Балкон

4

Но как следует выплакаться ей так и не удалось. Несмотря на холод, проникший в каждую пору ее тела, по коже разлилась горячая волна.

— Мама, — просипела Маша, — Мамочка родная! Господи, только не это!

Она ринулась к окну и с размаху врезалась в него, больно ударяясь ладонями. Выпученные от ужаса глаза ярко выделялись на фоне раскрасневшегося, обветренного лица. Посиневшие губы беззвучно шептали:

— Только не это, Господи, только не это…

Ее взгляд, сквозь покрытое обильной изморозью стекло, был прикован к единственному предмету в гостиной. К маленькому, белому пузырьку. Точнее — к белой пластиковой баночке, лежащей на полу под журнальным столиком. Она была готова поклясться чем угодно, что до того, как малыш уснул, ее там не было!

Маша щурилась и снова выпучивала глаза, силясь рассмотреть крошечную надпись на боку пластикового сосуда, но тот лежал слишком далеко, и что-либо прочесть с такого расстояния было просто невозможно.

Пару месяцев назад Яна жаловалась Маше на проблемы со здоровьем. Точнее, на бессонницу, которая просто сводит ее с ума. А недели три назад позвонила и рассказала, что была на приеме у врача. Тот прописал ей толи какое-то снотворное, толи антидепрессанты. Говорила, что лекарство помогает. Достаточно выпить полтаблетки на ночь и сон превращается в самое приятное времяпровождение. Название Маша не помнила, но была уверена, что если бы смогла прочесть надпись на баночке, то наверняка вспомнила бы.

Она перевела взгляд на мальчика, лежащего без движения, и новая волна ужаса жаром прокатилась по всему телу. Лицо малыша показалось ей бледным, а один глаз чуть приоткрытым.

Ее нижняя челюсть затряслась, а из глаз непроизвольно хлынула очередная порция слез. Маша билась в рыданиях, сжав кулаки, и не могла отвести взгляда от ребенка.

— Кирюша… Кирюшенька… Малышик… — все это она говорила как-то невнятно, протяжно, будто во сне.

Ветер трепал облепленные ледяными наростами волосы и куртку, мороз сковывал пальцы на ногах, но все это теперь уже не имело никакого значения. Маша была уверена в том, что баночка, лежащая под столом — это пузырек от тех самых лекарств. От снотворного, прописанного матери Кирюши. И, если это так, то даже одной целой таблетки будет вполне достаточно для того, чтобы крошечный человечек уже больше никогда не проснулся.

Маша перевалилась через перила и, изо всех сил напрягая горло, зарычала:

— Помогите! Суки! Где вы все?! Помогите, вашу мать! Ребенок умирает! Вызовите скорую! Эй! Позвоните врачам!

Она кричала, пока во рту не почувствовался привкус крови, а остатки голоса не превратились в лохмотья. Результат ее стараний оставался прежним. Ни единого звука в ответ. Ни единой вспышки света. Ни единой живой души. Никого!

Маша снова обернулась к стеклу и посмотрела на малыша, который за все время даже не шелохнулся. Только лужица слюны на покрывале стала чуть больше, чем прежде.

«Это хорошо или плохо? Если слюна выделяется, значит, ребенок еще живой. Так? Или нет? А вдруг он уже умер и это из него вода выходит? Кажется, кто-то говорил, что после смерти человек теряет влагу. Господи, да что же это творится?! Пусть это будет просто слюна! Пожалуйста!»

Она металась по балкону взад и вперед, как зверь в клетке зоопарка, и сама не замечала, как обгрызает маникюр. Волосы окончательно растрепались и вместе с порывами ветра хлестали по лицу. Глаза девушки хаотично бегали из стороны в сторону, словно ища решения. Мысли в голове путались и всеми силами старались заглушить единственную верную, которая засела глубоко в мозгу еще в тот момент, когда Маша впервые увидела тот ненавистный пузырек от лекарств под журнальным столиком. Эта мысль была единственно верной, но вот только здравой ее назвать ни у одного вменяемого человека язык не повернется.

— Ты должна. Ты должна. Ты должна, — уже твердила сама себе Маша, продолжая грызть ногти, и изредка поглядывая вниз, — Ты знаешь, что должна. Другого выхода нет. И действовать надо быстро. У нас еще есть шанс.

Она обхватила голову руками и, не прекращая ходить взад-вперед, принялась теребить волосы.

— Ты должна. Ты сможешь. Если ты этого не сделаешь, ты все равно не сможешь жить дальше. Жить и знать, что могла попытаться и не попыталась.

После этих слов Маша остановилась и, сделав три глубоких вдоха, замерла. Ее взгляд был устремлен в темноту многометровой пропасти. Простояв так не более десяти секунд, она в последний раз обернулась назад и посмотрела на малыша. Затем, не теряя времени, разулась, вставая босыми ногами на плюшевые тапки, стащила с себя колготки, разорвала их пополам, снова обулась и обмотала каждый тапок капроновыми штанинами. Обувь стала более жесткой, хотя до идеала было очень далеко. Резинкой от колгот стянула волосы в пучок и связала их в хвост на затылке.

Она несколько раз присела, чтобы разогреть суставы, затем легла животом на перила и, не задумываясь, перебросила одну ногу на внешнюю сторону. Послышался треск рвущейся юбки.

— Порвалась все-таки, зараза, — с улыбкой на лице ругнулась Маша, и перебросила вторую ногу.

Ветер, до этого хлеставший только по лицу, теперь обжигал все тело ниже пояса, но по какой-то невероятной причине ее это даже веселило. Не было ни страха, ни сожаления. Была только твердая уверенность в благополучном исходе задуманного. Маша встала ногами, обутыми в мягкие щенячьи тапки, на внешний карниз балкона и только сейчас с ужасом поняла, что абсолютно не представляет, как она собирается спускаться на двадцать шестой этаж!

Карниз, на котором она стояла, выступал наружу не более чем на десять сантиметров. Ее пятки свисали над пропастью, а руки вцепились в перила балкона. Если отпустить руки и попытаться присесть, чтобы схватиться пальцами за карниз, то падения избежать не удастся.

— Я не смогу, — беззвучно прошептала Маша, — Не смогу.

Сердце колотилось в груди, дыхание сбилось, ноги начали подкашиваться от страха. Но взгляд на лежащего малыша в очередной раз заставил собраться.

«Все. Хватит ныть. Уже достаточно наревелась».

Маша посмотрела вниз и ничего, кроме темноты не увидела.

«Так даже лучше. Не так страшно», — она нервно хихикнула.

Вцепившись в перила покрепче, Маша развернула ноги в сторону и обе ее ступни твердо уперлись в десятисантиметровый карниз всей своей плоскостью. Пятки больше не свисали над пропастью и даже если отпустить руки, то равновесие удержать будет хоть и непросто, но вполне возможно.

— Вот так. А ты говорила «не смогу». Вот и умница, девочка. Теперь шагаем.

Она сделала маленький шаг вдоль балкона и с удовлетворением отметила, что это было не так уж и сложно. В конце концов, пока она держится за перила, идти по краю пропасти практически безопасно.

Еще шаг. И еще. Когда до края балкона осталось не более полуметра, Маша ухватилась одной рукой за вертикальный бетонный выступ, который шел по всему зданию снизу доверху, и перевела дыхание.

Отсюда еще можно было увидеть Кирюшу, но она уже достаточно на него насмотрелась, поэтому решила не терзать себя лишний раз. Вместо этого задержала дыхание, отпустила вторую руку, сжимавшую перила, и стала медленно сгибать колени, едва придерживаясь другой рукой за вертикальный бетонный выступ. Если бы в этот момент ветер обрушил на нее свой очередной неистовый порыв, почти наверняка удержать равновесие не удалось бы.

Маша опустилась одним коленом на карниз и тут же схватила его свободной рукой.

«Есть!» — мысленно закричала от восторга девушка, сама не веря в то, что ей это удалось. Мысленно, потому что вслух в этот момент она сказать ничего не могла. Любое, даже малейшее движение, в том числе резкий выдох, могли нарушить хрупкое равновесие, и весь замысел, как и вся жизнь, просто полетела бы к чертям собачьим в густую, ледяную пустоту.

Маша вдруг живо представила, как ее нога, обутая в мягкую, неудобную обувь, соскальзывает с обледеневшего карниза. Она еще какой-то миг балансирует на второй ноге. Окоченевшие пальцы, срывая ногти, стараются ухватиться за шершавую бетонную стену, но непослушное тело, потеряв равновесие, уже заваливается на бок и проваливается вниз. В ушах шумит ветер, режущий глаза, перед которыми мелькают однообразные темные провалы окон. Затем последнее окно и темнота.

«Интересно, я почувствую боль? Или успею умереть до того, как до мозга дойдет, что все кости сломаны? А может повезет, и я упаду головой вниз? Тогда уж точно не успею почувствовать».

Она поспешила отогнать упаднические мысли и напомнила себе, что от нее сейчас зависит жизнь маленького человечка. Это уже в который раз придало уверенности, и рука, до этого дрожавшая от страха, крепко ухватилась за узкий бетонный карниз.

— Так. Теперь вторая.

Маша задержала дыхание и очень медленно отпустила руку, сжимавшую вертикальный выступ. Внезапный порыв ветра обжег голые ноги и слегка качнул все тело. Маша взвизгнула и схватилась обеими руками за карниз. Ветер ослаб. Девушка с облегчением выдохнула.

— Готово. Теперь самое страшное. Мамочка, прости меня…

Она прекрасно понимала, что собирается сделать. Прекрасно знала, для чего она это делает. Знала, что иного выхода у нее просто нет. Знала, что мешкать нельзя, каждая минута промедления может стоить жизни малышу. Но здравый рассудок и инстинкт выживания просто вопили изнутри: «Дура! Ты дура! Это полнейшее безумие! Вернись! Ты прекрасно понимаешь, что идешь на осознанное самоубийство! А если ты погибнешь, то как поможешь ребенку? К тому же, ты не можешь быть до конца уверена, что он съел эти таблетки. Вполне может быть, что малыш просто уснул! А ты его бросила! Пока еще не поздно — вернись! Ты не сможешь удержаться на одних только пальцах, если сбросишь ноги вниз!»

Внутренний голос звучал внушительно и логично. Но все эти доводы разбивались в прах перед одной только вероятностью, что ребенок может погибнуть из-за ее бездействия. Если спрыгнуть вниз, рассчитывая повиснуть на одних только руках на скользком карнизе, то какова вероятность, что удастся удержаться? Маша не знала. Узкий бетонный карниз, на котором налип тонкий слой ледяной корки, был единственным возможным упором, на который она могла рассчитывать.

В голове продолжали роиться, множиться сомнения, и Маша поняла, что если промедлит еще хотя бы с десяток секунд, то просто откажется от своей безумной затеи, вернется на балкон, и просто будет смотреть, как медленно умирает двухлетний малыш, которого она так и не решилась спасти.

Маша сжала зубы, до хруста в костяшках впилась пальцами в карниз и медленно опустила вниз одну ногу. Когда нагрузка на руки стала невыносимой, она запаниковала и попыталась забросить ее обратно, но тут вторая нога сорвалась, и девушка всем корпусом скользнула вниз. В один миг пальцы тоже соскочили. Резкий вдох, глаза округлились до боли, зрачки расширились, и Маша почувствовала, что падает.