Бацилла искренности

2. Оазис гражданина Клеенкера

У Клеенкера собирались по четвергам. Благодаря сложной системе прописки за Клеенкером числилось шестьдесят восемь квадратных аршин на двоих. Официально Клеенкер числился уполномоченным Гарьторга, но имел частную комиссионную контору «Авария». Супруга Клеенкера, Адда Бенедиктовна, обучалась в киностудии «Чаплин» и была вполне современной дамой. Кроме общеизвестного в салонах Остоженки танцора Боба, Адду Бенедиктовну посещали две подруги по киностудии — Элла и Бэлла, поэт Котя Гиэнов и артист Сизой Блузы Максимилиан Занзибаров. Сам Клеенкер приглашал двух-трех клиентов комиссионной конторы «Авария» и еще кой-кого из игроков в покер и железку.

В двенадцать ночи, летом, тусклые дождливые сумерки, но розовые плотные гардины не пропускали ненужный свет. Гости Клеенкера уже довольно давно сидели за карточным столом, гости Адды Бенедиктовны сгруппировались у граммофона и двух пластинок, с фокстротом и шимми, прошлогоднего берлинского привоза. Итак, из двух углов салона разные голоса и совсем о разном:

— Цустран за нас безоговорочно… Я, как член месткома, апеллирую к массам… Они санкционируют мой протест, и в этот же день я в Эркака…

— Карточку, картолину, картину… Даю на червонец…

— Вот пример абсолютной неналаженности наших продорганов… Семь.

— По семи… В расчете… Даю.

И вразрез голосам от карточного стола низкий голос Эллы из киностудии «Чаплин»:

— Вы не так толкуете шимми, Макс… Я предпочитаю чистую реминиссенцию жеста. Это исключительно перманентная чувственность… Страсть нарастает молекулярно и разрешается тазобедренным суставом и аффектом предплечий…

За шифоньеркой почти не видать хозяйку дома Адду Бенедиктовну и Боба, которые мало говорят и много смотрят друг на друга. Лысый человек с бородкой, аккуратно подрезая колоду, говорит кротким голосом:

— Мы незнакомы… Моя фамилия Берг… Я был гласным Думы при Временном правительстве… Мы, старые марксисты, ученики Маркса и Энгельса, не можем себе мыслить восстановление хозяйства федерации и без участия…

— Ан карт… Ваши пятьдесят…

Лакированный узкий носок туфли Адды Бенедиктовны плотно вжимается в желтые ботинки Боба; затем она вздыхает и говорит прерывающимся голосом:

— Котя, прочтите что-нибудь из ваших…

— Да! Стихов, стихов! — вскрикивают Элла и Бэлла…

Бенедикт Занзибаров ободряюще покашливает:

— В самом деле. Написали бы мне какой-нибудь стишок на бис… А то зовут в концерт — отказываюсь… Хочется чего-то нового, по-своему острого…

Пока за карточным столом некто Зодиаков, брюнет, с черными скобками усов и странно поблескивающими глазами, снимает банк, Котя Гиэнов, кутаясь в бархатную блузу, тянет:

И вдруг хлопает дверь, и на пороге человек в непромокаемом пальто, с мокрыми, свисающими вниз усами.

— Те же и Фома с балалайкой… У Клеенкера суаре, а Кораблев не зван… Это не годится… Двадцать два несчастья… Попадаю в чужую квартиру. Скандал. Хозяин бутылкой по черепу… Адда Бенедиктовна…

Мокрыми усами гость тычется в руку хозяйки. Вместе с тем Элла и Бэлла шепчут слегка озадаченному Коте Гиэнову…

— Некто Кораблев… пьяница. Москательные товары — или в этом роде. Но со средствами.

Кораблев отрывается от руки хозяйки, поворачивается на каблуках и идет к карточному столу.

Берг аккуратно прячет деньги в жилетный карман и продолжает тасовать карты.

— Впрочем, я абсолютно против насилия… Я абсолютно лоялен. Пусть они изживут себя… И тогда страна нас оценит…

Кораблев вытряхивает на стол смятые кредитки. Зодиаков, поблескивая глазами, открывает свои карты…

— Банк…

— Дамбле… Четыре сбоку, ваших нет…

— Везет Роберту Робертовичу…