Батыр

Каждое движение знахаря причиняло Батыру невыносимую боль. Мальчик уже не кричал, а хрипел. Он бился об пол головой, колотил ногами и руками по кошме, но все его попытки вырваться из-под знахаря были тщетны — тело старого тебиба словно пригвоздило его к полу.

Бедная Дурсун закружилась вокруг расходившегося знахаря. Она забегала то с одной, то с другой стороны, как дикая серна, у которой уносят детёныша. Наконец Дурсун не выдержала. Из её груди вырвался болезненный вопль:

—Он умрёт!

Но и её крик не возымел действия на старого знахаря. Тебиб со свирепым ожесточением продолжал терзать тело мальчика. Он точно задался целью стереть его на нет. Уже не только на лопатках, а и вся его рубаха стала мокрой; пот заливал ему лицо, капал с всклокоченной бороды. Как собака в свирепой схватке не слышит окриков хозяина, так и он оставался бесчувственным к хрипу и стонам Батыра и к воплям его матери.

—Я умираю, мама!.. — хрипел Батыр.

—Отпустите его! Отпустите!

Старый тебиб продолжал своё страшное дело.

—Покричит — перестанет... — тяжело переводя дыхание, бормотал он. — Потом самому легче будет... Покричит — перестанет...

—Отец, спаси! — раздался крик Батыра.

Аннамурад поднял свои тяжёлые веки и вздохнул. Он не

знал, что ему делать. Ведь он сам привёл тебиба к больном} сыну — может, старик и вылечит Батыра. Разве не такого лечения добивалась Дурсун? Она же посылала его за знахарем в соседнюю деревню. Если сейчас помешать тебибу — значит, болезнь Батыра останется...

Аннамураду нужно было много времени, чтобы решить все эти вопросы. Он не умел быстро принимать решения, как другие. И кто знает, сколько времени бы ему потребовалось, чтобы на что-то решиться, не закричи на него жена:

—- Он убьёт нашего мальчика, камень ты бесчувственный! Что ты сидишь?..

Аннамурад, продолжая сидеть на месте, кинул на старика загоревшийся гневом взгляд. Глаза его налились кровью, плечи сжались. Словно тигр, он метнулся к знахарю и сбросил его с сына.

Несколько секунд старик и Аннамурад смотрели друг другу в глаза, тяжело дыша и сжав кулаки. Старый тебиб первым отвёл в сторону свой взгляд. Он натянуто улыбнулся, развёл руками.

— Смотрите, болезнь мальчика прошла — он спит, — сказал он. — Я его вылечил.

Аннамурад перевёл взгляд на сына. Около него, обливаясь слезами, причитала Дурсун. Батыр лежал без сознания, откинув голову набок. Глаза его закатились, лицо посинело, в углах рта застыла пена. Он едва дышал...

Батыр после массажа старого тебиба провалялся в постели не меньше, чем после прижигания Боссан. На спине его долго рассасывались кровоподтеки. В первые дни он не мог сам ни перевернуться с бока на бок, ни встать. Язык его заплетался; ему трудно было держать в руках даже кусок лепёшки.

Но молодой организм перенёс и это жестокое испытание. Подошла осень. Несмотря на протесты матери, Батыр стал собираться на учёбу в город.

VI

Ашхабад поразил Батыра шумными улицами, площадями и огромными зданиями.

Долгое время Батыр боялся один ходить по городу и все свободные от занятий часы проводил в общежитии рабфака. Новая, непривычная обстановка, учёба, товарищи так увлекли его, что он даже забыл о своей застарелой болезни. Да и приступы как-то сами собой прекратились. Батыр повеселел.

Жизнь на рабфаке текла бурно. К услугам учащихся было много различных кружков. По вечерам собирались в клубе: пели, затевали игры, танцевали.

Ещё у себя в родной деревне Батыр полюбил песни. Он и сам любил петь. Правда, Батыр стеснялся посторонних слушателей и обычно пел, уходя далеко от селения, в степь. Он даже мечтал стать народным певцом — бакши.

В городе Батыр стал участником хорового кружка, учился играть на сазе Но больше всего он увлёкся танцами и вскоре добился больших успехов, начал выступать на вечерах художественной самодеятельности.

Однако старая болезнь снова дала о себе знать. Сильные боли заставили Батыра на несколько дней слечь в постель. О его недуге узнали в дирекции, в комсомольской организации. По их настоянию Батыра направили к известному хирургу.

Он оказался русским, довольно полным человеком с бритой головой и аккуратно подстриженной бородкой. Добродушное лицо его, розовощёкое и с голубыми глазами, было очень подвижным — на нём играл каждый мускул.

Усадив Батыра рядом с собой, хирург принялся расспрашивать его о деревне, родителях, учёбе на рабфаке. Он поинтересовался и тем, в какие игры любят играть деревенские ребята, как сейчас течёт в деревне жизнь, что произошло нового за последние годы.

Батыр отвечал на вопросы, а сам думал: «Ба, что, этому человеку нечего делать, что ли? Какое ему до всего этого дело? Зачем ему нужно знать, как я жил, как питался, кто мои отец и мать? Лучше бы он не терял времени, а занялся моим лечением». И по душевной своей простоте Батыр решил: его просто-напросто занимает разговорами помощник доктора. Он уйдёт, как только появится настоящий профессор.

Но человек с аккуратной бородкой не ушёл, а предложил Батыру раздеться и лечь на клеёнчатую кушетку. «Неужели и этот будет меня массировать?» — с тоской подумал Батыр.

Профессор долго и внимательно его выслушивал и выстукивал. Наконец он сказал:

— Да, картина ясная. Чтобы убедиться в правильности нашего диагноза, сделаем рентгеновский снимок. — И приказал Батыру одеваться.

На следующий день Батыр пришёл в больницу с отцом. Аннамурад приехал в город только вчера, и его здесь всё пугало: и множество народа, и большие дома, и гудки автомашин.

Он никогда раньше не бывал в городе. Зачем? Какое дело могло в старое время заставить бедняка тащиться в такую даль? А вот стал жить в городе сын, и пришлось ехать. Батыр мог лишь догадываться, сколько труда стоило его матери собрать в дорогу такого домоседа, как Аннамурад.

С отцом Батыр чувствовал себя в больнице смелее. Он ещё не совсем поборол страх перед докторами, сейчас же его пугало незнакомое и странное слово «рентген». Как будут делать снимок того, что делается у него внутри? Не разрежут ли ему живот, чтобы просунуть туда фотоаппарат? Может быть, ему предстоит перенести новые испытания, тяжелее тех, которые он перенёс в деревне? В таких незнакомых делах всё-таки лучше, когда рядом отец.

Не выпуская руки отца, Батыр вместе с ним вошёл в тёмный кабинет с красной лампочкой над дверями. Глаза его постепенно привыкли к темноте, и он увидел сидящих за письменным столом мужчину и женщину. На них, как и на всех в больнице, были те же белые халаты. «Врачи!» — решил Батыр. А он-то думал, что встретит здесь фотографов...

— Раздевайся, мальчик, — сказала женщина и добавила: — до пояса...

Батыр снял рубашку и, дрожа от непривычного кабинетного холодка и от неизвестности, осторожно подошёл к столу.

Женщина мягко взяла его за плечи и поставила за тесную перегородку, словно между двух чёрных дверей.

Отец Батыра стоял в стороне с зажатой под мышкой папахой. Он не спускал с сына и врачей насторожённого взгляда. Мало ли что могут придумать эти доктора — уж лучше быть наготове! В случае чего, он сумеет постоять за своего сына.

В кабинете раздалась короткая команда:

—Включайте!

Свет на столе мгновенно погас, стало темно, как в беззвёздную ночь в степи. Аннамурад невольно подался всем телом вперёд, напрягая зрение. В кабинете всё резче слышалось странное жужжанье; вскоре оно слилось в единый гул. Аннамурад не знал, что ему делать, и в нерешительности переминался в темноте с ноги на ногу. От волнения ему стало невыносимо жарко.

Вдруг чья-то рука в резиновой перчатке ухватила его за локоть и потянула на себя. И тотчас Аннамурад увидел перед собой светящееся туманное окно, которое двигалось то вверх, то вниз.

—Смотрите, — приказал мужской голос.

Аннамурад попятился было назад, но твёрдая рука удержала его на месте. Перед ним в туманном окошечке темнел скелет Батыра... Это было уже выше сил Аннамурада; он весь вспотел. Мог ли он когда-нибудь предположить, что увидит, как бьётся в грудной клетке сердце сына, как дышат легкие? Но вот светящееся окошечко поползло вниз, и тот же голос сказал:

—Смотрите сюда. В правой почке вашего сына затемнение. Это его и мучило. Видите?

Отец Батыра, как ни напрягал зрение, ничего разобрать не мог. У него слезились глаза, в голове путались мысли. Он никогда прежде не слыхал, чтобы затемнение могло причинять боль, и поэтому отнёсся к этому недоверчиво. Да и всё только что увиденное казалось ему таким невероятным, что он

желал лишь одного: поскорее бы зажгли свет и отпустили его с сыном домой.

—Видите? — повторил свой вопрос врач.

Аннамурад не мог вымолвить ни слова, язык его словно

прилип к пересохшему нёбу.

—Видите? — снова прозвучал настойчивый мужской голос.

—Вероятно, видит, — сказал за отца Батыр.

Мужской голос скомандовал:

—Свет!

Над столом вспыхнула лампа под тёмным абажуром. Аннамурад вытер рукавом халата залитое потом лицо, поднял с пола папаху. Он даже не заметил, когда её уронил. Вид у него был растерянный и жалкий. В всклокоченной бороде блестели капли пота.

Рентгенолог взглянул на отца Батыра и улыбнулся. Ему стало понятным упрямое молчание старика.

—Теперь сделаем снимки, — сказал он и с улыбкой пояснил: — Это совсем не опасно.

VII

Хирург долго рассматривал принесённые Батыром снимки, и лицо его всё больше хмурилось.

— Твоя болезнь носит название каменной болезни, — наконец сказал он. — В правой почке у тебя образовался камень. Я так и думал с первого раза, когда осматривал тебя. Это очень серьёзная болезнь, но мы тебя вылечим. Врачи для этого и существуют.

Батыр недоверчиво посмотрел на профессора. «Разве в почке могут быть камни? — хотелось спросить ему. — Откуда им там взяться? Я никогда не пробовал есть камни».

Новое название болезни лишь ещё больше огорчило Батыра. Ему говорили, что у него внутри «воздух», потом признавали «аппендицит со схватками», но никто и никогда не упоминал о камнях. Когда же всё это кончится? Когда перестанут забивать ему голову разными названиями и вылечат его? Какие новые мучения предстоит ему ещё перенести?

—Можно ли избавиться от... от камня? — растерянным голосом спросил Батыр.

—Ты уже учишься на рабфаке, и я не стану от тебя ничего скрывать, — ответил профессор. — Лекарство тут не поможет, болезнь слишком запущена. Нужна операция. Необходимо вырезать...

—Почку? — испуганно спросил Батыр.

—Нет, камень из почки.

По спине Батыра пробежал холодок. Обрежешь палец ножом -- и то как это больно, а тут предлагают резать почку!

В голове Батыра проносилась одна мысль за другой. Припомнились все перенесённые им страдания, раз за разом повторяющиеся приступы... Нет, он не хотел больше мучиться!

Профессор, по-видимому, понял состояние подростка. Он привлёк его к себе и сказал:

—Если ты боишься операции, давай попробуем полечиться лекарствами. Быть может, камень и рассосётся...

Батыр взглянул в глаза профессора и уловил в его голосе самое важное: хирург сам не верил в справедливость своих слов. Значит, он убеждён, что только операция может спасти Батыру жизнь. Батыр понял профессора и потому спросил:

—Доктор, а резать не опасно?

Лицо хирурга просветлело. Он догадался, что его больной становится на правильный путь — соглашается на операцию.

—Туркменская пословица говорит: беда живёт между бровью и глазом. Это значит, что несчастье может случиться на

каждом шагу. Но зачем думать о плохом исходе? Операция делается для того, чтобы человек жил.

— Я долго мучился, доктор...

—Подумай.

—Я согласен.

—В городе у тебя есть родные?

— Нет. Отец уже уехал в деревню.

—Сколько тебе лет?

—Четырнадцать.

—Всё-таки надо, чтобы приехали родители.

Батыр решительно взглянул на хирурга. Нет, ничто теперь не сможет поколебать его, остановить! Он хотел стать таким же здоровым и жизнерадостным, как его товарищи по рабфаку. Он был готов на всё. Он перенесёт любые мучения, лишь бы освободиться от проклятой болезни.

Батыр поверил этому простому человеку с аккуратной бородкой и голубыми глазами, и теперь ему не было страшно. Ничто не могло сломить его волю.

—Я согласен на операцию, — твёрдо повторил Батыр. — Моя мать и мой отец ведь всё равно не помогут вам удалять камень из почки, так зачем же они здесь?

Профессору понравился ответ Батыра, и он легонько похлопал его по плечу.

—Ты не зря носишь своё имя! — сказал он.—Ты и на самом деле храбрый человек. Я обещаю тебе, что всё будет хорошо. Начнём готовить тебя к операции.

„.Батыр скоро освоился с тихой и размеренной больничной жизнью. Он свыкся и с запахами лекарств, от которых его вначале тошнило; не пугали его больше ни доктора в длинных белых халатах, ни медицинские сёстры, повязанные сверкающими белизной платочками; научился и он ходить, как все, по больничным коридорам медленно и бесшумно, точно крадучись.

Пока Батыра готовили к сложной операции, он успел стать в больнице своим человеком. Любознательный и впечатлительный подросток, страдающий серьёзной болезнью, вызывал сочувствие не только медицинского персонала, но и всех больных.

YIII

Было десять часов утра.

Лучи солнца ярко заливали операционную мягким светом. На специальных высоких столиках поблёскивали никелированные инструменты. На других столиках белели стерильные салфетки, бинты, вата, шёлковые нитки. Резиновые желтоватые перчатки лежали парами, ожидая рук хирургов.

По кафельному полу операционной бесшумно скользили сёстры. Шла обычная подготовка к очередной операции. Неожиданно среди сестёр произошло оживление, по операционной пробежал шёпот:

—Профессор идёт...

Хирург вошёл в операционную как хозяин, быстрыми и уверенными шагами. Бритую голову его сейчас стягивала глубоко надвинутая белая шапочка. Окинув пристальным взглядом операционную, хирург направился к умывальнику. Отвинчивая кран и пуская сильную струю воды, он коротко бросил:

—Везите больного.

Пока профессор тщательно мыл руки, а затем надевал перчатки, в операционную вкатили кровать на резиновых колёсах.

—Как самочувствие, Батыр? — спросил хирург.

—Хорошее...

Батыр печально оглядел залитую солнцем комнату и незаметно для самого себя в мыслях унёсся далеко, в родную деревню. Ему вспомнилась мать, её милые глаза, всегда полные люб-

ви и тревоги. Батыр искренне пожалел, что сейчас её нет с ним рядом. Но он тут же подумал о том, что присутствие матери в больнице, пока ему будут делать операцию, причинило бы ей еще большие страдания, и он решил, что даже лучше, что её нет. «Когда-нибудь она будет гордиться моей храбростью. Она скажет, что я настоящий батыр!»

От этой мысли ему как-то сразу стало веселее, тёплая волна благодарности к хлопотавшим вокруг него людям нахлынула на его доброе сердце, и ему захотелось сказать хирургу что-нибудь приятное. Но он не нашёл сразу нужные слова, и тогда решил показать, что ему совсем не страшно, что он не боится предстоящей операции.

—Будете усыплять? — спросил он хирурга.

—Если выдержишь — не будем, — улыбнулся профессор.

—Я и не такое выдерживал... — грустно сказал Батыр. — Но всё-таки...

—Что «всё-таки»? Боишься?

—Нет, я вам верю.

—Так в чём же дело?

—Думаю, неприятно будет смотреть, как будете резать.

— Это хорошо, что ты шутишь, — сказал хирург и коротко обронил: — Маску!

Через несколько секунд Батыр полетел в чёрную звенящую пропасть. Как страшное видение, пронеслись перед ним свирепое лицо знахарки Боссан, огненный серп, цепкие руки старого тебиба — и всё мгновенно исчезло. Глубокий сон овладел Батыром.

—Скальпель! — сказал хирург.

И тотчас в его руку вложили сверкнувший на солнце нож.

Хирург склонился над спящим Батыром. Ассистирующие врачи тесным кольцом окружили операционный стол. Лица у

всех, как и у профессора, по самые глаза были закрыты* марлей.

Хирург повёл скальпелем. За острым лезвием протянулась белая полоска. Она тут же стала расходиться все шире и шире. Скальпель хирурга сделал второй глубокий надрез, и по всей его длине выступили капли крови.

—Марлю.

Быстро убрав кровь, хирург сделал еще несколько осторожных надрезов.

—Щипцы!

Сестры стали подавать хирургу щипцы: одни... другие... третьи... десятые... Он быстро и ловко защемлял края надреза, останавливая кровь и оттягивая в сторону кожу.

В операционной стояла насторожённая тишина. Сёстры,, казалось, по движению губ хирурга угадывали, что ему надо, и без промедления подавали заранее подготовленные инструменты.

И вот глазам всех присутствующих открылась больная почка. Пальцы хирурга, обтянутые прозрачными резиновыми: перчатками, делали неуловимые, чёткие движения.

—Камень, — сказал он.

Хирург слегка приподнял почку левой рукой и опустил на неё скальпель. Из почки брызнула кровь. Прошла секунда, и на ладони хирурга лежал окровавленный камешек. Кровь продолжала течь из разрезанной почки.

В операционной раздался вздох облегчения. Казалось, всё самое опасное позади. Теперь оставалось лишь наложить швы,, и операция будет кончена.

Но кровь из почки остановить не удавалось. В тазу уже лежала гора пропитанной кровью марли. А хирург всё требовал::

—Марли!

—Марли!

— Марли!

Глубокая морщина прорезала его большой лоб, брови упрямо сошлись над переносьем. В пристальных глазах горело суровое напряжение. Было видно, что хирург собрал всю свою :Волю, всё хладнокровие. От одного неверного его поступка, даже промедления, зависела сейчас жизнь человека. Хирург это хорошо понимал, и он призвал себе на помощь не только долго-,летний опыт, твёрдую руку, но и творческий талант.

Он осторожно перевернул почку. Секунда... две... три... Они показались ему вечностью. И вот кровь стала медленно убывать.

Нескрываемое торжество промелькнуло в глазах хирурга. Одной победой над смертью у него стало больше.

IX

—Я через зеркало видел, что делается у Батыра внутри, — рассказывал жене Аннамурад. — У него в почках камень. Мне показали. Я собственными глазами видел.

Ничего большего Дурсун добиться от своего мужа не могла. Она забрасывала его многочисленными вопросами о сыне, а Аннамурад твердил одно и то же:

—У него камень. Я видел собственными глазами.

—Как ты мог видеть, что делается у мальчика внутри? — недоверчиво спрашивала Дурсун и опасливо поглядывала на мужа: не сошёл ли он с ума?

—Я видел! — упрямо повторял Аннамурад. — Собственными глазами.

Бедная женщина не находила себе места ни в кибитке, ни на улице. Земля, казалось, жгла её ноги. Чего только не передумала она за последние ночи, без сна лёжа на постели... Она потеряла аппетит, кусок застревал у неё в горле. Глаза от слёз

и бессонницы покраснели и смотрели на всё с глубокой материнской печалью. Тревога не покидала Дурсун.

В конце концов беспокойство за судьбу сына возросло до таких размеров, что матери стало невмоготу. Как ни страшил её большой город, она собралась и поехала в Ашхабад.

После долгих мытарств по городу Дурсун всё же отыскала рабфак, где учился Батыр. Товарищи Батыра рассказали ей о тяжёлой операции, проводили в больницу.

Дежурный врач, узнав, что она мать Батыра, разрешил ей, несмотря на неприёмный день, навестить сына. Он протянул ей длинный белый халат. Дурсун повертела халат в руках и вернула его назад.

—Ты смеёшься надо мной? — сказала она. — На мне же есть платье.

Врач улыбнулся.

—Я вижу, — сказал он. — Но в больнице такой порядок: без халата входить нельзя.

Мать Батыра с недоверием посмотрела на врача, затем перевела взгляд на смятый халат. Халат вызывал у неё отвращение. Тихо и неуверенно она произнесла:

—Лучше я не надену его, хан мой...

Дежурный врач был непоколебим:

—Иначе не пропущу в больницу!

Дурсун нехотя взяла халат и брезгливо просунула в рукава руки. На что только она не могла бы решиться, лишь бы повидать своего сына! Она представляла его себе измученным, исхудавшим до такой степени, что она сможет пересчитать у него все рёбра; жёлтым, как осенние листья. Ни за что она не отдала бы его в руки врачей, будь она с ним рядом. Что они сделали с её мальчиком? Они же довели его до больницы! Он даже не может подняться с постели, чтобы встретить родную мать...

Всё это она думала, семеня по длинным больничным коридорам вслед за дежурным врачом. Здесь было столько дверей, что Дурсун боялась заблудиться и старалась не отстать от своего провожатого. Она задыхалась от густого запаха лекарств.

Наконец в глубине одного из коридоров дежурный врач остановился и распахнул перед нею двери в палату. Дурсун сразу узнала Батыра. Он сидел на койке у окна и читал книгу.

—Батырджан! — вскрикнула Дурсун и бросилась к сыну.

Она заключила его в свои объятья, и слёзы сами собой потекли из её глаз. Нет, она не верила тому, что видела! Её сын был жив, здоров; он весело улыбался, руки его крепко обнимали её шею...

—Если бы я знала, что ты дашь себя резать, — ни за что бы не отпустила тебя в город! — сказала Дурсун, вытирая платком глаза. — Как тебе не стыдно, Батырджан, ты совсем не жалеешь свою мать...

—Что ты, мама! Зато я теперь совсем здоров! — воскликнул Батыр.

—Ты стал такой самостоятельный...

Дурсун окинула взглядом нижнее белье Батыра, тёплый больничный халат, кожаные тапочки. В непривычной для неё одежде сын выглядел гораздо старше своих лет, он словно возмужал за это время. Да и лицо его посвежело; на округлившихся щеках играл румянец.

— Всё-таки надо было посоветоваться. Мы ведь с отцом тебе зла не желаем... — смиряясь, сказала Дурсун.

—Теперь уже всё позади, мама. Ты же видишь, я совсем здоров.

Пока мать и сын беседовали, начался обход врачей. В палату своей обычной, быстрой походкой вошёл главный хирург. Его окружали врачи.

Профессор подошёл к койке Батыра и, потирая свои белые руки с тонкими, гибкими пальцами, спросил:

—Ну, как наши дела, Батыр?

—Спасибо, профессор, очень хорошо, — ответил Батыр и указал на мать: — Это моя мама, профессор.

Хирург протянул женщине руку.

—Вы можете гордиться своим сыном, — сказал он. — Ваш сын оказался настоящим батыром! Он перенёс очень сложную операцию, — да, очень сложную! Но он молодец. Скоро мы его выпишем из больницы, больше ему здесь делать нечего.

—Спасибо... — краснея от волнения, вымолвила Дурсун.

Хирург направился уже было к койке другого больного, но,

по-видимому, что-то вспомнив, вернулся назад.

—Я хотел спросить у вас: давно ли заболел ваш сын?

—Теперь уже пошёл третий год...

—Чем же вы его лечили?

Дурсун взглянула на сына. Глаза Батыра требовали от неё правды. Она покраснела ещё больше, потупила взор. Тишина в палате показалась ей звенящей. Профессор ждал. И, как ни горько, как ни стыдно было пожилой женщине признаваться в том, в чём она уже сама в душе раскаивалась, она не утаила ничего. Подробно и честно рассказала Дурсун, как лечили её сына знахарки и тебибы.

—Да... — сказал после долгого молчания хирург, — из-за всех этих напитков, знахарских прижиганий и массажей вы могли лишиться своего сына. Мы должны изживать это наследие проклятого прошлого.

...Когда профессор покинул палату, мать спросила Батыра:

—Это он тебя резал?

—Не резал, а оперировал, — поправил Батыр.

—Пусть будет оперировал... Ты мне скажи, это он?

—Да.

—Как его имя?

—Григорьев.

—Как ты сказал? Гюрегер?

Батыр усмехнулся про себя. Русскую фамилию «Григорьев» мать его путала с туркменским словом «гюрегер», что значит «всевидящий». Он хотел ей разъяснить ошибку, но она в это время сказала, глядя на дверь, за которой скрылся профессор:

—Он настоящий гюрегер, если сумел рассмотреть твою болезнь. У него хорошее имя. Мы не должны забывать его.

Прошло несколько дней, и Батыр выписался из больницы. О болезни своей он вскоре забыл и думать, но тёплое чувство благодарности к опытным рукам хирурга осталось в его сердце навсегда.

Берды Мурадович Кербабаев родился в 1894 году в ауле Коуки-Зерен, Тедженского района. Туркменской ССР. Образование он получил сначала в мектебе (сельской школе), затем, по окончании медресе в Бухаре, поступил в Ленинградский институт востоковедения.

Его первое стихотворение было напечатано в 1923 году. Затем появляются поэмы «•Женский мир», «Закрепощённая», «На весеннем поле». «Аму-Дарья», сборник рассказов, роман в стихах «Айлар», повести «Хакы-кат», «Курбан-Дурды» и другие произведения.

Крупнейшее произведение Б. Кербабаева — роман «Решающий шаг», об участии беднейших слоёв крестьянства Туркмении в социалистической революции.

Широко известна повесть Б. Кербабаева «Айсолтан из страны белого золота» — о трудовых подвигах хлопкоробов Туркмении.

Сейчас писатель закончил работу над большим романом «Небит-Даг» — из жизни нефтяников Туркмении.

Б. Кербабаев много переводит с русского языка на туркменский. Основные его переводы — «Хаджи-Мурат» Л. Толстого, «Мать» М. Горького», «Поднятая целина» М. Шолохова, «Овод» Э. Войнич и др.

Б. Кербабаев — действительный член Академии наук Туркменской ССР, заслуженный деятель искусств Туркмении. За литературную и общественную деятельность он дважды награждён орденом Ленина и дважды орденом Трудового Красного Знамени.

В сборник «Батыр» вошли четыре детских рассказа Кербабаева:

«На границе» — о смелости и находчивости туркменского тюнера Черкеза, помогающего пограничникам задержать нарушителей границы;

«Сын своего отца»—о сыне погибшего на фронте воина Советской Армии, о горячем стремлении мальчика учиться в Суворовском училище и стать достойным своего отца;

«Беспокойный характер» — о туркменском дошкольнике Амане, любознательном и пытливом, стремящемся поскорее поступить в школу и узнать обо всём, что его интересует;

«Батыр» — рассказ, написанный автором в 30-е годы, когда в туркменских деревнях ещё не было школ и больниц и народ верил невежественным обманщикам — знахарям. 14-летний Батыр страдал тяжёлой болезнью, и никакие знахари ему не помогли — лишь русский профессор-хирург возвратил мальчика к жизни.