Банк, хранящий смерть

1

Люди двигались по Лондонскому мосту, словно армия на марше: полк мужчин и несколько взводов женщин. Это было угрюмое войско, войско, которому, возможно, предстояло держать оборону или вступить в бой, отнюдь не сулящий победу. За их спинами состав за составом выгружали пассажиров на платформу, рев паровозов и свистки поездов возвещали о прибытии подкрепления.

По обе стороны от марширующей армии была река, в этом месте она достигала в ширину двухсот пятидесяти ярдов и кишела кораблями со всех концов света. Крики матросов и рабочих на лихтере прибавляли шума. Люди направлялись в Сити — деловой центр Лондона, который ежедневно во имя своих нужд поглощал почти триста тысяч служащих. Низшие клерки в засаленных черных пиджаках и протертых воротничках лелеяли надежду на приход лучших дней. Биржевые брокеры в отлично сидящих сюртуках мечтали о новых сделках и расточительных клиентах. Торговцы всеми возможными диковинками, доставлявшимися в Сити, — пробкой и ванилью, свинцом и салом, льняным маслом и щетиной, — молились о том, чтобы установились твердые цены на их товары.

Вся эта молчаливая армия направлялась служить двум богам Сити: Деньгам и Рынку. Деньги были бесстрастны. Деньги — это желтые слитки золота в подвалах Английского банка, располагавшегося в паре сотен ярдов по пути движения толпы; ценные бумаги, которые банкиры и торговцы рассылали по всем пяти континентам и которые служили отличной упаковочной бумагой, призванной оберегать английское господство в мировой торговле. Деньгам вели счет в банковских залах, в страховых компаниях и в учетных домах[4], где ежедневно строка за строкой, цифра за цифрой в огромных бухгалтерских книгах отмечали их перемещение.

Рынок — совсем иное. Если деньги безучастны, то Рынок пребывает в вечном волнении. Он подобен духу, парящему над Лиденхолл-стрит и Крукт-Фрэйрз, над Бишопегейт и Бенгал-Корт. Духу, который, мчась над Сити, мог развернуться прямо в воздухе и на лету изменить направление движения. Некоторые старожилы величественных банковских зданий утверждали, что он — вулкан, извергающийся с неудержимой силой, способной потрясти основы финансовой системы. Были и те, кто заявляли, что разбираются в настроениях Рынка и способны предугадать, когда он закапризничает или надуется, а когда радостно пустится в пляс прямо посередь биржи и принесет неожиданное богатство и поток выгодных сделок, потому что где-то на краю света открыты месторождения золота или бриллиантов. Оптимисты верили, что Рынок всегда будет им улыбаться. И напрасно. Осторожные и предусмотрительные считали, что Рынок — это непостоянная любовница, которой никогда нельзя доверять. И пусть их состояния росли чуть медленнее, чем у оптимистов, зато им не грозило быть смытыми необузданным потоком.

Внезапный крик прорезал молчаливую задумчивость армии на марше. Молодой человек кричал с противоположенного берега и указывал на что-то в воде, лицо юноши казалось неестественно бледным по контрасту с черным костюмом.

— Вон там! Посмотрите же туда, ради всего святого!

Он указывал на некий предмет, который качался на волнах и то и дело ударялся о борт корабля, стоявшего на якоре у набережной возле Сити. За спиной юноши размеренный шаг толпы сменился торопливым маршем.

— Глядите! Это тело — там, у борта корабля!

Биржевые брокеры, купцы и поверенные сгрудились вокруг юноши, каждому хотелось протолкнуться вперед, чтобы взглянуть, что там, в воде. Два моряка, по виду иностранцы, появились на палубе и, ничего не понимая, глазели на толпу.

— В реке труп! В реке труп!

Весть мгновенно пронеслась по толпе на мосту. Еще три минуты, и об этом узнают вновь прибывшие пассажиры, которые только что сошли с поезда на станции «Лондонский мост». А спустя еще пять минут новость долетит до статуи Веллингтона и достигнет ворот Королевской биржи.

Молодой человек еще больше подался вперед — к мрачным водам Темзы.

— О Боже! — воскликнул он, попятился назад в толпу и, лишившись чувств, упал на руки толстого добропорядочного джентльмена, которого немало удивила неожиданная легкость несчастного.

Юноша был первым, кто заметил, что у трупа отрублены голова и кисти рук. Грязный обрубок шеи в темно-желтых подтеках держал курс к противоположенному берегу.

Так во вторник в полдевятого утра в Сити пришла смерть.

Весь этот день слух был королем Сити. Слухи и без того, конечно, царствуют в храмах финансов: слухи о революции и дефолте в Южной Африке, слухи о беспорядках и нестабильности в России, и особенно часто — слухи об изменении процентных ставок. Последние вызывали особое беспокойство. Но в тот день все разговоры были только на одну тему. Кем был мертвец? Откуда он взялся? Почему у него не оказалось ни головы, ни рук? Наибольшей остроты пересуды достигли к обеду, когда их перенесли в дешевые рестораны и домашние столовые.

Альберт Моррис, высокий худой юноша, на двадцать четыре часа стал героем дня. С тех пор как его привели в чувство глотком бренди и водой в помещении одного из частных банков, он вновь и вновь повторял свою историю. Он рассказывал ее коллегам, друзьям, охотно делился сведениями с газетчиками, которые осаждали банк до тех пор, пока Морриса не выдали им на растерзание.

Первая версия произошедшего, как полагают, родилась на Балтийской бирже: там предположили, что труп — тело русского князька, родственника самого царя, убитого этими ужасными революционерами и переправленного из Петербурга в Лондон, где его сбросили в реку. Голову же, решили на Балтийской бирже, отрубили специально, чтобы русские власти не прознали о его смерти и чтобы таким образом избежать тех ужасных методов дознания, которыми славилась царская тайная полиция.

Чепуха, возражали в одном из самых больших учетных домов и выдвигали свою контрверсию. Труп вовсе не русский, а французский. Покойник — виноторговец из Бургундии, и у него была интрижка с чужой женой. Обманутый муж, согласно этой романтической версии, не имея возможности прибегнуть к услугам казенной гильотины, самолично отрубил распутнику голову, которая заглядывалась на его жену, и руки, которые ласкали ее тело. А потом обезглавленный труп был запакован вместе с партией первосортнейшего бургундского вина и брошен в реку.

Последняя, самая зловещая, версия появилась в железнодорожном отделе биржи. Именно этот слух посеял панику среди пусть и незначительного, но все возрастающего женского населения Сити. Джек Потрошитель вернулся, уверяли в железнодорожном отделе. В свое время, когда злодей преследовал распутных женщин Ист-Энда, его едва не схватили. А теперь он переключился на мужчин. И это только начало. Вот увидите: наверняка появятся новые обезглавленные мужские трупы, в доках или плывущие по реке к Вестминстеру. Берегитесь — Потрошитель вернулся!

Человек, получивший задание узнать правду о безголовом и безруком покойнике, сидел в крошечном кабинете полицейского участка на Кэнон-стрит и тщетно пытался справиться с раздражением, которое неизменно испытывал при виде своего молодого помощника.

Инспектору Уильяму Барроузу, приземистому мужчине с усталыми карими глазами и реденькими усиками, было под пятьдесят. На заре карьеры ему посчастливилось удачно расследовать одно убийство, и с тех пор за ним закрепилась репутация специалиста по внезапным смертям. Но Барроуз знал, что это неверно. В тот раз раскрыть тайну ему помог не талант сыщика, а неожиданное признание обвиняемого. Барроуз неоднократно втолковывал это жене, но та всякий раз умоляла мужа не упоминать об этом в разговорах с начальством.

Есть люди, которым форма к лицу, они умеют ее носить и выглядят в ней как павлины на параде. Барроуз был не из таких. Вечно казалось, что у него то ли пуговица расстегнута, то ли брюки криво сидят, то ли галстук съехал набок. А вот его сержант — другое дело, тот всегда смотрелся безукоризненно. Словно его мамаша только что выстирала и отгладила сыночка, любил повторять Барроуз. Вот и в тот день, когда обнаружили труп, полпервого по полудни сержант Корк все еще выглядел как с иголочки.

Пара матросов осторожно подтащила труп багром к берегу. Инспектор Барроуз лично руководил подъемом тела и позаботился, чтобы покойника сразу накрыли покрывалом. Потом он отвез труп в морг госпиталя Святого Варфоломея и с рук на руки передал докторам. Те обещали подготовить предварительное заключение к концу дня.

— Мы сможем сказать вам, как долго тело пробыло в воде и, возможно, когда этот человек был убит, — сказал инспектору молоденький врач, — но вряд ли сможем определить, кем был покойный.

— Ну что ж, сержант Корк, — вздохнул Барроуз, — с чего-то надо начинать. Обойдите или обзвоните все полицейские участки в округе и узнайте, не числятся ли у них в розыске пропавшие люди.

Знайте, что в этом деле есть одно весьма неудачное обстоятельство. Крайне неудачное. Представляю, какой шум поднимут газетчики: безголовый труп проплывает под Лондонским мостом! Мало того что безголовый, еще и безрукий в придачу. Да они это будут неделями смаковать! А если незадачливые простофили-полицейские не узнают имя покойника, они нам все косточки перемоют. «Полюбуйтесь-ка на этих болванов-полицейских! — раскричатся журналисты. — Они даже не в состоянии распутать преступления, случившегося у них под носом, в самом сердце Сити!» И тогда вся газетная свора набросится на нас.

— А вы уверены, что это убийство, сэр?

Сержант Корк впервые участвовал в столь ответственном расследовании.

— А вы полагаете, что покойник сам отрезал себе голову, когда у него и рук не было? Или вы думаете, что он сначала отрезал голову, а потом сам отпилил себе кисти?

— Вы правы, сэр. Я без промедления начну обзванивать участки.

Корк поспешил в телефонную комнату.

«И пожалуйста, пожалуйста, — проворчал про себя инспектор, — хоть разок немного запачкайся».

2

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт превратился в лошадь. Он медленно двигался трусцой по коридору своего дома на Маркем-сквер в Челси и прицокивал на ходу языком. Это цоканье он специально тренировал в ванной, а потом с гордостью продемонстрировал жене — леди Люси.

— Цок-цок, цок-цок, — приговаривал Пауэрскорт, двигаясь мимо столика в стиле эпохи Регентства, который стоял у двери в столовую. Пора принять стратегическое решение, рассуждал он: свернуть ли сейчас в столовую и сделать круг вокруг стульев, чуть помедлив у окна, чтобы полюбоваться травой на лужайке, или выбрать более опасный, но и более увлекательный путь и устремиться вверх по лестнице — на второй, а то и на третий или даже на четвертый этаж?

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт слыл одним из самых знаменитых детективов Англии. Он освоил это искусство, еще когда служил в армейской разведке в Индии, и вот теперь с успехом применял свое мастерство для расследования убийств и тайн у себя на родине. Ему было уже за сорок, но его черные вьющиеся волосы еще не тронула седина, а голубые глаза взирали на мир с прежней беспристрастностью и иронией.

— Ну-ка, держись покрепче! Крепко-крепко! — скомандовал Пауэрскорт, начав подъем по ступеням. Он почувствовал, как крошечные ручки обхватили его шею: Томасу Пауэрскорту было четыре года, он родился в 1892-м — спустя год после свадьбы родителей. С верхней площадки за ними наблюдала сестренка Томаса Оливия, которая уже могла сама поведать миру, что ей два года.

На широкой площадке второго этажа Пауэрскорт перешел на рысцу.

— Быстрее, папа, быстрее! — закричал маленький наездник и замолотил кулачками по отцовским плечам. — Быстрее, лошадка, быстрее!

Но «лошадка» уже немного выдохлась и чувствовала, что нуждается в человеческой заботе и не прочь выпить чаю с печеньем на первом этаже. Но спуск, вспомнил Пауэрскорт, всегда труднее подъема. Маленький наездник мог упасть и, перелетев через его голову, скатиться кубарем по ступеням на мраморный пол. Медленно, почти похоронным шагом, Пауэрскорт начал спускаться вниз по лестнице, а потом припустил по коридору. И тут раздался звонок в дверь. Служанка открыла прежде, чем хозяин дома успел вернуть себе человеческое обличье. Пауэрскорт буквально уткнулся носом в чьи-то начищенные до блеска черные ботинки. Над ботинками возвышались идеально отглаженные брюки, над ними — форменный китель с ослепительно блестящими пуговицами, а над кителем красовалась пара огромных усов и каска. Полицейская каска.

— Доброе утро, сэр. Могу я узнать, не вы ли лорд Фрэнсис Пауэрскорт? — произнесла узкая щель под усами.

— Совершенно верно, констебль, совершенно верно, — весело рассмеялся Пауэрскорт. — Простите, сейчас я вернусь в свое человеческое состояние.

Томас Пауэрскорт начал хныкать. Сначала чуть слышно, а потом разразился громкими квакающими всхлипами, которые сотрясали все его тело.

— В чем дело, Томас? — спросил отец, улыбаясь констеблю извиняющейся родительской улыбкой. — В чем дело?

Но Томас не отвечал. Личико мальчугана стало мокрым от слез, и он тер маленькой мокрой ручкой об отцовские брюки.

— Они иногда капризничают без всякой причины, — вставил констебль и приготовился было рассказать о трех своих племянниках, детях сестры его жены, которые разбегались со всех ног, стоило ему войти в комнату.

— Он полисейский, — проговорил Томас, указывая грязным пальчиком на представителя закона и порядка.

— Верно, Томас. Этот джентльмен — полицейский.

— Полисейские ловят плохих людей и сажают их в тюрьму, — всхлипывал малыш.

Пауэрскорт вдруг понял, в чем дело. Но не успел он и слова сказать, как сынишка в отчаянье вцепился в отцовские штанины и закричал что есть мочи:

— Полисейский, не забирай моего папу! — и не унимался, так, словно от этого зависела и его жизнь, и жизнь отца.

Пауэрскорт наклонился и поднял сынишку на руки. Констебль смущенно кашлянул.

— У меня записка от комиссара, — начал он.

При этих словах маленький мальчик еще крепче прижался к отцу; на воротничок рубашки, который всего несколько минут назад был безукоризненно чистым, градом закапали слезы. Комиссар представлялся Томасу еще большим злом: полицейским начальником, который задумал посадить его папу в тюрьму. Малыш не знал, что значит «комиссар», но это слово внушало ему страх.

Констебль решительно шел напролом.

— Комиссар хотел бы незамедлительно встретиться с вами, сэр. Выпить с вами по чашке чая. Потом вас сразу отпустят домой. Мне кажется, ему нужен ваш совет.

Пауэрскорт улыбнулся.

— Благодарю вас, констебль. Я не раз встречался с комиссаром или, точнее, с его предшественником. Буду рад последовать за вами.

Внезапно рядом с мужем появилась леди Люси.

— Доброе утро, констебль, — сказала она с милой улыбкой. — Так, значит, Фрэнсис будет пить чай с комиссаром? Это замечательно! Фрэнсис, ты ведь расскажешь нам с Томасом обо всем, когда вернешься?

Она осторожно отняла сынишку от отцовского плеча и принялась что-то нашептывать малышу на ухо. Когда за Пауэрскортом и констеблем закрылась дверь, Томас всхлипнул, но мужественно сдержал слезы.

А в сорока милях от Челси старый конюх и пони ждали перед конюшней большой усадьбы. Самуэль Паркер служил на этой конюшне почти пятьдесят лет. Он медленно продвигался от должности к должности и, начав с помощника младшего конюха, в конце концов дослужился до управляющего. Хозяева выделили ему в пожизненное пользование небольшой домик в поместье. Но сегодня Самуэль был очень встревожен.

Большой дом почти совсем опустел. Молодые члены семьи перебрались в Мэйфэйр и оставили старика и его сестру на верхнем этаже, да еще пару слуг в полуподвале. Каждый день в десять часов старый мистер Харрисон приходил на конюшню, где Самуэль седлал для него пони. Вместе они отправлялись на прогулку вокруг озера. Иногда старик прихватывал с собой письма и бумаги из банка и читал их по дороге. Тогда Самуэль прикреплял на пони небольшой раскладной стул и стол, а потом они оба ждали, когда хозяин закончит свои дела.

Самуэль помнил семью, которая жила в имении до того, как старый мистер Харрисон приобрел его тридцать пять лет назад. Хозяйские сыновья проиграли фамильные деньги. Пришлось продать и дом, и поместье. Тогда-то сюда и переехали Харрисоны — немецкие банкиры из Гамбурга и Франкфурта. Ныне в доме жило три поколения: Карл Харрисон, или старый мистер Харрисон, его сестра Августа Харрисон, иначе — мисс Харрисон, сын старого мистера Харрисона мистер Фредерик Харрисон и его внучатый племянник Чарлз Харрисон, или, как его называли слуги, молодой мистер Харрисон.

Старый мистер Харрисон любил прогуливаться по тропинке вокруг озера. Там и сям на берегу попадались странные гроты и древнеримские храмы. Самуэлю эти строения казались чудными, а старый мистер Харрисон проводил иногда немало времени в их стенах, любовался статуями или читал свою корреспонденцию под присмотром какого-нибудь языческого бога.

Самуэль Паркер замечал, что старый мистер Харрисон последнее время чем-то озабочен. Вот уже несколько месяцев ему приходили письма из-за границы: из Бремена, Берлина, из Парижа, Мюнхена и Кельна. Он и сам писал много писем, устроившись за столом в храме и плотно запахнув толстый плащ, который защищал его от ветра, волновавшего гладь озера и срывавшего листья с деревьев. А еще, и это больше всего беспокоило Самуэля, старый мистер Харрисон частенько просил его отправлять письма, написанные у озера, словно не хотел, чтобы кто-то в большом доме узнал, с кем он состоит в переписке.

Похоже, этим утром на озере туман, и в нем, как в кошмарном сне, будут то возникать, то вновь растворяться огромные деревья и античные храмы, думал Самуэль Паркер. Он верил, что у озера живут духи — древнее, чем усадьба, древнее, чем деревня, чем античные храмы, а может, древнее самого христианства. Как знать, возможно, друидам или языческим богам, которые обитали здесь в давние времена, не по душе нынешнее соседство с римскими божествами?

Прошло уже дней двадцать, а то и больше, с тех пор как старый мистер Харрисон в последний раз, прихрамывая и опираясь на палку, вышел на утреннюю прогулку. Самуэль потерял счет дням. В прежние времена в хорошую погоду, когда солнце отбрасывало на поверхности озера танцующие отражения колонн и фронтонов, они, случалось, за один день дважды или трижды обходили озеро. Старый пони тоже чувствовал — что-то не так. Он печально смотрел под ноги и время от времени поднимал копыто и рыл гравий.

Даже жена Самуэля Марта, которую скрючило от болезни так, что она едва могла одолеть сотню ярдов, чтобы отнести в воскресенье цветы в церковь, тоже не могла припомнить, как давно исчез старый мистер Харрисон.

— Поди, отправился в Лондон, проведать родственников, — с тревогой в голосе говорила она, помешивая угли в очаге, но и сама в это мало верила.

— Никто из слуг в большом доме не говорил, что хозяин уехал в Лондон. Да и как бы он туда добрался? До станции сам дойти не мог, в его-то состоянии. Целых тридцать лет, когда он уезжал куда-то, я провожал старого мистера Харрисона до поезда и встречал его на станции всякий раз, когда он возвращался домой. А в этот раз я его на станцию не отвозил.

— Верно, не отвозил.

В пол-одиннадцатого, прождав полтора часа, Самуэль отвел пони в конюшню и дал ему напиться.

— Видать, он и сегодня не придет. Вот и еще день прошел, — сказал он пони.

По дороге к своему домику Самуэль Паркер в сотый раз задавался вопросом, следует ли ему рассказать кому-нибудь о пропавшем хозяине. Но — кому? Да и вряд ли старый мистер Харрисон захотел бы, чтобы он поднимал шум.

— Теперь никому нельзя доверять. — Самуэль Паркер вспомнил, как старик бормотал это себе под нос, после того как целый день разбирался с письмами у озера. — Даже собственной плоти и крови.

Шагая по Лондону на встречу с комиссаром полиции, лорд Фрэнсис Пауэрскорт испытывал странное чувство. Ждет ли его новое дело? С раннего детства, проведенного в Ирландии, его интересовали всякие загадки и тайны. Немалая часть его взрослой жизни, пока он служил в армии в Кашмире, Афганистане и в летней столице британских войск в Симле, была посвящена разгадыванию тайн и убийств, шифров и криптограмм. Ему удалось распутать серию отвратительных убийств в португальском Опорто, городе виноделов, где жертв топили в бочках с портвейном, так что потом их тела становились лиловыми от тягучего напитка, а также найти виновников многих кровавых преступлений, случившихся в Британии и Ирландии. Самым важным его делом стала разгадка тайны странной смерти принца Эдди — старший сын принца Уэльского, известный на всю страну повеса, скончался пять лет назад.

Сэр Уильям Спенс, комиссар столичной полиции, поднялся со своего места, приветствуя Пауэрскорта, входящего в его кабинет в Скотленд-Ярде.

— Лорд Пауэрскорт, как любезно с вашей стороны, что вы согласились прийти!

— Как вы знаете, сэр Уильям, я в долгу у вас и ваших офицеров за ту помощь, которую они не раз мне оказывали.

Это было правдой. При расследовании двух предыдущих дел Пауэрскорт получил неоценимую помощь от столичной полиции. В последний раз комиссар пригласил его на роскошный ужин в свой клуб, где угощал превосходнейшим красным вином и развлекал леденящими душу историями сорокалетней давности из армейской жизни на северо-западных границах империи.

— Позвольте мне прямо перейти к делу.

Усы сэра Уильяма не были столь устрашающими, как у констебля, но все же внушали уважение. «Не является ли ныне отращивание усов непременной обязанностью каждого человека в полицейской форме?» — подумалось Пауэрскорту.

— Вы, несомненно, видели газетные отчеты о теле, выловленном из Темзы.

— Такое трудно пропустить. С самого дня злополучной находки газеты только об этом и пишут.

— И в основном, конечно, все выдумки. Газетчики особенно охотно дают волю своим домыслам, когда не в состоянии сообщить читателям реальные факты, а в данном случае есть только тело. Я иногда думаю, как просто быть репортером: придумывай себе всякие небылицы, а потом подавай их публике как последние новости. — Сэр Уильям покачал головой, сокрушаясь недобросовестности репортеров. — Но позвольте мне спросить вас вот о чем, лорд Пауэрскорт. Известно ли вам, сколько человек пришли опознать труп? Сколько заявило, что найденный покойник — это давным-давно пропавший член их семьи?

— Не имею представления, сэр Уильям. — Пауэрскорт обратил внимание на то, что четыре больших карты Лондона, его северных, южных, восточных и западных районов все еще украшают стены кабинета, и отметил, что Ист-Энд по-прежнему помечен красными кружочками, обозначающими места недавних преступлений.

— На данный момент таких более ста пятидесяти. — Сэр Уильям кивнул в сторону стопки писем, торчавших из папки на его столе. — Можете себе представить? Конечно, мы скрываем эту цифру от газетчиков. Опубликуй они эти данные, и нас захлестнет поток новых заявлений. Некоторые из них вполне искренние: нам пишут семьи, где пропал отец или дедушка, и родственники хотели бы придать его тело земле. Но и в подобных случаях в этих запросах есть что-то лицемерное, словно писавшие стремятся пристойными похоронами смыть позор, которым в глазах общества их запятнал исчезнувший родственник. А другие…

Сэр Уильям запнулся и покосился на Пауэрскорта.

— Страховые обязательства? — улыбнулся Пауэрскорт. — Как правило, страховые компании требуют либо предъявить тело, либо надлежащим образом оформленное свидетельство о смерти.

— Именно, лорд Пауэрскорт. Я вижу, вы не утратили своей проницательности. Привлекательность всех этих страховок в деньгах, которые выплачиваются после кончины застрахованного. Так что теперь мы еще имеем дело и с охотниками за удачей. У нас есть одно заявление от богатой вдовушки, чей муж сбежал двадцать лет назад и оставил ей свой полис пожизненного страхования. Вдова убеждена, — сэр Уильям достал письмо из своей папки, — что труп, обнаруженный у Лондонского моста, принадлежит ее усопшему супругу. «Стоило мне прочесть сообщение в газетах, — пишет миссис Уиллоуби из Хайгейта, — и я поняла, что Альфред наконец вернулся, пусть и при таких неблагоприятных обстоятельствах. Последней обязанностью безутешной вдовы должно стать опознание трупа, сколь бы ужасной ни была эта процедура. Я понимаю, что в память об Альфреде мне надлежит совершить сей последний жест скорби». — Сэр Уильям поднял глаза и с затаенной улыбкой посмотрел на гостя. — Это еще куда ни шло. Но потом миссис Уиллоуби отбрасывает ненужные сантименты. «Я полагаю, в подобных обстоятельствах принято, чтобы следующий в роду получил копию свидетельства о смерти, которую он мог бы передать в надлежащие инстанции и страховые компании».

— Страховые компании — во множественном числе? — поторопился уточнить Пауэрскорт. — Уж не собирается ли она получить за него страховку дважды или трижды?

— Это нам неизвестно. — Комиссар пожал плечами. — Зато абсолютно ясно вот что: даже если мы позволим всем ста пятидесяти заявителям опознать тело, ни один из них не раскроет нам истины. Ни один.

— Вы хотите сказать, что знаете, кем является или, скорее, являлся покойник?

Пауэрскорт подался вперед, проигрывая в уме самые разные возможности.

— Нет. Но разве вы не видите, в каком сложном положении мы оказались? Нас осаждают все эти вдовы и сироты, жаждущие опознать своего Альфреда, дядю Ричарда или дедушку Мэтью. Вскоре они начнут забрасывать письмами газеты, жалуясь, что жестокосердные полицейские не позволяют им опознать тех, кого они так любили. Чем дольше тайна остается тайной, тем враждебнее становится общественное мнение, тем тяжелее оказываемое на нас давление, тем сильнее требование, чтобы мы открыли шлюзы и впустили поток охотников за удачей, рвущихся к добыче. И пока нам неизвестно, кем был покойник, мы не вправе отказать им.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Пауэрскорт. — Я хочу сказать, что, хотя и не вижу, чем бы мог быть полезен, все равно охотно приду на выручку.

— Спасибо, лорд Пауэрскорт, — комиссар потеребил ус, — и простите, что обременяю вас нашими заботами. Позвольте сообщить вам то, что пока еще не просочилось в газеты, и до чего эти писаки сами не додумались. — Комиссар вновь обратился к бумагам на столе. — Вот заключение медиков, обследовавших тело. Для начала три абзаца пустословия. Почему эти люди не могут сразу перейти к делу?

Он все больше хмурился, по мере того как углублялся в чтение медицинского крючкотворства.

— Эксперты считают, что покойнику было от семидесяти пяти до восьмидесяти, хотя наверняка судить трудно. Предположительно его убили выстрелом в голову, хотя, поскольку у нас нет головы, разумно было бы разделить сомнения врачей по этому поводу. Они также думают, что этот человек был убит за две или даже четыре недели до того, как попал в Темзу. Но и в этом, само собой, они могут ошибаться. И все же, лорд Пауэрскорт, медики сообщают нам одну полезную деталь: покойный не был бедняком и не испытывал нужды. Как раз наоборот. Исследование желудка и других органов дает основание утверждать, что он жил в достатке, если не в роскоши. Не иначе как они пришли к этому выводу, убедившись, что он не питался потрохами и луком. Я разговаривал с докторами, и они сказали мне, что хоть и не желали бы выносить это на бумагу, но весьма вероятно, что покойный был богачом. Подумайте, не это ли мотив убийства?

Сэр Уильям мрачно кивнул в сторону папки со стапятьюдесятью заявлениями охотников за удачей.

— Полагаю, исследование внутренних органов не смогло ответить на вопрос, сколько страховок было у покойного, — произнес Пауэрскорт и спохватился: не проявил ли он неуместного легкомыслия.

— Отлично! — Комиссар рассмеялся. Смех его постепенно перешел в отрывистое ржание. — Нам бы хотелось, чтобы вы занялись этим делом, лорд Пауэрскорт. Вы вращаетесь в высшем обществе. У вас есть связи в аристократических кругах, в лондонском Сити, где окончился земной путь злополучного покойника. Вот и порасспрашивайте, не пропадал ли кто за последнее время. Эти люди, как правило, не сразу обращаются к нам за помощью. Скорее, они обратятся к вам.

Если вы сможете помочь нам, столичная полиция будет перед вами в долгу. Мы должны распутать это дело как можно скорее.

— Могу заверить вас, — отвечал лорд Пауэрскорт, — что до сей поры никто ко мне не обращался. Но я все равно буду рад вам помочь.

Покидая кабинет комиссара, Пауэрскорт задержался у карты Ист-Энда. Он заметил новенький кружок, который, видимо, добавили совсем недавно.

Кружок красовался как раз на Лондонском мосту.

3

— Ну разве это не замечательно, Ричард, разве не замечательно! — Софи Уильямс слегка приплясывала, не обращая внимания на чопорных местных жителей, которые в лучших своих костюмах направлялись на воскресную службу.

— Верно, — согласился Ричард, немного смущенный несдержанностью своей спутницы. — Если мы поторопимся, то скоро выйдем к реке.

Видимо, юноше не терпелось подальше скрыться от глаз горожан Твикенхэма.

Молодые люди доехали до Твикенхэма на поезде и намеревались берегом реки дойти до Хэмптон-Корта. Они думали поначалу взять с собой велосипеды, но Ричард засомневался, подойдут ли для двухколесного транспорта местные дороги и тропы, где так легко проколоть шину.

Софи Уильямс двадцать один год. Днем она работала учительницей в начальной школе, а вечерами посвящала себя служению идеям суфражисток.

Это была высокая и грациозная девушка с водянисто-голубыми глазами. Свою независимость она несла гордо, словно медаль.

— А вон остров Пирогов с угрем, Софи. Хочешь, на обратном пути отведать чаю с пирогами?

— Я только раз в жизни ела пирог с угрем, — призналась Софи. — Кажется, это было где-то на побережье, я была еще совсем маленькая. Признаться, тогда мне не очень понравилось, но, возможно, следует попробовать еще раз.

Они решительно шагали по тропинке вдоль берега. Лондонский пароходик направлялся к острову. Из его двойной трубы поднимались клубы дыма, а сирена подавала сигнальные гудки. Пассажиры с нетерпением высматривали пристань, их радостные возгласы разносились в утреннем мартовском воздухе. Ярко светило солнце, но легкий ветерок поднимал на Темзе небольшие волны, накатывавшие на берег.

Ричарду Мартину исполнилось двадцать два. Это был худощавый молодой человек академической наружности, с копной курчавых каштановых волос. Он жил со своей овдовевшей матерью и служил клерком в Банке Харрисонов в Сити. Ричард работал там уже пять лет, а в свободное время самостоятельно занимался дома, чтобы лучше разбираться в коммерции и банковском деле. Он посещал вечерние курсы, где изучал французский, и надеялся вскоре перейти на немецкий: Харрисоны поддерживали широкие связи с другими банками и торговыми фирмами в Гамбурге, Франкфурте и Берлине.

— У меня в классе три новых ученика, — сообщила Софи, когда они добрались до Теддингтонского шлюза.

Ричард не так давно познакомился с Софи, но ему казалось, что он уже хорошо знает ее маленьких подопечных и двух других учителей в ее школе.

— И сколько теперь всего? — спросил он, желая перевести разговор на безопасные цифры. Ричард всегда хорошо разбирался в цифрах, уравнениях, математических вычислениях, что было весьма ценно при его работе в Сити.

— Сорок семь, — отвечала Софи. — Сорок семь шестилеток.

— А не думаешь ли ты, что им следовало бы платить тебе по числу учеников? — заметил Ричард.

— Чушь, полная чушь, — рассмеялась Софи. — Да я с радостью бы учила пятьдесят или даже шестьдесят детей, особенно если бы все они хорошо себя вели. Малышки Мэри Джонс и Матильда Шарп — просто золото! Хотела бы я то же самое сказать о некоторых мальчиках.

Ричард подозревал, хотя никогда бы не осмелился высказать свои подозрения вслух, что девочки, как потенциальные обладательницы права голоса, пользовались в классе мисс Уильямс большими привилегиями. Над ними пролетела с криками стая чаек, которые наперекор ветру торопились к щедрому на добычу Теддингтонскому шлюзу.

— Этот шлюз еще называют гробовым, — заметил Ричард, указывая на глубокий каменный шлюз, где вода стояла на много футов ниже, чем в реке. — А вот эта громадина — баржевый шлюз, он может пропустить за раз пароход и шесть барж.

Ему подумалось, что, возможно, через этот самый шлюз плывут в Лондон и из Лондона грузы, перевозка которых оплачена векселями, подписанными в его банке.

— Только представь, Софи, кто-то решит послать из Котсволда шерсть в Америку. И этот груз проплывет здесь. При этом в месте отправки и в пункте доставки оплата будет производиться через банк!

Эта мысль оставила девушку безучастной.

— Ты романтик, Ричард, — заметила Софи, — настоящий романтик. Только одни люди находят романтику в поэзии или музыке, а ты — в векселях и ценных бумагах. Но поторопись, если мы не прибавим шагу, то никогда не доберемся до Хэмптон-Корта.

Обвинение в романтичности огорчило Ричарда. Шлюзы вовсе не вызывали у него романтического подъема. А вот к Софи он питал самые романтические чувства. Каждый поворот ее головки заставлял его сердце биться сильнее. Но Ричард не знал, есть ли в душе девушки местечко для любовных переживаний. Она была настолько привержена идеалам женского движения, что, казалось, у нее ни на что больше не остается времени.

— Не следует тебе водить знакомство с такими девушками, Ричард, — покачала головой его мать, когда он рассказал ей о новой знакомой, живущей на дальнем конце их улицы. — Эти вертихвостки не знают, как ухаживать за мужчиной. Похоже, они и сами хотели бы быть мужчинами, ишь ведь — щеголяют в брюках, курят, да только и разглагольствуют что о выборах в парламент. Слыханное ли дело! Да твой отец такую и на порог бы не пустил.

— Но она очень хорошенькая, мама, правда очень.

— Ну, это их, этих новых женщин, ничуть не заботит, — возразила ему мать, вкладывая в слова «новые женщины» все накопившееся за жизнь презрение. — Они больше не думают о том, чтобы познакомиться с порядочным молодым человеком и зажить своим домом.

И сейчас его собственная «новая женщина» идет впереди него по тропинке. Ричард поспешил догнать ее.

— Подожди, Софи, — окликнул он, прибавляя шагу.

Девушка обернулась и улыбнулась ему.

— А вот это ново, Ричард: мужчины просят женщин подождать, чтобы догнать их!

Она повернулась и, словно противореча своим собственным словам, пустилась бегом вниз по тропинке, крича ему на бегу:

— Не поймаешь! Не поймаешь!

Но он все же настиг ее, как раз тогда, когда перед ними вырос тюдоровский фасад дворца Хэмптон-Корт, у ворот которого стояли на страже королевские звери — лев и единорог.

— Кардинал Вулси, верно? — задыхаясь, спросил Ричард. — Его построил кардинал Вулси в тысяча пятьсот каком-то году.

— Да, его построил кардинал Вулси, — подтвердила Софи, с легкостью преображаясь в учительницу и последовательную суфражистку. — А потом передал Генриху Восьмому. Подозреваю, что именно здесь тот сжил со свету нескольких своих жен. Скажите на милость: какое право имел он отрубать им головы только за то, что они не рожали ему наследника, который, когда вырос, тоже стал бы помыкать женщинами? Это ужасно! Только потому, что вся власть в руках мужчин, они возомнили, что имеют право относиться к женщинам не лучше, чем к кошкам или собакам.

Ричард простонал в душе. Задумывая прогулку, он и не предполагал, что между Хэмптон-Кортом и деятельностью суфражисток может существовать какая-то связь. И вот теперь эти разглагольствования грозят испортить весь день.

— Признай, что это нечестно, — настаивала Софи, глядя прямо в глаза молодому человеку. В этот миг она была особенно привлекательна. — Я пойду на собрание Лиги за избирательные права для женщин и напомню всем, что нас окружают, даже в истории, и прежде всего в истории, величайшие несправедливости, которые творили мужчины против женщин. Необходима еще одна петиция за право голоса для женщин. Уверена, что на этот раз мы получим еще больше подписей в нашу поддержку.

Ричард в отчаянье смотрел на свою подругу. Если она так относится к мужчинам, говорил он в сотый раз себе, то разве сможет проникнуться симпатией к одному из них? Что, если обычная любовь противоречит ее принципам? Может, его мать все же была права?

Внезапно девушка сжала его руку и пустилась бегом. Этот жест поразил сердце Ричарда, словно вспышка молнии.

— Я хочу того самого пирога, Ричард. Ну-ка, поймай меня!

День за днем угрюмая армия проходила по Лондонскому мосту. Каждый день рабы Денег и Рынка направлялись в свои храмы в Сити. Они ехали на поездах, на автобусах, на подземке, передвигались на лошадях и в экипажах или шли пешком.

В понедельник мог возникнуть слух, что в Южной Африке обнаружено новое месторождение золота. В среду могли обсуждать вероятность большого займа на строительство железной дороги в отдаленные уголки России. В пятницу — изменение курса акций значительного промышленного предприятия, цена на которые должна взлететь в ближайшие дни и принести небывалый доход тем, у кого хватит ума или глупости приобрести их заранее.

Опознан ли труп, выловленный в Темзе, по-прежнему не было ничего известно. Бульварные газеты печатали всяческие домыслы, пока не истощилась и их неуемная фантазия. Толпы охотников за удачей продолжали осаждать полицейские участки, возмущаясь тем, что попирается их право на опознание трупа, и едва скрывая свое алчное желание добраться до денег страховых компаний.

Пауэрскорт, как и просил комиссар, поговорил с обитателями Мэйфэйр и Белгравии. Леди Люси, которую можно было считать бывалым специалистом по подобным операциям, придумала историю о своей тетушке, жившей в горах Шотландии, которая якобы пропала однажды зимой, и ее потом месяц искали. Когда же наконец труп бедняжки выловили из реки, он оказался совершенно обезображенным. Леди Люси умело переводила разговор на эту историю, встречаясь со всеми своими многочисленными знакомыми, но так ничего и не выведала. Сестры Пауэрскорта, которых также привлекли к сбору информации, старались, как могли, но тоже безрезультатно.

Лишь шурин Пауэрскорта — финансист Уильям Берк — слегка его обнадежил.

— Мне давно известно, что люди время от времени пропадают: груз долгов, страх обанкротиться на бирже, — объяснял он Пауэрскорту, пока они сидели в клубе, наслаждаясь превосходным красным вином. — А еще больше я знаю таких, которые скрывались заблаговременно и тем самым спасали свои состояния. Но все же несколько странно отрубать себе при этом голову, если, конечно, речь не идет о наследстве.

Иногда у полицейских начинала теплиться надежда. Время от времени им казалось, что они обнаруживали подходящий случай: потерявшегося или исчезнувшего человека. Тут же для выяснения обстоятельств посылали констеблей в дом на Мусвелл-Хилл или Мортлейк, в Кэмден или Кэтфорд. Но всякий раз выяснялось, что, хотя человек действительно пропал, его возраст или рост не соответствуют искомым приметам. А труп тем временем преспокойно лежал в холодильнике морга больницы Святого Варфоломея под приглядом пары сторожей и компании непоседливых студентов-медиков.

И вот ненастным апрельским вечером в доме Пауэрскортов на Маркем-сквер раздался решительный стук в дверь. Леди Люси была в это время поглощена чтением Джуда Незаметного[5]. Пауэрскорт дремал у огня, и ему снилось, как поздним летом он играет в крикет и делает отличные подсечки.

— Мистер Уильям Берк, милорд, миледи, — возвестил лакей.

Утомленный финансист вошел в комнату и с облегчением опустился в кресло у камина.

— Я только что с континента. Спешу домой к Мэри и детям, если они еще не уснули.

— Чаю? Или бокал вина? А может, лимонад? — Леди Люси всегда спешила облегчить страдания путника.

— Лимонад — это было бы замечательно, леди Люси. В этих поездах такая пылища! Лимонад — именно то, что нужно.

— Фрэнсис, ты еще не забыл про тот труп, что выловили у Лондонского моста? Кажется, у меня есть кой-какие новости, хотя я и не уверен. Я был по делам в Германии, в Берлине. Такой ужасный город — совершенно прусский! — Берк покачал головой. — А еще во Франкфурте и парочке других мест. Единственный из известных мне людей, кто соответствует вашему описанию… Ах, спасибо большое!

Берк умолк и стал с жадностью пить лимонад.

— Какая удивительная забота об усталом путнике! — улыбнулся он леди Люси. — Может, это нам пригодится… Так на чем я остановился?

Он огляделся, словно не был уверен, во Франкфурте он или в Челси.

— Ах да, единственный знакомый мне человек, соответствующий описанию, сообщенному Фрэнсисом, — это старый мистер Харрисон из Банка Харрисонов. Кажется, его крестили Карлом Хайнцем, но в наших краях его знали как Карла, так вот он как раз подходит по возрасту.

— А сколько, ты сказал, ему было лет? — спросил Пауэрскорт.

— Может, за восемьдесят или около того. Я тайно навел справки в Сити — ты не представляешь, какие последствия для частного банка может иметь тот факт, что его основателя нашли в Темзе, да еще без головы! — и мне доложили, что старик якобы находится в Германии, во Франкфурте или в Берлине.

И вот… — гость снова улыбнулся леди Люси и, вспомнив их первую встречу, подумал, что пять лет замужества лишь усилили ее очарование, — все же довольно странно, что человек в таком возрасте отправляется в Германию, да еще в это время года. Ну, скажем, через пару месяцев — другое дело. Впрочем, этот Харрисон всегда был страшным упрямцем. Но все же, — Берк подался вперед и взглянул леди Люси прямо в глаза, — я попытался еще кое-что разведать, пока был в Германии. Я сказал, что слышал, будто старый мистер Харрисон в городе, и мечтал бы с ним отобедать. Так вот, я отовсюду получал один и тот же ответ. Карла Харрисона не было в Берлине. Карла Харрисона не было во Франкфурте. Не было его и в Гамбурге. Выходит, меня не верно информировали. Итак, — Берк встал, прищелкнул каблуками на немецкий манер и поклонился, — старика Харрисона нет в Германии. Старика Харрисона нет в Лондоне. Но зачем тогда было говорить, будто он в Берлине, если его там нет? Как ты думаешь, Фрэнсис?

Пауэрскорт рассматривал кончики своих пальцев, осторожно растирая их. Первой заговорила леди Люси.

— А не мог он уехать куда-нибудь еще? На итальянские озера или куда-то на побережье Рейна. Ужасно, если труп окажется этим самым бедным стариком.

— Ну, вряд ли его можно назвать бедным, — весело рассмеялся Берк, — поговаривали, что он способен тягаться с десятью главными воротилами Сити, — такой уж точно не бедняк.

— Будь вы богачом из богачей, вряд ли бы захотели закончить свою жизнь подобным образом. Если, конечно, это на самом деле был старый мистер Харрисон, — вступилась за покойного леди Люси.

— Не представляю, что теперь делать, — пробормотал Пауэрскорт. — Вряд ли новые расследования в Сити дадут какие-то результаты. Может, попробовать что-то выведать в их загородном поместье. Ты, кажется, говорил, оно находится в Оксфордшире, Уильям?

— Верно, — подтвердил Берк, снова напуская на себя деловитость. — Только постарайся действовать с максимальной осторожностью и конспирацией. Харрисонам могли сообщить, что я наводил о них справки на Ломбард-стрит. И уж конечно, им донесут, что я справлялся о них в Германии. Нам следует действовать очень осторожно.

А теперь мне пора домой. Еще раз спасибо за лимонад. Вы не забыли, что приглашены к нам за город на выходные, чтобы присутствовать на введении в должность моего нового викария? Вот уж не представлял, что, приобретая дом и землю, я в придачу возлагаю на себя дополнительные обязанности! — Уильям Берк рассмеялся, радуясь своему новому приобретению. — Тебе придется прочесть отрывок из Библии, Фрэнсис. Не забудь. Я еще и епископа пригласил. «Не возвещайте об этом на улицах Гефа»[6], как говорят пасторы, — Берк улыбнулся хозяевам, — три года назад я спас его епархию от банкротства. Впрочем, это уже другая история.

С этими словами Уильям Берк, финансист и новоявленный владелец имения, скрылся в ночи.

— Фрэнсис, — окликнула леди Люси, — очнись, очнись!

Пауэрскорт погрузился в свои мысли. Жена привыкла к этому. Она с улыбкой наблюдала, как ее муж невидящим взглядом смотрит на гаснущий огонь в камине.

— Извини, Люси. Я размышлял о том, что теперь делать. Мне кажется, надо найти того, кто бы мог все хорошенько разведать в доме Харрисонов. В деревне, в окрестностях, на почте — повсюду.

— Я знаю, кто тебе нужен. — Леди Люси склонилась к плечу мужа и обняла его. — Тебе надо послать за Джонни Фицджеральдом, так? Только предупреди его: пусть будет поосторожнее. В прошлый раз его чуть из-за тебя не убили, а это случилось в глубине Нортгемптоншира. Вряд ли Оксфордшир окажется более безопасным.

Леди Люси вспомнила еле живого шафера на их свадьбе, полицейского, охранявшего входную дверь, и раненого Фицджеральда, перебинтованного, словно мумия, и едва не лишившегося чувств у самого алтаря.

Пауэрскорт улыбнулся жене, вспомнив речь Джонни Фицджеральда на их свадьбе.

— Мы будем осторожны, Люси. Мы будем очень осторожны.

4

— Кларендон-парк построил один набоб на деньги Ист-Индской компании, — объяснял Уильям Берк Пауэрскорту, указывая на свой дом в стиле Палладио недалеко от Марлоу.

Мужчины поджидали свои семейства, пока дамы в последний раз приводили в порядок шляпки и детей перед тем, как совершить небольшую прогулку до церкви, где предстояло ввести в должность нового викария.

— Его построил некто по имени Фрэнсис Ходж. Он сколотил состояние в Индии и вернулся домой, чтобы на старости лет пожить в мире и покое на берегу Темзы. Увы, его мечтам не суждено было сбыться.

— А что стряслось? — спросил Пауэрскорт. Всякий раз, когда ему предстояло читать отрывок из Библии, он немного волновался.

— Беднягу — в конце концов он и впрямь стал бедняком — обвинили в алчности и коррупции. Это было связано с его делами на Востоке, почти как в случае с Уорреном Гастингсом. Куча денег ушла на адвокатов. Ходжу пришлось несколько месяцев кряду таскаться в Вестминстер, чтобы отвечать на вопросы парламентских ханжей и все это время наблюдать, как обесцениваются его акции в Ист-Индской компании. Кажется, в какой-то момент они стали падать на пятьдесят тысяч в неделю.

Пауэрскорт понимал, что дом, судьба которого столь тесно связана с лондонским Сити, не мог не привлечь внимания его родственника-финансиста.

— Уж не опасаешься ли ты, Уильям, — заметил Пауэрскорт, — что история дома как-то отразиться на твоих делах? Тебе-то не грозят ежедневные разбирательства в палате общин. Вряд ли даже самые оголтелые члены парламента станут копаться в твоих делах.

— Да уж вряд ли, — со значением подтвердил Уильям Берк и рассмеялся.

Пока они сидели в маленькой церкви бок о бок с арендаторами и членами их семей, Пауэрскорт думал о своих сестрах. Конечно, они нежно любили друг друга, но было в их отношениях и какое-то соперничество. Элеонора, младшая, выбрала в мужья необыкновенного красавца, но у того почти не было денег. Мэри, средняя сестра, поступила весьма благоразумно, выйдя замуж за Уильяма Берка. А Розалинда, старшая из трех, пожалуй, обошла всех, заключив брачный союз с лордом Пембриджем, аристократом, обладателем солидного состояния и владельцем шикарных особняков на площади Сент-Джеймс и в Хэмпшире. И вот сейчас он наблюдал какую-то натянутость в отношениях сестер, а в поведении Мэри заметил некоторое высокомерие. Демонстрируя гостям достоинства нового дома и рассуждая вслух о том, сколько слуг и садовников им теперь придется нанять, она держалась со старшей сестрой почти покровительственно. И Розалинда словно почувствовала, что ее положение самой удачливой из сестер, королевской пчелы в ее собственном улье, пошатнулось.

Пауэрскорт поднялся, настал его черед читать отрывок из Библии. Он покосился на свое семейство, желая удостовериться, что дети ведут себя прилично.

— Первый отрывок, — начал он своим ясным тенорком, — взят из двадцать первой главы Евангелия от Матфея.

«И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей».

Новый викарий, рыжеволосый господин тридцати с лишним лет, держался очень солидно. Епископ, столь величественный в своем пурпурном одеянии, клевал носом. В шестой или седьмой раз после прихода в церковь Пауэрскорт с недоумением задавал себе вопрос, как удалось епископу довести свой приход почти до полного разорения? Может, он вот также спал на скучных собраниях приходской финансовой комиссии? Или неудачно вложил пожертвования прихожан в биржевые бумаги?

«И говорил он им: написано: «дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников».

Послышался легкий скрип двери: запоздавший прихожанин пробрался на заднюю скамью и раскрыл молитвенник. Вновь прибывший подмигнул Пауэрскорту. Это был Джонни Фицджеральд.

«И пришли к Нему слепые и хромые… и Он исцелил их». На этом кончается первый отрывок.

Пауэрскорт и лорд Джонни Фицджеральд выросли вместе в Ирландии. Потом они вместе служили в армейской разведке в Индии и не раз спасали друг другу жизнь. Джонни был шафером Пауэрскорта на обеих его свадьбах.

— Я пришел отчитаться, Фрэнсис. — Фицджеральд шутливо козырнул своему бывшему офицерскому начальнику. Они брели по лесу Уильяма Берка, направляясь к Темзе. — Помнишь, ты предупреждал, что я должен действовать с особой осторожностью и без спешки? Я именно так и поступил. Надеюсь, что не превысил в конце концов своих полномочий.

— Неужели ты нарушил приказ, Джонни? — улыбнулся Пауэрскорт.

— Ну, скажем так: я вел себя как Нельсон, когда тот потерял глаз. Кажется, это случилось под Копенгагеном или на Ниле? Небольшая жертва во имя великого дела.

— Полагаю, что должен выслушать твое донесение, прежде чем принять решение, Джонни.

— Именно так. — Фитцжеральд наклонился, поднял с земли внушительных размеров ветку и оперся на нее, как на палку. — Мой рассказ начинается в Вэллингофорде, в «Королевском гербе» в Вэллингфорде, если быть точным. Я там остановился на пару дней. У них отличное пиво, Фрэнсис, просто великолепное, с фруктовым вкусом. Я сказал, что покинул Англию несколько лет назад и стал банкиром в Бостоне, в Америке.

— Банкиры — люди серьезные и респектабельные, они вряд ли бы польстились на местное пиво, Джонни, даже если у того фруктовый привкус, — заметил Пауэрскорт, подкидывая носком ботинка шишки, валявшиеся на тропинке.

— Американские банкиры совсем не похожи на английских. Они любознательны, и душа у них нараспашку. Итак, я объяснил, что был по банковским делам в Лондоне, а потом в Германии, и сказал, что разыскиваю старого мистера Харрисона, который научил меня азам банковского дела, а было это лет двадцать назад, в ту пору у них еще была контора в Бишопгейте. Видишь, Уильям, я предусмотрительно навел справки.

— И что же сообщили тебе о старике завсегдатаи «Королевского герба»? — спросил Пауэрскорт.

— Ну, большинство почти ничего не знало. Дом Харрисонов в паре миль от гостиницы, совсем рядом с рекой. Добропорядочное семейство, трудолюбивое, у таких господ и служить приятно. Мне посоветовали еще порасспрашивать в «Блэкуотерском гербе», что расположен на границе имения — он как бы под опекой Харрисонов, вроде семейной церкви мистера Берка. Все же разумнее заводить паб, а не церковь, как считаешь, Фрэнсис?

— Не знаю, но полагаю, что из тебя скорее вышел бы землевладелец, чем викарий, Джонни.

— Все местные жители говорили, — продолжал Фицджеральд, — что старого мистера Харрисона нет дома, никто его давно не видел. Я уже собрался было отправиться спать, но тут меня окликнул сухонький старикашка, сидевший в углу. Он порылся в карманах и выудил обрывок газеты. Это было сообщение об обезглавленном трупе, выловленном у Лондонского моста. «Поглядите-ка вот это, — прокаркал он, размахивая клочком бумаги. — Мертвец, что приплыл по Темзе в Лондон, и есть старый мистер Харрисон. Помяните мое слово! Он самый и есть». С этими словами он сложил газету так, словно это была десятифунтовая банкнота и сунул обратно в карман. «Почему вы так решили, сэр?» — спросил я старое пугало. «Иеремия Кокстоун видит кое-что. Иеремия Кокстоун слышит кое-что. По ночам или перед восходом солнца». Старик говорил так, словно воображал себя дельфийским оракулом, можешь мне поверить. А потом схватил свою кружку — та была полнехонька, Фрэнсис, — одним глотком опустошил ее и ушел в ночь.

Наконец они вышли к реке. На противоположном берегу люди садились в лодки, чтобы отправиться на воскресную прогулку по Темзе. За их спинами легкий ветерок шевелил кроны деревьев.

— На следующий день, — Джонни Фицджеральд принялся пускать камешки по воде, — я встретился с викарием. Это одно из самых вдохновляющих событий в моей жизни. Я его никогда не забуду.

— Неужели он тебя обратил? — Пауэрскорт сумел удержать улыбку. — Ты увидел сияние? Покаялся в грехах?

— Вовсе нет. Но жена викария потчевала меня домашней настойкой из бузины. Она сказала, что та была сделана в девяносто пятом году — одном из самых удачных на ее памяти. Уж и не знаю, каковы тогда на вкус неудачные годы, Фрэнсис! — Фицджеральд поморщился при одном воспоминании. — Не могу описать тебе вкус этого зелья. Оно было ужасно: сладкое до тошноты. Боже!

Но тут удачный бросок — камешек подскочил десять раз — поднял ему настроение.

— Конечно, викарий знал интересующее нас семейство. Но и он уже давно не видел старого мистера Харрисона. Он порекомендовал мне расспросить другого пожилого джентльмена, некоего Самуэля Паркера, старшего конюха в имении Харрисонов. Заметив, что жена викария собирается подлить мне еще бузинной отравы, я поспешил откланяться.

— Давай-ка поворачивать к дому, Джонни. — Пауэрскорт вспомнил о семейных обязанностях. — Негоже опаздывать к воскресному обеду, на котором будет сам епископ. Так что случилось с мистером Паркером?

Фицджеральд швырнул последний камешек, тот долетел до середины реки и едва не попал в прогулочную лодку, спускавшуюся по течению. Потом он внимательно проследил полет птицы, которая вылетела из деревьев, что росли слева от них.

— Матерь Божья, Фрэнсис, неужели это пустельга? Черт, я их тысячу лет не видел! Так вот, мистер Паркер отвел меня к озеру — чудесное место: полным-полно всяких храмов и статуй богов, а еще водопад и все такое прочее. Он признался, что крайне озабочен и не знает, как поступить. Когда я сказал ему, что был в Германии и не нашел там старого мистера Харрисона, бедняга еще больше встревожился. Побледнел как мел.

«Старого мистера Харрисона нет в Германии. И нет в Лондоне. И здесь нет. Тогда где же он?» — спросил я. Оказалось, что старый конюх тоже видел заметку в газете о трупе, найденном в реке. Он не хотел волновать жену и скрыл от нее эту новость. «Вам остается только одно, — сказал я ему, — вы должны обратиться в полицию». Он признался, что уже подумывал, но это ему не по душе. Дескать, не лучше ли, если это сделает кто-нибудь из членов семьи.

«А если они ни о чем не подозревают? — сказал я ему. — Они-то сами в Лондоне. А полицейский — за углом». И в тот же день я отвез мистера Паркера в полицейский участок, где он сделал заявление об исчезновении старого мистера Харрисона. Потом я доставил его домой к жене. Может, мне не следовало возить его в полицию, Фрэнсис?

Пауэрскорт помолчал. Из-за деревьев как раз показался элегантный фасад дома Берков.

— Полагаю, ты поступил правильно, Джонни. Полицию осаждают всякие люди, требующие дать им опознать тело. Нам следует убедить полицейских, что наш случай — самый вероятный. Будем надеяться, что семейный доктор или кто-то из родственников сможет опознать труп и без головы. По крайней мере, наш кандидат соответствует медицинскому заключению, где утверждается, что покойный был богат.

— Так ты думаешь, труп — это старый мистер Харрисон?

— Думаю, что — да, — кивнул Пауэрскорт. — Вот только почему никто из членов семьи не заявил об его исчезновении? Это меня весьма тревожит.

— А что, если все семейство скопом укокошило старика и теперь хочет спрятать концы в воду?

— Или им известно, что он мертв, но они не хотят предавать это огласке.

— Спорю на что угодно, — друзья почти подошли к дому, и Фицджеральд прибавил шагу, — что труп в Темзе — это старый мистер Харрисон. Как ты думаешь, Уильям не поскупится на выпивку, раз тут епископ и все такое? Мне просто необходимо прополоскать горло после этой треклятой настойки. Боже, Фрэнсис, я все еще не могу забыть ее отвратительный вкус! Бутылочка «Жевери-Шамбертен» или глоток «Помероль», думаю, как раз то, что мне нужно.

5

Пятеро мужчин неуверенно вошли в меленький кабинет в больнице Святого Варфоломея. В обычные дни доктора сообщали здесь родственникам пациентов плохие новости: о скоропостижной смерти одних и неизлечимых заболеваниях у других. Печальное предназначение комнаты определяло всю ее атмосферу. На одной стене висел портрет королевы Виктории, на котором та была изображена во время своего первого юбилея — небольшой, но очевидный знак монархической преемственности, на другой — каноническое изображение Флоренс Найтингейл, больше похожей на святую, чем на сестру милосердия. Но даже она не в силах была спасти тех, о ком говорилось в этих стенах.

В то утро комната была отдана в распоряжение столичной полиции, два представителя которой смущенно переминались с ноги на ногу у длинного стола в середине комнаты. Инспектор Барроуз чувствовал, что часть порученного ему задания выполнена; он смущенно подтянул галстук, проверяя, не съехал ли он на сторону. Сержант Корк вытянулся по стойке «смирно» и, как не без ехидства подумал Барроуз, был похож на призывника на плакате. Доктор Джеймс Комптон на один день приехал в Лондон из Оксфордшира. Он на протяжении многих лет лечил старого мистера Харрисона. Мистеру Фредерику Харрисону, старшему сыну старого мистера Харрисона, пришлось оставить свою контору и нанести визит в более беспокойные места — больницу и больничный морг. Последним в этой компании был врач больницы Святого Варфоломея Питер Макайвор, ему было поручено сохранять тело, пока оно находилось в морге.

Обычно доклад о возможном исчезновении человека шел из оксфордширской глубинки до столичной полиции не менее десяти дней. Но на этот раз все произошло гораздо быстрее: столичная полиция, извещенная Пауэрскортом о том, что рассказал ему Джонни Фицджеральд, сама запросила у пожилого и почти оглохшего констебля из деревни Вэллингфорд заявление Самуэля Паркера, в котором тот излагал свои опасения.

Опознание тела не заняло много времени. Макайвор привез труп в крошечную приемную, где покойник сразу приобрел большее достоинство, чем в своем прежнем обиталище в окружении трупов, предназначенных для анатомических исследований студентов-медиков. Два врача внимательно осмотрели тело: повертели его с боку на бок и даже перевернули на живот. При этом они переговаривались вполголоса о процессах разложения и о воздействии на кожные покровы долгого пребывания в грязных водах Темзы. Фредерик Харрисон взглянул лишь на два участка тела: плечи и низ левой ноги. Увиденное заставило его вздрогнуть.

— Джентльмены, — неуверенно начал мистер Барроуз, — прошу вас, садитесь.

Сержанту Корку показалось, что он похож на викария, призывающего паству занять свои места.

— Я захватил с собой бланки: процедурные формуляры, — поспешил он пояснить, — которые необходимо заполнить. Но сначала я должен задать вам несколько вопросов. — Он посмотрел на Фредерика Харрисона. — Подтверждаете ли вы, Фредерик Харрисон, совладелец Банка Харрисонов в лондонском Сити, что тело, которое вам показали этим утром, принадлежит вашему отцу Карлу Харрисону, проживавшему в поместье Блэкуотер в Оксфордшире?

За дверью послышались голоса студентов, казалось, что они играют в коридоре в регби. Фредерик Харрисон посмотрел прямо в глаза полицейскому.

— Да.

Барроуз обратился к доктору Комптону, который нервно теребил свои усы.

— Подтверждаете ли вы, доктор Джеймс Комптон из Вэллингфорда, что тело, которое вам показали этим утром, принадлежит вашему пациенту Карлу Харрисону, проживавшему в поместье Блэкуотер в Оксфордшире?

— Да, — сказал доктор, — и позвольте мне добавить для протокола…

Сержант Корк торопливо записывал все в своем полицейском блокноте.

— …что именно утвердило меня в этом мнении. Некоторое время назад мое внимание привлекла небольшая родинка на левой лопатке моего пациента. Такую же точно родинку я обнаружил у трупа, который нам только что предъявили. А еще у моего пациента было несколько шрамов на нижней части левой ноги — результат падения с лошади года три назад. Шрамы плохо заживали — такое часто наблюдается у людей в этом возрасте — и требовали моего постоянного внимания. У меня нет никаких сомнений, что это тело Карла Харрисона. Пусть душа его покоится с миром.

— Пусть покоится с миром, — повторил инспектор Барроуз вслед за доктором. — Могу я попросить вас, джентльмены, подписать бумаги, которые я привез с собой: два заключения об опознании и одно свидетельство очевидца?

Под пристальным взглядом Флоренс Найтингейл трое мужчин поставили свои подписи. Тело, выловленное в реке, перестало быть безымянной находкой. Но лондонское Сити снова оказалось на грани скандала. Карл Харрисон, основатель и глава одного из ведущих банков Сити, был опознан в обезглавленном трупе, выловленном у Лондонского моста!

Врачи больницы Святого Варфоломея вернулись к своим пациентам. Оба полицейских отправились в полицейский участок на Кэннон-стрит докладывать о результатах опознания. Доктор Комптон с тяжелым сердцем поехал назад в Вэллингфорд.

Фредерик Харрисон взял кеб, чтобы доехать до своего офиса в Сити. Главной его заботой, и вполне реальной заботой, была не кончина отца, а будущее банка. Теперь он, Фредерик Харрисон, становился старшим партнером в деле. Конечно, он уже много лет работал в банке, но номинальный контроль и самый большой пакет акций оставался у его отца. До того как несколько лет тому назад умер его старший брат Вилли, именно он, а не Фредерик имел решающий голос в банковских делах. Фредерик был нервным и не любил принимать решения, опасаясь возможных последствий. По характеру он совсем не годился в банкиры. И вот теперь после этой ужасной новости на него свалились заботы о банке, которым он никогда не хотел управлять.

Доверия, повторял им отец столько раз, что они перестали обращать на его слова внимание, доверия добиваются десятилетиями, а потерять его можно за один день, за одно утро, за один час. Именно доверие скрепляло разные части сложного механизма Сити. А теперь доверие Банку Харрисонов может быть подорвано еще до того, как закроются на ночь его двери!

Харрисон знал, что слухи способны уничтожить все, созданное его отцом. «Жаль старого мистера Харрисона, — станут с притворным сочувствием шептаться люди, — но, как вы думаете, не стоит ли нам побыстрее снять деньги со счета в его банке, так — на всякий случай?» «Я только что узнал, — поползет по узким улочкам и переулкам другой слух, — что такой-то забрал все вклады из Банка Харрисонов. Конечно, мы скорбим о старом мистере Харрисоне, но нельзя рисковать своими капиталами». А в ответ быстрее молнии полетит новый слушок: «Оказывается, труп в реке — это старик Харрисон. Теперь все забирают деньги из Банка Харрисонов. Не опоздать бы и нам».

Фредерик знал, что в банке достаточно денег, чтобы возместить любые обязательства, да еще и по нескольку раз. Но он не был уверен, что сможет быстро их заполучить, если все клиенты Харрисонов разом кинутся в банк, требуя немедленно вернуть им деньги.

Поднимаясь по лестнице в контору, Фредерик Харрисон обдумывал, не следует ли в знак траура по отцу закрыть банк на один день. Но это будет небывалый прецедент в истории Сити и может сыграть на руку распространителям слухов. Пропуск одного дня способен привести к катастрофе на следующее утро. Фредерик посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Первые слухи выползут на улицы уже к обеду. У него осталось пять часов, чтобы спасти банк.

Вышагивая по длинному кабинету, где стоял, как и подобает, красный диван и кресла, в красивом камине потрескивал огонь, на стенах висели портреты представителей семейства Харрисонов, как ныне здравствующих, так и покойных, а вдоль окон тянулся ряд конторских столов, Фредерик Харрисон вспоминал лишь один случай, который мог бы подсказать ему, как поступить. Лет семь назад банкротство Барингов, вызванное опрометчивой ссудой Латинской Америке, потрясло Сити до оснований. Фредерик вспомнил, как отец вполголоса рассказывал им о собрании в Английском банке. Харрисоны тогда выделили в экстренный фонд, предназначенный для спасения репутации лондонского Сити, двести тысяч фунтов. Несомненно, управляющий Английского банка мог бы уладить этот кризис, так же как и предыдущий. Что, если прямо сейчас отправиться на Треднидл-стрит и поговорить с управляющим в его уютном кабинете? Фредерик Харрисон снова посмотрел на часы. Однако если станет известно, что он ходил к управляющему, это будет воспринято как признак слабости, даже бессилия. Разнесутся слухи, что банк-де признал свою несостоятельность и обратился за срочным займом к Английскому банку.

Есть ли другой выход? Должен быть. Фредерик Харрисон обвел взглядом портреты предков на стене. Тем временем на улице, как обычно, торопились по делам люди, катили омнибусы, разносчики пытались всучить свой товар обладателям новеньких зонтов и цилиндров. Успокойся, Фредерик, успокойся, повторял он сам себе, вспоминая еще один отцовский завет: «Спокойствие, сколько бы ни кричали вокруг, — залог успеха в банковском деле. Спокойствие оберегает, паника губит».

Фредерик Харрисон был высоким мужчиной, слегка склонным к полноте. Он гордился своим умением одеваться всегда изысканно, но на шаг или два отставая от моды. И тут ему пришел в голову неожиданный выход. Ему не за чем идти в Английский банк. Пусть лучше Английский банк придет к нему! Визит управляющего банком, который явился бы выразить ему свое соболезнование, а заодно и подтвердил уверенность в прочности его положения, — вот то, что нужно.

Фредерик Харрисон сел за стол у окна и написал коротенькую записку управляющему. Он знал, что любой признак слабости будет замечен, и искал довод, который бы убедил управляющего посетить Банк Харрисонов.

«С глубоким сожалением, — начал он, — сообщаю Вам о смерти моего отца Карла Харрисона. Это его тело было выловлено в Темзе несколько недель назад. Я знаю, что в прошлом Вы тесно сотрудничали с отцом и что Вы наверняка пожелали бы, чтобы Вас скорейшим образом известили о его трагической кончине. Все члены нашей семьи потрясены этой новостью и особенно исключительными обстоятельствами его гибели».

Теперь начиналось самое трудное. Фредерик почесал в затылке и задержал перо у края превосходно навощенных усов. Если он напишет, что банк будет продолжать действовать, как и прежде, не вызовет ли он нежелательные сомнения у управляющего в способности банка выполнить это на самом деле?

«Как Вам известно, — продолжал он писать изящным каллиграфическим почерком, — стараниями моего отца наш банк достиг вершины своего процветания, и в память о нем мы намерены следовать его заветам. Выражаю надежду, что мы будем иметь честь в ближайшем будущем видеть Вас в нашем банке, поскольку Вы не раз оказывали нам честь своими посещениями в прошлом».

Фредерик перечитал письмо три раза, потом позвал посыльного и велел ему как можно скорее отнести письмо в Английский банк.

Пока курьер, пробираясь среди экипажей, мчался по улицам Сити, одной рукой придерживая шляпу, а другой сжимая конверт, слухи тоже не стояли на месте. Появление мертвого тела в этих краях считалось дурным предзнаменованием: люди уходили из жизни, потому что не могли выполнить свои обязательства. Страх позора и изгнания толкал их на самоубийство. Только в этом году Барни Барнато, эта звезда негритянского цирка, основатель собственного банка, созданного с целью проведения операций с южноафриканскими капиталами, бросился в море на пути из Южной Африки в Лондон и унес с собой в пучину океана свое состояние и свои преступления.

— Так тело, выловленное в реке, оказалось старым мистером Харрисоном?

— Невероятно!

— Истинная правда! Полиция опознала его этим утром.

— Видно, что-то не так в этом семействе. Если в делах порядок, какой смысл совершать убийство?

— А сколько у вас на счету у Харрисонов? Может, стоит снять деньги, пока не поздно?

— Харрисоны обанкротились.

— Харрисонам крышка. Это будет самый большой скандал после Баринга! Скорее закрывайте счета!

Но даже в Сити к покойникам относятся с почтением. Люди полагали, что стоит немного повременить, прежде чем бежать в банк за своими сбережениями. Старого мистера Харрисона все уважали. Было решено не кидаться на штурм в полпервого, а подождать до трех.

Управляющий Английского банка был полный мужчина невысокого роста, с холеной бородкой. Строго говоря, он вовсе не был банкиром. Джуниус Берри сделал себе имя и сколотил состояние на торговле чаем. Он стал управляющим всего год назад, а до этого состоял в совете банка.

У него была странная должность. Никакой реальной властью он не обладал. Никакой парламентский акт не определял его положение и обязанности. Юридически у него вообще не было никаких обязанностей. Он был классным наставником без розги, полицейским без формы, судьей без тюрьмы. Но он мог манипулировать. Мог нашептывать. А если того требовали обстоятельства, мог даже подмигивать. Он мог оглашать новости. Мог знакомить людей. Его власть была в слове, и она признавалась — пусть иногда неохотно, а иногда и с раздражением — тем неуправляемым племенем, среди которого он обретался. «Старайся ладить с управляющим, и он не станет ставить тебе палки в колеса, — так говорили люди. — А вызовешь гнев Английского банка — сломаешь себе шею».

Этим утром Джуниус Берри как раз размышлял о странностях своего положения. Он сразу понял важность записки Харрисона. Конечно, он мог отложить визит в банк до завтра или даже до послезавтра, но догадывался, что для Харрисона это может оказаться слишком поздно. Реши он посетить их сейчас, это будет неразумной поспешностью. Хорошо. Управляющий сверился со своим расписанием на день. Приближался час, на который у него был назначен обед с советом держателей иностранных облигаций. А вот на обратном пути, полтретьего, он и заедет к Фредерику Харрисону.

Пока управляющий отдавал должное омару, Берри, как и его предшественникам, втолковывали, что положение на рынке из рук вон плохо, что многие иностранные правительства, похоже, не собираются не только платить проценты по своим обязательствам, но вообще возвращать займы; в отдельных регионах сложилась столь тяжелая ситуация, что некоторые джентльмены из Сити рискуют потерять свои состояния; необходимо оказать давление на премьер-министра и его кабинет, чтобы те послали Королевский флот и образумили иностранцев, а если это окажется невозможно, чтобы они арестовали часть активов в государствах-неплательщиках — и все это для того, дабы джентльмены из Сити могли продолжать работать так, как они привыкли.

Управляющий мрачно все выслушал. И, как и его предшественники, пообещал принять самые серьезные меры. Но, как и его предшественники, ничего предпринимать не собирался. «Всегда одно и то же, — говорил Джуниус Берри самому себе, по пути в Банк Харрисонов. — Эти господа стараются защитить свои задницы на случай каких-нибудь неурядиц или если вдруг какое-нибудь распроклятое государство откажется возвращать долги. Тогда они всегда могут оправдаться перед своими членами, сказав, что обращались с этим вопросом к управляющему — а что еще они мог ли сделать? Это ритуальный танец, кадриль, которую пляшут, по крайней мере, раз в год».

Ровно в полтретьего управляющий прибыл в Банк Харрисонов. В два часа тридцать одну минуту Ричард Мартин, исполненный ответственности от того, что ему выпала честь вести вверх по лестнице такого гостя, распахнул перед ним дверь в кабинет директора. Без четверти три управляющий и Фредерик Харрисон пожали друг другу руки на ступенях банка, задержавшись на пару минут, чтобы на виду у всех окончить вежливую беседу, и пусть потом прохожие разнесут по Сити новую весть: «Очень дружеская встреча», «Вполне любезный обмен мнениями», «Видно, с Харрисонами все в порядке, если сам управляющий нанес им визит».

И вновь стервятники взмыли в небо над Сити и закружили над Темзой и Монументом в поисках новой добычи.

6

Волна восторга и удовлетворения пронеслась по кабинетам Банка Харрисонов. Сам управляющий посетил их! Он пробыл в банке целых восемнадцать минут! Клерки подсчитали каждую секунду с той же скрупулезностью, что и цифры в банковских счетах. Старшие клерки позволили служащим насладиться минутами ликования, а потом вновь призвали их к исполнению обязанностей.

В конторе Фредерик Харрисон держал совет с двумя своими партнерами — бывшим старшим управляющим мистером Вильямсоном и племянником Чарлзом Харрисоном.

— Я недоволен этими полицейскими, — говорил он, стоя перед богато украшенным камином. — Не думаю, что они смогут узнать, как погиб отец. Вы бы на них посмотрели, — продолжал он, следя взглядом за своими собеседниками. — Ничтожнейшая парочка. Этот инспектор Барроуз, на котором форма мешком висит, и сержант Корк, словно только что выпущенный из школы. Барроуз и Корк — звучит как название похоронной конторы где-нибудь в Клеркенвелле.

Как и многие люди его профессии, Фредерик Харрисон привык о людях судить по внешнему виду. Он твердо верил в священные права высших классов. И считал, что эти два полицейских не годятся для того, чтобы вести расследование, касающееся его семьи. Он был уверен, что в доме Харрисонов подобных людей нельзя пускать дальше комнат прислуги в подвальном этаже.

— Как же нам поступить? — спросил Чарлз Харрисон, стараясь скрыть улыбку. Он считал дядю ужасным снобом, но никогда не решился бы произнести это прилюдно. Чарлзу Харрисону было за тридцать, это был высокий худой круглолицый человек. Когда он сердился, его серые глаза становились совсем темными. Но главное — он был рыжим: у него были рыжие волосы и рыжие брови, сходившиеся на переносице, рыжие усы и подстриженная клином рыжеватая бородка. В школе его прозвали Лисом. В облике Чарлза Харрисона и впрямь было что-то лисье. Он был похож на хищника, способного уйти от любого преследования, сколько бы охотников и собак ни пустили по его следу.

— Я намерен найти частного детектива, который бы взялся за это расследование, — заявил Фредерик Харрисон. — Само собой разумеется, полицейские продолжат свое дело, пусть рыщут по округе, нагоняя страх на прислугу в Блэкуотере и записывая все подряд в свои блокнотики. Но я собираюсь найти кого-нибудь более толкового. Надо съездить в клуб и навести справки. Пожалуй, — и с этими словами он направился от камина к вешалке, где висели его пальто и зонт, — я отправлюсь туда прямо сейчас.

Фредерик Харрисон попросил подыскать ему детектива трех людей, которым доверял. Один был известным банкиром со связями в политических кругах. Другой — землевладельцем и членом парламента, сторонником консерваторов. Третий — самый неожиданный выбор — редактором еженедельной газеты, с которым Фредерик Харрисон был знаком еще с юности.

Эти трое, в свою очередь, навели справки. Когда примерно через неделю все они сообщили о достигнутых результатах, оказалось, что им удалось опросить самых разных людей: двух отставных генералов, бывшего премьер-министра, четырех министров и нескольких высокопоставленных чиновников, связанных с теми, кто отвечает за поддержание закона и порядка по всей стране.

Весьма неожиданное расследование провел редактор газеты. Он обратился за советом не только к двум министрам, но и к начальникам двух тюрем, в которых, как считалось, сидят в заключении самые опасные преступники, и попросил тюремщиков повыспросить хорошенько своих подопечных.

Результаты, к которым пришли все три консультанта, Фредерик Харрисон обобщил в едином документе и представил его на рассмотрение своим партнерам на специальной встрече в банке.

— Как видите, у нас есть три кандидатуры, — объявил он так, словно речь шла о принятии в банк нового партнера.

Кандидат А — до поры я бы хотел, чтобы кандидаты оставались безымянными — на случай, если кто-то из вас уже слышал о ком-нибудь из них, — работает в основном на севере Англии. Он принимал участие в расследовании ряда дел, связанных с финансовыми мошенничествами и спас немало денег своим клиентам. У меня нет сведений о том, что он когда-либо расследовал убийства, но о нем очень хорошо отзывался один человек, неплохо разбирающийся в бизнесе и коммерции.

Он посмотрел на своих коллег. Вильямсон, бывший старший клерк, чесал нос — верный признак серьезных размышлений.

— Кандидат Б, — продолжал Фредерик Харрисон, — принимал участие в расследовании ряда серьезных преступлений, включая ограбления и убийства. Как правило, ему удавалось возвращать владельцам украденные драгоценности и картины. Рекомендовавший его человек полагает, что он также занимался разгадкой одного убийства, а может, и не одного. Однако, по слухам, этот кандидат собирается опубликовать записки о своих победах, и тем самым сделать рекламу своему бизнесу.

— Является ли он профессиональным детективом, который живет на вознаграждения, выплачиваемые клиентами? — подозрительно спросил Вильямсон.

— Именно так, Вильямсон. В наши дни совершается столько преступлений, что умелый человек вполне может обеспечить себе приличный доход, занимаясь их расследованием.

— Кто бы мог подумать! — покачал головой Вильямсон. — Кто бы мог подумать!

— Кандидат В — отставной офицер армейской разведки. Служил в Индии. Принимал участие в расследовании целого ряда убийств и серьезных преступлений как в Лондоне, так и в юго-восточных графствах. У него есть высокопоставленные друзья. Его считают очень осторожным человеком и настоящим профессионалом, но он совсем не разбирается в банковском деле.

Обсуждение продолжалось. Вильямсон был решительно настроен против кандидата Б.

— Зачем нанимать человека, который раструбит о нашем деле по всему свету? Конфиденциальность, нам нужна конфиденциальность.

Чарлз Харрисон столь же решительно был настроен против кандидата А.

— Возможно, этот парень и смыслит что-то в мельницах Йоркшира и хлопкопрядильнях Ланкашира, — заметил он пренебрежительно, — но что такому делать в Сити?

— Нам неизвестно, по крайней мере, пока один из этих парней не взялся за расследование, связано ли убийство с Сити, — возразил его дядя, перебирая отчеты своих консультантов.

— Если мы пригласим кандидата В, не придется ли нам тратить время на введение его в курс банковских операций? — спросил Вильямсон, который, казалось, вообще никого не хотел нанимать. — Этак можно попусту потратить немало ценнейшего банковского времени.

— Позвольте мне высказать мое мнение, — сказал Фредерик Харрисон, желая подвести итоги, прежде чем разговор перейдет на обсуждение мелочей. — Мне кажется, что кандидат А не обладает опытом, необходимым для выполнения нашего задания. Возможно, кандидат Б и является опытным детективом, но тяга к публичности делает его кандидатуру совершенно неприемлемой. Полагаю, мы должны выбрать кандидата В — и это мнение, должен вам сообщить, разделяет большинство мною опрошенных.

Фредерик Харрисон не упомянул, что закоренелые преступники в тюрьме Ее Величества, все как один признали, что самым опасным сыщиком считают именно кандидата В. Фредерик Харрисон выбросил на стол другое имя:

— Лорд Роузбери считает, что для такого задания лучшего специалиста не найти во всем королевстве.

Имя бывшего премьер-министра, человека, связанного благодаря женитьбе семейными узами с некоторыми воротилами Сити и обладавшего — общепризнанный факт — значительным собственным состоянием, произвело на Вильямсона огромное впечатление.

— Неужели сам Роузбери так сказал? — пробормотал он себе под нос. — Надо же — сам Роузбери.

Фредерик Харрисон понял, что настал удобный момент.

— Могу я считать, джентльмены, что вы согласны со мной в том, что нам необходим кандидат В?

Все согласились. Вильямсон одобрительно закивал головой. Чарлз Харрисон вдруг с тревогой спросил:

— А можем ли мы, дядя, теперь узнать имя кандидата В?

— Конечно, — улыбнулся Фредерик Харрисон, — я немедленно напишу ему и попрошу прийти к нам завтра в десять утра. Кандидат В, джентльмены, это лорд Фрэнсис Пауэрскорт.

В пол-одиннадцатого вечером того же дня лорд Фрэнсис Пауэрскорт пил чай у своей сестры Мэри на площади Беркли.

— Уильям вернется с минуты на минуту, Фрэнсис. У тебя что к нему — срочное дело? — Мэри, подозрительно покосившись на брата, размышляла, не попал ли он в какое-нибудь денежное затруднение. С Фрэнсисом никогда ничего нельзя знать наверняка. — Надеюсь, с Люси и детьми все в порядке?

— Спасибо, все замечательно, — улыбнулся Пауэрскорт. Он словно прочел мысли сестры. — Должен признаться, мне надо посоветоваться с Уильямом по поводу одного дела, которым я занимаюсь.

Это немного разочаровало Мэри. Но тут послышался стук парадной двери, звуки шагов в коридоре, и в комнату вошел Уильям Берк. На нем был вечерний костюм.

— Добрый вечер, дорогая. Фрэнсис, как приятно тебя видеть. Даже в такой час. Кажется, я догадываюсь, что тебя привело. Мэри, ты извинишь нас?

Надежно укрывшись в своем удобном кабинете, Уильям Берк достал большую сигару.

— О тебе наводили справки, Фрэнсис, по всему Сити и, полагаю, еще кое-где.

Он приступил к сложному процессу раскуривания сигары.

— Тебе известно, что это были за люди?

— Нет. Но догадаться не трудно. Не был ли ты в последнее время как-то связан с Банком Харрисонов?

— Похоже, ты занимаешься не своим делом, Уильям, — рассмеялся Пауэрскорт. — Как раз сегодня вечером я получил приглашение посетить именно этот банк завтра в десять утра. И вот я пришел порасспросить тебя об этих Харрисонах, чем они занимаются и что тебе известно о их партнерах.

Не сводя глаз с Пауэрскорта, Берк молча закурил. Висевшие над камином портреты жены и детей внимательно следили за ним из своих рам и не давали забыть о семейных обязательствах.

— Хорошо, Фрэнсис, я постараюсь описать тебе в общих чертах положение дел. Итак, Банк Харрисонов. Пожалуй, нам придется начать с Бисмарка. Не удивляйся. Только представь, сколько отдельных, самостоятельных государств было в Германии до объединения в тысяча восемьсот семидесятом году. Больших — таких, как Пруссия, и множество совсем крошечных, таких, как Гамбург, Гессе, Кобург и Вюртенбург. В той прежней Германии во Франкфурте было полным-полно маленьких банков, которые неплохо управлялись с деньгами своих хозяев, вели дела с иностранными партнерами и занимались финансовыми операциями германских княжеств. Как только земли были объединены и ввели единую валюту, потребность в стольких банках отпала. Одни перебрались в Берлин, другие — в Вену, третьи — в Нью-Йорк. Кое-кто приехал в Лондон. Например, Харрисоны — полагаю, они по-прежнему поддерживают связи с банками Германии, но теперь их главный центр в Лондоне. — Берк помолчал, размышляя, что еще рассказать. — Конечно, немецкие банки существовали в Лондоне и до Харрисонов, так что для них это не была неизведанная территория. Некоторые из этих банков поддерживали победителя в наполеоновских войнах и нашли более сытную поживу у завоевателей. Старый мистер Харрисон, тот самый, чей обезглавленный труп выловили в Темзе, перевез сюда свое семейство и основал в Сити вполне процветающее дело.

— У них по-прежнему есть связи с Германией? — поинтересовался Пауэрскорт.

— Да. Как и большинство немецких банкиров в Сити, они стараются отправлять детей на учебу в Германию, и часто те, прежде чем вернуться в Лондон, начинают свою карьеру во Франкфурте, Берлине или Гамбурге. Так что немецкий дух в них по-прежнему силен.

— Что ты хочешь этим сказать? — переспросил Пауэрскорт.

— То, что они работают намного старательнее, чем мы. Большинство банковских служащих в Сити трудятся по сорок — пятьдесят часов в неделю. А немцы — по шестьдесят, а то и по семьдесят, и все они вдобавок говорят на нескольких иностранных языках.

— А чем они в первую очередь занимаются, Уильям?

— Прости, — спохватился Берк, внезапно рассердившись на самого себя. — Я плохо объяснил. — Он постучал пальцем по сигаре, словно собирался с мыслями. Пауэрскорт ждал. — На самом деле существует два Банка Харрисонов. Харрисон в Сити — я забыл его полное название — ведет операции в лондонском Сити, принимает вклады, выдает ссуды — обычные дела. Частный банк Харрисонов находится в Вест-Энде и приглядывает за деньгами богачей, таких, как Адамс или Куттс. А еще, полагаю, они занимаются благотворительностью.

— А почему они разделились? — спросил Пауэрскорт.

— Думаю, тому есть вполне невинные причины. В Германии эти две банковские функции — городской банк и частный банк — могли быть объединены под одной крышей. Но в Лондоне мы ведем дела иначе. Мистер Лотар Харрисон — он, видимо, приходится двоюродным братом Фредерику, который руководит Банком Харрисонов в Сити, — живет в Истборне, а другой двоюродный брат, Леопольд, — в Корнуолле, как раз через пролив от Плимута, в местечке под названием Каусэнд. Они-то и управляют частным банком.

— Как ты думаешь, Уильям, — спросил Пауэрскорт, — разделение банков может быть как-то связано с убийством?

— Ну, это уже по твоей части, Фрэнсис. Мое дело — деньги.

Пауэрскорт рассмеялся:

— Вот и занимайся деньгами на здоровье, только расскажи мне еще немного про Банк Харрисонов в Сити.

— Они ведут почти все традиционные банковские операции, которые проводятся в Лондоне. Они весьма сильны в зарубежных ссудах и добились в этой области определенного успеха. А еще довольно успешно занимаются арбитражем; говорят, это приносит им немалые доходы.

— Арбитраж? А что, скажи на милость, это такое? — Пауэрскорт чувствовал себя как новичок в школе, которому надо за неделю освоить все правила.

— Извини, Фрэнсис, конечно, тут нужны объяснения. Арбитраж строится на использовании незначительной разницы в ценах на различных рынках. Он возможен только при наличии телеграфного сообщения, так как требует постоянной передачи обновленной информации. Позволь мне объяснить тебе это по-простому. Например, ты узнал, что можешь купить в Нью-Йорке акции Огайо и Континентальных железных дорог за сто фунтов, а продать их в Лондоне за сто один фунт и пятнадцать пенсов. Это твой шанс. Если ты готов вкладывать значительные суммы в подобные операции, то можешь заработать кругленькую сумму.

Пауэрскорт в душе пожалел, что так мало осведомлен о сложных механизмах, движущих лондонским Сити. Может, ему стоит попросить своего шурина немного подтянуть его по этому предмету?

— Но есть одно обстоятельство, — продолжал Берк, — которое, я думаю, важнее всех прочих. До вчерашнего дня я о нем и не вспоминал. Но люди, расспрашивавшие меня о тебе, напомнили.

Берк поднялся из своего кресла и принялся расхаживать по кабинету. В доме уже все стихло, жена и дети ушли спать наверх.

— Смерть не первый раз посещает дом Харрисонов, Фрэнсис. Похоже, что над ними висит проклятие. Семейное древо выглядит так. Во главе всего — Карл Харрисон, старый мистер Харрисон из Банка Харрисонов в Сити, тот самый человек, труп которого выловлен у Лондонского моста. Так вот, у него было два брата и одна сестра. По-моему, один брат умер во Франкфурте. Два его сына, Леопольд и Лотар, как я и говорил, владеют частным банком здесь в Лондоне. Другой брат совсем не интересовался банковским делом, но его внук Чарлз — подающий надежды сотрудник Банка Харрисонов в Сити. У Карла Харрисона было два сына — Вилли и Фредерик. Вилли — старший. Он стал заправлять в банке, после того как отец отошел от дел. Младший брат, Фредерик, до поры не играл в банковских делах важной роли. Поговаривали, что у него не было такой деловой жилки, как у старшего брата.

Пауэрскорт начал подозревать, что фамильное древо Харрисонов на поверку окажется не менее ветвистым, чем древо леди Люси.

— Так что же случилось с Вилли? — Пауэрскорт вдруг забеспокоился, не ждут ли его завтра две загадочных смерти вместо одной?

— Вилли утонул. По крайней мере, все решили, что он утонул. Примерно восемнадцать месяцев назад он отправился в плавание из Коуза на своей маленькой яхте. Вилли был бывалый моряк, но он не вернулся из плавания. Яхту так и не нашли. И тело тоже. Некоторые знатоки парусного спорта в Сити утверждали, что подобное невозможно. Дескать, Вилли и его яхта не могли вот так пропасть… Кое-кто подозревал, что дело нечисто. Но доказательств-то не было…

Слова Уильяма Берка повисли в воздухе.

— За полтора года две смерти в одной семье. Одно тело так и не нашли, другое выловили в реке у Лондонского моста.

Пауэрскорт нахмурился.

— А этот молодой человек, Чарлз Харрисон, ты говоришь, он подает надежды? Старик был его двоюродным дедушкой, а четыре дяди делили между собой управление двумя банками, верно?

Берк кивнул.

— Как ты думаешь, Уильям, почему он поступил в банк в Сити, а не в частный банк?

Берк стряхнул пепел в камин.

— Говорят, он весьма амбициозен, вот и предпочел более широкое поле деятельности тихим заводям частного банка. Кажется, у него было несчастливое детство. Его мать сбежала с каким-то польским графом, отец спился, и Чарлз остался на попечении родственников. Я слышал, что никому особенно он не был нужен, но родная кровь — не водица, и они выполнили семейные обязанности.

Вдруг Берк посмотрел на часы, словно собирался заканчивать разговор.

— И последнее, Фрэнсис, — произнес он, внимательно глядя на шурина. — Меня спрашивали, хороший ли ты детектив.

Берк вспомнил торопливый разговор на ступенях Королевской биржи.

— Я отвечал, что, как твой шурин, не вправе давать рекомендации. Но в неофициальной беседе я сказал, что ты самый лучший в Англии специалист в этом деле. Надеюсь, что не накликал тем самым на тебя какую-нибудь опасность.

— Я занимаюсь одним из последствий Проклятия дома Харрисонов. — Пауэрскорт уже спешил продумать план своего расследования. — Давай представим, просто ради гипотезы, что смерть Вилли не была случайной. Но какую бы цель ни преследовал убийца — он не получил того, чего добивался. И вот теперь старый мистер Харрисон отправился на банковские небеса на встречу с сыном, возможно, на райские Елисейские Поля, где растут прибыльные займы и удачные арбитражные сделки. Но что, если и теперь убийца не достиг цели? Что тогда?

— Не хочешь же ты сказать… — начал Берк.

— Хочу. Именно это я и имею в виду. Возможно, существует ужасная угроза, страшная опасность для всех пока еще живых Харрисонов. Но исходит она изнутри банка или извне, я сказать не могу.

7

Парк уже почти опустел. Сильный ветер, от которого не защищали даже деревья, разогнал большинство гулявших по домам — пить вечерний воскресный чай или слушать вечернюю воскресную службу. Но Ричарду Мартину и Софи Вильямс такая погода была как раз по душе. Им редко удавалось видеться на неделе, девушка вечерами посвящала себя делам суфражисток, а Ричард старался не давать матери повода для подозрений.

— Куда это ты собрался? — спрашивала та, заметив, что сын пытается улизнуть через заднюю дверь, и следуя за ним по пятам. — Уж не с этой ли девчонкой ты снова встречаешься? Сколько раз я тебя предупреждала! И что бы сказал твой бедный отец, узнай он, что его сын бросает несчастную мать на произвол судьбы одну дома и убегает к молоденькой вертихвостке!

Ричард подозревал, что будь отец жив, он был бы на его стороне и пожелал бы сыну удачи в ухаживании за столь миловидной девушкой, как Софи, но Ричард никогда не осмелился бы высказывать это вслух. Проще и разумнее было не перечить матери.

Но по воскресенья Ричард считал себя вправе распоряжаться своим временем по собственному разумению — ведь это был единственный день, когда ему не надо было ехать на работу в Сити. К тому же по воскресеньям его мать часто посвящала себя делам церковного прихода. В любом случае она и вообразить себе не могла, что ее сыну придет в голову обхаживать представительницу противоположенного пола в воскресенье.

И вот, как и повелось по воскресеньям, Ричард и Софи гуляли по парку вдалеке от их родных улиц.

— Ричард, — вдруг оживилась Софи, — расскажи, что происходит в вашем банке? Кто бы мог подумать, что в таком респектабельном месте обнаружат труп!

— Ну, — торопливо возразил Ричард, — обнаружили-то его не совсем в банке. — На минуту он представил себе, как обезглавленный труп поднимается по ступеням и усаживается за стол в конторе на втором этаже. — Тело недавно выловили из реки, но лишь на этой неделе открылось, что это был старый мистер Харрисон. Только представь, Софи, я лично встречал управляющего Английским банком!

— Не может быть! А правда, что он могущественнее лорда-мэра? И есть ли у него кот, как у Дика Веллингтона?

— Это самый влиятельный человек в Сити, Софи. Ему подчиняются все. Все. И мне посчастливилось провожать его к мистеру Фредерику! «Как поживаете, молодой человек?» — вежливо спросил он меня на лестнице.

— Настанет время, когда женщины наконец добьются равноправия и права голоса, тогда в банках больше не будут заправлять одни мужчины.

Ричард подавил вздох, услышав, что его восторженный рассказ стал поводом для очередных нападок на порочность мужской части общества.

— Но женщины уже и теперь работают в банках, Софи, — пробормотал он, стараясь перевести разговор на другую тему.

— Знаю. Я встречала некоторых из них на наших собраниях. Но им достаются лишь малозначительные должности, вроде машинисток и младших клерков. Выше им никогда не позволят подняться.

Пока Софи произносила свою проповедь, глаза ее горели страстью. Ричард невольно любовался тем, как преобразилась девушка, — он чувствовал, что в такие минуты любит ее еще сильнее.

— Но скажи мне, — Софи вновь вернулась к злоключениям банка Харрисонов, — как они восприняли это известие? Я имею в виду совладельцев. Оно их огорчило?

— Не могу сказать, чтобы очень, — отвечал Ричард, поспешно сходя с тропинки при виде двух огромных псов, которые гонялись друг за другом по парку, не обращая внимания на крики хозяев. — Пожалуй, мистер Вильямсон — до того как стать совладельцем, он был старшим управляющим — огорчился больше других.

— Но он-то даже не родственник покойного! — Софи была потрясена черствостью банкиров.

— Думаю, мистер Фредерик, тот, кто сейчас всем заправляет, весьма обеспокоен тем, чтобы на банк не накинулись клиенты. Поэтому он и пригласил управляющего Английским банком.

Даже самое ничтожное событие в конторах Сити не ускользает от взглядов младших служащих. Слухи столь же легко пробивают себе дорогу в офисы, как и на улицы и в рестораны.

— А молодого мистера Харрисона, Чарлза, случившееся, казалось, только раздражало. Хотя, возможно, он был возмущен тем, как обошлись с его двоюродным дедушкой.

— А ты сам видел тело, Ричард? — спросила Софи, проявляя любопытство, которое, несомненно, постаралась бы пресечь у своих маленьких учеников. — Оно действительно было обезображено?

— Сам я его не видел, Софи, — покачал головой Ричард, — так что, боюсь, не могу удовлетворить твое любопытство.

— А не повлияет ли случившееся на дела банка? Ведь по сути ничего не изменилось. Мистер Фредерик уже давно им управляет.

— В принципе, ты, конечно, права, — отвечал молодой человек, не догадываясь, куда клонит его собеседница, — но, по правде сказать, я не уверен. После гибели Вилли Харрисона большинство важных решений согласовывались со стариком. И не раз нам случалось терять деньги и упускать выгодную сделку, только потому что мы слишком долго ждали ответа — телеграммы или письма — из Блэкуотера. Однажды, из-за поломки телеграфа, мы потеряли пятнадцать тысяч фунтов.

Несмотря на молодость и неискушенность в делах, Ричард Мартин обладал острым банковским умом. За пять лет работы у Харрисонов он узнал не меньше, чем за время подготовки к сдаче банковского экзамена.

— Я просто не знаю, что будет дальше. Просто не знаю.

Софи почти ничего не было известно о жизни Сити. Но ее тревожило, что Ричард так обеспокоен происходящим.

— Могу я попросить тебя об одном одолжении? — спросила девушка, глядя своему спутнику прямо в глаза.

— Конечно, — отвечал Ричард, чувствуя, как забилось его сердце.

— Во вторник вечером у меня собеседование с моей директрисой. Не знаю, по какому поводу она захотела меня видеть, но все же немного волнуюсь. Не могли бы мы встретиться позже вечером, чтобы я рассказала тебе, как все прошло?

— Конечно, — согласился Ричард, стараясь придумать, как усыпить подозрения матери. Может, сказать, что пришлось задержаться на работе? А может, он сумеет пораньше уйти из конторы.

— У тебя-то ничего не стряслось? Уверен, что в школе не могут не ценить твоих педагогических талантов, ведь дети так хорошо учатся.

— Я и сама теряюсь в догадках, в чем тут причина. Возможно, так — пустяки. Но на прошлой неделе директриса как-то странно на меня смотрела.

— Давай договоримся, — предложил Ричард, — что я буду ждать тебя в пять часов в кафе напротив вокзала на Ливерпуль-стрит. Думаю, мне разрешат уйти с работы чуть пораньше, если я скажу, что у меня есть на то важные причины.

На обратном пути Софи с тревогой думала о судьбе банка, в котором служил Ричард, и о своем собеседовании. Но Ричард был на удивление счастлив. Если Софи сама попросила его о встрече, значит, она все же к нему не равнодушна!

Старого мистера Харрисона хоронили ясным весенним утром. Маленькая церковь в Блэкуотере была заполнена собравшимися на церемонию слугами, арендаторами, местными жителями, а также небольшим количеством приезжих из Лондона, тех, кто захотел отдать дань памяти покойного. Гроб вынесли из дома и обнесли вокруг озера, которое он так любил. На воде играли солнечные блики и сверкали отражения античных храмов, хранивших его секреты. Старому мистеру Харрисону суждено было покоиться в новой семейной часовне, рядом с его старшим сыном.

Несколько дней спустя лорд Фрэнсис Пауэрскорт шел по проселочной дороге, направляясь на встречу с сестрой старого мистера Харрисона — самым старым из оставшихся в живых членов этого семейства.

— Ей уже за восемьдесят, — объяснял ему Фредерик Харрисон, с которым он встречался утром в его конторе в банке в Сити. — Она все еще неплохо видит и почти всегда хорошо слышит, но мысли ее блуждают где-то далеко. Такое впечатление, что какие-то детали ее мозга на время выходят из строя, а потом снова начинают работать.

Джонни Фицджеральд отправился в Коуз, где должен был навести справки о Вилли Харрисоне, старшем сыне, погибшем во время плавания. Пауэрскорт не был уверен, что кто-то еще помнит о трагедии, случившейся больше года назад, и боялся, что давняя история за это время могла обрасти вымыслом. Но ему было важно проверить верность сведений, полученных от шурина.

Пауэрскорта провели через нарядный зал, чьи стены украшали многочисленные фамильные портреты. Ему показалось, что он узнал лицо молодого Фредерика — тот восседал на лошади и осматривал свой парк.

Старая мисс Августа Харрисон ожидала гостя в салоне — прекрасной комнате с расписным потолком и окнами в сад. Похоже, что с каждым годом хозяйка становится все меньше, словно постепенно сморщивается, подумал Пауэрскорт, отвечая на ее формальное приветствие.

— Чем я могу вам помочь, лорд Пауэрскорт? — медленно проговорила мисс Харрисон, предлагая гостю стул у мраморного камина.

— Весьма благодарен вам за то, что вы согласились принять меня в такое тяжелое время, — начал Пауэрскорт, отмечая, что траурные одежды мисс Харрисон напоминают ему о королеве Виктории. — Я бы хотел задать вам ряд вопросов о вашем брате.

— Это быть тогда, когда мы еще жили во Франкфурте, — произнесла она медленно.

Пауэрскорт решил, что старуха так и не овладела английским и в мыслях то и дело сбивается на немецкий. Меж тем она замолчала и подозрительно покосилась на гостя.

— Что именно вы хотели узнать о моем брате? — Мисс Харрисон снова пришла в себя. — Я ничего не знаю о банке. — Она покачала головой. — Никогда этим не интересовалась и теперь не собираюсь.

— Я хотел узнать, как он проводил время, когда жил здесь, понимаете? — сказал Пауэрскорт, разглядывая римскую статую девственницы-весталки, стоявшую в углу комнаты.

— Вы говорите по-немецки, лорд Пауэрскорт? Мне легче разговаривать по-немецки. — Старуха словно просила его, нервно потирая свои скрюченные пальцы.

— Боюсь, что нет, мисс Харрисон. Моя жена говорит, но ее нет со мной сегодня. Но пожалуйста, не спешите, я не собираюсь торопить вас.

Он улыбнулся.

— На деревьях в парке начинают распускаться почки, — заметила старуха. — Мне всегда нравилась весна в этих краях. Хотя здесь и не так хорошо, как на Рейне. Нет ничего красивее, чем Рейн весной.

Пауэрскорт старался вычислить соотношение между периодами ясности и затмения в мозгу со беседницы. Похоже — половина на половину. Он чувствовал, что приличия не позволяют ему задержаться дольше чем на час, и уже сомневался, что удастся хоть что-то выведать.

— Интересно, — произнес он самым вкрадчивым голосом, — как ваш брат проводил время, пока жил здесь?

— Карл жил очень уединенно, когда бывал здесь. Любил гулять в саду и у озера. Наверное, это был тридцать пятый или тридцать шестой год, тогда папа возил нас в Гарду, — добавила она, и мозг ее снова отключился. — Карл катал меня на лодке.

— А что-нибудь беспокоило его в эти годы? — поспешил задать следующий вопрос Пауэрскорт, в надежде вернуть собеседницу к реальности.

— У всякого, кто имеет дело с банками, есть причины для беспокойства, так говорил мой отец. Вечное беспокойство. Думаю, его что-то беспокоило. Пожалуй, что так. А в Гарде были такие танцы. — Старуха снова погрузилась в воспоминания, и на губах ее заиграла прежняя легкая улыбка. — Никогда больше, никогда больше… — бормотала она, качая седой головой из стороны в сторону.

— А как вы думаете, что его беспокоило? — предпринял новую попытку Пауэрскорт.

— А эти горы! — Лицо мисс Харрисон просияло радостью, глаза лучились от воспоминаний, оживавших внутри нее. — Горы были так прекрасны! И можно было долго-долго гулять по ним. Карл брал меня с собой на вершину Любоваться цветами. Он очень беспокоился, поэтому в последние годы часто ездил в Германию. Несколько раз ездил. А по субботам мы всей семьей отправлялись на лодке вниз по озеру и приставали к берегу у какой-нибудь деревушки. Иногда мы пили там чай. У них были замечательные булочки. Вы слышали о булочках на Озерах, лорд Пауэрскорт?

— Да, — солгал Пауэрскорт, — отличные булочки. А где останавливался ваш брат, когда ездил в Германию?

— Знаете, порой мне хотелось, чтобы мы вообще никуда не уезжали, чтобы не переезжали из Франкфурта в Лондон. Карл говорил, что в Лондоне дела пойдут лучше, чем во Франкфурте. Франкфурт и Берлин такие замечательные города, правда, лорд Пауэрскорт?

— Действительно замечательные. — Пауэрскорт чувствовал, что едва сдерживает подступающее раздражение. — Так Карл туда ездил? В Берлин и Франкфурт?

— Говорят, он теперь так разросся, Берлин. И все растет и растет, — продолжала старушка. — Карл рассказывал, что едва узнал его. Огромные здания для парламента и всего такого. В годы нашей молодости этого и в помине не было.

— А зачем он ездил в Берлин и Франкфурт? В отпуск? — Пауэрскорту все труднее становилось поддерживать вежливую беседу.

— Если вы работает в банке, можете забыть про отпуска, так говорил отец. Что-то там разладилось в банке. Даже когда вы в отъезде, тревога следует за вами по пятам, даже в такие прекрасные места, как Озера. Бедный папочка!

— Так это Карл считал, что в банке что-то разладилось? В его банке в Сити? — Пауэрскорт изо всех сил старался сдержать раздражение.

— Отец говорил, что банкир может чувствовать себя спокойно только в могиле. — Старая мисс Харрисон с вызовом посмотрела на Пауэрскорта. — Вот и Карл теперь там. Надеюсь, он найдет успокоение. Последние годы он любил повторять, что ему остались мгновения драгоценного покоя.

— Это Карл говорил или ваш отец? О драгоценном покое? — Пауэрскорт чувствовал, что ему хочется как следует встряхнуть собеседницу, но понимал, что это не поможет.

— Отца похоронили в большой церкви в центре Франкфурта. Так много людей, такая замечательная служба! И дождь шел, я помню, хотя было начало лета. Но дожди там не такие, как здесь. Знаете, я слышу, как они барабанят по крыше и оконному стеклу. А иногда на крыше раздаются очень странные звуки. Но последнее время они, кажется, прекратились.

— Так что все же беспокоило Карла? — «Я иду на последний приступ, — думал Пауэрскорт, — больше мне от нее ничего не добиться».

— И матушку похоронили там же, — сообщила ему старуха, — в той же церкви, спустя восемь месяцев. Она так и не оправилась от этой потери, знаете ли. Они сказали, она умерла от горя. Как вы думаете, такое возможно, лорд Пауэрскорт? Если бы горе могло убивать, то в мире осталось бы не так много людей, верно?

— Несомненно, — согласился Пауэрскорт. — Так Карл беспокоился по поводу банка?

— Банк — это вечное беспокойство, так говорил отец. Вечное беспокойство. Вот. Беспокойство. Все время.

— А Карл не говорил, что именно его беспокоило в банке?

Пауэрскорт подумал, что, возможно, с утра мозги у старухи проясняются. Вполне может быть. А что, если попросить леди Люси навестить ее и поговорить с ней по-немецки? «Неужели и я в конце концов стану таким? — спросил себя Пауэрскорт. — И мои мысли будут блуждать в прошлом, как ручьи, пробивающиеся к морю? Уж лучше смерть».

Пауэрскорт увозил с собой только два добытых факта: подтверждение того, что сообщил ему Фицджеральд о поездках старого мистера Харрисона в Германию и уверенность в том, что его и в самом деле волновало положение дел в банке. В дальнем уголке мозга Пауэрскорт хранил слова старухи о странных звуках на крыше, ужасных звуках, которые не могли быть вызваны дождем. Тогда чем? А вдруг, пока все в доме спали, по крыше тащили тело, чтобы обезглавить его потом в лесу, тело, которое позже сбросили в реку, а спустя какое-то время выловили за много миль отсюда, у Лондонского моста, где оно билось о борт судна, стоявшего на якоре.

По дороге к домику старшего конюха Пауэрскорт размышлял о том, что, может, с Самуэлем Паркером лучше начинать разговор утром. А теперь уже смеркалось. Пауэрскорт еще мог ясно разглядеть церковь слева, а за ней, чуть ниже, почти скрытые за деревьями очертания озера.

— Прошу вас, входите, лорд Пауэрскорт.

Самуэль Паркер встречал его в дверях. Конюху было уже за семьдесят, но он все еще был высок ростом и строен. Годы, проведенные в трудах на свежем воздухе, придали его лицу коричневатый оттенок — в тон глазам.

— Мейбл нет дома. Пошла в церковь помочь с цветами и удостовериться, что все прибрано.

Он указал гостю на стул у огня. Дрова Блэкуотера ярко горели в блэкуотерском камине. Стены украшали картины с изображениями лошадей.

— Неужели все эти замечательные животные прошли в свое время через ваши руки, мистер Паркер?

Начинай разговор с тем, близких собеседнику, напомнил сам себе Пауэрскорт. Как знать, может, в разговоре со старой леди в большом доме он выбрал неверный тон?

— Именно так, лорд Пауэрскорт, все они. Вот эти три справа от вас родились в один год. Их звали Аполлон, Анхис и Ахиллес. Старый мистер Харрисон всегда давал лошадям исторические имена, и каждый год мы выбирали другую букву. Один год у нас были Кесарь, Кассий и Клеопатра. Старый мистер Харрисон любил повторять мне: «Получше приглядывай за этими лошадьми, Самуэль. Настоящий Кассий заколол Цезаря в большом дворце в Риме, а до этого Цезарь волочился за этой женщиной из Египта, Клеопатрой». И всегда очень смеялся. Даже после того, как он повторял мне это по двадцать раз.

— А что, Ахиллес и в самом деле был таким быстрым, мистер Паркер? — Пауэрскорт заметил, что разговор о лошадях служил прекрасным пропуском в мир Самуэля Паркера: ведь тот как-никак всю жизнь провел с окружении этих животных.

— Ахиллес-то, лорд Пауэрскорт? Быстрым? Вот уж нет! Несмотря на такое имя, он был настоящий тихоход. Но славный конь, право слово.

— Когда я служил в армии, у нас тоже были замечательные лошади, мистер Паркер, просто великолепные. — Пауэрскорт подумал, что в молодости Самуэль Паркер тоже мог служить в армии. Многие конюхи осваивали азы своего ремесла в частях королевской артиллерии или транспортных подразделениях.

— Так вы служили в армии, милорд? Я тоже хотел послужить, пока был молодым, да мать меня не пустила. «Здесь у тебя есть хорошая надежная работа, — твердила она, — зачем искать смерти за границей?» Не знаю, может, она была и права. Значит, вам удалось повидать мир, милорд?

— Да, я провел несколько лет в Индии, — сказал Пауэрскорт, — на самом севере, на границе с Афганистаном. Служил в армейской разведке.

— Да что вы! — Самуэль Паркер подался вперед. — Вот бы и мне побывать в таких местах! Посмотреть на этих дикарей, дервишей или как там их называют. А скажите, приходилось ли вам встречать каких-нибудь необычных чужеземцев?

Пауэрскорт усмехнулся.

— Приходилось, мистер Паркер. Одно племя даже пыталось меня убить. Это были совершенные дикари. Но, знаете, они очень любили-своих лошадей.

— А видели ли вы высокие горы, лорд Пауэрскорт, такие, на вершинах которых круглый год лежит снег?

Оказывается, в груди Самуэля Паркера, который всю жизнь провел в тихом и чинном Оксфордшире, бьется сердце истинного путешественника, подумал Пауэрскорт.

— Горы, мистер Паркер, там действительно огромны. Просто огромны. Некоторые из них почти тридцать тысяч футов вышиной, их пики покрыты снегом даже в разгар лета. У меня дома есть альбом с фотографиями. Я привезу его показать вам в следующий раз.

Честное лицо старого конюха засветилось радостью.

— Это будет очень любезно с вашей стороны, лорд Пауэрскорт. Но, боюсь, мы заболтались и забыли о деле. Мистер Фредерик сказал мне, что вы хотели поговорить со мной о старом мистере Харрисоне.

— Верно. Не могли бы вы рассказать о том, как он жил здесь, как проводил дни, про ваше с ним общение. Не спешите, мистер Паркер, рассказывайте обстоятельно.

— Ну, — начал Самуэль Паркер, пытаясь привести в порядок свои воспоминания, чтобы доходчивей объяснить все человеку, который видел величайшие вершины Гималаев и у которого есть альбом, подтверждающий это. — Старый мистер Харрисон последние десять лет жил здесь большую часть времени. Иногда он отлучался в Лондон, иногда ездил за границу. По банковским делам, как вы понимаете.

Он замолчал. Пауэрскорт не торопил его.

— Я служил старому мистеру Харрисону и ухаживал за его лошадьми. Десять лет назад он довольно много ездил верхом, на Цезаре или на Анхисе. Ему всегда очень нравился Анхис. Но в последние годы он мог совершать лишь короткие прогулки вокруг озера. «Каждый новый день все выглядит иначе, Самуэль, — говорил он мне обычно. — Я хочу видеть, как все меняется».

На миг Самуэль Паркер погрузился в воспоминания.

— А потом, год или два назад, что-то изменилось. После одного несчастного случая он уже не был таким крепким, как прежде. У него сильно болела нога, и ему то и дело приходилось обращаться к врачу. Я грешу на эту Клеопатру, упрямая была кобыла, вечно себе на уме. После того случая он стал ездить очень медленно, иногда на пони. И это тоже было непривычно. — Самуэль Паркер почесал затылок и подбросил поленьев в огонь. — Он стал приносить с собой бумаги. Письма, которые получал, должно быть, из банка. Вы ведь еще не видели эти храмы у озера, лорд Пауэрскорт?

Пауэрскорт покачал головой.

— Иногда он работал там, разбирал бумаги. Брал с собой складной столик и мог спокойно работать, писать письма. Прямо в храмах. Иногда он давал мне письма и просил отправить их. В последнее время он передвигался все медленнее. Состарился, да и нога давала о себе знать, но я уверен, что разум его работал быстрее, чем ноги.

Самуэль Паркер остановился. Пауэрскорт ждал. Может, старик вспомнит что-то еще. А может, и его память тоже истощилась.

— Все это очень интересно, — произнес наконец Пауэрскорт, — вы прекрасный рассказчик. Могу я задать вам пару вопросов, мистер Паркер?

— Конечно, милорд. Длинные речи мне никогда не давались, как вы могли заметить.

— Не могли бы вы поточнее вспомнить, как давно старый мистер Харрисон стал приносить с собой на озеро работу?

Самуэль Паркер посмотрел на огонь и медленно покачал головой.

— Боюсь, что не припомню, милорд. Но это началось примерно в то же самое время, как заговорили о новом юбилее в Лондоне. Мейбл мне напомнила об этом на днях. Она помешана на подобных вещах, на юбилеях этих, милорд. В восемьдесят седьмом году, когда отмечали предыдущий юбилей, мне пришлось тащиться за ней в Лондон. Она до сих пор все до мелочей помнит, Мейбл моя. Но на этот раз вряд ли у кого из нас духу хватит туда отправиться. У Мейбл уже ноги не выдержат, так-то.

— А когда старый мистер Харрисон брал с собой на озеро письма, — Пауэрскорт старался держаться как можно более непринужденно, — не мог ли он какие-то из них оставить там, в храме? Или где-то еще?

— Никогда не думал об этом, милорд.

Паркер на время погрузился в молчание.

— Впрочем, возможно. Порой он возвращался, и пачка бумаг, казалось, была тоньше, чем изначально, понимаете, что я имею в виду?

— А не знаете ли вы, — и тут Пауэрскорт внимательно посмотрел на собеседника, — где именно он мог их оставлять?

За окнами наконец-то опустилась ночь.

— А вы, милорд, думаете, что они все еще могут быть там, эти бумаги?

— Именно на это я и надеюсь, мистер Паркер.

— Боже милостивый, лорд Пауэрскорт, мне это и в голову не приходило! Возможно, вы и правы.

Он снова почесал в затылке, словно не знал, чему верить.

— А те письма, мистер Паркер, — наседал Пауэрскорт, — которые вы относили на почту. Не казалось ли вам странным, что он поручает их вам, вместо того чтобы подождать, пока их отправят слуги в большом доме?

— Поначалу мне это и впрямь казалось странным, милорд. А потом я вроде как привык. Мейбл, та считала, что старый мистер Харрисон делает тайные вклады где-то за границей.

— Так письма были за границу? — переспросил Пауэрскорт.

— Вроде так. В основном в Германию, во Франкфурт, как помнится, а еще в Берлин. А некоторые в какой-то Гамбург. Мейбл даже искала его на карте в библиотеке.

«Уж не встретил ли я в лице миссис Паркер, которая оказалась прилежным исследователем, соперницу в этом расследовании?» — подумал Пауэрскорт.

— Он приносил с собой письма на озеро? — продолжал Пауэрскорт. — Письма, приходившие из этих заграничных городов?

— Возможно, что и так, милорд. — Самуэль почесал в затылке. — Я, кажется, припоминаю, что некоторые из них были не распечатаны. И на них были иностранные марки. Мейбл любит рассматривать заграничные марки.

Пауэрскорт еще раз удивился той особой роли, которую миссис Паркер играла в делах своего мужа, но воздержался от замечаний.

— Могу я попросить вас об одолжении, мистер Паркер? — Пауэрскорт уже планировал новый визит в дом в Блэкуотере. — Вероятно, я вынужден буду скоро вернуться, чтобы побеседовать с обитателями большого дома. Вы меня понимаете? Не могли бы вы прогуляться со мной вокруг озера, так же, как со старым мистером Харрисоном? Иногда возвращение на прежние места вызывает в памяти новые воспоминания. Только не подумайте, будто я считаю, что вы рассказали недостаточно.

Пауэрскорт одобряюще улыбнулся.

— Позвольте заметить, милорд. Вы уже не первый, кто расспрашивает меня о старом мистере Харрисоне. На днях сюда заходил другой джентльмен. — Самуэль Паркер запнулся. — Это был очень странный джентльмен, милорд. Пожалуй, больно прыткий. Само собой, держался он весьма дружелюбно, но не могу сказать, что был рассудителен, как вы.

Пауэрскорта весьма позабавило описание Джонни Фицджеральда. Не столь рассудительный. Надо будет сегодня же вечером рассказать об этом леди Люси.

Пока он ехал на поезде в Лондон, его не переставали волновать несколько вопросов.

Почему старый мистер Харрисон перенес свои дела на озеро? Почему он отправлял свои заграничные письма столь необычным способом? Была ли это просто осторожность банкира, или он опасался, что в кабинетах и спальнях Блэкуотера за ним ведется слежка?

8

Вернувшись в свой дом на Маркем-сквер, Пауэрскорт обнаружил, что его поджидает гость. Джонни Фицджеральд отдавал должное образчикам последних поступлений в погреба Пауэрскортов.

— Я как раз говорил леди Люси, Фрэнсис, — начал Фицджеральд, и не думая извиняться, — что вино необходимо проверять сразу по получении партии. Эти торговцы вполне могут послать вам не тот год или какую-нибудь жидкую бурду из винограда, выращенного не на той стороне холма.

Пауэрскорт поцеловал жену и повернулся к другу.

— И что же показала твоя проверка, Джонни? — Он взял со стола бутылку и заметил, что еще две тоже ждали экспертизы.

— Рад сообщить тебе, что вот с этим вином ты не ошибся. Отличное шабли; кажется, виноторговцы говорят о таком: «насыщенное». Боюсь, что не успею проверить те две бутылки: мне пришлось пригласить на ужин одного человека из Сити. Когда речь идет о твоих делах, Фрэнсис, Фицджеральду не до сна.

Леди Люси рассмеялась.

— Но прежде я должен рассказать тебе, что я узнал, побывав на юге, о том несчастном случае во время плавания.

Пауэрскорт поудобней расположился в своем любимом красном кожаном кресле и налил себе немного вина.

— Ты не против, Джонни, если я тоже отведаю моего вина, сидя в моем кресле в моем доме?

Фицджеральд широким жестом отмел всякие сомнения и возражения.

— Угощайся, Фрэнсис, угощайся. Это Зал Свободы.

— Так что ты разведал на юге?

— Ну, — Фицджеральд посерьезнел, — перво-наперво хочу доложить, что каждый год Харрисоны снимают дом около Коуза на острове Уайт. Здоровенный домище прямо у воды, сзади — теннисный корт, а спереди — небольшая пристань, где могут разместиться небольшие яхты. Сюда съезжаются Харрисоны со всей Европы. Некоторые приезжают посмотреть парусные гонки на неделе Коуза. Не удивлюсь, если немецкие сородичи болеют за кайзера, а не за наше правое дело.

— А сколько всего их, этих родственников, Джонни? — поинтересовался Пауэрскорт.

— В иные годы бывает до пятидесяти, — ответил Фицджеральд, косясь на свой бокал, — по крайней мере, так мне говорили. Но — о несчастном случае, Фрэнсис, том самом несчастном случае. Местная публика не любит об этом вспоминать, уж не знаю почему. Один старый морской волк заявил мне, что это-де приносит неудачу. Но все же кое-кто из местных жителей полагает, что это был никакой не несчастный случай. Похоже, они считают, хоть никто в этом напрямую и не признался, что дело здесь было нечисто.

— Почему? — спросил Пауэрскорт. Он расшнуровал ботинки и вытянул ноги в сторону камина.

— Вот в этом-то вся и загвоздка, Фрэнсис. Я порасспросил людей в гавани в Коузе, тех, кто присматривали за той яхтой: они просто отказываются верить. Владелец одной лодочной пристани объяснил мне, что яхту можно испортить точно так же, как лошадь. Там на яхте все так сложно устроено, что я половины не понял. Самое верное — проделать небольшую течь прямо перед тем, как жертва отправится в плавание. Вода будет просачиваться потихоньку, но никто этого не заметит. А когда она начнет заливать палубу, будет уже поздно. Если отправитесь в плавание в одиночку, вам придется одновременно и яхтой управлять, и воду вычерпывать. По крайней мере, так мне объяснили. Выходит, кто-то вполне мог вывести яхту из строя. Но это мог быть кто угодно, — Фицджеральд пожал плечами.

— Английский Харрисон, немецкий Харрисон, австрийский Харрисон — и это только начало списка, — начал перечислять Пауэрскорт, перебирая в памяти то, что ему было известно о различных ветвях семейного древа.

— Более того, — продолжал Джонни Фицджеральд, — эта часть побережья летом переполнена отдыхающими. Никто и внимания не обратит, если кто-то станет копаться во внутренностях яхты. Половина островитян заняты тем же самым.

Два человека поджидали третьего на берегу озера в Глендалу, в тридцати милях к юго-западу от Дублина. Деревья скрывали их от посторонних взглядов, но им самим хорошо было видно тропу, которая вела сюда из деревни.

— Он уже на полчаса опаздывает, — проворчал Томас Дочерти, тот, что был помоложе.

— Дадим ему еще минут пятнадцать, — ответил Майкл Бирн. Мужчины разговаривали шепотом, хотя, кроме них, на берегу больше никого не было видно. Они оба были руководителями небольших революционных групп, которые поклялись положить конец владычеству Англии над Ирландией. Оба жили в постоянном страхе за свою жизнь: в секретных архивах дублинской полиции на них давным-давно были заведены досье, и день ото дня там накапливались новые донесения осведомителей, весьма щедро оплачиваемых британской казной.

Они услышали звук шагов третьего прежде, чем увидели его. За их спинами плескались о берег невысокие волны. Вода была темно-синей, но с приближением ночи все больше чернела.

— Может, выйдем, покажем, что мы здесь? — прошептал Дочерти.

— Он и так знает. Ему точно известно, где мы должны его ждать. Не думаю, чтобы нас выследили, но осторожность не помешает.

Заговорщики выбрали Глендалу, потому что это место не внушало подозрений. Всегда можно было сказать, что вам просто вздумалось посетить места, связанные с древней ирландской историей. Башня пятого века, возвышающаяся на фоне холмов Уиклоу, — не что иное, как маяк, поставленный Богом, чтобы освещать пути странствий человеческих. Вот и такую конспиративную встречу можно объяснить желанием помолиться на берегу озера. Но у Глендалу были и другие достоинства. В этих краях жили в основном протестанты, чья лояльность несколько лет назад была вознаграждена визитом самого принца Уэльского с компанией друзей. Это было одно из тех редких мест в Ирландии, где возникновение католического заговора считалось наименее вероятным.

— Да благословит вас Господь, Майкл Бирн. Да благословит вас Господь, Томас Дочерти, — приветствовал ожидавших его Фергюс Финн. Дочерти служил на железной дороге, Бирн был учителем, а Финн — клерком в адвокатской конторе в Дублине.

— Давайте прямо приступим к делу, — предложил Бирн, признанный руководитель группы.

Они сели на влажную траву под деревьями и стали еще более невидимы для полицейских ищеек. За их спинами, как и тысячи лет назад, плескалась вода. Гряда холмов вокруг Глендалу и поверхность двух озер казались черными.

— Итак, юбилей. До него осталось всего два месяца, — продолжал Бирн. — Где нам устроить потеху, в Лондоне или в Дублине?

Его собеседники отлично понимали, что имеется в виду под «потехой» — покушение, бомба, террористическая операция, которая вновь заставит заговорить о них газеты всего мира.

— В Лондоне, — сказал Финн. — Туда съедется уйма народу. Наверняка мы без труда сможем переправить парочку наших людей. Полиция ничего и не заметит: не могут же они проверять каждого прибывающего в столицу. Какой в этом смысл?

— В Дублине, — возразил Дочерти. — Ясное дело — в Дублине. Даже в самой большой толпе наши люди вряд ли сумеют уйти невредимыми. Будь это бомба или пуля, лондонцы схватят нашего человека прежде, чем до него доберется полиция. В Дублине ему легче будет скрыться, а потом спрятаться в надежном месте.

— Но в Дублине покушение не наделает столько шума, сколько в Лондоне. — Финн настойчиво доказывал свою правоту, размахивая при этом правым кулаком, словно был на митинге. — Подумайте о тех войсках, которые сгонят на парад в столицу со всего света. Подумайте о тысячах людей на балконах и крышах домов. И тут раздается взрыв! Уж это их расшевелит почище любого парада! Представляете, как будет здорово?

Но Дочерти оставался невозмутим.

— Это верная гибель, — возражал он убежденно. — Даже если большинство будет глазеть на парад, все равно еще тысячи зевак будут толкаться на улицах, выискивая местечко, откуда лучше видно. Хорошая бомба в Дублине может наделать не меньше шума. А как ты думаешь, Майкл Бирн?

Бирн ответил не сразу. Он притянул ветку, что росла прямо над его головой, и стал медленно очищать ее от коры, одновременно высказывая свои соображения.

— Думаю, что это должна быть бомба, — размышлял он вслух. — У нас есть четыре парня с отличными рекомендациями, они служили в Королевских инженерных войсках и прекрасно разбираются в бомбах. Двое из них поселились в Хаммерсмите поблизости от моста. Двое вернулись в Дублин и теперь живут у пивоварни.

Он помолчал. Внезапный порыв ветра подернул рябью поверхность озера и промчался над деревьями, скрывавшими заговорщиков.

— Думаю, нам следует выбрать Дублин, — сказал он наконец. — Нам легче будет действовать у себя дома. Чем плох взрыв с утра пораньше в день юбилея? Отчего не взорвать одну из этих проклятых статуй? Тогда полицейские целый день будут носиться по городу, опасаясь нового взрыва. Глядишь, и в Лондоне зашевелятся. Думаю, это самый лучший план.

Внезапно Бирн приложил палец к губам.

— Что это за шум? — спросил он вполголоса. Все трое прислушались: не приближается ли полицейский обход или армейский патруль? Но было слышно лишь тихое журчание озера, да время от времени долетал с противоположного берега шум водопада.

— Ничего подозрительного, Майкл, просто ветер, — громко сказал Финн.

— Больно мы стали пугливые. Даже здесь. — Бирн принялся за новую ветку. — Слишком много арестов за последние шесть месяцев. И уж больно часто хватали самых нужных людей. Думаю, нам пора расходиться. Постарайтесь к следующей встрече в Грейстонсе подумать, какие мы можем выбрать цели.

Финн и Дочерти отбыли по домам один за другим с интервалом в пять минут. Бирн слышал, как затихали их шаги на тропинке, ведущей в деревню. Он повернулся и посмотрел на темную воду озера. Вот уже несколько месяцев он подозревал, что Финн доносчик. На этой встрече Бирн подстроил ему ловушку. Всех провокаторов заставляют подбивать заговорщиков на самые крайние меры, на самые жестокие преступления. Ему это известно от двух членов организации, которых он сам уговорил предложить свои услуги дублинской полиции. Майкл Бирн получил от них бесценную информацию, они рассказали, какие им давали инструкции, а плата, которую они получили, пошла на пополнение арсенала заговорщиков. Через два-три дня, размышлял Майкл Бирн, сведения об этой встрече дойдут до властей. Будем надеяться, что те поверят рассказу Финна.

На самом деле, Майкл Бирн, непримиримый враг английской власти, которого последние считали своим самым хитрым противником, собирался устроить «потеху» именно в Лондоне.

Он склонился над кромкой воды и плеснул себе в лицо. Потом перекрестился. Ощупал карман куртки и убедился, что трубка на месте. А затем пошел прочь от озера — вынашивать новые планы.

9

Леди Люси Пауэрскорт уже несколько дней занималась немецким языком.

— Не волнуйся, если не сможешь сразу перевести в голове фразу с английского на немецкий, — успокаивал ее муж. — Старая мисс Харрисон то и дело отправляется блуждать среди событий пятидесятилетней давности, так что запнись ты на пару секунд — она и не заметит.

Прежде всего леди Люси выразила хозяйке свои соболезнования.

— Такая печальная весть! Сообщение о кончине вашего брата очень меня огорчило, мисс Харрисон, — сказала леди Люси, усаживаясь в то же самое кресло в той же самой комнате, где неделю назад сидел ее муж.

— Смерть приходит к каждому, — наставительно заметила старуха. — Может, и за мной скоро придет. От нее никому не увернуться.

— Я уверена: вы еще долго будете с нами, — поспешила ободрить собеседницу леди Люси. — Вы так замечательно выглядите.

На лице старухи появилась тонкая улыбка, отчего морщины вдруг умножились, разбежавшись в разные стороны от уголков губ.

— Вы, наверное, хотели поговорить со мной о моем брате. — Старуха посмотрела на леди Люси. — Мне намного легче говорить по-немецки. Вы прекрасно говорите на моем родном языке, дорогая. Когда мы переехали в эти края, мне никак не давался английский. Такой нелогичный язык! Никак не могла его выучить.

Леди Люси вспомнила совет мужа, который получила от него, пока экипаж катил по извилистой дороге к поместью Блэкуотер.

— Самое главное, Люси, как можно быстрее наведи ее на разговор о брате и том, что его тревожило. Если ты станешь слишком долго расточать обычные учтивости, ее мозг потухнет, прежде чем ты успеешь перейти к делу. Нельзя терять ни минуты.

— Муж рассказал мне, что ваш брат был чем-то обеспокоен в последние недели перед смертью.

Леди Люси наклонилась вперед, желая убедиться, что мисс Харрисон ее слышит. Жаль, что она не захватила с собой записной книжки. Теперь она поняла, почему полицейские постоянно все записывают.

— Да, он был обеспокоен.

Старуха снова на миг умолкла, уставившись на классический пейзаж на стене.

— Банк — это всегда беспокойство, так говорил отец. Всегда беспокойство.

Леди Люси помнила рассказ Фрэнсиса о первой беседе, которую он повторил почти дословно в кабинете на Маркем-сквер. При этом он пересаживался с одного кресла на другое, чтобы лучше представить жене участников маленькой драмы, и все чаще посмеиваясь над собой, по мере приближения к концу пьесы. И вот эта присказка о вечных беспокойствах возникла снова. «Боже, Боже, — думала Люси, — не дай ее мозгу ускользнуть так быстро. Как я скажу Фрэнсису, что не оправдала его надежд?»

В это же самое время муж леди Люси приветствовал Самуэля Паркера, стоявшего на крыльце своего дома.

— Я принес вам альбом с фотографиями, мистер Паркер, тот, о котором рассказывал в прошлый раз. Альбом с видами гор. Вот посмотрите на эту. Правда, удивительная?

Двое мужчин с благоговением рассматривали фотографию гималайских вершин. Снимок был сделан издалека, но все же снежные шапки выглядели величественно, а два индуса казались на фоне гор крошечными муравьями.

— Большое спасибо, милорд. — Самуэль Паркер благоговейно взял альбом. — Позвольте, я рассмотрю его хорошенько чуть позже. А теперь пойдемте, я ведь обещал проводить вас к озеру и показать места, где останавливался во время прогулок старый мистер Харрисон.

Паркер вдруг снова исчез в доме и вернулся с большой связкой ключей всех возможных размеров, к каждому была прикреплена бирка с надписью четкими печатными буквами.

— Ключи, милорд. Всегда приходится носить с собой ключи. Ключи от зданий и всего такого.

Двое мужчин отправились в путь по тропе. Расстилавшееся перед ними озеро блестело в утренних лучах. Напротив, на другом берегу высился античный храм, казавшийся диковинным на фоне этого пейзажа. Слева был великолепный каменный мост. «Снова Палладио», — подумал Пауэрскорт. Где-то он видел похожий: в Вероне или в Венеции?

— Вот так вы и прогуливались, мистер Паркер? — спросил Пауэрскорт, замедляя шаг, чтобы приноровиться к темпу старого конюха. — Старый мистер Харрисон со складным столом и бумагами, конечно, ехал на пони. Скажите, вы всегда брали с собой ключи? Я хочу спросить, всегда ли эти здания были заперты?

— Нет, милорд, — покачал головой Самуэль Паркер. — Старый мистер Харрисон распорядился навесить замки лишь пару лет назад.

— А он объяснил почему? — Казалось, эта новость заинтересовала Пауэрскорта.

— Нет, милорд. Но человек, который их делал, рассказывал потом, что это были здоровые крепкие замки. «Можно подумать, — говорил он, — старый хозяин прячет в этих храмах королевские сокровища, а не пару покрытых плесенью статуй». Он по-прежнему живет здесь, в большом доме, тот человек, что делал замки. Гарольд Вебстер его зовут, милорд.

Они дошли до тропинки, она вела вокруг озера и то и дело пропадала из виду, скрываясь за береговыми изгибами. Пара грачей, пролетая над водой по направлению к лесу, приветствовала их карканьем.

— А теперь куда, мистер Паркер? — спросил Пауэрскорт.

— Куда хотите, милорд, можно направо, а можно налево. Я никогда не знал, куда свернет старый хозяин, пока мы не доходили до развилки. Думаю, в это время года он пошел бы направо.

Уже скоро тропинку украсят цветущие каштаны и рододендроны. Но этим утром старый слуга вел гостя мимо зеленевших елей и огромных дубов.

— А он беседовал с вами по дороге, мистер Паркер? — спросил Пауэрскорт, заметив, что античный храм вдруг скрылся из виду.

— Нет, он со мной не разговаривал, милорд. Правда, иногда говорил сам с собой. Обычно по-немецки или, может, на каком другом языке.

— На каком?

— Не могу вам сказать, милорд. — Самуэль Паркер покачал головой. — В школе я не больно-то налегал на иностранные языки. Мне и английское правописание с трудом давалось. Но Мейбл думает, что это мог быть идиш.

— А почему она так решила? Неужели Мейбл знает идиш? — Пауэрскорт в очередной раз удивился детективным способностям миссис Паркер.

— Чтобы Мейбл на идише говорила, милорд? Никогда от нее не слышал. Думаю, это викарий ей сказал. Он гоже слышал, как старый мистер Харрисон разговаривал сам с собой. Идиш, сказал викарий, или, может, другой какой язык, начинающийся на А. Арабский? Арамейский? Не припомню.

Теперь они приближались к другому храму, который прежде не был виден с тропинки. Это было небольшое здание с портиком из четырех дорических колон и внушительной надписью над входом. Procul, o procul este, profani, гласило предупреждение. Пауэрскорт вспомнил, как под пристальным взглядом учителя переводил в школе «Энеиду»[7]. «Прочь, прочь, непосвященные», — произнес он про себя. Так говорит сибилла в Шестой книге, когда Эней спускается в подземный мир, чтобы встретиться с отцом и узнать у него историю основания Рима, — опасное путешествие, из которого не всякий возвращался. Пока Самуэль Паркер перебирал ключи на связке, Пауэрскорт, стоя в ожидании у дверей, размышлял, не переступает ли и он порог частного подземного мира Харрисонов, где уважение потомков отмечается не скорбью и предсказаниями сибилл, а телами мертвых.

— Так что его тревожило, мисс Харрисон? — Леди Люси начала выказывать беспокойство, но все же надеялась, что старая дама не потеряла нить своих воспоминаний.

— Он никогда не был со мной особенно разговорчив, леди Пауэрскорт. После визита вашего мужа я попыталась вспомнить, о чем он говорил. Германия, думаю, это как-то было связано с Германией. Теперь там все иначе, все объединено. А я помню еще маленькие княжества, которые существовали до того, как этот ужасный Бисмарк добился своего и связал их всех в единый узел.

Старуха вдруг замолчала, и на лице ее появилась рассеянная улыбка. «Она снова уходит, снова уходит», — всполошилась леди Люси.

— Так поэтому он в последние годы часто ездил в Германию? Что-то его там беспокоило?

— Берлин, — произнесла старуха уверенно. — Вот он куда ездил. По делам банка, так он сам говорил. И Франкфурт, туда тоже. В Берлине теперь полно солдат, они все время маршируют туда-сюда, словно готовятся с кем-то сражаться. Так он рассказывал.

— А не получал ли он писем из Германии?

— Письма? — Старуха обвела глазами комнату, словно встревоженная отсутствием свежей почты. — Письма…

Старая мисс Харрисон снова погрузилась в свои мысли.

— Папа учил нас писать, когда мы были еще совсем маленькими. «Уметь писать, дети, — это очень важно, — наставлял он нас, — почти так же важно, как уметь считать». Так он говорил.

— Я уверена, он был прав, — дипломатично согласилась леди Люси. — А ваш брат переписывался с кем-нибудь в Германии?

— Дворецкий всегда приносил почту утром в конце завтрака. Мы, дети, очень радовались, когда тоже получали письма. Я любила разглядывать марки и штемпели.

Она снова закивала головой, как бы подтверждая образовательную функцию почтовой службы.

— Мой брат получал письма из Германии, — продолжала мисс Харрисон. — Я помню почтовые штемпели. Гамбург, Бремен, Берлин, Франкфурт, а одно даже из Мюнхена с красивой маркой. Кажется, там были изображены горы. Ведь возле Мюнхена есть горы, верно?

Леди Люси заверила собеседницу, что все так и есть.

— А мистер Харрисон вообще говорил с вами о том, что его беспокоит? — продолжала гостья, подчеркивая «вообще», словно считала, что невозможно вот так двум старым людям жить бок о бок и не делиться своими тревогами.

— Иногда брат разговаривал во сне. Когда сидел у камина, как раз там, где вы сейчас. После ужина он обычно крепко засыпал и порой бормотал что-то во сне. Я-то теперь плохо сплю по ночам. Сначала усну, а потом снова просыпаюсь. Знаете, мама под старость вообще не могла спать. Доктор сказал, что если бы она больше спала, то не угасла бы так быстро после смерти отца. Не умерла бы так скоро. Так он сказал.

— А что именно, — тихо спросила леди Люси, уповая на еще одно последнее прояснение, — говорил он во сне, когда спал у камина после ужина?

— Этот они называют храмом Флоры, милорд, — сказал Самуэль Паркер, пропуская гостя внутрь. В крошечном храме было сыро. Левая стена была отдана на откуп паукам, и паутина оплела ее сверху донизу. Еще здесь стояло несколько бюстов античных героев, а у противоположной стены — два крепких стула, похожих на скамьи.

— А что, старый мистер Харрисон когда-нибудь заходил сюда? — поинтересовался Пауэрскорт, внимательно рассматривая статуи. — Прочесть свои бумаги или написать письмо?

— Очень редко, милорд, — покачал головой Самуэль Паркер, и клинья его седой бороды зашевелились в такт. — Может, раза два. Однажды он остановился здесь, и мне пришлось снимать с пони стол и нести его внутрь.

— А не припомните ли, как давно это было? Не показалось ли вам, что он торопился поскорей приступить к работе?

Пауэрскорт внимательно осмотрел бюсты; слева, кажется, Марк Аврелий, а справа Александр Македонский.

— Пожалуй, что так, милорд. Я про то, что он торопился. Вроде это было прошлым летом. Припоминаю, что припекало изрядно, хоть было еще раннее утро.

Они отправились дальше. Тропинка то шла вверх, взбираясь на поросшие деревьями холмы, то спускалась к самой воде. Время от времени на другой стороне озера мелькал еще один храм, гордо возвышающийся на торфяном пригорке. Иногда он пропадал из виду, скрываясь за кустами и деревьями.

— Полагаю, что парк был разбит задолго до того, как в поместье обосновались Харрисоны? — заметил Пауэрскорт.

— Именно так, милорд. Думаю, еще в восемнадцатом веке. Но старый мистер Харрисон хорошо знал его историю. Он прочел все книги о поместье, что были в библиотеке в большом доме, и иногда цитировал мне что-то по-латыни, прямо наизусть.

Они прошли сквозь грот, где мраморная девушка дремала на камне, не замечая льющихся вокруг водяных струй, и статуя речного бога указала им, куда идти дальше.

— Не думаю, чтобы мистер Харрисон занимался здесь делами, — пробормотал Пауэрскорт, ударившись макушкой о каменный выступ, а тем временем местные божества промочили низ его брюк.

— Здесь — нет, милорд. Но всего в нескольких ярдах вверх по тропинке есть дом, который они называют «коттеджем». Вот там он частенько работал.

Перед ними открылась панорама озера, и стал виден лес на противоположенном берегу. Вот с удивительной скоростью промчался над водой, блестя голубым опереньем, зимородок. На холмах над озером радостно щебетали птицы, то и дело слетая к озеру подкрепиться.

Коттедж был задуман как небольшой летний домик, его построили всего пару лет назад.

— Там внутри, — Самуэль Паркер снова завозился с ключами, — видите, есть стол у окна. Случалось, я ждал больше часа, пока мистер Харрисон писал свои письма или размышлял о чем-то. Иногда он вдруг прерывался и выходил полюбоваться на озеро; стоял вон у того дерева. А потом возвращался в дом. Пони тут нравилось. Здесь сочная трава.

«О чем мог писать старик? — подумал Пауэрскорт. — Кому? Неужели это мирное занятие стало причиной его смерти? Что он ищет?» Он был уверен в одном: задолго до того, как он вступил на эту сцену, кто-то уже совершил здесь разведывательную экспедицию. Но что искал его предшественник, повезло ему или нет, Пауэрскорту пока было неизвестно.

— Наверное, здесь ему было очень спокойно, — улыбнулся Пауэрскорт.

— Совершенно верно, милорд. Ну вот, остался только Пантеон. Он там тоже работал. А потом можно возвращаться назад.

Так вот что напомнил ему этот храм! Пауэрскорт недаром почувствовал, что где-то уже видел подобное здание. Конечно, это было в Риме, где они с Люси отмечали годовщину свадьбы. Пантеон. Языческие боги Рима переселились с берегов Тибра и обрели новый дом в оксфордширской глубинке.

— Иногда он говорил по-немецки, иногда — на идише. — Старая мисс Харрисон старалась сосредоточиться, словно чувствовала, что время ее ограничено.

А вдруг Фрэнсис захочет, чтобы она скоростным способом освоила идиш, встревожилась леди Люси. Будем надеяться, что эта идея не придет ему в голову. Она подождала. Похоже, что мысли мисс Харрисон снова отправились в неведомое путешествие.

— Тайные общества, тайные общества, — прошептала старуха. — Отчего люди организуют тайные общества, дорогуша? Папа жаловался, что они появились в университетах. Он говорил, что это ужасные организации: сплошные дуэли, пирушки и все такое.

Старуха запнулась и снова погрузилась в раздумья. Леди Люси попыталась вернуть ее, прежде чем та окончательно исчезнет в неведомых воспоминаниях.

— Здесь или в Германии? — спросила гостья, стараясь, чтобы вопрос звучал по-деловому.

— Он знал, что они действуют в Германии. Вот именно, — вдруг заявила старуха решительно. — Ему это было прекрасно известно. Знаете, что говорят о старости, моя дорогая?

Леди Люси покачала головой.

— Говорят, что в старости вы отлично помните то, что случилось пятьдесят лет назад, но не можете припомнить, что было вчера. Он не знал, были ли такие общества только в Германии или и в Англии тоже. Это мой брат говорил во сне. Папа так огорчался из-за тайных обществ, потому что сын его лучшего друга получил ужасный шрам на дуэли — прямо через всю щеку. А ведь был такой красивый юноша!

Старуха провела линию от мочки уха до уголка морщинистого рта. «Может, все эти годы она любила этого красивого юношу?» — подумала леди Люси.

— А ваш брат не говорил, для чего создаются тайные общества? Каковы их цели?

— Ничего хорошего из этого не выйдет, так отец говорил, — продолжала мисс Харрисон. — Ничего путного. Какой смысл разжигать вражду? И вот мальчик остался со шрамом. Посмотрите, как его изуродовало в этой дурацкой схватке. Ни одна девушка на него после и глядеть не хотела. Какой позор! Так отец говорил. Злосчастная дуэль разрушила его будущее, бедный мальчик!

Леди Люси очень хотелось узнать, не была ли мисс Харрисон влюблена в этого юношу до того, как он получил шрам, но сдержалась. Фрэнсис никогда ей не простит, если она станет выспрашивать старуху о ее увлечениях шестидесятилетней давности.

— Так говорил ли он, для чего организуют эти тайные общества? — повторила леди Люси свой вопрос и вспомнила, как муж признавался, что хотел хорошенько встряхнуть мисс Харрисон, чтобы вернуть ее мысли к предмету их разговора.

— Тайное братство. Проклятое тайное братство! Помню, как он выкрикнул это однажды, совсем недавно. В тот день на ужин был жареный гусь. Когда я была маленькой девочкой, у нас обычно жарили гуся на Рождество. А в иные годы народу собиралось так много, что готовили двух или даже трех. Я до сих пор помню запах, знаете, запах гуся, запекаемого в духовке. Он разносился по всему дому. Папа любил сам разделывать гуся. Помню, как однажды, стоя с ножом в руке, он заявил, что лучше ему было стать хирургом, чем банкиром. Тогда бы он мог резать все дни напролет. — Мисс Харрисон засмеялась тоненьким смехом.

Леди Люси понимающе улыбнулась.

— А что вы еще помните, мисс Харрисон? Может, ваш брат что-нибудь еще говорил во сне? — Она попробовала подступиться к старухе с другой стороны. — Представьте, вот он сейчас сидит тут, в этом кресле после ужина, и вас только двое. В камине горит огонь. За окном уже стемнело. Занавески задернуты. Очень тихо. И постепенно он засыпает. — Леди Люси медленно закрыла глаза. — Может, даже начинает похрапывать. Но вот ваш брат начинает что-то бормотать во сне. Что он говорит?

Старуха наморщила лоб, словно маленькая девочка, которая никак не может решить трудную задачку. Потом она тоже закрыла глаза.

Леди Люси ждала. Наконец, приоткрыв один глаз, она увидела, что ее хитрость не удалась. Глаза старой леди были закрыты. Дыхание ее стало медленным и ровным. В тот самый момент, когда она была почти готова поведать собеседнице всю правду, мисс Августа Харрисон заснула.

Шесть коринфских колон с античными статуями по бокам смотрели на озеро. Видимо, это центр всей композиции, решил Пауэрскорт, уже не в первый раз удивляясь причудливости ума человека, создавшего этот мифический парк, человека, для которого мифы античной Греции и Рима и поэзия Вергилия были важнее, чем современный ему мир восемнадцатого века. Пауэрскорту захотелось встретиться с неизвестным архитектором. Вот если бы вызвать его дух из ручьев и гротов, оставшихся после него.

Пони радостно трусил вниз к озеру, где было много травы. Самуэль Паркер снова перебирал ключи.

— Мистер Харрисон, наверное, любил отдохнуть летом в тени колонн? Здесь так красиво и прохладно. — Пауэрскорт мысленно перенес этот маленький храм с колоннами, куполом и статуями на просторы итальянского пейзажа, где-нибудь в Кампаньи. Там он дарует путнику желанное укрытие от знойного солнца. А в Англии, и тут Пауэрскорт представил более прозаическую картину, что ж, в этих краях в храме всегда можно спрятаться от дождя.

— Случалось, милорд, — подтвердил Самуэль Паркер. — Да только он, видать, боялся, что его заметят, и обычно заходил внутрь. Здесь он больше всего любил работать.

Паркер уже открыл огромные двери и теперь пытался отпереть железную решетку, которая ограждала статуи. Лицом к озеру стоял мраморный Геркулес, а рядом с ним — Диана, богиня охоты, Церера, богиня природы и урожая, и зловещая Исида, повелительница темных тайн загробного мира. Пауэрскорт внимательно осмотрел статуи, безуспешно пытаясь вспомнить все подвиги Геракла.

— Обычно он оставлял дверь открытой, чтобы любоваться озером, милорд. — Самуэль Паркер остановился как раз на том самом месте, где, как он помнил, стоял стол хозяина. — Порой мне случалось ждать его добрый час или даже больше, пока он закончит писать там внутри.

— А что, Геркулес имел для него какое-то особое значение? — поинтересовался Пауэрскорт, проводя рукой по поверхности статуи, проверяя, не полая ли она внутри: вдруг от его прикосновения откроется скрытый в мраморе тайник?

— Этот Геркулес был на удивление глуп, милорд, — произнес Самуэль Паркер, любуясь, подобно его покойному хозяину, видом на озеро.

— Неужели? Почему вы так решили? — озадаченно спросил Пауэрскорт.

— Вечно он все делал не так. Все они, кого назвали на «Г»: Ганнибал, Гера, Геркулес, все умом не отличались.

«Что ж, — подумал Пауэрскорт, — Гера и впрямь славилась красотой, а не умом, но Ганнибал? Этот коварный карфагенский полководец как-никак разбил несколько римских армий».

— Вы в этом уверены? — Пауэрскорт перешел к обследованию Дианы, и его руки заскользили по ее мраморным бедрам.

— Извините, милорд. Это я о лошадях, Геркулесе и других. А вовсе не про статуи.

Пауэрскорт рассмеялся.

— Скажите мне, мистер Паркер, если бы ваш хозяин захотел спрятать какие-нибудь документы, мог он оставить их здесь?

Самуэль Паркер почесал в затылке. Он ответил не сразу.

— Вполне возможно. Но где — этого я не знаю. В таком месте трудно спрятать бумаги.

— Может, именно это и натолкнуло его на мысль, ведь никому не придет в голову искать их здесь. Вот и я не представляю, где они могут быть.

Теперь Пауэрскорт шарил в ногах у Цереры, надеясь нащупать какой-нибудь рычажок, открывающий тайник. Его пальцы ощущали прохладу мрамора, но камень не желал открывать ему свои тайны.

Леди Люси тихо сидела в кресле. Из сада долетали до нее звуки косьбы, оживленные голоса садовников и звон далекого колокола.

«Интересно, — подумала она, — что, если и мисс Харрисон, как и ее брат, тоже разговаривает во сне?» С лица старухи словно спала тяжесть прожитых лет, оно сделалось более гладким. Иногда она ворочалась; возможно, ей что-то снилось. Но вот рот ее раскрылся, и она заговорила.

— Тайные общества, — четко произнесла старуха. Потом помолчала. — В Германии. А может, и здесь. Заговор в банке.

«А вдруг она повторяет то, что слышала от брата, когда тот вот так же дремал вечерами в кресле у камина?»

Неожиданно мисс Харрисон села прямо, но не проснулась.

— Бедный мальчик! — произнесла она. — Бедный Карл! Какой ужасный шрам!

Старуха снова откинулась на спинку кресла. Леди Люси боялась пошевелиться. Она оглядела комнату: столы были заставлены портретами и фотографиями покойных Харрисонов. А вдруг среди них есть и Карл, скрывающийся от позора в каком-нибудь дальнем углу? Но она не нашла никого похожего.

Наконец мисс Харрисон проснулась.

— Всегда беспокойство в банке, — так говорил мой отец, — всегда беспокойство.

Она с вызовом посмотрела на леди Люси.

— Несомненно, мисс Харрисон, вы совершенно правы. Банк — это постоянное беспокойство.

— Остался один последний храм, милорд, — сказал Самуэль Паркер, — но старый мистер Харрисон туда никогда не заглядывал. Тропинка, что ведет туда, слишком крутая, и он боялся упасть.

— Тогда, думаю, на сегодня достаточно.

Мысли Пауэрскорта были далеко — в мире языческих богов, обитавших на озере, и героев античных мифов, таких, как Эней, отправившийся в загробный мир, чтобы встретиться с отцом, Геракл, очистивший авгиевы конюшни, или Исида — царица подземного царства теней.

Справа от них теперь было другое озеро, оно лежало чуть ниже первого — того, мимо которого они прошли и где был водопад.

— Значит, там внизу больше храмов нет? — спросил Пауэрскорт, указывая на полоску воды внизу.

— Нет, милорд. Думаю, их и тут достаточно.

— Скажите, мистер Паркер, а где вы храните ключи? — задал вопрос Пауэрскорт, когда они вернулись к дому старого конюха. — Те, которыми вы открывали храмы?

— Они всегда висят на большом крюке у входной двери, милорд. Там, где и другие ключи, у каждого кольцо с биркой. Вы и не представляете себе, сколько ключей требуется, чтобы обойти все окрестные постройки.

— А возможно ли… — Пауэрскорт обернулся и в последний раз посмотрел на озеро, на два Пантеона — отражение в воде и настоящий, мирно возвышающийся на поросшем травой холме. — Возможно ли, чтобы кто-то пришел и взял их без вашего ведома?

Самуэль Паркер остановился. Пони пытался двинуться дальше, ему не терпелось вернуться в стойло.

— Мне это никогда не приходило в голову. — Конюх замолчал и одобрительно погладил пони по спине. — Думаю, это нетрудно, если кто-то знает, что меня почти весь день не бывает дома, а Мейбл почти совсем оглохла, хоть она и не признается в этом. Вот уже два года почти ничегошеньки не слышит. Доктора говорят, исправить ничего нельзя.

Пауэрскорт поблагодарил Паркера за утреннюю прогулку.

— Вы мне очень помогли, мистер Паркер. Мне придется вернуться через несколько дней. Может, тогда я попрошу у вас ключи и еще раз осмотрю озеро.

«Видать, что-то ищет, — подумал Самуэль Паркер и проводил взглядом Пауэрскорта, который поднимался вверх по тропинке, направляясь к церкви. — Может, думает, что где-то на озере спрятаны бумаги старого мистера Харрисона. Надеюсь, он их найдет, — пробормотал старик, вешая ключи на крюк у дверей. — А может, лучше будет, если и не найдет».

10

Генерал Хьюго Арбутнот раздраженно посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого, а встреча была назначена ровно на одиннадцать. Непунктуальность всегда выводила генерала из себя, тем более что под угрозой было празднование бриллиантового юбилея Ее Величества, до которого оставалось всего два месяца.

Уильям Тейлор, представитель столичной полиции, уже занял свое место за столом в кабинете Арбутнота в министерстве обороны. Хорошо, что хоть полиция еще соблюдает порядок и дисциплину.

Вдруг в коридоре послышались шаги. Доминик Кнокс, представитель Департамента по вопросам Ирландии, влетел в кабинет и, извинившись, помахал двумя папками.

— Прошу простить меня за опоздание, генерал, — пробормотал он, с трудом переводя дух. — Мои самые искренние извинения. Мы только что получили свежую информацию из Дублина.

Кнокс сел и принялся листать бумаги.

«Не иначе как этот молодчик из Департамента по делам Ирландии перенял привычки народа, который ему поручено опекать, — подумал Арбутнот. — Видимо, решил: для того, чтобы сойти за местного жителя в Ирландии, необходимо вести себя именно так — забыть о пунктуальности и поменьше радеть о делах».

— Мистер Кнокс, — произнес Арбутнот холодно, — насколько важна информация, полученная вами из Дублина?

— Вы хотите знать, достаточно ли она важна, чтобы оправдать мое опоздание? — рассмеялся Кнокс. В глубине души он считал Арбутнота болваном. — Думаю, что да. И полагаю, она даст нам всем, особенно моему коллеге из столичной полиции, повод о многом поразмыслить.

— Так, может, вы просветите нас? — Чтобы скрыть раздражение, Арбутнот постукивал ручкой по столу.

— Все очень просто: четыре дня назад группа отъявленных и весьма опасных националистов собралась на тайную встречу в окрестностях Дублина, чтобы обсудить, как устроить беспорядки во время празднования юбилея.

— Происки преступников, — пробормотал генерал.

— Совершенно верно, генерал, происки преступников. — Кнокс кивнул своему начальнику. — Так вот, эти трое решали, где устроить им в честь этого события провокацию: в Дублине или в Лондоне. Высказывались доводы в пользу обоих вариантов. Бомба — излюбленное средство бунтовщиков. Полагаю, заговорщики разошлись во мнениях, где лучше привести в исполнение их планы. В конце концов, они признали, что в Лондоне злоумышленнику будет слишком трудно скрыться. Поэтому решено было устроить акцию протеста в Дублине.

— Означает ли это, что во время парада мы можем не опасаться выходок ирландских заговорщиков? — Уильям Тейлор, как истинный полицейский, сразу прикинул, как в этом случае можно перестроить вверенных ему людей и наилучшим образом расположить свои силы.

Генерал Арбутнот, казалось, тоже надеялся, что с его плеч снимут хотя бы этот крест.

— Несомненно, — сказал он, — ваши сведения облегчают нашу задачу. Если, конечно, этой информации можно доверять.

Он с подозрением покосился на Кнокса.

Доминик Кнокс внимательно посмотрел на своих собеседников.

— Я бы хотел разделить ваш оптимизм, — произнес он наконец. — Видите ли, мы имеем дело с самыми опасными террористами в стране. Но ведь могут быть и другие, о которых мы ничего не знаем. И еще.

Он умолк и посмотрел на генерала.

— Простите мне мою осторожность. Но работа разведки — своего рода игра, блеф и контрблеф. Один из участников той встречи — наш осведомитель. Признаюсь, его услуги обходятся нам недешево. Но вот ведь какая штука: чем больше вы им платите, тем больше хотите верить тому, что они вам сообщают. Я вот о чем. Старший из трех, учитель по фамилии Бирн, является их руководителем. И он будет похитрее других. Возможно, он догадался, что один из его товарищей получает жалованье в полиции.

— Вы хотите сказать, что сведения могут оказаться недостоверными? — заключил Уильям Тейлор, живо представляя себе последствия затруднений коллеги Кнокса. У них были те же сложности с осведомителями в Ист-Энде.

— Именно так, — подтвердил Кнокс.

— И как это отразится на наших планах, джентльмены? — К генералу Арбутноту вернулось прежнее раздражение. А ведь врач просил его остерегаться вспышек гнева. — Какие меры предосторожности нам следует принять?

— Я считаю, — прямо заявил Кнокс, — что, как часто случается в Ирландии, черное — это белое, а белое — это черное или что оранжевое — это зеленое, а зеленое — оранжевое. Мы не можем исключать, что Бирн, заявляя одно, на самом деле собирается делать совсем другое.

— Что вы имеете в виду? Прекратите говорить загадками и объясните толком, — генерал все больше распалялся.

— Возможно, хотя я и не вполне уверен, этот парень Бирн хочет заставить нас поверить в то, что бомба взорвется в Дублине, а на самом деле они подложат ее в Лондоне. Или пришлют стрелка. Такие вот могут у него быть планы.

— Давайте обобщим то, что нам известно на сегодняшний день.

Лорд Фрэнсис собрал боевой совет в своем доме на Маркем-сквер. Леди Люси сидела у камина, время от времени заглядывая в записи утреннего разговора со старой мисс Харрисон. Джонни Фицджеральд внимательно изучал бутылку «Сансера». Уильям Берк, освободившись от заседаний в Сити, приступил к весьма непростому делу — раскуриванию сигары. Серая кошка Пауэрскортов, только недавно улизнувшая из детской, дремала на ногах своего хозяина, вытянутых к камину.

— Примерно восемнадцать месяцев назад старый мистер Харрисон повел себя странно. То, что это началось восемнадцать месяцев назад, нам известно со слов Самуэля Паркера, который вспомнил, что именно в это время заговорили о предстоящем юбилее. Старый мистер Харрисон стал уносить свою корреспонденцию из дома и читать ее у озера. Он также стал посылать письма за границу, которые отправлял через Паркера, а не как обычно — через слуг в большом доме. И в разговорах с сестрой он упоминал заговоры и тайные общества. Так, Люси?

Леди Люси следила, как длинные тонкие пальцы мужа отмечают пункты, которые необходимо обсудить. Она вспомнила, что впервые заметила этот жест на званом ужине несколько лет назад.

— Верно, Фрэнсис, — откликнулась она, одарив мужа едва заметной улыбкой, — старый мистер Харрисон упоминал тайные общества в Германии, которые могут иметь связи здесь. Он говорил и о заговорах, в которые может быть вовлечен банк. Его беспокоило будущее банка. Вот, собственно, и все, что можно отцедить из того, что поведала мне мисс Харрисон, пока пребывала в здравом рассудке.

— Позвольте мне выступить в роли оппонента, — вмешался Джонни Фицджеральд, ставя свой бокал. — Старуха, конечно, выжила из ума, и мысли ее бродят как им заблагорассудится. Тут нельзя верить ни единому слову. Но и брат ее был не лучше, покойный мистер Харрисон, к старости у него появились навязчивые идеи, всюду ему мерещились заговоры и тайные общества. Не сиди они на мешках с деньгами, их бы давно упекли в сумасшедший дом. Так что все, что мы знаем, — бредни двух восьмидесятилетних стариков. Не стоит с этим попусту возиться. — Он снова налил в бокал вина и сделал укрепляющий глоток, дабы восстановить силы. — И не важно, верю я им или нет: убежден, что адвокат или судья отнеслись бы к этой престарелой парочке именно так.

— Уильям, не мог бы ты пролить свет на это дело? — Пауэрскорт повернулся к шурину, который наслаждался первыми затяжками своей «гаваны».

— Могу сказать лишь, — начал Уильям Берк, — что не располагаю никакими свидетельствами, подтверждающими, что старый мистер Харрисон выжил из ума. Мне об этом ничего не известно. Только на днях я разговаривал с человеком, занимающимся заграничными операциями, он общался со стариком месяца за два до его смерти и утверждает, что тот был в полном здравии и мозги у него работали не хуже, чем прежде.

— Но что, если способность мыслить здраво возвращалась к нему только в Сити, — снова возразил Фицджеральд, — а все остальное время он был не в ладах с рассудком? Знаете, про меня вот тоже говорят, что я становлюсь совсем другим человеком, когда пропущу бокал, а то и шесть-семь. Совсем другим, чем трезвый. Может быть, и здесь то же самое?

— Полагаю, что лишь доктор способен ответить на этот вопрос.

Теперь кошка перебралась на колени леди Люси.

— Но я уверена, что мисс Харрисон была в здравом рассудке, когда говорила о тревогах своего брата. Не похоже, что она все это придумала после того, как ее память сошла с якоря, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Пауэрскорт провел рукой по мраморной каминной полке. Прикосновение напомнило ему о странных статуях в Блэкуотере, которые, возможно, скрывали тайну или могли подсказать причину тревог старого мистера Харрисона.

— Давайте посмотрим на это с другой стороны, — предложил Пауэрскорт. — Допустим, все, что нам известно, правда. Попробуем понять, в чем суть дела.

И снова пальцы ожили, отметила леди Люси, наблюдая, как муж привычным жестом отмечает вопросы, которые необходимо обсудить.

— Восемнадцать месяцев назад что-то разладилось в банке. Это тревожило старого мистера Харрисона. Незадолго до этого при загадочных обстоятельствах умер его сын. Не исключено, что это было убийство. Старый мистер Харрисон был напуган. Опасаясь слежки, он не решался читать письма в большом доме, а носил свою корреспонденцию на озеро. Какие-то новости из Германии встревожили его. Он отправляется на континент — в города и финансовые центры, которые знал еще мальчиком. Но возвращается еще более обеспокоенным. Что бы он ни узнал, это были очень важные сведения. И вот его тоже убивают. Мне кажется, он что-то искал во время прогулок у озера, не знаю почему, но я в этом почти уверен. А еще все эти разговоры о заговоре внутри банка. Уильям, какой заговор он мог иметь в виду?

Берк вдруг заволновался.

— Только что мне пришла в голову одна очень мрачная догадка, Фрэнсис. Если твои предположения правильны, то не угрожает ли опасность Фредерику и Чарлзу Харрисонам? Не следует ли нам предупредить их?

— Возможно, им следует опасаться друг друга, а не кого-то постороннего, — заметил Джонни Фицджеральд.

— Я думал об этом, Уильям, — сказал Пауэрскорт. — Помоги мне Боже, если я ошибаюсь, но пока у нас слишком мало фактов для подобных предостережений. Нас просто сочтут паникерами и поднимут на смех.

— Надеюсь, ты прав, — неуверенно кивнул Берк. — Не знаю, что имелось в виду под заговором в банке, но мне известно, что наши недоброжелатели считают, что весь Сити — сплошные заговорщики, цель которых — разорение вдов и сирот. Убежден, что они ошибаются.

— А какие вообще заговоры возможны в банке, Уильям? — беспечно спросил Джонни Фицджеральд.

— Ну, за это столетие было немало различных заговоров. — Уильям Берк любил поговорить об истории Сити. Это давало ему возможность почувствовать себя частицей славного прошлого. — Вы можете обмануть ваших клиентов, выпустив акции зарубежных займов тех стран, в которых нет и не может быть надежды на возмещение вкладов. Видит Бог, мы не раз были свидетелями подобного мошенничества. Еще можно выпустить фальшивые акции всяких заграничных предприятий с названиями вроде «Великое золото Африки» или «Корпорация по добыче алмазов». Люди на бирже рассчитывают получить прибыль от алмазодобычи, а на деле барыш достается тем, кто первыми приберут к рукам их денежки. Строительство железных дорог в экзотических районах — вот тоже хороший способ быстрой наживы. По непонятной причине вполне респектабельные граждане горят желанием вложить свои капиталы в железные дороги. Приходилось ли вам слышать, что много лет назад одна компания обещала найти ценности, оставленные якобы детьми Израиля, когда те переходили посуху Красное море? Рекламные агенты утверждали, что будут наняты специальные малазийские ныряльщики, которые сумеют достать золото и сокровища, оставленные на дне моря.

— Боже всемогущий! — Пауэрскорт рассмеялся абсурдности этой затеи. — И что, вкладчики обогатились, Уильям?

— Увы, они разорились, Фрэнсис. Боюсь, некоторые потеряли все, что имели. Но я не могу представить себе, чтобы Банк Харрисонов оказался замешан в одну из подобных афер. Их репутация была бы разрушена в одночасье.

— А не думаешь ли ты, что заговорщики хотели убить членов правления Банка Харрисонов? — дерзко вступила в мужской мир леди Люси. — Может, молодой мистер Харрисон и старый мистер Харрисон стали жертвами подобного заговора, и именно это тревожило старого мистера Харрисона?

— Возможно, ты и права, — согласился с ней муж. — Но откуда взялись эти тайные общества? И сами ли члены общества совершали убийства?

— Но что, если, — Фицджеральд печально посмотрел на пустую бутылку, — расчленение трупа явилось результатом ритуала какого-то тайного общества, чего-то вроде обряда инициации?

— Что-то я не припомню сообщений о том, что Эльба или Рейн оказались запружены обезглавленными трупами, — заметил Пауэрскорт. — Даже с Лорелеей такого не случалось.

Кошка Пауэрскортов проснулась и с надеждой направилась на запах сигары Уильяма Берка.

— Боже милостивый, Фрэнсис, — Берк с изумлением посмотрел на свою новую приятельницу, — неужели этот зверь любит сигары? Должно быть, она очень эмансипирована.

— Боюсь, что так, Уильям, — леди Люси улыбнулась деверю. — Но самое любимое ее место в доме — шкаф с детской одеждой. Нам, видимо, придется сделать там запор понадежнее.

Пауэрскорт беспокойно вышагивал по комнате, погруженный в раздумья.

— Пусть я и не вполне уверен, что прав, но думаю, мы должны сделать вот что. Джонни, тебе следует отправиться в Берлин. Ведь именно там молодой мистер Харрисон учился в университете, верно?

— Именно так, — подтвердил Берк. — В университете Фридриха-Вильгельма, как говорят, лучшем в столице.

— Полагаю, Фрэнсис, ты хочешь, чтобы я разведал там про всякие тайные общества? — Джонни Фицджеральд стал совершенно серьезен.

— А как твой немецкий, Джонни? — спросил Пауэрскорт.

— Ну, в свое время я вполне бегло говорил по-немецки. Надеюсь, это вернется. Главное — не подавать виду.

— Немцы пьют много пива и шнапса и всего такого, — напомнила с улыбкой леди Люси. — Уверен ли ты, что справишься?

— Надеюсь, — отвечал Фицджеральд. — Хотя, возможно, понадобится практика. Леди Люси, а нет ли у вас еще этого «Сансера»? Исключительно по долгу службы, ты ведь понимаешь?

Пауэрскорт повернулся к окутанному клубами сигарного дыма Уильяму Берку.

— Уильям, могу я попросить тебя навести более подробные справки о Банке Харрисонов? Какие дела они ведут, объем их капиталов — все, что может дать нам ключ к разгадке сути заговора. Хорошо бы внедрить туда нашего человека, клерка или кого-нибудь еще. Того, кто бы мог предоставлять правдивую информацию с места событий?

— Думаю, это будет весьма рискованно. — Берк задумчиво разглядывал сигару. — Они очень замкнуты, эти немецкие банки. Стараются по возможности брать на работу своих соотечественников. А если наши происки откроются, то и моя репутация отправиться вплавь по реке.

— А я, — продолжал Пауэрскорт, — постараюсь узнать, чем занимался старый мистер Харрисон в Блэкуотере. Это озеро и статуи не идут у меня из головы. Уверен, что старик припрятал где-то свои бумаги. Но там столько подсказок: Геркулес, Эней, речные божества, Диана, Исида; это озеро просто гигантская головоломка. Начну-ка я, пожалуй, с Национальной галереи.

— Почему с Национальной галереи? — удивилась леди Люси, вспомнив, как ходила туда с мужем, и надеясь, что он и теперь возьмет ее с собой.

— Все дело в расположении храмов. Я уверен, что архитектор, планировавший парк, брал за образец полотна Пуссена или Лоррена, а может, обоих. Вдруг картины подскажут нам ключ к разгадке?

— Фрэнсис, — на этот раз Джонни Фицджеральд заговорил серьезно. — Я немедленно выезжаю в Берлин. Я могу там задержаться и поэтому хочу тебя предупредить. — Он по очереди посмотрел на каждого из трех собеседников, словно у него появился дар ясновидения, а не вторая бутылка. — Могу поспорить, что к моему возвращению на этом свете останется на одного Харрисона меньше. Еще одна жертва при загадочных обстоятельствах отправится на встречу с Создателем. К сожалению, мне не дано предугадать, кто это будет.

Ричард Мартин поджидал Софи в кофейне напротив станции Ливерпуль-стрит. Было уже полшестого. На улице сгущался туман. В лондонском Сити наступало время отлива. Армия служащих, шедшая на приступ утром, теперь начинала отступление, пешие отряды двигались более радостно, спеша занять места в поездах и автобусах, которые развезут их по домам.

Ричарду нравились кофейни. Ему нравилась их история: сколько великих финансовых компаний зародились в подобных местах! Например, «Джонатанс» и «Гарроус» сто пятьдесят лет назад, а те, в свою очередь, породили «Ллойдс» и Лондонскую и Фондовую биржи. Кофе из Ист-Индии смазало и подтолкнуло рост лондонского Сити.

Порыв ветра и клочки тумана ворвались в дверь, настигая Софи.

— Ричард, ах, Ричард, извини, что я опоздала.

Ричард готов был ждать Софи всю жизнь, но порой опасался, что именно так и случится.

— Не волнуйся, Софи, позволь, я закажу тебе кофе. Ты дрожишь — наверно, озябла?

— Я дрожу не от холода, а от гнева, — отвечала девушка, стягивая перчатки и кидая их на стол. — У меня был разговор с директрисой.

— И что она сказала?

Софи подождала, пока официант в черной куртке поставит перед ней чашку с кофе. Ричард намерен был растянуть свою чашку хоть на час и не собирался заказывать новую.

— Она заявила… — Софи едва сдерживала слезы. — Она заявила, что на меня поступили жалобы.

Девушка замолчала и принялась искать носовой платок.

— Не расстраивайся, Софи. — Ричард не мог решить, взять ли ему ее за руку или лучше обнять за плечи. Может, это слишком людное место? — А что за жалобы? Кто жаловался? Вряд ли они недовольны тем, как ты учишь детей. Всем известно, какая ты замечательная учительница.

Софи попыталась улыбнуться.

— Они жаловались не на то, как я учу. Она… миссис Уайт, сказала, что родители недовольны тем, что я участвую в женском движении.

Теперь девушка вновь взяла себя в руки.

— Какое ей дело, чем ты занимаешься после работы! — возмутился Ричард.

— Она сказала, что на меня пожаловались две семьи, но отказалась назвать, кто именно. Эти родители требовали, чтобы меня отстранили от работы. Они заявили, что не хотят, чтобы их детям забивали голову всякими нелепыми идеями.

— И что ты на это ответила? — Ричард не сводил взгляда с рук девушки. Они казались такими мягкими.

— Я сказала, что это чушь и что я никогда не заговаривала с учениками о моих убеждениях. Никогда. Что считаю это неправильным. Учителя не должны навязывать детям свои собственные убеждения. Но я узнаю, кто эти родители, вот увидишь. Я детей спрошу.

— Нет, так поступить ты не можешь.

— Почему? Уж не собираешься ли и ты диктовать мне, как я должна вести себя в школе? — Глаза Софи гневно засверкали. — Что ты вообще об этом знаешь?

— Я почти ничего не знаю про твою школу, Софи. Лишь то, что ты мне сама рассказывала. — На самом деле Ричард считал, что не так уж мало знает об этой школе. — Но если ты станешь расспрашивать детей, как бы осторожно ты это ни делала, они придут домой и расскажут своим родителям. Тогда ты наживешь новых врагов. И все только еще больше запутается.

Софи посмотрела на Ричарда. «А он не такой простофиля, как кажется», — подумала она.

— К тому же, Софи, — продолжал молодой человек, — ты еще не сказала, как собирается поступить директриса.

— Она объяснила, что сначала хотела выслушать меня, а потом уже будет решать, как ей поступить. Миссис Уайт не любит принимать поспешные решения.

— Значит, пока увольнение тебе не грозит? Так вопрос не стоит?

— Слава Богу, нет.

— Пожалуй, я знаю, как она поступит. Наверняка попробует еще раз поговорить с этими родителями и успокоить их. Она постарается убедить их, что выбор учителей для школы — это ее обязанность, а не родительская. В противном случае не будет никакого порядка. Возможно, она заверит их, что ты обещала не проповедовать в классе идеи суффражизма. Вероятно, потребует от тебя пообещать это. На том все закончится.

Софи внимательно посмотрела на Ричарда и рассмеялась.

— Я-то думала, ты все дни проводишь в банке, складывая цифры и записывая результаты в бухгалтерские книги. А оказывается, ты обучился и иным премудростям.

— В банке приходится иметь дело с самыми разными делами, Софи. — Ричард вдруг почувствовал себя старше своих двадцати двух лет. — Рождения, свадьбы, смерти и всякие трудные моменты между этими событиями.

— А кстати, что происходит у тебя в банке, Ричард? — У Софи словно камень с души свалился. — Все живы? Никого больше не выловили в Темзе?

— Живы-то мы живы. Да только… — Ричард вдруг нахмурился. — Мы словно работаем вхолостую. Происходит что-то странное. И это беспокоит меня не меньше, чем твой разговор с директрисой.

— Значит, ты волновался обо мне? — улыбнулась Софи.

— Конечно. Пока я не могу сказать, что именно происходит с Банком Харрисонов. Мы, банкиры, должны уметь хранить тайну.

Официант уже десять минут тер соседние столики, опускал шторы и подметал пол.

— Кажется, они ждут не дождутся, когда мы уйдем. Давай я провожу тебя до дома.

— Тебя так тревожит то, что происходит в банке? — спросила Софи, заинтригованная новой тайной.

— Да, — ответил Ричард, подавая девушке пальто и невольно задерживая руки на ее плечах. — Но пока я могу только наблюдать и ждать, что случится.

Молодые люди влились в толпу людей, спешивших в тумане домой к тем, кто их любил, домой — к семьям, домой, чтобы отдохнуть перед новым днем в Великом Сити. Софи гордилась, что ее Ричард оказался таким понимающим. А Ричард любовался покачиванием ее бедер и думал, что, раз уже стемнело и вокруг столько людей, может, ему стоит взять девушку за руку. «Просто чтобы она не потерялась», — убеждал он себя.

На гранитном надгробье восседали два мраморных черных орла, строго взирающих на Берлин. Эпитафия была простой:

Даже спустя девять месяцев после похорон могила все еще была усыпана цветами. Местный цветочник, заметив популярность именно этой могилы, открыл еще одну лавку прямо на кладбище.

Два человека, которые стояли сейчас у могилы, присутствовали и на похоронах. Старого историка провожали в последний путь со всеми воинскими почестями: гусары и гвардейцы выстроились в почетном карауле вдоль дороги от церкви до места упокоения, медленная барабанная дробь сопровождала процессию.

— Смотрите, Карл, до сих пор люди приходят сюда отдать дань его памяти.

Манфред фон Мюнстер, главный вербовщик тайного общества, учрежденного во славу идей Трайтчке, стоял с непокрытой головой, держа шляпу в руке.

— В банках говорят, что в его честь назовут улицу или площадь, — сказал Карл Шмидт, один из последних рекрутов фон Мюнстера.

— Что ж, это будет достойное увековечивание его памяти. Идемте, сегодня я должен сообщить вам новости из тайного общества. — Фон-Мюнстер упоминал тайное общество с особым почтением. — Они весьма удовлетворены вашей работой, — продолжал он. — Потсдамский банк вами действительно доволен.

— Рад это слышать.

— Но теперь, — продолжал фон Мюнстер, оглядывая кладбище, чтобы убедиться, что за ними не следят, — пора сделать следующий шаг. Вскоре вам предстоит оставить Потсдамский банк.

— Оставить? — взволнованно переспросил юноша. — Вы же сказали, что они мной довольны.

— Да, конечно. — Фон Мюнстер потер рука об руку. — Они настолько вами довольны, что будут рады принять вас назад, когда вы выполните свою миссию.

— Речь идет о той самой поездке в Англию, о которой вы говорили?

— Именно, — подтвердил фон Мюнстер. — Вам предстоит отправиться в Лондон и поступить на службу в Банк Харрисонов, что в лондонском Сити. Для вас там уже зарезервировано место.

— А что мне делать, когда я приеду в Лондон? — спросил Карл, радуясь тому, что наконец-то понадобились его услуги. Он уже стал подумывать, что тайное общество — лишь пустая болтовня.

— Сперва доберитесь до места. Получите ваши инструкции в Лондоне. На сегодня это все, что я могу вам сообщить.

Они шли мимо длинного ряда могил, некоторые из них были отмечены железными крестами, означавшими, что покойный служил в армии.

— Манфред, не могли бы вы ответить мне на один вопрос? — заговорил Карл.

Фон Мюнстер улыбнулся.

— Постараюсь.

— Вы сказали, что я был на хорошем счету в Потсдамском банке и что они примут меня назад, когда я исполню свой долг. Но откуда вам это известно? Неужели в Потсдамском банке тоже есть члены тайного общества, которые передают вам информацию?

Фон Мюнстер обнял юношу за плечи.

— Карл, мне не следует говорить вам этого, но — да, у нас действительно есть свои люди в Потсдамском банке. Мы постоянно увеличиваем число наших членов. Вскоре у нас будут свои люди во всех крупных учреждениях Германии.

11

Пауэрскорт ехал ранним поездом в Корнуолл, на встречу с Леопольдом Харрисоном, старшим партнером в Частном банке Харрисонов и племянником человека, чей труп был выловлен у Лондонского моста. В пути он размышлял о семейных распрях. Хотя Пауэрскорт помнил слова Уильяма Берка, утверждавшего, что нет оснований считать причиной разделения Банка Харрисонов семейную вражду, его не оставляли сомнения. А что, если вражда, которая привела к разделению банков, является неким «Проклятием дома Харрисонов»? С профессиональной точки зрения Пауэрскорту даже нравились семейные распри: иногда они продолжаются так долго, что порой причиной самых загадочных преступлений оказывается семейный разлад, начавшийся несколько поколений назад.

«Вот древние греки знали толк в подобных семейных ссорах, — размышлял Пауэрскорт, — а потом явились итальянцы и перехватили пальму первенства». Пока поезд мчался по бесхитростному сельскому пейзажу Гемпшира, он вспомнил проклятие дома Атрея и тот печально знаменитый пир в Микенах, который Атрей устроил в честь своего брата Фиеста. В огромном бронзовом чане были поданы к столу куски белого мяса. Атрей предложил угощение Фиесту, и тот охотно отведал его. А в конце трапезы слуги внесли блюдо, полное отрубленных человеческих рук и ног. И тогда Фиест догадался, что вкушал плоть своих собственных детей. Жажда возмездия, ненависть, смертельная вражда владели семейством на протяжении нескольких поколений и стали причиной множества убийств. В школьные годы Пауэрскорт пытался подсчитать, сколько человек унесла эта распря. Он сбился, досчитав до семнадцати. Но какой бы истовой ни была вражда Харрисонов, вряд ли бы она достигла подобного размаха.

Каусэнд оказался парой прелестных деревушек, от Плимута морем до них было всего четыре-пять миль, а по суше довольно далеко. Прибрежная полоса изгибалась, образуя небольшую бухту Кингсэнд, и снова выдавалась вперед, переходя в скалистый мыс, а потом вновь отступала, давая место еще одной бухте — Каусэнд. Кеб довез Пауэрскорта до главной площади Каусэнда.

Паб «Контрабандисты» подсказывал, чем занималось в прошлом местное население. Дом Харрисонов назывался Треханнок, к нему от площади и крошечного пляжа вела извилистая улочка. Эти милые домики, скорее всего, были построены в конце восемнадцатого или в начале девятнадцатого века, решил Пауэрскорт, любуясь открывавшимся отсюда видом на море. Возможно, их построили на деньги, доставшиеся Англии за морские победы над Наполеоном. Контрибуции — вот самый удачный способ умаслить жажду наживы, неизменно сопутствующую вспышкам патриотизма и превратившую Королевский флот в пугающую силу: достаточно вспомнить захваченные капера, которые, несмотря на блокаду, везли во Францию сахар из Вест-Индии и кофе из Бразилии, или французских солдат, взятых в плен и по дешевке проданных в казну Его Величества — вот они-то и оплатили все эти домики. Лейтенанты, медленно карабкавшиеся по служебной лестнице, вступив в сговор со смертью, собиравшей свою дань, смогли с комфортом обосноваться здесь, чтобы, уйдя в отставку, прогуливаться по берегу, рассматривая корабли, плывущие в Плимут и обратно. Богатые капитаны и адмиралы, которым доставалась львиная доля добычи, не стали бы селиться в таком месте. Этим деньги помогли пробиться в дворянство и стать владельцами поместий в Девоне и Гемпшире.

Треханнок не отличался красотой. Черная дверь, маловыразительные окна, обращенные на извилистую улочку. Леопольд Харрисон, невысокий толстый мужчина лет пятидесяти, сам открыл гостю.

— Вы, вероятно, Пауэрскорт. Прошу вас, входите.

Костюм хозяина был явно сшит у одного из лучших лондонских портных, в таком пристало прогуливаться по Ломбард-стрит или Пикадилли, а не по извилистым улочкам Корнуолла. Ботинки были начищены до блеска. Волосы безукоризненно уложены.

Харрисон провел Пауэрскорта по коридору мимо столовой, где гость заметил великолепный обеденный стол и стулья эпохи Регентства, и пригласил в гостиную, выходившую окнами на море. И тут Пауэрскорт понял: дом был построен как бы задом наперед. Треханнок стоял на краю мыса, разделявшего две деревушки. Парадная дверь на самом деле выходила на тропинку, спускавшуюся со скалы. Если сесть в дальний угол комнаты, то из окна не видно ничего, кроме моря. «Наверное, зимой, — подумал Пауэрскорт, — брызги шторма долетают до самых окон, оставляя на стеклах соляные разводы».

Пока они усаживались в одинаковые кожаные кресла, так чтобы из окна было видно серую водную гладь, по которой некогда двигалась испанская армада, Пауэрскорт почувствовал, что толстяк старается отдалиться от него. Может, он и разоделся так в целях самозащиты.

— Лорд Пауэрскорт, — заговорил Харрисон торопливо, — родственники настояли на нашей встрече. Чем я могу быть вам полезен?

Пауэрскорт посчитал, что следует начать беседу с выражения соболезнования, а уже потом перейти к делу.

— Мистер Харрисон, я глубоко опечален ужасной смертью вашего дяди. Ко мне обратились с просьбой расследовать это дело.

— Эта смерть меня не касается, — перебил его Харрисон, словно торопился отделить себя от семейных неурядиц. — Я в это время был в Корнуолле.

— Конечно, — согласился Пауэрскорт и сочувственно улыбнулся. — Не могли бы вы рассказать мне о вашей семейной распре?

В гостиной повисло молчание. Леопольд надулся, покраснел, казалось, его распирает от возмущения. Пауэрскорт заметил за окном кружившего над морем баклана. Вот птица с ликованием взмыла вверх, унося в клюве небольшую рыбу.

— Это давняя история. И вряд ли можно назвать это распрей. Пожалуй, это все, что я хотел бы сказать по этому поводу, — виновато произнес Леопольд.

— Большинство семейных распрей начались очень давно, — мягко заметил Пауэрскорт, размышляя, не выставят ли его за дверь, — но их последствия сказываются до сих пор.

Пауэрскорт подождал. Он отметил, что у Харрисона отличная коллекция картин, изображавших морские сражения: дым выстрелов, падающие в воду снасти, взрывающиеся корабли — снаряд попал прямо в склад боеприпасов и все вокруг стало красно-черным. При более удачных обстоятельствах он мог бы часами рассматривать эти полотна.

— Это случилось очень давно. Повторяю, это все, что я хотел бы вам сказать.

«Попробую-ка я припугнуть его», — решил Пауэрскорт.

— Должен признаться вам, мистер Харрисон, что пока расследование не принесло результатов. Поэтому нельзя исключать вероятность нового убийства или убийств. Они могут случиться где угодно. А в наши дни добраться до Корнуолла не составляет труда.

Баклан снова взмыл в небо, но на этот раз без добычи.

— Я не понимаю, как эта давняя история связана с ужасным убийством, — сказал Харрисон. — Я могу сказать вам только одно. Больше мне добавить нечего.

«Он рассчитывает, что я довольствуюсь жалким обрывком информации, — подумал Пауэрскорт. — Интересно, какова будет моя добыча?»

— Это связано… — Харрисон запнулся, словно превозмогая себя. — Это связано с одной женщиной, — произнес он наконец так, будто речь шла о банкротстве или умственном расстройстве. Он даже начал задыхаться, казалось, ему не хватало воздуха, чтобы произнести слово «женщина».

— Кто была эта женщина? — спокойно спросил Пауэрскорт. Уж не объявилась ли в бухте Каусэнд новоявленная Медея или Клитеместра?

— Я не могу вам сказать. Я обещал не говорить об этом. Поймите, пожалуйста.

«Оставьте меня в покое» — вот что он на самом деле хочет сказать, — подумал Пауэрскорт. — Попробую-ка задать еще один вопрос, и на этом все».

— А что, события, связанные с этой женщиной, произошли здесь или во Франкфурте?

— И здесь и там, — уныло подтвердил Леопольд, словно он только что нарушил все данные им когда-либо обещания.

— Спасибо, мистер Харрисон. Скажите, а не повлияла ли как-нибудь эта распря на разделение Банка Харрисонов на два отдельных банка?

Снова нависло молчание. Мимо окна проплыла небольшая яхта. Слышно было, как шумит, ударяясь о скалы, море.

— И да и нет, — проговорил Харрисон. — Но прошу вас, пожалуйста, не выпытывайте у меня больше ничего про эту распрю! Это меня очень расстраивает. Обещайте, что не станете этого больше делать, — добавил он с мольбой, — и я расскажу вам о банке все, что захотите.

У Пауэрскорта мелькнула мысль: не воспользоваться ли ему удобным случаем и не выведать ли сейчас все финансовые секреты великих людей Англии, разузнать о долгах кабинета министров, выяснить истинную ценность новоявленных миллионеров и дознаться, сколько платят аристократы своим содержанкам в Биаррице или Париже. Но он удержался.

— Я бы хотел только узнать причину образования двух отдельных банков. Ну, помимо семейной вражды, конечно.

Леопольд Харрисон приободрился.

— На самом деле все очень просто, лорд Пауэрскорт. Это зависит от того, как вы хотите делать деньги.

Пауэрскорт озадаченно посмотрел на собеседника. Щеки Леопольда Харрисона приобретали постепенно нормальный оттенок. Руки довольно поглаживали живот, словно он только что прекрасно отобедал.

— Что это значит? — спросил Пауэрскорт.

— Я люблю деньги. Я предан им всей душой.

Пауэрскорту показалось, что в голосе хозяина зазвучали алчные нотки.

— Возможно, этот дом и выглядит весьма скромно, но у меня еще есть дом на площади Честер. И вилла в горах к северу от Ниццы около Граса. Вы слышали о Грасе, лорд Пауэрскорт?

— Город, где родился Фрагонар? — спросил Пауэрскорт и попытался представить, как Леопольд Харрисон раскачивается на качелях, ловя восхищенные взгляды весьма фривольной компании, но у него ничего не вышло.

— Фрагонар. Вот именно, — подхватил Харрисон. — У меня на вилле есть парочка его картин. Но позвольте мне вернуться к деньгам и банкам. На сегодняшний день, лорд Пауэрскорт, существует два типа банков. Банк Харрисонов в Сити — родительская фирма моего банка — занимается операциями с финансовыми бумагами: они торгуют биржевыми акциями, выдают весьма рискованные зарубежные займы, ссужают правительства — все это весьма сложно и опасно. Вас может смыть в любой момент. Семь лет назад едва не исчезли Баринги. Лондонскому Сити понадобилось несколько лет, чтобы оправиться от этого потрясения.

— А чем занимаетесь вы? — спросил Пауэрскорт.

— Мы даем ссуды частным лицам, — радостно объяснил Харрисон. — Мы принимаем у одних людей деньги на хранение и платим им небольшие проценты — чем меньше, тем лучше. А потом ссужаем эти деньги другим, но уже под максимально высокие проценты. Вот и все.

— Но ведь те, кому вы их одалживаете, — заметил Пауэрскорт, — могут обанкротиться или отказаться возвращать деньги, как порой поступают иностранные государства, не так ли?

Леопольд Харрисон рассмеялся. Он похлопал Пауэрскорта по плечу, словно дядюшка любимого племянника.

— Не совсем так, лорд Пауэрскорт. Надежность, вот что важно, надежность. Как бы вам это объяснить попроще? Предположим, вы хотите одолжить у меня десять тысяч фунтов. Отлично, соглашаюсь я. Но мне нужны какие-то гарантии под этот заем. Нет ли у вас где-нибудь дома стоимостью в десять тысяч фунтов? Есть? Замечательно. Тогда не подпишете ли вы залоговую на владение, пустая формальность, вы же понимаете, и тогда мы охотно дадим вам ссуду. Только подпишите — и деньги ваши.

— И что же случается, если я не выплачиваю долг?

Харрисон чуть не покатился со смеху.

— Очень просто. Мы продаем дом. И получаем назад свои десять тысяч фунтов. А вдобавок у нас остаются все те проценты, которые вы успели выплатить, и первоначальный взнос за оформление ссуды, внесенный вами в самом начале. Вы можете потерять свои деньги, лорд Пауэрскорт, но мы — никогда! Видите, как все просто.

Баклан вновь закружил над волнами. Казалось, птица пытается ухватить чересчур большую рыбу.

— Полагаю, не очень-то приятно распродавать имущество должников? — Пауэрскорт был уверен, что знает ответ заранее.

— Вовсе нет, — опять рассмеялся Харрисон. — Ведь клиент сам сделал свой выбор, мы его не заставляли. Вам нужны были деньги — вы их получили. Большинство наших клиентов платят точно в срок, и тогда ничего не надо продавать.

По тону Леопольда Харрисона можно было догадаться, что сам он предпочитает менее надежных клиентов.

На прощание Пауэрскорт решил сделать еще один последний выстрел.

— А что, та женщина, которая стала причиной вражды, все еще жива? — спросил он с любезной улыбкой.

Атмосфера в комнате мгновенно переменилась. Несмотря на то что выглянувшее из-за туч солнце залило своим сиянием залив Каусэнд, у Пауэрскорта вдруг мороз пробежал по коже.

— Она жива, — прорычал банкир. — И хватит вопросов! Могу я теперь попросить вас оставить меня одного?

Харрисон поднялся и проводил Пауэрскорта до двери.

Шагая по узеньким деревенским улочкам, Пауэрскорт сожалел, что не успел задать другие вопросы. Где она, та, что стала причиной семейной вражды? В Германии? Или в Англии? А может, — тут он на всякий случай оглянулся на дом, который только что покинул, — может, она в Каусэнде и скрывается где-то на верхнем этаже?

Уильям Берк сидел в одиночестве во главе большого стола в комнате правления в своем банке на Бишопгейт. Только что было принято важное решение. Он и четверо его коллег, которые всего несколько минут назад покинули кабинет, решили приобрести небольшой банк и так увеличить число своих филиалов. Порой банк напоминал ему паука или спрута, чьи щупальца тянутся за пределы Сити, чтобы схватить добычу в другой части Лондона или даже в других графствах.

Уильям Берк часто возносил хвалы Господу за то, что является совладельцем объединенного акционерного банка, которым управляет совет акционеров. Привлекательность такого банка, по его мнению, состояла в том, что ответственность каждого члена правления была ограниченна, в то время как в частных банках партнеры несли личную ответственность за любые просчеты. Старые имена Сити: Кутсы, Горы, Адамсы, могли посмеиваться над коллегами из акционерных банков, которые, по их мнению, жили не своим умом, а своими депозитами. Но случись частному банку обанкротиться, и все партнеры лишались капиталов: дома, картины, скаковые лошади, земельные угодья — все идет с молотка. И пусть его банк обвиняют в чрезмерной осторожности, консерватизме и даже крючкотворстве, зато его пайщикам не грозят подобные потрясения.

У акционерных банков, по его мнению, было еще одно преимущество. Все частные банки вынуждены рано или поздно решать вопрос с наследованием. Это почти как монархия: хороший благоразумный наследник гарантирует стабильность трона или банка, а плохой — мот или глупец — способен развалить все дело.

В ожидании следующего посетителя Берк осматривал просторную комнату. За долгие годы она стала ему так же хорошо знакома, как и его собственная гостиная. Длинный стол красного дерева ежедневно полировали до зеркального блеска. По стенам висели портреты банкиров и картины с изображениями банков, в том числе и Английского банка. Лоренцо Медичи взирал на своих потомков, зажатый между двумя пейзажами, на одном было запечатлено открытие Лондонских доков, на другом — копии творения Каналетто — представал вид Темзы у Сомерсет-Хауза. В конце жизни Лоренцо постигла та же судьба, что и многих его последователей: опрометчивые ссуды без достаточных гарантий; именно это, по мнению Берка, являлось наиболее тяжелым преступлением среди возможных банковских проступков.

Раздался стук в дверь.

— Входите, входите, — радушно пригласил Берк.

— Мистер Кларк, мистер Берк.

Привратник осторожно закрыл за собой дверь.

Его шаги затихли где-то в мраморных коридорах банка.

Берк не забыл о просьбе Пауэрскорта внедрить кого-нибудь из своих людей в Банк Харрисонов. И помнил, что он отказался из боязни себя скомпрометировать. Берк даже обдумывал, не купить ли ему Банк Харрисонов оптом, но решил, что подобный шаг может подорвать его собственное дело. Поэтому он попросил старшего клерка найти самого смышленого, самого располагающего к себе молодого человека из числа сотрудников его банка в Сити. И вот теперь перед ним предстал Джеймс Кларк, получивший наилучшие рекомендации.

— Прошу вас, Кларк, — начал Берк, приподнимаясь из-за стола, — проходите и садитесь. На пятнадцать минут можете почувствовать себя членом правления!

Он указал на мягкий стул подле себя.

— Мистер Бэгшоу, наш старший клерк, сказал мне, что вы служите у нас уже пять лет.

— Совершенно верно, сэр.

Джеймс Кларк был высоким стройным юношей с копной каштановых волос. Он не имел не малейшего представления о причине, по которой его призвали, пусть не к самому Богу, но все же к одному из его ближайших партнеров.

— И как вам у нас работается? Хотите ли вы продолжать банковскую карьеру?

Берк решил, что, хотя он вполне доверяет отзывам коллег, все же ему следует составить собственное мнение о молодом человеке.

— Да, эта работа мне по душе, сэр, — отвечал Джеймс Кларк. — Мне всегда нравились цифры и арифметика, с самого детства.

Берк улыбнулся юноше, как дядюшка племяннику: дружелюбно и в то же время строго.

— А как вы считаете, какие качества наиболее важны для банкира? Ну, может быть, не для человека вашего возраста, а для опытного банкира, банкира, обладающего влиянием.

Молодой человек не догадывался, что от его ответа зависит результат испытания. Он вспомнил о том, что читал о зарубежных займах, о процентных ставках, о теории и практике делопроизводства. Вряд ли от него ждут столь формального ответа.

— Я не думаю, сэр, — Джеймс Кларк задумчиво посмотрел на своего начальника, — не думаю, что это как-то связано с цифрами, учетом и всем прочим в этом роде. Конечно, — он заторопился, отдавая себе отчет в том, что невольно отрицает значимость своих собственных обязанностей в банке, — все это важно, но еще важнее — умение судить здраво. Чтобы избежать неправильных инвестиций, особенно важно разбираться в людях. А еще необходимо вести себя благоразумно, чтобы клиенты вам доверяли. Нельзя забывать, что деньги, которыми мы оперируем, — не наши.

Берк сердечно похлопал юношу по плечу.

— Замечательно, Кларк, замечательно! Я бы и сам не сказал лучше! А теперь я хочу попросить вас сослужить мне одну службу. Должен сразу предупредить: это не связано напрямую с делами нашего банка. Скорее это частное поручение, но очень важное. Прежде чем открыть вам его суть, я должен взять с вас обещание никому об этом не рассказывать, даже вашей семье.

Джеймс Кларк был явно озадачен. Может, старик потерял деньги где-то на стороне? Или промотал состояние на бирже?

Берк догадался о сомнениях молодого человека.

— Поверьте, речь не идет о чем-то противозаконном. Это вполне невинное поручение. Но для меня оно очень важно.

Юноша улыбнулся. Может, и стоит рискнуть, вдруг его ждет настоящее приключение?

— Конечно, я помогу вам, сэр. И обещаю, что ни одна душа об этом не узнает. Что вы хотите, чтобы я сделал?

Уильям Берк встал со своего места и быстро подошел к большому окну, выходившему на улицу. Внизу на тротуаре разносчики газет и телеграмм, посыльные и курьеры исполняли свой ежедневный танец в честь трудяги-Сити.

— Я бы хотел, чтобы вы подружились с кем-нибудь из ваших сверстников, работающих в Банке Харрисонов. С кем-то, кто вам ровня. Вы ведь знаете Банк Харрисонов?

Молодой человек кивнул. Смерть старого мистера Харрисона, говорили циники, сделала то, что было не под силу рекламной кампании или газетной шумихе. Теперь о Банке Харрисонов в Сити знали все вплоть до самого захудалого уличного торговца.

— Да, я знаю этот банк, сэр. Но я ни с кем там не знаком. Хотя, думаю, я смогу это как-нибудь устроить. Просто подружиться с кем-то из тех, кто там работает?

— Пока — да. — Берк решил не торопить события. — А как только вы завяжете это знакомство, пожалуйста, незамедлительно известите меня. Сразу. Это очень важно.

По пути назад в Лондон Пауэрскорт размышлял о семейной распре Харрисонов. Не в ней ли ключ к разгадке тайны?

А хорошо бы, когда расследование будет закончено, отправиться с Люси в путешествие, размышлял Пауэрскорт, пока поезд отъезжал от вокзала Святого Давида в Эксетере. Два-три раза в год он приглашал жену в Путешествие в неизвестность, так он это называл. Чтобы она могла подготовиться, он объявлял ей об этом заранее — недель за шесть или даже больше, но никогда не говорил, куда они поедут. На какие только хитрости не пускалась леди Люси, чтобы заранее выведать, куда он решил отправиться на этот раз. «Там холодно или жарко?» — выспрашивала она. На этот вопрос Пауэрскорт отвечал всегда, ведь поездка может быть испорчена из-за того, что жена возьмет не ту одежду. «Фрэнсис, что мне взять с собой почитать — Бальзака или Данте?» «Брать ли с собой книги по истории искусства?» «Я иду сегодня к модистке. Какую шляпку мне заказать для нашего путешествия?» Но вместо ответа на эти вопросы Пауэрскорт лишь улыбался ей своей самой загадочной улыбкой и выходил из комнаты.

Восемнадцать месяцев назад они были во Флоренции. Пауэрскорт пригрозил, что будет завязывать жене глаза при приближении к каждой станции на их пути, чтобы она не догадалась заранее, куда они направляются. Он вспомнил, как привел ее в собор и рассказал о случившемся там убийстве.

— Ох, Фрэнсис, — рассмеялась леди Люси, — неужели ты даже в отпуске не можешь забыть о своем ремесле? А тебе легко было бы раскрыть это убийство?

Флорентийский собор был по площади не меньше футбольного поля. Пауэрскорт провел жену к алтарю.

— Представь, Люси, — прошептал он, сжимая руку жены, — будто сейчас воскресенье, двадцать шестое апреля тысяча четыреста семьдесят восьмого года. Идет самая важная служба недели. Там, наверху у алтаря, — архиепископ и священники. Воздух напоен тяжелым запахом ладана. У алтаря мерцают свечи. Вокруг нас флорентийцы. Кажется, что ради сегодняшней молитвы они сошли с фресок городских церквей. Это сгорбленные старики и напыщенные банкиры, очаровательные дамы и безутешные вдовы. В городе чувствуется приближение беды.

«Банки, деньги и убийство, — повторял он про себя, — точно такая же смертельная смесь, как и та, с которой я имею дело теперь». Он рассказал жене, как Медичи совершили нечто неслыханное: они отказались ссудить деньги Папе. Возможно, потому, что тот и без того должен был им кругленькую сумму. Соперничающее флорентийское семейство Пацци одолжило понтифику столько, сколько ему было нужно. Пацци хотели оттеснить Медичи и стать самым влиятельным родом во Флоренции.

— Никто не знал наверняка, когда произойдет убийство. Случалось, людей убивали в церквях, когда те склоняли головы в молитве, тем самым оказываясь беззащитными перед мечом или ножом. В то воскресенье, по словам одних, сигналом к нападению послужили удары колоколов, возвещавшие черед молитвы Sanctus, другие уверяли, что это произошло во время Agnus Dei, третьи — что знаком стали слова ite missa est. Как бы то ни было, заговорщики закололи брата Лоренцо Медичи Джулиано. Они попытались разделаться и с Лоренцо, но тот перескочил через деревянное ограждение на хоры и скрылся.

— Сколько времени понадобилось Франческо ди Пауэрскорто, чтобы найти убийц? — спросила леди Люси, не сводя глаз с мужа.

— Не думаю, что кто-то на самом деле привлекал Франческо к расследованию, — улыбнулся Пауэрскорт. — На следующий день тела заговорщиков Пацци были вывешены из окон Палаццо Веккьо, что на главной площади дальше по этой улице. Говорят, на зевак особое впечатление произвели красные чулки архиепископа Сальвиати, бедняга еще дрыгал ногами и не сразу отправился к Господнему престолу.

Леди Люси содрогнулась, и Пауэрскорт вспомнил, как они вместе пили кофе на террасе гостиницы, как чудесно флорентийские сумерки сменялись ночью. Прямо перед ними шумно журчали мутные воды Арно, прокладывая себе путь к морю. Вдалеке на фоне темного неба смутно вырисовывались очертания Палаццо Питти, и Сан Миниато дель Монте — бело-зеленый и призрачный — высился неподвижно на холме над городом. За ним едва различались купола Сан Лоренцо и собора.

Леди Люси заговорила о двух Давидах, которых они увидели в ту поездку.

— Вряд ли их можно сравнивать, Фрэнсис. Один черный, другой белый, по крайней мере, изначально был белым. Скульптура Донателло выполнена из черного мрамора в человеческий рост, а творение Микеланджело огромно, настоящий мраморный колосс.

Смог ли ты рассмотреть вблизи скульптуру Донателло, Фрэнсис, или мысли твои были заняты убийцами? Она так прекрасна и изящна! Вот истинное прославление мужского тела. Если бы ты дотронулся до его кожи — а я едва удержалась, чтобы его не погладить, — уверена: ты почувствовал бы теплоту его тела. Возможно, юноша улыбнулся бы тебе. Убеждена, что ему нравятся человеческие прикосновения. А лицо — оно такое прекрасное — почти девичье!

— Насколько я понял, Люси, — Пауэрскорт серьезно посмотрел в голубые глаза жены, — ты предпочитаешь эту статую творению Микеланджело?

— Именно так, — горячо подтвердила леди Люси. — Конечно, скульптура Микеланджело производит грандиозное впечатление. Еще бы — она такая огромная! Но, мне кажется, в ней намного больше политики, чем любования красотой мужского тела. Мастер сделал ее по заказу отцов города, а те хотели прославить свое небольшое государство. Вот Микеланджело и отваял для них этого исполина, символизирующего победу Флорентийской республики над всеми врагами, какие были у нее в те времена. Давид Микеланджело провозглашает победу республиканских ценностей над тиранией. А Давид Донателло празднует победу красоты над уродством, юности над старостью — не случайно поверженный Голиаф у его ног выглядит лет на двадцать старше, — а возможно, и искусства над временем. Мог ли Донателло предполагать, что через четыреста пятьдесят лет люди будут приходить полюбоваться его творением? Не знаю, думаю, он просто хотел создать самого прекрасного юношу на земле. «Красота — есть Истина». Вот она — Истинная Красота, за четыреста лет до Китса[8].

Она замолчала. Над крышами флорентийских зданий пролетела сова. В темноте мосты через реку, казалось, были окутанными тайной.

— Пойдем, Фрэнсис, — позвала леди Люси, поспешно вставая со своего места. — Я хочу показать тебе что-то, связанное с Микеланджело. Пойдем.

Она повела его к пьяцца дель Дуомо, над которой возвышался купол Брунеллески. Зеленый мрамор фасада был холодным на ощупь.

— Вот, Фрэнсис, представь: летний майский вечер, думаю, тысяча пятьсот четвертого года. Из соборных мастерских толпа людей вытаскивает что-то на улицу. Их человек сорок. Они возятся с какими-то странными приспособлениями — промасленными балками, обвязанными тяжелыми веревками. Уже в сумерках рабочие вытягивают из мастерской Давида Микеланджело, поднимают его и закрепляют между балками. Большая часть статуи закрыта деревянным каркасом, видна только голова.

На следующее утро статую поволокли по улицам. Представь восхищение толпы, Фрэнсис. Вся ребятня Флоренции сбежалась поглазеть на великана, упрятанного в деревянную раму. Может, им потом даже кошмары снились. Старики, жившие по соседству, выглядывали из окон и с изумлением наблюдали, как статуя движется по улице. Сорок человек трудились как рабы на галерах, они что есть мочи тянули статую. Возможно, при этом присутствовал сам Микеланджело, следил, чтобы статуя не упала. Может, он даже помогал тянуть, нам это неизвестно. Путники, приехавшие во Флоренцию, дивились необычному зрелищу: неужели эти сумасшедшие каждый день перетаскивают по улицам столь огромные предметы? — Леди Люси остановилась. Потом, тяжело ступая, зашагала вперед. — И вот, Фрэнсис, представь, что ты один из «галерных рабов», спина твоя ноет, ты выбился из сил и почти утратил надежду. А проклятая статуя — ни с места. За первый день они продвинулись по виа де Кальцайоли всего на пятьдесят ярдов до пересечения с виа дель Тосинги. Это здесь. Оставалось еще примерно двести пятьдесят ярдов. Представляю, как радовались в конце дня сорок рабочих стаканчику кьянти. Вот так, ступай тяжелее, Фрэнсис. — Леди Люси тяжелой походкой шла вниз по улице, опершись на руку мужа. — Возможно, великан пару раз качнулся и даже едва не упал в ходе долгого путешествия. Представь, что в такие минуты чувствовал Микеланджело. Ведь это его шедевр — а он уверен, что это шедевр, — движется к месту последнего пристанища. Может, балка ударилась о камень или кто-то из рабочих потянул не туда, и великан едва не упал вместе с деревянным каркасом. Статуя была на волосок от гибели, она могла исчезнуть из истории, разбиться о флорентийскую мостовую и превратиться в сотню мраморных осколков. Это бы разбило сердце мастера. Он бы никогда не оправился от такого удара.

— Но ведь она не упала, Люси, верно? — Пауэрскорт дошаркал до края пьяцца делла Синьория.

— Нет, — рассмеялась леди Люси. — Им потребовалось четыре дня. Представь, четыре дня «галерные рабы» тянули эту махину по улицам, чтобы доставить вот сюда. Здесь он с тех пор и стоит. Или, точнее, его копия.

Новенькая копия Давида Микеланджело гордо взирала на них с огромной высоты. На площади уже никого не было. За фонтаном Нептуна стояли в ночном дозоре, охраняя площадь, другие статуи.

Пауэрскорт крепко обнял жену.

— Можно, я поцелую тебя прямо сейчас? — спросил он тихо. — Мне всегда этого хотелось. Это то самое место, где они сожгли на костре Савонаролу.

— Фрэнсис, ты неисправим. Ты просто приводишь меня в отчаянье, правда.

Леди Люси подняла лицо. И в этот самый миг из-за купола Брунеллески выплыла луна.

Пауэрскорт совершил приятный, но бесполезный визит в Национальную галерею. Лоррен и Пуссен поражали изяществом. Они были обворожительны и даже загадочны. Но хотя Пауэрскорт обнаружил на полотнах этих мастеров очертания почти всех зданий в Блэкуотере — тут Эней на острове Делос, там свадьба Исаака и Ребекки, — это не помогло ему продвинуться вперед. Возможно, придется перечитать эту злосчастную «Энеиду», сказал он себе, вернувшись на Маркем-сквер.

Он застал леди Люси плачущей на диване в гостиной, она рыдала так, что, казалось, сердце вот-вот разорвется.

— Люси, Люси, любовь моя. — Пауэрскорт поспешил крепко обнять жену. — Что стряслось? С детьми все в порядке? Они не заболели?

Леди Люси покачала головой.

— С ними все в порядке, Фрэнсис. У них все хорошо, — проговорила она сквозь слезы.

— Что, кто-то умер, Люси? Кто-то из твоих родственников?

— Нет, Фрэнсис, не в этом дело.

Пауэрскорт терпеливо ждал, пока она справится со слезами. Он гладил жену по голове и шептал ей на ухо, что любит ее.

Понемногу Люси начала успокаиваться, вытерла глаза, села и подняла на мужа мокрое от слез лицо.

— Ах, я так несчастна, Фрэнсис! У нас вот есть деньги, и прелестный дом, и здоровые дети.

Пауэрскорт взял жену за руку. Он ждал. Леди Люси поправила прическу.

— Это та семья, Фрэнсис. У них такое ужасное положение! Извини, что все так сумбурно объясняю. — Она снова вытерла глаза. Пауэрскорт ждал. — Ты ведь знаешь, что наш приход организует посещения бедняков в Фулхэме и Хаммерсмите, это всего в двух милях отсюда.

Пауэрскорт кивнул.

— И ты наверняка читал эти ужасные новомодные книги о положении бедных и рабочего класса. Вот и я тоже попробовала их читать. Но совершенно запуталась во всех этих статистических данных, там на каждой странице такие огромные цифры. Я говорила себе, что должна дочитать до конца, но не смогла. Но зато я ходила навещать одну семью, Фрэнсис. Я старалась делать для них, что могла: носила одежду, еду, деньги.

Леди Люси запнулась, казалось, ее мысли покинули Челси и перелетели в дом ее подопечных в Фулхэме.

— Их фамилия Фарелл, Фрэнсис. У них пятеро детей. Один умер при рождении. А вот теперь заболел другой младенец. Они боятся, что он тоже умрет. У него ужасная лихорадка, у маленького Питера, он еще совсем крошка, и у него все время жар. Они никак не могут сбить температуру.

— Где они живут, Люси? — тихо спросил Пауэрскорт.

— У них неплохая квартира, Фрэнсис. Это в Уорлд-Энде, в одном из тех домов, что благотворительные общества построили для добропорядочных неимущих, дабы те не жили в трущобах. А другие их дети такие худые, ужасно худые. Боюсь, глава семьи не способен их прокормить. Что, если маленький Питер умрет? Это разобьет материнское сердце.

Пауэрскорт понимал, что жена думает о Роберте, Томасе и маленькой Оливии. Роберт был в этот час в школе, а малыши отдыхали после обеда наверху.

— Тебе надо снова сходить к ним завтра, Люси, и отнести денег на доктора, — сказал Пауэрскорт.

— Да, конечно, — кивнула леди Люси, радуясь возможности сделать что-то полезное. — Я схожу туда завтра. Ты ведь не против, Фрэнсис?

— Против? Наоборот — вот если ты не пойдешь туда завтра, я стану волноваться.