Барин-Шабарин 8

Глава 12

Я невольно нахмурился, испытав легкое замешательство. Почему этот пройдоха кинулся наперерез карете? Ведь по завершению венской части операции он должен был на всех парах мчаться черте куда, лишь бы подальше. Хотя, если он так поступил, значит, чувствует необходимость обсудить детали наших дальнейших действий.

— Сударь мой, — начал я, стараясь смягчить тон, — вы совершенно напрасно так рисковали, останавливая карету. Чего ради? Кучер может доложить своему хозяину о том, его гость пустил к себе в экипаж незнакомца.

— Поэтому вы перешли на греческий, граф? — спросил Джованни, озаряя хитрой улыбкой свое утонченное аристократическое лицо.

Лукавые черные глаза коренного одессита лучились самодовольством.

— Да, поэтому, — сказал я.

— Простите великодушно, господин граф, но я счел необходимым убедиться в том, что ваш блестящий замысел близок к успеху. И потом, никогда не знаешь, вдруг вам потребуется весь блеск моего остроумия или острота моей шпаги?

— Или — меткий выстрел, — пробормотал я, морщась от боли в плече.

— Простите, но это было необходимо. Иначе, ваши собеседники не поверили бы в серьезность намерений «папского посланника».

— А как же бедный Грюнвальд?

— Бедный Грюнвальд сейчас, вместе со своей любовницей, вдовой швейцарского банкира, катит в Гамбург, дабы отплыть в Австралию — страну, о которой он мечтал с детства.

— Понятно, ваши штучки.

Я постарался сдержать улыбку, понимая, что весь этот шуточный треп нужен моему агенту, чтобы снять напряжение. Хоть эта присущая носителям итальянской крови склонность к мелким проделкам и показному остроумию — порой утомляет, но в сложных ситуациях может сыграть полезную роль. Сейчас же важнее всего сосредоточенность и ясность мысли.

— Благодарю за неоценимую услугу, — продолжал я, — однако помните, что главное сейчас — оперативность. Если мы промешкаем, англичане, австрийцы и их друзья французы найдут способ вывернуться. Меня давно беспокоят слухи о попытках Лондона перехватить инициативу в переговорах с Константинополем.

Джованни внимательно слушал меня, нервно вращая изящный золотой перстень на пальце.

— Понимаю, граф, вашу озабоченность. Полностью ее разделяю. Позвольте добавить одну деталь. Предположим, что мы представим нашу операцию так, будто она началась стихийно, без всякой предварительной подготовки. Англичане поверят, что Россия действует самостоятельно, без чей-либо поддержки. В итоге, все ответственность ляжет на плечи дипломатов, облегчая нашу общую задачу.

Сказанное прозвучало довольно соблазнительно, но я моментально почувствовал внутренний дискомфорт. Хотя логика была безупречной, она подразумевала определенную степень риска. Обмануть британских шпионов сложно, особенно учитывая наш предыдущий опыт взаимодействия с ними.

Любые наши действия должны казаться естественными и непринужденными, иначе подозрения могут легко пасть и на меня лично, и на моего доброго друга Корси. Однако игнорировать очевидные факты невозможно. Инициатива Джованни позволяла существенно запутать противника и выиграть необходимое время.

— Любопытная мысль, — признал я, тщательно взвешивая каждое слово. — Вы уверены, что эта стратегия сработает? Британские министры чрезвычайно подозрительны и привыкли анализировать каждую мелочь.

— Верно, верно, — согласился Джованни, энергично разводя руками. — Поэтому предлагаю следующее: мы создадим иллюзию полной независимости моих действий от какого бы то ни было правительства. Я проведу встречу с английским министром под видом частного визита, использовав псевдоним «Граф Анри де Лори». Затем направлюсь в Константинополь, якобы с единственной целью — встретиться с турецкими сановниками, быть может — с самим Великим визирем. Проще говоря, буду юлить, путать следы, создавать смысловые фантомы, сбивая с толку наших противников.

Я внимательно посмотрел на Корси, оценивая его решимость. Понятно, что в международной политике нельзя играть в открытую, искренность чаще всего приводит к нежелательным последствиям. Джованни прав в главном — нет ничего хуже бездействия, оно грозит потерей инициативы и ослаблением позиций перед лицом сильных соперников.

— Идея заслуживает внимания, — сказал я, подавляя чувство растущего беспокойства. — Приступайте незамедлительно. Я вернусь в Петербург. Мне не стоит сейчас мельтешить по Европе. Понятно, что вы должны держать меня в курсе, происходящего, но не по почте или телеграфу. Вообще — не пишите мне. Пусть о ваших похождениях трубят только газеты. Мои друзья репортеры охотно будут вам в этом помогать. Начните не с Лондона, а — с Константинополя. Высокая Порта находится сейчас весьма в щекотливом положении и будет рада любой поддержке. Даже — ее видимости. Главное, создать впечатление, что вы действуете от имени кого угодно, но только — не России.

Джованни Корси всплеснул руками, желая показать свою радость и готовность немедленно перейти к делу.

— Великолепный план, господин граф! Завтра же приступаю к его исполнению. Надеюсь, турки примут меня достаточно гостеприимно, иначе поездка превратится в пустую трату времени.

— Турки расчетливы и скупы и верят в то, что европейцы такие же, — усмехнулся я. — Они с удовольствием примут вас, если почувствуют выгоду.

Мы пожали друг другу руку. Корси снова натянул капюшон и на ходу выскочил из кареты. Разгорался новый день, нервное возбуждение уступало место усталости и я не заметил, как уснул прямо на каретных подушках.

Луна висела низко над крышами Петербурга, ее бледный свет просачивался сквозь окно, прорезая кромешную тьму. В маленькой квартире на Гороховой улице внезапно проснулся полковник Владимир Ильич Лопухин. Сердце его бешено колотилось, дыхание сбивалось с ритма. Его разбудил острое предчувствие, выпестованное годами службы в Третьем отделении — кто-то явно побывал в его жилище.

Полковник осторожно поднялся с кровати, прислушиваясь к каждому шороху. Комната была погружена в кромешную тьму, за исключением тонкой полоски лунного света, пересекающей паркет. Обстановка была проста и скромна — железная кровать, добротно сколоченный шкаф, старый дубовый стол с бумагами, кожаный диван. Ничего не было сдвинуто, никаких следов взлома, но…

У двери он заметил на коврике нечто маленькое и белое. Наклонился, подцепил двумя пальцами. Это была записка, сложенная вдвое, как и предыдущая, написанная уже знакомым убористым почерком:

«Осторожнее. Вас хотят подставить. Будьте начеку…»

Чернила плохо высохли, буквы размазались, придавая сообщению оттенок зловещей театральности. Полковник перечитал дважды, втягивая воздух, словно пьяный от запаха керосиновой лампы.

Утром полковник оделся и, никем незамеченный, покинул квартиру. Взял первого попавшегося извозчика. Вороная кляча плелась еле-еле, хотя ее подковы звонко цокали по брусчатке мостовой. С Гороховой, пролетка въехала на улицу Малую Морскую, где находился дом графа Льва Аристарховича Панина.

Панин проживал в большом трехэтажном особняке с башенками, построенном в готическом стиле. Массивные деревянные ворота вели в ухоженный сад, дорожка из каменных плит приводила к парадной двери, украшенной резьбой. Крыши соседних домов выступали мрачными силуэтами на фоне неба — мутного и тяжелого, словно густое кисельное варево.

Извещенный лакеем, хозяин встретил полковника в своем рабочем кабинете, не слишком уютном, заставленном шкафами с книгами и деревянными статуэтками. Лампа, висящая под потолком, сочилась желтым полусветом, смягчая мрачную обстановку.

Граф Панин оказался мужчиной пожилых лет, рослым, с крупными чертами лица и живыми зелеными глазами. Одет он был в шелковый китайский халат, поверх рубашки и брюк, на ногах — домашние туфли с бахромой. Стоило ему увидеть Лопухина, как лицо его просветлело, как будто они с полковником были давними знакомцами.

— Ах, Владимир Ильич, заходите скорей, у меня все готово — и вино и трубка. Вы выглядите взволнованным, так выпейте и закурите.

Удивленный таким радушием старого графа, Лопухин отказался от трубки, но с удовольствием пригубил вина, рассказав хозяину дома о цели своего визита. Панин слушал внимательно, подперев рукой подбородок.

— Вас интересуют незаконнорожденные дети, прижитые женами? — вдруг проговорил он, выпрямляясь. — Сами понимаете, такие сведения носят весьма щекотливый характер… Я должен знать, от чего имени вы действуете, полковник?

— От имени его сиятельства, графа Чернышёва, — твердо сказал Лопухин.

Панин покивал и вдруг заговорил:

— Тогда, возможно, вас может заинтересовать госпожа Шварц, Анна Владимировна, урожденная княгиня Чижевская, жена почтенного Антония Казимира Рихарда Шварца, управляющего Варшавской биржей, рожденного в семье бедных немцев-колонистов, благочестивых и строгих. Так что рождение ребенка, вовсе на него непохожего, могло вызвать подозрения, что мальчик вовсе не сын господина Шварца. Двоюродная сестра роженицы, Екатерина Васильевна Раевская, утверждала, что имеет доказательства, подтверждающие наличие иного отца. Несчастная Анна вынуждена была отправить новорожденного в Воспитательный дом, скрывая постыдную тайну от супруга.

— Где теперь этот ребенок? — прервал Лопухин, напрягаясь.

— Умер, вскоре после поступления в приют, — сказал Панин. — Официально зафиксирована смерть от врожденного порока. Однако, ходили слухи, что кто-то распорядился ускорить его переход в лучший мир. Загадка сия остается неразгаданной по сей день.

Полковник слушал старого сводника и кивал. История о невинно убиенном младенце, брошенном матерью и бесславно похороненным на кладбище Воспитательного дома, походила назидательный рассказец в журнале, нежели на правду.

Ежели упомянутая Шварц и впрямь понесла от Шабарина, то ведь он, жандармский полковник Лопухин, собственными глазами видел здорового и довольно упитанного мальчугана в Воспитательном доме, как две капли воды похожего на персону, о дискредитации которой так хлопочут Чернышёв и Лавасьер.

Выходит, смерть эта мнимая. В могилке мог оказаться любой другой детский трупик. Мало ли рождается в столице детей от неизвестных отцов? Их матери, чаще всего, девицы из домов терпимости, стараются избавиться от ненужных плодов любыми средствами.

Так что нет ничего проще купить у любой из них младенца — живого или мертвого. И похоронить, а другого скрыть до поры до времени. От кого — скрыть? От матери или от отца? А если оба его нанимателя не знают о существовании сего младенца, то…

То в игре заинтересован кто-то еще. Вероятно — тот, кто подкидывает ему записочки — то ли предупреждающие, то ли угрожающие. С каждым мгновением Лопухин ощущал все более острую потребность в разговоре с тем, против кого он был нацелен.

Dort hinter den Nebeln,

Die ewigen Betrunkenen,

Dort hinter den Nebeln lieben, lieben uns…

Пели в немецкие матросы, чинившие на пристани снасть, когда я поднимался на палубу «Святого Николая». Надо же, и за границей поют «мои» песни! Впрочем, что тут удивительного. Моряки всего мира верят, что там за туманами любят их и ждут.

Отоспавшись в нашем посольстве, я, несмотря на протесты врача, немедленно выехал в Гамбург. Мне пора было возвращаться в Санкт-Петербург. Заваренная мною дипломатическая каша теперь будет вариться и без моего непосредственного участия.

Этот пройдоха Корси, сын итальянского кондитера, обосновавшегося в Одессе, теперь катит в Константинополь, приходящий в себя после нашей осады. Он не даст османам опомниться, будет держать их в нервном ожидании помощи «цивилизованного мира».

А между тем, в Проливах дежурят русские корабли, проверяя подозрительные суда, что движутся со стороны Дарданелл и обеспечивая безопасный проход тем нашим судам, которые везут оружие, боеприпасы и добровольцев для греческих и итальянских повстанцев.

Две империи уже трещали по швам. Австрия теряла Италию и Галицию. Венгры, наверняка, воспользуются обстановкой, чтобы заявить о своей независимости. Что ж, поможем и им. Как и братушкам сербам с болгарами.

Османам тоже приходилось туго. В Восточной Европе турки уже не хозяева, да и ближневосточные их вассалы начинают вспоминать о том, что они не рабы Высокой Порты, а свободные народы со своей куда более древней историей.

Большим ударом для Абдула-Меджида I стало то, что Тень Бога на земле, Ось Вселенной, Защитник Ислама персидский шах Насер ад-Дин Шах Каджар предпочел не ссориться с великим северным соседом из-за неурядиц «брата» султана.

Задумались о своей участи и британцы с французами. Понятно, что их стремительно модернизирующиеся флоты пока что представляли для нас серьезную угрозу, но Крымская, она же Восточная, она же Нулевая Мировая война показала им, что русские умеют драться.

Царь Александр получил возможность убедиться в необходимости создавать по-настоящему современную армию и флот, которые его сын Александр Александрович в другой версии истории назовет единственными союзниками России.

Надеюсь, что ни император, ни его сановники и генералы с адмиралами не станут ерепениться, препятствуя моим попыткам развернуть широчайшую индустриализацию в стране. Ведь без нее грядущих войн не выиграть.

При этом, я не собираюсь гнаться за наглосаксами и галлами. Пусть они клепают свои неповоротливые броненосцы, мы пойдет другим путем. Надо строить флот уже следующего поколения. Не броня, а — скорострельное вооружение, скорость и маневренность — вот куда следует двигаться.

Разумеется, для этого потребуется очень многое изменить, в том числе и в мышлении как власть предержащих, так и простых подданных его императорского величества. А для этого есть средство, которые сейчас лишь зарождается, и долго будет казаться только забавой.

Поэтому, вернувшись в столицу Империи, я первым делом нанесу визит не канцлеру, не морскому или военному министру и даже — не напрошусь на аудиенцию с государем императором. Сии персоны подождут. Сначала я посещу… литератора.

Если уж опережать Западную Европу — то во всем. И хотя мое знание истории в нынешней ситуации мало что значит, собственными усилиями я повернул ее штурвал в ином направлении, все же понимание некоторых тенденций и реалий мне еще ох как пригодится.

И посещение это будет не просто визитом вежливости, ради разговора с человеком, обладающим не только литературным талантом и завидным воображением. Я намерен дать ему поручение государственной важности.

Более того — я сведу его с учеными, чьи открытия и изобретения могли бы не только составить славу России, но и безмерно усилить ее мощь, если бы им не мешала косность имперской бюрократии и общая промышленная отсталость страны.

И пока в Европе и на Ближнем Востоке разворачивалась политико-дипломатическая игра, призванная окончательно сбить противника с панталыку и заставить его просить у русского императора мира, я намерен работать ради будущего.

Я не забыл о поручении монарха возглавить Особый комитет по восстановлению, разрушенного войной народного хозяйства. Наоборот, именно под эгидой этого комитета я буду привлекать средства на модернизацию экономики, промышленности, науки и искусства.

Хватит русским писателям, композиторам и художникам заниматься нытьем по поводу того, как все у нас плохо устроено. Достаточно критики, которая, если разобраться, работает на руку врагу. Пусть все недовольные, как Герцен, катят к своим западным хозяевам.

«Философские пароходы» — говорите? Зачем ждать семьдесят лет? Уматывайте из России к чертовой матери или творите на укрепление ее могущества своим талантливым пером, кистью, смычком и прочими инструментами творчества.

Понятно, что никто никого гнать не станет. Просто печатать, исполнять и выставлять будут те произведения искусства, которые работают на благо народа, а не на его оболванивание и об*рание его веры, традиций, прошлых и будущих достижений.

— Кронштадт, Алексей Петрович! — сказал капитан «Святого Николая», протягивая мне бинокль.

Я взял его, всмотрелся в знакомые очертания фортов острова, который в очередной раз защитил Санкт-Петербург.

В столице в это время царила светская жизнь. Под своды колоннады Мариинского театра, роскошно освещенного газом, то и дело въезжали нарядные экипажи. Театральные премьеры в Петербурге весной 1855 года пользовались огромной популярностью у состоятельной публики, особенно оперы Россини и Глинки.

Однако сегодня публика собралась не только ради музыки — афиша гласила, что после спектакля состоится благотворительный аукцион, где будут выставлены произведения молодых воспитанников Санкт-Петербургской Академии художеств и разные другие изысканные безделицы, а вырученные средства пойдут на оказание помощи семьям погибших воинов.

Среди публики, разместившейся в ложах бенуара, выделялась еще молодая и красивая женщина, Анна Владимировна Шварц, супруга управляющего Варшавской биржей. Стройная, белокурая, с выразительными синими глазами, она привлекала внимание других зрителей. Мужчины почтительно ей кланялись, дамы косились завистливо.

Анна пришла на спектакль с кузеном, поручиком Сергеем Власьевичем Чижевским, который занимал должность младшего адъютанта при штабе гвардейского полка. Сергей был молод, красив и амбициозен, но крайне стеснен в средствах. Накануне он выиграл приличную сумму в карточной игре и намеревался потратить выигрыш на покупку понравившегося его спутнице лота на аукционе.

В антракте, когда дамы и кавалеры обменивались впечатлениями о спектакле, Анна Владимировна заметила незнакомого мужчину, по виду — француза, скромно сидящего в бельэтаже.

— Кто это? — спросила она своего спутника.

— Ах, это Антон Иванович Левашов, сотрудник министерства внутренних дел, — ответил Чижевский, лорнируя тем временем декольте дамы, сидящей ниже.

— Левашов? — переспросила Анна Владимировна. — А с виду так похож на француза.

— Ты права, кузина. Настоящее имя сего бонвивана Антуан Жан Лавасьер, но приняв российское подданство, он взял себе и русское имя.

Госпожа Шварц кивнула, обмахнувшись веером из страусовых перьев. Поднялась из кресла и покинула ложу. Чижевский поспешил за нею. На выходе они столкнулись с баронессой Берггольц, которая все еще полагала, что по-прежнему блистает в высшем свете.

— Анет, милая! — воскликнула она, бросаясь к Шварц и подставляя для поцелуя дряблую напудренную щеку. — Как давно мы не виделись!

— Как ваше здоровье, баронесса? — вежливо присев в реверансе, осведомилась Анна Владимировна.

— Превосходно! — солгала Берггольц, которую совершенно замучил ревматизм. — Кстати, позволь тебе представить молодого художника, ученика самого Брюллова, Николая Игнатьевича Александрова.

Шварц обратила взор на юношу, одетого в мягкий бархатный костюм и такой же берет. Юнец тут же сорвал его и церемонно поклонился.

— На аукционе выставляется его прелестная вещица, миниатюра «Ночь на Обводном канале», — продолжала тараторить баронесса. — Рекомендую.

— Мы с Сергеем Власьевичем обязательно посмотрим, — сказала Анна Владимировна.

Князь Чижевский поклонился Берггольц и поцеловал ее руку. Баронесса воспользовалась этой любезностью, подхватила его под локоток и проворковала, хотя голос ее теперь больше похож был на вороний:

— Ах, Серж, вы обязаны сопровождать меня во время аукционного торга! Знаете, я так азартна, что могу спустить последние деньги, если меня вовремя не остановить.

И баронесса умыкнула спутника мадам Шварц, оставив ее наедине с художником. Александров тут же приблизился к красавице, пожирая ее темными глазами опытного сердцееда. Брошенная Чижевским, Анна Владимировна не стала возражать.

— Вы и в самом деле были учеником Карла Павловича? — спросила она, подавая художнику руку.

— Да, мадам, если грунтовку холстов и натягивание их на подрамники считать ученичеством, — цинично произнес тот, увлекая светскую красотку в дальний угол театрального фойе.

«А он смелый!» — мысленно одобрила мадам Шварц, а вслух сказала:

— С удовольствием взгляну на вашу картину, выставленную на аукционе.

— Это пустяк! — отмахнулся художник. — Этюд, который совершенно не отражает истинный замысел. Чтобы увидеть картину полностью, нужно побывать у меня в мастерской… Только на большом полотне можно лицезреть тайную, порочную изнанку столичной жизни, которую вы никогда не увидите на полотнах прикормленных меценатами академических художников.

— Как вы, однако, смелы! — вырвалось у Анны Владимировны, которая давно уже не испытывала такое волнение. — Вы ведь покажете мне порочную изнанку Санкт-Петербурга?

Николай Александров улыбнулся, уловив двусмысленность, прозвучавшую в ее словах и тут же осведомился:

— А вы готовы сделать это прямо сейчас, не дожидаясь окончания аукциона и всей прочей демонстрации лицемерной добродетели высшего света?

Мадам Шварц вдруг почувствовала нетерпение, которое посещало ее только раз в жизни, когда она встретила в салоне Анны Павловны, тети нынешнего императора, одного екатеринославского помещика.

— Да, я готова! — выдохнула она.

— Тогда идемте. У меня есть экипаж!

Когда лакей в гардеробной накинул на нее пелерину, мадам Шварц вышла на крыльцо, где ее поджидал новый знакомый. Он помог ей сесть в грязную, колышущуюся на разбитых рессорах, коляску и повез куда-то во тьму, примыкающих к ярко освещенному Невскому улиц. Через несколько минут мучительной тряски, они сошли у кривого двухэтажного дома.

Анна Владимировна испытывала смешанные чувства. Вожделение мешалось в ней со страхом. Губительная сладость нравственного падения с ощущениями жертвы, готовой пойти на заклание. Вот только — ради чего?.. На этот вопрос у мадам Шварц, которая лишь хотела, чтобы поскорее началось то, ради чего она кинулась в это приключение, не было ответа.

Скрипнула входная дверь. На затхлую лестничную площадку вырвались запахи краски, льняного масла и гнили. Это место было просто создано для порока. И от нетерпения, Анна Владимировна готова была уже сама начать сдирать с себя платье. Вдруг навстречу ей шагнул мужчина. Блеснул в чадящем свете коптилки золотой эполет.

— Анна Владимировна Шварц, урожденная Чижевская? — неприятным голосом осведомился незнакомец.