Балкон

ПЕРВАЯ КАРТИНА

Декорации

На потолке люстра, которая остается там на протяжении всей пьесы.

Декорация представляет собой ризницу, образованную тремя атласными ширмами, цвета крови.

Ширма, находящаяся в глубине, снабжена дверью.

Сверху огромное испанское распятие, похожее на настоящее.

На правой стене зеркало, в резной раме – отражает неубранную постель, как если бы комната находилась в зале, в первых креслах оркестровой ямы.

На столе стоит кувшин.

Желтое кресло. На кресле – черные брюки, рубашка, куртка.

Епископ, в митре и позолоченной мантии, сидит в кресле.

Он явно выше, чем в жизни.

Роль исполняется актером, на ногах которого надеты трагедийные котурны, высотой приблизительно 50 см. Его плечи в облачении кажутся такими широкими, что это сразу заметно при поднятии занавеса; он неестественно огромный и не сгибающийся, как пугало. Его грим утрирован.

Рядом Женщина, довольно молодая, с очень напудренным лицом, одетая в кружевной пеньюар, вытирает руки салфеткой. Женщина лет сорока, брюнетка, с серьезным лицом, одета в строгий черный костюм. (Нет. Я определенно предпочитаю длинное траурное платье.) Это Ирма. На ней шляпа. Ленточки от шляпы завязаны на подбородке.

Епископ (сидя в кресле на середине сцены, глухим, но взволнованным голосом). По правде говоря, прелата должны отличать не нежность, не слащавость, а жесткий ум. Сердце нас обманывает. Мы думаем, что мы хозяева нашей доброты, а мы – рабы искренней сердечности. Это касается также и других вещей, хотя бы и ума, речь идет… (Он колеблется.) О жестокости. И над этой жестокостью – и через нее – легкая твердая поступь к Небытию. К Смерти. Бог? (Улыбаясь.) Я угадываю, что вы хотите сказать! (К митре.) Ты, митра в форме шляпы епископа, хорошо знаешь, что, если мои глаза закроются в последний раз, я увижу из-под своих век тебя, моя прекрасная позолоченная шляпа… Вас, прекрасные украшения, облачения, кружева…

Ирма (резко). Что сказано, то сказано. Cтавки сделаны… (На протяжении всей картины она почти не двигается. Она стоит около двери.)

Епископ (очень мягко, с жестом, отстраняющим Ирму). И кости брошены…

Ирма. Нет. Две тысячи это две тысячи, и никаких разговоров. Или я рассержусь. А это не в моих правилах… Теперь, если у вас сложности…

Епископ (сухо, бросая митру). Спасибо.

Ирма. Ничего не ломайте. Она еще пригодится. (Женщине): Убери ее. (Женщина кладет митру на стол, рядом с кувшином.)

(Но "Съешь ее" мне тоже нравится. Митра должна быть из черного хлеба, чтобы Женщина могла ее объедать.)

Епископ (после глубокого вздоха). Мне сказали, что этот дом будет скоро захвачен? Восставшие уже перебрались через реку.

Ирма (тревожно). Кровь повсюду… Вы пойдете вдоль стены епископата. По улице Пуассонери…

(Вдруг слышится громкий, как от боли, женский крик, но саму женщину не видно.)

(Раздраженно.) Я, однако, приказывала им соблюдать тишину. К счастью, я проявила предосторожность, завесив все окна мягкими портьерами. (Внезапно любезно и лукаво.) Что мы исполняли сегодня вечером? Благословение? Молитву? Мессу? Вечное покаяние?

Епископ (важно). Не говорите об этом теперь. С этим покончено. Я мечтаю только об одном – вернуться… Вы говорите, что город в крови…

Женщина (перебивая его). Было благословение, мадам. Затем моя исповедь…

Ирма. А потом?

Епископ. Довольно!

Женщина. Это все. В конце – отпущение моих грехов.

Ирма. И что, никто не сможет при этом присутствовать? Никогда?

Епископ (испуганно). Нет. Нет. Эти вещи должны и будут оставаться в секрете. Неприлично же говорить об этом, когда тебя раздевают. Никто. И все двери должны быть закрыты. О, хорошо закрыты, на замок, на крючок, замурованы, закреплены…

Ирма. Я вас просила…

Епископ. Закреплены, мадам Ирма.

Ирма (раздражаясь). Вы понимаете, по крайней мере, что я беспокоюсь… в профессиональном плане? Я вам сказала – две тысячи.

Епископ (Его голос вдруг проясняется, становится отчетливее, как будто бы он проснулся. Он выказывает небольшое раздражение). Не утруждайте себя. Чтобы разонравиться мне, нужно всего шесть грехов.

Женщина. Шесть, но смертных! И я познала зло, найдя их.

Епископ. Как, они были фальшивые?

Женщина. Настоящие! Я говорю о зле, которое я познала, совершая их. Если бы вы знали, что надо перенести, преодолеть, чтобы прийти к непослушанию.

Епископ. Я сомневаюсь, моя малышка. Порядок в мире такой непостоянный, что в нем все разрешено – почти все. Но если твои грехи были фальшивыми, теперь ты можешь это сказать.

Ирма. Ах, нет! Я уже слышу ваши жалобы, когда вы вернетесь. Нет. Они были настоящими. (Женщине.) Развяжи ему шнурки. Сними ботинки. И одень его, иначе он простудится. (Епископу) Вы хотите грог, горячий напиток?

Епископ. Спасибо. У меня нет времени. Я должен уходить. (Задумчиво.) Да, шесть, но смертных.

Ирма. Подойдите, вас сейчас разденут.

Епископ (умоляюще, почти на коленях). Нет, нет, еще нет.

Ирма. Сейчас. Идем! Быстро! Быстрее!

(Во время этих реплик Епископа раздевают. Или лучше: вынимают только булавки, развязывают тесемки, которые удерживают облачение, епитрахиль, стихарь.)

Епископ (Женщине). Грехи, ты их действительно совершила?

Женщина. Да.

Епископ. Ты действительно содеяла? Совершила все это?

Женщина. Да.

Епископ. Когда ты обращала ко мне свое лицо, это отблески огня освещали его?

Женщина. Да.

Епископ. И когда моя рука с перстнем легла на твой лоб, прощая…

Женщина. Да.

Епископ. И когда я вглядывался в твои прекрасные глаза?

Женщина. Да.

Ирма. В ее прекрасных глазах, монсеньор, по крайней мере, мелькало раскаяние?

Епископ. Вот еще! Да разве я искал здесь раскаяние? Я увидел обольстительное желание ошибок. Увлекая на дно, зло вдруг окрестило ее. Ее большие глаза открылись, и она увидела пропасть… смертельная бледность покрыла – да, мадам Ирма – покрыла ее лицо. Но наша святость позволяет отпустить вам ваши грехи. Они были ненастоящими?

Женщина (неожиданно кокетливо). А если мои грехи были настоящими?

Епископ (другим тоном, менее театральным). Ты сумасшедшая! Я надеюсь, ты их не совершила в действительности.

Ирма (Епископу). Не слушайте ее. Насчет ее грехов будьте покойны. Это было не здесь…

Епископ (прерывая ее). Знаю. Здесь невозможно совершить зло. Вы живете во зле. У вас нет угрызений совести. Как вы можете совершить зло? Дьявол играет. Это к тому, что ему все известно. Он большой Актер. Вот почему церковь прокляла актеров.

Женщина. Реальность пугает вас, не так ли?

Епископ. Если бы это была правда, твои грехи стали бы преступлениями, и я оказался бы в странном затруднительном положении.

Женщина. Вы пошли бы в полицию?

(Ирма продолжает его раздевать. Однако он еще в мантии, накинутой на плечи.)

Ирма (Епископу). Да оставьте ее в покое со всеми этими вопросами. (Еще раз слышится тот же ужасный крик.) Опять они! Пойду заставлю их замолчать.

Епископ. Этот крик не наигранный.

Ирма (обеспокоенная). Я не знаю… что мы знаем об этом, какая разница?

Епископ (медленно приближаясь к зеркалу, останавливается перед ним). …Ответь же, зеркало, ответь мне. Что я пришел здесь найти – зло или невинность? (Ирме, очень тихо.) Уйдите! Оставьте меня одного!

Ирма. Поздно. Вы не сможете потом уйти, не подвергаясь опасности.

Епископ (умоляюще). Только одну минуту.

Ирма. Вы здесь уже два часа двадцать минут. То есть двадцать минут лишних…

Епископ (внезапно впадая в гнев). Оставьте меня одного. Подслушивайте под дверью, если хотите – я знаю, вы это делаете – и войдете, когда я закончу. (Обе женщины выходят вздыхая, с измученным видом. Епископ остается один; с видимым усилием успокаивается, встает перед зеркалом, держа стихарь.) Ответь мне, зеркало, ответь мне. Что я пришел здесь найти – зло или невинность? И, отраженный в твоем позолоченном стекле, кто я? Я никогда не желал, клянусь перед Богом, который меня видит, я никогда не желал трона епископа. Стать епископом, возвыситься – в силу добродетели или порока – если бы даже это отдалило меня от окончательного достоинства епископа. Я объяснюсь. (Епископ говорит очень отчетливо, как если бы следовал логическому рассуждению). Чтобы стать епископом, нужно пристраститься не быть им, но совершить то, что привело бы меня к этому. Став епископом – став им, конечно, для себя, – я должен был непрестанно познавать бытие, дабы выполнять свои функции. (Он хватает полы стихаря и целует его.) О, кружева, кружева, работа тысячи маленьких ручек, созданные, чтобы прикрывать множество задыхающихся женских грудей, груди грудей, и лиц, и волос, вы украшаете меня ветвями и цветами! Начнем сначала.

Но вот в чем суть! (Смеется). А! Я говорю – по латыни! – должность есть должность. Она не есть способ существования. Между тем, епископ – это способ существования. Это ноша. Бремя. Митра, кружева, золотая ткань и бусы, подхалимство… Собачья работа!

(Треск пулемета.)

Ирма (просовывая голову в приоткрытую дверь). Вы закончили?

Епископ. Оставьте меня, ради Бога. Убирайтесь прочь! Я думаю. (Ирма закрывает дверь.) Величие, достоинство, озаряющие мою персону, не имеют источника в атрибутах моей должности – не более, о небо! чем в моих личных достоинствах. Величие, достоинство, которые меня озаряют, исходят от таинственного сияния: епископ предшествует мне. Я сказал тебе, зеркало, позолоченное изображение, украшенное, как коробка из-под мексиканских сигар? Я хочу быть епископом в одиночестве, для одной видимости… И чтобы разрушить все должности, я хочу устроить скандал и задрать тебе юбку, шлюха, распутница, проститутка…

Ирма (входя). Достаточно на сегодня. Надо уходить.

Епископ. Вы сумасшедшие, я не закончил. (Обе женщины входят.)

Ирма. Я не ищу ссоры с вами ради удовольствия, и вы это знаете, но вам нельзя терять ни минуты, я вам повторяю, что задерживаться на улицах опасно. (Вдалеке слышна стрельба.)

Епископ (горько). Вам наплевать на мою безопасность. Когда все закончится, вы растворитесь в толпе!

Ирма (Женщине). Не слушай его больше, а раздевай. (Епископу, который, сняв котурны, стал нормальных размеров: самый банальный из актеров.) Помогите же, непреклонный.

Епископ (с идиотским видом). Непреклонный? Я непреклонен? Торжественная непреклонность! Окончательная неподвижность…

Ирма (Женщине). Подай ему пиджак…

Епископ (глядя на одежду, валяющуюся на полу). Украшения, кружева, с вами я возвращаюсь к самому себе. Я снова завоевываю свое владение. Я окружил себя очень старой крепостью, откуда теперь изгнан. Я расположусь на поляне, где, наконец, станет возможным самоубийство. Суд зависит от меня и моей встречи лицом к лицу со смертью.

Ирма. Хорошо, но надо уходить. Вы оставили вашу машину при въезде на улицу, недалеко от пилона…

(Быстрым движением Епископ набрасывает золоченую мантию на свою гражданскую одежду.)

Епископ (Ирме). Ибо наш Шеф полиции, эта бездарь, оставляет нас на произвол судьбы, чтобы какие-то сволочи зарезали нас! (Поворачивается к зеркалу и декламирует.) Украшения! Митра! Кружева! Особенно золотая мантия, ты, ты хранишь меня от мира. Где мои ноги, где мои руки? Что делают мои руки под твоими сверкающими муаровыми покровами? Не способные ни к чему другому, кроме того, чтобы сделать едва уловимый порхающий жест, они стали обрубками крыльев – не ангела, а цесарки – суровое облачение, ты позволяешь зародиться в тепле и темноте, самой нежной, самой святейшей нежности. Мое милосердие, панцирь которого я уже приоткрыл, идет покорять мир. Порой моя рука, как нож, поднималась для благословения? Или для того, чтобы резать, косить? Словно голова черепахи, моя рука раздвигала покров. Черепаха или осторожная гадюка? И возвращалась в свой панцирь. Там, внутри, моя рука мечтала… Украшения, золотая мантия…

(Сцена перемещается слева направо, как будто она уходит за кулисы. Появляется следующая декорация.)