Под окнами номера медленно текли мутные воды Тигра. Облокотившись на перила балкона, Малко разглядывал открывающийся его взору пейзаж. Зрелище было довольно унылое.
Противоположный берег реки выглядел плоским и болотистым. Местами на нем торчали обожженные солнцем рахитичные пальмы.
«Багдад-отель» был зажат между рекой и Саадун-стрит, широкой улицей с двухполосным движением. Дальше открывалась однообразная панорама глиняных домиков и желтоватой бесплодной земли. И вот в этом чужом, враждебном городе Малко предстояло совершить чудо! Где-то недалеко, в тюремной камере, томился Виктор Рубин. Первым делом нужно было узнать, где именно. И тюрем в Багдаде хватало, а к тому же был и концентрационный лагерь Нассирия...
Малко не спеша оделся, стараясь сдержать нервные удары сердца. Багдад уже начинал душить его.
В комнате была поистине спартанская обстановка, стены ванной потрескались и облезли. Хорошо еще, что хоть одно из окон выходило к Тигру. Можно представить, какой шум стоял в тех номерах, что располагались со стороны Саадун-стрит.
Малко прошелся щеткой по голубому костюму, побрызгал щеки одеколоном, надел темные очки и вышел.
Тед Хейм предупреждал его: стоит новому постояльцу отлучиться, как баасисты тут же обыскивают номер. Что ж, добро пожаловать! Малко забрал с собой даже фотографию своего Лиценского замка. Во-первых, она не вязалась с его журналистской работой, а во-вторых, могла показаться просто провокационной. Партия Баас свято исповедовала марксизм. Правда, арабский – неряшливый и неэффективный, но все же марксизм, и почти вся частная собственность в Багдаде подверглась безусловной национализации.
Когда за Малко закрылись двери лифта, он осторожно ощупал верхние зубы с левой стороны челюсти. Зубной врач из ЦРУ укрепил на одном из коренных зубов капсулу с цианистым калием – последнее средство «пассивной обороны». Разрушить капсулу можно было, лишь до хруста сжав челюсти, а при случайном попадании в желудок ее оболочка не поддавалась кислотному разрушению.
И все же во время еды Малко старался жевать поаккуратнее.
Он спустился в вестибюль. У окошка администратора прохаживалось несколько усатых типов, похожих на того, с которым он встретился в аэропорту. Стоило кому-нибудь из иностранцев заговорить с местным жителем, как один из агентов начинал вертеться неподалеку, стараясь уловить, о чем идет разговор.
Малко отдал свой ключ. Накануне в гостинице у него попросили его фотографию – якобы для того, чтобы наклеить на карточку и по ошибке не выдать ключ другому жильцу. На самом деле фотографии отсылали в баасистскую службу безопасности – грозную соперницу армейской полиции.
Словом, вокруг царила милая гестаповская атмосфера!
Отказавшись от такси, он зашагал по Саадун-стрит. Прежде всего нужно было встретиться с доктором Шавулем. Только крупные улицы Багдада имеют названия, поэтому Малко бережно хранил в своей феноменальной памяти план того места, где жил человек, на которого возлагались все надежды. Он уже «привязал» этот план к карте Багдада.
Нужный дом располагался по другую сторону Саадун-стрит, за кинотеатром «Аль-Наср», в старом, почти заброшенном еврейском квартале. Ориентиром служила одна из немногих синагог, чудом избежавшая разрушения.
Малко бегом пересек Саадун-стрит, на секунду задержавшись на «островке безопасности»; автомобили ехали на большой скорости и безостановочно сигналили.
Сориентировавшись на другой стороне, он свернул на узкую грунтовую улочку без названия, начинавшуюся перпендикулярно Саадун-стрит напротив агентства швейцарской авиакомпании «Суиссэр». Пока что указания Теда Хейма были абсолютно точны.
В ресторане под открытым небом предлагали полусырых цыплят. Посетителей не было, и повар упоенно слушал транзисторный приемник, из которого на полной громкости сыпались националистские лозунги вперемежку с египетскими песнями. Весь день, сменяя друг друга, дикторы столичного радио призывали народ к уничтожению врагов, – главным образом, израильтян.
Со времен Шестидневной войны иракским евреям было разрешено, пожалуй, только дышать, да и то в умеренном темпе. Они были лишены практически всех гражданских прав, и иракский Красный Полумесяц – эквивалент Красного Креста – в порядке цензуры регулярно конфисковывал посылки, которые им присылали из-за рубежа. Ведь любому человеку ясно, что колбаса «кашер» в руках противника может стать опасным подрывным оружием!
Поэтому, участвуя в сопротивлении, доктор Шавуль был достоян всяческого уважения.
Малко несколько раз останавливался, проверяя, не следят ли за ним, но не заметил ничего подозрительного. Он надеялся, что слежка начнется только после его визита в Министерство информации. До этих пор нужно было успеть как можно больше.
Через пять минут Саадун-стрит скрылась из виду, и он очутился среди низеньких домиков в окружении зеленщиков, предлагавших целые пирамиды разноцветных овощей и фруктов. Здесь почти не ездили автомобили, а прохожие смотрели на него с враждебным любопытством: европейцы сюда заходили не часто. Малко же, благодаря своему высокому росту и светлым волосам, не оставлял никаких сомнений на этот счет.
Ему было не по себе среди людей, пораженных ксенофобией[3]. Ему не улыбались даже дети: они тоже были отравлены пропагандой, ежедневно внушавшей иракским жителям, что все иностранцы – враги.
Вдруг он резко остановился: в том месте, где должен был находиться нужный ему дом, виднелся лишь пустырь и какие-то руины. Он мысленно обругал Теда Хейма. Американец ошибся, и его оплошность могла повлечь трагические последствия. В Багдаде не было ни сети ЦРУ, ни американского посольства, у которых можно было бы попросить поддержки.
Для верности он еще раз обошел квартал, но безрезультатно. На дверях не было написано ни одной фамилии. Какой-то местный житель, протиравший мокрой тряпкой машину, с подозрением посмотрел на Малко, когда тот прошел мимо него во второй раз.
Малко призадумался. Если он уйдет, никого ни о чем не спрашивая, то возвращаться сюда будет уже опасно. Но кого же спросить?
Пока он размышлял, к нему подошел багдадец и что-то спросил по-арабски. Малко ответил по-английски, что ищет нужного ему человека. Тот что-то крикнул, и откуда-то мигом появилось еще несколько мужчин. Все они были небритые, с расстегнутыми воротниками рубашек, они стояли, держа руки в карманах. Безработные. Пока что эти люди ничем ему не угрожали, но настроены были явно враждебно.
– Кого вы ищете? – спросил один из них, довольно сносно говоривший по-английски.
Малко заколебался. Не ответить было бы еще более подозрительно. От Саадун-стрит его отделяло не меньше полукилометра, и он вряд ли смог бы уйти, если бы эти люди решили расправиться с ним.
– Доктора Шавуля, – ответил он как можно спокойнее. – Я думал, он живет в этом доме.
Багдадец, нахмурив брови, повторил:
– Доктора Шавуля?
Эта фамилия, казалось, не вызывала у него большого удивления. Малко решил, что все кончится по-хорошему. В этот момент его собеседник окликнул зеленщика, стоявшего на пороге своей лавки. Малко понял, что он спрашивает, знает ли тот доктора.
Торговец плюнул на землю и изрек длинную фразу, бросив на Малко угрожающий взгляд.
Спрашивать, что он сказал, не было необходимости. Среди собравшихся послышались зловещие выкрики. Малко всей душой хотел бы сейчас оказаться где-нибудь подальше. Зеленщик продолжал сыпать проклятиями. К Малко, возникая непонятно откуда, приближались все новые арабы. Этот простой район был полон бездельников поневоле, не пропускавших ни малейшего повода для развлечения.
Вдруг чей-то голос выкрикнул по-арабски несколько слов злобным тоном, передававшим смысл лучше всякого перевода. Жители квартала подошли еще ближе. Малко посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос, и вздрогнул. Ошибки быть не могло: там стоял знакомый штатский, что задавал ему вопросы в аэропорту. Он даже не потрудился переодеться: на нем был все тот же пиджак в коричневую полоску. Значит, слежка все-таки была!
Араб, говоривший по-английски, направил на Малко указательный палец:
– You, Jew[4]!
Малко пожал плечами и добродушно улыбнулся, хотя внутренне был страшно напряжен.
– No, I'm not a Jew[5], – медленно произнес он.
Но того было уже не остановить.
– Spy! – выкрикнул он. – Israeli spy[6]!
В толпе послышался яростный ропот. В воздухе замелькали кулаки.
Изо всех сил стараясь не поддаваться панике, Малко стал выходить из круга зевак. В тот же миг человек, назвавший его шпионом, истерически взвизгнул и вцепился в его пиджак. Толстые губы араба брызгали слюной, дыхание напоминало запах сточной канавы.
Кто-то ударил Малко кулаком в спину. Теперь уже все присутствующие наперебой кричали, оскорбляя его. Он не решался оказать сопротивление, опасаясь, что арабы пустят в ход ножи. Он лишь повторял:
– I'm not a Jew.
Вдруг он почувствовал, как чья-то рука ухватила его за брюки у колена. Он оттолкнул араба и обернулся. Какой-то местный подросток подполз к нему сзади на четвереньках и уже собирался перерезать ему поджилки. Малко лягнул его ногой и угодил прямо в подбородок. Тот упал навзничь. Ошеломленные арабы на мгновение замерли, но Малко не успел воспользоваться общей растерянностью и унести ноги. Орущая толпа уже бросилась к нему. Он увидел, как у многих блеснули лезвия ножей. К счастью, его противники были так многочисленны, что даже мешали друг другу. Ему удалось оттолкнуть первых нападавших и ворваться в лавку зеленщика. Туда, по крайней мере, они могли войти только по одному.
Взрослым вторили пронзительные вопли детей:
– Spy, Jewish spy[7]!
Стоя поблизости, усатый сыщик с восторгом наблюдал за этой сценой, предвкушая продвижение по службе. Его инициативу наверняка одобрят! Нужно было лишь успеть вырвать Малко из рук разъяренной толпы, если дело запахнет убийством.
Малко что было сил толкнул назад первого вбежавшего араба. И тут у него замерло сердце: другого выхода в лавке не было. Он с ужасом вспомнил участь Нури Саида, которого толпа разорвала на части. 15 июля 1958 года куски его тела развесили на дереве на одной из багдадских улиц.
Сейчас на лавку уже наседало около пятидесяти человек – взрослых и детей. Кое-кто из «народных мстителей», оказавшись рядом с витриной, начал заодно прятать за пазуху приглянувшиеся фрукты.
Изрыгая проклятия, на порог прыгнуло сразу несколько арабов. Один из них размахивал тридцатисантиметровым кинжалом, скорчив такую свирепую гримасу, что в другой обстановке она показалась бы комичной. Но сейчас Малко было не до смеха.
Выбросив вперед скрещенные руки, он отразил удар, и лезвие его не задело. Но это позволило ему выиграть лишь несколько секунд. Крохотная лавочка уже наполнились орущими людьми. Позади первых наступающих Малко заметил двух шестнадцатилетних арабов, державших толстую витую веревку. Церемония повешения с успехом заменяла багдадской молодежи занятия в кружках и секциях Дома культуры. Его собирались линчевать!
В тот момент, когда человек с кинжалом замахнулся снова, Малко вдруг вспомнил последний совет Теда Хейма.
Фотография!
В тот день он лишь усмехнулся, но сейчас у него не было выбора.
Малко лихорадочно полез в карман, сразу же нашел фотографию и выставил ее вперед. Араб, собиравшийся распороть ему живот, замер с поднятым кинжалом, присмотрелся и вдруг опустил оружие. Лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажившей почерневшие зубы. Он обернулся к напиравшим сзади землякам и обратился к ним с длинным монологом. В ответ послышались нетерпеливые крики. Тогда он взял у Малко фотографию и показал ее остальным.
Она снова возымела почти мгновенное действие. Кулаки опустились , и в адрес Малко послышалось уважительное бормотанье.
Обладатель кинжала почтительно вернул ему фотографию. Еще не в силах успокоиться, Малко быстро взглянул на нее. Если бы ему сказали, что в 1969 году портрет Гитлера спасет его от смерти, он ни за что бы не поверил. Малко сунул фото в карман, сожалея, что не взял с собой еще десяток: в этой стране они были эффективнее автомата. Вручая ему фотографию, Тед Хейм добавил тогда: «Это лучше всякого паспорта. Если вас однажды припрут к стенке, покажите ее – и вас сразу зауважают. По популярности Гитлер идет у них третьим после Аллаха и Насера...»
Действительно, толпа рассеялась так же быстро, как собралась. Зеленщик, ворча, подбирал рассыпавшиеся грейпфруты, и Малко без помех вышел из лавки. Араб, говоривший по-английски, сразу же любезно предложил ему услуги проводника.
Никого уже не интересовало, зачем ему понадобился доктор Шавуль. Малко пошел за своим гидом, а сыщик разочарованно убрался восвояси. Он никак не ожидал от иностранца такого подвоха.
Оказалось, Тед Хейм просто-напросто перепутал улицу. Доктор Шавуль проживал у следующего переулка, в желтом одноэтажном доме с верандой и небольшим садом. Малко поблагодарил проводника и поднялся на крыльцо. На его стук дверь открылась почти мгновенно, и за ней показалось испуганное лицо.
– Доктор Шавуль? – спросил Малко.
– Да, это я, – едва слышно ответил хозяин. – Кто вы?
Видя, что перед ним европеец, он говорил по-английски.
– Я от вашего бейрутского друга, – осмотрительно сказал Малко.
Человек за дверью помедлил, затем распахнул ее. Доктор Шавуль выглядел еще довольно молодым. У него были длинные черные волосы, очень бледное лицо и выпуклые добрые глаза. Он стоял, чуть сгорбившись и опустив длинные руки с неимоверно тонкими пальцами.
– Что вам угодно? – мягко спросил он по-английски. В его голосе угадывалось напряжение, причиной которого наверняка являлся страх.
Доктор глядел на Малко с опаской, готовый в любую минуту захлопнуть дверь. Малко был неприятно удивлен. Неужели это и есть тот самый грозный разведчик, которого так прославлял Тед Хейм? Багдадский Рихард Зорге?
Малко постарался успокоить себя тем, что великие шпионы часто производят впечатление совершенно неприметных людей.
– Можно мне на минутку войти? – продолжал он. – Я виделся в Бейруте с нашим общим знакомым – доктором Лоиром, и он просил передать вам привет.
– Ах, вот как...
Доктор Шавуль нехотя посторонился, и Малко вошел в дом. Комнат было две. Мебель выглядела обшарпанной и грязной. Доктор указал Малко на самый прочный стул и зябко закутался в шерстяной плед. В это время года почти во всех багдадских домах включалось дополнительное отопление, но здесь стоял пронизывающий холод.
– Вы попросили в полиции разрешение прийти ко мне домой? – спросил доктор.
Малко решил прикинуться дурачком.
– Нет, а что, разве это запрещено?
Доктор энергично замотал головой:
– Нет-нет, у нас ничего не запрещают, но нужно ведь опасаться шпионов, верно? Ирак окружен врагами...
Это было сказано таким заученным тоном, что Малко испытал неловкость за своего собеседника. Доктору Шавулю нужно было во что бы то ни стало внушить доверие. Ведь именно от него зависел успех или провал этой почти безнадежной операции.
– А как дела у вас? – спросил Малко. – Тяжело, наверное, приходится?
Шавуль вздрогнул и неприветливо посмотрел на него.
– Тяжело? Да нет, все нормально, – произнес он тонким голосом. – Абсолютно нормально. Это все вражеская клевета. Мы, иракские евреи, – полноценные граждане. В нашей любимой стране все имеют равное право на жизнь.
«В том числе и евреи, но только на более короткую», – получал Малко, с жалостью глядя на доктора Шавуля. Еще три года назад этот человек был блестящим хирургом – богатым, знаменитым, уверенным в себе.
– А как ваш брат? – спросил он.
Доктор Шавуль подскочил, словно его укололи иглой:
– Брат? Хорошо, он вполне счастлив... Сейчас он живет в Басре. Тамошний климат для него полезнее...
– Понятно, – задумчиво пробормотал Малко.
Брат Шавуля был арестован полгода назад по весьма туманному обвинению. Его больше никогда не видели. Но все родственники людей, задержанных баасистской полицией, получали строжайший приказ ничего не рассказывать иностранцам.
Малко уже не знал, как продолжать разговор. Ему представлялось невозможным, чтобы сидящий перед ним человек мог возглавлять движение сопротивления.
– Вы уже не практикуете, доктор Шавуль? – спросил он.
– Нет, не практикую, – поспешно ответил врач. – Я был утомлен, мне требовался отдых, понимаете ли... К тому же в Багдаде достаточно врачей...
«Пожалуй, Ираку сейчас нужнее могильщики», – добавил про себя Малко. Он вздохнул: хозяин явно принимал его за провокатора. Несколько секунд они молча глядели друг на друга, потом Малко осенило. Он вытащил из кармана блокнот и быстро написал: «Здесь микрофоны?»
Затем протянул блокнот доктору. Прочитав написанное, тот с достоинством отодвинул блокнот от себя и громко сказал:
– Ничего подобного! За кого вы меня принимаете?
В доме таилось нечто похуже микрофонов: страх. Страх, которым в Ираке заражали всех и от которого не позволяли лечиться... Если здесь и было движение сопротивления, то теперь от него не осталось и следа. Малко захотелось схватить доктора за шиворот и потрясти.
Он наклонился над столом и ухватил Шавуля за руку.
– Доктор Шавуль, – сказал он с расстановкой, – я ваш друг! – Он сделал ударение на последнем слове. – Вы можете мне доверять. Скажите правду. О нашем разговоре не узнает никто. Почему вы не уезжаете из Ирака?
Под пристальным взглядом его желтоватых глаз доктор заморгал. Он был слишком слаб духом, чтобы противостоять психологическому давлению, откуда бы оно ни исходило.
Немного помолчав, он прошептал:
– Они отобрали у меня паспорт.
Малко вздохнул. Это отчаянное признание Шавуля стоило неимоверных усилий. Он ободряюще улыбнулся доктору.
– Но почему бы вам не попытаться перейти границу нелегально?
– Чтобы выехать из Багдада, нужен пропуск, – объяснил Шавуль. – Все дороги перекрыты. Евреям запрещено передвигаться по стране.
Ситуация была еще хуже, чем Малко предполагал.
– На что же вы живете, если сидите без работы? – спросил он.
Врач склонил голову.
– Мне почти ничего не нужно. И потом, у меня оставалось довольно много денег, когда я бросил работу... Теперь понемногу продаю свои вещи. У меня есть знакомый торговец, который хоть и обманывает, но ненамного. К тому же нам все равно нельзя иметь в доме больше ста динаров. Иначе – тюрьма...
Он указал на запыленный телефон на столе:
– Позвонить тоже нельзя... Нам отключили линию. В целях борьбы со шпионажем. Иногда ко мне тайком приходят старые клиенты, дают немного денег. Среди них, кстати, есть и один полицейский. Он хорошо со мной обращается.
Малко решил осторожно прощупать почву:
– А вы никогда не пытались, скажем, сопротивляться, что-нибудь придумать? Нельзя же с этим мириться. Вспомните нацистскую Германию.
Врач потер костлявые руки.
– Это нелегко, – вздохнул он. – Поначалу мы надеялись, что вмешаются другие страны, что мы получим поддержку из-за рубежа, но ничего не произошло. Мы не можем дать о себе знать, у нас нет своего радио, нет телефона. Как-то раз я решил организовать ежемесячные вечера друзей. Меня арестовали и били две недели подряд. Теперь мне страшно. Вы меня понимаете?
Малко понимал, но это не уменьшало его отчаяния. Единственная надежда рухнула. О том, чтобы открыть свои планы этому жалкому существу, не могло быть и речи.
Немного осмелев, доктор Шавуль продолжал:
– Больше всего я беспокоюсь за свою дочь. Как еврейке ей запрещено поступать в университет. А она такая умная девочка... С работой ей тоже тяжело. Стоит кому-то взять ее на службу, как приходят люди из Бааса и «советуют» ее уволить... И платят ей везде очень мало. Много платить боятся: обвинят в пособничестве...
Наступило тягостное молчание, затем доктор робко спросил:
– Зачем вы пришли ко мне, мистер? Чем я могу вам помочь?
Ужасно смутившись, Малко заставил себя улыбнуться:
– Я только хотел узнать, как вы поживаете... Ваши бейрутские друзья беспокоились о вашем здоровье.
Шавуль покачал головой:
– Бейрут – это так далеко... Что ж, скажите, что у меня все хорошо. К счастью, у нас еще есть действующие синагоги... в общем, передайте, что все не так уж плохо.
– Обязательно передам, – пообещал Малко.
Да, он это передаст, да еще кое-что от себя добавит.
Он встал, достал из бумажника две купюры по сто динаров и сунул их под телефон.
– Это за консультацию, доктор, – сказал Малко. – Всего доброго. – И открыл дверь, прежде чем Шавуль успел что-либо возразить. Последнее, что он увидел с порога, было лицо доктора, сморщенное в благодарной улыбке.
Малко с гнетущим чувством вышел на улицу. В Багдаде таких, как Шавуль, насчитывалось около восьми тысяч. Большинство своих евреев иракцы выслали из страны, конфисковав все имущество, но эту горстку оставили – то ли в качестве заложников, то ли как мишень для погромов на случай, если горожане станут тосковать от безделья.
Задача Малко становилась все более нереальной. В Багдаде он больше никого не знал. Оставшись наедине с собой, он стал вполголоса поносить Теда Хейма самыми нелестными словами.
Живя в атмосфере постоянной лжи, некоторые агенты в конце концов заболевали ею сами и начинали принимать желаемое за действительное. Пройдя долгий путь, сомнительные данные воспринимались ими как неоспоримые факты.
Теперь ему совершенно не хотелось выходить на связь с полковником Абдулом Хакматом. Это могло закончиться полным провалом всей операции. Тогда он мог рассчитывать увидеть Виктора Рубина только на эшафоте площади Аль-Тарир. И хорошо еще, если не рядом с собой.
Он с облегчением окунулся в суматоху Саадун-стрит, не без труда отрешившись от печального мира доктора Шавуля.
У генерала Латифа Окейли были круглые выпученные глаза, напоминавшие глаза больного крокодила. На верхней губе, как нарисованная, чернела тонкая полоска усов. Говорил он важно, неторопливо и с причмокиванием. Ежедневно генерал проводил больше двенадцати часов в своем кондиционированном кабинете армейской службы безопасности, лично изучая каждое досье и делая на папках микроскопические пометки разноцветными карандашами.
Большая голова, сидящая на худых костлявых плечах, придавала ему несколько комичный вид, но при встрече с ним никто и не думал смеяться: Латиф Окейли был воплощением подозрительности и считался самым опасным человеком в Ираке.
Будучи главой «директората» армейской службы безопасности, он держал в поле зрения всех и каждого, не подчиняясь в то же время никому. У него была лишь одна-единственная слабость: во время официальных визитов он требовал, чтобы его бронированный «мерседес» сопровождали двенадцать мотоциклистов в сверкающих серебристых шлемах.
В послужном списке генерала Окейли было бесчисленное количество произведенных арестов и приведенных в исполнение смертных приговоров. Он не был ни садистом, ни кровожадным маньяком: он лишь хорошо знал свое дело. Правительство наметило ему план по раскрытию государственных преступлений, я что он мог поделать, если нормы плана оказались сильно завышены...
Сейчас генерал неторопливо прихлебывал чай, глядя на досье Малко, лежавшее перед ним на столе. В этот раз – случай поистине небывалый – баасистская контрразведка потрудилась предоставить ему свой отчет о визите Малко к доктору Шавулю.
Генерал задумчиво рассматривал фотографию Малко, приложенную к его заявке на визу. В том, что иностранный журналист попытался встретиться с местным евреем, не было, в общем-то, ничего удивительного. Это, кстати, являлось достаточным основанием для немедленной высылки журналиста из страны, чего и требовали баасисты. Но генерал сказал «нет». По какой-то непонятной причине этот элегантный белокурый иностранец вызывал у него серьезные подозрения. Поскольку он сразу же после приезда отправился к доктору Шавулю, у него наверняка были тесные контакты с евреями за рубежом.
Это делало его безусловно опасным. Генерал Окейли решил, что журналист может явиться звеном длинной цепи... Он взял зеленый карандаш и написал на личном деле Малко: «Выдать журналистское удостоверение. Установить непрерывное наблюдение».
Зная, что большинство его подчиненных бездарны и ленивы, он дважды подчеркнул слово «непрерывное».
Затем Окейли написал короткую записку полковнику Чиркову, багдадскому шефу ГРУ, и сопроводил ее фотографией Малко. Русские время от времени оказывали ему кое-какую помощь не столько ради интересов совместной работы, сколько для того, чтобы лишний раз напомнить о себе.
Зато они располагали такой техникой, о которой генерал Окейли мог только мечтать. Ведь у него не было даже завалящей ЭВМ.
Он встал и отправился на обед. И только сидя на мягком сиденье «мерседеса», катившего по старому мосту Щуда в центре Багдада, он понял глубинную причину своего беспокойства: взгляд белокурого иностранца был слишком острым, слишком проницательным, чтобы принадлежать простому журналисту.