Баллада о краденой памяти

14. Архиерей

Та сторона придвигалась. Сначала не очень заметно, потом раскачивание каната стало слабеть, и огромный обрыв стал расти на глазах. Одноглазый не мог не порадоваться этому, хотя тело адски болело, донимал холод в сырой, снова начинающей охватываться корочкой, одежде. Он отметил про себя, что в очередной раз разминулся со смертью, и когда под ногами оказался каменный карниз, а повозка уперлась в такой же, как и в начале, кованый, надёжный ржавый крюк, вор с облегчением вздохнул и потянул рычаг тормоза:

— Всё. Приехал, — глупо улыбнулся и повис на поясе, еще пристёгнутомом к экипажу…

Из мрака забытья его вырвала тупая боль и мягкий свет. Кто-то усердно растирал его ноги, причинял адские мучения. Вор застонал, оттолкнул чужие руки и только потом повернул голову. Коренастый человек, похожий как брат на Локки, отступил вбок и поинтересовался:

— Значит, ещё живой? Вот это да! Ты кто такой и чего тут делаешь?

Вор проворчал:

— Неважная шуточка. Пока что лежу. А вообще — мне в Руниш надо.

Мужик поскучнел:

— Небось, из шпионов Его Светлости? Тогда понятно.

Вор огляделся. Хижина, где оказался, очень напомнила ему пещеру Локи: такие же кровати — печи, на одной из них он и лежал, такой же очаг. Но были и различия: свет сочился через забранное выскобленным до матовой прозрачности пузырём отверстие, поодаль и почти у стены, сложенной из глины и камня, стоял грубый деревянный стол с кувшином и горой грязной посуды. Проём возле окна закрывала грубая, но плотно прилегающая к косяку деревянная дверь. Мужик отошёл к столу, загремел посудой. Вор поинтересовался:

— Меня звать Риком. А тебя как? И кто ты?

— Ханред меня зовут. А чем промышляю? — покосился на него мужик, — Да так. Всякой всячиной. Когда камушки здесь в горах добываю. Когда на зверя помаленьку хожу. А когда и в Черную Пустыню спускаюсь. Так значит, ты добираешься в Руниши, — повторил он, — Чегой-то дорогу странную выбрал.

— Как получилось. Я не хуже других знаю, что через Разлом окольный путь короче получается. На Тракт-то далеко тут выбираться?

— Не очень. Полдня примерно ходу. Дак вот только… — он покосился на вора, — Стража там, и объяснять надо, кто ты, зачем да куда.

Одноглазый презрительно скривился, пробуя встать:

— Ерунда, папаша.

Мужик пристально посмотрел ему в лицо и усмехнулся:

— Одного не пойму. Или я так уж изменился, или ты, Кривой, лишнюю дыру в голове заимел.

Вор встрепенулся и глянул снова на невозмутимо разливающего по кружкам подогретое вино мужика, потряс головой и пробормотал:

— Вот это встреча!

— Признал, выходит, — ухмыльнулся мужик, в прошлом знакомый Кривому по воровской таможне одного из портов Миррор, Лакса, — А я-то думал, что ты уж и в голове повредился. Отсиживаюсь, братец. Недавно вот утёк из Лунного Замка. Ну и отъедаюсь помаленьку на вольных харчах, я ж лишней популярности не люблю. Особенно у крыс Герцога.

Как-то незаметно они перешли на воровской язык Братства. Услыша, что Кривого наняла некая знатная дама для деликатного поручения, гостеприимный хозяин не выразил особого восторга:

— Не влазил бы ты в ихние дела. Политика не для нас. Благородные, — ты ж вор, знаешь, у иных и есть только что на себе одето! Да не то зазорно, так ведь родила его, скажем, какая-нибудь шлюшка от загулявшего правителя, вот уж и гордость ему надо соблюсти, и уж не говорит, а лает. Да и… — Мужик покрутил рукой:

— Они там за свои честь и власть грызутся как псы за кость, и лучше простому-то не встревать в такие игры.

Помолчал, наблюдая как Кривой запускает зубы в красно-коричневый, горячий, с хрустящей корочкой, бок дичи:

— Денег-то хоть дала?

Кривой с набитым ртом покачал головой. По его хитрой физиономии тёк жир. Мужик усмехнулся:

— Ну вот, видишь? А ты, дурачок, уж готов и Локки проведать ради прекрасных глаз какой-то госпожи. Не, если уж так тебе надо подружку, так и бери из наших. Такая и не выдаст, и при случае тоже того… на звоночках прозвенит. А знатная и спины твоей в драке не прикроет, и вообще ее в постель-то не положишь. Разве только… — Он вздохнул, — Насмотрелся я на знатных дамочек. Мужа ее не успеешь прирезать, а она как бы в обмороке, но колени, что интересно, широко так раздвинет… Не связывайся. А то кончится твоё поручение вот как: вынесут тебе за все твои труды золотой, да добро если с ласковым словом вина поплоше чарку. Да и делать сейчас в этом Герцогстве нечего, — угрюмо буркнул он, — Герцог совсем рехнулся. Все привилегии, что нашему Братству дарованы были его дедом, отменил, и охотятся за нашим братом, что за куропатками. Совсем житья не стало, то есть кого не на перекладину либо плаху, то на плавучие гробы, а уж кому совсем крупно повезло, то в Лунный Замок, Ну а если даже винить не в чем, так в Передовые Дружины, с кочевниками да горцами воевать.

Вздохнул:

— Что хоть за поручение такое? Опять украсть любовные письма какой благородной потаскухи?

Кривой одолел наконец слишком большой кусок мяса, с удовольствием xлeбнул вкусного, горячего вина, заел хлебом и с кружкой откинулся к стене, уже согретый и сытый:

— Да нет. Дело вообще-то больше по твоей части. Человека надобно украсть. Но коль подрядился, так уж надо делать.

Архиерей окинул взглядом тщедушную фигуру вора и расхохотался:

— Ну разве что его в кармане либо кошельке носят, твоего человека! Как же ты думаешь с делом управляться?

— Да уж управлюсь как-нибудь, — обиженно пробурчал вор и уткнулся в кружку с пока еще тёплым вином. Он совсем уже надумал попросить помощи Архиерея в этом деликатном деле, но теперь обиделся и передумал. Лениво окинул взглядом стол с небрежно перемешанными полными и грязными тарелками:

— Кстати, а где ты достал в эдакой глуши всё это? — подбородком указал на колбасы, дичь, огромные ломти свежей выпечки хлеба и вино:

— Оно чай не растёт на камнях?

Архиерей рассмеялся:

— Да есть тут неподалёку деревенька. На пути к тракту. Данью обложил, бо они все равно налог никому не платят. Раскинь мозгами, Кривой неужто мне, Архиерею, пристало как какому-то мужику землицу копать? Это ж себя перед всей братией на посмешище выставить!

— И что, они так уж послушно стали тебе платить?

— Ну да. Когда поняли, кто я есть. Пришлось, правда, нескольких побить да одна там овдовела. Теперь она и ходит.

Архиерей оживился:

— Сегодня ещё не приходила. Хочешь размочиться? Я не ревнивый, дам подержаться. Ну так как?

Кривой посмотрел в сторону:

— Да нет, мне спешить надо. Ты это… Дорогу расскажи.

Архиерей прищурился:

— Чистоплюем никак стал? Понахватался уж от благородных!

— Зато ты сейчас вовсе на вельможу непохож, — не остался в долгу вор. Убийца побагровел, стиснул рукоять ножа, но взял себя в руки, тяжко рассмеялся:

— Да чо тебе говорить! Видать, ещё молод. Жизнь мало учила. Ничего, коли доживёшь до моих лет, таким же будешь. Добро меж нами, брат. Уходишь, так не побрезгуй хоть на дорогу взять снеди. Твоё-то в кашу размокло. Хлеба там, да другого-прочего. Одёжка твоя высохла, торба тоже, А дорога тут простая. Всё вниз да вниз. Там тебе и Тракт, и крысы Герцога.

В дверь вошла молодая крестьянка с тяжёлым мешком за спиной. Её украшенное огромным синяком некрасивое лицо не выражало ничего, кроме тупой покорности. Одноглазый вор шёл по Тракту. Он остро чувствовал свое одиночество, как давным-давно, когда его мать после своей «работы» не вернулась домой, в жалкую хибару на окраине Аладринга. Спустя почти пятнадцать лет он снова остался один на один с миром. Встреча о Высокородной Этли что-то изменила в нем, сделав почти невозможным возврат в привычный с детства воровской мир. Неосознанно он часто спрашивал себя, как бы она смотрела на его поступок? Хмурилась бы или хвалила? Тем более, что он знал о Высокородной и некоторые неразглашаемые подробности, и не было у него уверенности, что не наблюдает она за ним именно в этот момент.

«Одни меня оттолкнут, другие же никогда не примут. Или предложат место слуги. Как будто я смогу быть лакеем,» — примерно так думал вор.

Сначала приглушённые вином, с течением времени проснулись боль и усталость. Вор к своему глубокому удивлению нашёл в поясном кармане немного денег и ускорил шаг, стремясь дойти до какой-нибудь деревеньки с трактиром либо постоялым двором, где можно отлежаться в тепле за несколько медяков. Высокородная Этли пока не тревожила его. Парень рассчитывал отдохнуть пару — тройку дней в тепле и сытно поесть.

Он смотрел на вечерние горы, покрытые окрашенными в синий и багряный цвета снеговыми шапками, на облака, на широкий, живописный, но запущенный Южный Тракт, петляющий по горным долинам, и думал, во что же оно всё превратится, если не удастся помешать демонам устроить сражение здесь, в холодной, но всё равно прекрасной стране? Вор знал, насколько нелегка здесь жизнь. И увидел Разлом, чуть не погиб в нём.

— И никто, никто не догадается никогда, — воскликнул он равнодушным горам: Никто никогда не узнает, что же на самом деле было здесь! Ведь если порученное мне удастся, то сказания сделают из меня барона, рыцаря и всё такое, а если не смогу, то некому будет и вспомнить… И они живут и не знают, живут как всегда! — неожиданно возмутился он.

Повесил голову:

— Смешно даже. Мне, калеке, пытаться переменить волю Небес. Но я изменю. Или погибну вместе со всеми. Хорошо, что они ни о чём не знают. А я вовсе не герой, — вор чихнул, — Ну вот, начинается ледяная лихорадка. На редкость кстати!

Постепенно стемнело, на небосвод вывалили серп Лурги и всякие там звезды обычного ночного неба, а вор всё никак не мог дойти до жилья. Он надеялся, что как и с Той Стороны, между деревеньками по Тракту сохраняются приемлемые расстояния. Постепенно на тело навалилась усталость, идти становилось всё труднее. Усталость перешла в слабость. Ощущая ломоту, одноглазый порадовался, что хоть холод не донимает. Потом до него дошло, что снаружи теплее не стало. Что он взаправду болен ледяной лихорадкой. Он пару раз обманывался насчет направления дороги и забредал в глубокий снег обочин, и вся эта экспедиция уже стала казаться бессмысленной, когда вор, честя весь мир ленивой мысленной руганью, увидел впереди тусклый огонёк.

Он сделал машинально еще почти десяток шагов, и тут до его сознания наконец-то дошло: жильё! Напрягая измотанные ноги, он ускорил шаг. Постепенно огонёк приблизился, и вор с умилением узнал одинокую горскую хижину. Там кто-то был, вор увидел скрюченную тень, мелькнувшую по пузырю и прикрывшую на секунду свет.

Толкнув скрипучую, кое-как навешенную на вкривь и вкось прибитую ржавыми гвоздями полосу грубого войлока дверь, он ввалился в убогую, но теплую комнату. Из-за очага в на него смотрела безо всякого страха сгорбленная столетняя старуха. Она поджала и без того узкие губы:

— Ха, путник, редкая теперь штука в наших краях. Зачем пожаловал, сударь?

— Переночевать, обогреться, — пробормотал вор. Его трясло, перед глазами неприятно рябило, — Замерз я сильно. Не гони, я заплачу, у меня есть немного денег.

— Что ж, верно пришёл, коли хвор, — заметила старуха, махнула в сторону уже достаточно знакомой кровати-печи, вызвавшей теперь у вора радостное предвкушение ровного потока тепла снизу по всему телу, от которого сразу клонит в лёгкий, целительный сон, — Ложись туда. Лечить буду.

Напоив его какой-то горькой травяной настойкой, старуха пощупала лоб и проворчала:

— Экой ты шалопут, мало что время нехорошее, так ещё и больной вовсе шарахаешься! Нет, чтобы летом-то бродяжить, неразумный.

— К-как па-палучил-лос-сь, — сказал из-под старых, полувылезших шкур довольный вор, думая, что демон лопался что надо, расплачивается с ним везением на всю катушку: уж если заболел, так тотчас к знахарке попал, сам и пришёл.