Башня континуума

Глава без номера Перфоманс

Кит вернулся в свой кабинет, затолкал очень дорогую и очень антикварную сахарницу в ящик письменного стола, опустился в Начальственное Кресло и, выстукивая кончиками пальцев дробь по крышке стола, стал смотреть на вывешенные на стене кабинета белоснежные мраморные доски.

На первой было выбито золотом:

а на второй красовался, также выбитый золотом высшей пробы, буквами в тридцать дюймов высотой каждая, девиз Корпорации:

Обе доски хранили секреты.

Под первой скрывался стальной сейф, под второй – доска для игры в дартс.

Доска для игры в дартс досталась Киту в наследство от Печально знаменитого прадеда Мэттью Ланкастера. Все предки Кита были чем-нибудь, да знамениты, некоторые и печально. Но по-настоящему Знаменит был лишь лорд Джек. А Мэттью Ланкастер был знаменит именно Печально.

Семнадцатый лорд Ланкастер возглавил Корпорацию в возрасте тридцати лет. Он был фанатично предан работе, безукоризненно честен, религиозен, всегда безупречно одет и гладко выбрит. Тринадцать лет его правления Корпорация процветала. Он принимал правильные решения и вел дела твердой и справедливой рукой.

А потом что-то произошло. Изменения начались исподволь. Сначала Мэттью стал являться на работу обросший щетиной и без галстука. Потом перестал интересоваться деятельностью Корпорации, зато принялся тщательно штудировать книги и документы, посвященные деятельности тайных орденов. Повсюду ему мерещились благородные рыцари в алых плащах и работящие строители-каменщики. Мэттью перестал не только бриться, но и умываться, и чистить зубы, расхаживал в лохмотьях и, по свидетельствам очевидцев, напоминал повредившегося умом монаха-схимника. Запершись на ключ в своем кабинете, он или молился, или горько пил, или строчил петиции Правительству и лично – Императору Константину Четырнадцатому (деду нынешнего Императора). В петициях Мэттью Ланкастер требовал РАЗОБЛАЧИТЬ, ВЫВЕСТИ НА ЧИСТУЮ ВОДУ, ПРИЗВАТЬ К ОТВЕТУ и НАКАЗАТЬ.

Его поведение долго казалось окружающим безобидным чудачеством эксцентричного миллиардера. Вплоть до знаменитого заседания совета директоров, на которое Мэттью явился вдруг гладко выбритым, в деловом костюме, с разбухшим от бумаг портфелем и с лучевиком, спрятанным в кобуре под пиджаком.

Войдя в зал заседаний, Мэттью запер двери на ключ, а ключ проглотил и запил водой из хрустального графина. Правда, в тот момент совет директоров ничего дурного не заподозрил. Они сочли, что это очередная милая шутка эксцентричного миллиардера и улыбнулись ему по очереди, строго блюдя субординацию, разумеется. Мэттью тоже улыбнулся им в ответ, давясь ключами. А, пока Мэттью Ланкастер улыбался и давился ключами, заседание продолжалось в обозначенном протоколом порядке. Заседание продолжалось, когда Мэттью, наконец, проглотил ключи, достал лучевик, взвел курок, прицелился и выстрелил. И заседание продолжалось по инерции еще полминуты после того, как милорд убил первого из присутствующих. Рука его не дрожала, глаз был меток и, прежде чем директора успели опомниться и осознать, что происходит, на совести у Мэтью оказался добрый десяток свежих трупов.

Оставшиеся в живых рванулись к дверям и обнаружили, что заперты, а ключи от дверей находятся в желудке их милости. Они столпились у дверей стадом растерянно блеющего скота, на глазах теряя светский лоск, толкаясь, обливаясь испариной, жалобно причитая и требуя немедля выпустить их отсюда; а один имел наглость и несчастье, обернувшись к Мэттью, потребовать объяснений. Тот ничего объяснять не стал, а выстрелил наглецу прямо в лицо.

Согласно легенде, довершив знаменитое заседание, Мэттью Ланкастер по полу, влажному от крови, подошел к окну, распахнул створки настежь, присел на подоконник открыл портфель и принялся разбрасывать горстями с шестидесятого этажа на головы ошеломленным прохожим листовки, написанные от его сиятельной руки. В листовках он призывал арестовать и казнить самого Императора, Верховного Канцлера и еще триста-четыреста человек (самых влиятельных людей Империи, и он указал каждого поименно) за участие в ЧУДОВИЩНОМ ЗАГОВОРЕ. При этом Мэттью Ланкастер счастливо напевал под нос старинную песенку о милом Августине.

Мэттью провел около часа, разбрасывая листовки и счастливо напевая, пока его пение и заодно сыплющийся из окон поток листовок не оборвали ворвавшиеся в зал заседаний люди в форме, которые скрутили и арестовали свихнувшегося миллиардера. Впоследствии медицинские эксперты установили, что он страдал серьезным душевным расстройством – быстро прогрессирующей злокачественной формой параноидальной шизофрении. Год спустя он скончался в лечебнице, даже на смертном одре упрямо продолжая твердить о чудовищном заговоре в высших эшелонах власти.

В сухом остатке драматического заседания имелось одно тотальное сумасшествие и тридцать пять трупов. Единственным выжившим в результате той стародавней резни оказался непотопляемый председатель совета директоров Виктор Мерфи, получивший хоть и крайне тяжелое, но не смертельное ранение – выстрелом ему перебило позвоночник. Именно с тех пор он навечно оказался прикован к инвалидному креслу и точил на Ланкастеров острый фарфоровый зуб.

Очаровательная история, с какой стороны ни глянь. Доска для игры в дартс была ей под стать – такая же очаровательная. Мэттью заказал ее недели за три до устроенной им бойни. Украшал доску портрет Великого Магистра, а дротиками служили мятные леденцы на длинных, отточенных в виде стрел, деревянных палочках с перышками, завернутые в вощеную бумагу. Леденцовые дротики были выпущены фармацевтической компанией Эймса в количестве двухсот штук – эксклюзивно для старины Мэттью. Леденцы давно мумифицировались, лицо Великого Магистра, нарисованное на белом шелке тушью, выцвело, запылилось и потускнело, оставшись туманным напоминанием о безумствах прадеда. Впрочем, доску Кит любил демонстрировать деловым партнерам после завершения удачной сделки и двух-трех стаканчиков бренди. На важных дельцов это производило неизгладимое впечатление – живое, наглядное memento mori[3].

Что касается сейфа, то он стоял пустым. Одно из немногих действительно толковых назиданий, выданное Киту отцом касательно ведения дел, и вполне достойное быть выбитым золотом на мраморной доске, гласило дословно следующее:

И Кит неукоснительно следовал отцовскому совету.

– Так, хорошо, – сказал он, в сотый раз пробежав глазами изречение о занятой пчеле, потом глянул на бронзовые напольные часы. Без десяти три. Время Ободряющего Самовнушения. Приоткрыв дверь, он поглядел на своего секретаря, который ревностно охранял приемную их милости от непрошеных вторжений и варил галлоны крепкого кофе.

– Пожалуйста, в ближайшие десять минут меня ни для кого нет.

– Разумеется, сэр.

Закрыв дверь кабинета на ключ, Кит ослабил узел галстука, снял пиджак, аккуратно повесив его на спинку кресла, и сел за стол, загроможденный докладными записками, статистическими и финансовыми отчетами, сводными таблицами и планами. Рука его нашарила спрятанную под крышкой стола выдвижную консоль. Он нажал кнопку. Два встроенных в потолок верхних светильника погасли, и их милость очутился в мягком, располагающем к неге, полумраке. Заведя руки за голову, он сладко зевнул и с наслаждением потянулся. Сквозь приоткрытую дверь оранжереи до него доносились ароматы орхидей и цветущих апельсинных деревьев. Над головой его что-то щелкнуло и зашипело, спрятанные динамики ожили и произнесли чувственным женским голосом:

– Семь минут Ободряющего Самовнушения производства компании «Психосоматическое Здоровье», подразделение фармацевтической компании Эймса. Ускоренный Курс особо глубокого и продолжительного воздействия – Избавление от Пагубной Никотиновой Зависимости.

– Этого повторять не нужно, – вполголоса пояснил самому себе Кит, силясь унять приступ неуместного веселья. Жена подарила ускоренный курс на Рождество в красивой коробке, перевязанной лентой, и умоляла отнестись к делу серьезно. Тереза опасалась, что курение убьет любимого мужа раньше, чем спиртное. Или работа.

– Дорогой, знаю, ты настроен скептически, но, говорят, этот курс дает просто фантастический эффект. Тебе ничего не придется делать… просто однажды ты проснешься и поймешь, что тебя больше не тянет закурить.

Кит и впрямь был настроен скептически, но, раз это давало жене надежду – что ж…

– Итак, начнем, – объявил жизнерадостный механический голос, – сядьте и примите максимально удобное положение. Расслабьтесь. Закройте глаза. Глубоко вдохните и выдохните. Повторяйте за мной. Вы – всесторонне развитая, гармоничная личность, обладающая…

– Всесторонне развитая, гармоничная личность, – старательно повторил Кит, кусая губы, чтобы не рассмеяться, – обладающая разумом и силой воли…

– Вы счастливы? – елейно спросил механический голос.

– Да, – легко ответил Кит.

Еще бы. Любой другой ответ повредил бы бизнесу.

– Да, вы счастливы, – подтвердил механический голос, – вы счастливы и свободны.

– Я счастлив и свободен…

– Вы не раб обстоятельств. Вы хозяин своей судьбы.

– Я не раб обстоятельств, я хозяин своей судьбы…

– Ваш кофе, сэр, – сказал секретарь десять минут спустя, когда Кит, покончив с Ободряющим Самовнушением, с наслаждением закурил.

Потом его с головой захлестнула обычная рабочая рутина, и до восьми вечера у него не было ни минутки свободной. В половине девятого он приехал домой, вручил Терри букетик цветов и был нежно обнят и крепко поцелован. На ужин любимая жена подала куриные грудки на пару и шпинат – целое блюдо шпината.

– Шпинат очень полезен для здоровья, дорогой, – сказала Терри сиятельному супругу, глядя на него с почтением и обожанием. Хоть они и были женаты почти десять лет, муж не переставал повергать ее в почтительный трепет. – Но, если ты хочешь бифштекс, дорогой…

Дорогой страсть, как хотел бифштекс, а еще лучше – кусок свинины с кровью и, если бы он попросил – конечно, получил бы и мясо, и жареный картофель на гарнир, но, с другой стороны, Терри расстраивалась донельзя, видя мужа, беззаботно уплетающего за обе щеки жир, холестерин и токсины мертвых животных. Кит был еще не настолько стар и, тем более, не настолько толст, чтобы его волновала подобная ерунда, но не хотелось огорчать Терри. Никому в здравом уме не захотелось бы огорчать Терри. Она была такая маленькая, светловолосая и кареглазая, пугливая, как прелестный олененок.

– Что ты, дорогая, все очень вкусно, спасибо…

Давясь пресным шпинатом, он вкратце рассказал жене, как провел день.

– И? Сколько сегодня? – спросила Терри обреченно.

Кит показал на пальцах: два.

– Оба случая ранним утром. Их как раз успели убрать к тому времени, как я приехал в офис.

– Мне жаль, дорогой…

– Послепраздничный синдром. Рождественские каникулы закончились совсем недавно.

Кит не стал развивать тему самоубийств; это уже у него навязло в зубах.

– Ты помнишь, дорогая, Серафина пригласила нас на перфоманс.

– Разве это сегодня? – спросила Терри почему-то шепотом.

– Да.

– Серафина…

– Знаю.

– Кит, она мерзкая и противная, – шепотом сказала Терри.

– Да.

– Она наркоманка!

– Знаю, но все-таки она жена Ричарда, как-то неудобно.

– А я думала, мы с тобой сегодня побудем дома.

– Брось, Терри. Поболтаемся пару часиков в галерее, выпьем по стаканчику, поглазеем на знаменитостей, а знаменитости поглазеют на нас.

Было видно, что Терри очень не хочется никуда идти. Кит тоже не горел желанием украшать своей сиятельной особой перфоманс Серафины, но, во-первых, иногда следовало появляться на публике, чтобы не прослыть Эксцентричным Миллиардером-Отшельником (это тоже было плохо для бизнеса). Во-вторых, останься он дома, придется разговаривать с женой, а последнее время все их с Терри разговоры сводились к продолжению рода. Она хотела ребенка. Он не хотел ребенка. В-третьих… он еще не придумал, но, наверное, во-первых и во-вторых было вполне достаточно.

– Дорогой, ведь сегодня пятница…

– Вот именно, мы с тобой целую вечность никуда не выбирались. Ты не хочешь идти?

– Прости, Кит.

– Ничего. Я сам съезжу. Побуду пару часиков и уйду. Я закурю, ты не возражаешь?

Терри возражала, очень сильно возражала… а что делать!

– Помогает? – спросила Терри, с грустью и печалью вспомнив о Курсе Ободряющего Самовнушения. – Хоть чуточку, дорогой?

– Да. Помогает. Спасибо, дорогая.

– Если бы ты побывал в Музее Изящных Искусств, – укоризненно промолвила Терри, заподозрив мужа в обмане, – там есть зал, где хранятся… разные части человеческих тел. Там есть и легкие курильщика. Выглядят точь-в-точь, как печеный инжир. Ты представить не можешь, до чего ужасное зрелище…

Киту доводилось видеть зрелища стократ ужасней чьих-то заспиртованных в формалине внутренностей, но он счел это неподходящим аргументом. Покладисто затушил сигарету, поцеловал жену, поблагодарил за чудесный ужин, принял душ, переоделся и поехал на перфоманс.

На перфоманс в галерею к леди Милфорд слетелись, словно мухи на горшочек с медом, самые сливки богемных кругов столицы. Кит поздоровался со знакомыми, обсудил погоду и цены на бирже, вооружился стаканчиком и стал с безопасного отдаления наблюдать за бурным кипением светской жизни. Держался он скромно и неприметно, хотя, не кривя душой, мог сотню-другую раз с легкостью продать и купить всех присутствующих (и это не считая чудовищных абстрактных картин). Разве денег было жаль переводить на такую чепуху. Кит предпочитал тратить деньги с пользой.

Смакуя и прихлебывая, краем глаза он наблюдал за Серафиной, которую, признаться, на дух не переносил. Она была пухла, глупа, вздорна до предела, играла на арфе, и все это уже никуда не годилось, но гораздо хуже было другое. По неподдающимся осмыслению причинам Ричард совершенно потерял от нее голову. Из отличного парня, которого Кит знал долгие годы и любил, Торнтон вдруг превратился в сладкого папулечку.

Похоже, исключительно обязанность ходить на работу и общаться с взрослыми, разумными людьми уберегала Ричарда от бесповоротной, неизлечимой деградации. Ибо, допустим, сиятельный лорд Торнтон, здоровенный лось тридцати двух лет от роду, возвращался вечером с работы домой, голодный, усталый, злой, а навстречу миндальным облаком выплывала молодая женушка.

– Где мой ужин? – рычал Ричард, и от рыка его сотрясался потолок, и стены ходили ходуном. – Где моя выпивка? Скоты! По гнусным, виноватым мордам вижу: опять воровали мое столовое серебро! Убью! Где мой хлыст?!

– Папулечка, – лепетала Серафина, – не надо никого убивать, присядь, выпей чашечку чая с молоком, а я тебе пока сыграю на арфе.

Вид персика, терзающей струны сладкоголосого инструмента, воздействовал на Ричарда гипнотически. Теряя рассудок, он истекал слюной низменной похоти и слезами слащавого умиления, делался кротким, как ягненок, выпивал чашечку чая с молоком и сам принимался лепетать что-то беспомощное, растроганное, невероятно пошлое и сальное.

– Персик, марципанчик, пончик, куколка, пойдем, папулечка угостит тебя конфеткой.

От этого кошмара у Кита пересохло во рту, и он сделал еще один большой глоток бодрящей и веселящей жидкости. В голове его созрел великолепный план упиться до бесчувствия и позволить заботливым охранникам доставить домой свое безжизненное, мирно дремлющее тело. Он незамедлительно приступил к воплощению своего великого замысла на практике, как вдруг на глаза попалась уже знакомая худосочная дамочка с садовыми ножницами.

Кит моргнул, но нет, зрение не подводило. Это была она. На сей раз без садовых ножниц и не в униформе своего магазина, а в черном платье официантки, в белом переднике и с подносом в руках. Этим подносом она отбивалась от подвыпившего художника, который, насколько понял Кит, загорелся желанием написать ее портрет. Без одежды.

Кит не понимал, что таинственная сила заставила его вмешаться и, тем не менее, подкрался поближе и одним взглядом обратил распоясавшегося служителя Муз в паническое бегство. Дамочка перевела дух.

– Приставучие идиоты, – пробормотала она под нос с омерзением, – липучие, сальные…

– Добрый вечерок, – приветливо выговорил Кит прямо ей в маленькое розовое ухо.

Она обернулась, увидела его сиятельную особу и побледнела, как смерть.

– Ой.

– Что такое.

– Это вы?

– Да, я, а что.

Она донельзя смутилась и неловко попыталась с ним объясниться. Невесть отчего. Кит, в конце концов, вовсе не требовал от обворожительного создания никаких объяснений.

– Дело в том, понимаете… что-то случилось с официанткой, и леди Милфорд попросила меня подменить бедную девушку…

– Ясно. Это ведь душенька Серафина, у нее всегда проблемы.

– А… потом она сказала мне, кто вы… поверьте, я не знала.

Кит не понимал, что за черт дернул его подойти. Хотя стоило извиниться за свое поведение, пожалуй. Она-то его не знала, и наверняка решила, что он только и делает, что разгуливает по зданию и пристает к незнакомым женщинам с непристойными предложениями угостить ленчем. Или с прочими предложениями, куда менее невинного рода.

– Послушайте, я не имел в виду ничего плохого. Просто у вас был такой вид…

– Какой?

– Будто вы чем-то ужасно расстроены. Ладно. Это меня не касается. Забудьте, мисс…

– Миссис Лэнгдон, – пробормотала она.

– А имя у вас имеется? Или мистер Лэнгдон, кем бы он ни был, так и обращается к вам – миссис Лэнгдон?

Черт! Почему он не мог захлопнуться, хоть тресни? Она смотрела на него. Глаза у нее были такие синие, что хотелось ущипнуть себя за локоть и спросить, не сон ли это. Ресницы длинные-длинные. Маленький упрямый подбородок, аккуратный носик, губы, сочные, как пригоршня спелой вишни. Фигурка, невзирая на излишнюю худобу, весьма соблазнительная. Ножки просто чудесные, очень стройные, очень аккуратные. Ей было года двадцать три, может, двадцать четыре.

– Шарлотта, – проговорила она едва слышно.

– Рад познакомиться…

– Попробуйте креветки.

– Мне что-то…

– Или гребешки, очень свежие.

– Пожалуй, воздержусь.

– Тогда сардинки, – предложила миссис Лэнгдон с отчаяньем.

Сардинки Киту не понравились. У них был на редкость унылый вид. Как и у миссис Лэнгдон, честно говоря. Ох. Тоска.

– Благодарю, я не голоден, поужинал дома.

Она сглотнула.

– Вы меня теперь уволите?

Кит все еще пытался подобрать подходящие слова, чтобы извиниться за неуместные, спонтанные, идиотские заигрывания, и ее слова застали его врасплох.

– Уволю? За что?

– Я уже шесть лет работаю в магазине Либера, и за это время у меня не было ни единого нарекания… вы можете написать на меня жалобу… моя работа – не Бог весть что такое… но четыре сотни в неделю никому не помешают…

– Написать на вас жалобу? Зачем? Кому?

– Вам, наверное, не понять, для вас четыре сотни в неделю – просто не деньги, но… люди голодают, – закончила она свою маленькую взволнованную речь, почему-то впадая в обличительный пафос.

Кит ничего не мог понять. И кто тут после всего ненормальный.

– Голодают? Как – голодают?

– Ну? Как? Им нечего есть… – проговорило прелестное синеглазое существо, заметно падая духом.

– Возможно, я неправильно вас понял, но лично я не вижу здесь ни одного голодающего. По мне, так этим певцам разложения, меланхолии и декаданса не мешало бы похудеть, уж больно раскормленные у них, лоснящиеся, самовлюбленные физиономии.

Ей не понадобилось смотреть по сторонам, чтобы понять, что в данном случае лорд Ланкастер безоговорочно прав, шах и мат.

– Не здесь, – пролепетала она, тушуясь, – но… в мире…

– Милая девушка, вы все равно не адресу. Я не политик. Вот мой зять, например – да, он политик. Так вот, когда речь заходит о голодающих, он всегда предлагает действовать радикально.

– Накормить этих несчастных людей? – наивно предположила прекрасная цветочница, по совместительству ужасная официантка, приобняв поднос с морскими закусками.

– Нет. Повесить этих несчастных людей. Чтобы другим неповадно было, – отчеканил Кит.

– Боже, – вырвалось у нее, – вы серьезно?

– А вы? Вы что, решили, что я уволю вас оттого, что вы отказались со мной пообедать? За кого вы меня принимаете? Уж не говоря о том, что я мог бы схлопотать за такие штуки серьезный судебный иск. За домогательства.

Ее щеки слегка порозовели.

– Да. Простите. Это все, конечно, страшно глупо, но я ужасно боюсь потерять работу. Это для меня все.

– Ваша работа?

– Да.

А как же муж. Дети? Любимая комнатная собачка? Подружки? Разные женские глупости вроде шляпок и перчаток? Кит не понимал, отчего ее слова настолько взволновали его.

– Идите домой, – велел он ей.

– Я не могу пойти домой… мне надо работать.

– Ваше рвение, как и заботы о голодающих, весьма похвальны, но уже очень поздно, гости сыты и довольны, а что касается душеньки Серафины, ей не до вас.

Леди Милфорд и впрямь уже была настолько накачана шампанским и Мыслераспылителем, что едва соображала – на каком свете находится. Вокруг нее толпились почитатели и воздыхатели, заглядывая глубоко в декольте ее персикового платья в облипку.

– Ой… вы думаете, я правда могу пойти домой?

– Да. Идите. Нет, сардины оставьте… они еще могут понадобиться голодающим.

– Ой! Извините. Спасибо. До свидания.

– До свидания, – вежливо отозвался Кит.

Миссис Заботы о Голодающих покинула его, и он с легким сожалением проводил взглядом ее ножки. Потом немедля Кит дал себе строжайший зарок больше никогда и ни за какие коврижки не являться на перфомансы и прочие светские мероприятия без законной супруги. Потом Кит выкинул все это из головы и погрузился в мысли о по-настоящему важных и серьезных вещах.

Он стал думать о Копилке.

Он любил это здание. Страстно, неистово любил. Кит унаследовал эту любовь с текущей в его жилах кровью, и она жила глубоко в его сердце. И оттого его доводило до полнейшего исступления, когда это чудесное создание, это грациозное существо (а он не воспринимал Копилку иначе, как живое существо) использовали в качестве трамплина в вечность.

Да. Трамплин в вечность. Звучит паршиво. Будто заголовок статьи в дрянной бульварной газетенке. И все же, факт оставался фактом – Копилка притягивала самоубийц всех мастей, всех степеней сумасшествия и отчаянья подобно магниту. Самоубийцы открывали окна, забирались на подоконники и с ужасной высоты прыгали вниз.

Надо заметить, что Копилка превратилась в трамплин в вечность с того момента, как была построена, причем это был расхожий и общеизвестный факт в ряду прочих расхожих и общеизвестных фактов. Просто все знали, что подобное случается, как знали, например, что зимой идет снег и холодно, а весной распускаются цветы и щебечут птички.

Кит тоже знал об этом, разумеется, но до какого-то момента воспринимал проблему теоретически и отвлеченно… до тех пор, пока ему не исполнилось девятнадцать. Тогда отец официально ввел его в совет директоров Корпорации и назначил своим заместителем. Еще через два месяца после того радостного события Кит получил свой экземпляр отчета по самоубийствам в Копилке.

Документ был снабжен грифами СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО и СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО и составлен в трех экземплярах. Один отправлялся начальнику службы безопасности Корпорации. Другой – директору Правления Делового Центра. И третий – совету директоров «Ланкастер Индастриз». Итого, о содержании документа были, в общей сложности, осведомлены двадцать пять человек, все – высшие должностные лица Корпорации, причем за разглашение сверхсекретной информации им грозили невероятные штрафы, увольнение и чуть ли не пожизненное тюремное заключение.

Кит внимательно изучил свой экземпляр отчета. От прочитанного у него волосы на голове зашевелились. Получалось, что каждый стандартный год в здании происходит не меньше сотни самоубийств, то есть – одно каждые три дня. Порой случались периоды затишья, довольно длительные, протяженностью в несколько месяцев, которые сменялись тем, что в документе было обозначено лукавым словосочетанием «суицидальные волны».

Киту и прежде было известно о подобного рода несчастных случаях в Копилке, но он и вообразить не мог, что их столь чудовищно много! То была запретная тема, которая никогда не обсуждалась в их семье. Более того, это была одна из тех вещей, которую, как очень быстро обнаружил Кит, было не принято обсуждать вообще где-либо, даже за стенами Копилки, а, тем более, внутри ее, а, тем более, между руководителями высшего звена. Каждый, кто работал в Копилке… работал на нее… будто вступал в тайный клуб под названием «Здесь Ничего Особенного Не Происходит».

И большинство из них действительно верили в это.

Не удивлялись.

Не ужасались.

Принимали вещи такими, какими они были. То есть сотню самоубийств в год.

Кит не знал, как такое возможно. Служба безопасности Делового Центра была укомплектована профессионалами высочайшего уровня. Случайных людей сюда не брали. Уж не говоря о том, что стены, потолки и коридоры были нашпигованы камерами слежения. Были приняты решительно все меры для предотвращения… подобных несчастных случаев. Тем не менее. Практически каждую неделю какой-нибудь идиот умудрялся взобраться на подоконник и сигануть вниз.

Кит помнил, как попытался обсудить эту сюрреалистическую ситуацию с отцом. Тот не сумел сообщить ничего дельного по данному поводу. Самоубийства? Кому станет хуже оттого, что какой-то полоумный лемминг выпрыгнул из окна? Отец уже давно махнул на это рукой и велел сыну сделать то же самое.

Кит пытался, правда, пытался, к сожалению, он так и не смог выкинуть эту проблему из головы и вплотную занялся ею после смерти отца. Поскольку теперь он являлся президентом Корпорации, а также состоял в совете директоров, эти его должности заведомо являлись куда более важными и значимыми, чем его пост в Правлении Делового Центра. Иначе говоря, непосредственно делами Копилки Кит мог заниматься лишь постольку, поскольку у него выдавалась свободная минутка, что случалось нечасто. Обычно он не считал нужным встревать в работу Правления. Они свое дело знали.

Пока не доходило до самоубийств.

В целом, то, что услышал Кит по данному вопросу, сводилось к следующему: так было всегда, на протяжении всех предыдущих долгих лет, и сделать мы здесь ничего не можем. Извините.

Он не мог в это поверить. Он устраивал разносы. Увольнял. И нанимал. Лишал премий. Повышал оклады. Подавал судебные иски. Истратил уйму времени на душеспасительные беседы и начальственные нотации. Истратил уйму денег на обеспечение дополнительных мер безопасности, курсы по повышению квалификации сотрудников и так далее, и тому подобное.

И все впустую. Конвейер смерти работал бесперебойно. Свежий труп каждые три дня. Получите, распишитесь.

Кит не понимал, как такое может быть. Он преуспевал. Он действительно преуспевал, и эти слова не были пустым звуком. Он делал свою работу, и он делал ее хорошо. Из каждодневного, изрядно кислого лимона Кит производил не лимонад, нет, а шампанское, причем самой высшей пробы. Акционеры, инвесторы и совет директоров разливали его в хрустальные бокалы, чокаясь за здоровье их милости. И не в последнюю очередь Кит был обязан своими успехами умением добиваться своего и всегда доводить начатое до конца. Неодолимые препятствия и неразрешимые проблемы лишь раззадоривали его, пробуждая в нем охотничий азарт. Он стирал неодолимые препятствия в пыль, и неразрешимые проблемы размалывал в порошок.

Вот только здесь он потерпел сокрушительный крах.

Надо было принимать решительные меры.

Что ж, он их принял.

Не далее, как вчера, он явился на заседание Правления Делового Центра и сказал:

– Мне это осточертело.

Правление поглядело на лорда Ланкастера с печалью, как на умного, достойного и, в общем, неплохого человека, прискорбно захваченного дикой и нелепой идеей фикс.

– Вот, – сказал Кит, развернув перед ними чертежи, – генераторы антигравитационных лучей. Новейшая разработка Корпорации. Генераторы уже опробованы и доказали свою эффективность при строительстве различных объектов, например, Би-портов, а также высотных жилых и административных зданий. Технические характеристики… грузоподъемность… радиус воздействия… иначе говоря. Если мы в определенном порядке разместим генераторы по периметру Копил… Делового Центра, то создадим вокруг здания нечто вроде мелкоячеистой сети из антигравитационных лучей. Сеть охватит все здание, начиная от второго этажа и заканчивая смотровой площадкой. Задача состоит в том, чтобы снизить ускорение свободного падения до такого приемлемого уровня, чтобы при соприкосновении с землей самоубийца не намазывался на землю, как паштет, а был в состоянии на своих двоих добраться до ближайшего моста…

то есть, простите, оговорился, места, где ему окажут необходимую помощь. Предполагается оснащение генераторов инфракрасными датчиками и системами электронного распознавания. Это значит, что генераторы будут реагировать исключительно на падающих людей, а, к примеру, не на пролетающих мимо птиц. И…

Киту сказали, что его идея – великолепна и вполне в состоянии решить загадочную проблему самоубийств, но, наверное, это очень дорого.

– Дорого, – согласился Кит, – но…

– Милорд, – перебили его, – ваша инициатива в данном случае лежит вне пределов компетенции правления Ланкастеровского Делового Центра.

– А? – переспросил Кит.

Их милость ткнули благородным носом в Устав Копилки, где черным по белому было записано, что, так как Деловой Центр юридически и практически является обществом, зависимым от Корпорации, то, соответственно, существует ряд вопросов относительно положения вещей в Копилке, которые подлежат рассмотрению и обсуждению непосредственно советом директоров Корпорации.

– Каких именно?

– А именно: сюда входит радикальное изменение внешнего вида нашего прекрасного здания, милорд. Вы же не станете отрицать того факта, что генераторы радикальным образом изменят внешний вид Делового Центра?

Кит потратил (очередную) уйму времени, демонстрируя джентльменам из Правления чертежи, документы и трехмерные модели Копилки ДО и Копилки ПОСЛЕ (словно в рекламе средства для похудения), доказывая им, что внешний вид Копилки почти не изменится после монтажа генераторов, и никто ничего не заметит, но правление в полном составе осталось непреклонным. Кит предложил провести генераторы в качестве мер безопасности, для чего не требовалось разрешение совета директоров. Правление в полном составе очень опечалилось, но вновь осталось непреклонным.

Увы.

Киту предстояло столкновение с советом директоров.

Кита они ценили и уважали, но страсть как не любили. Особенно председатель совета директоров Мерфи.

Кит их не ценил, не уважал, и страсть как не любил. И особенно председателя директоров Мерфи. Старику пошел уже сто шестой год, но он, кажется, и не помышлял о смерти. Он был бодр, свеж, как майская роза, и отравлял Киту жизнь как только возможно, и невозможно – тоже.

Кит все же к нему обратился и, страдая в предчувствии провала своих благих начинаний, растолковал, что к чему. Мерфи выслушал. Клацнул вставной челюстью. Острые зубы Мерфи были изготовлены из первосортного фарфора, такие же белоснежные и нарядные, как фамильный сервиз.

– Мальчик мой, – произнес Мерфи, – неплохо продумано. Да. Превосходно. Но это дорого, наши фонды не потянут столь значительной нагрузки. К тому же, генераторы непоправимо испортят классический вид нашего старинного величественного здания и нанесут непоправимый ущерб окружающей среде. Вдобавок, ваша навязчивая идея покончить с самоубийствами – простите за безвкусный каламбур – превратилась уже в настоящую навязчивую идею.

– Вы почему-то постоянно забываете, мистер Мерфи, что я здесь не просто управляющий на побегушках у совета директоров, а держатель очень крупного пакета акций. И я ни единым словом не заикнулся о корпоративных фондах. Расходовать средства на благие начинания – ну, это чересчур для вас и ваших прихвостней. Я согласен оплатить свою затею из собственного кармана, о чем я уже имел честь сообщить джентльменам из Правления.

– А вы почему-то постоянно забываете, мой дорогой сэр, что у нас здесь не абсолютная монархия. Мы трудимся в поте лица не исключительно ради того, чтобы блюсти ваши интересы. Да, вы являетесь потомком основателя Корпорации, с честью носите вашу славную фамилию, но мы должны думать и о других наших акционерах, в том числе, и миноритарных. И я совсем не понимаю вашей привычки называть наших уважаемых директоров моими прихвостнями, как, кстати, и членов Правления Делового Центра. Я полагаю, что мы все тут крайне лояльны к вам, не донимаем вас излишним контролем, и всем сердцем и с радостью приветствуем ваши разумные инициативы, каковые, к счастью, преобладают над некоторыми другими вашими инициативами, продиктованными, очевидно, присущим молодости идеализмом.

– Когда я приезжаю на работу и вижу, как очередного бедолагу отдирают от асфальта, меня тошнит, и высокие материи здесь не при чем.

– Ну, это началось далеко не вчера. Поймите же. С давних пор идиоты с психическими расстройствами считают Копилку подходящим местом, чтобы свести здесь счеты с жизнью. Отчего именно Копилка? Почему? Не знаю. Но посмотрите на вещи здраво. Эта особенность Копилки – неотъемлемая часть ее очарования, ее неоспоримой притягательности, ее мифа. Доходного мифа. Вы думаете, что туристы едут сюда толпой лишь оттого, что Копилка такая прекрасная? Верно, именно поэтому. Но еще и потому, что у нашего здания репутация трамплина в вечность. Людей притягивает все трагическое. Замки с привидениями. Пьесы Шекспира. Трамплин в вечность…

– Вы хоть сами понимаете, что несете? – спросил Кит брезгливо.

– А вы понимаете, что поднимаете шум из-за какой-то чепухи?

– Если это такая чепуха, как вы меня уверяете последние годы, – процедил Кит, – объясните мне, почему не факт, но масштабы происходящего столь тщательно скрываются от широкой публики. Почему отчеты по самоубийствам входят в число сверхсекретных документов, доступ к которым имеют исключительно руководители высшего звена Корпорации – после того, как дадут расписку о неразглашении. Такую же расписку вы берете с каждого сотрудника службы безопасности Делового Центра. В большинстве случаев о самоубийствах не рапортуется в соответствующие инстанции, хотя согласно тому же Уставу…

Мерфи уставился на Кита выцветшими голубыми глазами, которые видели воочию еще несчастного и безумного Мэттью Ланкастера.

– Что вы от меня хотите.

– Уже ничего, мистер Мерфи. Мне казалось, что мы полюбовно сможем уладить этот чепуховый вопрос между нами двумя. Увы. Я ошибся. К сожалению, я вынужден настаивать на проведении внеочередного собрания совета директоров по означенному вопросу.

Мерфи побагровел и защелкал челюстями, как заправский вампир. Возможно, он и был настоящим вампиром. Вполне подходящее его необычайному долгожительству, изумительному для столь дряхлой развалины цвету лица и полнейшему отсутствию представления о морали и этике.

– Нет, – отрезал Мерфи.

– Да, – ласково пропел Кит, на всякий случай прикрыв горло ладонью.

– Видимо, вам надоело почивать на лаврах, милорд, и вы возжелали в качестве разнообразия подвернуться публичной порке. Что ж, раз вы настаиваете, мы вам это устроим. Мало не покажется, обещаю.

Кит не сомневался, что устроят. При одной мысли, что ему придется лицезреть во внеочередном порядке их бесформенные, безликие физиономии, у него рот наполнялся горечью. Подавляющее большинство этих людей заседали в совете тогда, когда Кит еще не появился на свет, и подавляющее большинство из этого большинства являлись прямыми потомками людей, которые начинали делать бизнес еще с его героическим предком, лордом Джеком. В целом, совет директоров представлял собой нечто вроде громадного каменного монолита, обладающего чудовищной силы инерцией. Тягать его с места в нужном направлении было превосходной жизненной школой, но необычайно выматывающей и утомительной.

– Скоты, – пробормотал Кит, потянулся за портсигаром, но взгляд его упал на развешанные повсюду по галерее грозные бронзовые таблички с надписями, строго-настрого запрещающими курить. Мысленно чертыхаясь, он начал пробираться к выходу, лавируя между подвыпившими гостями.

Десятью минутами ранее Шарлотта Лэнгдон тоже пробиралась к выходу и, кажется, ей удалось покинуть галерею незамеченной. Забрав из гардеробной пальто, она вышла из галереи и направилась в холл, к лифтам.

Шум и блеск перфоманса остались далеко за спиной, извилистый коридор, ведущий в холл, был залит ярким светом, но выглядел почему-то абсолютно необитаемым, бесконечно длинным и невероятно тихим. Она непроизвольно ускорила шаг. Ей припомнились пугающие слухи о том, что ночами в Копилке творятся странные вещи. Будто из ниоткуда появляются двери, ведущие в никуда, слышатся таинственные шорохи и звуки шагов, а камеры наблюдения фиксируют призрачные белые силуэты, тоскливо бродящие по бесчисленным этажам колоссального здания.

Чепуха. Наверняка эти побасенки сочиняются для того, чтобы привлечь в Копилку как можно больше легковерных провинциальных туристов, а потом Большой Босс, сидя в своем уютном кабинете, зловеще ухмыляясь, подсчитывает барыши.

Она подумала о лорде Ланкастере и слегка вздрогнула. Должно быть, он одним своим присутствием мог обращать людей в соляные столпы. Какой у него тяжелый взгляд. Пока она там стояла со своим подносом, как дурочка, и что-то мямлила, он буквально искромсал ее этим своим взглядом, как хирург скальпелем, содрал живьем кожу и полюбовался кровоточащими внутренностями. Она надеялась, что больше никогда его не увидит.

– Ну, конечно, я больше никогда его не увижу… что за глупости. Это просто какое-то дурацкое совпадение… – пробормотала она под нос.

По коридору гулял сквозняк, и Шарлотта передернулась, поплотней запахивая пальто. Выйдя в холл, она подошла к лифтам и нажала кнопку вызова, когда по нервам ей ударил звук, громкий и отрывистый, словно взрыв петарды. Она повернулась и увидела, что одно из огромных окон распахнуто настежь, и ледяной ветер с улицы врывается внутрь, хлопая рамой, как детской хлопушкой.

Она подошла, ухватилась за раму рукой в перчатке, но вдруг передумала, швырнула сумочку в одно из мягких кожаных кресел, поставила локти на широкий мраморный подоконник и с наслаждением вдохнула свежий вечерний воздух, чувствуя, как ветер приятно остужает разгоряченное лицо.

А потом посмотрела вниз, и дыхание у нее перехватило. Внизу открылась бездна, черная, фиолетовая, алая и золотая, как пасть зверя, и ни конца, ни края не было этой бездне.

– До чего красиво, – прошептала она завороженно.

От высоты и воздуха закружилась голова, будто она выпила шампанского. Как странно и удивительно – почему она не подумала об этом прежде? Ведь все было так просто, так легко, так изумительно красиво…

Шарлотта сбросила пальто, стянула шарф и перчатки и сложила в кресло рядом с сумочкой. Затем подумала еще короткую секунду, сняла золотые часики, которые подлец Лэнгдон подарил ей на минувшее Рождество, и затолкала в сумочку.

А потом забралась на подоконник.

Такой Кит ее и увидел. Ее стройный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темного ночного неба, а январский ветер, яростно подвывая, трепал ее каштановые кудри.

Незажженная сигарета вывалилась у Кита из уголка рта. Он прикрыл глаза и открыл снова, втайне надеясь, что это галлюцинация, вызванная, очевидно, переутомлением, вроде утреннего фортеля, который выкинули его золотые рыбки, но – увы. Он потер глаза, надавив кончиками пальцев на глазные яблоки, но она никуда не исчезла. Она стояла на подоконнике и собиралась прыгнуть вниз… и что-то навело его на мысли, что она всерьез.

В подобных случаях полагается вступать с самоубийцей в длительный душещипательный диалог, убеждая отказаться от своей вздорной затеи и расписывая преимущества бытия перед небытием, но Кит никогда не был силен в этих психологических штуковинах и уж точно не блистал красноречием. Да и счет времени шел на секунды. Она, фактически, уже падала.

Не рассуждая, он рванулся вперед, схватил девицу и понял, что, возможно, совершил роковую ошибку. Ошеломленная внезапным нападением, она истошно закричала и принялась столь отчаянно и дико вырываться, будто он не спасти ее пытался, а погубить. Влажный от подтаявшего снега мраморный подоконник был невероятно скользким, а чудовищная истерика придала миссис Лэнгдон нечеловеческий прилив сил.

– От… пустите!

На мгновение Кит был весьма близок к тому, чтобы исполнить ее просьбу. Он не сомневался, что она все же прыгнет и утащит его за собой, обрекая на страшную, нелепую и… чрезвычайно ироническую смерть. Совет директоров Корпорации будет биться в экстазе. У них наверняка случится множественный оргазм.

– Ну уж нет, – прошипел Кит сквозь зубы и ударил истеричную девицу по уху. Она выдохнула и обмякла, после чего он сумел оттащить ее от настежь распахнутого окна. Дьявол! Кажется, в запале он не рассчитал удара и отправил эту психопатку в нокаут. Теперь она и впрямь могла подать против него судебный иск. Что за наказание! Стискивая зубы, Кит свирепо тряханул ее. Миссис Лэнгдон открыла глаза. С губ ее сорвался маленький вопль.

– Что? Вы? Это опять вы? Вы что, ненормальный? Почему вы меня преследуете?

– Я? Преследую вас? Очнитесь, наконец! Я думал, вы давно ушли домой! Дайте угадаю. Вы решили срезать путь и выбраться через окно.

Миссис Лэнгдон опять рванулась, но Кит держал свою добычу крепко, будто в тисках.

– Это не ваше дело…

– Ошибаетесь. Все, что происходит в этом здании – мое дело, личное, персональное. Вам, наверное, все равно, пустоголовая вы дрянь, а я ненавижу беспорядок, ненавижу, просто ненавижу! И прекратите орать, не то я вас опять ударю.

Она притихла, поняв, что он не шутит. Холл начал очень быстро заполняться людьми. Сперва материализовались его телохранители, следом – двое охранников этажа и, наконец, поскольку все-таки сработал детектор-оповещатель, и сигнал о внештатной ситуации поступил на центральный пульт управления, прибыли сотрудники специальной оперативной службы Делового Центра.

– Милорд, это учения? – неосмотрительно поинтересовался один из них, в серой униформе, с реанимационным чемоданчиком в руках.

– Нет, не учения, – рявкнул Кит, – будь это учения, вы бы их завалили напрочь, идиоты!

– Мы прибыли через минуту двадцать три секунды, сэр.

– Значит, это слишком долго!

Кит был хорошим руководителем. Далеко не идеальным, но хорошим. Он крайне редко устраивал головомойки сотрудникам потому, что у него заныл левой коренной зуб, или он не выспался, или повздорил с женой, или просто потому, что мог уволить скопом всех этих ленивых недоумков. В подавляющем большинстве случаев разносы устраивались им по делу, и оттого были вдвойне страшны.

– Где шатались вы? – напустился он на охранника этажа.

Тот шарахнулся.

– Милорд, сейчас полночь, у нас пересмена.

Кит уставился на световое табло над лифтами. И верно – ровно полночь, тот таинственный час, когда кареты Золушек превращаются в тыквы, а у охранников случаются пересмены.

– Отлично. Я разберусь с вами. С каждым из вас! Позже. Заберите ее.

В его дальнейшие планы никак не входили заботы о красотке. Загвоздка заключалась в том, что бедняжка вцепилась в него, как утопающий за соломинку. Кит понимал, что так проявляется у нее инстинктивная, шоковая реакция, поскольку он был единственным, хоть чуточку знакомым ей человеком среди собравшейся в холле толпы, но легче ему от этого не становилось, совсем нет. Немного придя в себя, жертва его добросердечия стала горько плакать, задыхаясь и трепеща в его объятиях, как маленький, несчастный, выпавший из гнезда, птенчик.

– Тише, тише, – сказал Кит, поневоле смягчив тон, – прекратите плакать… как вас зовут?

– Шарлотта…

– Да. Успокойтесь. Вам надо пойти с этими людьми, Шарлотта, они помогут.

– Не хочу… я никуда не пойду…

– Перестаньте. Вас никто не обидит. Вам помогут. С вами поговорят. О вас позаботятся. О, черт. Принесите воды.

Ему подали воду. Кит жадно выпил полстакана, вторую половину набрал в рот, ухватил даму за подбородок, запрокинув голову, и выплюнул воду ей в лицо. Она отпрянула, униженная и оплеванная.

– Невоспитанная скотина! Вы меня ударили! По уху! А потом еще и плюнули!

– Дура. Истеричка. Дрянь, – ответил Кит, точно попадая ей в тональность.

Она всхлипнула, побелела и, кажется, собралась упасть в обморок. Ее подхватили под руки и потащили в лифт. На прощанье она поглядела на него ранеными синими глазами с такой горькой обидой, что Кит отчего-то почувствовал себя не в своей тарелке. Он проследил, как створки лифта с музыкальным «дзинь» сомкнулись за ней, перевел дух и, наконец, закурил, но в спину повеяло мертвенным холодом, и сигарета потухла.

– Закройте кто-нибудь треклятое окно! – рявкнул он.

Докурив, он отчитал нерадивых служащих всех вместе и каждого по отдельности, потом вернулся в галерею и распрощался с Серафиной. Потом спустился в Корпоративную штаб-квартиру и зашел в свой кабинет. Выкурил четыре сигареты, пропустил три рюмашки, проглотил две таблетки аспирина Эймса и выпил одну чашку кофе. В перерывах посмотрел стопки документов, поставил на них сиятельные подписи и резолюции. Когда он уже закончил, набросил пальто и собрался забрать сахарницу (чтобы по дороге домой занести в корпоративный отдел Экстренной Доставки, работающий круглосуточно), в дверь просунулась весьма обаятельная, хоть чуть помятая и слегка нетрезвая физиономия.

– Все работаешь, милый мальчик, – протянула физиономия с укором.

– Я уже ухожу. Ты за душенькой?

Ричард кивнул.

– А то поехали с нами. Посидим, пропустим по стаканчику, персик сыграет нам на арфе.

Кит передернулся.

– Уволь, мой сахарный, не сегодня. Мне надо о многом подумать. Вот ты знал, например, что люди голодают.

– Как – голодают? – поразился Торнтон.

– А вот так… им нечего есть.

– Вечно ты со своими дурацкими шуточками. Кстати, что там случилось.

– Где?

– В холле. Серафина сказала мне, там громко кричали.

– Я ничего не слышал. Вечно твоя душенька жена что-то выдумывает. Все, я домой.

– Давай хоть обнимемся, – предложил Торнтон, подумав.

– Ну? Теперь я могу идти?

– Да.

– Веди себя хорошо, Ричард, будь паинькой, не шали.

Простившись с Торнтоном, Кит совершенно забыл о сахарнице, которая так и осталась лежать в ящике стола. Спустившись вниз, он остановился в вестибюле первого этажа, поразмыслил минутку и решил узнать, как обстоят дела у спасенной им девицы. Зайдя в медпункт, он выслушал отчет о ее состоянии. Ему доложили, что ярко выраженных душевных расстройств у миссис Лэнгдон как будто не наблюдается; она также не находилась под воздействием наркотиков, алкоголя или лекарственных препаратов. Было похоже, что попытку самоубийства бедняжка предприняла спонтанно, в состоянии сильного душевного волнения. Ей дали успокоительного и горячего чая, но пролить свет на причины своего кризиса она решительно отказалась.

Кит послушал, покивал. Держать ее здесь насильно и расспрашивать помимо воли они не имели права. Он развернулся, собираясь уйти, но передумал, вдруг поняв, что, если не зайдет и не проверит, как она там, то будет до конца дней терзаться угрызениями совести и сомнениями, что сделал не все возможное.

Заглянув в уютную комнатку, Кит понял, что миссис Лэнгдон уже лучше – судя по ненавидящему взгляду, который она бросила в его сторону. Она сидела на кушетке, завернутая в плед, держа в руках большую керамическую кружку с чаем. Синие глаза покраснели от слез, каштановые кудри потускнели и спутались, аккуратный носик чуть припух. Она выглядела совсем юной и не походила ни на дрянь, ни на истеричку, ни на дурочку. Просто славная молодая леди, у которой выдался на редкость тяжелый день. «Тем более несправедливо, – подумал Кит, – несправедливо и глупо. Ладно, будь она страшненькая, но ведь нет…»

– Как вы?

Шарлотта поглядела на него. Он был высокий, подтянутый, наверняка много времени уделял какому-то престижному виду спорта. Она вспомнила, как, рыдая, прижималась к его широкой груди. У нее заполыхали щеки.

– Зачем вы пришли?

– Просто зашел узнать, как вы.

– Напрасно. Я, знаете, совсем не просила себя спасать…

Их милость весь засиял от счастья.

– В самом деле? Правда, как неудачно вышло. Простите. Я свалял дурака. Надо было подкрасться и толкнуть вас в спину…

Шарлотта растерялась и не нашлась, что и ответить.

– Толкнуть, – продолжил он, – и поглядеть, как вы, молодая, красивая, жаль только, что совсем безмозглая, полетите вниз. Можете ли вы представить, что остается от человека после падения с такой высоты? А ничего не остается. Только влажное пятно. Как если бы комара, сидящего на стене, газеткой прихлопнуть.

– Вы меня ударили, – глупо сказала Шарлотта, глотая слезы.

Их милость явно страдал неизлечимой манией раскладывать все по полочкам.

– Во-первых, я вас не бил – подумаешь, закатил оплеуху. Во-вторых, поделом. В-третьих, за такие штуки не оплеухи надо закатывать, а пороть плетьми, пока всякая дурь из головы не выветрится. В-четвертых, сколько вы еще будете нести всякую ахинею, уважаемая миссис Лэнгдон?

Шарлотта сжалась.

– За вами есть кому заехать? – спросил он чуть мягче.

– Да.

– Ваш муж?

– Нет, моя подруга, мы вместе работаем в магазине… она приедет и заберет меня.

Их милость язвительно хмыкнул.

– Подруга? Очаровательно. А где ваш муж?

– В отъезде, – ответила Шарлотта ледяным, чопорным, светским тоном.

– В отъезде? Коммивояжером работает ваш супруг, надо полагать? Ясно. Это тоже не мое дело. Скажите, это он вас довел до столь плачевного состояния?

– Нет.

– В любом случае, вы напрасно отказались побеседовать с нашими специалистами по душам. Если у вас какие-то психологические проблемы, вам окажут помощь, и недорого. Действительно, недорого. Если же вы не можете себе этого позволить… Ну… Расходы за счет Делового Центра. Конфиденциальность гарантируется. Нам здесь шумиха ни к чему, я так считаю.

– У вас здесь что, какая-то благотворительная программа? – спросила Шарлотта.

Его глаза мигом потухли, как будто выключили свет. Она заметила, что под своим светским лоском он выглядит утомленным. Наверняка очень нелегко целый день быть – или, по крайней мере, казаться – таким энергичным и безупречным.

– Благотворительность? Это вроде того, как перерезать красную ленточку перед камерами и репортерами? Да нет. Это не благотворительность. Я не настаиваю. Не имею права. Только не хотелось бы мне увидеть вас или кого бы ни было там, внизу. Тошнотворное зрелище. Не вызывающее сочувствие, а просто тошнотворное. И никогда не выход из положения, а самая низкая и отталкивающая форма самообмана. К тому же, потом вы попадаете прямиком в Ад, и черти целую вечность поджаривают вас на сковородке.

Шарлотта вздрогнула.

– Вас пугает то, что я говорю про Ад?

– Немного.

– А меня пугает то, что в нынешние времена люди боятся чего угодно, кроме Ада, хотя, по-моему, это единственное, чего стоит бояться по-настоящему. Вы молоды. Красивы. Похоже, не голодаете. Не нуждаетесь. У вас прелестные ножки. Не вижу ни единой веской причины, по какой мир должен лишаться таких прелестных ножек. Все на свете поправимо. Все поправимо, кроме смерти. Что за банальщину я несу, – прибавил он неожиданно, поглядев мимо Шарлотты, – их этим не проймешь, скотов.

– Что? О чем вы? – спросила Шарлотта, сбитая с толку.

– Да так. Ерунда, – он поглядел на часы, – может, Либер?

– Кто? Либер?

– Хозяин вашего цветочного магазина. Его ведь так зовут? Я ничего не путаю?

– Я думаю, вы очень заняты и страшно торопитесь, – сказала Шарлотта нервно.

– Тогда что же с вами стряслось, черт возьми.

Шарлотта чувствовала, что он будто обволакивает ее и лишает воли к сопротивлению своим напором, балансирующим на грани безукоризненной вежливости и вызывающей наглости.

– Я очень… благодарна… за то, что вы для меня сделали… но все это не ваше дело… и я не понимаю, почему вы сегодня целый день маячите у меня перед глазами… оставьте меня в покое. И хватит читать мне нотации. Я не маленькая. Я сама могу прочитать себе хоть с миллион нотааа…

Она вдруг совершенно утратила над собой контроль и разрыдалась, задыхаясь и захлебываясь. Он подошел, достал носовой платок, невероятно свежий и чистый, присел и начал вытирать ей влажное лицо.

– Тише, тише. Все хорошо.

– Спасибо. Не знаю, что на меня нашло.

– Поймите, в любом случае это не выход из положения. Так нельзя. Пообещайте мне, что не будете больше заниматься такими глупостями. Пообещайте мне, что больше не подумайте подойти к окну… разве только полюбоваться видом.

– И… тогда вы перестанете меня преследовать?

– Преследовать? О? Да. Несомненно. Клянусь.

В час ночи он вернулся домой. Терри тщетно притворялась крепко спящей. Он разоблачил ее обман, забравшись в постель и пощекотав женушку подмышками. Терри не выдержала и залилась смехом.

– Ой, щекотно…

– Почему ты не спишь, маленькая.

– Я ждала тебя. Ты поел?

– Да.

– Как там все прошло, дорогой?

– Зеленая тоска и скука смертная, так что ты ничего не пропустила.

– Правда?

– Шшш, – сказал Кит и закрыл ей рот поцелуем, и потом они занялись любовью. Потом Тереза уснула. Кит подождал, пока ее дыхание станет совсем сонным и ровным, беззвучно, осторожно выбрался из постели, натянул брюки и рубашку, и направился в свой домашний кабинет. Там скопились еще стопки документов, которые неотложно нуждались в его внимании. Путь его лежал через картинную галерею в левом крыле особняка, где в золотых рамах располагались фамильные портреты – запечатленные для вечности благородные предки. Некоторые и впрямь были весьма достойными людьми и прожили долгую, деятельную, счастливую жизнь, другие – нет. Некоторые из них, по правде говоря, как начали, так и кончили очень скверно; но кого, в самом деле, интересует правда?

– Смертельно бледных королей и рыцарей увидел я[4], – пробормотал Кит. Почему-то всякий раз, когда он оказывался в галерее семейных портретов, у него в голове всплывали эти строчки Китса.

Замедлив шаг, он остановился возле самого первого портрета, с которого смотрел лорд Джек. Здесь великий предводитель Освобождения был изображен сорока пяти лет от роду, двенадцать лет спустя после падения Триумвирата. Виски его уже посеребрила седина, возле рта залегла жесткая складка, но он все еще выглядел прекрасным, благородным и мужественным, как в тот день, когда принес рабам Сопричаствующей Машины долгожданную свободу. Тем, кто сумел выжить, разумеется. Потому что остальным Джек Ланкастер принес смерть.

Бесстрашный герой. Освободитель. Победитель Черного Триумвирата. Ниспровергатель величайшей тирании в истории Человечества. Созидатель новой Империи, опора Престола. Человек, чей дар предвидения и финансовый гений создали Корпорацию «Ланкастер Индастриз» – и Копилку. Обожаемый, обожествляемый, любимый, бесконечно знаменитый, удостоившийся всех мыслимых почестей и наград, великий и незабвенный даже пять столетий спустя после своей смерти…

– Сукин ты сын, – прошептал Кит и плюнул в лицо парадному портрету.