Багряный лес

ЧАСТЬ VIII

Они прошли пустыми коридорами больницы. Был понедельник. Обычно в этот день, ранним утром, весь личный состав больницы находился на построении во дворе. Проходя коридорами, зарешеченные окна которых выходили во двор, Лекарь видел стоящих в строгих рядах людей. Он видел их со спины, но узнавал всех, так как вынужден был общаться с ними с течение долгих десяти лет. Он бросил взгляд на часы, висевшие на стене. До конца построения оставалось не более пяти минут. Полковник Суровкин, главный врач больницы, чтобы не вызывать ненужных подозрений, не будет задерживать на построении людей дольше обычного. У сопровождающего Лекаря, Ивана, были дубликаты ключей от всех дверей и решеток, которые попадались на их пути. Ключи были сделаны из специального легкого, но необычайно прочного пластика, чтобы объемистая связка не привлекала своим звоном внимания запертых в палатах пациентов. Но Иван очень много времени тратил на отпирание замков, которые были старыми, и на работу с ними требовался еще и опыт. У Лекаря он был. Когда связка оказалась в его руках, дело пошло гораздо быстрее, но сопровождающий постоянно торопил, стараясь наверстать упущенное время — фургон, привозящий в больницу продукты, не будет ждать больше одной минуты после разгрузки. На все отводилось не более шести минут. За это время надо было пройти всю больницу, подсобные помещения, кухню, и, наконец, выйдя во двор, забраться в машину.

В кухню они попали как раз в тот момент, когда разгрузка была завершена, и фургон с еще раскрытыми задними дверьми стоял у ворот, ожидая, когда постовой откроет их. Один из работающих на кухне вдруг громко закричал от боли возле разделочного стола, и все бросились к нему. Этот инцидент позволил беглецам выйти в грузовой дворик больницы незамеченными. Сцена была разыграна мастерски, и, как успел заметить Гелик, с настоящей кровью, которая обильно лилась из глубокого пореза на руке кричавшего человека. При всем желании невозможно было даже подумать о том, что это только мастерски выполненный трюк.

Они уже бежали к фургону, когда машина неожиданно стала сдавать назад, навстречу беглецам, прочь от ворот. Они запрыгнули в пропахший тухлой кровью и овощной гнилью фургон и увидели, по какой причине фургон отъехал от ворот: в открытые ворота въехал роскошный, красного цвета автомобиль полковника Кропица. По побледневшему лицу своего сопровождающего Лекарь понял, что происходит что-то расстраивающее все первоначальные планы. Полковник приехал не один. В его машине сидел еще какой-то мужчина: высокий, сильный и серьезный на вид. Они сразу вышли из автомобиля и стали во дворе. Лекарь наблюдал за ними, но из-за тарахтения дизеля не мог расслышать их разговора, хотя приехавшие находились всего в каких-то пяти шагах от открытых дверей фургона. Они стали переодеваться в белые врачебный халаты. Незнакомец снял модный черный пиджак и повернулся спиной к фургону, демонстрируя заткнутый за пояс пистолет с глушителем. Халат он одевал неловко, и было видно, что такой одеждой он пользуется впервые в жизни.

Заметив пистолет у незнакомца, беглецы переглянулись. Иван прижал палец к губам и достал свое оружие, взводя на нем курок.

Фургон по-прежнему продолжал стоять на месте. Видимо, охранник проверял у водителя документы, как того требовали инструкции. Несколько раз взгляд Кропица скользнул по открытым дверям фургона, и каждый раз рука Ивана с пистолетом напрягалась, но полковник продолжал как ни в чем ни бывало, что-то рассказывать своему спутнику, потом достал мобильный телефон и стал куда-то звонить. Его выдал его же спутник… Долговязый на секунду обернулся, чтобы посмотреть внутрь фургона и потянулся рукой к оружию. Раздался выстрел Ивана, и пуля, разбив телефон в руках Кропица, убила полковника на месте. Второй попытался достать оружие, но с непривычки запутался в длинных полах халата. После того, как в него попала пуля Ивана, он упал на машину спиной, а оттуда сполз на землю, на ноги полковника. На его белоснежном халате быстро расплывалось кровавое пятно.

В тот же момент фургон рванул с места с такой скоростью, что находящиеся в нём пассажиры едва не выкатились вон. Ворота еще не были раскрыты полностью, и на полном ходу водитель фургона отбил дверцы фургона, загромождая выезд, и, избавляя пассажиров от опасных попыток захлопнуть их на ходу.

Лекарь понял, почему Иван выстрелил сперва в Кропица, когда они выехали на улицу: сразу на выезде к ним в "хвост" пристроились две легковые машины, которые на полном ходу только-только появились из-за поворота — Кропиц звонил, предупреждая о возможном побеге. Ревя двигателями, распугивая прохожих, машины мчались по городу.

Львов знаменит своими городскими дорогами, особенно центральными улицами. Древний город, строго хранящий изломанный уют средневековых улиц, приобретал современный вид только ближе к окраинам, где ровными полосами разбегались в разные стороны широкие проспекты и магистрали, прорезая безмерные просторы однотипных жилых массивов, а центр, старый город, извивался ухабистыми и мощеными улочками среди аскетичных старых домов и храмов. Улицы сплетались здесь в странный узел, который гости города справедливо называли "каменным мешком". Впервые же попавшие сюда водители-профессионалы и просто автолюбители оказывались в растерянности: улицы извивались, скручивались, либо совершенно неожиданно сворачивали под таким острым углом, что через какой-нибудь час езды по центру города, от бесконечного вращения руля руки ныли, как у шахтера, который выдал на-гора стахановскую норму. А после головокружительной езды, осматривая разбитую древними ухабами машину, автовладельцы понимали смысл выражения, которое любят повторять местные жители: "Во Львове асфальт сходит вместе со снегом".

Находящиеся в преследовавших автомобилях люди несколько раз пытались открыть огонь по фургону, но ухабы и высокая скорость не давали возможности вести прицельную стрельбу. Пули попадали в стены домов, отбивая штукатурку, в камень дороги, расцветая там густыми астрами искр, разбивали стекла в окнах квартир. Один из стрелков решил воспользоваться автоматическим оружием. Он высунулся из открытого окна автомобиля и дал длинную очередь, но вместо того, чтобы попасть в фургон, пули прошили толпу на цветочном рынке, на котором сразу началась паника и давка. Самого же горе-стрелка, не успевшего вовремя укрыться в салоне машины, ударило о проезжавший мимо грузовик, и он повис на дверце безвольной окровавленной тушей. Его товарищи поспешили избавиться от него, попросту вытолкнув наружу.

На одной из улиц преследователи получили подкрепление — несколько воющих сиренами, машин автоинспекции. Последние меньше всего заботились о целостности казенных автомобилей, и нещадно били их на узких улицах о машины зазевавшихся водителей. От одного такого столкновения вышли из строя сразу четыре машины инспекторов. Начался пожар.

От ударов, получаемых из-за ошеломляющей тряски, и переживаемого ужаса Лекарь едва не терял сознание, а когда в полуобморочном состоянии распластывался на ребристом и грязном полу кузова, его хватал сильными руками Иван и держал до тех пор, пока он не приходил в себя. Тело от постоянных ударов онемело, и боль воспринималась как сильное жжение в местах кровоточащих ссадин. Из носа постоянно текла кровь. Во рту хрустели осколки зубов. Распух и горел сильной болью прикушенный несколько раз язык. А погоне все не было конца. Лекарь от слабости практически ничего не видел. В глазах разливались лилово-фиолетовые пятна. Он понимал, что его пятидесятисемилетнее тело давно стало неспособным переносить такие нагрузки, а сознание — впечатления, и они, сознание и тело, скоро откажутся друг от друга, чтобы в спасительном беспамятстве переждать это страшное приключение. Когда, после столкновения, полыхнули машины инспекторов — огненный гриб взметнулся в узком просвете между домами, и это было последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание, надеясь гаснущей мыслью, что в катастрофе никто не погиб. Он уже жалел о том, что столько лет боролся за собственную жизнь, а она, как ему сейчас представлялось, не стоила ни единой человеческой жизни…

Ивану с трудом удавалось удерживать себя в кузове и тело потерявшего сознание Гелика. Он матерился во весь голос, но грохот и рев погони заглушали его надрывные крики. Прохожие спешно и испуганно шарахались прочь, когда мимо них проносился фургон, в кузове которого, в окровавленной и изорванной одежде, стоял человек, удерживая другого, такого же избитого и, по-видимому, мертвого. Стоящего кидало на ухабах, но он, вновь поднимался, хватал руками "труп", стараясь его удержать в салоне машины, втянуть вглубь фургона. Его рот был раскрыт и перекошен от немого крика; лицо запылено и покрыто грязью, и лишь в отчаянном азарте белели, выкаченные от перенапряжения, глаза.

Фургон на полном ходу въехал на пути перед самым трамваем. Рельсы были расположены чуть выше основного уровня дороги, и послужили трамплином для едущего на полной скорости фургона. Машина взвилась в воздух, кренясь на бок, и вылетела на небольшую площадь…

Анна проработала в депо всего три года. И, наверное, не было ни единого дня, чтобы она не жалела с своем выборе, который называла не иначе, как роковым. Управляемый ею трамвай, натужно скрипя на поворотах железом колес, катил по блестящей колее полотна, вмурованного в камень улиц. Однообразный замкнутый круг. Он был, или стал, символичным в ее жизни, такой же замкнутой и неотвратимой, как все, что в ней происходило. Она прекрасно помнила удивление преподавателя, инструктора, когда пришла устраиваться на курсы вагоновожатых и положила перед ним свой диплом журналиста… Потом были занятия по технической части, по вождению и сексом с этим же преподавателем, мужчиной сорока трех лет, сутулым, с большим животом и обрюзгшим лицом, от которого до тошноты разило дешевым одеколоном "Фантазия" и пивом.

Тогда ей было двадцать три года. Теперь двадцать шесть. И свою жизнь она делила на периоды до первой даты, и до второй. В конце первого была ошибка, которая и сделала из нее вагоновожатую девочку, девицу, а на сленге работников депо — суку, стерву, блядь. Так говорили только за глаза, а наедине с нею спешили стянуть шершавыми от постоянного контакта с железом и машинным маслом руками трусы и всю остальную одежду.

До двадцати трех… Она влюбилась. Не первый раз в жизни. Но это было и осталось в памяти, как восхитительное безумство, самое горячее и радостное впечатление в жизни, но как поздно она это поняла! Как поздно… Он был у нее первым мужчиной, старше ее, невероятно ласковым и добрым. Они прожили вместе пять коротких, как сейчас казалось, лет. По-настоящему счастливыми из них оказались первые три года. Он был талантливым композитором и поэтом. В его гениальности Анна не сомневалась ни минуты за эти годы; верила в то, что когда-нибудь он станет очень богатым и исполнит все ее мечты. Но шли годы, и все оставалось на прежних местах и в прежнем состоянии: постоянная нужда, неразрешимые бытовые проблемы… Он бросался из одного дела в другое, оставляя то единственное, чем мог заниматься, отдавая всего себя, всю свою душу — музыкой и песнями. С каждым днем все больше раздражался неудачам на несвойственных ему поприщах, она же говорила, или просто давала понять, что считает его завершенным неудачником, и бесила его тем, что все чаще и чаще любовалась собственными молодостью и красотой. Просто стояла у зеркала и смотрела на свое отражение, и спрашивала его: "Скажи: правда, что я очень красивая?", а себя спрашивала о другом: стоит ли тратить эту красоту, молодость, время на того, кто, скорее всего, окажется хроническим аутсайдером? Это были те моменты, когда она чувствовала себя стервой, и это чувство позволяло ей, в свою очередь, ощущать себя сильной. Это было особое ощущение, подобное беспредельной власти, безмерному могуществу, и полученное за куда меньшую цену, чем битье головой о стену непреодолимых обстоятельств.

Тогда она себя уверяла, что никого не искала, но сейчас поняла, что только этим и занималась. Нашла. Это был богатый бизнесмен, больше, чем вдвое старше ее. И закружилась от беззаботности голова. Не надо было думать ни о чем: тебе все принесут, подадут, уберут за тобой, а вместо этого требуют сущего пустяка… Убедила, уверила себя, что полюбила, а прошлый остался в прошлом, разбитый, размозженный этим предательством. Она приезжала к нему, наблюдая с пьянящим удовольствием за его падением и отчаянием, а когда он пытался понять, что произошло, чтобы выбраться из ямы безнадежности, она ему говорила: "Знаешь, какое самое большое преступление в жизни? Это не быть счастливым… Я буду иметь больше твоего в тысячи раз и раньше тебя, и только лишь за красивые ноги. А что ты имеешь в свои неполные тридцать лет за свои нотки?"

Он слушал ее и плакал. Иногда просил не бросать его. Молил. Но она была тверда, как камень. Красота для нее стала инструментом, а секс с любовником назван, чтобы не было противно, Любовью. И вот однажды эта сказка кончилась: оказалось, что есть ноги и гораздо красивее, чем у нее, и в голове поинтереснее. Новый город, Киев, в который она переехала к своему любовнику, стал в один момент чужим и враждебным. Она заметалась, пытаясь вернуть прежнюю сказку, но добытое "новое счастье" оказалось неожиданно коротким, а место в постели Анны занял счетчик, который защелкал с ошеломляющей скоростью, и чем больше на его табло было число, тем дешевле становилась сама Анна. В самом начале "карьеры" в постели с нею оказывались доктора наук, доценты, депутаты, политики, крупные бизнесмены, потом — владельцы игорных домов, клубов, ресторанов, баров, киосков, просто мест на рынке, а сейчас — грязные, пошлые и вечно пьяные слесаря депо. Это было почти дно жизни. Но она отдавалась им, и даже получала оргазм, но больше из-за злости, чем от страсти или нестерпимого желания близости, без разницы с кем и где.

Прошло не так много времени, и она узнала, что ее "бывший неудачник" стал победителем престижного конкурса, сама несколько раз видела интервью с ним по телевидению, и дальше начался его взлет. Он поднимался выше, а она опускалась все ниже. Был даже какой-то момент, когда она попыталась назло ему добиться и для себя чего-то в жизни собственными силами, но видеть в сексе инструмент своего успеха оказалось для нее гораздо проще и привычнее, чем в труде. Оказавшись на диване, она после становилась никому ненужной более ни в чем.

Как-то, встретив общих когда-то с ним друзей, она узнала, что он живет во Львове, и вскоре переехала туда. Пробовала работать в журналах, газетах, но подготовленные нею материалы были насквозь пропитаны протестом против всего, вызовом всему, возмущением и презрением. Редакторы охотно спали с нею, и среди них были и такие, кто по-доброму советовал ей поубавить пыл, амбиции, и, первое время, работать над тем, что просят сделать, заслужить трудом уважение, наработать опыт, и только после этого можно будет выражать собственное мнение полностью без риска не быть незамеченной или неуслышанной. Советовали и ставили ее на четвереньки, так как она больше всего любила позу "мужчина сзади", и с наслаждением слушали ее визгливые, истерические крики во время коитуса.

Когда стало понятным, что журналистика не сможет вернуть его, она ушла из газеты, намереваясь просто искать встречи с ним, чтобы поговорить, попросить прощения и умолить вытянуть из ямы пошлости. С огромным огорчением она узнала, что как раз в тот день, когда она уволилась, ее газета провела с ним пресс-конференцию по поводу вручения ему на Канском кинофестивале "Пальмовой ветви" за лучшую песню и музыку, написанные к кинофильму.

Она не хотела себе признаваться в том, почему выбрала специальность вагоновожатой, а на самом же деле дело обстояло так, что таким образом она надеялась встретить его на улице.

Такие надежды сбылись. Встреч было три. Но она ни разу не решилась подойти.

Однажды просто увидела гуляющим по улице. Остановила трамвай и, глухая к возмущению пассажиров, выскочила из кабины, но остановилась на первом же десятке шагов к нему: он был дорого и элегантно одет, а в его затянутой в тонкую и блестящую кожу перчатки руке был красивый букет живых цветов. Последняя деталь и остановила ее. Она поняла, или может быть придумала, что в этот момент он меньше всего ждет ее. Анна стояла и ревела в голос. Мимо проезжали машины, водители которых, за то, что она остановила трамвай в неположенном месте и сама стояла на проезжей части, осыпали ее отборной руганью, но и это обстоятельство не привлекло его внимания. Он и не думал смотреть в ее сторону.

Перед следующей встречей она узнала, что он большую часть года проводит в Германии, где у него есть собственный особняк, в Украину же приезжает, в основном, в пору, когда опадают каштаны (эту пору года очень любила Анна); работает в Америке; имеет немецкое гражданство. Газеты рассказывали о нем много, но самым важным было то, что он оставался неженатым, и на фотографиях с ним не было женщин. Анна сама никогда не мечтала выйти замуж, но этот факт в жизни "неудачника" почему-то добавлял ей надежд. На одном из снимков она заметила, что он продолжает носить ее перстенек, который она подарила ему в день расставания. Он носил его на мизинце левой руки.

Во второй раз она увидела его зимой. Был поздний вечер, падал мягкий ленивый снег. Анна возвращалась из дешевого кафе (на дорогие, или более пристойные, или достойные ее желаний, не позволяла тратиться мизерная зарплата) со своим очередным ухажером. Они шли по центральной улице города, проспекту Свободы, а точнее — она вела своего спутника, рассказывая ему о том, что могла когда-то позволить себе войти в любой из этих фешенебельных ресторанов, салонов, клубов, которые в изобилии теснились вдоль проспекта, освещая светом вывесок и витрин красивую улицу. Спутника же качало из стороны в сторону, и он старался рукой забраться ей под пальто, чтобы грубо сжать ее ягодицы. Они проходили как раз мимо одного из таких ресторанов, когда к парадному входу подъехал роскошный лимузин. Спутник Анны вдруг, оставив ее, поспешил к машине, открыл дверцу, и из салона, в красивом костюме, вышел он… Проходя мимо них, он сунул любовнику Анны какую-то бумажку и сразу скрылся в дверях ресторана. Она же хотела окликнуть его, но только смогла вдохнуть, и замолчала, устыдившись своего спутника, который с вульгарным хохотом рассматривал то, что ему только что вручили — в его грубых и хронически грязных руках была стодолларовая купюра. Анна, заметив ее, задохнулась от стыда, убежала домой, где проплакала в подушку всю ночь напролет. Она была уверена, что столь фантастически щедрые чаевые были даны не случайно.

В третий раз она увидела его на перекрестке из своего вагона. Рядом с трамваем остановился роскошный джип. За рулем сидел он, и о чем-то оживленно беседовал с женщиной, сидящей рядом. Анну прежде всего привлекла она: слегка полноватая, но не пышная; миниатюрная; не красивая, но симпатичная. И еще что-то было в ней, что может определить с одного взгляда только женщина у женщины. Это нежность. Анна не сомневалась в этом ни секунды, как и в том, что до огня в сердце безумно ревнует его к этой женщине. Рассматривая ее, она совершенно забыла о нем, а когда вспомнила, светофор переключился на "зеленый". Джип сразу свернул на перекрестке в сторону, а рельсы уводили трамвай прямо. Заливаясь горькими слезами обиды, ничего не видя из-за них, Анна вела свои вагоны, словно в бреду, и пришла в себя только оттого, что едва не столкнулась с грузовиком. Видя искаженное злобой лицо водителя, она еще больше залилась слезами. Она не слышала его ругательств, но принимала каждое из них душой, как должное и обязательное, заодно проклиная свои рельсы. Именно тогда ей в голову пришло сравнить собственную жизнь с этими негнущимися полосками железа, рельсами, вмурованными в дороги, которые свободно разбегались в разные стороны, а ее судьба упрямо приводила в затхлое и пошлое депо. Осознавать это было невыносимо больно.

Она даже не успела притормозить, когда в каком-то метре от сцепки вагона взлетел в воздух фургон. Машина, не сбавляя скорости, ударилась о рельсы и подпрыгнула, упав на бок на площади. От неожиданности и сильного испуга Анна закричала и зажмурила глаза, и уже потом, инстинктивно, резко включила тормоза. После остановки вагон несколько раз сильно вздрогнул. Раздался оглушающий грохот и визг рвущегося металла. Закричали пассажиры. В ее трамвай, на полной скорости, ударились три автомобиля. Одна из машин загорелась, и пламя быстро перекинулось на остальные автомобили и трамвай. Двери вагонов открылись сразу, и Анна вбежала в салон, чтобы оказать помощь пострадавшим. В разбитых окнах бушевало пламя. Чад и жар, попадая в салон, дурманили и обжигали людей. Среди пассажиров оказалось несколько человек с крепкими нервами: одни выносили на улицу пострадавших, и там оказывали им первую помощь, другие, сорвав огнетушители, бросились тушить машины. Когда Анна попыталась присоединиться к ним, кто-то из них закричал на нее: "Не лезь — сами справимся! Посмотри, что там в фургоне!" Она побежала к опрокинутой машине, а когда увидела труп в кабине — поспешно отвернулась, борясь с сильной тошнотой. С окровавленного лица умершего на нее смотрели неподвижные, выражающие жуткое изумление, глаза. Она уже возвращалась к своему трамваю, когда услышала в кузове фургона чьи-то стоны и ругань. Она подбежала к проему, и из его дымной черноты Анне навстречу, волоча что-то большое и тяжелое, вылез человек. Его лоб рассекала большая рваная рана, кровь лилась по лицу, и он мотал головой и фыркал, чтобы избавиться от нее, словно это была обыкновенная вода. Наконец, Анна увидела, что тянул за собой этот человек… Второй громко стонал и находился в полуобморочном состоянии, но старался переставлять ноги, чтобы хотя бы этим помочь своему спасителю.

— Машину водить умеешь? — спросил тот, с раной на лбу.

Анна растерялась и, вместо того, чтобы ответить, стала поправлять прическу.

— Что?..

Машину водишь, спрашиваю? — в ярости закричал человек, но его крик быстро утонул в густом вое приближающихся сирен, которые оглушали и парализовывали сознание.

— Д-да, — пролепетала она и неожиданно спросила: — Какую?

Вместо ответа человек выхватил пистолет и выстрелил. У одной из стоящих возле бордюра машин разлетелось дверное окошко. Анна же закрыла уши и заверещала, но ее сильно толкнули к машине.

— Беги, заводи! Быстро!..

Ставшая безвольной от страха, она побежала туда, куда указывали, села за руль… и стала шарить по карманам в поисках ключей, которых у нее никогда не было. Тем временем, человек с разбитым лицом дотянул своего товарища до машины, ударом локтя разбил еще одно окошко, бросил спутника на заднее сиденье, а сам вскочил на переднее.

— Давай, давай, милая, — с мольбой в голове торопил он. — Езжай же, ну!

Где-то совсем рядом захлопали выстрелы. Пули с жестяным звоном впивались в машину. Анна сжалась в комок и закричала настолько сильно и звонко, что у самой же от этого крика заложило уши:

— У меня нет ключей, дурак!..

Он несколько раз выстрелил куда-то назад, в сторону трамвая. Она не видела, что происходило там, куда попали пули, но услышала оглушительный взрыв. Потом пассажир протянул руку под приборный щиток и легко, словно это был картон, а не твердый пластик, вырвал гнездо. Он еще что-то кричал Анне — она не слышала, но понимала, что он нее требуют: наклонилась, нащупала провода, сорвала с них зубами изоляцию, замкнула их и завела машину, проделывая все быстро и ловко, словно только этим и занималась в жизни, а на самом деле она лишь несколько раз водила машину одного из своих любовников. На приборной доске стрелка тахометра быстро поплыла по кругу, а за ней медленно, но уверенно — спидометра. Одной рукой пассажир указывал, куда ехать, а другой непрерывно отстреливался. По ним также стреляли. Пули разбили заднее и переднее стекла, и Анна, чтобы можно было видеть дорогу, высоко вскинула ногу, разрывая по шву юбку, оголяя красивые бедра, и выбила лобовое стекло. Заднее осыпалось само, когда в него ударил целый рой пуль. Никому в машине они не причинили никакого вреда.

Их машина, прыгая по ухабам, визжа резиной колес на скользкой мостовой, лавируя между автомобилями и пешеходами, летела по улице. Иногда впереди, стараясь перекрыть дорогу, появлялись патрульные машины, но Иван огнем из пистолета заставлял милиционеров прятаться за панелями, пока Анна объезжала препятствия, часто используя для этого тротуары. Он видел, что она предельно испугана, видел как дрожит ее тонкий подбородок, как по ее бледным щекам сполохами пробегает рубиновый огонь румянца. Он восхищался ее мужеством. Он сам бы сел за руль и не стал бы никого вовлекать в это опасное предприятие, но во время аварии фургона повредил плечо, и теперь благодарил судьбу за то, что она подарила ему эту женщину.

Анна выжимала из машины все, что можно было из нее выжать. Она за три года проживания в Львове еще не успела изучить этот город досконально, и когда направляла машину в сторону, туда, куда указывал пассажир, вся сжималась от страха. Подсознательно она знала, что ее спутники ничего плохого ей не сделают. Настоящая же опасность мчалась следом, воя сиренами и хлопая выстрелами. Ее машина извивалась ужом, ныряла в дворы, подворотни, вертелась там среди различного хлама, вывешенного для сушки белья, срывая его, и неожиданно выскакивала на улицы с противоположных сторон кварталов. Анна боялась, зная коварство львовских дворов заводить прохожих в тупики, что и они окажутся в ловушке, но успокаивалась уверенностью своего пассажира, с которой тот выполнял штурманские функции. После очередного такого маневра, выезжая из серого и сумрачного дворика на широкий проспект, она заметила в зеркало заднего вида, как позади них из арки выехала большая грузовая машина, преграждая путь преследователям. Она не знала о том, что то же самое произошло еще в четырех местах — сработала спланированная операция прикрытия. Ее пассажир успокоился, спрятал пистолет. Он осмотрел своего товарища, который уже пришел в сознание и, с изумлением рассматривая пробитую пулями машину.

— Как себя чувствуешь, батя?

Лекарь поморщился, ощупывая плечи.

— Так, словно я побывал в авиакатастрофе. — Он попытался улыбнуться, но застонал от боли в разбитых губах, стал отплевываться кровью. — Кто она такая?

— Вагоновожатая, — ответила Анна, понимая, что речь идет о ней.

— Не слишком ли далеко от рельс?

— Не знаю, дорогой, но, кажется, вовремя. Как спалось?

— Если это сон, прошу меня разбудить и избавить от этого кошмара, единственно прекрасным моментом которого, не буду скрывать, являешься ты.

Она бросила взгляд в зеркало. Лекарь увидел в отражении ее прекрасные светло-серые глаза.

— С такими глазами, дочка, надо не под пулями бегать, а с любовником в постели…

— Как по мне — так лучше пули, папочка, — перебила она. — Начинаешь чувствовать себя по-настоящему живой, а не куском мяса для траханья. Сейчас я вижу жизнь прекрасной. А в постели остается вести только счет.

— Это кто как понимает, — ответил Лекарь. — В постели можно вести разные счета, девочка: любовникам, любви, детям…

— Проедешь два квартала, милая, — стал инструктировать девушку Иван, — потом повернешь направо, а через квартал еще раз. Доедешь до полуразваленного здания, укрытого маскировочной сетью, и заедешь во двор.

— Но это же получается, что нам надо возвращаться назад! — возмутилась она.

— Так надо, — сказал Иван.

Девушка хмыкнула:

— Странные вы какие-то. Хочу познакомиться, но понимаю, что этого делать нельзя. И эта гонка не напоминает мне ни одну из знакомых игр: ни "казаки-разбойники", ни "воры-полицейские".

— Все гораздо сложнее. Спасибо тебе, милая. Хорошего тебе мужа.

— Любимого, — поправила она. — А хороший он или плохой — это частности.

Иван улыбнулся:

— Я уже жалею, что женат. Как тебя зовут?

— Анна.

— Вагоновожатая?

— Да, вагоновожатая. Хорошая у тебя память.

— А у тебя язык острый.

— В депо научили… Зачем тебе мое имя? Просто познакомиться, или это что-то более серьезное и глубокое? — Последние три слова она произнесла с нескрываемой иронией.

— Нет, хочу знать, кому потом вручать орден.

— Правда? Тогда постарайся запомнить и номер маршрута — Шестой. Но только я, кажется, уже не вернусь в колею, и награда может не найти героя. После этого приключения пойду в каскадеры.

— Что ж — это почетно и смело, тем более для женщины, — с похвалой в голосе отметил Иван. — Надо у тебя взять несколько уроков вождения.

— А это уже лишнее. На самом деле я села за руль машины в шестой раз в своей жизни. Не веришь?

— С трудом, — смущенно признался Иван. — После того, что я видел, сложно поверить твоим словам.

Машина заехала в арку подготовленного под снос здания. Натянутая в эстетических целях маскировочная сеть, укрывала все полуразрушенное здание, топя его в густом сумраке. Здесь сильно пахло кошками, заброшенностью, гнилью и испражнениями.

— Не очень веселое место, — произнесла Анна, собираясь выйти из машины, но Иван ее удержал:

— Я бы хотел, чтобы ты, пока в нашей компании, делала только то, что скажу тебе я. Хорошо, договорились?

Она дернула плечом, стряхивая с него руку Ивана:

— Мне никогда не нравилось, и я никогда не делала ничего из того, что требовали от меня. Особенно, если это требовали мужчины. Но ты мне почему-то кажешься убедительным, возможно из-за этой дыры во лбу…

Обиженно выпятив губы и скрестив на груди руки, она осталась в кресле.

— Мы ничего плохого тебе не сделаем, — уверил ее Иван. — Но ты будешь должна сделать то, что скажу тебе я. И я это действительно требую, как мужчина, если в последнее слово вложить соответствующий смысл, а не тот, который вертится у тебя сейчас на языке…

— Откуда ты можешь знать!..

— Это не так трудно. Достаточно взглянуть на тебя, милая… Я требую, чтобы ты сразу после того, как мы уедем отсюда, ушла. Нас ищут…

— Я успела заметить.

— …но если найдут тебя… Мне бы этого очень не хотелось. Ты сделаешь то, что я от тебя требую? Уйти сразу, не задерживаясь ни на минуту.

Анна посмотрела на него:

— Вот скажи: почему я тебя во всем слушаюсь?

В ответ он улыбнулся:

— Может быть от того, что я такой красивый и неотразимый.

— Какие глупости! Все как раз наоборот. С этой дырой во лбу тебя надо показывать студентам-медикам с анатомического стола!

В это время раздался писк. Иван полез в карман и достал пейджер, пробежал глазами по строчкам сообщения, и, протянув руку к рычагу переключения света, несколько раз мигнул фарами. Свет выхватил из темноты горы запыленного мусора, но когда он погас, из вновь сгустившейся темноты им ответили таким же миганием фар.

— Получив сигнал, Иван открыл дверцу.

— Идем батя, — сказал он Лекарю. — Нам пора.

Кряхтя и постанывая, Гелик выбрался из машины.

— Спасибо тебе, дочка. Мы обязательно тебя найдем. До свидания.

Она устало улыбнулась в ответ:

— Нет нужды стараться, но если это действительно произойдет — мне будет очень приятно. Пока, папочка.

Она сидела в машине и смотрела, как две фигуры таяли в плотном сумраке, как загорелись огни далекой машины, как она уехала, тихо шурша мусором под колесами. Очень давно Анна не чувствовала себя настолько уверенно и хорошо. Гонка, перестрелка, пережитые ужас, чувство того, что кому-то ты оказалась действительно полезной и нужной, начали сминать и обрушивать с души толстый кокон грязи, который нарос за последние годы. Было легко и хотелось плакать. Опустив голову на сложенные на руле руки, Анна дала полную волю слезам, не опасаясь, что кто-нибудь, кроме кошек, сможет услышать ее рыдания. Она плакала оттого, что ей представился случай покинуть гибельную колею в своей жизни, и начать новую главу своего будущего. Плакала от легкости того, что для этого нашлись силы и мужество — у женщин оно тоже бывает…

Выплакавшись, Анна вышла из машины, и направилась в сторону слабо освещенного проема, въезда во двор с развалинами, в котором исчезли ее неожиданные "попутчики". Она думала о том, что не она их спасла, а они ее. Идти надо было осторожно, чтобы не оступиться и не упасть на острый битый кирпич. Уже у самого выхода, где было достаточно светло, Анна наткнулась на торчащую из земли трубу с краном. Из крана капала вода. Оглядев себя, свою разорванную юбку, запыленные ноги и руки, женщина подошла к трубе и отвернула вентиль крана.

Две черные машины катили по улице. Сидящий в одной из них, седовласый человек держал в руках портативную рацию. Он и еще его четверо спутников, внимательно осматривали проплывающие мимо арки дворов. Седовласый поднес рацию к губам:

— Всем быть предельно внимательными. Район оцеплен, и преступники не могли скрыться из него. Повторяю: предельное внимание! Надо искать, ребята.

Машины проезжали мимо укрытых маскировочной сетью развалин. Въезд в развалины тонул во мраке.

Седовласый человек еще раз поднес рацию к губам:

— Второй и четвертой проверить это местечко.

"Есть проверить", — ответили через секунду.

Одна из машин плавно притормозила, перегораживая выезд из развалин. Из нее, на ходу вынимая и снимая с предохранителей оружие, вышли пять человек, который сразу направились к развалинам. Сразу у входа они увидели женщину, которая, стоя у крана со струящейся водой, задрав до трусиков юбку, мыла стройные красивые ноги. Вошедшие остановились, многозначительно переглянулись, и стали наблюдать за женщиной, иногда кривя губы в похотливых улыбках.

С другой стороны руин, у противоположного въезда, также перекрыв проезд, остановился еще один автомобиль. Приехавшие в нем люди поспешили под арку. Они почти сразу наткнулись на изрешеченный пулями автомобиль без стекол. Капот машины был еще горячим. Держа наготове пистолеты, они разбрелись по развалинам, стараясь бесшумно ступать по камням.

Самый высокий и широкоплечий из тех, кто наблюдал за женщиной кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание. Женщина вздрогнула, но не спешила опустить юбку. Она выпрямилась и с вызовом посмотрела на пятерку:

— Чего уставились?

Широкоплечий еще раз кашлянул, но уже потому, что растерялся после того, как ему продемонстрировали бесстрашие. Он не любил, когда его не боялись, и тем более, когда заставляли испытывать неловкость. Кровь гнева ударила ему в лицо.

— По какому случаю чистим перышки?

— Случаи разные бывают, — был ответ. Женщина спокойно вернулась к своему занятию, словно не замечая в руках у наблюдающих за нею людей пистолеты.

— А помощь нужна?

— Вас слишком много будет.

— Чище станешь, — засмеялся наигранно и нехорошо широкоплечий.

— Очень сильно сомневаюсь.

— Зря. Мы мужики нежные и обходительные.

Он кивком указал своим спутникам на женщину, и один из них стал, как бы осматриваясь, обходить ее со спины. Остальные разошлись по сторонам, чтобы осмотреть все закоулки развалин.

— Так это вы для нежности с "пушками" по развалинам бродите?

В который раз она заставляла его злиться. Он еще раз кивнул, и в тот же момент женщина оказалась скрученной руками человека, который зашел со спины.

— А это, надо понимать, ваша обходительность, — сквозь стоны произнесла она. Человек за спиной безжалостно выкручивал ей руки.

— Если будешь умницей, — говорил широкоплечий, подходя ближе, — не узнаешь нашей ласки и любви.

— Знаю я вас, кобелей: говорите одно, а у самих одна мысль в башке и напряжение в штанах.

— Обожаю девочек, которые досконально разбираются в мужских слабостях. Их не надо просить о чем-то или учить чему-то. Они все делают сами.

Он подошел и сразу сильно ударил ее кулаком в живот. Женщина задохнулась от боли и повисла на руках, выкрученных ее первым мучителем. Широкоплечий не дал ей прийти в себя: еще раз ударил в живот, а, потом, разбивая в кровь ее губы и нос, наотмашь отхлестал по лицу, и после этого, одуревшую от боли, схватил за волосы.

— Это, дорогая, наша ласка. У нас было плохое воспитание. Извини. Ты мне напоминаешь одну сучку, вагоновожатую. Говорят, что на ее красивом животике с удовольствием отлежал весь мужской коллектив депо, а трамвай номер шесть стал рейсовым борделем. Припоминаю даже, как ее зовут: Анна Гощак. Случайно не знакома с такой? Попросил бы познакомить. Я человек занятой, и у меня совершенно нет времени на всякие там глупости, вроде провожаний домой, вечеров в ресторанах и барах, подарков, цветов… Она бы устроила меня полностью: сразу тащит в постель, и денег, что самое главное, не берет. Как тебе мое предложение?

Женщина закашлялась и с лютой ненавистью уставилась на широкоплечего:

— Для тебя, мразь, у меня есть батальон знакомых гомиков.

Она хотела плюнуть ему в лицо, но не успела — широкоплечий, теперь ударом ноги, заставил ее согнуться пополам от боли. Державший ее человек отпустил ее руки, и она упала на камни, где корчилась и вздрагивала от продолжавших сыпаться на нее ударов ногами. Били точно, сильно, профессионально и методично, показывая опыт в таких делах.

— Хватит, — остановил широкоплечий. К этому времени к водопроводному крану пришли обе группы.

— Они были здесь совсем недавно, — был доклад. — Самое большее — десять минут назад. Брошенная машина стоит у южного въезда. Следы другой ведут к северному.

Широкоплечий задумался:

— За десять минут они, если машина хорошая, могут быть уже далеко отсюда. Можешь предположить, что за автомобиль здесь стоял?

Докладывающий неуверенно повел плечами.

— Даже после экспертизы я бы не смог сказать ничего определенного…

— Пока ты будешь возиться со своими пробирками, — вышел из себя широкоплечий, — они докатят до Камчатки!

— Могу только сказать, что резина колес импортная, новая, всесезонная, но на таких колесах в этом городе лихачит каждый, у кого кошелек оттопыривает карман.

— Даже если мы и узнаем, что это была за машина, — широкоплечий обернулся в сторону лежащей на камнях женщины, — боюсь, что это не даст нам ровным счетом ничего: они за это время могли еще дважды, трижды поменять машины. Есть еще что-нибудь?

— Да. От первой машины идут три следа: два — мужского размера, спортивная подошва, и один женский — со стоптанным каблуком. — Он согласно кивнул, когда ему указали на женщину. — Сомнений нет. Мужские следы пропадают у уехавшей машины, а третий ведет сюда, к этой трубе. По ориентировке это и есть та самая Гощак.

— Сам вижу, — огрызнулся широкоплечий. Он подошел к Анне, которая уже почти пришла в себя и сидела на камнях, держась руками за живот. — Как себя чувствуем, милашка?

После его короткого кивка раздался треск разрываемой ткани.

Широкоплечий не скрывал своего восхищения, рассматривая наготу женщины.

— Да, в депо, оказывается, работают настоящие ценители красоты, а не тупые скоты, как я думал раньше! — Он схватил ее за подбородок и крепко сдавил его, раня щеки о ее же зубы. Из ее губ потекла кровь. — Все, Анечка, время уговоров прошло. Ты мне сейчас расскажешь обо всем: как твой трамвай оказался в нужном месте и в нужное время, кто тебя и где так научил водить машину, откуда знаешь людей, которых так любезно и мастерски подвозила, кто они такие, и на какой машине уехали? Вопросы понятны и просты, не правда ли? Ты отвечаешь на них, а я приказываю своим людям любить тебя нежно и бережно. Согласна? Договор, я уверен, справедливый.

Вместо ответа он выслушал отборную брань, после чего ударом кулака в лицо выбил женщине зубы и сломал нос, и сам зашипел от боли в кисти, заходил по камням, зашатался, тряся рукой, и зашелся криком:

— Разорвите эту суку!!! Работайте над нею по трое, но чтобы она рассказала все!.. Живо, ну!

Сам отвернулся и отошел в сторону, слушая давящиеся звуки, всхлипы, сдавленные вскрики, глухие удары, закурил и достал рацию.

"Первый", на Зеленой улице обнаружен угнанный автомобиль и задержана подозреваемая. Главные лица, предположительно, пересели в другую машину пятнадцать минут назад. Как поняли, "Первый"?

"Прекрасно. Ты только не перестарайся с этой шалавой. Я скоро буду".

После сеанса радиосвязи широкоплечий не спеша докурил сигарету и вернулся к копошащейся груде тел.

— Ану, разойдись!

Все расступились. Окровавленная, облитая спермой, распластанная на камнях, женщина дергалась в конвульсиях — ее рвало кровью. Человек подошел к ней и наступил на живот, намеренно перенося вес тела на эту ногу. Женщина вскрикнула, выпучила глаза и стала судорожно хватать ртом воздух. Ее лицо стало быстро багроветь.

— Надо воспитывать в себе воздержание, дорогая, — назидательно произнес он, немного ослабляя давление на ее живот. — Хорошее, чтобы не привыкнуть, надо принимать в небольших дозах. Итак, будешь ли так любезна, чтобы ответить на мои вопросы, или ты под впечатлением столь бурных любовных утех забыла их, и мне следует все повторить?

— Только после того, как ты докажешь мне, что ты любовник не худший, чем твои ублюдки, милок.

— Сссу-ука!!! — заорал он и изо всей силы пнул ее ногой в промежность, потом бережно вытер носовым платком туфель, а платок выбросил. — Не стойте же — работайте! — приказал он и отошел далеко в сторону, где не спеша и с наслаждением выкурил три сигареты, запивая каждую затяжку небольшим глотком коньяка из плоской карманной фляги, с которой не расставался с тех пор, когда занял пост начальника областного Отдела по борьбе с организованной преступностью. Алкоголь, дорогой и качественный, позволял немного отдалиться от реальностей работы. Он отвлекал и успокаивал. Самой большей проблемой в этом случае было не пойти на поводу своих желаний. С каждым разом организм требовал все больше и больше спасительной жидкости: прежние дозы, только обостряли восприятие, которое показывало происходящее вокруг до невыносимости ярко и красочно, отдаляя границу туманности сознания, за которой можно было уютно спрятаться в спасительное безразличие.

Когда женщина за спиной широкоплечего закричала громко и протяжно, он лишь поморщился и сразу допил остатки мартини в фляге. Он не любил иметь дело в женщинами. Одно их участие в деле обязывало его поступать с ними таким же образом, как в эти моменты. В то же время подобный способ он использовал против них с большой охотой, как самый эффективный. Угрызений совести по этому поводу никогда не испытывал. Женский материал был для него второсортным только из-за того, что для его обработки не требовалось применять какие-то особые способы, как, например, с мужчинами: подсадки, тонкая игра диалога во время допроса, побои, во время которых можно было в полной мере использовать все достоинства и риск "мужского разговора", и если применялось половое насилие, то с мужчинами оно выглядело, как крайняя мера, а не как естественный и обыкновенный акт, как, например, с этой визгливой шлюхой вагоновожатой.

Он знал, что она не имела к случившемуся никакого значимого отношения. Обыкновенная глупая баба, которой захотелось приключений, чтобы хотя бы на какое-то время избавиться от пошлостей жизни. Сама не искала, но решила не упускать подвернувшийся момент. Широкоплечий, согретый изрядной дозой мартини, даже сочувствовал ей: не веди она себя с такими вызовом и дерзостью, все могло бы обойтись парой синяков и тремя сутками тюремного заключения, но он не любил самонадеянных баб и не упускал случая поучить их жизни, считая это своим прямым долгом, прямой обязанностью. Еще сожалел о том, что преподанный урок окажется совершенно бесполезным.

Он достал еще одну сигарету и закурил, противно морщась от того, что табачный дым, без мартини, обжигал рот и горло. За стонами, вскриками и руганью он не услышал, как к арке подъехала машина, из которой вышел высокий, седовласый человек в элегантном плаще темно-серого цвета. Когда он проходил мимо шевелящихся тел, его лицо исказила гримаса брезгливости. Он сильно сплюнул.

— Полковник, — позвал он, подходя к широкоплечему.

Тот развернулся:

— Да?

— Может, стоит прекратить эти атлетические упражнения?

— Впечатляет? — спросил широкоплечий и пьяно улыбнулся. — Девка попалась крепкая, тренированная.

— Мразь, — громко и гневно прошептал седовласый. — Я сказал: прекратить!..

Среди сумрачных стен раздался короткий свист. Через несколько секунд среди мусора и битого кирпича одиноко белело женское тело. Полковник в ожидании посмотрел на седовласого:

— Что еще?

— Убери своих псов, и идите в машину. Я скоро подойду.

Седовласый немного постоял на месте, ожидая, пока не уйдут все, потом, не торопясь и осторожно, чтобы не пачкать и не царапать дорогую кожу туфель, подошел к лежащей женщине. Она не могла говорить: любые попытки оканчивались либо стоном, либо неразборчивым шипением, но глаза выразительно демонстрировали ярость и ненависть.

— Я пришел тебе помочь, — сказал седой, и ему показалось, что обезображенное кровоподтеками и ссадинами лицо женщины исказилось усмешкой. Он достал пистолет и дважды выстрелил. — Извини, — произнес он, подобрал гильзы и пошел вон из развалин.

Широкоплечий встречал его у машины:

— Зря ты так с этой сукой.

— Зря? — с удивлением и злостью спросил седовласый.

Он, сощурив глаза, смотрел на своего подчиненного, потом нанес тому молниеносную серию ударов в корпус, сбивая с ног, и уже потом, лежащего, бил ногой в пах, ломая пальцы на руках, которыми широкоплечий старался прикрыться. Седой бил точно и спокойно, а закончив, пригладил густые волосы, одним глубоким вздохом успокаивая дыхание.

Он сел в машину.

— Подберите этот мусор, — сухо бросил он сидящим сзади.

Подчиненные торопливо бросились исполнять приказ, и скоро безвольное тело широкоплечего было отнесено в другой автомобиль.

— Его бы надо в больницу, — сказал кто-то из них, вернувшись в машину.

Седовласый человек обернулся в его сторону и окинул полным ненависти взглядом. Он ничего не сказал.

"Первый", — прошелестело в рации. — "Первый", обнаружена машина с подозреваемыми. Черный "пежо", государственный номер… Требованиям инспекторов дорожной инспекции не подчиняются. При попытке задержания оказали вооруженное сопротивление. Следуют в направлении Центрального автовокзала".

"Первый" понял, — ответил седовласый, отключил рацию и бросил на крышу автомобиля проблесковый маяк. — Поехали, — приказал водителю.

Машины, взревев двигателями, разбивая сумерки развалин огнями маяков, взвизгивая резиной шин и воя сиренами, помчались по улице.

Преследователи не стеснялись, поливая беглецов свинцом из автоматического оружия. У самого автовокзала "пежо" вдруг сильно занесло, и машина остановилась поперек дороги. Рой пуль захлестнул автомобиль, заставляя пассажиров пригнуться.

— Что случилось? — прокричал Иван, перекрывая стрекот выстрелов и крики панически разбегающейся толпы на многолюдном вокзале. Он часто поднимал руку на уровень дверного окошка, и, не прицеливаясь, не высовывая головы, стрелял в сторону преследователей. Его примеру следовали и остальные: водитель "пежо", Гелик и еще один человек — молчаливый молодой парень с объёмистой сумкой в руках.

— Компрессор вышел из строя, — бросил водитель и нырнул головой под приборную панель, когда пули тяжелым и звонким грохотом забарабанили по машине. — Нет давления, чтобы держать пробитые шины.

— Сколько до автовокзала?

— Не больше ста метров, я думаю.

— Игорь, — обратился Иван к парню с сумкой, — бери батю и в автобус. Сумку оставь. За батю головой отвечаешь!

Парень в ответ зло улыбнулся, расстегнул сумку, достал автомат и несколько рожков с патронами, открыл дверь с той стороны, откуда не стреляли, и кивком указал Гелику на проём. Лекарь выкатился из машины, парень следом за ним, и, схватив за ворот, как щенка, поволок за собой, низко пригибая к земле и время от времени отстреливаясь короткими очередями.

Они бежали, а тем временем из "пежо" вместо пистолетных выстрелов сыпанули длинные автоматные очереди, после чего со стороны милицейского кордона ответили растерянной тишиной. Что-то оглушительно взорвалось. Потом еще. Лекарь бежал, часто спотыкаясь, так как ничего не видел перед собой, стараясь освободить ворот куртки от железной хватки сопровождающего. Ему казалось, что не тяни тот его как пса за ошейник, он смог бы бежать гораздо быстрее, и, кроме того, помог бы отстреливаться, но освободиться было невозможно — тренированная и сильная рука парня держала его за ворот мертво, заставляя едва не на коленях бежать к автовокзалу.

Но вместо автовокзала они вбежали в автобус… Игорь сразу выстрелил в потолок, заглушая испуганные крики. В автобусе было полно людей. Кто-то бросился на Игоря, но с коротким вскриком и громким грохотом упал в проход между сиденьями, после того как получил сильный удар прикладом в лицо. Гелик, переводя после бега дыхание, смотрел на все происходящее широко раскрытыми глазами. Он даже не мог себе представить, что его спасители на самом деле были обыкновенными террористами. Он хотел было броситься обратно к выходу, но рывок руки Игоря бросил его на пол. Парень бесцеремонно наступил ему на грудь и недовольно закачал головой, меняя в оружии рожок с патронами.

— Что происходит? — с возмущением простонал Гелик под тяжестью ноги.

Вместо ответа страшный оскал, который следовало понимать как улыбку. Было видно, что парень не имеет никакого желания обсуждать сложившуюся ситуацию. Лекарь закрыл лицо руками и покорился, раздавленный отчаянием. Где-то в салоне, успокаиваемый нежным материнским шепотом, всхлипывал ребенок. За окнами раздавался грохот боя, разгоревшегося с новой силой. Вскоре раздался взрыв такой силы, что тяжелый автобус закачался. Вновь истерично закричали.

Игорь высунулся из двери и стал стрелять, давая возможность остальным своим товарищам, под прикрытием огня его автомата, добежать до автобуса. Стрелял он короткими и прицельными очередями, не позволяя милиционерам высунуть головы из-за плотно стоящих патрульных машин.

Иван впрыгнул в салон и сразу покатился по проходу между креслами с громким криком. Он держался за окровавленную руку, матерился и кричал от боли. За ним вскочил водитель "пежо".

— Есть ли среди пассажиров врач? — спросил он, направляя дымящийся автомат на людей, которые, бледнея лицами, испуганно вжимались в кресла. — Есть ли врач? — уже с раздражением повторил он. — Если есть врач, мы отпустим матерей с детьми. — И разрушая последние надежды добавил: — Это угон. Вы заложники. Прошу, во избежание ненужных трагедий, выполнять все наши требования.

Рядом с тем местом, где он стоял, со своего кресла поднялся рослый мужчина, одетый в удобный и дорогой спортивный костюм. Он хотел что-то сказать, но получил в скулу сильный удар автоматом, и, закрыв разбитое лицо руками, повалился в кресло.

— Я не просил вставать! — заорал на него террорист. — Ты что-то хотел сказать, спортсмен?

— Я врач, — ответил человек, вытирая рукавом кровь с лица.

— Врач?

— Да, врач. Я здесь с командой спортсменов. Едем на сборы в Киев.

Водитель схватил его за ворот спортивной куртки и швырнул к стонущему Ивану.

— Спортивные новости расскажешь потом, а сейчас займись делом.

Врач осмотрел раненого и, обернувшись к террористу, спросил:

— Можно ли мне взять сумку? Кажется, рана не очень серьезная, но надо оказать помощь, и мне необходимы мои инструменты.

— Где она?

Врач указал на багажную полку. Игорь, не отводя от него оружия, потянулся к полке, достал сумку, раскрыл ее, осмотрел содержимое и бросил мужчине. Потом, обращаясь к остальным, стал громко говорить:

— Попрошу бросить всех в проход холодное, газовое — любое оружие, а также мобильные телефоны и рации, если есть. Прошу сделать это максимально быстро. И… Не старайтесь обмануть. Сделаю досмотр, и тому, кто не выполнил мои требования, прострелю ноги.

Пассажиры стали спешно бросать в проход вещи. Здесь оказались, кроме телефонов, перочинные ножи, металлические расчески, вязальные спицы, опасные бритвы, вилки, газовый пистолет и зачехленное охотничье ружье. Террорист сразу подошел к тем, кто бросил оружие.

— Боеприпасы, — сказал он.

К его ногам упали коробка с патронами и пистолетная обойма. Собрав все, он подошел к дверям и выбросил трофеи на улицу, после обратился к пассажирам:

— Я надеюсь, что теперь можно рассчитывать на то, что наше совместное турне окажется безопасным, господа! Теперь поднимите руки спортсмены.

Он пересчитал поднятые руки.

— Четырнадцать. Кто из вас старший?

Поднялось две руки. Террорист подошел к ним.

— Господа, я хочу получить от вас твердые гарантии того, что вы и ваши воспитанники будут вести себя тихо и благоразумно. По отношению к вам я не буду применять предупреждения — стреляю сразу, если вижу малейшее подозрительное движение. Какой вид спорта?

— Военное пятиборье.

— Тем более, — многозначительно произнес водитель "пежо", — я хочу получить гарантии.

Лысоватый, спортивного телосложения, покрытый на лице тяжелыми каплями испарины, человек согласно кивнул.

— Можете быть уверены, что вы получили эти гарантии.

— Спасибо, — язвительно поблагодарил его террорист.

Тем временем врач закончил свою работу.

— Я сделал все, что смог. Пуля прошла навылет. Особой опасности нет, но необходим стационар. Еще… Прошу прощения, но пострадавший отказывается от обезболивающего.

Водитель оттолкнул врача в сторону и склонился над Иваном, которого от боли трясло в ознобе.

— Ваня, ты чего? — голос террориста стал мягче и наполнился беспокойством и заботой. — Пусть сделает укол — тебе сразу же станет легче.

— Не могу, Стас. У него в шприцах непонятная гадость, а мне надо позаботиться о том, чтобы мы отправились точно по плану, и еще о многом другом…

— Я не хуже тебя знаю, что следует делать. Смогу несколько часов, пока ты будешь спать, справляться сам.

Но Иван никак не отреагировал на его слова. Уже стоя на ногах, он тряхнул головой, чтобы разогнать дурноту, которая цепким спрутом сознание. Он поднял оружие и пошел к началу салона, перешагнув через чье-то распластанное тело.

— Это что?

— Парень решил стать рыцарем. Пришлось слегка остудить его благородный порыв. Я его просто вырубил, чтобы не было неприятностей.

— Усадите его в кресло и зашторьте окна. Освободите женщин и детей.

Последнее пассажиры сделали самостоятельно. То, что происходило за окнами, пугало больше, чем то, что творилось внутри салона автобуса. Весь автовокзал был оцеплен специальными машинами и цепочкой людей в черных одеждах "беркутовцев", обвешанных оружием и снаряжением; всюду перебегали и занимали позиции за углами, колоннами, бортиками и на крыше снайперы, таращась из засад мощной оптикой прицелов.

Пока подчиненные Ивана отпускали детей, женщин и стариков, он достал из сумки Стаса оптический прицел, рацию и мегафон. Он уверенными движениями прилаживал к автомату прицел, когда его коснулась чья-то рука. Это был Лекарь. Посмотрев на его лицо, Иван смутился: глаза Гелика выражали бурю чувств, которая бушевала в его душе — боль, гнев, разочарование и возмущение.

— Не надо, батя, — тихо попросил Иван. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь и что хочешь сказать, но я сейчас не имею никакого права тебе хоть что-то объяснить. Но прошу поверить мне: никто из невинных, не имеющих к происходящему никакого отношения, людей не пострадает. Я тебе это обещаю. И хочу, чтобы ты пообещал, что будешь вести себя благоразумно и не мешать нам.

Он стал внимательно смотреть на Гелика.

— Ну же, Дмитрий Степанович! Это очень важно.

Лекарь решительно замотал головой. Иван с искренним сожалением вздохнул.

— Жаль, батя. Но мы предусмотрели и это… Игорь! — позвал он. — Пришло время позаботиться о нашем бате.

Надев гарнитуру рации на голову и настроив рацию на нужную частоту, Иван стал в щели между шторами наблюдать за перемещением отрядов милиции по территории автовокзала. Действовали быстро и слаженно: освободили вокзал и окрестности от людей, которые не успели или не хотели покидать автовокзал, отогнали автобусы, расставили посты и бросили на всех выездах ленты с шипами. Слушая их переговоры в эфире, и наблюдая за маневрами, Иван чувствовал себя уверенно и спокойно, лишь иногда слабо улыбался, когда видел ошибки в действиях милиции. На несколько секунд отвлекшись от наблюдений, он посмотрел, как Игорь провел покорного Гелика в конец салона, где усадил в кресло и пристегнул наручниками к нему таким образом, чтобы не было возможности выглянуть в окно. На Гелика одели бронежилет и специальный шлем. В довершение всего, Игорь положил перед "узником" пачку сигарет и флягу с вином.

— Может не стоит с ним так? — спросил он Ивана, когда вернулся.

— Необходимо, — ответили ему. — Если Лекарь пожелает доставить нам хлопот, мы окажемся в проблемах по самую макушку… Попроси Стаса сделать "круг почета" по вокзалу и приладь громкоговоритель в люке.

Через минуту автобус тронулся и поехал, объезжая здание автовокзала вокруг. Судя по переполоху в эфире, это маневр почему-то вызвал растерянность у милиционеров.

… "Седьмой" цель перемещается. Необходимо менять позиции снайперов"…

… Второй и третьей группам выдвинуться на новые рубежи"…

"Отставить! Я сказал: отставить! Снимите выстрелом козла за рулем автобуса, чтобы он остановился".

"Почему он ездит?"

"Я вижу его в прицел очень четко, но позади него люди — пуля может убить его и кого-то позади"…

"Выполнять!"

"Цель ушла".

"Никакой стрельбы! "Седьмой", доложить, как поняли?"

"Понял, "Третий"…

"Повторить!.."

"Третий". "Седьмой" понял: никакой стрельбы"…

"Если он будет продолжать крутиться таким образом, он закружит нам головы".

"Может ему прострелить колеса?"

"Всем! Никакой стрельбы! Как поняли — доложить!"

"Поняли, "Седьмой". Есть "никакой стрельбы"…

"Что он задумал?.."

— Тараканья возня, — прошептал Иван. Ему принесли микрофон от громкоговорителя, но он не успел ним воспользоваться — трелью запел пейджер.

Прочитав сообщение, Иван крикнул Стасу:

— Давай на выезд!

— А торговаться?

— Давай!.. "Торговаться" пока отменяется.

Автобус медленно подъехал к шипастым лентам.

"Он сумасшедший! У него колеса сейчас станут, как разваренные вареники!.."

"Отлично! Нам спокойнее и удобнее будет"…

"Да, он просто берёт на понт".

"Нет, продолжает ехать!!!"

"Он точно сумасшедший — сам в мышеловку идет. Всем приготовиться к штурму!"

— Откройте окна и поднимите пассажиров!

Приказ Ивана был выполнен немедленно. В свой прицел Иван увидел, как сразу после этого снайперы на своих позициях опустили винтовки, а в близких к выезду кустах замерло какое-то движение.

— Требую немедленно прекратить все попытки штурма! — усиленный мегафоном, голос Ивана властно разлетелся ударным эхом до дальних домов, где, густо облепив балконы, стояли любопытные, наблюдая за зрелищем, достойным быть в кадрах американского боевика. Слух о террористах, захвативших рейсовый автобус с пассажирами, мгновенно облетел округу, и к автовокзалу стали сходиться любопытные.

На требования террористов не торопились отвечать. Иван знал, что последует дальше, но его разочаровывала эта затянувшаяся пауза. На автовокзале, наверняка, присутствовали специалисты, обученные приемам борьбы с терроризмом. Следовало ожидать, что последуют попытки начать переговоры, с целью отвлечь внимание и протянуть время для более доскональной подготовки штурма. Но проходили минуты, и никто не торопился ни выполнить требования, ни начать переговоры.

Иван подождал еще минуту, ожидая приказа в радиоэфире об отмене штурма, но там была полная тишина.

— Мне это совершенно не нравится. Надо ехать.

— Ладно, — ответил Стас, переключая скорость на коробке передач.

— Только осторожно!

— Не в первый раз, командир…

Машина, мягко зарычав мотором, стала медленно подъезжать к брошенным поперек выезда лентам с шипами. Шипы щетинились острым трехгранным блеском… Когда передние колеса без проблем проехали первую ленту, Иван, поменяв магазин в автомате, высунулся в приоткрытую дверь и дал длинную очередь по кустам. Что-то там выбросило густой сноп искр и полыхнуло огнем; заревел мощный мотор и, обвитый черным и густым дымом, задним ходом из кустов выехал бронетранспортер. Тяжелая машина проехала несколько десятков метров, резко остановилась, открылись ее люки и из них стал торопливо выпрыгивать перепуганный экипаж. Через несколько секунд бронетранспортер вспыхнул еще раз, подпрыгнул и затрещал оглушительными разрывами боеприпасов, которые раскалились от огня.

— В Ровно, — приказал Иван, и автобус лязгнув коробкой передач, стал быстро набирать скорость, оставляя за собой горящие машины, растерянных спецназовцев и милиционеров. Через несколько минут к автобусу, следуя на расстоянии, пристроились автомобили дорожной автоинспекции и черные фургоны с "беркутовцами".

Еще раз достав пейджер, Иван перечитал сообщение:

На автовокзале, среди удушливого и жирного дыма пожаров, смотря вслед уезжающему автобусу, держа руки в карманах распахнутого темно-серого плаща, стоял высокий седовласый человек. Струи воды из пожарных шлангов, ударяясь о раскаленный металл, шипели, взвиваясь клубами пара, давили огонь.

К нему, стягивая на ходу бронешлем с забралом и тяжелый бронежилет, подошел полковник, начальник подразделения "Беркут".

— Геннадий Иванович, почему отменили штурм?

Полковник смотрел на седовласого, не скрывая ни гнева, ни дерзости.

Они были знакомы несколько лет, но особых симпатий к друг другу за это время не приобрели. Подчиненные предполагали, что их некогда довольно ровные отношения испортились после того, как седовласый получил должность начальника областного УВД, когда первым кандидатом на этот пост был…

— Полковник Бондарчук, — раздраженно начал говорить седовласый, но скоро смягчил тон. — Саша, это была бы катастрофа…

— Но, Гена…

— Ты разве не заметил одной важной детали? — перебил его седой. — И не только её одну. Где ты видел обыкновенный рейсовый автобус, который бы мог без вреда для собственных колес проехать по трем останавливающим лентам подряд?

— Наша техника оборудована подобным образом, но с автобусом я мог бы этот вопрос выяснить как раз после штурма. И надо было освободить людей!

— Скольких при этом потеряв, Саша? — Он внимательно всмотрелся в глаза подчиненного. — Я дорожу своим местом, дорогой друг, и что бы между нами не было, я не позволю подставлять меня. Найди другой способ, а пока приказываю: твои люди ведут автобус до того момента, пока вас не сменит киевский спецназ. Если там посчитают, что без твоей помощи им не справиться — поступаешь в их полное распоряжение. Как понял?

— Есть, — коротко ответил Бондарчук, каменея лицом.

Седой стал уходить, но остановился и полуобернулся к полковнику,

— Террористы пользовались автоматами "Хортица" и новейшими боеприпасами. Завтра у тебя будет работать ревизионная комиссия. Ответишь за каждый ствол и патрон.

Густая краска гнева и стыда жаром ударила в лицо полковнику. В ярости он ударил шлемом о землю, сопровождая удар отборнейшим матом.

— Черт!.. — уже успокаиваясь, добавил он. — Будь ты проклят.

Он надеялся, что начальник областного управления внутренних дел даст приказ на штурм автобуса — в данной ситуации глупый и гибельный шаг. Но полковник Круков отменил все радиопереговоры, чем парализовал действия спецназа и свел на нет всю операцию. Это была борьба, но не та очевидная, которую воспринимали окружающие, как драку за кресло, карьеру… Дело было совершенно в другом. Около года назад жена Бондарчука ушла к седовласому после девятнадцати лет супружеской жизни с Александром, сказав на прощание: "Кто ты есть, Саша? Служака, муж, любовник, отец? Все это было хорошо почти двадцать лет, но не теперь. У него то, что есть у тебя, может быть, но главное — у него есть то, чего у тебя никогда не было — денег. И я люблю его за это. А мои чувства к тебе — перевернутая страница". Бондарчук мстил Крукову, хотя понимал, что не на него надо направлять свою месть. Во всем была виновата жена, оказавшаяся слабым на деньги человеком. Но причинить ей страдания он не мог потому, что ненавидел и… любил. Круков же был силен и предусмотрителен: его часто подозревали в различных теневых аферах, но скоро все заканчивалось, когда хорошо, а когда и плохо для тех, кто подозревал и старался докопаться до причин подозрений. А Бондарчук пока бесполезно оттачивал свои ненависть и негодование, слепо веря, что очень скоро ему подвернется момент, и он его не упустит. Его не одолело отчаяние, когда он понял, что штурма не будет, и не удастся подставить своего начальника. В какой-то мере даже легче стало: убивал бы, посылал бы на смерть, удовлетворяя свои низменные стремления он, а не Круков.

Стоя возле машин и смотря на Крукова, Бондарчук слышал, как его начальник давал указания начальнику оперативного отделения управления:

— Накопай об этом автобусе как можно больше информации. Узнай, кто там. И, повторяю, Федор Андреевич, времени тебе на все не больше часа. Снимки террористов когда будут готовы?

— В течении часа, и мы их сразу проверим по "базе".

— В общей "базе" не ищи.

— !?

— Просто принеси мне. Копий не делай. Давай, работай, и без лишних разговоров. Через час все, что достанешь, положишь мне на стол — надо будет отправить в министерство.

Сняв плащ, он залез в салон своей служебной машины, где к своему немалому удивлению увидел начальника областной СБУ.

— Вот как! — не сдержался он, чтобы не выразить удивления, и, обращаясь к своему водителю, добавил с раздражением в голосе: — Дмитрий, я не думал, что ты занимаешься подработкой.

Парень за рулем не успел даже пожать плечами, когда, открыв дверь с противоположной от него стороны, на переднее сиденье плюхнулся одетый в штатское человек. Еще один сел возле Крукова, бесцеремонно потеснив его к начальнику СБУ.

— Это надо понимать, как арест, Степан Викторович? — глухим голосом спросил седовласый, спокойными движениями рук складывая плащ на коленях. Сидящий рядом сотрудник СБУ отобрал у него плащ, обыскал его и полковника, и трофеи — два пистолета, хотел было положить в карман, но Степан Викторович забрал у него пистолет и стал его с восхищением рассматривать.

— Превосходное оружие! — тоном знатока заключил он. — Израильский "Deserted eagle"[15], военный образец. О!.. Даже без номера!

— Это арест?

Начальник СБУ словно не слышал этого вопроса и продолжал рассматривать оружие, поднес его стволом к носу и понюхал.

— Совсем недавно стреляли. Не на природе ли — по пивным банкам? Или, может быть, в развалинах — по другим мишеням?

— Я так понимаю, что это уже допрос? — почему — то с удивлением в голосе спросил Круков.

Не стоит так однобоко смотреть на вещи, уважаемый Геннадий Иванович, — металлическим голосом ответил хозяин положения. — Мы имеем к вам давний интерес. Предлагаю посмотреть на проблему с разных сторон.

Он бросил на колени седовласому несколько фотоснимков.

— Вот так на нее смотрим мы. Наши лаборатории работают несколько оперативнее ваших. — И тепло улыбнулся. — Это я говорю о профессиональном сотрудничестве. Для раскрытия, так сказать, причин и темы нашей встречи. Для пользы дела.

На снимках был запечатлен сам Круков, стреляющий в обнаженную женщину. Всего три снимка. Последний, четвертый, показывал труп человека с огнестрельными ранами на груди. В последнем Круков без труда узнал широкоплечего.

— Я его не убивал, — голос Крукова с трудом прорывался из густой хрипоты.

— Вы неправильно поняли, уважаемый, — немного повысил голос Степан Викторович. — Вас никто не спешит обвинять в убийствах, хотя экспертиза показала, или покажет — какая разница, что этого насильника застрелили из этого оружия. — Он многозначительно подбросил в руке пистолет.

— Подстава, — выдохнул седовласый. — Чего вы хотите?

Начальник СБУ улыбнулся и с довольным выражением на лице откинулся на спинку сиденья.

— Хочу пригласить вас в нашу загородную резиденцию, для разговора за рюмочкой водки и шашлыком. По такому случаю у нас все уже готово. Обещаю вам, что уже к обеду вы будете дома или на работе. Конечно, после такого утра, которое "подарило" вам немало хлопот с террористами (жуткий случай — честно говорю), лучше быть с красавицей-женой. Или она вам не жена, или чья-то жена? Ох, уж эти женщины — слабые существа: блеск золота и звон монет их манят, как бабочек свет свечи…

— И об этом знаете, — почти прошептал Круков.

— Профессиональный долг, знаете ли. — Эсбэушник рукоятью пистолета коснулся затылка водителя. — Молодой человек, вам, я думаю, придется передать пока машину нам… У вас сегодня, с любезного разрешения Геннадия Ивановича, выходной, и советую вам его посвятить красивой женщине. Мало ли что может случиться завтра…

Водитель поспешно вышел из машины, а его место за рулем занял другой, который сидел все это время рядом.

— Поехали.

— Мне сегодня надо отправить доклад в министерство, — сказал Круков, нервно приглаживая густые седые волосы.

— Об этом поговорим в первую очередь, — пообещал Степан Викторович, возвращая Крукову пистолет с обоймой в рукояти. Он был уверен, что у полковника достаточно ума, чтобы понять, что в игру вступили сильные соперники, и не следует делать глупостей. Богатый жизненный и профессиональный опыт позволял ему чувствовать себя в данной ситуации и комфортно, и уверенно.

Машина проехала милицейские кордоны и, набирая скорость, помчалась по ровной ленте магистрали.

— Когда вы последний раз были за городом? — спросил "эсбэушник". — Я люблю весну и стараюсь не упускать случая побыть немного на природе. Это добавляет сил.

— Я вам завидую, — сухо ответил седовласый. Он думал об этой резиденции, в которую его сейчас везли, и о которой слышал немало неприятных вещей: камеры пыток, тюрьма в подвале, и о том, в какой же момент он стал самоуверенным и из-за этого невнимательным, чтобы не заметить у себя за спиной СБУ.

Машина выехала за город и помчалась мимо заливных лугов, поросших густой нежно-зеленой травой, которая радовала глаза яркостью краски и молодостью, прогретых ранними, но теплыми лучами солнца. Но Крукова уже не впечатляла красота весны, ароматы цветения, густота звуков. Его сковал страх. Засорил все поры души, способные воспринимать красоту цветения жизни. Он холодным, но яростным огнем обжигал сердце, заставляя его сжиматься от нехорошего и гибельного предчувствия.