Барин-Шабарин 8

Глава 2

Зимний рассвет окрашивал шпили Берлина в кровавые тона. В королевском дворце царила неестественная тишина — даже часовые у мраморных лестниц замерли, будто предчувствуя грядущие перемены.

Фридрих Вильгельм IV стоял у стрельчатого окна кабинета, его пальцы судорожно сжимали злополучный пергамент с австрийской печатью. Запотевшее стекло отражало его изможденное лицо — три бессонные ночи оставили глубокие тени под глазами.

— Ваше величество… — генерал фон Мольтке застыл на пороге, снег с его ботфорт таял на персидском ковре. В руке он держал еще одну депешу — на этот раз с одного из пограничных постов.

Король медленно повернулся. Его взгляд упал на красную сургучную печать — тревожный знак срочности.

— Они уже перешли границу? — голос звучал глухо, будто из глубины колодца.

— Пока только разведчики, ваше величество. Но… — Мольтке сделал паузу, — наши наблюдатели заметили австрийские обозы возле Штейнау. Артиллерию.

Фридрих Вильгельм резко разжал пальцы. Пергамент упал на резной дубовый стол, рядом с бронзовой чернильницей в форме прусского орла.

— Значит, Меттерних не блефует, но я не понимаю, — прошептал он, глядя на карту, где красными нитями были обозначены возможные маршруты вторжения.

За окном завыл зимний ветер, заставляя пламя в каминном канделябре трепетать. Тени на стенах ожили, превратившись в призраков былых сражений…

Гул голосов в тронном зале напоминал отдаленный гром перед бурей. Сорок человек — генералы, министры, военные советники — стояли полукругом у массивного дубового стола, покрытого топографическими картами. В воздухе витал запах воска, кожи и тревоги.

Когда король вошел, все замолчали. Его шаги гулко раздавались под сводами, эхом отражаясь от простенков, между портретами предков. На мгновение Фридриху Вильгельму показалось, что глаза Фридриха Великого с портрета над камином следят за ним с укором.

— Господа, — его голос, обычно такой звучный, теперь звучал приглушенно, — сегодня ночью мы получили ультиматум. Австрия требует Силезию. В обмен… — он сделал паузу. — В обмен на бумажное обещание мира.

В зале взорвался гневный ропот. Военный министр фон Роон, его лицо побагровело от ярости, ударил кулаком по столу:

— Это не дипломатия, ваше величество! Это грабеж средь бела дня!

Генерал Мольтке, всегда сдержанный и расчетливый, молча подошел к карте. Его тонкая указка скользнула вдоль границы:

— Их Четвертый корпус уже в Моравской долине. Седьмой корпус форсировал Одер у Ратибора. Он поднял глаза: — Если ударить сейчас — мы сможем отсечь их от баз снабжения.

Внезапно дверь распахнулась. В зал вбежал фельдъегерь, его мундир был покрыт дорожной грязью:

— Ваше величество! Экстренное донесение из Дрездена! Саксонские войска приводятся в боевую готовность!

Король смежил веки. В голове проносились образы: прусские знамена над Веной… кровь на снегу под Лейтеном… крики раненых при Хохкирхе… И в ушах — голос отца, произнесший много лет назад: «Король должен выбирать между славой и гибелью. Третьего не дано…»

— А если мы не нападем? — спросил он, открывая глаза.

Мольтке ответил без колебаний:

— Через месяц их войска будут у Бранденбургских ворот. Через два — в этом зале.

Ледяной февральский ветер выл на Дворцовой площади, срывая с крыш острые иглы инея. Санкт-Петербург хоронил Николая I — железного императора, словно, сломавшего себе хребет на Крымской войне. Во всяком случае, треволнения оной подорвали здоровье царя, которому и шестидесяти не исполнилось.

Александр Николаевич стоял у окна своего кабинета, наблюдая, как тысячи людей в черном медленно заполняют пространство перед Зимним дворцом. Их скорбь была театральной, показной — он видел это по опущенным головам, по дрожащим от холода, а не от горя, рукам, сжимающим свечи.

— Ваше величество, пора. — Граф Шувалов, начальник Третьего отделения, стоял в дверях, бледный как смерть. Его изящные пальцы нервно перебирали золотые часы на цепочке. — Процессия ждет. Гроб уже вынесли.

Александр II медленно повернулся к зеркалу. Отражение показалось ему чужим: глубокие тени под глазами, жесткая складка у рта, преждевременная седина на висках. Всего три дня назад он держал за руку умирающего отца, чувствуя, как тает в ладонях тепло, которое еще держалось в костлявой ладони. Последние слова Николая пахли выхарканной кровью и лекарствами: «Держи… держи все… как я…»

— Какая погода? — спросил новый император, надевая черную лайковую перчатку.

Ее кожа была холодной и скользкой, как трупная плоть.

— Метель, ваше величество. Ноль по Реомюру… Надо же, так радовались ранней весне и вот же…

— Много скорбящих? — осведомился новый император.

— Меньше, чем ожидали.

Шувалов солгал, и Александр это знал. Весь Петербург высыпал на улицы. Не столько из любви к покойному императору, сколько из страха перед будущим — перед ним, новым, неизвестным еще царем.

Через час карета с гербами тронулась, сопровождаемая конным конвоем из двадцати гвардейцев в парадных мундирах. Снег бил в стекла, будто картечь. Внутри пахло кожей, ладаном и чем-то еще — может быть, страхом?

Александр приоткрыл окно. Толпа стояла плотной стеной, лица бледные, глаза пустые. Кто-то завыл по-собачьи. Кто-то упал на колени, крестясь. Старуха в черном платке, по старому крестьянскому обычаю, бросила под колеса ветку ели — как покойнику.

— Закройте, ваше величество, — шепотом сказал Шувалов, его пальцы впились в поручень. В глазах графа читался настоящий ужас. — Небезопасно.

Библиотека дворца тонула в полумраке. Лишь один канделябр освещал массивный дубовый стол, заваленный картами и донесениями. Фридрих Вильгельм сидел, уставившись в пустоту, когда потайная дверь за книжным шкафом бесшумно открылась.

— Вы пришли, — король даже не повернул голову.

Человек в темном плаще, лицо которого скрывал капюшон, молча положил на стол кожаный футляр.

— От нашего человека в Тюильри, ваше величество, — прошептал он.

Фридрих Вильгельм разломил печать. Письмо было написано невидимыми чернилами — он поднес его к свече, и на листе проступили строки:

«Французский император подписал секретный договор с Австрией. 200 000 штыков готовы выступить по первому требованию Вены.»

Король сжал донесение так сильно, что бумага смялась.

— Значит, война на два фронта, — прошептал он.

— Если не на три, — таинственный гость наклонился ближе. — Русский посол сегодня три часа провел у австрийского канцлера. Наши источники в Петербурге сообщают о передвижениях войск к границе.

Фридрих Вильгельм резко встал, опрокинув тяжелое кресло.

— Черт возьми! — его крик разнесся по пустым коридорам дворца. — Они только что дрались друг с другом и вот теперь ополчились на меня! Почему⁈ Зачем⁈

Он подошел к окну, распахнул его — ледяной ветер ворвался в комнату, задувая свечи. Берлин спал внизу, мирный и беззаботный, не ведая, что его судьба, может быть, решается в эту самую минуту.

Ни обычные берлинцы, ни члены Тайного совета, ни сам король не подозревали, что все это блеф. Хитрая дипломатическая игра. Интриги разведок. Русские и не думали замиряться со своими врагами и уж точно не собирались нападать на Пруссию.

Они только хотели, чтобы Пруссия напала на Австрию.

Именно здесь Провидение отвернулось от России.

Сначала — одинокий выстрел, резкий, как удар хлыста. Потом второй. Третий. Карета дернулась, лошади встали на дыбы, форейтор рухнул в снег с расколотым черепом. Александр увидел, как боковое стекло треснуло звездой, услышал дикие крики:

— Бомба! Бомба! Спасай царя!

Но это была не бомба. Молодой человек в поношенной студенческой шинели, с горящими как угли глазами, целился из револьвера конструкции Шабарина прямо в Александра. Четвертый выстрел. Промах. Пуля просвистела у самого царского виска, оставив после себя запах серы.

— Ваше величество! Вниз! — Шувалов накрыл его своим телом, тяжелым и теплым.

Карета рванула вперед. Сзади — топот сапог, крики, еще выстрелы, потом… звенящая тишина.

Когда Александр вышел из кареты — рука предательски дрожала, но он сжал ее в кулак. Перед ним развернулась странная картина. На снегу, в лужице собственной крови, лежал тот самый студент.

Четверо жандармов держали его, как пойманного зверя. Кровь из разбитого лица окрашивала снег под щекой в нежный розовый цвет. По знаку царя, пойманного злоумышленника поставили на ноги.

— Ваше имя, юноша? — спросил Александр, удивляясь собственному спокойствию.

Голос его казался чужим и далеким.

— Владимиров, Дмитрий Дмитриевич, — ответил тот, плюя кровью на императорские ботфорты. — От имени русского народа…

Шувалов рванулся вперед, но Александр остановил его жестом. Ветер выл, снег лез в глаза, а этот мальчишка смотрел на него с такой… ненавистью? Нет, хуже — с презрением.

— Почему? — спросил император шестидесяти миллионов подданных.

Владимиров засмеялся. Это был страшный звук — как треск льда под ногами утопающего.

— Потому что вы… все вы… воры… убийцы…

Его била конвульсия, изо рта шла пена. Жандармы держали крепче, и один выдернул из-за кушака нагайку.

Рассвет застал короля в том же кресле. Перед ним на столе лежала карта, испещренная пометками. В камине догорали последние угли. Когда первые лучи солнца упали на бумагу, он наконец поднял голову. Его голос был хриплым от бессонницы.

— Господа, — сказал он, когда в зал вошли члены Тайного совета, — решение принято. Мы нападем первыми.

В зале повисла гробовая тишина. Даже старый фон Роон замер, его обычно красное лицо побледнело.

— Но не на Австрию, — король встал, его тень гигантским призраком легла на стену. Он подошел к карте, его палец ткнул в центр Саксонии: — Мы ударим по Дрездену.

Генералы переглянулись.

— Ваше величество… это… — фон Роон не мог подобрать слов.

— Гениально, — неожиданно закончил за него Мольтке. Его острый ум уже просчитывал варианты: — Захват Саксонии отрежет австрийцев от французов. Даст нам плацдарм…

— И спровоцирует весь мир против нас! — взорвался военный министр.

Король ударил кулаком по столу.

— Это единственный шанс! Пока они ждут нашего удара по Австрии, мы… — он не договорил.

В этот момент за окном зазвонили колокола берлинских церквей. Город просыпался, не зная, что через неделю эти улицы могут огласиться криками «К оружию, подданные его величества!». Фридрих Вильгельм стоял над картой, его пальцы сжимали край стола до побеления костяшек.

Где-то там, за этими бумажными границами, уже строились в боевые порядки тысячи солдат, даже не подозревая, что их участь решена в этой тихой комнате. Но отступать было поздно. Война, которую все ждали и которой все боялись, началась…

Траурная процессия продолжалась. Как будто ничего не случилось. Один я знал, что все изменилось. И навсегда. В иной версии событий на Александра II покушался Каракозов да и то только в 1866 году.

Будущему террористу сейчас всего пятнадцать, и он ходит в Пензенскую гимназию, не подозревая, что моя рука отвела петлю виселицы от его шеи. Хотя чем черт не шутит. Его двоюродный брат и ровесник Ишутин еще может сбить Каракозова с пути истинного и все повторится, но позже.

Я покосился на нового императора, втайне радуясь, что не ошибся в нем. Вот же, несмотря на только что состоявшееся покушение, Александр не испугался. Наоборот! Не стал возвращаться в карету, а идет за отцовским гробом, как простой подданный.

Шувалов и Нессельроде, что плетутся рядом с ним, трясутся, как зайцы, а император лишь неподвижно смотрит на огромный и тяжелый гроб почившего в Бозе Николая I и думает, наверное:

«Как же ты ошибался, отец. Они вовсе не боятся. Они ненавидят…»

А снег все падает и падает, засыпая следы на Садовой, где остались лишь розовые пятна и забытая студенческая фуражка. А подобранный кем-то из жандармов револьвер моей конструкции, с пятью оставшимся пулями в барабане, наверняка будет приобщен к делу.

Так что сегодня Александр хоронит не только отца. Он хоронит ту Россию, где царей когда-то боялись и боготворили. И где-то в темноте умов уже зреет мысль о новом покушении. И как знать, может следующая пуля не промахнется. Если я ее не остановлю.

Конечно, у меня сейчас и своих забот полон рот. Адмиралтейств-Совет все-таки внял моим предупреждениям об угрозе со стороны английской эскадры и вместе с Генштабом они принялись спешно готовиться к обороне. Я им кое-что подсказал.

По берегам Невской губы солдаты и простолюдины возводили оборонительные укрепления. Улицы перегораживали баррикадами. Нижние окна дворцов, департаментов и обывательских домов закладывали мешками с песком, а стекла верхних этажей — там, где они были — заклеивали, крест накрест, полосками бумаги.

И даже похороны прежнего императора не могли помешать городу готовиться к нападению. Из Константинополя поступали тревожные, но и вдохновляющие известия. Нахимов подверг турецкую столицу и флот такой бомбардировке, что османам мало не показалось.

Маскальков, командующий моим полком, совершил вылазку, в результате которой были уничтожены склады пороха, проведенная англичанами телеграфная линия и немало турецких вояк, но дворец султана, как планировалось, захватить не удалось.

Опять же, благодаря этой вылазке выяснилось, что французы продолжают активно участвовать в войне с нами. Ну кто бы сомневался. Однако я уже такого ежа засунул в панталоны Европы, что она теперь долго еще будет вертеться.

Эх, как же мне сейчас хочется быть там, в бухте Золотого Рога, и самому повести десант на султанский дворец. И не в старый Топкапы, где кроме гарема и евнухов, никого не осталось, а сразу в Долмабахче.

Рассвет над Босфором вставал кровавый. Не от солнца — от пожаров. Все небо, от Золотого Рога до Мраморного моря, заволокло черным дымом, сквозь который пробивались багровые языки пламени.

Воздух был густ от гари, пропитан запахом пороха, крови и тлеющего человеческого мяса. Русские штурмовые колонны, измотанные ночным боем, но не сломленные, уже прорвались через три бреши в древних Феодосиевых стенах. Однако настоящая битва только начиналась.

Маскальков шел во главе своего полка по узким, кривым улочкам Галаты, где каждый дом, каждая лавка, каждая кофейня превратились в смертельную ловушку. Из-за ставень сверкали мушкетные выстрелы, с плоских крыш сыпались камни и обломки черепицы, а из темных переулков выскакивали фанатики с ятаганами — обреченные, но яростные. Их крики: «Аллах акбар!» смешивались с предсмертными хрипами и командами офицеров.

И все-таки полковник был рад. Он вернулся, как и обещал. И уже не для одиночной отчаянной вылазки, а для решительного штурма, который окончательно выведет Османскую империю из войны.

— Вперед! Не останавливаться! — голос Маскалькова, обычно такой четкий и звучный, теперь хрипел от дыма и усталости.

Его команду заглушил чудовищный грохот — где-то в порту, в районе Эминеню, рванул главный пороховой склад. Взрывная волна прокатилась по городу, заставив содрогнуться даже древние стены.

На мгновение багровая вспышка осветила главную улицу, и полковник увидел бегущую толпу — не солдат, а простых горожан: греков в разорванных рубахах, армянских женщин с распущенными волосами, турок, тащивших на себе раненых. Все они смешались в едином потоке ужаса, топча друг друга в слепой панике.

— Ваше превосходительство! — сквозь дым к Маскалькову пробился Елисей, молодой казак, лицо которого было залито кровью — не своей, как он тут же пояснил. — Турки режут христиан в квартале Фенер! Наши отряды не могут пробиться — там узкие улицы, баррикады…

Полковник стиснул зубы до хруста. Это уже не была война — это была бойня, резня, безумие, против которого не было тактики. И все же ее следовало найти.

— Разделиться, — резко скомандовал он. — Первая и вторая роты — со мной. Остальные — к дворцу султана. Возьмите в осаду и ждите меня, а если я не подойду — сами отыщите там либо султана, либо его труп. Третьего не дано.

Узкие улочки Фенера, обычно такие живописные с их деревянными османскими домами и цветущими двориками, теперь представляли собой кровавый ад. Тротуары были завалены телами — не солдат, а женщин, стариков, детей.

Греческие дома горели, выбрасывая в небо искры, которые смешивались с отблесками от золотых куполов церквей. На перекрестках простые турецкие солдаты и башибузуки с дикими глазами и вымазанными пороховой копотью лицами, добивали раненых, не разбирая — христианин перед ними или мусульманин.

— Огонь! — скомандовал Маскальков.

Первые шеренги дали залп. Передние нападающие рухнули, но из-за угла высыпали новые, с печатью безумия на лицах, размахивая ятаганами и старыми мушкетами.

— Штыки! Вперед!

Стычка превратилась в кровавую рубку. Полковник лично всадил штык в огромного башибузука с седыми усами, но тот, умирая, успел схватить его за горло костлявыми пальцами. Только точный выстрел Елисея в висок спас командира.

— Спасибо, казак, — полковник откашлялся, вытирая кровь с шеи.

— Не за что, ваше превосходительство, — Елисей перезаряжал винтовку, его пальцы дрожали не от страха, а от ярости. — Только вот спасать-то уже некого…

Когда они ворвались на центральную площадь Фенера, там уже валялись сотни трупов. Посреди, у фонтана, распростертый в неестественной позе, лежал греческий священник с перерезанным горлом, все еще сжимающий в руках серебряный крест.

— Господи помилуй… — кто-то из солдат перекрестился.

Маскальков не стал креститься. Он лишь сжал эфес сабли и скомандовал:

— Дальше. К Айя-Софии. Там еще могут быть живые.

Великий храм, тысячу лет назад превращенный в мечеть, теперь стал ареной последнего отчаянного боя. У его стен, на древней площади Августеон, стояли янычары — не регулярные войска, а фанатики из старой гвардии, готовые умереть, но не сдаться. Их белые чалмы уже почернели от дыма, но глаза горели фанатичным огнем.

— Орудия! Картечь! — скомандовал полковник.

Шабаринки, с трудом втащенные по узким улочкам, ударили почти в упор. Первые ряды янычар буквально исчезли в кровавом тумане, но оставшиеся, вместо того чтобы бежать, с дикими криками бросились в контратаку.

— В штыки! За мной!

Маскальков рванул вперед, чувствуя, как пуля пробивает его рукав, оставляя на мундире кровавую полосу. В следующее мгновение он схватился с янычарским офицером — высоким черкесом с седыми усами, который бился как дьявол, размахивая кривой саблей. Удар эфесом по зубам положил конец схватке.

— В храм! Быстро!

Когда массивные бронзовые двери Айя-Софии распахнулись, оттуда хлынула толпа — не турок, христиан. Греки, армянские женщины с детьми на руках, болгарские купцы — все они кричали, плакали, целовали русские мундиры, падали на колени перед иконами, некоторые солдаты несли их перед собой.

— Спасли! Спасли! Христос воскресе! — кричали они на смеси языков.

Но полковник знал — это только начало. Где-то в городе еще гремели выстрелы. Где-то лилась кровь. И где-то, в глубине султанского дворца Долмабахче, ждал своего часа Абдул-Меджид…