме!

Старуха испугалась так, что повалилась назад, на толпу, которая ее удержала. Да и Петя рот раскрыл, и холодок у него по позвоночнику промчался. «Угробили человека», — подумал он, и подумал, надо сказать, совершенно верно.

— Лечи, милый! — опомнилась наконец старуха и заплакала. — Лечи, оживи, дорогой! — обращалась старуха к Пете, ибо в нем видела главного.

Петя бочком приступил к дяде Леше:

— Лечи!

— Да я ж тебе говорил, — зашипел в ответ дядя Леша, — что душеловка пока только ловит, но не лечит.

— Тогда водворяй обратно.

— Попробую, только не знаю, выйдет ли, я ж говорил тебе, что обратный переход затруднен.

— Я тебе дам, затруднен! — Петя был вне себя. — Школяры, интеллигентишки! Зачем тогда приволокся сюда?! На мышах сначала пробуй!

— Да я ж говорил тебе...

— Водворяй назад душу, не то убью!

А бабка заголосила:

— Уби-или, уби-или!

Еще чуть — и неизвестно, как бы оно все обернулось для дяди Леши, Пети и мертвого. Но Петя поднял руку и вскричал:

— Спокойно, граждане! — Ох, как нелегко ему самому далось его видимое спокойствие! — Душа сейчас будет возвращена в покой… испытуемому в целости и сохранности. «Ну, а если получится, это ведь по сто рублей за сеанс можно брать», — трезвый ум Пети уже и об этом думал.

Дядя Леша возился с аппаратом, и на лице его было отчаяние. Бабка увидела это отчаяние и снова запричитала:

— Уби-и-или!..

Вдруг раздался стук о полушар. Внутри стучало. И забурлило там, заклокотало. Дядя Леша отскочил. Запертая душа рвалась наружу. Загрохотало, зазвенело, аппарат разлетелся вдребезги, и туманное облачко вылетело из расколотого полушара. Покойника отбросило метра на полтора, и он... ожил. Он сидел на земле и таращился часто мигающими глазами на толпу.

— Ожил! — Бабка бросилась к нему. — Слава Те, Господи!

— Я все видел, братцы! — закричал воскресший толпе. — Себя видел, как лежал, вас всех, все разговоры слышал.

Воскресший вдруг охватил голову руками, переживая то, что с ним случилось. Толпа набросилась на него с вопросами. Дядя Леша сидел на земле и плакал.

— Все пропало, все пропало! Восстановить это невозможно.

Петя поднял дядю Лешу:

— Ничего, Леха, все можно восстановить. Ты молодец. Я тобой займусь. Пойдем, я тебя в такси посажу.

И Петя сделал, как сказал.

«Душеловка», — заходил, загулял слух над толпой-очередью, подогревая и без того горячий интерес. По-разному читали Петино объявление подходящие к павильону. Кто бредом называл, кто с интересом руки потирал, ожидая зрелища, кто говорил: «Дешевый трюк, реклама», кто читал и думал: «Ишь ты, ну, посмотрим-посмотрим». Но вот подошел один очень серьезный дядя пенсионного возраста, с портфелем. Минут двадцать он стоял у объявления, затем огляделся и безошибочно направился к Пете:

— Могу я видеть ответственного за этот аттракцион? — спросил он.

— Да, пожалуйста, он перед вами.

Дядя снял очки и оглядел Петино лицо.

И Петя все понял. Он тоже оглядел дядино лицо. Умел Петя смотреть так, что мурашки пробирали, но этот только усмехнулся. «Вот и волк, которого если бояться, в лес не ходить», — подумал Петя.

— Эта надпись и это зеркало есть идеологическая диверсия, и от имени ветеранов партии, которых я имею честь представлять, я требую прекращения этого.

— А иначе — что? — спросил Петя и скрестил руки на груди.

— А иначе плохо будет, молодой человек. — И дядя снова протер очки.

— А вы, простите, сами в зеркало смотрелись?

— Нет, и не желаю.

«Ведь и взятку не возьмет, сколько ни предлагай», — подумал Петя, а вслух сказал:

— Пройдемте, пожалуйста, ко мне.

— Никуда я не пойду. Откуда, кстати, такое зеркало взялось?

— Фамильное наследство. Хорошо, через три дня аттракцион закроем.

— Немедленно, — отчеканил дядя.

Тогда Петя надвинулся на него, взял за грудь и сказал:

— Три дня!

Такого дядя не ждал. Испуг мелькнул в его глазах. И это удесятерило напор Пети: он вдавил дядю кулаком в стену павильона и продолжал вдавливать сильнее. Дядя захрипел.

— Слушай, старый гриб, — сказал Петя, — три дня, понял? Через три дня уберу. Если за эти три дня брякнешь что, повешу перед зеркалом. Понял? Понял?!

У дяди выкатились глаза, он сначала хотел было закричать: «Помогите», — но понял, что никто и не шевельнется.

— Понял, — наконец выдавил он.

— Согласен?

— Согласен, — просипел дядя.

Петя его отпустил и добавил:

— Я не шутник: нарушишь договор — не я, так другие тебя повесят, понял?

Сидящий на корточках дядя молча кивнул. «Ладно, —думал Петя, отходя, — хватит и двух дней, а то, может, и одного завтрашнего».

Больше никто и ничто не тревожило Петю до самого закрытия.

Дома же у Кати все было мирно и спокойно. Папа был все такой же молчаливый и задумчивый. Мама понимала его настроение и не тревожила. Когда мама пришла домой и отпустила Катю гулять, Катя на лестнице встретила дядю Андрея с верхнего этажа и остановилась перед ним. Дядя Андрей был композитор, но, как говорили в доме, — неудачник. И квартира у него была однокомнатная, и жена ушла, и музыка его игралась неизвестно где. А может, он был просто плохой музыкант?

— Дядя Андрей, — сказала ему Катя, — хотите, я вам мелодию подарю? Я сегодня ночью ее от ангела слышала.

Дядя Андрей улыбнулся:

— Ну-ка, ну-ка.

Катя спела, как могла, то, что слышала во сне.

— Прекрасно! — загорелся дядя Андрей. — Чудно! У тебя талант. Подарок принимаю. — И побежал к себе.

«И при чем здесь я ?» — подумала Катя. Потом походила по дворам, поискала того мальчика, кому дьявол сказал «правду» о родителях. Но не нашла. Потом решила сходить к Васе и подарить ему второе стеклышко от очков. «Может, впрок пойдет», — думала Катя. Дверь ей открыла Васина мама, Анна Павловна. Она почему-то была заплакана.

— Что случилось, тетя Аня? — спросила Катя.

— Вася заболел. Проходи, навести.

Вася лежал накрытый одеялом, бледный и с погасшими глазами.

— Что с тобой, Вася? — подсела к нему Катя. — У тебя температура?

— То-то и оно, что ничего нет, — сказала его мама и вытерла слезы. — Ни температуры, ни кашля, легкие в порядке, анализы нормальные, а он тает как воск — и все тут. И врач ничего не нашел.

Вид у Анны Павловны был очень изможденный. Катя достала стеклышко и посмотрела на Васю. Она не вздрогнула и не вскрикнула, хотя стеклышко показывало ужасное: торчащая из-под одеяла бесовская башка блаженно улыбалась, сердце же Васи, которое тоже было видно, обвил собой второй бес и, вцепившись в него пастью, что-то пил, как будто высасывал из Васи жизненные соки. Катя молча подала стеклышко Васиной маме. Та взвизгнула, увидев страшную картину.

— Что это?!

— То самое, тетя Аня. Бесы терзают Васю, — и Катя всхлипнула. — Крестить его надо, тетя Аня, крестить сегодня же. А иначе он умрет.

— Что ты говоришь, Катя! — зашептала Анна Павловна, а сама неотрывно смотрела на Васю, теперь уже без стеклышка.

— Не врет стеклышко, тетя Аня, не врет, — говорила Катя и сама плакала. — Мы сейчас сбегаем за отцом Василием, он окрестит его — и все пройдет. Давайте? — И она готова была уже бежать.

Анна Павловна стояла сама не своя и не знала, что отвечать. В это время вошел Васин папа, а с ним доктор.

— Вася, — сказала она мужу, — давай окрестим Васеньку.

— Что?! — У того от возмущения вытянулось лицо. — Опять?!

— Да ты посмотри! — Она подала ему стеклышко.

Долго он смотрел... Наконец отшвырнул стеклышко.

— Бред это все! Не желаю я на ерунду смотреть!

— Что такое? — К Василию Ивановичу подошел доктор.

— Да вот, Давид Ниссоныч, моя благоверная, — он указал на Анну Павловну, — крестить Ваську предлагает!

— Что?! — Давид Ниссонович, казалось, сейчас съест маму своим жабьим ртом. — Вы же образованный человек, Анна Пална, успокойтесь. Все будет в порядке.

— Ничего не будет в порядке, — сказала Катя. — Если его не окрестить — умрет.

— Да кто ты такая?! — взорвался Васин отец. Он схватил стеклышко, бросил об пол и раздавил его каблуком.

Катя повернулась и плача пошла вон. Когда она пришла домой в слезах, мама и папа, ничего не понимая, бросились ее успокаивать и еле допытались, что произошло.

— М-да, — сказал папа. — Если б у нас так прижало, я бы, пожалуй, крестил.

— Это ты сейчас так говоришь, после зеркала да летанья в потолок. — Мама серьезно посмотрела на него.

— Может быть, и так, — буркнул папа.

Зазвонил телефон. Это была тетя Лена: она, плача, рассказала, что случилось с дядей Лешей. Он лежит пластом, плачет и говорит: «Все пропало, все пропало».

Папа не знал, как помочь тете Лене. Сказать, чтоб дядя Леша плюнул на свою душеловку, — пустые слова: он тогда перестанет быть дядей Лешей, а это невозможно. Успокаивать — тоже не выйдет ничего, ибо не может быть успокоительных слов для одержимого. Промямлил папа что-то в трубку — и дело с концом. А вечером состоялся самый неожиданный визит: пришел Петя. Начал он с того, что в ближайшие дни зеркало вернет.

— Да что ты, Петя! — мама замахала руками. — Оно теперь твое.

— Маня, — сказал Петя сурово, — что я сказал, то сказал. Оно мне уже будет ни к чему. Оно свое сделало. Волки в лесу появились, Манечка, — сказал Петя и засмеялся.

— Какие волки? — удивилась мама.

— Злые и клыкастые, но не нашлось еще на Петю клыка.

Потом Петя с папой пили коньяк, который принес Петя, и уже совсем поздно, когда они были изрядно пьяные, Петя повторял, обращаясь к папе:

— Я крестил своих детей, потому что я русский человек. А Васька, — имеется в виду Василий Иванович, — тот просто болван, хоть и образованный.

Так, по-разному для всех, закончился этот день, третий день после великого праздника — Благовещения. Утро следующего дня началось с того, что ни свет ни заря заявился дядя Леша. Он принес назад стеклышко. Вся семья всполошилась, увидев дядю Лешу. Уж очень страшно и больно на него было смотреть.

— Алексей, тебе уехать надо, развеяться, — сказал папа.

Дядя Леша ничего не видел и ничего не слышал. Он был точно лунатик. Ох уж эти ученые! Посидел он, отказался от завтрака, походил туда-сюда, тупо на все глядя.

— Лешка, — воскликнула мама, — так ты что, из-за стеклышка только прикатил? Господи! Слава Богу, хоть под машину не попал.

— Я пойду, — сказал дядя Леша, ничего не слушая. Перед самой дверью глаза вдруг его заблестели, он таинственно и зло прошептал: — Я найду все-таки, как ее удержать!

— Тебя проводить, дядя Леша? — крикнула вдогонку Катя, но дверь уже хлопнула.

Затем ворвалась к ним Анна Павловна. Видно было, что ночь она не спала. Она ломая руки застонала перед Катей:

— Катенька, давай своего попа, окрестим Васеньку.

— Да, конечно, — тихо и потупясь сказала Катя, — пусть умрет крещеный.

— Как?! — вытаращила глаза Анна Павловна. — Как?!

Очень страшно звучало сказанное Катиным тихим голосом слово «умрет».

— Ладно тебе каркать! — выступил папа. — Тоже мне, пророчица! Пойдем к отцу Василию.

— Тебе ж на работу, Костя, — сказала мама.

— Ничего, — ответил папа, — отбоярюсь.

Через полчаса отец Василий с Катей входили в Васину квартиру. Еще на лестничной площадке они услышали скандал, бушевавший в квартире. Открыла заплаканная Анна Павловна.

— Через мой труп ты его окрестишь! — выскочил из комнаты Василий Иванович.

— И переступлю я через твой труп, переступлю! — крикнула ему прямо в лицо Анна Павловна.

На подмогу Василию Ивановичу откуда-то явился Васин дедушка — и понесся чертоворот, в центре которого стояли отец Василий и Катя и ждали. Пришел и врач вчерашний, Давид Ниссонович. Тот зашумел было на отца Василия, но Катя подошла к нему и сунула стеклышко прямо ему в очки.

— А вы, дядя Вася, это стеклышко не бейте, оно мое.

Давид Ниссонович подошел к Васе, скандал приутих. Давид Ниссонович направил стеклышко на Васю и отшатнулся, вскрикнув. Очень долго смотрел он на Васю и, уже спокойный, возвратил стеклышко Кате. Даже более чем спокойным было его лицо. Он с таким видом отдавал стеклышко, будто ему было все известно, все неинтересно; такое снисхождение было в его взгляде, будто ему ведома некая тайна.

— Ну и что? — обратился он к Кате и отцу Василию. — Оптический обман! — И ухмыльнулся, сказав так.

Впервые в жизни Кате захотелось ударить человека.

— Уходите! — зашипел на отца Василия дед Васи. — Я вами лично займусь.

— Спаси вас Господи, — сказал отец Василий и надел шляпу. — Пойдем, миленка-Катенка.

Анна Павловна бросила умоляющий взгляд на отца Василия. Тот понял взгляд.

— Мы пойдем к Катеньке, чайку попьем, — громко сказал он, глядя на Катю.

И они пошли пить чай. Папа ушел на работу, а мама была как на иголках: она уже опаздывала. Она оставила им ключи и убежала. Попивали чаек отец Василий с Катей, беседовали и ждали.

— Батюшка, — говорила Катя, — наш дядя Леша говорил, что в стеклышках какое-то особое преломление лучей.

— Очень может быть, — улыбнулся отец Василий, — у Бога всего много. Бог дал природе законы, через них Он и действует. Жалко, конечно, твоего дядю Лешу. Эх, недаром ведь сказано Екклесиастом-проповедником в Библии: кто умножает знания — умножает скорбь. О рабы своих страстей, смеющиеся над нами, рабами Божьими! А ведь нету, миленка-Катенка, людей на земле свободней, чем рабы Божии.

Их беседа была прервана Анной Павловной.

— Ушли мои крокодилы, — сразу объявила она, — пойдемте.

— Не надо так говорить, — сказал отец Василий, вставая, затем вздохнул глубоко и произнес: — «Враги человеку — домашние его». Как замечательно сказал Христос Спаситель, как верно!

Вася лежал неподвижно, невидящие глаза глядели в потолок. Быстро приготовили все необходимое для крещения: чистую рубашку, полотенце, купелью послужило большое корыто. Отец Василий в это время доставал из своего портфеля нужные ему вещи. Среди них были два креста — маленький нательный крестик и крест побольше, две книги — Евангелие и Требник, свечи, а также специальный ящичек, откуда были извлечены два пузыречка — с елеем и миром, две особенные кисточки, губка и ножницы.

— Вася, — отец Василий погладил мальчика по голове, — сейчас мы тебя окрестим, — и стал читать молитвы. Началось Таинство Крещения.

Залезть в купель Вася был не в силах. Опускал его отец Василий. Крепкие руки были у старика.

— Крещается раб Божий Василий, — говорил ласково священник, — во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь.

Анна Павловна, передавая священнику полотенце и рубашку для Васи, неожиданно для себя перекрестилась.

— Облачается раб Божий Василий в ризу правды, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

За Крещением началось миропомазание. Катя и Анна Павловна затаив дыхание наблюдали за отцом Василием.

— Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, аллилуйя...

Окончив миропомазание и едва взглянув на ослабевшего Васю, отец Василий сразу приступил к измовению.

— ...Оправдался еси. Просветился еси, освятился еси. Омылся еси именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего...

Анна Павловна вдруг ощутила в себе чувство, похожее на надежду, и это чувство в ней росло.

— ...Крестился еси. Просветился еси. Миропомазался еси. Освятился еси. Омылся еси. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Спокойный, уверенный голос отца Василия благодатью входил в сердце Анны Павловны.

— Господи Боже наш, от исполнения купельнаго Твоею благостию осветивый в Тя верующия, благослови настоящаго отрока, и на главу его благословение Твое да снидет...

Сосредоточенно, с надеждой в каждом своем движении передала Анна Павловна понадобившиеся для пострижения волос ножницы.

— Постригается раб Божий Василий, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Таинство близилось к завершению.

— Помилуй нас Боже по велицей милости... — звучал спокойный голос священника. — Еще молимся о милости, жизни, мире, здравии и о спасении раба Божия Василия.

Когда все было закончено и Васю с крестом на груди положили в его кровать, Анна Павловна спросила у отца Василия:

— Скажите, он не умрет?

Не потупил тот глаза под острым, надрывным взглядом матери.

— Этого я не могу знать, — сказал он. — Одно знаю твердо: умирать ему теперь — значит, идти к Богу на вечную жизнь, в Царствие Небесное. Как говорил мученик Зиновий, когда требовали от него отречения от Христа, угрожая смертью: «Без Христа мне жизнь не нужна, а со Христом и смерть не страшна». Скорбно, конечно, видеть сына на смертном одре, но вера да войдет в вас и да укрепит, — и отец Василий перекрестил Анну Павловну.

Анна Павловна закричала:

— А она, — Анна Павловна указала на Катю, — сегодня говорила, что Васенька умрет! — Запали в душу взрослой Анне Павловне серьезные слова малышки.

— Ты почему так говорила, миленка-Катенка? — спросил ее отец Василий.

— Я знаю это, — глядя в пол, ответила Катя и вытерла слезы. — Я не знаю, почему я это знаю, но это так. Вчера окрестили бы — он был бы жив. — Сила и уверенность слышались в Катиных словах.

Анна Павловна затряслась в плаче. Отец Василий гмыкнул, покачал слегка головой. Катя протянула Анне Павловне стеклышко:

— Берите, смотрите.

Стеклышко показывало, что вокруг лежащей сияющей, прекрасной Васиной головы блистал яркий нимб света. Перед Васей стоял светоносный ангел и улыбаясь смотрел на него. Ожидание было в Ангельском взгляде.

— Ой, какая красота! — вырвалось у Анны Павловны.

Отец Василий подошел к Васе, постоял немного и сказал:

— Да, похоже, умирает. Впору отходную читать.

— Нет! — закричала Анна Павловна и отбросила стеклышко. Его поймала Катя. — Нет!

Анна Павловна упала на колени перед Васиной кроватью, обняла сына и зарыдала. Послышался скрип открываемой двери, и в комнату вошел Василий Иванович. Увидев на полу корыто со свечами, отца Василия в облачении, он застыл на мгновение, все понял и, бросив какие-то свертки, пнув ногой корыто, ринулся к постели сына. И сразу вцепился в шнурок, на котором был крест. Анна Павловна вскочила и схватила мужа за рукав.

— Опомнись! Не трогай! Васенька умирает!

Василий Иванович, рыкнув что-то, отбросил руку Анны Павловны, но она вцепилась в него, отвернула от кровати и впилась в его руки.

— Мракобеска, — прошипел Василий Иванович и стряхнул с себя Анну Павловну. Та, с перекошенным лицом, стукнула его по затылку; Василий Иванович схватил ее за волосы. Отец Василий, стоявший дотоле неподвижно, взял Василия Ивановича за плечи и встряхнул.

— Дядя Вася, возьмите, посмотрите! — подскочила к нему Катя и протянула стеклышко. Василий Иванович машинально придвинул стеклышко к глазам, около минуты смотрел и вскипел вдруг:

— Опять эти стеклышки! — Он с ненавистью глянул на стеклышко и шарахнул об пол, как вчера, и так же добил каблуком. Катя и шелохнуться не успела. На несколько мгновений он остыл. Он стоял, ненавидя всех, часто дыша, и собрался было снова метнуться к Васиному кресту, но раздался тихий, спокойный голос отца Василия:

— Он умер.

Василий Иванович обмяк.

— Не может быть, — прошептали его губы.

— А-а-а! — заголосила Анна Павловна и упала на мертвого сына. Василий Иванович мелкими шажками двинулся к кровати. Щеки его обвисли, лицо менялось на глазах. Анна Павловна вдруг вскочила и пантерой кинулась на мужа: — Кро-ко-ди-ил, убийца! — и, увидев, что в дом вошел дед Васи и стоит в дверях, ничего не понимая, она схватила со стены висевшую там саблю и бросилась к деду. Не успел отец Василий перехватить ее. Дед Васи побелел, хрипло вскрикнул и — обратно, в дверь. Смертельный удар сабли пришелся по двери. Анна Павловна выскочила из квартиры и погналась за ним по лестнице.

— Помогите! — орал дед. — Убивают!

Дело закончилось на улице, где Анну Павловну схватили и саблю отняли. Полумертвый от страха дед сидел, меж тем, съежившись, за палаткой с мороженым.

— Умер! Умер Васенька! Не окрестила вовремя! Убийцы! Ах, проклятая я! — кричала Анна Павловна, не помня себя, пока не потеряла сознание.

Вскоре весь дом, двор, все соседние дома и дворы только и говорили, что о смерти Васи. Люди, далекие от веры, кляли Василия Ивановича на чем свет стоит.

— Подумаешь, что такого, окрестить-то? Все почти крестят. Со старины ведь идет, — говорили они.

Даже воинствующие безбожники помалкивали, вздыхали и головами качали. Что они подразумевали под своими вздохами — трудно сказать. Бабуси крестились и говорили:

— Слава Те, Господи, что окрестить успели.

И все были уверены — от холодных к вере до тех, кто причащается каждую неделю, — что умер Вася оттого, что вовремя его не окрестили.

— И беса ведь, как живого, зрели. Какого ж рожна еще нужно? — ругались бабуси. Воинствующие же безбожники гмыкали и опять же головами — раз-два в стороны.

А Петя, когда на следующий день принес вечером зеркало, сказал:

— Если б Васька, — имелся в виду Василий Иванович, — не был уже горем наказан, я б убил его. Пусть потом сажают. Одним негодяем меньше будет.

Обессиленная, ничего кругом не замечая, Анна Павловна жила как в тумане. Василий Иванович все время молча сидел в углу и смотрел в пол. Из него будто насосом выкачали все чувства. Дед же неизвестно где пропадал, домой носа не казал и появился только на похоронах. Тяжелые были похороны. Вся округа была около церкви, где отпевание совершал отец Василий.

Анна Павловна держала свечку в руке, и из глаз, в которых нет-нет да и вспыхивало отчаяние, лились и лились слезы. Василий Иванович тоже держал свечу, но был таким же, как накануне, когда сидел в углу на стуле и смотрел в пол.

— Ве-е-еч-ная па-а-амять, — запел хор, и многие в церкви заплакали, а Анну Павловну унесли. Уносили ее Петя с папой.

«У кого вечная память? — думала мама, утирая слезы. — Раз — и умер, вот тебе и вечная». «У Бога вечная память, — отвечал ей внутренний голос, — только у Него». Тут мама почувствовала, что слез у нее нет и скорби на сердце нет. Она посмотрела на тихо лежащего Васю и даже улыбнулась. Спохватилась, одернула себя и подумала, что не зря все это. Доверяла теперь мама таким движениям сердца. На кладбище мама, Катя и папа не поехали. Большинство жителей дома тоже. Тихо и молча все расходились. И даже осуждение Василия Ивановича на убыль пошло. Все видели, как странно и страшно он переживал, как-то даже ненормально, будто безумием тронуло его душу, — так казалось.

Ни о чем не говорилось поначалу и ни о чем не думалось, как пришли домой, но чужое горе всегда дальше, тут уж с человеком ничего не поделаешь. Оттаяли. Пообедали. Мама рассказала про бабушкин альбом, на что папа ответил: «Ого». Катя же рассказала им про композитора, ангела и беса и как она композитору дяде Андрею ангельскую мелодию подарила. Папа посмеялся. Про свои же адские видения он молчал. Догорел день — и спать легли.

Как только закрылись мамины веки, она увидела Васю. Слепило глаза от океана света, в котором плавал Вася. Он радостно смеялся и говорил:

— Не скорбите, тетя Маша, мне здесь очень хорошо, лучше, чем на земле; порадуйтесь за меня. — Всю ночь Вася беседовал с мамой и рассказывал ей про Царствие Небесное.

Утром же наперебой начали рассказывать друг другу мама и Катя про явление Васи.

— И мне, и мне он то же самое говорил, — радостно скакала Катя и вдруг сорвалась и выбежала в дверь.

— Куда это она? — проворчал папа.

— К Анне Павловне, небось, сообщить про Васю.

Через полчаса Катя радостно кричала с порога:

— И к тете Ане Вася приходил!

— Как она? — спросил папа.

— Радостная, даже смеется, правда, иногда остановится и спросит: «Господи, неужто правда?» Правда-правда, говорю. То Божьи сны. Не может же быть это просто так! Скольким он сразу явился!

— Ну, а она что? —снова спросил папа.

— Она опять смеется, радуется, потом опять вдруг заплачет, опять смеется. А ты, папа, видел Васю?

— Видел, — ответил папа и больше ничего не прибавил.

Раздался требовательный звонок в дверь. Мама открыла и увидела дядю Лешу, назад подалась и едва не вскрикнула.

— Ты что? — спросил дядя Леша.

— Что? — переспросила мама. — Да ты на себя посмотри. От тебя половина осталась. Да и вообще, ты на сумасшедшего похож. Плюнь ты на свою душеловку!

— Петя зеркало принес? — Одно на уме было у дяди Леши, он вошел, едва волоча за собой огромный чемодан.

— Господи, еще что-то надумал, — всплеснула руками мама.

А дядя Леша уже колдовал у зеркала с чемоданом. Какой-то новый аппарат сооружал. А если в зеркало глянуть, видно было, что это мерзкий бес сооружает аппарат. Подзабыло за эти дни про дядю Лешу папино семейство. В полном составе оно вошло в бабушкину комнату. На зеркало смотрела не то маленькая пушка, не то большой киноаппарат. Дядя Леша нажал на какую-то кнопку, и в зеркале появился... Катя сразу узнала его: это был Вельзевул-учитель. Папа вздрогнул: в зеркале была морда того, кто выцыганил у него золотую монетку, душу, и к копытам которого пал огненный шар, изгнанный отцом Василием. Вельзевул был выпукл в зеркале, словно и правда присутствовал здесь.

— Ты звал меня? — спросил он дядю Лешу.

Папа, мама и Катя с трепетом и удивлением уставились на дядю Лешу. «Ты сатану звал?» — так вопрошали их глаза, губы же были безмолвными.

— Да, — отвечал дядя Леша, — я звал тебя, я сделал вызывающий аппарат.

— Ты гениален! Ох-р-гы-гы! Ты ужасно гениален! — Вельзевул обернулся на папу, маму и Катю и сказал: — Пардон. — И уже не Вельзевул смотрит из зеркала, а дядя во фраке и цилиндре. — Подходите, подходите к вашему гениальному родственнику, побеседуем.

— Нам не о чем с тобой беседовать! — крикнула в зеркало Катя.

— Вам — нет, а дяде Леше вашему — есть о чем. Хоть послушайте умные речи.

— Почему душа не удерживается в душеловке, когда она из человека вынута? — Дядя Леша дрожал от возбуждения.

Вельзевул поморщился:

— И только-то? А я ей не позволяю.

— Врешь! — закричала Катя. — Врешь, отец лжи, ты бы рад души отнимать, особенно крещеные. Бог не позволяет душе человека покидать тело раньше времени! Бог дает и Бог берет.

Вельзевул будто и не слышал Катиных слов, он смотрел только на дядю Лешу, а тот, задыхаясь от волнения, глотая слюну, дальше спрашивал:

— Так как ее удержать, знаешь?

— Знаю.

— Откроешь?

— Конечно. Но заключим маленький договор.

— Любой! — заорал дядя Леша. — Свою душу отдам!

И вдруг папа метнулся в прихожую и через секунду выскочил оттуда с лыжной палкой, той самой, которой когда-то чуть не сокрушил зеркало. На этот раз его порыву никто не мог помешать, да никто и не хотел. В самую пасть ударило острие, и не стало ни Вельзевула, ни зеркала. Затем папа отшвырнул дядю Лешу, поднял его аппарат и через несколько мгновений был уже на балконе и смотрел вниз, нет ли кого. Никого не было. И полетел вызыватель сатаны с пятого этажа вниз.

Внизу грохнуло и взорвалось. Дядя Леша катался по полу и рвал на себе волосы:

— Недоумки! Разум мой не в силах воссоздать этого!.. — И вдруг вскочил и бросился на папу с кулаками, но был скручен, успокоен и посажен папой в такси.

— Доведет он себя до сумасшедшего дома, — сказала мама мужу, когда он вернулся, он пожал плечами:

— Вольному воля.

В это время из бабушкиной комнаты вышла Катя. В руках она держала сверкающую красками икону.

— Что это? — в один голос спросили папа и мама.

— Это Николай Угодник. Тот самый. Он был в зеркале, за стеклом. Сказала мне бабушка, что он меня найдет, — вот он и нашел.

Рассказала Катя очень красиво ту самую историю, как выручила икона эта бабушкиного предка и еще многих людей.

— Этот Никола — наш покровитель, — сказала Катя.

Мама и папа подошли к иконе. Строго и добро смотрел Святитель Николай на обоих родителей разом. Папа впервые в жизни смотрел в глаза святого на иконе, и глаза святого впервые смотрели на папу. Папа не выдержал взгляда и потупился. Мама же приблизилась почти вплотную и прошептала восхищенно:

— Какое чудо!

— Мы ее повесим в большой комнате, — сказала Катя.

Словно еще что-то вошло в большую комнату вместе с иконой, даже папа это почувствовал. Он взял икону у Кати, поставил ее к окну, отошел и стал смотреть издали. Благодать источалась от чудотворного лика, разливалась, наполняла собой жилище людей, освещала домашнюю церковь, еще совсем недавно бывшую идольским обиталищем.