Балерина

1

Тень, упавшая от согнутой пополам фигуры, промелькнула и скрылась за дверным проемом. Через мгновение, в полнейшей тишине, дверь заскрипела и неожиданно громко хлопнула, и скрюченная тень, испуганно выпрямившись, вскинула руку с пистолетом. Жорж метнулся на кровати и, раскрыв глаза, вскочил. Фу-у-у! Ну и приснится чушь такая! Включил ночник. Часы показывали пять утра. Понимая, что больше не заснет, он встал и, спустившись вниз в гостиную, включил верхний свет. Немного успокоившись, Кондаков закрыл внутренние ставни, но все равно почувствовал себя неуютно только от одной мысли, что его тайна раскрыта. Пусть даже им самим и человеку, которому, казалось, он мог доверять. Так, по крайней мере, он чувствовал. Маска, которая, можно сказать, стала его лицом и сущностью, была им сорвана, и этот факт не мог его не тревожить.

Впрочем, никто его за язык не тянул. Сам подставился!

Много лет правду о нем знали только несколько верных людей, проверенных годами коллег из секретного отдела, да еще, пожалуй, единственная из посторонних, знавшая об этом, была его бывшая близкая подруга Женя Бержар. Но ей он доверял всецело. И время (десять лет) показало, что с ее стороны опасаться нечего. Если бы захотела — давно бы сдала. Жорж и мысли не допускал об этом.

Побродив как неприкаянный по дому, он выключил свет и прилег на диван, накрывшись пледом. Ветер за окном завывал и бесновался и стучал мокрыми ветками клена в окно. Мысли вернули его во вчерашний вечер — Алла! Он беспокойно перевернулся, но вспомнив ее глаза, улыбнулся: «Милая, милая…» — и, покрутившись, окончательно успокоился и наконец заснул.

Утром глянул за окно: тихо и никакого снега с дождем. Даже подумалось, что бушевавшая стихия тоже приснилась, как и ползущая тень с пистолетом. Ну и ночка! Жорж пил крепкий кофе и посмеивался над ночными страхами, вспомнив сон, теперь показавшийся смешным и нелепым: видимо, старею… раньше спал прекрасно даже после рокового провала… После завтрака, как всегда, просматривал газеты и делал рабочий отчет. Ему не работалось. Он думал о свидании с Аллой.

Удивительно, но, едва увидев эту женщину, еще тогда, в ресторане «Балалайка», он почувствовал тот необъяснимый приступ энергии, который иногда накатывал на него, как волна, где-нибудь на Лазурном Берегу. Жорж был из тех мужчин, которые любили женщин и разбирались в них. Женщины могли быть худенькими, полненькими, миловидными или просто симпатичными, которых и красавицами-то не назовешь — это роли не играло. Главное, что их объединяло в глазах Кондакова, была их какая-то вызывающая женственность, светящаяся изнутри. Такие женщины встречались нечасто. А если встречались, то Жорж сразу влюблялся. Это был третий случай в его жизни: этой и прошлой. Алла, на счастье, а может быть, и на беду, была из тех женщин. Ее бросающаяся в глаза красота в сочетании с внутренней робостью и неуверенностью в себе пленила его с первого взгляда. Он давно не чувствовал такого прилива оптимизма и такого необъяснимого волнения, обрушившегося на него. Сейчас ему хотелось свернуть ради нее горы, защитить от невзгод и проблем, в которые она была вовлечена перипетиями своей судьбы. Милая моя…

Серый зимний день осветился выглянувшим сквозь беспросветные облака низким и неярким солнцем. Жорж решил пообедать в небольшом ресторанчике на вокзале, где, несмотря на отдаленность от знаменитых ресторанов парижского центра, была великолепная кухня. Он любил сидеть там за столиком у окна, выходящего на платформы, смотреть на останавливающиеся здесь местные электрички, пролетающие скоростные поезда и думать о своем. «Ну, а после обеда съезжу к себе в родной 7-й отдел», — решил он. Жорж должен был написать рапорт о случившемся. Таков был закон всех служащих секретных структур: писать отчеты обо всех встречах — важных и не очень. На всякий случай. Осторожность никогда не помешает. В рапорте он расскажет о встрече с Аллой Владимировной Михайловой-Дюшен, укажет все ее данные, которые имелись у него. Личной жизни у подчиненных его ведомства не было. Кондаков опять разволновался: а что, если Аллочка действительно сдаст его Звереву? Потом разозлился на себя — ну какого черта беспокоиться заранее? Все, иду в ресторан! Обедать! Мясо по-бургундски! Ну, а в шесть вечера, если, Бог даст, все будет в порядке, мы встретимся!

Мягкая волна душевного тепла опять накатилась на него. Годы одиночества и сдерживания мужского эго в черном теле вдруг вылились во всплеске сентиментальности и чувственности.

Он вышел в сад. День был великолепным. Мягкое зимнее солнце все еще светило сквозь облака. Жорж доставал из почтового ящика пачку писем и газет, как услышал телефонный звонок.

Ему звонили редко, только в экстренных случаях. Кто бы это мог быть? Номер телефона знали люди на службе и несколько человек, работающих на него. Он прикинул: Лара? Алеша? Может быть, что-то случилось?

Жорж вернулся к дверям дома. Телефон замолчал. «Вот незадача, не успел!» — бросил газеты на террасу и, досадливо махнув рукой, пошел в сторону вокзала.

2

Было совершенно тихо. Так тихо, что Алла проснулась. Первое, что пришло ей на ум, — она далеко. Далеко от чужого дома, где почти год старательно пыталась прижиться и не прижилась, далеко от мужа, который так и не стал родным и близким, далеко от проблем, свалившихся на нее вместе со Зверевым. Открыла глаза и вернулась в реалии жизни. Все по-прежнему. Все на своих местах. Только на душе радостно и светло.

«Жорж!» — Аллочка улыбнулась. Ей до сих пор не верилось, что это все с ней случилось, соединилось, совпало: он, она, Париж, кафе «Трокадеро» и снег… Это было совершенно немыслимым счастьем!

Алла прислушалась: тихо. Муж ушел на работу, и не надо будет разговаривать и расплескивать свою радость ненужными словами.

Она спала в своей комнате, куда перебралась окончательно неделю назад. К счастью, муж особенно не возражал и ни о чем не расспрашивал. Как, смеясь, объяснила ей Лара Квин, многие французские пары живут «члено-раздельно» и никто ни на что не претендует, как соседи в коммунальной квартире. «Правда?» — И Алла совсем успокоилась.

Надо отметить, Даниэль был по-прежнему мягким, заботливым и внимательным. Придраться было не к чему, а уходить в никуда она боялась. Несмотря на то, что деньги на первое время у нее были. Французский паспорт, который защищал ее в социальном плане, она получила. Медицинское обслуживание, крыша над головой и минимальное денежное пособие были ей гарантированы государством. Аллочка знала, что она не пропадет и на улице не останется. Но что-то удерживало ее от этого опрометчивого шага. Что? От этих мыслей Алла окончательно проснулась: «Неизвестность. Неуверенность. Страх. Вот что!» — Она не знала, что будет с ней даже завтра! Какая там новая жизнь!

Полгода назад она смирилась с противной ей даже самой мыслью работать на КГБ. Увлечение обаятельным и властным Борисом подмяло под себя все ее существо. Словно бес попутал!

Но, слава Богу, теперь все встало на свои места: Зверев оказался тем, кем он и был — бездушным кагэбэшником! Ну а она — просто дурой! Что тут скажешь? Чувство негодования и мести, ранее неизвестное ей, охватило ее в полной мере. Она даже удивилась этому сильному ощущению.

Правда, это чувство было несколько отстраненным, ненависти особой она к Звереву не испытывала. Странно. И поняла: он ей стал безразличен. Она даже не испытывала страха перед ним. Свое будущее она, сама не зная почему, уже связала с Жоржем Кондаковым.

— Жорж! — Алла уткнулась лицом в подушку. То, что она увидит его сегодня вечером, делало неважным весь пережитый ужас. Она знала — у нее появился защитник!

После завтрака, не зная, чем бы заняться, она открыла двери платяного шкафа, достала большую дорожную сумку и начала складывать туда самые необходимые вещи. Алла неосознанно повертела в руках золотую змейку, которую Даниэль подарил ей в день ее приезда. Печально улыбаясь, примерила браслет на запястье и тут же сняла. Потом не задумываясь положила в подарочную коробочку и поставила на столик перед зеркалом, чтоб было видно ему, если что… «А что, неужели собралась удирать? — проснулся давно не проявляющийся внутренний голос. — Храбрая стала?»

Нет. Не настолько, чтобы срываться в никуда. Надо быть честной с собой. Алла проглотила неприятные мысли и, на всякий случай, отложила сбор вещей.

Часы мелодично отзвонили полдень. Время тянулось слишком медленно. Так всегда — когда ждешь. Ей было необходимо отвлечься, иначе с ума можно сойти. «Сегодня же среда! — радостно вспомнила она. — Вера меня ждет в “Дружбе”» в три часа!» Настроение поднялось. Она быстро собралась и вышла из дома в солнечный, ясный и спокойный зимний день.

Был конец января.

3

Муха кружила, жужжала и билась в стекле окна. «И откуда взялась в январе муха?» — безразлично подумала Женя и уткнулась лицом в подушку. Было очень рано. Всю ночь не сомкнувшая глаз, она лежала в одежде на кровати и ждала, когда же, наконец, можно будет выйти из гостиницы, чтобы не привлечь к себе внимание дежурного отеля.

Без четверти пять. Евгения встала. Голова кружилась от усталости, затылок был тяжелым, словно налитый свинцом. Бессонная ночь не прошла даром и отозвалась в голове сильной болью.

Она устала и перенервничала, и ей уже было все равно, что случилось вчера поздним вечером. Сейчас она хотела одного — вернуться домой к дочери и мужу. Первый утренний поезд на Биарриц отходил в 8.40.

— Рано еще. Как тянется время! — Женя решила просто полежать. Долго ворочалась, то сбрасывая одеяло, задыхаясь от духоты, то укрывалась с головой, дрожа от холода и нервного озноба. Все было нереально, как в кошмарном сне, когда мысли подсознательно успокаивают, что скоро утро и неприятные видения исчезнут вместе с темнотой и страхом. Но реальность принесла другое. Ночь прошла. Кошмар остался.

Когда вчера в дверь постучали, она была уверена, что это Алеша решил с ней поговорить и зашел в отель следом за ней. Открыла дверь — о, ужас! Отпрянула назад и, опомнившись, попыталась захлопнуть дверь, но было поздно. Человек — ну конечно, тот самый, из поезда! — подставил ногу между косяком и дверью и широко улыбнулся ей:

— Мадам Бержар, ну что же вы так негостеприимны!

Еще через мгновенье он распахнул ударом ботинка дверь и уверенно вошел в комнату.

— В Париж по делам? Не надолго?

Повертев вокруг головой, мужчина прошел в глубину номера, заглянул в ванную, посмотрел за окно. Бросил пальто на кровать и сел на стул верхом, широко расставив ноги. Потом привстал и, все еще улыбаясь, придвинул к себе второй стул:

— Присаживайтесь, мадам! Разговор будет очень серьезным…

Женя села на неудобный жесткий стул напротив этого ужасного человека и приготовилась к пытке. Оказалось, хуже любой пытки — шантаж. Она пыталась вникнуть в слова, медленно и спокойно, словно для умственно отсталой, произносимые неожиданным гостем. Поняла она только одно — жить ей нормально не дадут. Нет, нет, конечно, она может жить спокойно, но вы понимаете, ваша маленькая дочурка… сколько ей лет? — ах, три! — малышка совсем! Вот с ней, конечно, может что-нибудь произойти… несчастный случай, например… дети такие непоседливые… под машину… простите, мадам… а мама ваша? В Москве? Старенькая уже… сердце наверняка пошаливает? У сестры вашей двое детей…

Евгения поняла, что ее родные стали заложниками сложившейся ситуации.

«Господи, что делать?» — она смотрела на его лицо, холеное, холодное и надменное, почти не слышала голоса и понимала, такие люди, как этот, — не шутят. Красочный рассказ, что может случиться с дочерью: машина потеряла управление и случайно наехала на тротуар, качели в парке сорвались и…

Она закричала:

— Довольно! — И упала ничком на кровать. Было слышно, как за окном проехала машина и хлопнула входная дверь.

Побелевшими губами она назвала имя: Жорж Кондаков. Этого было достаточно, чтобы человек оставил ее в покое и ушел. Страх и ужас, сковавшие ее, не исчезли, а, казалось, опустились на дно ее души. Навсегда.

4

Вера заставила себя убрать разбросанные по комнате вещи, вымыла вчерашнюю посуду и сложила книги. Делать ничего не хотелось, и все валилось из рук. Она находилась в смятении и не знала, что делать: Лиза открылась ей и нуждалась в помощи. И зачем она, не подумав, согласилась и теперь сомневалась в правильности своего поступка? Ей стало страшно за себя.

Советское воспитание не слишком деформировало Верочкино сознание, и «долг перед Родиной» был для нее чем-то абстрактным. Конечно, конечно, она подписала бумаги — неразглашение государственной тайны — это серьезно, но тайны как раз никакой она и не разглашала! Да и подписала бумаги по сугубо меркантильным соображениям и лишь потому, что хотела жить и работать в Париже. Разве это преступление?

С детства Вера знала истинную правду: за границей люди не спят на улице (за исключением бездомных, живущих там по собственному убеждению), не стоят в очереди за гороховым супом, не сидят в тюрьме за демонстрации и марши протеста, как писали советские газеты. Она частенько слушала, когда взрослые разговаривали и обсуждали папины поездки и привезенные вещи. Вера знала, что за границей есть всё! Она вспоминала, как ее мама, надевая очередной наряд «оттуда», восхищенно целовала отца и говорила: «Боже, Андрюшенька, какая прелесть, и прямо как на меня!», и, счастливая, кружилась перед зеркалом. И сама Верочка, замирая от счастья, раскрывала завернутые пакеты с подарками из Парижа или Нью-Йорка.

Как раз эти самые очереди, но не за бесплатным супом, а за вполне реальную цену, она видела повсюду в Москве. За продуктами, за вещами, за билетами в железнодорожных кассах. Даже за пресловутой туалетной бумагой! Конечно, ее семья была защищена материально от этих проблем благодаря той же загранице, которую день и ночь хаяли все каналы радио и телевидения и печать.

Оказавшись в Париже после серой и полуголодной (в смысле выбора продуктов) Москвы, Верочка еще раз убедилась, что была права в своих глубоко загнанных провокационных мыслях. И честно сказать, в глубине души она завидовала любой французской девушке, что той не надо для того, чтобы жить в Париже, получать визы, подписывать бумаги, подвергая реальной опасности свою жизнь и репутацию.

От всех этих путаных и беспокойных мыслей она совсем разволновалась и решила полежать в ванне, чтобы успокоиться, когда раздался стук в дверь. Вера быстро надела халат, тяжело вздохнула, не сомневаясь в том, что это Петренко, и подумала с раздражением: «Несет опять нелегкая!»

Первый энтузиазм от сотрудничества уже приглушился легким недовольством из-за нарушения покоя и личной свободы. Вера в душе ругнулась, но, не показывая вида, открыла дверь.

— Верушка, добрый вечер! Прости, я не помешал?

— Проходите, Петр Петрович, — она слабо улыбнулась. — Извините, у меня очень болит голова.

Сосед отечески сочувственно посмотрел на нее.

— Лекарство есть? А то могу дать. У меня советский анальгин имеется. — И, шутя, добавил: — Советский анальгин — самый лучший анальгин в мире! — И поднял палец кверху. Вера взглянула на него, и они вместе засмеялись.

— Спасибо, Петр Петрович, я уже приняла аспирин.

— Может быть, я завтра загляну? — неуверенно спросил он, остановившись в маленьком коридорчике.

Вере стало неловко: в конце концов, пожилой человек уже, а я обманываю… — и она виновато опустила глаза:

— Что вы, что вы, мне уже лучше. Заходите, пожалуйста! Я поставлю чайник.

Они сидели в крошечной кухоньке, и, казалось, разговаривали по душам. Петрович расспрашивал о курсах, интересовался, кто там еще с ней учится, о последних контактах с Элизабет Вайт. Поглядывал на нее с хитринкой и похваливал: «Молодец, Верушка, все правильно делаешь!»

Он не удивился, когда Верочка, якобы очень огорченная, сказала, что ее сокурсница никак не проявляется и не вызывает подозрений.

— Да, да, крепкий орешек! — задумчиво произнес Петренко и внимательно посмотрел на нее: — А ты знаешь, дочка…

Вера чуть не поморщилась — тоже мне, папочка нашелся! — но сдержалась и, приняв заинтересованное выражение лица, продолжала слушать, думая о своем — когда же он наконец уйдет?

— …нужно к ней втереться в доверие. Ну, можешь сказать, например, что ты хочешь остаться за границей и не возвращаться в Советский Союз… А? — и он хитро подмигнул ей. Вера испуганно посмотрела на него, и у нее мелькнула мысль: «Он видит меня насквозь, старый бес!»

— Да не волнуйся, Верушка, я знаю, что это не так. — И он опять загадочно прищурился: — Просто надо прикинуться. Ну, а там посмотрим, как она клюнет на это.

Вера согласно закивала головой:

— Хорошо, я попробую. Правда, не знаю, как получится. Я плохая актриса.

— Это видно, дорогуша! — улыбнулся Петрович. — Аспирина-то у тебя нет!

Верочка испуганно выдохнула:

— Я не пью химические лекарства, только травы! — Вера покраснела, словно ее поймали на месте преступления.

— Ну-ну, я шучу. — Петр Петрович встал. — В общем, попробуй. — И уже в дверях добавил: — Не забудь написать рапорт о последней встрече. Подробный. Каждое слово и деталь важны, даже если тебе кажутся неинтересными! Поняла?

Вера, все еще смущенная репликой Петренко об аспирине, кивала головой:

— Хорошо, Петр Петрович, завтра к вечеру будет готов.

— Вот это дело, а то — голова болит!

Петренко, посмеиваясь в кулак, попрощался и закрыл за собой дверь.

Вера рухнула на диван — вот хитрый дьявол!

Она чувствовала себя обессиленной и разбитой от напряжения и неловкости перед человеком, который вдруг из доброго и мягкого соседа превратился во всезнающего соглядатая и указчика.

— Ну и вляпалась! Дура!

5

— Двойной эспрессо, пожалуйста!

Кондаков после бессонной ночи нуждался в кофейном допинге. В электричке его разморило так, что он чуть было не проспал свою остановку. Такое с ним редко случалось.

В кафе было тихо и безлюдно. Обед давно закончился, время ужина еще не настало. Жорж сидел в самом углу большого зала со своей обычной газетой. Две пустые чашки, и третья — с остывшим кофе — стояли перед ним. Он пришел раньше назначенного времени, чтобы проследить ситуацию в кафе: кто зашел, кто вышел. Занимая хорошую позицию, с которой зал прекрасно просматривался — от входа до бара и лестницы, ведущей к туалетам и телефонам-автоматам, а за спиной была стена, защищающая от взглядов и нападений, ничего подозрительного он не заметил. За полтора часа, что он здесь находился, Кондаков был единственным, кто за это время не вышел. Народу было мало, и проследить передвижение публики не предоставляло труда.

Конечно, что там скрывать, Жорж волновался и переживал. Как случилось, что он — «тертый калач», поступил как глупый мальчишка? Не устоял перед чарами красивой особы? В тоже время уверенность, что интуиция его не подвела — и в лице этой прелестной женщины он обрел надежного друга и союзника, его не покидала с момента их встречи.

Жорж посматривал в сторону входной двери и был готов к любому сценарию.

А в это время, вглядываясь сквозь стекло огромного окна и не видя знакомый силуэт на том месте, где они сидели с Жоржем вчера, Алла подавила в себе приступ беспокойства. Ровно в шесть она, немного волнуясь, открыла входную дверь.

— Алла! — окликнул ее Кондаков и приветственно помахал рукой.

«Слава Богу, он здесь!» — облегченно перевела дыхание Аллочка и, радостно улыбаясь, легкой походкой прошла в его сторону.

— Жорж, милый! Я тебя не увидела… Ты сел на другое место? — И она, положив сумочку на стол, начала снимать плащ, чтобы сесть рядом. Кондаков встал и поцеловал ее:

— Ну, здравствуй, милая! — И, не сводя с нее внимательных глаз, тихо сказал: — Алла, я думаю, нам лучше отсюда уйти.

Она испуганно оглянулась:

— Ты думаешь, здесь опасно?

Жорж взял ее за руку и успокоительно улыбнулся.

— Думаю, что нет. Но лучше не рисковать. Здесь слишком мало народу, а ты очень яркая и заметная! Нас могут легко запомнить… — И он положил мелочь за кофе на стол.

Алла смущенно оглядела себя: серый костюм с белой блузкой был классически-строгим. Жорж, заметив ее растерянность, улыбнулся:

— Нет, нет, я имею в виду твою внешность. Ты притягиваешь к себе взгляды посторонних людей… Нам это сейчас ни к чему!

Алла смутилась и неуверенно накинула снятый плащ.

— Хорошо, Жорж, как скажешь…

Оставаясь на своем месте, Кондаков тихо сказал:

— Через полчаса встретимся на вокзале Аустерлиц. Пройди на второй этаж торгового центра и жди меня в брассери. Алла кивнула головой:

— Хорошо.

— Возьми такси, — и он вытащил из портмоне сто франков.

— У меня есть деньги, Жорж, не волнуйся… — И она, не оборачиваясь, пошла к выходу.

Жорж смотрел ей в след и прекрасно понимал, что если Алла доложила о встрече с ним, то маневрировать поздно. Но тактика профессионала, несмотря на сложившиеся обстоятельства, подчиняла его хорошо продуманным действиям классических ходов безопасности. По крайней мере, все это время он сможет держать ситуацию в своих руках на расстоянии двухсот метров. Впервые за много лет он взял с собой огнестрельное оружие. Рукоятка пистолета упиралась ему в живот и успокоительно напоминала, что шанс обороняться и остаться в живых у него есть.

6

Оркестрик старался не за страх, а за совесть. Подвыпившие клиенты были довольны и, хлопая в ладоши, нестройно подпевали незатейливые слова народных песен. Лариса, выглянув из кухонной подсобки, тревожно посмотрела на Алешу, склонившегося над балалайкой. Он почувствовал взгляд и поднял голову. Широко улыбнувшись, Алешка подмигнул ей и заиграл еще неистовей: валенки, валенки…

Лариса сделала знак рукой, давая понять, что она хочет ему что-то сказать. На ней лица не было. Алеша согласно прикрыл глаза, мол, не волнуйся, понял. Он знал, о чем речь.

Во время перерыва между песнями Алексей незаметно покинул музыкантов и прошел в маленький зал, откуда был проход на кухню.

— Ну что — дозвонилась?

— Его до сих пор нет! Уж в это время Жорж всегда дома, — сказала Лариса очень взволнованным голосом. — Я думаю, что-то случилось…

Алеша посмотрел на часы: время шло к полуночи.

— Да, не похоже на него. Обычно по вечерам он никуда не ходит. И где его носит ночью? — Он обеспокоенно достал пачку сигарет.

— А Шарлю ты звонила еще раз?

Лара обескураженно махнула рукой:

— Конечно! А ты как думал, почему я так волнуюсь, Женька до сих не вернулась в Биарриц. Представляешь?

В подсобку заглянул Марк, солист и руководитель ансамбля. Увидев воркующую, как ему показалось, парочку, он недовольно протянул:

— Леха, ну ты че? Сейчас твоя сольная партия «Подмосковных вечеров»! Кончай курить! Быстро на место!

— Иду, иду, я только на минутку вышел… — И, придав лицу беспечный вид, Алексей вышел в зал ресторана.

А у Лары голова шла кругом. Она очень волновалась за Женю и не допускала даже мысли, что та скрывается от нее. Они были близкими подругами, и тайн между ними не было еще с тех пор, когда Евгения Щеглова попала в передрягу с Гуревским. Это случилось как раз перед тем, как Лариса с ней познакомились. Она тогда Женьке очень морально помогла, хотя никогда в глаза не видела ее любовника. Знала всю эту трагедию со слов.

«Ну что могло с ней случиться, Господи?» — Она не находила себе места и чувствовала себя виноватой, что отпустила Женю в отель. Надо было тащить ее к себе домой, без всяких разговоров! Наверняка что-то случилось в гостинице! Лара вспомнила истерику подруги в машине и ужаснулась: ну конечно! Она же сказала, что гэбисты вышли на нее!

Страх за подругу охватил ее. «А куда делся Кондаков? И что теперь делать?» Она опять кинулась к телефону, но ей крикнули из зала:

— Лариса, прими двух клиентов!

— Ну куда тащатся на ночь глядя! — бросив трубку, в сердцах ругнулась она и взяла блокнот и ручку. А когда вышла в зал и увидела ночных посетителей, то потеряла дар речи. В голове мелькнуло — начинается!

Двое мужчин сидели за столом, у самого выхода, и не сводили с нее холодных и спокойных глаз. Раньше она никогда их здесь не видела. За километр было видно, что они здесь не просто так, чтобы зайти и повеселиться. На клиентов у опытной Лары было чутье. У нее внутри все оборвалось:

— Я вас слушаю, господа!

— Триста грамм «Столичной», салат «Оливье», две порции цыплят «по-киевски» и клюквенный морс, — уверенно заказал пожилой, с бегающими глазами, седовласый мужчина и бросил пачку сигарет на стол. Приветливо улыбаясь, Лариса как ни в чем не бывало сказала:

— У нас сегодня есть черный хлеб из Москвы и свежая икра! Не желаете?

Мужчины переглянулись.

— Спасибо. С удовольствием! — сказал один из них, с противными старомодными усиками, и вальяжно откинулся на спинку стула.

Лара вернулась в подсобку, прошла на кухню и только здесь почувствовала, что ей плохо. Ее нервы сдали. Все случившееся за последнее время: исчезновение Женьки, молчание Кондакова — выбило ее из колеи. И еще эти!

Алеша заглянул к ней на кухню:

— Лар, видела субчиков?

Лариса кивнула и приложила палец к губам — вокруг сновали официанты и работники кухни.

— Потом, дорогой. Потом. — И надев на лицо дежурную улыбку для клиентов, она вышла в зал. — Пожалуйста, холодная водочка, господа!

7

За окном было совсем темно. Вдалеке мерцали огоньки отдаленных селений да проплывали мимо освещенные платформы пригородных станций. Жорж сидел на откидном сиденье в самом конце вагона, полностью погрузившись в свои мысли и, казалось, ничего не видя и не слыша. Мысли и чувства обрушились на него как смерч или вихрь, и у него не было сил бороться с этой стихией. Да и желания сопротивляться этим чувствам не было. Скорее наоборот, ему хотелось подчиниться этим переживаниям и ощущениям полностью. Невозможно было объяснить, почему эта удивительная женщина вызывала в нем столько теплых и сентиментальных эмоций. «Милая моя…»

Электричка медленно подплыла к станции. Он спрыгнул на платформу и, увидев большие электронные часы, удивился, что уже перевалило за полночь. Давненько уже так поздно не возвращался он домой!

Жорж, размахивая руками и подпрыгивая, как мальчишка, предался воспоминаниям прошедшего вечера.

После короткой встречи в кафе «Трокадеро» они перенесли свидание в брассери на вокзале Аустерлиц. Немного посидели там, для видимости выпили пива и отправились в небольшой алжирский ресторанчик под названием «Тажин». Этот ресторан славился самым лучшим кускусом в Париже. Кондаков любил этот ресторан, малоизвестный широкой публике, особенно французской, и часто использовал его для приватных встреч. Для этого было несколько причин: во-первых, клиенты — в основном арабы, и было легко заметить случайно забредшего европейца. А во-вторых, хозяин ресторана — алжирец Кераб, был свой, что называется, в доску парень. Он сам лично обслуживал Жоржа и любил поболтать с ним о том о сем, сетуя частенько на французов:

— Мы для них — Salles Entrangeres! (грязные иммигранты), — жаловался он ему, считая, что его клиент — поляк. Кондаков посмеивался и, не подавая виду, соглашался: ты прав, дружище, так оно и есть!

Встретившись в брассери на вокзале, Алла и Жорж, словно тайные любовники, прячущиеся от посторонних глаз, по отдельности вошли в ресторан. Сначала зашла Аллочка и следом, с интервалом в десять минут, Кондаков. Первое, что сделал Жорж в эти десять минут: осмотрел все машины, припаркованные возле ресторана. Парижские автомобильные номерные знаки — 75, показывали, что нет посторонних: загородных или дипломатических. Это успокаивало, но не настолько, чтобы совсем расслабиться. Напротив ресторана находился банк «BNP», тоже хорошо: каждый проходящий мимо, а тем более стоящий прохожий, прекрасно просматривался из окна «Тажина». Жорж заказал столик заранее.

«Нет, по-моему, сегодня ужин должен пройти спокойно. Даже если что, то не сегодня…» — подумал осторожный Кондаков и вошел в галдящий бар при ресторане.

Алла улыбнулась, когда Жорж сел напротив и взял ее за руку: «Ну теперь, здравствуй, милая моя…» — и поцеловал ее руку. Ей сразу стало хорошо и спокойно, и все проблемы как бы отодвинулись: волнения, беспокойные мысли, а что будет завтра… переживания о прошлом, которого, казалось, и не было. Все словно улетучилось под потолок, завешанный резными многоцветными восточными фонарями, в которых мигали и трепыхались свечи. Она опять улыбнулась и порозовела лицом: какая разница, что будет завтра, если сегодня так хорошо!

Ужин был экзотически чудесный. На закуску взяли острейшую чакчуку — арабскую яичницу, замешанную на шалфее, так что Аллочка до слез закашлялась — адская смесь специй и перца обожгла ей язык и губы.

— Ну ничего себе яичница! Жорж, предупреждать надо!

Кондаков от души посмеялся над раскрасневшейся от жгучих специй Аллой. Ну а когда принесли на большом фарфоровом подносе горячий кускус из баранины и курицы, приправленный ароматными травами и тающими во рту овощами на пару — ахнули от красоты гастрономического натюрморта. А о вкусе и говорить нечего — пальчики оближешь! Но справится с таким количеством еды, конечно, не смогли. Свадьбу можно накормить!

Кераб посмеивался:

— Это вам не французские «мини-пля»!

«Это уж точно», — сыто закивали они в ответ.

Закончили «праздник живота» восточными сладостями, от которых, правда, рот и пальцы слипались. Да, теперь понятно, почему у арабов такой темперамент!

Их столик находился у самого окна, на узком подоконнике которого стоял металлический светильник-башенка с резными разноцветными витражными окошечками. Внутри башенки горела свеча и освещала часть стола и кусочек улицы. Они сидели, как тогда, в кафе «Трокадеро», отрешенно сцепившись пальцами рук, глаза в глаза. Кераб принес две маленьких чашечки кофе и, поднимая вверх густые черные брови домиком, улыбаясь, сказал:

— Этот кофе приготовила специально для вас Аиша, — и он кивнул головой в сторону бара.

Молодая женщина в восточной одежде — рабочая форма официанток, помахала им рукой.

— Кофе — необычный! Гадальный! Наговоренный на любовь и счастье! Правда, правда! — и поставил перед скептически улыбающимся Жоржем чашку и вторую перед Аллой. — Когда выпьете, переверните на блюдце, и Аиша вам скажет будущее…

Кофе был крепким и очень сладким. Жидкости в чашке было буквально на глоток, но от этого глотка внутренности обожгло бодрящей изысканной влагой.

— Уф… это как чакчука! — задохнулась от кофе Аллочка и перевернула чашку вверх дном.

— Ты веришь в гадания? — улыбаясь, спросил Жорж.

Алла серьезно на него взглянула, задумалась на секунду и медленно проговорила:

— Сегодня — да! — И, протянув руку в сторону Жоржа, перевернула его чашку. — А ты? Ты веришь? Кондаков продолжал улыбаться и молчал.

— Нет, Жорж, может быть, конечно, это все чепуха… Но интересно. Давай погадаем? Жорж, пожалуйста! — Кондаков согласно закивал головой и помахал рукой в сторону бара: — Аиша!

Молодая стройная женщина, улыбаясь, медленно подошла к ним:

— Добрый вечер, месье-дам! — и, полыхнув на них черными глазищами, взяла в руки обе чашки. Алла и Жорж переговорщически переглянулись и внимательно уставились на предсказательницу. Аиша молчала, а затем испытующе посмотрела сначала на Жоржа, потом перевела взор на Аллочку. Алла напряглась, что-то подсказывало ей: молчание — плохой знак.

Наконец Аиша в замешательстве проговорила:

— Я не буду ничего вам рассказывать. Простите, это может быть сплошная ерунда! — И она широко улыбнулась: — Я надеюсь, вас не устроит, если скажу неправду?

— Нет! — в два голоса воскликнули Алла и Жорж. — Только скажите, мы будем вместе? — они ожидающе смотрели на женщину.

— Кофе сегодня ужасный! Помол слишком мелкий, не для гадания! Следующий раз! Хорошо?

— Ну, может быть… — начала Алла.

— Нет, нет, считайте, что кофе вы не пили. И денег я с вас не возьму! — Аиша забрала посуду и, быстро зайдя за барную стойку, тихо сказала хозяину по-арабски: — Что-то у них недоброе произойдет… нехорошее.

Кераб в ответ засмеялся:

— Ага, наверное, вторые половинки застанут их на месте преступления, где-нибудь в кровати! Сразу видно, что любовники без стажа…

Аиша возмущенно замахала руками:

— Ничего смешного, трагедия, я тебе говорю. А ты мой глаз знаешь, к цыганке ходить не надо!

Тут Кераб рассердился:

— Иди работай, гадалка, и не каркай беду! — И, улыбаясь, вышел в зал и дружески подмигнул Жоржу.

— И что это могло бы значить? Почему гадалка отказалась говорить? — спросила Алла, глядя прямо Жоржу в глаза.

— Да ерунда! — рассмеялся Жорж, но глаза его оставались серьезными. Он взял ее руку и прижал к своей щеке: — Я хочу, чтобы мы были вместе… всегда! Ты будешь со мной, что бы ни случилось?

Аллочка молчала и лишь гладила его колючий подбородок. Потом тихо, одними губами, произнесла:

— Да.

После ресторана он проводил Аллу домой на такси. Выйдя из машины, она неожиданно вернулась и, приоткрыв дверцу салона, нагнулась и поцеловала Жоржа в губы. Очень быстро, как будто боялась задержаться и не уйти. Он попытался выйти за ней следом, но Алла посмотрела ему в глаза и прошептала:

— Не надо, пожалуйста! — Потом еще раз приблизилась губами к его щеке: — Мне очень трудно сейчас возвращаться… — она махнула рукой в сторону дома — туда… — И, захлопнув дверь машины, не оборачиваясь, ушла. Жорж закрыл глаза и откинул голову на спинку сиденья: милая моя… Волна нежности опять накатила на него.

И вот после такого прекрасного счастливого вечера он брел к себе в «берлогу», так называл свой дом Жорж, один. Приступ отчаяния от одиночества снова охватили его.

Уже открывая дверь дома, он услышал телефонный звонок. «Да кто же это может быть?» — вспомнил он об утреннем оборвавшемся звонке и, не снимая мокрых после дождя ботинок, прошел через прихожую в гостиную.

— Я вас слушаю, — ответил он по-французски и, услышав знакомый голос, перешел на русский: — Подожди, успокойся. Женя, говоришь? А что она делает в Париже? В каком отеле?

Не снимая мокрого плаща, он с телефонной трубкой сел в кресло. Звонила Лариса.

— Лара, не тараторь! Не волнуйся! Мне надо подумать… Скажи Алексею, завтра утром я жду его на нашем месте в одиннадцать. Он знает — где…

Жорж положил трубку. Его безмятежное состояние души растворилось в думах и тревогах о завтрашнем дне.

— Значит, Евгения в Париже? Просила помощи у Лары и Алеши. Интересно!

Жорж встал с кресла, разделся и понял, что спать и этой ночью ему не придется. Он поднялся в кабинет. Написал два рапорта. Один о встрече с Аллой в ресторане «Тажин», второй, подробный, во всех деталях, — про Евгению Бержар. Не откладывая в долгий ящик, обе бумаги отправил факсом шефу (вдруг что-нибудь случится ночью). Он посмотрел на темные окна, и впервые за много лет ему стало не по себе. Переодевшись в халат, Жорж положил пистолет в карман ночной пижамы. Прислушиваясь к звукам за окном, он долго ворочался и наконец, под утро, забылся чутким и тревожным сном.

8

Супермаркет шумел, как растревоженный улей. Народу было тьма. В это время, вечером, даже тележек на всех не хватало. Верочка взяла красную пластмассовую корзинку, бросила в нее вязаную шапочку и перчатки.

«Душно тут как!» Она посмотрела на очередь, в основном из усталых француженок средних лет, которые толкали нагруженные доверху тележки с продуктами на среднестатистическую семью, и порадовалась тому факту, что живет одна. Она быстро наполнила корзинку ассортиментом всех одиночек: яйца, хлеб, молоко, сосиски. На завтраки вполне достаточно! Готовить Вера не любила.

С кислым выражением лица встала в очередь. И как всю жизнь люди убивают драгоценное время на «бытовуху»? Ужас! Оплачивая товар в кассе, посмотрелась в зеркальное полотно у выхода: шапку лучше не носить, и для чего утром время тратила на прическу? — начала было поправлять волосы и застыла на мгновенье. Ей показалось в отражении, мелькнувшем за спиной, что-то знакомое. Кто это? И не поверила своим глазам: Не может быть! Автоматически взяла сдачу:

— Спасибо!

Нет, наверное, показалось!

Боясь повернуть голову, она сложила покупки в пакет и пошла к выходу. Потом резко повернулась, надеясь разглядеть видение, отразившееся в зеркале, но никого не увидела. Человек исчез. Это был тот самый коротышка, что следил за Лизой. Вера сразу его узнала. Она остановилась в недоумении и, не зная, что предпринять, задержалась у выхода. Может быть, все-таки ошиблась? Тот был в пальто. А на этом человеке была «дутая» синяя куртка.

Вера вышла из супермаркета. «Надо проверить, если за мной тоже следят…» — встревоженно подумала она и, не оглядываясь по сторонам, зашла в кафе на углу авеню Бюжо, откуда хорошо просматривался стык трех улиц. Заняв позицию у окна, заказала кофе. Человек в пуховике исчез. «Странно. Очень странно, — беспокойно вглядывалась в окно Вера. — Ну кому я нужна? Лиза — понятно, заокеанская птица! Неужели это французы? Если это КГБ, тем более странно. Я сама как бы имею к ним отношение… Ерунда какая-то!»

Она еще долго сидела, не зная, что предпринять. «И зачем пью кофе на ночь? Надо было сок…» — и отодвинула вторую чашку с эспрессо.

За окном смеркалось. Вера тянула время уже за чашкой травяного чая, напряженно вглядываясь в опустевшие улицы. Ничего подозрительного.

«Делать нечего, надо идти домой!»

Она медленно вышла из кафе и направилась в сторону посольства. Стало совсем темно. Ей припомнилась вчерашняя встреча с Элизабет: так здорово провели время! После занятий они ходили в кино, посмотрели новый американский фильм «Человек дождя» с Дастином Хоффманом и смеялись в темноте зала, мол, ловко устроились: с экрана неслась речь на английском, титры были на французском, а переговаривались девушки между собой по-русски. Не практика, а мечта для лингвиста! После сеанса ужинали в китайском ресторанчике «Чанг вог» у метро «Бельвиль» — там имперские пирожки — класс!

Под эти мысли она почти дошла до посольства и оглянулась: блеклые фонари освещали пустынный бульвар Ланн. Одинокие прохожие вдали пробегали в сторону метро «Дофин». Ни души. Ладно. Можно вспоминать дальше. Ну так вот, в этом китайском ресторане Вера призналась подруге, что хотела бы жить на Западе и боится возвращения в Москву. Вместо ожидаемой радостной поддержки, дескать, молодец, давай! — Лиза понимающе посмотрела на нее, но комментировать не стала, лишь деликатно сказала:

— Я тебя хорошо понимаю, Вера! — и заговорила на другую тему.

Было непонятно: то ли ее действительно это не интересовало, то ли она специально ушла от разговора, чтобы потом предложить что-то конкретное. Кто ее знает? Но Вера почувствовала, что Лиза приняла информацию положительно. При прощании, она по-дружески поцеловала ее, сказав:

— Верочка, ты — молодец! — и очень крепко сжала руку подруги.

Что ж посмотрим, что она предложит. А если нет? Поживем, увидим.

Когда Вера стала переходить дорогу к посольству, еще раз незаметно обернулась. Перспектива от метро до университета «Дофин» просматривалась прекрасно. За ней никто не следовал. Совсем успокоившись, зашла на территорию посольства, но все же решила доложить о своих подозрениях Петровичу. Кто их знает, что за этим стоит? Может, сам «соседушка» наводит тень на плетень?

Показав пропуск на проходной, Вера прошла к своему подъезду. В надвигающейся темноте в окне соседа горел свет. Она поставила пакет с продуктами у своих дверей и позвонила в квартиру Петренко.

9

Утро мерцало серым и мокрым рассветом в окна дома и было угнетающе депрессивным. Как, впрочем, и настроение Кондакова. Жорж по своей натуре — ранняя пташка — не позволял себе поваляться подольше даже после бессонной ночи. Он лежал с открытыми глазами и чертыхался на себя. Не спалось, хоть убей! Что делать, пришлось встать. Ну не мог он спать после семи утра. Ранний завтрак всегда был одним и тем же вот уже много лет: кофе из кофеварки и тосты с маслом. Усмехнулся этому факту, по своей натуре был гурманом в еде.

Едва дождавшись девяти утра, поспешил на электричку на девять двадцать.

Прежде чем встретиться с Алексеем Артемовым, он решил зайти в офис своего отдела и поговорить с Пеншковским. Тревожное предчувствие не оставляло его после того, как он узнал, что Евгения Бержар была в Париже, а потом пропала. Как в воду канула. Исчезла она из гостиницы, куда ее привезли Алексей и Лариса. Домой в Биарриц она не вернулась.

Пройдя длинными лабиринтами коридоров, Кондаков постучал в кабинет своего шефа и открыл дверь. Жан, зарытый с головой в бумагах, поднял совершенно лысую голову от стола и, увидев Кондакова, радостно воскликнул по-русски:

— Привет, товарищ! — и рассмеялся своему, как он думал, приколу.

На что Кондаков парировал на польском:

— Добжий день, пан Пеншковский!

Разговор был неофициально-дружеским. Старший по рангу и возрасту Жан с симпатией относился к работящему и интеллигентному коллеге. Ну и, видимо, общие славянские корни сказались.

Внимательно выслушав последнюю одиссею товарища, он изумленно, чуть по-женски, всплеснул руками:

— Жорж, дружище, ну ты — идиот! — Он даже встал из-за стола и в волнении начал кружить по кабинету. — Ни одна женщина, — он посмотрел на него с нескрываемым удивлением и разочарованием, — ни одна! — даже жена и любовница, не должны знать профессиональных секретов и тайн!

Кондаков, как провинившийся мальчишка, сидел с опущенной головой и даже не пытался оправдываться. Он знал, что Пеншковский абсолютно прав — он действительно идиот.

Немного успокоившись, Жан дружески похлопал по плечу совсем расстроившегося товарища.

— Ну, ну, Жорж. Давай вместе выкручиваться из создавшейся ситуации.

Кондаков поднял голову и серьезно сказал:

— Не волнуйся, Жан, сам вляпался, сам и буду выкручиваться!

Он решительно придвинул кресло к столу и взял лист бумаги.

— Слушай, что я думаю… Во-первых, опасности в целом для отдела и для операции «Репатрианты» нет. Никто об этом не знает, даже сами «репатрианты»! Они друг друга и в лицо-то никогда не видели. Каждый в отдельности думает, что он выполняет миссию и не больше! То, что я — Кондаков-Гуревский, ничего, кроме имени, не значит для них. Если это провал, то касается только меня и моей жизни. Понимаешь?

Пеншковский с интересом слушал его, усевшись на подоконник.

Жорж воодушевленно продолжал:

— Дальше. То, что я — Гуревский, было известно Евгении Бержар много лет. Алла Дюшен узнала об этом позавчера.

Кондаков взял на столе лист бумаги и начертил свое имя. От него провел стрелки: Бержар — Дюшен…

— В тот вечер, когда я сказал Алле Дюшен, что я — Гуревский, — он вздохнул и развел руками, ну, что, мол, тут поделаешь, это уже случилось, — Бержар была в гостинице, где, видимо, ее и прихватили.

Пеншковский все с нарастающим интересом слушал его. Он соскочил с подоконника и снова сел в кресло напротив Жоржа:

— Так, так, интересно мыслишь…

Кондаков бегло взглянул на Жана, придвинул лист ближе к нему и написал внизу, подчеркнув жирной линией: КГБ. И бросив ручку на стол, медленно проговорил:

— Я в этом не сомневаюсь! Моя задача: узнать, что случилось с Евгенией Бержар. Где она? Что сказала агенту КГБ, если это имело место? И от этого уже и плясать.

Жан Пеншковский согласно кивнул головой, задумчиво откинулся на спинку кресла и укоризненно сказал:

— Не было у бабы заботы, купила порося… А? Ну, давай расхлебывай!

Проводив его до двери, он дружески похлопал его по плечу:

— Ну, ты знаешь, Жорж, если нужна помощь — я в твоем распоряжении. — И уже в дверях добавил: — И осторожней со своей балериной. Знаем мы этих красивых!

Жорж на мгновенье смутился и сказал нерешительно:

— Сам не знаю, что на меня нашло. Я в ней почему-то уверен! Она не такая, как все… — покрутил головой. — Если не прав, винить никого не буду. Сам виноват!

Пеншковский, потирая рукой блестящую лысину, рассмеялся в ответ:

— Господи Боже мой, что делает с умными людьми любовь? Делает их дураками!

Кондаков тоже засмеялся, мол, что тут скажешь, если оно так и есть, и, махнув рукой, вышел в коридор. Он опаздывал на встречу с Алексеем в одиннадцать часов. Было уже без двадцати.

10

Впервые за эту зиму в Париже выпал настоящий снег. Не снежный дождь, мокрый и липкий, который и до земли-то не долетал, а белый, пушистый, хлопьями сыпавший с неба. Еще вчера были серые дома и грязный асфальт, и вот, за одно мгновение ночи, Париж превратился в светлый, праздничный и притихший город. Элизабет выглянула в окно и ахнула, залюбовавшись редким снежным явлением уже уходящей зимы.

«Как хорошо бы погулять, где-нибудь по паркам Фонтенбло! — подумала она. Но вспомнив о своей ситуации полулегальной жизни, вздохнула: — Не очень-то разгуляешься». Вчера она опять заметила «топтуна». Это был уже третий: безликий, среднего роста, в кепи — «боб».

Она смотрела на заснеженный тротуар и радовалась выпавшему снегу, словно ребенок, а вспомнив, для чего, собственно, она выглянула в окно — вздохнула и стала внимательно просматривать улицу до угла проспекта. Было тихо, светло и пустынно. Мадам в красной яркой куртке, выгуливавшая собачку, прошла к противоположному дому. Шумная стайка молодых людей, играющих в снежки, пронеслась мимо. И опять тишина и благодать.

Лиза отошла от окна и решила заняться делом: нужно было подготовить курсовой проект к первому апреля. А она еще и не приступала к работе. Уже за столом опять подумала о Вере. Элизабет нуждалась в ее помощи. Получив «добро» от своего шефа, Лиза начала думать о том, как лучше и деликатнее вовлечь подругу в операцию «Волковы». Задача предстояла не из легких: нужно было сфотографировать их или проникнуть в квартиру, чтобы удостовериться, что это — те самые Волковы. Снимки, полученные любым путем, будут переправлены в Вашингтон, чтобы эксперты могли сопоставить с имеющейся у них фотографией 1945 года. Но как сделать так, чтобы они ничего не заметили и не заподозрили?

Элизабет отодвинула тетради: не работается что-то…

После обеда решила прогуляться по снегу, пока не растаял. Достала из шкафа теплую куртку с капюшоном, замоталась длинным шерстяным шарфом и вышла из квартиры. Лестничная площадка была заставлена коробками, мебелью и связками книг. Удивилась: это что такое? Потом увидела, что из соседней квартиры выезжают соседи — эмигранты из Румынии. Коробки и мебель стояли так плотно, что она еле пробралась к лифту. Не дождавшись — видимо, внизу разгружали вещи, — Лиза спускалась по лестнице и думала: «Интересно, кто вселится теперь?» Если честно, она была рада отъезду многочисленного и шумного семейства.

На улице она вдохнула холодный воздух и зажмурилась от яркого света. Солнце вылезло из-за туч и осветило подтаявший снег. Природу не обманешь: весна вылезала клочками земли, сияющими лужами и мокрыми крышами. Элизабет улыбнулась и подумала: «Весна!»

Сегодня они с Верой идут в Центр Помпиду на выставку, открывшуюся в Музее современного искусства. Поговорю с ней серьезно, а там как получится. Она отбросила беспокойные мысли, опять начинавшие ее доставать. Потом отвлеклась на проблему — ноги промокли. «Угораздило туфли надеть! Ничего себе море разливанное!» — остановилась она перед огромной лужей. Словно канатоходец, по кромке пешеходного тротуара Элизабет осторожно двинулась дальше. Увлеченная своими мыслями, она не заметила, как высокий человек, следовавший за ней всю дорогу, перешел на другую сторону улицы и спустился в метро.

11

Поезда бесшумно, словно корабли в гавани, подплывали и отплывали от платформы станции. Кондаков сидел у окна и думал, что все-таки во Франции пригородные парижские электрички — великолепны. В большинстве своем скоростные, двухэтажные, с мягкими удобными сиденьями. Одно удовольствие ездить на них. Вот одна из них мягко отплыла от перрона. Жорж отбросил газету и уже залюбовался пролетающим скоростным поездом дальнего следования. Это чудо техники, со скоростью триста километров, ракетой пронеслось со свистом мимо и исчезло за чертой навесного моста. А на притихшую платформу сыпал снег и тут же таял.

Алеша незаметно подошел к столику с чашкой кофе, который он уже заказал в баре, и сел рядом. Они так делали, чтобы не привлекать к себе внимания официантов. Помолчали. Алексей ровным и спокойным голосом, без эмоций, рассказал о случившемся. Кондаков внимательно слушал.

— Так ты говоришь, что Женя хотела рассказать что-то исключительно важное?

Алеша кивнул светлой головой:

— Да, она была очень взволнована и отказалась ехать к нам. Все время твердила, что хочет остановиться в гостинице. — Он виновато вздохнул и, отвернувшись в сторону, сказал: — Я, идиот, проморгал ситуацию, конечно, ее надо было везти к себе без разговоров.

Кондаков успокоил его:

— Это ничего бы не изменило. Ее прихватили бы позже. По дороге домой, например.

Алеша согласно кивнул, но тут же с горячностью возразил:

— И все же надо было выслушать ее! По крайней мере узнали бы, что на самом деле случилось! — Алексей с досады махнул рукой. — Мы даже не знаем, что они хотели от нее?

Жорж спокойно прервал его:

— Потише, пожалуйста! Не кипятись. Может, просто хотели опять ее заставить работать на них? — И облегченно, про себя, вздохнул: кажется, Женя не успела сказать Алексею и Ларисе о том, что Леонид Гуревский — это он. Это важнее всего.

Алексей перебил его:

— Жорж, ты не понял самого главного. У нее была какая-то тайна, которую гэбисты хотели заполучить любыми путями! — И он, увидев, что Кондаков жестом успокаивает его — мол, потише — снизил голос: — Женька сказала, что боится за жизнь дочери и родных!

Алеша с шумом отодвинул от себя чашку.

— Нет, что-то случилось с ней! Как ты думаешь? — Он серьезно и вопросительно посмотрел на Жоржа.

Кондаков молчал. Шум приближающегося поезда прервал их разговор. Немногочисленные пассажиры, стоявшие на платформе, исчезли вместе с электричкой. Над станцией нависла тишина, прерываемая объявлениями о движении поездов. Кондаков отодвинул чашку и спокойно посмотрел на взбудораженного Алексея:

— Передай Ларе, чтобы меньше говорила в ресторане об этом, и вообще сделайте вид, что ничего не произошло. И ни в коем случае не звоните ей домой! Понял?

Алексей упавшим голосом спросил:

— Ты думаешь, что действительно все так серьезно?

Жорж улыбнулся печально:

— Я ничего не думаю. Сначала надо выяснить, где Евгения и что с ней случилось. А потом думать будем. Добро?

Артемов согласно кивнул головой. А Жорж продолжал:

— Я постараюсь выяснить, где Женя и, как только ситуация прояснится, сразу сообщу. — Кондаков посмотрел на часы. — Надо разбегаться. Сейчас твоя электричка, возвращайся в Париж, а я для видимости еще тут посижу.

— Хорошо. — Алеша встал и, не глядя на Жоржа, вышел на платформу.

Результат встречи вдохновил Кондакова. Может быть, не так все плохо, и Женя ничего не сказала кагэбэшникам, если они вообще были. Хотя в глубине души он понимал, что не стоит надеяться на чудо. Надо готовиться к самому худшему. Он посмотрел в окно. Алеша, махнув ему на прощание рукой, заскочил в поезд.

— Что ж, надо тоже двигать…

Жорж встал из-за стола и пошел на другую сторону станции, к газетному киоску. Ему предстоял длинный путь домой в противоположном направлении.

12

Открывая дверь в квартиру, Алла услышала голоса, доносящиеся из гостиной. Интересно, кто? Гости приходили к ним редко, а если и приходили, то всегда заранее обговаривали день и время. Без приглашения тут не принято заходить «на огонек», как, например, в России. Она настороженно прислушалась и узнала голос Кристин, сестры Даниэля.

«С чего это она вдруг решила нас навестить?» — недовольно подумала Алла. Отношения с золовкой были более чем прохладные, да и, честно говоря, в данный момент у нее не было никакого желания развлекать гостью и стоять у плиты. Она безумно устала от бессонных ночей и раздражения на мужа, который все больше и больше вызывал к себе неприязнь. Алла сняла плащ и прошла в гостиную, где за столом сидели муж и его сестра.

— Здравствуйте!

Они замолчали и испуганно переглянулись, словно воры, пойманные на месте преступления.

— Добрый вечер, — без особого радушия в голосе произнесла Кристин и даже не подумала встать ей навстречу, чтобы поцеловаться, как обычно. А Даниэль нервно подскочил на стуле, быстро поднялся и виновато засуетился вокруг неожиданно возвратившейся жены. Было видно, по выражению лица, что он пытался понять, слышала ли Алла, о чем они говорили.

— Шери, ты сегодня рано… — и он поцеловал ее не в губы, как обыкновенно, а в щеку. Алла подняла вопросительно брови, мол, что, не ждали?

По создавшейся напряженной обстановке она догадалась, что говорили о ней.

— Простите, я вам не помешала? — спросила Алла, стараясь не глядеть в лицо мужу. Ей было неприятно видеть, как он прячет глаза и ненатурально суетится.

— Ах, нет, нет, я зашла на минутку. — Кристин встала из-за стола, отодвинув чашку с недопитым кофе. — Извините, Алла, я без предупреждения, по нашим семейным делам…

От Аллы не ускользнуло, как они опять сконфуженно переглянулись.

— Может быть, Кристин, вы поужинаете с нами? — уже мягче спросила Аллочка, решив не лезть не в свои дела. Ей было достаточно собственных проблем. И она заставила себя даже улыбнуться.

— Спасибо, меня ждут дома к столу. Я засиделась и так. — Кристин посмотрела на маленькие часики, висевшие на золотой цепочке у нее на груди. Она поцеловала брата и, не глядя на Аллу, пошла в прихожую и уже оттуда с ней громко попрощалась. Даниэль вышел за сестрой на лестничную площадку, и они еще немного о чем-то поговорили.

«Господи, как они мне все надоели со своими французскими штучками!» Алла села в кресло перед телевизором и когда муж, виновато опустив голову, вернулся в гостиную, тихо спросила:

— Даниэль, в чем дело?

Он, не глядя в глаза, также тихо ответил:

— Семейные дела, узнаешь позже! — и побледнел лицом.

И тут Алла, видимо взвинченная неприятными эмоциями за последнее время, сорвалась:

— А я? Я теперь — не семья?

Даниэль, отвернувшись, молчал. Он смотрел в одну точку и нервно барабанил пальцами по столу. Этот тихий монотонный стук окончательно вывел ее из себя:

— Я тебя спрашиваю, ты считаешь, что я не принадлежу семье?

— Шери…

— Никакая я тебе не шери! У меня имя есть! Если ты забыл, напомню — Алла!

Даниэль встал и еще больше побледнел:

— Так вот, Алла! Мы давно уже не семья! Да и никогда по-настоящему ею не были…

Он подошел к ее креслу и завис над ней с искаженным от злости ртом:

— Ты сама постаралась все сделать, чтобы не быть семьей.

Алла никогда не видела мужа, душку и угодника, в таком взвинченном состоянии и облегченно вздохнула. Ведь в душе уже давно ждала скандала или банальной разборки, но сама боялась начинать. Она обрадовалась: он сам, сам! Сам все это затеял. Слава Богу!

— Ты давно уже не в семье и живешь сама по себе! — Тут он неожиданно замолчал и смутился, по-видимому, ожидая оправданий или извинений со стороны жены, чтобы поверить, что это не так. А вдруг они — все еще семья? Он смотрел с ожиданием и волнением на холодное и прекрасное лицо своей жены, которое не выражало ничего, кроме презрения.

— Вот и чудесно! — Алла встала с кресла. — Ты сам мне заявил, что мы — не семья. Я согласна! С этой минуты это — так!

Даниэль, не ожидавший такого поворота, подошел к ней близко и взял ее за руку:

— Шери!.. Прости, Алла… Нам надо серьезно поговорить…У меня есть на это все основания… — Он не мигая смотрел ей в глаза и часто задышал, как бывает при боли в сердце.

— О че-е-ем?! Господи, о че-е-ем ты собираешься со мной говорить?! — Аллочка удивилась себе, что умеет кричать, и замолчала.

Она смотрела на расстроенного Даниэля и вдруг ей стало жалко мужа, ставшего таким поникшим и несчастным. Она прекрасно осознавала, что в этой ситуации он совсем ни при чем… «Стоп! — приказала она себе. — Сама виновата во всем!» Но ее словно покатило по наклонной вниз, и уже ничто не могло остановить. Сейчас Алла боялась только одного: что не дай бог он начнет просить прощения, а она, мягкая по натуре, смирится, и все останется как есть. Она вдруг поняла, что сейчас у нее в руках есть шанс: оставить этот дом, где она чувствовала себя одинокой и несчастной при живом муже, и уйти. У нее был шанс начать новую жизнь, пусть не такую благополучную, спокойную и надежную. Пусть. Все равно это лучше, чем продолжать обманывать и изворачиваться. Все эти мысли охватили ее полностью и толкнули на решительные действия, на какие она, по натуре, была мало способна в нормальной обстановке.

Даниэль подошел и взял ее за руку:

— Шери…

— Нет, это невозможно! — Алла выдернула непослушные от волнения пальцы из рук Даниэля и у нее возникло желание ударить его, чтобы окончательно разрушить надежду на примирение. Она подняла руку и, неожиданно, заплакала. Уткнувшись лицом ему в грудь, она сотряслась от безудержных рыданий. Сквозь слезы она пыталась ему объяснить, то и дело поднимая заплаканное лицо: — Прости меня, Даниэль, пожалуйста! Ты очень хороший муж… Правда! Это я! Я… — Она подбирала слова на французском языке и совсем запуталась, не зная как сказать, что она — дрянь… Получалось как-то примитивно, на уровне детских разборок, что-то типа: плохая девочка… Алла посмотрела ему в глаза и опять испугалась, потому что увидела, что он готов простить ее. Это не входило в ее планы. Она резко отстранилась от него и, собравшись с духом, скороговоркой выпалила: — Даниэль! Мы должны расстаться! Сейчас!

Даниэль взял ее лицо в свои дрожащие руки и долго смотрел ей в глаза. Потом тихонько оттолкнул ее от себя и тихо сказал:

— Поступай как знаешь, я не могу держать тебя силой, но знай, я — твой муж и здесь твой дом! Ты всегда можешь вернуться… — и с обидой в голосе закончил: — При одном условии — ты расскажешь всю правду! Я давно о многом догадываюсь…

Алла молчала, опустив голову, понимая о чем он говорит — ну и хорошо, что догадывается, ну и слава Богу…

Даниэль отвернулся и медленно прошел на кухню.

«Так мне и надо!» Она, все еще боясь, что муж передумает, зашла в спальню, где практически жила в последнее время, и в спешке начала складывать в большую дорожную сумку самые необходимые на первое время вещи. От волнения она плохо понимала свои действия и даже не думала, что идти ей, собственно, некуда.

Раскрыв дверцы шкафа, она отпрянула — это еще что такое? Ее вещи были перевернуты и в беспорядке разбросаны. Алла в изумлении села на кровать и схватилась за голову руками: раскрытая косметичка валялась на полу, а прикроватный коврик был усыпан стофранковыми купюрами. Тут она все поняла. И ее передернуло от негодования. «Гадость, какая гадость: он рылся в моих вещах!»

Она бросила сумку в сторону, непослушными руками собрала деньги в сумочку и быстро вышла из комнаты.

Даниэль молча проследовал за ней по коридору. Было видно, что он изрядно выпил.

— Уходишь? Ну, ну… Деньги прихватила? — И он, натянуто улыбаясь, протянул ей пластиковую папку. — Не забудь, здесь паспорт и твои бумаги… — Его опять качнуло. — Салю, шери! Скатертью дорожка!

— Спасибо, Даниэль, — Алла опять чуть не заплакала, — я потом тебе все объясню. Не думай обо мне плохо!

Муж, сложив руки на груди, молчал. Дверь захлопнулась. Всё. Он не остановил ее. Она перевела дыхание: значит, так и надо!

Еще не зная, куда идти, вышла на улицу. Было темно и холодно. Увидев зеленый огонек такси, Алла отчаянно замахала рукой.

13

Возвратившись из Москвы, Борис Зверев был в отличном настроении и полон решимости довести операцию «Серпан» до конца. На это были причины: он получил благодарность от шефа за хорошую работу и новое задание — проследить связующую нить: Гуревский-Кондаков — Евгения Бержар — ресторан «Балалайка (Лариса Квин — Алексей Артемов). Надо было незаметно вплести в эту цепочку, из предполагаемых агентов французских спецслужб, мадам Дюшен и уже через нее напрямую выходить на Гуревского.

Шеф определенно намекнул, что он им был нужен — живой или мертвый! Лучше, конечно, мертвый. Убрать без шума: несчастный случай. Пусть потом доказывают, что это не так. Детали надо разработать на месте в зависимости от сложившихся обстоятельств.

Вот этим сейчас и занимался Борис Александрович. Он набросал план на неделю и подчеркнул — понедельник. Ну конечно, завтра — понедельник! День встречи с Аллой! Зверев внутренне напрягся при этой мысли и закрыл бумаги. Что ни говори, а он чувствовал себя виноватым перед ней. Не надо было с ней так резко разговаривать. Понимая, что перегнул палку в последнюю встречу, оставив ее в номере одну, несчастную и заплаканную, Борис сейчас пожалел об этом. А в то же время, что было делать? В конце концов, сделал-то правильно: расставил все на свои места. Тут он виновато вздохнул: конечно, можно было бы и помягче. Он вдруг поймал себя на мысли, что жалеет о случившемся и что, в принципе, встречи в отеле можно было бы продолжить. В любом случае надо позвонить, решил он.

На следующий день, утром, ровно в 10 часов, Зверев набрал знакомый номер. Никто не отвечал. «Может быть, неправильно набрал номер?» — подумал он и закрутил диск опять. Никого. Долго держал трубку. Длинные гудки безразлично и монотонно доказывали, что говорить с ним не желают. Борис Александрович в ярости бросил трубку:

Продажная тварь! Доиграешься! Он был уверен, Алла Дюшен решила показать свою гордость. Немного успокоившись, взял себя в руки и еще раз позвонил. Слушая унылые гудки, с тревогой подумал: «Уж не случилось ли там чего?»

Благодушное настроение, привезенное из Москвы, исчезло в раздражении, злости и беспокойстве. Ну вот, говорят же: не радуйся заранее!

Что это: блажь балерины в женской безвредной обиде или месть оскорбленной любовницы, способной на все? Об этом он не подумал в тот вечер. А зря! Предчувствие нехорошего охватило его.

Каждые полчаса Зверев набирал номер, все еще надеясь услышать голос Аллы. Безуспешно. Оставив бесполезное занятие, Борис Александрович решил позвонить вечером. И даже если ответит муж Аллы, представиться бывшим коллегой жены, приехавшим в Париж из Ленинграда, мол, привез письма и подарки от родных.

Сосредоточенный на возникшей проблеме, Борис забыл об обеде и других делах, запланированных со вчерашнего дня. Интуиция подсказывала ему, что все это — не просто так! Неприятности будут уж точно!

Едва дождавшись восьми вечера — времени ужина всех французов, Зверев в волнении набрал номер. Ответил месье Дюшен. Борис, специально, на очень плохом французском, спросил Аллу.

— Мадам здесь больше не живет, — сказал месье Дюшен и вежливо предложил: — Я могу записать ваше имя, и если она позвонит — передам.

Борис поблагодарил и спросил:

— А могу я с ней связаться? Дело в том, что в Париже я буду только два дня. Может быть, у вас есть ее номер телефона или адрес?

Расстроенный голос мужа (Борис уловил интонации отчаяния) сказал:

— Простите, но я не знаю, где она! Алла обещала позвонить, когда устроится. Перезвоните завтра. — И он, попрощавшись, повесил трубку.

«Понятно, — с облегчением подумал Борис Александрович. — Семейные разборки! Это не самое страшное в нашей ситуации».

Окончательно успокоившись, он, с новым приливом сил, энергично разложил бумаги и начал работать. Завтра много дел. Ну, а мадам Дюшен никуда не денется! Сама объявится. И Зверев самодовольно улыбнулся: «Деньги-то теперь необходимы, как никогда. Ничего, подождем».

14

В три часа утра Вера открыла глаза. Посмотрела в темноте на светящийся циферблат часов, вздохнула и снова сомкнула ресницы. Долго ворочалась, перевернула подушку, натянула одеяло почти на голову, но сон не шел.

— Да что же это за наказание! — разозлилась она и встала, понимая, что больше не заснет. Накинула халат, в темноте, на ощупь, влезла в любимые «тигрики» и прошлепала на кухню. Включила электрический чайник и, не зажигая свет, села у окна. Блики от фонарей, горевших на территории посольства всю ночь, освещали маленькое пространство кухни. Чайник мирно урчал в темноте, и она опять чуть было не заснула за кухонным столом. Долго, а может, так показалось, она сидела, поджав под себя ноги, на неудобном жестком стуле и ей совсем не хотелось двигаться. Спать совсем расхотелось. Налила себе горячий чай и сразу согрелась и успокоилась. «Пойду еще полежу», — решила она, но даже не приподнялась с места. Она боялась опять впасть в бессонницу. Это так ужасно: ворочаться в постели без сна. Подперев голову руками, она задумалась.

А мучило ее сейчас, она поняла, что именно. Вчера вечером Вера отнесла Петренко рапорт о своих встречах с Элизабет Вайт. И там не было ни слова о настоящих отношениях с Лизой! Вот. Вера сделала глоток горячего чая. Нет, конечно, она точно и в деталях описала время и место их встреч, на тот случай, если (а сейчас, после супермаркета, она была в этом уверена) за ней следят, но ни слова о том, что случилось в китайском ресторане, и о фотографии Волковых. И даже сама боялась подумать о том, что Лиза, косвенно, предложила ей сотрудничать на американскую разведку. При этой мысли Веру бросило в жар: «Что я сделала? Зачем согласилась помочь?» — Она понимала, что легенда с наследством — лишь предлог сделать фотографии таинственной пары для американских спецслужб. Не совсем уж Вера наивная, как могла показаться.

Горячий чай согрел ее и успокоил. Она легла в кровать и постаралась уснуть. День предстоял быть длинным и суматошным. А еще — тут Верочка улыбнулась — вечером в кафе на авеню Гюго она встретится с Антуаном. Вера уткнулась лицом в подушку. Милый и смешной, он был явно в нее влюблен. Впрочем, что тут скрывать, Антуан тоже понравился Верочке. Думая о нем и вспоминая последнюю встречу — их первый поцелуй в его машине — она успокоилась и заснула.

Ей приснился отец — Андрей Владимирович. Он хватал ее за руки и пытался снять часики, которые подарил ей перед отъездом в Париж. Вера сопротивлялась, вырывала руку, старалась оттолкнуть сильного и властного отца и убежать. Но, к ее ужасу, дверь распахнулась и сосед, Петр Петрович, бросился к нему на помощь. Вместе они скрутили ей руки и, сорвав часы, рассмеялись громко и злорадно. Потом начали корчить рожи, паясничать и, что называется, валять дурака. Верочка плакала от обиды и потери, а потом вдруг побежала от них из маленького и темного помещения. За порогом (какое счастье!) стояла Лиза и протягивала ей руки навстречу. Коридор был бесконечно длинным, и Элизабет, словно издеваясь, все время удалялась, а шаги бегущих за ней отца и соседа громыхали и приближались. Сил бежать у нее не было, вместо крика у нее вырывался глухой стон: нет, нет! — но они нагнали ее.

— Лиза, Лизочка, помоги! — кричала она в слезах… и проснулась.

Маленькие часики лежали на своем месте на тумбочке, у изголовья кровати. Слава Богу, сон! Вера взяла горячими руками прохладный металлический корпус и прижала к груди. Было только пять часов утра.

15

Запах чистого гостиничного белья, ужасного, казенного, желто-белого цвета, действовал на нервы и не давал заснуть. Алла пребывала в состоянии глубочайшего нервного потрясения.

Отель был среднего разряда, без изысков, но чистенький и тихий.

Таксист привез ее сюда поздно вечером, когда она объяснила, что ей нужна гостиница на одну ночь, желательно, недорогая, но в Шестнадцатом округе. И вот на улице Коперника она нашла себе приют.

Несмотря на то, что жизнь ее резко изменилась и она еще не знала в какую сторону, скорее всего, в худшую, — ей вдруг стало хорошо и спокойно. Мучительная связь с Борисом и ставший постылым муж — две вещи, которые мучили ее сознание и душу, теперь так неожиданно и резко отошли в сторону. Она словно обрезала эти две нити, опутавшие ее, казалось, навсегда.

Алла лежала с открытыми глазами. Слезы, душившие ее весь вечер, высохли и стянули лицо в неподвижную маску. Она встала и прошла в маленькую ванную комнату. Тусклый искусственный свет осветил ее бледное лицо в зеркале, и она показалась себе призраком в ночи: настоящая сомнамбула!

Сейчас она пожалела, что не взяла с собой косметику или хотя бы ночной крем для лица. Да и вообще надо было взять сумку с необходимыми вещами. Даже косметичка была только с деньгами и документами. «Вот угораздило сорваться и впопыхах не подумать ни о чем! — было расстроилась она, но неожиданно улыбнулась своему отражению: — Крем? Какая ерунда! Самое главное, завтра будет утро. Будет новая жизнь. Будет все!»

Она набрала ванну и легла в теплую успокоительную воду. Согревшись и совсем успокоившись, Аллочка нырнула под одеяло. Расслабленно подумала о том, что надо отдохнуть, хорошо выспаться. Завтра надо будет покинуть временное укрытие в полнейшую неизвестность.

За окном с равномерным шумом проезжали машины, освещая фарами полоски безликой стены и потолок в мелкую трещинку. Алла крепко зажмурилась и приказала себе: спать! Сон не шел. Она прислушалась: к шуму за окном прибавились посторонние звуки. Что это? В соседнем номере, через стенку, слышались веселые голоса. Снова машина фыркнула в темноте. Заиграла музыка. «Ну музыку-то зачем ночью?»

Равнодушная чужая жизнь пела, смеялась и проносилась мимо. Алла подумала: «И никому до меня нет никакого дела. Если я завтра умру, мало что изменится вокруг». Она коротко вздохнула и ничуть не огорчилась этому безрадостному факту. Как ни странно, эти печальные мысли не могли омрачить радость освобождения. Алла даже попыталась нарисовать картину своего будущего существования: «Завтра в обед пойду в “Балалайку”. Узнаю, где можно снять меблированную квартиру на первое время. На полгода денег хватит», — решила она и, ритуально поцеловав туфельки-талисман вместо ночной молитвы, перевернулась лицом в подушку. Уже засыпая, начала мечтать: «Найду квартиру, буду искать работу. Любую». Потом опять улыбнулась и зашептала, словно внушая себе:

— Никто, никто мне не нужен! Ни Зверев, ни Даниэль, ни Жорж. Я сама себе хозяйка! Буду работать, привезу Любашку из Ленинграда… Никто, никто мне не нужен… Я сама, сама, сама…

16

Ужасная новость облетела всю русскоязычную коммуну Парижа: Женя Бержар пропала. Невероятно, но она не вернулась домой из Парижа. Шарль Бержар, прождавший два дня и уверенный, что она поехала в столицу к своему доктору, обзвонив всех ее знакомых, в том числе врача, в конце концов потерял терпение. Узнал, что жена находилась в Париже всего один день, переночевала в гостинице, которую утром покинула. Как он выяснил позже, есть свидетели ее выезда из отеля — консьерж гостиницы. То, что она села в поезд Париж — Сен-Себастьян в восемь сорок утра, подтвердили проводники, а на вокзале ее видели и запомнили в кассовом зале. Но в Биаррице она не вышла.

Когда, на вторые сутки, Женя не объявилась, Шарль сразу же заявил в полицию об исчезновении супруги. Но получил бумагу от безразличных чиновников, что надо ждать трое суток, после чего будет объявлен официальный розыск. Таков закон.

— Подождите, может быть, мадам где-нибудь отдыхает… — заявили они ему в участке. «Проклятые чиновники!» — махнул на них рукой Шарль и по своей инициативе отправился в Париж, оставив трехлетнюю дочь своей матери.

Первое, что он сделал, нашел людей на вокзале, которые, посмотрев на фотографию его жены, подтвердили, что она была в поезде. Потом отправился в ресторан «Балалайка», там работала близкая подруга Жени.

Лариса была в полном отчаянии и не знала, что сказать мужу своей подруги. Рассказать всю правду о кагэбэшниках — а вдруг Шарль не в курсе ее прошлого? А если она завтра объявится и обвинит Ларису в предательстве?

Решила частично сказать правду, частично скрыть. «Скажу, приезжала вечером, попросила отвезти в гостиницу, утром собиралась к врачу… Все! Больше ничего не знаю! Если случилось что-то серьезное — сам все узнает из официальных источников. Я здесь ни при чем!»

Шарль сидел за столиком для «своих». Лариса прихватила тарелку с закусками, налила рюмку ледяной водки и вышла к нему в зал.

Он, нервно комкая салфетку, пожаловался на полицию.

— Их совершенно не волнует, что с ней могло что-то случиться! — Шарль, извинившись, высморкался. Было видно, что он в полном отчаянии. — Я говорю им, что уже больше месяца она сама не своя, толком не ест, не пьет, плачет потихоньку… я же вижу! Перестала даже заниматься маленькой дочерью… Понимаешь? Это ведь не нормально!

Лариса поставила перед Шарлем тарелку, сочувственно слушая его рассказ.

— А они мне вопрос: как вы жили в сексуальном плане в последнее время? — Он бросил салфетку на стол. — Ну при чем тут секс? А? — Посмотрел на Ларису и выпил рюмку. — Они думают, что она уехала к любовнику под предлогом того, что к доктору… Представляешь? Так и намекнули, мол, не беспокойтесь, такое бывает, удовлетворится и скоро объявится. Каково? А, Лариса? Вместо того, чтоб поднимать всех на ноги и искать!

Лара пододвинула ему тарелку и жалостно сказала:

— Ты закуси, Шарль. Наверное, толком не ел все эти дни?

Шарль даже не взглянул на еду:

— Спасибо, Лариса! Я не могу есть. Не хочу. — Он поднялся из-за стола. — Я очень благодарен тебе за информацию и за адрес гостиницы. Сейчас поеду прямо туда.

Он поцеловал Ларису и, закутав шарфом шею, вышел из ресторана.

— Бедный, бедный Шарль! — Лариса голову могла отдать на отсечение, что с подругой случилось что-то ужасное. Ведь если бы Женька была жива — да никогда, никогда не оставила бы дочь и мужа. Уж она-то знает свою подругу!

Проводив Шарля, Лара вернулась в зал, убрала со стола и со страхом подумала: «Что-то Алешка не звонит. Интересно, что он узнал от Жоржа? — и вздрогнула от неожиданного стука. — Легок на помине! Алешка!»

Алексей с озабоченным видом осмотрел ресторан и, убедившись, что никого нет, кроме Ларисы (был перерыв после обеда), серьезно сказал:

— Все, мать, уходим в подполье! — Он подошел к ней совсем близко и обнял за плечи: — Понимаешь, сейчас начнется возня с двух сторон. Французы с одной будут копать, что случилось да как…

Лара испуганно всплеснула руками:

— Господи, что же делать? Может, сказать, что мы ничего не знаем?

— Глупости! — оборвал ее Алексей. — Ты что, маленькая? Докажут в три секунды, что мы отвезли Женьку в отель, — и заподозрят в еще большем. Врать нельзя! Лучше говорить, как есть, только без кагэбэшных деталей. Пусть в этом сами разбираются. Лариса согласно кивнула:

— Все правильно, Алешечка, все правильно… — Потом запричитала: — Господи, да что же это такое? Только этого нам не хватало!

— Подожди, Лар! Ну что ты раскудахталась… — он посмотрел ей в глаза и совсем тихо сказал: — Не это самое страшное. Французы — ерунда! Я боюсь другого — кагэбэшники тоже начнут шебуршиться. Понимаешь, им будет интересно узнать, что Женя нам сказала при последней встрече.

Лариса, прижавшись к Алеше, испуганно замерла и опять воскликнула:

— И что же теперь нам делать? Лешенька, что делать?

Алексей молча достал сигарету и затянулся:

— Надо все продумать до мелочей и всем говорить одно и то же…

Лариса курила редко и сейчас, не выдержав нервного напряжения, взяла сигарету:

— Ты прав, надо все переждать. Дуть в одну дуду, мол, Евгения приехала в Париж инкогнито, встретилась потихоньку с нами, так как подозревает, что у нее рак. Дескать, скрывает это от мужа и остальных. Просила нас никому ничего не говорить.

Алеша курил и с интересом слушал, а Лариса вдохновенно импровизировала:

— Ну вот, мол, хочет убедиться у своего врача, так это или нет…

Алексей восхищенно смотрел на нее:

— Молодец! Ты, Ларка — гений! — Он поцеловал ее. — Я так и скажу Кондакову!

— Ты с ним говорил?

— Нет, только созвонились. Встречаюсь с ним завтра, в одиннадцать, на прежнем месте. Ты же знаешь, по телефону мы не обсуждаем проблемы.

Лариса еще крепче прижалась к нему и кивнула:

— Может, он что-нибудь придумает, а?

Они обнялись и почувствовали, что свалившееся на них несчастье сблизило их, как никогда.

— Лешик, помни, что бы ни случилось, я люблю тебя!

Когда раздался стук и послышался голос в дверях, они вздрогнули и разомкнули руки: кого несет в это время — между обедом и ужином?

В дверях стояла Алла Дюшен:

— Простите, я не помешала? Можно к вам?

17

Посидеть за столиком в кафе на привокзальной площади не удалось. Лепил мокрый снег, и ветер продувал насквозь платформу и террасу. Март напомнил парижанам, что еще рано радоваться весне. Пришлось зайти внутрь небольшого прокуренного помещения и занять единственный свободный столик в проходе между баром и лестницей, ведущей к телефонам-автоматам и туалетам. Через минуту к ним, извинившись, подсел мужчина и заказал пиво с солеными орешками. Алеша и Жорж переглянулись — пошли? — и они встали.

Жорж предложил Алексею проехать на электричке до конца ветки и обратно. В это время поезда почти пустые: час пик прошел, до вечерней осады вагонов — рано.

Они вышли из привокзального кафе к подошедшей электричке. Лепил мокрый снег. Выбрали полупустой вагон и сели на свободные места, уткнувшись в развернутые, только что купленные в вокзальном киоске газеты.

Жорж был в курсе, что Евгения исчезла.

— Понимаешь, как сквозь землю провалилась! — негодующе взмахнул рукой Алеша.

— Да, плохие дела, — Кондаков взглянул на него и отложил газету на сиденье.

— Она нам так и сказала: мол, боюсь не за себя, а за дочь и за семью в Москве. — Алексей вопросительно смотрел Жоржу в глаза и тихо спросил: — Ты думаешь, ее схватили за то, что много знала? Тогда непонятно, почему сейчас, а не десять лет назад, во времена «невозвращенства»? А? Ничего не понимаю! — И он опять серьезно посмотрел на Кондакова.

Жорж, догадываясь о реальной причине трагедии, молчал. Не мог же он сказать, что, возможно, является причиной исчезновения Жени (если действительно с ней что-то случилось)? Ведь только она хранила его тайну еще с тех времен, когда они работали в паре. Десять лет назад. Возможно, ее увезли подальше (если не хуже!), чтобы она не успела предупредить об опасности, нависшей над ним? Кто знает, что случилось на самом деле? Он понятия не имел, что ответить Алексею. И чтобы хоть как-то успокоить его, сказал:

— Я думаю, ей предложили снова сотрудничать — стучать на вас, для примера, — она отказалась, ну и…

Жорж развернул газету и замолчал, к ним подошел контролер. Дождавшись, когда человек в железнодорожной форме удалился в другой конец вагона, Алексей взволнованно возразил:

— Ну, а зачем надо было срочно ехать в Париж и что-то нам рассказывать?

Алеша до сих пор не мог себе простить, что не выслушал Женьку в тот проклятый вечер.

— Как раз все логично, — спокойно ответил Кондаков. — Она хотела предупредить, что вы на заметке у КГБ! Бьюсь об заклад!

Алексей, согласившись, кивнул:

— Может быть. Тем более обидно! Она хотела нас предупредить! А мы… — Он с досадой стукнул кулаком по колену.

— Не горячись! Кто виноват? Никто! Так случилось, и ничего уже изменить нельзя. Надо думать, что делать дальше.

Алеша, отвернувшись к окну, молчал. Они подъезжали к конечной станции. Жорж поднялся и уже при выходе из поезда сказал:

— Сейчас возвращайся в Париж на следующей электричке. Действуйте, как договорились: версия — та, которую вы с Ларой предложили.

Алексей удивленно посмотрел на него:

— Какая версия?

— Ну то, что, де, Евгения приехала тайно к врачу…

Тот согласно кивнул:

— Хорошо. Я скажу Ларисе.

Жорж, надвигая шляпу почти на глаза, продолжал:

— И еще, надо на время прекратить наши дела. Никаких контактов со мной. Я ухожу в сторону, пока все не успокоится.

Алеша внимательно слушал.

— Когда придет время, я сам выйду на вас. Если что-то срочное — звоните рано утром. Все понятно? Бывай! — и он вышел из вагона.

— Пока! — Алексей кивнул головой и вышел вслед за ним. На перроне он, спохватившись, нагнал Жоржа. — Да, чуть совсем не забыл! Вчера заходила Алла Дюшен…

Кондаков, стараясь не выдать волнение, безразличным голосом спросил:

— Что-нибудь просила передать?

Он вдруг почему-то испугался, что за это время что-нибудь случилось. Мало ли? Сегодня вечером они договорились встретиться в «Тажине» в восемь часов.

Алексей, получая удовольствие от произведенного эффекта, сделал многозначительную паузу:

— Нет, ничего не передала. Но сказала, что ушла от мужа и ищет квартиру!

От этой новости Жорж, по-видимому, потерял голову и, забыв об осторожности показывать свои чувства, совсем близко подошел к Алеше и взволнованно спросил:

— Как ушла? И где же она теперь?

Алексей хитро, как будто был в курсе душевных дел Кондакова, улыбнулся:

— В каком-то отеле на первое время.

— Да что же случилось? Она рассказала вам с Ларой?

— Нет, ничего такого не сказала. Только то, что ушла от мужа и перебралась в отель. И все.

К противоположной платформе подошел поезд на Париж, и Алексей, не договорив, а лишь махнув на прощание рукой, побежал к подземному переходу. Мысли Кондакова с последних трагических событий с Женей переключились полностью на Аллу. «Что же там за эти сутки произошло?» — Жорж посмотрел на часы. Два часа дня. Надо дожить до вечера. И он, тяжело вздохнув, направился в здание вокзала.

18

— Петрович, слышь… — Борис Александрович откинулся на спинку кресла и удовлетворенно потер руки. — Информация подтвердилась: Георгий Кондаков и Леонид Гуревский, бывший любовник мадам Бержар-Щегловой, а теперь руководитель группы «Репатрианты» — одно лицо! А? Каково?!

Зверев взял увеличенную фотографию Гуревского и приложил к ней для сравнения фото Кондакова, сделанное в ресторане «Балалайка» своим человеком, когда Жорж заходил на встречу с Ларой. «Вот ведь какой самоуверенный — якобы поужинать! Вот и прокололся!» — хмыкнул Борис Александрович.

Петренко подошел к столу, взял очки и близко поднес фотографию к глазам. Долго и внимательно рассматривал:

— Ишь ты! — ухмыльнулся он — Ну, надо же себя так довести! Килограмм тридцать, наверное, сбросил. Вот это да! — Потом еще пристальнее всмотрелся и удивленно присвистнул: — Господи Боже мой, а с носом-то что он сделал?

— Пластическая операция, — приблизив карточку к свету настольной лампы, ответил Зверев. — Если бы я не знал точно, что на этой фотографии Гуревский, никогда бы не подумал на него! — Борис Александрович опять потер от удовольствия руки. — Очень хорошо, Петрович! Молодец! Значит, говоришь, пять тысяч франков?

— Я дал три. Говорю: хватит пока. Нужен адрес, где он скрывается, тогда еще получишь.

— Молодец, старик!

Петр Петрович засиял от похвалы:

— Стараемся, Борис Александрыч!

— А ты уверен в этом Борщевском? Как давно он в «Балалайке»? — закуривая сигарету, спросил Зверев и протянул пачку Петровичу.

— Не, я американские не курю, принципиально! — И он достал коробку «Жетан», продолжая докладывать: — Ну, месяца три. Перед Рождеством его взяли в помощь для проведения новогодних праздников. Да вот задержался. — Петренко с наслаждением затянулся. — Нет, он молодец! Из кожи лезет, чтобы заработать. Подружился с музыкантами, потихоньку от хозяев подпаивает их и подкармливает. Он ведь помощник шефа на кухне и в курсе всех их делишек. Как говорится, стал «своим» среди «чужих»!

— Очень хорошо, Петрович! Давай тоже дернем по сто грамм!

Зверев встал, вытащил из бара-холодильника бутылку водки, разлил по рюмкам:

— Прости, дружище, закусить нечем, а вниз идти не хочется. Ничего?

— Ничего, скоро обед уже, тогда закусим. Ну, Борис Александрыч, за тебя! Такое дело провернул!

— Петрович, за нас, дорогой!

Они выпили. Еще немного поговорили о том о сем, и Зверев проводил Петренко до дверей.

— Спасибо, Петрович! Очень вовремя ты с этим Борщевским! Молодец!

— Ну, давай! — Они попрощались.

Борис вернулся к столу и снова разложил на столе бумаги и фотографии Гуревского-Кондакова. «Так, голубчик мой, теперь уж точно не увернешься!» — Он посмотрел на часы: ничего себе поговорили! Было три часа. Хорошие новости немного взбодрили его. После выкрутаса Аллы — ишь мне гордая и самостоятельная нашлась! — Зверев был готов убить ее. Столько сил вложено — и все коту под хвост! А ведь он с самого начала сделал на нее ставку на контакт с Гуревским.

«Ничего, никуда не денется! Не захочет — заставим!»

Борис Александрович, несмотря ни на что, рассчитывал на Аллу Дюшен. Ведь она была уже почти «своя» в ресторане «Балалайка».

Надо сказать, Зверев разработал сразу две линии по выходу на Гуревского-Кондакова: Алла Дюшен и «сладкая парочка» — Лариса Квин и Алексей Артемов. Ему доложили, что именно к ним захаживал Георгий Кондаков. Значит, Артемов? — Борис вспомнил, что уже встречал это имя. Алексей Артемов? Ухмыльнулся: редкое русское имя… потом радостно хлопнул себя по лбу: ну да, конечно! Тот самый музыкант, который подал документы на возвращение в СССР. Ничего себе! Значит, он связан с группой «репатрианты» и, следовательно, с самим Гуревским!

Зверев даже подскочил от озарения, снизошедшего на него: «Очень хорошо! Будем следить за этим балалаечником день и ночь».

Он размашисто что-то написал на листке бумаги. Бросил ручку, а затем, быстро приписал: Алла Дюшен и поставил восклицательный знак. «Голубушка ты моя ненаглядная! — за тобой тоже присмотрим, не волнуйся!» — злорадно хмыкнул Борис Александрович и взял ее фото.

Не откладывая дело в долгий ящик, он позвонил в центр и назначил встречу агентам наружного наблюдения. Захватив фотографии балалаечника, Гуревского и Аллы, он собрал бумаги и вызвал служебную машину.

Азарт охотника-преследователя уже захватил все его существо и требовал немедленных действий. По горячим следам.

19

«Нет, все-таки хорошо иметь знакомых в “русском” Париже!» — радовалась Алла, осматривая небольшое меблированное помещение. Однокомнатная квартира на третьем этаже без лифта, окнами в зеленый тихий дворик, находилась в Семнадцатом округе Парижа у метро «Курсель».

«Это то, что надо! На первое время, конечно», — устало вздохнула Аллочка и бросила на стол ключи.

Она заплатила за месяц вперед хозяйке квартиры — пожилой польской даме, хорошо говорившей по-русски, и получила расписку об оплате.

Все еще не веря, что так быстро решилась проблема с жильем, Алла села в кресло и включила телевизор. Сразу стало как-то спокойнее и веселее: она не привыкла находиться одна. Это было впервые в ее жизни. Сколько себя помнит, всегда жила в семье. Детство и юность с родителями. Потом — с мужем и дочерью и, наконец, в Париже с Даниэлем. И вот — одна.

«И что дальше?» — Алла растерянно вжалась в кресло.

Встала, выглянула в окно — садик чудненький! — походила кругами по еще чужой квартире и развела руками: а действительно, дальше-то что?

Так и ходила она по комнате туда-сюда. «Нет, надо чем-то заняться: иначе с ума можно сойти!»

Позвонила Даниэлю, сообщила, что с ней все в порядке, и оставила свой номер телефона. Разговор был короткий, без выяснения отношений. Она специально позвонила мужу на работу, так как все еще боялась, что он предпримет попытки вернуть ее домой — уговорами или угрозами. К ее удивлению, Даниэль был спокоен и холоден. «Живи как хочешь!» — заявил он ей. Такая перемена была обидна ей. Да Бог с ним! Теперь тем более надо искать работу. Вот и хорошо!

Тот факт, что ей предстоит жить здесь неопределенное время, заставил взглянуть другими глазами на свое временное жилье. Когда мадам Тешински показывала квартиру, она практически ничего не видела от усталости, ей было все равно после проведенной ночи в отеле: лишь бы был свой угол. В тот момент она была согласна на все.

«М-да… хоромы!» — Алла огляделась. Действительно, квартирка была — так себе. Старомодная классически добротная мебель напоминала атмосферу ленинградской послевоенной квартиры на Петроградской, где жила семья ее матери. «Как интересно! Почти такой же большой дубовый шкаф с зеркалом, как у бабушки!» Шкаф разгораживал комнату на две половины: спальню, где стояла широкая кровать, накрытая потертым покрывалом, и якобы гостиную с встроенной угловой кухней. Чуть дальше, в коридоре-тупичке, находились душ и туалет. Старый диван и мягкое полуразвалившееся кресло дополняли картину меблированного «рая».

«Все равно хорошо! — спокойно подумала Алла и передвинула кресло к окну. Разобравшись с мебелью, она прикинула, что надо бы и свои вещи привезти из квартиры мужа. — Сделаю это сейчас, пока Даниэль на работе!» Удивительно, но ключи он сам положил в папку с документами, видимо, надеялся, что жена одумается и вернется ночью или на следующий день. «Ни за что!» — нахмурилась Алла и вызвала такси.

Надо спешить: у нее есть два-три часа, чтобы забрать и перевезти вещи. Часы показывали начало пятого. В восемь вечера Жорж будет ждать ее в ресторане. При мыслях о Жорже замерла на секунду: волнение сразу пропало, волна уверенности и тихой радости накрыла ее, и она вышла из дома улыбаясь. Молча села в такси. Шофер удивленно посмотрел на нее и тоже чему-то улыбнулся. Так и ехали они и всю дорогу улыбались. Когда увидела в окне знакомый дом, улыбка пропала, и волнение вновь охватило ее. Осторожно, словно вор в чужой квартире, стараясь не глядеть по сторонам, она, не разбирая вещи, бросила на пол из шкафа самое необходимое: одежду, белье, русские книги. Потом задумалась над горой видеокассет: может быть, это не самое нужное в моей ситуации? И отчаянно махнув рукой, затолкала с силой несколько кассет в большую дорожную сумку. Собрав вещи, села на кровать, огляделась и заплакала, понимая, что никогда сюда больше не вернется.

Написала записку мужу, попросив прощения, и приложила коробочку с браслетом и золотыми часиками, что, мол, не беспокойся — вещи забрала только свои. Послышались какие-то звуки у двери. Сердце забилось от страха: не дай бог, Даниэль вернется и застанет ее врасплох. Прислушалась. Тихо.

Она вынесла сумку на улицу. Знакомый таксист радостно шагнул ей навстречу и улыбнулся: мадам! — но, увидев слезы на ее глазах, замолчал и помог поставить сумку в багажник.

— Добрый день, мадам Дюшен! Уезжаете в отпуск?

Алла обернулась и, увидев знакомую даму, живущую этажом ниже, вышедшую с собачкой во двор, слабо махнула ей рукой: прощайте, мадам Бенье! — и села в салон машины. Слезы снова навернулись на глаза. Скорее, скорее отсюда! Оказывается, еще очень больно отрываться от привычной жизни. Таксист понимающе взглянул в смотровое зеркало и рванул на предельной скорости к периферийной кольцевой дороге. Нырнув в туннель, машина затерялась в потоке автомобилей.

20

Преподаватель, что называется, заливался соловьем, объясняя студентам важность фонетических нюансов в произношении различных диалектов французского языка. Впервые Вера не очень внимательно слушала своего любимого профессора, думая о своем. Ну как, скажите, в ее шатком положении соединить две линии в одну? Следить за Элизабет для «своих» и сделать фотографии пожилой пары для «чужих»? Она знала — невозможно долго усидеть на двух стульях! Надо что-то делать: необходимо обвести вокруг пальца Петровича, выполняя его указания, в тоже время не вызвать подозрений, что она помогает Лизе.

Верочка очень боялась. У нее поджилки тряслись только от одной мысли, что она связалась с американцами. Иногда она даже подумывала, а не сознаться ли во всем Петренко — пока не поздно?

Лиза, внимательно повторяющая рулады фонетических упражнений и понятия не имеющая о мучениях подруги, улыбнулась ей и помахала рукой, мол, привет, дорогая. И Вере стало стыдно за свои мысли.

Попыталась вникнуть в диалог двух студентов у доски, да какой там! Через какое-то время ее словно пронзила идея: может, обмануть всех и делать вид, что выполняет все для каждого, но не шевельнуть пальцем — ни для кого? Она так разволновалась от противоречивых мыслей и чувств, что не услышала, как прозвенел звонок на перерыв и Лиза ей что-то говорит.

— Да, да, конечно, давай на третий этаж, там открыли новое кафе самообслуживания, — ответила Верочка на предложение Элизабет пообедать вместе.

Служащие и студенты, словно пчелиный рой, гудели в кафетерии огромного здания. Вера вспомнила хитрую улыбку Петренко и его смешок в кулак: ты, Верушка, — плохая актриса… — ей даже показалось, что он притаился где-то здесь в зале и наблюдает за ней…

— Вера, что-нибудь случилось? — Элизабет взяла ее за руку, когда увидела, что подруга ставит тарелку с салатом не на свой поднос.

— Извини, Лиза, я очень плохо спала ночью…

Подруга внимательно на нее посмотрела и, когда они сели за отдаленный столик у стены, сказала:

— Так, давай выкладывай, что произошло? Между нами не должно быть секретов.

Вера виновато опустила голову:

— Ничего не произошло! Правда не выспалась! — и отвела глаза.

— Слышишь, Вер, или мы должны полностью доверять друг другу, или… — она посмотрела в глаза подруге, — или ты свободна! Забудь все, о чем мы говорили, и похорони мечту жить на Западе свободной. Тебя никто не принуждает! Вернешься домой в Москву…

Вера при этих словах вздрогнула:

— Нет, нет, Лиз, ты не поняла… — Она подняла голову и раскраснелась от волнения: — Я действительно плохо спала, потому что… теперь и за мной слежка!

Лиза перестала есть и тихо спросила:

— Те же самые, что и за мной?

Вера кивнула:

— Да. Пока заметила только одного.

— Ты уверена? — Элизабет оглянулась, и они почему-то перешли на шепот. Вокруг прибавилось народу и, несмотря на то, что говорили они по-русски, струхнули, мало ли…

— Да, теперь уверена. Сначала в супермаркете — такой противный, в «дутой» куртке. Подумала — может быть, ошиблась? А сегодня утром в метро, смотрю: точно он! Ехал в другом вагоне. Я его сразу узнала…

Лиза отодвинула тарелки и задумчиво уставилась в одну точку:

— Так. Значит, ты вызвала подозрение! Неужели все-таки это французы? — Она перевела взгляд на Веру и совсем тихо сказала: — То, что я тебя просила сделать, — не горит! Надо подождать. Поняла? — Лиза опять оглянулась: — Если, конечно, ты решила оставить все как есть.

— Да, да, конечно. — Вера покраснела и взяла подругу за руку. — Я точно для себя решила. Можешь не сомневаться!

Лиза Вайт сложила посуду на поднос:

— Я знаю, Вера, и не сомневаюсь! А сейчас пойдем возьмем кофе в баре на первом этаже…

Они пошли к лифту. Элизабет весело взглянула на взволнованную подругу и подхватила ее под руку:

— Успокойся, Верочка, ничего страшного не произошло! После уроков выйдем вместе и пойдем гулять по центру. — Она улыбнулась и подтолкнула ее в бок: — Пусть сталкиваются лбами вокруг нас!

Вера, обреченно пожала плечами и, махнув на все рукой, рассмеялась:

— Ты права, Лизочка! Пусть пасут нас, сколько душе угодно!

После откровенного разговора с Лизой Вера совсем успокоилась. Элизабет на нее не давит и дает ей шанс разобраться в себе и выбрать путь, который ее устраивает. Она с благодарностью взглянула на подругу, и они, предвкушая авантюрную прогулку по Парижу, побежали в класс. Звонок уже давно прозвенел.

21

— Лара! К телефону! — крикнули из зала.

— Иду, иду! Господи, как все надоели! — Лариса вышла из кухни и, поставив поднос на барную стойку, взяла телефонную трубку: — Слушаю… — ответила она по-французски. Долго слушала и ее брови от удивления то поднимались, то опускались. Не выдержав, упавшим голосом переспросила: — В Испании? А что она там делает? — И, заслонив телефонную трубку ладонью, прошептала стоявшему рядом Алексею: — Женька нашлась!

Заинтригованный Алеша приложил ухо с другой стороны трубки, но Лара ловко отодвинула его плечом.

— Так. А на штемпеле какое число? — Она продолжала слушать, изредка восклицая: — Не может быть!

Алеша, потеряв терпение, дергал Ларису за рукав, мол, что случилось-то?

— Хорошо. Спасибо за новости. Но знай, Шарль, я в это верю с трудом! — Наконец она положила трубку. Алексей тут же налетел на Лару с вопросами:

— Ну что там? Женя? Где она сейчас?

Лариса обвела глазами зал, где обедали немногочисленные посетители, и тихо сказала:

— Шарль получил открытку из Испании, на штемпеле дата следующего дня после ее исчезновения… Город Сан-Себастьян! Представляешь?

Алексей удивленно переспросил:

— Откуда? Из Испании? А что она там делает? Почему не звонит сама?

— Вот и я про то же самое говорю! — Лара недоуменно пожала плечами. — Все это очень странно. Пишет, что все нормально, она в Испании, и чтобы за нее не беспокоились. Каково? Не беспокоились!

Она с раздражением схватила поднос и пошла на кухню. Алексей, пораженный новостью, молчал. Рассчитав клиентов, Лариса вернулась к бару и все никак не могла успокоиться:

— Никогда не поверю, чтобы Женька просто так уехала в Испанию. Ни с того ни с сего! И чтобы вот так бросить ребенка надолго? Да ни за что, поверь мне, Леш!

— А Шарль уверен, что эта открытка от нее?

— Да. Говорит, что почерк ее, точно. Даже типичные ошибки и стилистические обороты в русском стиле, присущие только ей! К дочке обращается смешным семейным прозвищем — Дин-дин. Шарль отнес открытку в полицию на графологическую экспертизу! Но говорит, что без всякой экспертизы уверен на сто процентов, что это от Женьки! Каково, Леш?

Алеша разочарованно развел руками:

— Ну вот, а мы, как дураки, волновались.

Лара приблизилась к нему и перебила:

— Я не верю, что она по своей воле. — Она схватила его за руку и взволнованно зашептала: — Может быть, ее насильно туда увезли? А?

— Ну, и зачем им это надо? В Испанию! — Алексей, тряхнув прямой длинной челкой, вышел из зала. Он решил, что надо предупредить Кондакова, что Евгения Бержар жива и здорова! Наверное и скорее всего, просто рванула из Франции в Испанию, скрываясь от КГБ и ото всех.

Лариса задумалась: скажите на милость, в Испанию! А предупредить трудно? Да нет, на самом деле намного все серьезнее. Она в этом была уверена. Потом подумала: «Слава Богу, что еще не раскололась Шарлю про КГБ. Вот была бы дурой! Пусть сама теперь выкручивается!»

Если честно, Лара обиделась на близкую подругу, что та не сообщила ей о своем побеге за границу. Ее это задело за живое. Конечно, если это так на самом деле. Кто знает? Но, несмотря ни на что, на душе стало легче. Все-таки открытка! Ее рукой написанная! Может быть, действительно бросила все на свете? Никто же не знает, что случилось ночью в гостиничном номере? Вот и скрылась в неизвестном направлении.

Лара прислушалась: в ресторане установилась послеобеденная тишина, и только на кухне слышались голоса и позвякивание посуды. Алексей вернулся и в дверях молча ждал Ларису. Говорить ни о чем не хотелось. Только они открыли дверь на улицу, как с кухни их окрикнул Миша Борщевский:

— Ребята, возьмите закуски! Я вам приготовил пакет. — И он протянул Ларисе коробку с ветчиной и копченой рыбой. — Берите, берите!

— Спасибо, Миш, как-то неудобно.

— Ну не выбрасывать же! Осталось от сегодняшнего обеда нетронутым. Утром за завтраком слопаете! — И он, всучив пакет в руки Ларисы, убежал на кухню.

— Хороший парень, этот Борщевский! — сказал Алеша, и они вышли на бурлящую от народа улицу. В глаза бил яркий солнечный день.

22

Запах нежнейших пряностей и экзотических ароматов витал в воздухе, вливаясь в приглушенную музыку с восточным мотивом, и окутывал атмосферой тепла и неги. Жорж сидел в самом углу маленького зала и делал вид, что курит кальян. Конечно, кальян был прикрытием, как, впрочем, и чтение ненужной газеты в публичных местах. Как всегда, он пришел намного раньше, чтобы держать под контролем ситуацию в зале и вход в ресторан. Угловое окно выходило на входные двери, а черный ход, из кухни, хорошо просматривался и, при желании, можно было проследить за всеми входящими и выходящими из ресторана. Народу было немного, обычный будний вечер рабочей недели. В зале, где затаился Кондаков, сидела интересная колоритная пара: молодая тоненькая красотка восточного типа в ярком арабском одеянии и солидного возраста, холеный и важный на вид француз. Они зашли чуть позже Жоржа, но долго не задержались. В данный момент они собирались уходить после обильной трапезы и выпитой бутылки вина. Кондаков обратил внимание, что это была супружеская пара, когда француз расплачивался, сказал: принесите моей жене кофе… Интересно, что заставило эту девочку связаться с таким бегемотом? Наверняка бедность!

Пара удалилась. Жорж заказал кофе. Алла запаздывала и Кондаков начал беспокоиться. Не за себя — за нее. Ну как тут не волноваться, он не знал, что случилось. Почему она ушла от мужа в отель?

И, конечно, несмотря на уверенность, что Алла Дюшен не способна на предательство, червячок сомнения подтачивал эту веру в общем аспекте. Кто знает в этой жизни, во что и кому можно верить? Все же он решил ждать, пока не закроют ресторан, и даже попросил меню. Когда, уже уверенный, что Алла не придет, увидел в окне мелькнувший знакомый силуэт в светлом плаще, он облегченно расправил плечи.

Она села напротив, очень бледная и взволнованная:

— Прости, Жорж, я задержалась по очень важной причине. Перевозила вещи.

Он взял ее холодную руку и поцеловал замерзшие пальцы:

— Не важно. Самое главное, что ты пришла… — и Жорж прижал ее ладошку к губам.

Дрожащая свеча осветила ее ясноглазое и осунувшееся лицо.

— Жорж, я должна сказать тебе что-то очень важное… — она взволнованно сжала его руку. — Я ушла от мужа!

Алла замолчала, взяла бокал с налитым вином, глянула сквозь дрогнувшие ресницы на Жоржа и сделала глоток:

— Прости, я очень волнуюсь.

— Я знаю! — мягко успокоил ее Жорж. — Рассказывай все!

И как тогда, в первую встречу, Алла, словно под гипнозом, начала рассказывать. Ресторан сразу отдалился, музыка затихла, все окружавшее их исчезло. И только два человека, глаза в глаза, остались в страшной действительности, которая неумолимо надвигалась на них.

Алла замолчала и закрыла лицо дрожащими руками:

— Вот и все. Я одна!

Шум в зале и далекие голоса у бара вернули их в реальность. Снующие официанты убирали столы и всем видом намекали, мол, простите, ужинать собираетесь, а то вы одни остались?..

— Спасибо, в следующий раз, непременно! — пообещали они.

Ресторан закрывался.

Вышли на улицу опьяневшие, встревоженные и, несмотря ни на что, счастливые. Жорж, захмелевший от вина и любви, впервые за много лет не знал, что ему делать. Чутье, осторожность и бдительность разведчика притупились в нахлынувшем на него счастье. Разум отказывался думать о плохом: что за ними могут следить, что им негде вместе жить, что будущее неопределенно и тревожно. Он крепко держал Аллу за руку и повел ее маленькой тихой улочкой по ночному Парижу все дальше и дальше от ресторана, суеты бульвара, где сновали машины и кипела жизнь. Они долго шли в сиреневой темноте парижской ночи, и шума улицы почти не было слышно, она только давала о себе знать мерцаньем огней и витрин. Иногда они останавливались, целовали друг друга в губы и шли дальше. Алла доверчиво прижалась к нему и не хотела ни о чем думать.

На углу тихой улочки находился неприметный отель.

— Может быть, ко мне? — прошептала Аллочка при входе.

Жорж отрицательно покачал головой и, тоже переходя на шепот, сказал:

— Ни ко мне, ни к тебе — нельзя!

— Да, да, конечно, — кивнула она.

— На всякий случай! — заметив ее волнение, успокоил Аллу Кондаков.

Маленький номер был без претензий на роскошь. Алла и Жорж молча лежали, прижавшись друг к другу, и боялись пошевельнуться. Потом Жорж обнял ее и словно накрыл собой.

Так они и лежали, что-то тихо бесконечно друг другу говорили, и им казалось, что этой доскональной близости и откровенности мало. Ночь, обычно долгая и кажущаяся вечностью, пролетела словно полчаса. Приближавшийся рассвет не приносил облегчения и не давал ответа на вопрос: а что дальше?

23

Забытая сигарета догорала в пепельнице, и пепел мягкими хлопьями осыпался на скатерть, оставляя черные подпалинки на ткани.

Борис Александрович, устроившись в кресле за столом, ждал звонка от агента наружного наблюдения и почти заснул. Было поздно. Настенные часы отстучали полночь. Зверев взглянул на маленький диван у стенки. «Остаюсь здесь! — решил он. Вдруг агент «наружки» позвонит позже? Это может случиться в любое время, как только «объекты» обнаружатся. «Объектов» было три: Гуревский — Дюшен — Артемов.

Зверев потянулся и вытянул ноги: устал чертовски! Но, возбужденный нахлынувшими событиями, заснуть не мог. Он еще раз просмотрел все бумаги и приписал на одной из них: «Улица Ренод, 11». Это был новый адрес мадам Дюшен.

Зверев накануне получил сногосшибательную новость и еще не пришел в себя от нее: у Аллы Владимировны романтические отношения с Гуревским, то бишь — с Кондаковым! Зверев был обескуражен: вот действительно продажная тварь!

Мужское оскорбленное самолюбие бывшего любовника охватило его. Если учесть, что причиной разрыва с Аллой являлся он сам, Борис Александрович переместил центр злобной атаки на Гуревского, который из «врага народа № 1» превратился неожиданным образом в личного соперника: ну, попадись ты мне, небо с овчинку покажется!

Борщевский, получив приличное вознаграждение за наводки, идущие из «Балалайки», старался. Он узнал у Ларисы адрес мадам Дюшен (уже переехала? Как жаль, а я квартирку ей нашел, тут поблизости!)

«Молодец! Надо на него посмотреть», — подумал Зверев и приписал под адресом мадам Дюшен: «Михаил Борщевский — “Балалайка”».

Кое-как устроившись на маленьком жестком диванчике, чертыхнулся: Надо на такой случай раскладушку с матрасом купить!

Только начал дремать, как неожиданно резко в ночной тишине раздался телефонный звонок. Зверев вскочил:

— Слушаю! Так, прекрасно!.. Где, говоришь? На каком бульваре?.. В Четырнадцатом округе? Ого, куда занесло «голубков»! — и он окончательно проснулся. Хорошая новость возбудила его и подхлестнула к решительным действиям.

— Слушай, я пришлю тебе Захарова на подмогу. Когда они выйдут из гостиницы, вам надо будет разделиться: ты пасешь «Ромео», а Захаров — мадам!

Положив телефонную трубку, Борис Александрович в радостном возбуждении потер руки. Самое главное сейчас — не упустить Гуревского. «Надо брать его расслабленным и тепленьким, прямо из-под мадам Дюшен. Ну спасибо, Алла Владимировна! Родина и советский народ тебя не забудут! Получишь благодарность за поимку важного государственного преступника!» — злорадно хмыкнул он и начал собираться.

За окном сумрачная весенняя ночь мягко светлела и превращалась в утро.

Зверев взял со стола фотографии «влюбленных» и вышел из кабинета. Агент наружного наблюдения уже ждал его в холле.

Было шесть утра.

24

Петрович сидел в приемной штаб-квартиры КГБ во Франции. Его ждал генерал-лейтенант КГБ, прилетевший из Москвы по своим делам и заодно решивший проверить своих подопечных и резидентов в Париже.

А волновался Петренко не без оснований — хвастаться ему было нечем. Дело, которое ему поручили, застопорилось: Элизабет Вайт ничем себя не проявляла, а Вера Борткевич никак не могла подобрать к ней ключик. Хотя, по сообщениям агентов наблюдения, казалось, что они подружились и проводили много времени вместе после занятий: театры, кафе, музеи… «Черт бы их побрал! Интеллектуалки хреновы нашлись!» Петрович только и ждал момента, чтобы накрутить им хвосты… И той, и другой! Терпение его иссякало.

Даже семья эмигрантов из ГДР, которых они заселили на одну лестничную площадку с Вайт (конечно, свои люди!), не заметили ничего предосудительного: никто к ней не приходил из посторонних, жила она тихо, никого не беспокоила. Осмотр квартиры в ее отсутствие тоже ничего не дал: бумаги, записки, письма, банковские счета — ничего подозрительного, связанного с ее деятельностью в ЦРУ, выявлено не было.

«Ну что тут можно сказать?» — вздохнул Петренко.

Через час, после занудной и поучительной (легко управлять из Москвы!) беседы, красный как рак от жары и волнения, он выскочил из кабинета, радуясь, что так легко отделался. В принципе придраться было не к чему: работал он много и оперативно. А то, что безрезультатно, — не его вина. Ему выделили дополнительные средства и людей, с условием, что он управится в три месяца — хватит дурака валять! Курсы в ЮНЕСКО заканчивались в июне. Вот и надо действовать в эти сроки.

Пообещав сделать все, что от него зависит: «Да, да, конечно, понимаю и постараюсь…» — Петренко вышел из приемной с решимостью серьезно поговорить с Верой Борткевич. Хитрит что-то Верушка! Уже давно заметил, что она без особого энтузиазма идет на встречи и все время старается увильнуть от разговора: то занята, то голова болит. Видно, не догадывается, что он — старый опытный волк — все замечает и ничего не забывает. Петренко нахмурился: надо ее для начала пожурить, мол, не оправдывает надежд; потом пропесочить, чтоб знала, чего от нее хотят — результата; ну, а затем, в качестве крайней меры, припугнуть, дескать, расторгнут контракт и вернут в Москву к маме. Он знал, что это подействует. Уж очень Верочка любила Париж.

И если до встречи с генералом Петрович сомневался в причастности Вайт к ЦРУ, то сейчас получил подтверждение: мисс Вайт — сотрудница Разведывательного управления и имеет непосредственное отношение к отделу «Европа».

Значит, в Париже она — не просто так! Вот это и надо выяснить Петру Петровичу любыми путями и средствами.

Он поднялся к себе в квартиру, предварительно постучав к соседке — никого! У себя дома приготовил бумаги и набросал план разговора с Верой и подумал, что-то в последнее время она где-то постоянно пропадает: где? «Наружка» завтра доложит! А сейчас подождем-с…

25

О грядущем не было сказано ни слова. Глупо было тревожиться о том, чего даже не было ни в мыслях, ни в планах на ближайшее будущее. В их жизни все было в прошлом. И в настоящем. Сейчас. В данный момент у них оставалось полчаса. Такси заказали в отеле. В маленьком гостиничном кафе было безлюдно. Остывший кофе и нетронутые круассаны стояли перед ними — голода они не ощущали. Усталости тоже. У Аллы немного кружилась голова, и она старалась держаться из последних сил. Жорж взял ее лицо в свои ладони и долго смотрел ей в глаза. Не было сказано ни слова. Да и о чем говорить: все было сказано ночью, которая соединила их, они были в этом уверены, навсегда. Официантка убирала со столов и с любопытством посматривала в их сторону. Алла и Жорж, поглощенные друг другом, держались за руки, и им было совершенно безразлично, что происходит вокруг. Надвигающая необходимость расставаться приносила им почти физическую боль. Жорж смотрел на такое ставшее за одну-единственную ночь родное лицо и понимал, что эта женщина ему дарована судьбой и непростыми обстоятельствами жизни. У него было только одно желание: бросить работу, суету, свое одиночество. Он и думать не хотел, что даже при всем желании ничего не мог предложить своей любимой женщине, кроме отеля подальше от центра.

— Как странно, милый, что мы сейчас должны расстаться.

Жорж улыбнулся, глядя ей в глаза:

— Всего лишь до вечера. — Он поцеловал ей руку. — Мне нужно подумать, как нам лучше все организовать, чтобы быть вместе — всегда.

Алла счастливо улыбнулась — ничего не сказала, лишь крепко сжала его руку.

— Такси заказывали? — крикнули им из дверей отеля.

Они молча вышли. Девушка, убиравшая столы, проводила их взглядом и улыбнулась: сразу видно — любовь!

Из окна подъехавшего такси высунулся шофер:

— Куда прикажете, господа?

— В Семнадцатый, пожалуйста, к метро «Курсель»…

Жорж открыл дверцу машины на заднее сиденье, поцеловал Аллу и, не проронив ни слова, захлопнул за ней дверь. В окне отъезжающей машины мелькнуло печальное лицо и взмах руки на прощанье. Они договорились встретиться вечером на вокзале Аустерлиц.

26

Хмурое весеннее утро было мокрым и холодным. Жорж поднял воротник пальто и медленно пошел по улице в сторону метро. Когда переходил дорогу на углу бульвара, то сразу заметил подозрительную фигуру. Что-что, а преследователей он чувствовал нутром, еще с тех времен «гуревского» подполья. Сам профессиональный конспиратор любого маршрута своего ежедневного передвижения, он прекрасно знал законы и тонкости службы наружного наблюдения, поэтому имел в своем распоряжении десятки способов проверить объект — преследователь это или нет. Жорж резко свернул в первый попавшийся дворик и зашел в подъезд углового здания. На втором этаже он посмотрел в окно, выходившее на улицу: фигура исчезла. Потом его взгляд проскользил до метро, и он опытным глазом вычислил «топтуна» в толпе у входа в подземку. Человек в куртке и кепочке озирался по сторонам. Видимо, не понял, куда пропал «объект».

Кондаков улыбнулся — профаны! Даже занять секретную позицию не могут — например, на той же площади имеется кафе, и можно наблюдать изнутри.

Жорж снял шляпу и очки и взлохматил волосы, потом вывернул пальто с контрастной подкладкой наизнанку и повесил на руку. Пиджак был серого цвета и давал возможность отвлечь внимание «топтуна», высматривающего черное пальто, хотя бы на минуту. Этого было достаточно, чтобы исполнить следующий тонкий трюк — исчезнуть в толпе.

Выйдя во дворик, Жорж понял, как ему повезло: двор был проходной. Не раздумывая, Кондаков вынырнул из арки на параллельную улицу и, увидев булочную-кафе в полуподвале, спустился туда. Заказал себе кофе, сел у окна и внимательно изучил кусок улицы, попавший в его поле зрения: внимание сразу привлекла автобусная остановка. «Прекрасно!» — обрадовался он. Заплатил за кофе и стал ждать. Когда подъехал автобус, в самый последний момент он заскочил в переполненный салон и пробрался к заднему окну. Проезжая мимо площади у метро, Жорж сразу разглядел своего преследователя. Тот снял кепочку и делал вид, что рассматривает стенд журнального киоска.

«Так, это уже серьезно!» — подумал беспокойно Кондаков. Впервые за десять лет он обнаружил за собой «хвоста». Естественно, все это — не просто так! Жорж отнес этот факт к исчезновению Евгении Бержар. Неужели Женя?

Он еще раз внимательно оглядел пассажиров автобуса: ничего подозрительного. «Надо немедленно ехать домой! — решил он. — Напишу рапорт обо всем, что случилось, в отдел, и буду ждать, что они ответят. В дальнейшем действовать по инструкции своего шефа». Только сейчас он почувствовал реальную опасность, не касавшуюся его много лет. Его маска была сорвана. Мелькнуло беспокойство за Аллу: как она добралась до дома? Он знал, что встреча на вокзале отменяется. Как предупредить ее? «Позвоню со станции, когда приеду», — решил Кондаков.

Жорж вышел через две остановки, заглянул в очередное кафе, откуда пропустил, словно через сито внимания, сотни прохожих. Ничего подозрительного больше не заметил и немного успокоился. После двух чашек кофе, абсолютно уверенный в том, что оторвался от «наружки», он спустился в метро.

27

Антуан Мушан осторожно прокрался через большой зеленый двор, соединяющий корпуса трех многоэтажных зданий, и вышел на проезжую часть улицы. Он был рад, что, наконец, незаметно сделал фотоснимки русской пары. Сделать это было нетрудно, пожилые люди часами сидели в парке недалеко от дома. Одна фотография зафиксировала лица совсем рядом, буквально на расстоянии одного шага. Улыбнулся: «Вера будет довольна!» Делая широкие шаги и подпрыгивая от радости, он вышел на шумный кольцевой бульвар. Его машина была припаркована недалеко от прилегающей к бульвару улочке.

Вот уже три месяца Антуан пребывал в счастливом состоянии влюбленности в прелестную русскую девушку — Веру Борткевич. Он встретился с ней случайно в русском ресторане на Старый Новый год, куда его затащили выпить и погулять два француза — мужья русских женщин. С тех пор его жизнь резко изменилась. Он начал изучать с помощью Верочки русский язык и неожиданно для себя, заинтересовался всем русским: историей, искусством, литературой, кухней и, конечно, пресловутым мифом о загадочной русской душе. В том, что душа загадочная, он не сомневался, глядя на Верочку, в которую влюбился с первого взгляда. На вид холодная и неприступная, она оказалась нежной, ранимой и страстной. Гордый поворот головы и взгляд искоса скрывали душевную уязвимость и беззащитность. Женственная и милая, она покорила Антуана — независимого эгоиста и легкомысленного «донжуана». «И кто бы мог подумать?» — удивлялись такой перемене друзья. Ради нее он теперь мог сделать все и даже не раздумывая пожертвовать своей свободой закоренелого холостяка. Поэтому ее просьбу сделать незаметно серию снимков русских людей, живущих в Пятнадцатом округе, он воспринял как личное участие в воссоединении московской семьи, знакомых Веры. Она поведала ему душещипательную историю о больной пожилой женщине, которая живет в Москве и разыскивает родную сестру, угнанную немцами во время войны в трудовой лагерь. По некоторым данным, сменив имя, та жила в Париже. Просто так беспокоить не хотели — вдруг ошибка? Зачем зря тревожить людей? В Москве хотели сравнить довоенные снимки, и если подтвердится, что это она, — действовать официально. Антуан не вдавался в подробности — по правде, его это мало интересовало. Ему было важно оказать эту услугу Вере и получить благодарный взгляд и нежную улыбку.

Сейчас он спешил домой. Вера должна ему позвонить через полчаса. Он прибавил газу и не заметил, что черный «рено» следует по пятам.

28

Переступив порог своего временного укрытия, Алла, едва сняв плащ и бросив его на диван, в изнеможении опустилась в кресло. Шевелиться не было сил. Бессонная ночь, взвинченные нервы и беспокойные мысли сделали свое дело. В контраст ее упадническому состоянию, лучезарный весенний свет бил сквозь легкие занавески, а прохладный воздух из приоткрытой фрамуги наполнял комнату свежестью и птичьим гомоном из сада. «Как будто совсем и не в центре Парижа живу!» Она вдохнула полной грудью свежую прохладу и, чувствуя, что начинает замерзать, перебралась на диван. Накинув на себя шерстяной плед, начала отключаться от дневной реальности. «Может быть, сделать крепкий кофе и не спать?» Есть не хотелось. Тяжелые веки упрямо давили на глаза и слипались. Алла включила телевизор — что там в мире-то делается?

Через десять минут, тупо уставившись на экран телевизора, поняла: бороться со сном бесполезно. Она прошла за шкаф и упала на кровать, не раздеваясь. Стрелки часов переползли за одиннадцать.

Проснулась она от холода. Открыла глаза и, услышав шум телевизора, с испугом подумала: который час? Шторы на окнах были задернуты, и за шкафом было темно. Не хватало опоздать! Она быстро встала и включила свет. Пять часов!

Алла закрыла окно, из которого несло нестерпимым холодом, и подумала: март — еще не весна! Включила чайник и пошла в душ.

«У меня есть два часа. Вполне достаточно, чтобы собраться!»

Плохих мыслей старалась не допускать, и, несмотря на усталость и тревогу, она была счастлива. Жорж!

В семь тридцать, подгоняемая радостью предстоящего свидания, Алла вышла из дома. В кафе у вокзала Аустерлиц оказалась раньше времени. Заказала чашку кофе. Двадцать минут длились бесконечно. Всматриваясь в многолюдную толпу, проплывающую в сторону вокзала, она несколько раз радостно приподнималась с места, завидев издалека мужскую фигуру в шляпе и пальто. «Никогда не замечала раньше, что французские мужчины обожают шляпы!» — улыбнулась она. Когда прошел час, ее счастливое состояние предстоящей встречи улетучилось. Дурные предчувствия охватили ее.

— Кофе, пожалуйста!

Не в состоянии больше сидеть на одном месте, она вышла из кафе. Вечер опустился на город и засверкал неоновыми огнями рекламы. Алла обошла весь вокзал и привокзальную площадь: Кажется, он? Жорж!

— Извините, ошиблась!

Господи, да что же это такое?

Заглянула в торговый центр, где они встречались в прошлый раз. Жоржа нигде не было.

Около десяти вечера, не зная, что делать и куда идти, Алла вернулась в кафе и решила ждать до закрытия. Она села за столик у окна:

— Кофе, пожалуйста!

Каждая минута приносила невыносимые страдания. Сознание не допускало мысли, что с любимым могло случиться что-нибудь плохое. «Просто задержался и сейчас придет!» — уговаривала она себя.

Потом что-то насторожило ее. Она повернула голову к соседнему столу.

— Нет! Не может быть! — земля поплыла у нее из-под ног. На нее с усмешкой в глазах смотрел Зверев.

29

Звонок раздался по внутреннему посольскому телефону. Петрович знал, что это кто-то из своих.

— Слушаю! Звонил агент наружного наблюдения — Федя Рожков. Ему надо было срочно что-то рассказать. Он подчеркнул: очень важно. Не по телефону.

Петренко прошел в холл центрального здания, где находился зал отдыха с книгами, шахматами и телевизором для проживающих здесь сотрудников посольства. В зале никого не было. Рожков сидел на диване, у книжной полки и, увидев Петровича, поднялся к нему навстречу:

— Здорово, Петрович! Давай покурим…

Петренко почувствовал: что-то не ладно! Он невозмутимо сел на диван и протянул сигареты Федору. Тот взял сигарету.

— Слышь, Петрович, плохие новости…

— Что такое? — Петренко нахмурился и затянулся дымом. — Давай выкладывай, не тяни резину!

Рожков самодовольно улыбнулся:

— Крутит нам мозги твоя подопечная! По-моему, заигрывает с американской разведкой! Ты в курсе, где она сейчас?

Петренко недоверчиво покачал головой:

— Вот даже так? Ну и где она сейчас?

Рожков внимательно взглянул ему в глаза и медленно произнес:

— Встречается с французским хахалем!

Петрович облегченно хмыкнул:

— С Мушаном, что ли? — И сделал хитрое лицо: — Ну и при чем тут разведка? Даже если она и делает что-то, кажущее подозрительным, то это входит в наш сценарий.

Рожков невозмутимо слушал и продолжал улыбаться, а Петрович с энтузиазмом продолжал:

— Я предложил ей втереться в доверие Элизабет Вайт и сделать вид, будто она хочет переметнуться к ним. Понятно вам? — И он, довольный, засмеялся, всем видом показывая: ну, мол, как я вас всех…

Федор перестал улыбаться, серьезно посмотрел и задумчиво выдавил из себя:

— Так. Хорошо. Но что ты скажешь об этом Мушане?

— А, это ее французский ухажер! — Петренко снисходительно улыбнулся: — Проверен с головы до ног: чистейший алмаз! Нигде не проходит… — Петрович затушил сигарету и раздраженно спросил: — И это все, что у тебя есть важного?

Рожков, разозленный тоном, каким с ним разговаривал Петрович, не являющийся его непосредственным начальством, оборвал:

— Борис Александрович просил тебе передать, что наблюдение за Борткевич, Вайт и Мушаном выявило скрытые действия в пользу ЦРУ!

Петренко спокойно встал с дивана и холодно заметил:

— С Борисом Александровичем мы как-нибудь сами разберемся! И с моей подопечной тоже… — И он всем видом показал, что разговор закончен.

— Но только почему-то в настоящее время твоя Борткевич встречается с Мушаном, который засветился в таких действиях! — злорадно воскликнул Рожков. Петренко молчал. Ему все это не нравилось, наверное, действительно что-то случилось… Уж больно напористо ведет себя «наружник». Неужели эта тихая и послушная на вид Верочка Борткевич обошла его, старого дурака, по всем параметрам?

От этих мыслей он досадливо поморщился, предчувствуя, какие неприятности его ждут, если что… и примирительно сказал:

— Федя, не кипятись! Можешь ты мне сказать, что же произошло, в конце концов?

Рожков, довольный такой почетной миссией, как ткнуть носом высокомерного, по его мнению, «куратора», которого терпеть не мог, затараторил:

— Ну, хорошо, слушай: в данный момент кавалер, как ты говоришь, «чистейший алмаз» — уже, наверное, передает отснятые пленки парижских резидентов КГБ, Волковых, твоей подопечной. Для дальнейшей передачи их, как мы понимаем, Элизабет Вайт!

Федя Рожков с удовольствием отметил, что Петр Петрович побледнел.

— Ты уверен в этом?

— Сто процентов! — И Федор сочувственно развел руками, мол, извини, друг…

— Если это так, то что я должен делать сейчас? — глухим голосом спросил Петренко.

Рожков, возбужденный разговором и надвигающимися событиями, с энтузиазмом начал обрисовывать план дальнейших действий.

— Понимаешь, Петрович, в данный момент она получила фотопленки от Антуана Мушана и направляется домой. — Федор наслаждался ролью руководителя этой операции: — Ты, Петрович, сейчас иди к себе. Как только Борткевич войдет, я позвоню по внутреннему телефону — три гудка! — Рожков возбужденно потер руки. — После этого сразу иди к ней… Понял?

Петрович обреченно кивал головой в знак согласия:

— Так. Понял. Что дальше? — а про себя с раздражением думал: «Ну Зверев, хорош, за моей спиной орудовать! Посмотрим еще…»

Федя повелительным тоном продолжал:

— Ну потом, по обстоятельствам… Сделай вид, что все нормально и мы не курсе. Расспроси о делах и попроси, чтобы рапорт написала. Мол, срочно надо начальству — утром. Дай ей час на это…

Петренко внимательно слушал и тихо промолвил:

— Хорошо…

— Смотри, не выдай, что она подозревается в чем-то. Спокойно, по-хорошему!

Петрович выдохнул:

— Я ей покажу по-хорошему! — и со злостью в голосе обронил в сторону: — Паскуда!

— Я сказал тебе, по-хорошему, Петрович! — оборвал его Рожков. — Вот после получения рапорта посмотрим: если сознается и напишет обо всем — одно дело. Если нет… — он серьезно посмотрел на упавшего духом старшего товарища, и ему даже стало жалко его — и Федор вздохнул: — Если нет — будем брать! Ребята уже наготове.

Петрович еще больше побледнел, понимая, что при таком раскладе дел его карьера наставника молодых кадров кончена. Тридцать лет службы коту под хвост!

— Все, Федь, я пошел… — и Петренко, не прощаясь, поднялся к себе.

30

В окне электрички мелькали знакомые пригородные станции и мрачные многоэтажки спальных районов столицы. Жорж беспокойно осматривал каждую платформу, во время двухминутных остановок поезда, но ничего подозрительного не заметил. Тихо и спокойно. В это послеобеденное время рабочей недели народу почти не было. Мельком он еще раз оглядел вошедших пассажиров — школьники шумной ватагой пронеслись мимо в следующий вагон — и успокоился. Прикрыв глаза, начал прикидывать дальнейшие действия. «Сейчас два часа. Прекрасно, у меня много времени до вечера, — рассуждал он, как будто ничего не случилось, — пообедаю в привокзальном ресторане. Позвоню Алле из кабины автомата. — Жорж при этой мысли улыбнулся, потом вздохнул. — Отменю встречу на неопределенное время, почитаю газеты в зале ожидания. Надо дождаться темноты».

Он не хотел возвращаться домой днем. На всякий случай.

«Вернусь к себе с другой стороны квартала, переулками и садами, когда стемнеет. В заборе, окружающем дом, есть маленькая калитка, соединяющая проход с соседним домом». От этих мыслей ему стало легче.

«И не из таких ситуаций выкручивался! — вспомнил он период “Гуревского” в своей жизни, когда приходилось скрываться от преследовавших его агентов КГБ. — Да, были дела. Вот когда действительно было опасно! Ну, а сейчас надо переждать усиленный интерес “органов” к его персоне, а в дальнейшем просто поменять место проживания. Да и вообще надо заканчивать эту подневольную жизнь с чужим лицом, чужими бумагами и чужими делами. Пора подумать о пенсии, устройстве личной жизни», — сердце его стукнуло: Алла! Ну да, конечно, тихая ординарная счастливая семейная жизнь. Жорж размечтался: юг Франции, домик, жена… Много ли надо еще в этой жизни?

Ну, если только еще время и силы в написании мемуаров. Например: «Дело было в Париже»… нет, лучше — «Тайна агента икс» — он даже улыбнулся этим мыслям, потому что действительно мечтал заняться писательской карьерой. По-молодости баловался рассказами и даже напечатал повесть в журнале «Юность», которая принесла ему первый успех. Вот дурак был, влез по глупости в недра «железной» комитетской системы. Подписал бумаги, не думая о последствиях, выезжая с группой советских ученых во Францию. Очень уж хотелось поездить по миру… Доездился…

«Следующая — моя остановка», — подумал он, увидев знакомые пейзажи, и встал, направляясь в следующий вагон. По пути к выходу его внимание остановилось на двух пассажирах, сидящих на откидных сиденьях в конце вагона. С газетами!

Жорж прошел, не глядя на них, в следующий вагон, который останавливался у подземного перехода, ведущего прямо к вокзалу.

«Может быть, проехать до следующей станции?» — мелькнула беспокойная мысль. Предчувствие опасности охватило его: врожденное чувство «звериной» интуиции у него было сильно развито.

«Нет. Выйду на своей станции», — отбросил он глупость — проехать дальше. Жорж не любил места, которые плохо знал. Это затрудняло передвижение по незнакомой местности и всегда могло завести в тупик, откуда уже не выбраться. Он любил держать любую ситуацию под своим контролем. А Баланкур он знал как свои пять пальцев. Там он мог кружить по своей территории, если что случится, сколько душе угодно и бесконечно запутывать следы, скрываясь от глаз преследователей. Как говорится — ищите ветра в поле!

Собрав все свое внимание на неожиданную опасность, Кондаков нажал кнопку: автоматическая дверь открылась. Боковым зрением увидел, что из поезда никто не вышел. На всякий случай, выглянул: платформа была абсолютно пустая. Ни души! И Жорж совершенно спокойно вышел на перрон и направился к переходу. «Что это?» — от неожиданности вздрогнул он, краем глаза заметив метнувшуюся к нему тень. Еще секунда, и Жорж, так и не успев ни о чем подумать, удивленно увидел летящий прямо на него поезд.

31

— Ну, здравствуйте, Алла Владимировна! — Зверев не спеша, вразвалочку подошел к ее столику. — Разрешите к вам присоединиться. — Он широко искусственно улыбался ей.

Застигнутая врасплох, потрясенная и оглушенная, Алла молчала. «Нет! Этого не может быть! Как он здесь оказался? Откуда знает, что я здесь? Где Жорж? Господи, беда!» — вихрем неслись мысли в гудящей от страха голове. Борис сел напротив:

— Желаете поужинать или выпить вина, мадам Дюшен?

Побледневшими сухими губами, Алла почти беззвучно произнесла:

— Спасибо. Я ничего не хочу.

— Ну что же мы так? — Видно было, что он начал глумиться над ней. — С нами, значит, брезгуете? — Зверев презрительно скривил губы. — Ждете, небось, господина Гуревского Леонида Михайловича? А?

Аллу, словно ударило по уху непривычно звучащее имя Жоржа.

— Я никого не жду! — она почти не услышала своего голоса. У нее перехватило дыхание.

— Да ладно уж прикидываться! Мы в курсе ваших дел! Что же, он платит за работу больше, чем мы? — уже явно издеваясь, продолжал Борис.

Алла нашла силы и слабо улыбнулась:

— Я не понимаю, о чем вы говорите, Борис Александрович…

— Ну вот, уже Борис Александрович! А как насчет Гора? Или это теперь называется — Гур? — Зверев рассмеялся, довольный своей шутке.

Алла, еще больше бледнея, прошептала:

— Пожалуйста, прекратите, Борис Александрович! — Она безучастно смотрела на Зверева и, собираясь встать, оглянулась на соседний стол, как будто желая убедиться, что они в кафе не одни, если что…

Потом, не выдержав всевидящего взгляда Зверева, отвела глаза.

— Мне пора уходить! Извините!

Понимая, что в любой момент она может уйти, он решил опередить события и грубо схватил ее за руку:

— Сиди спокойно! — И, приблизив к ней лицо, тихо, но внятно и медленно произнес: — Слушай внимательно! Если ты еще надеешься встретиться со своим голубчиком, то можешь не надеяться! Он сюда не придет! Не только сюда, а никуда — никогда! — Зверев отшвырнул ее руку. — И вообще, возвращайся к своему мужу и жди моих указаний! Поняла? — И встал.

Собственно, последних слов Алла уже почти не слышала. Она сидела, запрокинув голову, и следила глазами за движением световых бликов на потолке от проезжающих мимо ресторана машин. «Не придет! Никогда! Почему? Ведь я жду его… Жорж! Родной!»

Зверев внимательно посмотрел на нее и, словно прочитав ее мысли, похлопал Аллу по плечу: «Жди, жди!» — и уверенной походкой пошел к выходу, ни разу не обернувшись.

Алла, не имея понятия, как долго она так сидела, вдруг резко встала: надо идти! Зал закружился, и ватный шум в ушах приглушил звуки окружающего мира. Она буквально упала на стул. Как в немом кино, фигура официанта проплыла мимо. Люди входили и выходили.

— Вам плохо, мадам? — Она начала приходить в себя от прикосновения рук, трясущих ее за плечи. — Мадам, вам принести холодной воды?

Участливое лицо гарсона склонилось над ней. Звуки ресторанного шума снова вернулись. Она благодарно, как могла, выдавила слабую улыбку:

— Спасибо, мне уже лучше. — И подумала: «Что это со мной? Не хватало еще здесь свалиться…» — Сконфуженно огляделась: посетители ближних столиков смотрели на нее с тревогой и участием. Она слабо улыбнулась: «Все в порядке, господа!»

— Извините, мне нужно выйти на воздух, — сказала она официанту и оставила деньги за кофе. Шатаясь, словно пьяная, она надела плащ и вышла. Страшное предчувствие охватило ее. Алла знала: с Жоржем случилось что-то страшное! Она была в этом уверена.

Словно в кошмарном сне, она шла по ночному Парижу, не зная зачем и куда. Ей было все равно. Сколько часов бродила по улицам в темноте, она не представляла, находясь вне реальности и времени. Потом такси подвезло ее к дому, и она медленно поднялась к себе в новое жилье. В квартире было темно. Не включая свет, села в кресло и начала гипнотизировать телефон: «Позвони, пожалуйста, родной мой! Позвони…» Ночь неумолимо надвигалась бессонными часами, страхом и безнадежным ожиданием звонка от любимого.

32

Недалеко от шумной авеню Виктора Гюго пролегала маленькая тихая улочка, выходящая на бульвар Лан. На этой улочке находилась булочная-кафе, славившаяся своей свежей и вкусной выпечкой. С утра до вечера кафе было заполнено вечно голодными студентами университета Дофин, из которого они прибегали во время перерыва, благо корпуса факультетов располагались в пяти минутах отсюда. Было уже поздно, но кафе звенело от веселых голосов беспечных студентов. Вера сидела за столиком у окна и ждала Антуана. Она только что ему звонила, и они договорились встретиться здесь, под видом невинного свидания влюбленных. Верочка тревожно вздохнула. Влюбленными-то они, конечно, были, но эта встреча была больше деловой. Антуан, наконец, сдержал свое обещание и сделал фотографии Волковых. В душе она ликовала. Правда, эту радость смущали подспудные мысли о своих опасных и противозаконных действиях и страх быть схваченной. От беспокойных дум адреналин в ее крови подскакивал до обморочного состояния: «Что я делаю? Опомнись, Вера Андреевна, пока не поздно!» — твердила она мысленно себе. Но, с другой стороны, она все больше и больше была уверена, что не хочет работать на КГБ и возвращаться в Советский Союз.

Мысли о том, что она является преступницей и что измена Родине — тяжкое преступление, влекущее суровое наказание, не очень мучили ее. Патриотом Родины она явно не была. Именно той Родины, где за высоким политическим забором изоляции от всего нормального мира мучились в неволе миллионы людей, лишенные права на свободу слова, возможности путешествовать за границу и даже в родной стране жить там, где они хотят. Пожив совсем недолго в нормальном свободном обществе, она в одно мгновение ока стала антисоветчицей. И кто бы мог подумать! Ее больше мучило чувство вины перед родителями, которых она очень любила. Особенно отца. Она знала, что они ее не простят! И это было самое страшное. Вера глотнула горячий шоколад и попыталась отбросить угнетавшие ее мысли, понимая их бесполезность: дело сделано!

Она стала думать об Антуане. Милый, хороший мальчик. Вера улыбнулась. Мальчик? Он старше ее на десять лет. Но она почему-то чувствовала себя мудрее и старше. Антуан был очень непосредственный, добрый, немного легкомысленный, в смысле взглядов на жизнь, но милый и трогательный.

Задумавшись о нем, Верочка не увидела, как Антуан, незаметно пробравшись между близко поставленными столиками, молча сел напротив и заглянул ей в лицо. Вера вздрогнула от неожиданности.

— Добрый вечер, мадемуазель! — он перегнулся через столик и поцеловал ее.

— Господи! Антуан, как ты меня испугал! — Верочка дружески стукнула его по руке. — Я с детства не люблю сюрпризов! — Они рассмеялись и взялись за руки. — Ну привет, дорогой! — осветила его сияньем глаз Вера.

Потом они пили кофе, уплетали свежие плюшки с изюмом и болтали ни о чем.

— Представляешь, Вера, я узнал, что Тургенев всю жизнь любил замужнюю Полину Виардо! — Антуан ходил на курсы русского языка, и ему не терпелось блеснуть новыми познаниями. — А Достоевский был азартным картежным игроком. Продул в Баден-Бадене все свое состояние! А я-то думал, он — обличитель пороков человеческих!

Верочка снисходительно смотрела на него и, улыбаясь, оправдывалась за грехи своих известных соотечественников:

— Антуаша, ведь, классики — тоже живые люди были…

— Еще скажи, как мы! — Антуан взъерошил короткие волосы — не без недостатков… Булочки любили кушать! — И они снова рассмеялись.

Довольно прищурив глаза, Антуан достал пакетик из спортивного кожаного рюкзака, с которым не расставался никогда.

— Это тебе, дорогая! — и он удовлетворенно улыбнулся.

— Ой, Антуаша, это пленки? Спасибо, милый! — Верочка поцеловала его в щеку и немного задержала свои губы на его лице. Затем она признательно посмотрела ему в глаза: — Спасибо. Ты оказал мне огромную услугу!

Антуан небрежно махнул рукой.

— Если надо еще, не стесняйся. Всегда рад помочь тебе. Ну, ты знаешь сама…

— Знаю, милый, спасибо, — и Вера убрала пакетик в портфель как ни в чем не бывало, а на самом деле покрылась холодным потом от волнения: все, труба! Но она беззаботно улыбнулась и переменила тему разговора.

Говорили о весне, о своей предстоящей поездке вместе в Бретань, где жили родители Антуана.

— Вот увидишь, тебе очень понравится, — он взволнованно взял ее за руку. — Там настоящая Франция! Вот увидишь!

Они вышли из кафе на темную улицу, долго целовались в скверике на авеню Фош, и когда дошли до метро «Порт Дофин», наконец, расстались.

— Иди, Антуаша, уже поздно! — буквально отрывала от себя Вера разгоряченного возлюбленного.

— Вера! Жэ тэм!

Они договорились встретиться завтра вечером на том же месте в кафе. Антуан сел в машину, громко просигналил в тишине и рванул в туннель периферийной окружной дороги. А Вера, забыв об опасности, шла домой, переполненная новым щемящим чувством к Антуану. Она даже и не подумала, что надо спрятать пленки, или о том, как передать их Лизе. Верочка шла и мечтала: «Вот отдам пленки Элизабет и скажу ей, что на этом моя миссия закончена. Финита ля комедия. Никаких американцев! Никаких — КГБ! Моя миссия — Антуан! Выйду замуж! Буду жить нормальной жизнью свободного человека». От этих мыслей она улыбнулась и, как маленькая девочка, чуть ли не в припрыжку побежала домой. Вера даже не представляла, что ее ждет за оградой посольства.

33

Лариса не отходила от телефона — ждала звонка от Алеши. Из зала доносился приглушенный звук позвякивания посуды. Дело шло к концу обеда. Посетителей было мало, слава Богу, иначе, с ума можно сойти — радовалась Лара такому раскладу. Сил никаких не было, чтобы улыбаться и делать беззаботный вид, она скорчила гримасу: чего желаете господа?.. О Господи, как мне все надоело! Тревожные навязчивые мысли не давали расслабиться и сосредоточиться на клиентах. Пришлось попросить Мишу Борщевского, услужливого и внимательного работника с кухни, помочь ей, сославшись на сильную головную боль.

— Миш, не могу, голова раскалывается… Посмотри за этой парой… они последние. Я их уже рассчитала. — Она благодарно и вымученно улыбнулась Михаилу: — Спасибо, дорогой, за мной не станет!

Лара прошла в подсобку и села за стол, положив голову на сплетенные руки. Что-то странное происходило вокруг, и она пыталась понять — что?

После приезда Жени Бержар в Париж и ее последующего исчезновения все вокруг закружилось непонятным мистическим колесом. До сих пор так никто и не понял, и не узнал, что на самом деле случилось с Женькой — полиция подтвердила ее мужу, что открытка написана ее рукой, и не объявила розыск пропавшей — каковой она теперь не являлась. Намекнули Шарлю: мол, разбирайтесь сами. Семейные конфликты не входят в компетенцию сыскной полиции. Мало ли супругов разбегаются в разные стороны, и если всех разыскивать с полицией — больше делать нечего!

Шарль сначала безумно переживал, потом смирился и сосредоточил свою любовь и внимание на дочери.

Он смирился, но не Лариса. Что-то тут было не так! Слишком хорошо она знала свою подругу. Не могла она бросить дочь, тем более вот так, вдруг! Нет! Они с Алешей даже подумали, что кагэбэшники тайно переправили ее в Советский Союз. С них станется! А открытку заставили написать под угрозой жизни дочери, например.

Лара даже подозревала худшее. Зачем им связываться с ней и отправлять в СССР, когда можно просто убрать. Как говорится: «Нет тела — нет дела». Скорее всего, так и есть!

Но это не все! Ладно — Евгения. Понятно. Работала на КГБ — это месть и расплата. Логично. Но сейчас еще пропал и Кондаков! Это уже слишком! Исчез без следа. Чья теперь очередь? Лариса содрогнулась, боясь даже думать об этом. И Алешка не звонит, как обещал. Вчера он должен был встретиться с Жоржем. Лариса подняла голову и прислушалась: нет… — ей показалось, что звонит телефон. Вот наказание ждать. Предчувствие беды охватило ее. Ладно — она, но даже спокойный и выдержанный Алексей начал дергаться. Жорж Кондаков не звонил, а его телефон не отвечал даже ночью. У них был договор — контрольная встреча: на тот случай, если что-то случится. Еще был предусмотрен и запасной вариант: если и контрольная встреча срывалась, по каким-либо причинам, нужно было явиться на следующий день, в полдень, в библиотеку Центра Помпиду. Вот на эту контрольную встречу и пошел сегодня Алеша, не дождавшись Жоржа вчера. Ушел в одиннадцать утра. И пропал. Было четыре часа. Алексей не звонил.

Последние посетители наконец ушли. Миша Борщевский заглянул в подсобку:

— Леха еще не звонил? Он мне обещал последние русские видики принести.

— Нет, не звонил. Я сама с ума схожу. Куда пропал? — Лариса, не в силах больше спокойно сидеть, встала и пошла за Михаилом, направляющимся к выходу. Он поцеловал ее в щеку:

— Ну, ладно, тогда, Лар, я побегу? А то мне сегодня в вечер работать… — Потом внимательно посмотрел, на ней лица не было. — Да не волнуйся ты так, скоро объявится. — И он погладил ее по плечу: — Держись, не раскисай!

Лариса печально кивнула:

— Хорошо, Мишель, иди, а я дождусь Алешу.

Она закрыла за Борщевским дверь и не знала, что теперь и думать.

34

Раздался звук хлопнувшей в вечерней тишине двери.

— Пришла! Стерва! — Петренко подождал минут десять-пятнадцать, надо сказать, стоило это ему больших трудов. Он едва сдерживал себя, но понимал, что необходимо выждать время и дать возможность ей переодеться и расслабиться, чтобы застать врасплох. Неожиданность — лучшая форма атаки. Перед зеркалом словно натянул на лицо маску доброжелательности — ох, тоже нелегко это ему далось. В зеркале отражалась натянутая улыбка и гневный взгляд. Самое главное, не вызвать подозрения. Так, с натянутой полуулыбкой, он вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь, которая тут же приоткрылась:

— Ой, Петр Петрович? — Вера неуверенно пригласила явно нежданного гостя. Было видно, она растерялась. — Извините, я только-только вошла.

Петрович спокойно и доброжелательно, даже сам удивился своему актерству, ответил:

— Знаю, Верушка, я слышал, как ты открывала дверь. Я ждал тебя.

Вера с тревогой, которую тут же отметил Петрович, посмотрела на него:

— Вы меня ждали? Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, не волнуйся, ничего страшного не случилось! Просто мне надо срочно — завтра рано утром — представить твой отчет о последних контактах с Элизабет Вайт. Начальство требует. Ты уж извини, а?

Увидев, что Вера просветлела лицом и облегченно вздохнула, добавил:

— В девять утра собрание и обсуждение дальнейших планов. — Петренко явно вошел в роль, он как можно мягче, с просительными интонациями в голосе попросил: — Пожалуйста, Верушка, если тебе не трудно, напиши ответ сейчас. Тебе часа хватит?

Вера пожала плечами, было видно, что ей все это не нравится:

— Не знаю, — и она недовольно прикусила губы. — Думаю — да.

— Вот и хорошо, — обрадовался Петр Петрович. — Можно, я загляну к тебе, — он посмотрел на часы, — в одиннадцать? А то мне надо будет над ним еще поработать…

Вера молча кивнула, чертыхаясь в душе: «Надоели со своими отчетами!»

Она закрыла за Петровичем дверь и опять ругнулась:

— Вот достали!

Села за журнальный столик в кресло:

— Так и напишу. Ничего не знаю, ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу!

Не задумываясь о последствиях, Вера написала о вчерашней встрече с Лизой. Постаралась очень подробно, зафиксировав каждый шаг — если следили, то это будет подтверждено соответствующими контротчетами агентов наблюдения. «И договорились встретиться в субботу, чтобы пойти в Музей человека на американскую выставку “Экспонаты с затонувшего “Титаника”». — И, с удовлетворением, что так ловко состряпала отчет, она поставила дату и размашисто расписалась. Посмотрела на тикающий будильник — десять тридцать. Быстро я управилась. Даже успею поужинать и посмотреть новости!

Когда раздался звонок, она взяла бумагу и, не намеренная больше долго разговаривать с Петренко, открыла дверь:

— Вот, Петр Петрович, написала! — и протянула отчет ему через порог.

Сосед рассыпался в благодарностях:

— Спасибо, Верочка, очень выручила! Не буду тебе больше мешать. Спасибо, дорогуша!

— Спокойной ночи, Петр Петрович! — довольно выдохнув, мол, наконец-то, Вера закрыла дверь.

Петренко на ходу с нетерпением бегло проглядел написанное и грязно выругался:

— Вот сучка! Будет тебе сейчас спокойной ночи! — И он, войдя к себе, тут же позвонил Рожкову: — Федор, ты был прав! Бери с собой ребят!

Ничего не подозревающая Вера была в ванной, когда опять раздался звонок.

— Нет, мне когда-нибудь дадут жить спокойно? — она возмущенно накинула халат и открыла дверь: — Ну что еще, Петр Петрович?.. — и осеклась на полуслове. За порогом стояла группа людей. Вера отпрянула, собираясь захлопнуть дверь, но несколько человек, не спрашивая ее ни о чем, вошли в квартиру. Она побледнела и все поняла.

— Борткевич Вера Андреевна, именем советского правительства вы задержаны по подозрению в измене Родине.

35

Зверев посмотрел на стол, черт ногу сломает: деловые документы, скомканные клочки бумаги, разбросанные фотокопии, письма, надорванные конверты, карандаши и ручки валялись повсюду. Но этот бедлам не смущал Бориса Александровича. Ведь столько всего случилось за последние дни, что ему было не до порядка, а служащая, убирающая в его кабинете, в выходные дни не приходила. Был воскресный день. Он беспрерывно говорил по телефону с шефом, который там, в Москве, даже не представлял (всего по телефону не объяснишь), как все здесь закрутилось, и конца было не видно.

Два бывших агента-предателя — Леонид Гуревский и Евгения Щеглова, они же Кондаков и Бержар — были уничтожены. Зверев удовлетворенно хмыкнул: моих рук дело! Они давно это заслужили, но расплата их настигла только сейчас. Сейчас, когда казалось, живи себе спокойно, радуйся жизни в тиши и благоденствии… ан нет! Бумеранг, заброшенный десять лет назад, настиг их, уверенных в том, что о них забыли и что они никому не нужны, в самый неожиданный момент. Стоило только удивляться их недальновидности: наивными их нельзя было назвать. Смешно, конечно, зная, в какой организации они работали, и представляя все последствия жестокого наказания для всех отступников и предателей, чтобы так расслабляться. Забыли, что ли, с кем связались?

Борис Александрович, между звонками, писал подробный отчет начальству. А что, пусть знают — все это проделано под его руководством и непосредственном участии.

Евгения Щеглова была захвачена в поезде Париж — Сан-Себастьян, следующем в Испанию. Ей сделали укол, и она, проспав всю дорогу, в Биаррице, конечно, не вышла. Ну, а в Испании, представьте себе, в маленьком отеле она взяла да и повесилась! Вернее, ее… правильно, конечно, не без помощи! Борис Александрович, мысленно, развел руками: се ля ви, как говорят французы. И опять ухмыльнулся — предателей он не любил!

Ну вот, перед тем, как она, вернее, ее… мадам Бержар написала письмо мужу и дочери, что жива и здорова! Так и написала, а куда деваться-то под пистолетом! В отеле вместе с телом бывшей советской гражданки остался советский заграничный паспорт, с испанской туристической визой, на имя Анны Николаевны Орловой и записка, якобы бывшему мужу в Москву. В письме отчаянное признание, что жизни своей без него не представляет, но простить его измену не может. А посему уходит в мир иной добровольно. Вот такая трагедия! Тело несчастной и документы испанские власти передали в посольство СССР, как и полагалось по закону, а дело закрыли. Так она исчезла навсегда — бесследно.

Мадам Бержар, она же — Евгения Щеглова, так никогда и не узнала, что попалась в руки сотрудников КГБ по наводке настоятеля русской церкви в Биаррице — отца Николая.

— Молодцы! Хорошо сработали! — Борис в очередной раз положил телефонную трубку и, довольный собой, удобно устроился в кресле перед столом, продолжая строчить отчет.

Ну, так вот, Гуревский, то бишь Кондаков, был хладнокровно сброшен под поезд сотрудником разведки. Как вы правильно понимаете, несчастный случай. В два часа дня, после обеда, на маленькой станции никого не было. Этим и воспользовался агент наружного наблюдения, который ждал его там с утра, намеревавшийся проследить его путь домой. Свидетелей происшествия не было. Несколько пассажиров, находившихся в это время в электричке, показали, что платформа была пустой. Водитель поезда затормозить не успел, заметив упавшего под состав человека. Когда остановились, было поздно.

Борис опять самодовольно прищурился: его человек! Профессионал! Ничего не скажешь! Тот прятался в тени, с другой стороны навесного моста, и, воспользовавшись благоприятной ситуацией, молниеносно вынырнул на секунду — толкнул и опять нырнул за перекрытие. Потом под шумок, когда народ сбежался, растворился в толпе, никем не замеченный.

Классический трюк! Ничего не скажешь!

Но это еще не все. Ко всему, помимо удачи в операции «Серпан», раскрутили дело американского направления с Элизабет Вайт.

Тоже еще та штучка! Чуть не засветила старейших парижских резидентов (еще с послевоенного времени!) Волковых. Но, к счастью, «наши» вовремя перехватили фотопленки, отснятые незадачливым и ничего не подозревающим французом Антуаном Мушаном. Ухажер хренов нашелся! Переводчица Вера Борткевич арестована и предстанет перед судом в Москве.

«Молодая дура!» — даже с сожалением подумал Зверев. Он хорошо знал ее отца — Андрея Владимировича. И чего не хватало молодой избалованной девице, что полезла в такие дела? Зверев представил, какие последствия ждут журналиста-международника: потеря всего — дочери, карьеры, выездов за границу — и презрение окружающих.

«Бедолага!» — только и мог сказать Борис Александрович.

А эта Вайт осталась с носом! Зверев хладнокровно щелкнул пальцами. Ей перекрыли кислород со всех сторон, и теперь она вынуждена будет вернуться в Вашингтон ни с чем. «Так-то, будете знать наших — как посылать перезрелых девиц на съедение в логово врага. Ха-ха!»

Настроение его поднялось еще больше, и он, бросивший в очередной раз курить, достал припрятанную про запас пачку сигарет и с удовольствием затянулся.

Ну, и еще, конечно, в его мыслях присутствовала она — Алла Владимировна Дюшен.

«О-ля-ля! Дорогая моя! — Борис, как мальчишка, у которого отняли ненужную, но забавную и интересную игрушку, не мог этого простить: ни себе, ни ей! — Быстро, однако же, переметнулась!»

Он представил ее с этим, в отеле — и его передернуло. «Тварь продажная! — опять подумал он. — Ну, теперь не открутишься! Будешь расплачиваться по полной программе. Ладно, с ней я лично разберусь чуть позже», — отмахнулся от этих мыслей Зверев.

Сейчас надо закруглять операцию «Серпан — Репатрианты» — разобраться с группой, которую тот готовил к переброске в СССР.

Борис Александрович еще раз посмотрел на список предполагаемых «репатриантов»: Артемов Алексей. Квин Лариса. Кудасов Игорь — Зверев вычеркнул последнее имя: уехал на постоянное жительство в США.

Другие имена были предполагаемыми. Они всплывали лишь при упоминании «Гуревский — “Балалайка”».

Что ж, займемся теперь вплотную «Балалайкой»! Времени будет достаточно, — усмехнулся довольный Борис Александрович и размашисто написал: «Важно! 1. Алла Дюшен. 2. Ресторан “Балалайка”. Артемов — Квин».

36

Алексей знал, что за ним «хвост». Вернее, «хвосты». Их было двое. Он долго запутывал следы от преследователей, то спускаясь в метро, то выскакивая через две-три остановки, заходя по пути в магазины, то кидался ловить такси. Проклятые таксисты, не останавливаясь, проносились мимо. Не везет, что ни говори! Наконец, выбившись из сил, махнул рукой: а ну их, на самом деле, что будет, то будет! — и зашел в первое попавшееся кафе. Безучастно сел за маленький столик у окна и заказал кофе. Внутри живота, собранный в комок, страх отпустил и сменился теплой волной безразличия. Он выдохся. Честно говоря, неопытный в таких делах, Алеша Артемов запаниковал. Запаникуешь тут! Впервые за год его деятельности в группе «Репатрианты» он остался без помощи и подсказки своего незаменимого руководителя и друга-наставника — Жоржа Кондакова. Алексей теперь был уверен: что-то случилось! Жорж пропал. Он логически подвел исчезновение своего шефа под странную историю бегства в никуда Жени Бержар. Эти два более чем странных факта вызвали в его сознании безотчетный страх и тоскливую безысходность. Он машинально пил кофе, не чувствуя вкуса и запаха.

Его голова буквально раскалывалась от пульсирующих расплывчатых мыслей: «Что делать теперь? Может быть, махнуть куда-нибудь подальше от всего, пока не взяли за одно место? А Лариса? — Он безнадежно уставился в окно ничего не видящими глазами и коротко вздохнул: — Сгоряча ничего делать не буду!»

Еще вчера, когда он не дождался Жоржа в кафе на станции, понял, что дела его плохи. А сегодня утром на контрольной «стрелке», в библиотеке Центра Жоржа Помпиду, прождав больше часа, он заметил, что за ним следят. Сначала он увидел одного и не поверил глазам, это был один из двух русских клиентов, которые сидели вечером за бутылкой водки до закрытия ресторана. Ошибиться он не мог: память его была феноменальной не только на ноты, но и на лица. Ага, а вот и второй субчик! «Так!» — все понял он. Или они случайно зашли в библиотеку почитать советские бесплатные газеты, что ли? Конечно, поверил, ждите! Чтобы до конца убедиться, Алеша поднялся по эскалатору на смотровую площадку огромного уродливого здания, откуда было видно все. И убедился, что прав: один из преследователей остался внизу, у входа в центр, а другой поднялся следом за ним. Что было странным для Алексея — так это то, что «топтуны» даже не скрывались. Как будто они хотели, чтобы Алеша увидел их и понял — кто они. Так и случилось. Он понял и испугался.

Алеша никогда не думал, что страх — это такая мощная сила, парализующая сознание и тело. Погибнуть вот так — ни за что ни про что! Еще даже не сделав ничего предосудительного, подумаешь, планы политического переворота в СССР какой-то организации, к которой принадлежал Кондаков! Ересь какая! Расстаться с жизнью, вот так, «за здорово живешь», в полной силе и молодости — совсем ему не светило. Нашли дурака! Только сейчас он понял, как на самом деле прекрасна жизнь без всяких этих абсурдных политических заморочек и подпольных интриг. «Черт дернул меня связаться с ним!» — он имел в виду Кондакова. Ведь лично он ничего против СССР не имел, уехал не по политическим мотивам — он же музыкант, а не литературный диссидент, — а больше по экономическим причинам. А знал бы он тогда, что вместо фортепьянных концертов будет бренчать на балалайке в ресторане, развлекая пьяную публику, — вообще бы не уехал! Вот и доказывай теперь, что ты ни при чем!

Алексей тоскливо решил, что предпринимать не будет ничего вообще. «Если суждено погибнуть от рук гэбистов… — тут, он горько усмехнулся — неужели я им так сильно насолил? — Буду героем для всех диссидентов-антисоветчиков! Во как! Ну, а если припрут к стенке — расскажу все, что знаю. К сожалению, знаю не так много — могут просто не поверить». Он опять вздохнул, допил кофе и не спеша (плевать на все!) вышел на улицу. Посмотрел на часы. Ничего себе! Неужели пять часов? «Ларка там сходит с ума. Я ей даже не позвонил». Алексей достал телефонную карту и зашел в кабину.

37

Настенные часы за шкафом стучали так, что это казалось невыносимым. «Прямо бухенвальдский набат какой-то!» — Алла накрылась с головой. Легче от этого не стало, звук, казалось, проникал сквозь одеяло и бил по голове. Но встать и остановить беспощадно тикающий маятник не было сил. Она высунулась из-под одеяла: позднее хмурое утро светило из окна серым мерцанием, не давая шанса на оптимистическое начало дня. Собирался дождь. Часы отбили одиннадцать. Алле казалось, что этот гул никогда не закончится. Она лежала, крепко сомкнув глаза, и от каждого удара вздрагивала всем телом. Никаких чувств у нее не было. А что, скажите, может чувствовать персона, которую переехал трамвай?

Так, без движения, она лежала довольно долго. Потом встала, прошла на кухню, включила чайник и стала смотреть в окно. Накрапывал дождь. Приготовив завтрак, села за стол, но кусок в горло не лез. Все ее действия были механическими, мыслями она была далеко. Вопросы — что делать и куда бежать — отпали. Всю ночь она только и делала, что искала на них ответы. Не нашла и успокоилась. Вернее, не успокоилась, а словно безразлично поплыла по течению — что будет, то будет!

Она уже не ждала телефонного звонка от Жоржа. Была уверена — его нет на этом свете: будь он жив, уже давно дал бы знать. Выплакав все слезы по любимому, поняла, что жить дальше — нет смысла. Но и умирать она боялась — физически. Морально — уже умерла. Вот если бы можно было отойти в вечность легко: заснуть и не проснуться. Без боли — Алла не выносила боль. Умереть бы без страданий, без страшных мыслей, а что — ТАМ? По-правде сказать, на душе, несмотря на безбожное воспитание, становилось легче от мысли, что ТАМ, кто знает? — ждет ее любимый…

Но это — ТАМ, а она — ЗДЕСЬ. И что же, действительно, дальше? Вернуться к мужу? Ведь он ждет ее и простит! Она знала об этом.

— Нет! Ни за что! — Алла в ознобе повела плечами. Сама мысль, что она вернется к Даниэлю, потрясла ее и окончательно разбудила. — Ну хорошо, если не к мужу… Куда?

Зависеть от Зверева? Ни за что! Лучше умереть сразу и сейчас!

Земля уходила у нее из-под ног. Она прошла в гостиную и села в кресло. «Господи, дай мне силы!» — неожиданно взмолилась она, толком не зная ни одной молитвы. Потом ее словно пронзило: «Вернуться домой в Ленинград? — она даже привстала из кресла и тут же упала обратно: — Ну и кому я там нужна кроме дочери? Да и это не спасет от Зверева, еще хуже будет… Это все равно как в пасть удава добровольно». Так и сидела она, оцепенев от отчаяния и беспросветной безысходности, не зная, что предпринять.

Когда в тишине раздался звонок, Алла вздрогнула всем телом и вскочила с места. Яркая вспышка надежды озарила все ее существо: Жорж!

Она трясущими руками сняла трубку:

— Я слушаю…

Когда до ее сознания дошло, что это Зверев, она не могла поверить: откуда он знает номер телефона?

— В пять часов я жду тебя в отеле. Там же. И не вздумай крутить!

— Хорошо, Борис, я приду. — Алла не узнала свой собственный голос.

— В два часа зайди в «Балалайку», посмотри, как там Лара Квин. Поняла?

— Да, Борис, поняла. Я схожу. — Она закусила губы, только бы не сорваться.

Едва держась на ногах, положила трубку и подошла к окну. От окна сильно дуло, она продрогла до костей, буквально зуб на зуб не попадал.

Посмотрела на часы — полдень. В два часа надо быть в ресторане «Балалайка», черт бы его побрал! Она налила горячую ванну, чтобы согреться, и безразлично погрузилась в душистую пенную воду. Закрыла глаза. Хорошо. Вот так бы и умереть в тепле и неге. И тут ее словно озарило. Алла вылезла из ванны и, не обращая внимания на разбрызганную пену и струйки воды, прошла на кухню, взяла бутылку «Smirnoff» и вытащила лезвие из безопасной бритвы. У окна, вытянув руку, посмотрела и нащупала вену на левой руке — пульс, разгоряченный водой, радостно откликнулся на слабое нажатие. Выпив полстакана водки, она подошла к столу, взяла ручку и лист бумаги, быстро и решительно написала: «Ушла из жизни по доброй воле. Алла». Лист бумаги, мокрый от капель воды и слез, поглотил расплывшиеся буквы. Задумавшись на секунду, она сняла талисман с шеи. Туфельки жалобно звякнули, она поцеловала их и положила рядом с запиской, быстро приписав: «Прошу передать дочери Любочке». Заплакала: «Прости, доченька». — И, шатаясь, прошла в ванну.

Погрузившись в воду, почувствовала тепло и благодать. Одним движением руки провела лезвием по вене. Она почти не почувствовала боли. «Ну вот, а ты боялась — это так легко на самом деле». Потом удивилась ярко красной пене и розовой воде. «Как интересно!» Когда ей захотелось спать, она почувствовала слабость во всем теле и совершенное безразличие к происходящему. «Как хорошо! Как легко! Ведь я давно этого хотела».

Лампочка на потолке начала удаляться и превратилась в маленькую точку. В ушах, словно заложенных ватой, вдруг послышались волшебные звуки то приближавшейся, то отдалявшейся музыки. Что это? Что-то очень знакомое. Алла пыталась вспомнить. «Ну да, конечно, — вдруг радостно осознала она. — Это же “Лебединое озеро”. Я совсем забыла, ведь это я — Аллочка! Одетта — королева лебедей!» И Алла увидела себя на сцене, как она — юная, легкая, воздушная, счастливая, в ярком свете и в вихре музыки, закружилась по сцене. Она подняла руки, и лучезарный свет вошел в нее и закружил космическим вихрем, как если бы этим вихрем была она.

38

А в это время, на границе Франции и Швейцарии, машина с парижскими номерами беспрепятственно проехала приграничную полосу. Пограничники даже не посмотрели на машину с французскими знаками. Обычное дело — соседнее дружественное государство: «Бьен веню — добро пожаловать!»

Подъезжая к Женеве, Лариса и Алексей остановились на автозаправочной станции. Пока Алеша заправлял машину, Лариса зашла в телефон-автомат и позвонила по номеру, который ей дали русские знакомые в Париже.

— Слава Богу, на первое время есть где остановиться и осмотреться. А там увидим, — сказала она Алексею. — Нас ждут!

Всю дорогу от Парижа до Женевы они почти не разговаривали, да и о чем говорить? Сорвались в тот же вечер, когда узнали, что Кондаков погиб. Его сбросили под поезд. В вечерних новостях показали криминальный сюжет. Они не стали дожидаться своей участи и, даже не собрав вещи, чтобы не вызвать подозрения у окружающих, а лишь прихватив денежные сбережения, рванули подальше.

Вот так, тайно, никого не предупредив, сбежали без оглядки, бросив все: жилье, работу, друзей и знакомых. Местом убежища безоговорочно выпала Швейцария: привычный французский язык, многочисленные русские (знакомые знакомых) и не так далеко от Франции. Они были уверены, что это не надолго.

«Как только все утрясется — сразу вернемся», — рассчитывали они, не зная, что уезжают навсегда. Как оказалось, рассчитать-то они рассчитали, но жизнь, однако, повернулась совсем другой стороной. Сначала они будут работать «по-черному» в русском ресторане, слава Богу, опыт у них имелся. Потом, когда коммунистическая держава падет, они получат документы — вид на жительство в Швейцарии — и откроют свой бизнес. Небольшой ресторан «Перестройка» будет на пике популярности у швейцарцев. Скопив приличные деньги в конце девяностых, переберутся в Москву, где разбогатеют и войдут в бизнес-элитный круг преуспевающих «новых русских». Свои приключения в Париже будут вспоминать с грустными ностальгическими нотками в окружении близких друзей.

Это все будет, а пока они, не представляя, что их ждет, подъехали к старому двухэтажному дому, где пожилая русская дама поджидала их у ограды.

«Господи, милые вы мои, наверное, устали? Заходите, родимые, заходите!»

39

Элизабет не находила себе места. Интуиция и богатое воображение подсказывали ей, что с Верой случилось то, о чем она боялась даже думать. Ее взяли на месте преступления, если можно так назвать ее незаконные по отношению к своему государству действия, в данном случае — фотографирование агентов КГБ.

Прошло уже три дня, а место Веры за столом пустовало. Лиза Вайт даже не могла смотреть в эту сторону. Ей было жалко эту милую, симпатичную девочку, которая по ее вине была замешана в эту историю. Если бы Элизабет знала, что Верочка была другой стороной той же медали — сотрудницей КГБ — и сама вышла на нее по наводке своей организации, возможно, меньше бы переживала. Но она не узнает об этом никогда. Ровно через месяц ее отзовут в Вашингтон. Никто не упрекнет ее в провале операции, она сделала, что смогла.

Советские агенты Волковы будут раскрыты позже, после распада СССР, когда они, старые и немощные, будут никому не нужны: ни своим кагэбэшникам, ни французским спецслужбам. Коротать свой век они будут в Москве.

Верочка будет осуждена на 11 лет, но выйдет на свободу через три года, когда к власти придет Ельцин и коммунистическая партия будет в опале. Она уедет жить в Париж к мужу — Антуану Мушану, который все эти годы будет бороться за ее освобождение и женится на ней «в местах не столь отдаленных». Ее отец — Андрей Владимирович, переживет крах советской системы за границей. Вернувшись в Москву из Нью-Йорка в девяностых годах, будет продолжать работать на свободную прессу России.

Шарль Бержар будет воспитывать дочь один. Загадочная история исчезновения его жены лишь чуть-чуть прояснится через много лет, когда он встретится в Москве с Ларисой и Алексеем. Они расскажут ему историю любви Леонида Гуревского и Евгении Щегловой и предположительную гибель того и другого. Но официальные попытки узнать, что случилось на самом деле, не увенчаются успехом.

Петренко Петр Петрович будет отозван в Москву, но, благодаря своим дружеским связям, доработает до пенсии в своем отделе. В конце девяностых переберется на малую родину в село Недвиговка, где ему останется дом от матери. Счастливо доживет до глубокой старости, окруженный многочисленной родней и односельчанами.

Даниэль Дюшен, потрясенный смертью любимой жены, так никогда больше не женится. Всю жизнь он будет казнить себя, что дал ей уйти из дома, в никуда, и не помог в трудную минуту. Он будет долго хранить у себя украшение в виде балетных туфелек на серебряной цепочке, единственную вещь, оставшуюся от супруги после смерти. И лишь через двадцать лет выполнит волю жены и передаст украшение ее дочери в Россию.

40

Все это будет в очень скором будущем.

Ну а пока Борис Александрович Зверев в самолете компании «Эр Франс», набирающем высоту, все дальше и дальше удалялся от французской земли.

Он сидел у иллюминатора и мыслями все еще находился в Париже. Зверев возвращался в Москву победителем-героем. Его официально повысили в звании, наградили орденом Красной Звезды и назначили денежное вознаграждение за блестяще проведенную работу по раскрытию планов врага и срыву операции «Репатрианты», готовившейся для политической акции против СССР. Но самое главное, за отличие в выполнении задания Управления внешней разведки по раскрытию и уничтожению предателя Гуревского он был возведен в ранг настоящего героя своего ведомства.

Борис перебирал в голове все случившееся за последнее время и сам удивлялся, что все так удачно вышло за столь короткий период. В плане Управления это было рассчитано на два-три года. Зверев же провернул всю операцию в рекордный срок — за девять месяцев. Его шеф в Москве ликовал: «Ну, Зверев! Ну, герой! Не ожидал!»

Губы Бориса Александровича расплывались в самодовольной улыбке: «Как я вас всех!»

Единственным неприятным пятном в этой триумфальной истории была Алла. Борис сам удивлялся, что это так взволнует и огорчит его. Только после ее глупой и необдуманной, по его мнению, смерти понял, какую трагическую и фатальную роль он сыграл в ее жизни.

Борис Александрович нажал кнопку сервиса. Бортпроводница, улыбчивая симпатичная француженка, не заставила себя ждать.

— Пожалуйста, коньяк!

Он выпил, немного расслабился и закрыл глаза.

Все в его жизни было прекрасно: карьера, деньги, победы над женщинами и соперниками по работе. Голова кружилась от успеха, он знал, летит домой — пожинать лавры. Душа его ликовала: ай да Зверь, ай да молодец!..

Но он еще не знал о том, что 1989 год, в котором он сейчас успешно пребывает, будет переломным не только в его жизни, но и во всей стране. Сейчас он и не мог представить себе, что скоро советская империя, за которую он боролся на международном идеологическом ринге, рухнет. Политический, экономический и социальный кризис обрушится на весь советский народ и на него в том числе.

Еще не представлял Борис Александрович Зверев — герой и триумфатор, — что потеряет все: работу (его отдел ликвидируют); деньги, которые он копил столько лет, меняя доллары на рубли на черном рынке и складывая на сберкнижку, превратятся в пыль в результате инфляции 1991–1993 годов; здоровье, о котором он сейчас не печется, подведет его и скрутит в бараний рог в самый неподходящий момент — перед отправкой на пенсию.

И еще, конечно, и вообразить себе не мог, что в недалеком будущем он не будет спать по ночам, а засыпая, вскакивать от ужаса пригрезившихся ему жертв парижской одиссеи. Они будут являться ему регулярно и мучить своим молчаливым присутствием: и Евгения Бержар, и Гуревский с двойным лицом, и Аллочка. Эти кошмары будут преследовать Бориса Александровича по ночам до конца его дней. Ну а в данный момент он от души бы посмеялся, если бы ему, такому гордому и уверенному в своем будущем и в себе, сказали, что он будет влачить жалкое существование и умрет в полном забвении всего через десять лет. Но все это ожидало его впереди, а сейчас он пребывал в эйфорическом состоянии победителя и уже предвкушал награды, чествования и многочисленные шумные застолья в кругу коллег и семьи.

Самолет пересек границу великого Советского Союза. За иллюминатором со свистом проносился апрель 1989 года.

Конец киносценария

Звон трамвая и сирена «скорой помощи» заставили меня открыть глаза. Голова была неподъемной. Еще бы! Заснуть за кухонным столом! Я с большим трудом встала. Ничего себе так отключиться! А заснула я где-то около семи утра. Очень хорошо помню, как в шесть заорало радио на стенке. Старое советское радио, оставшееся мне от бабушки. Не было сил слушать оптимистичные голоса дикторов, призывающих рабочий люд радоваться началу дня. Я выключила задорную музыку и продолжила чтение. На том месте, где мама умерла, я остановилась. Страдание за нее пронзило все мое существо. Поплакав на этой странице, я еще долго сидела за столом и прокручивала в голове впечатления от прочитанного. Мне даже показалось в какое-то мгновение, что действие не закончено, что еще страница — и мама будет спасена фантазией автора, и все встанет на свои места, хотя бы в книге. И мама из прошлого, и я — из настоящего соединимся в этой точке вымысла счастливого конца. Однако хэппи-энда не случилось. Но все равно я была благодарна автору, что сквозь печальное повествование этой трагедии он искренне и светло вывел образ моей мамы, как я его себе представляла все эти долгие годы. Я бережно закрыла страницы рукописи. И, несмотря на усталость, невыспанность и тяжелую голову, я поняла, что мне хорошо. Я поцеловала мамин талисман и почувствовала, что приняла в себя эту трагедию через эти эмоциональные строчки: и любовь, и смерть, и расплату. Рассказанная история вместилась в моей душе и отпустила старую боль, которую я несла в себе все это время. И мое сердце приняло в себя журналистское расследование во всем объеме, и я поняла в этот миг, что все окончательно сошлось, совпало, как если бы разбросанные во времени и пространстве кусочки затейливой мозаики собрались в совершенный узор. И, самое главное, впереди была жизнь. Моя жизнь и моя победа над преодолением пространства над временем длиною в двадцать лет.