Байки дедушки Шао Мэя

ЧАСТЬ 1
НЕКОТОРЫЕ ПОУЧИТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ ЧАНЬСКОГО МОНАХА ШАО МЭЯ, СТАВШЕГО ВПОСЛЕДСТВИИ НАСТОЯТЕЛЕМ МОНАСТЫРЯ, ЧТО БЛИЗ ГОРЫ ХУАШАНЬ.

(Хуашань{1} – смотри примечания).

Гора Хушань.

Случилось это, когда Шао Мэю было десять лет. Послали его однажды в огород набрать фасоль для обеда. Пришёл он в огород и обнаружил там человека, который, торопясь, срывал стручки фасоли и, роняя наземь, заталкивал в свой мешок.

– А что это вы делаете с нашей фасолью? – спросил Шао Мэй.

– Разве не видишь – собираю! – ответил человек.

– А можно я тоже наберу? – снова спросил мальчик.

– Да, пожалуй, сделай одолжение.

Мальчик набрал мешочек, и совсем уж было решил уходить, но тут в его голове возникла мысль, и он спросил:

– Скажите, пожалуйста, а почему вы собираете нашу фасоль на нашем огороде?

– А как бы я мог собирать вашу фасоль на моём огороде? – удивился человек.

«Он взрослый человек – ему лучше знать», – подумал Шао Мэй и в задумчивости отправился домой. По дороге его посетило Просветление. Но отец всё равно выпорол его.

Отправился однажды Шао Мэй в лавку, в которой торговали письменными принадлежностями, купить тушь и рисовую бумагу. Отец строго-настрого приказал покупать всё только самого лучшего качества.

Поболтав по дороге с приятелями о том, о сём, Шао Мэй добрался, наконец, до лавки. Хозяин быстро нашёл отличную тушь, а вот с бумагой возникла проблема, поскольку за несколько часов до того заезжал сам господин уездный начальник и купил всю хорошую рисовую бумагу, каковая оказалась в наличии. Та же, что осталась, по качеству годилась, разве что, как обёрточная.

Тогда Шао Мэй нашёл, как ему показалось, выход из создавшегося положения: он решил купить самой лучшей бумаги из той, что была. Продавец удивился, но подал покупателю то, что он просил.

По дороге домой Шао Мэй зашёл к своему знакомому чародею-даосу. Даос встретил его с задумчивым видом и, вместо приветствия, сказал:

– Тебя сегодня побьют.

– Кто? – испугался юноша.

Даос постоял молча, пожевал губами:

– Впрочем, ничего страшного… Тебе это пойдёт на пользу.

Взволнованный, Шао Мэй поспешил домой, ежеминутно оглядываясь по сторонам в ожидании обещанных побоев. Но вот и домашние ворота захлопнулись за его спиной.

«Наверное, даос просто что-то напутал. С кем не случается», – успокоено пробормотал он себе под нос.

Нужно ли добавлять, что почтенный отец в очередной раз выпорол своего туповатого отпрыска. Правда, на этот раз его терпение лопнуло, и он отдал сына на обучение в чаньский монастырь.

По дороге в чаньский монастырь с ним приключилась, среди прочих, такая история. Как-то раз, сидя со своими попутчиками у вечернего костра, Шао Мэй слушал разговоры мирян. Наверное, потому, что большая часть людей шла в монастырь – кто поклониться Будде, кто-то жаждал разрешить мучающий его вопрос, а кто и просто за компанию – разговоры, большей частью, шли духовные. На сей раз предметом обсуждения стала тема: в чём заключается истинная цель появления Бодхидхармы{2} с Востока.

Бодхидхарма.

– Бодхидхарма явился к нам с Востока, для того, чтобы принести нам знания и веру, – настойчиво убеждал всех пожилой мирянин.

– Да нет же, он пришёл к нам, чтобы учиться самому – они же там все варвары!.. – громогласно доказывал огромный детина страхообразного вида…

После этого заявления наступила неловкая тишина, и Шао Мэй, удивляясь, кто его за язык дёргает, неожиданно для самого себя сказал:

– Вообще-то, Бодхидхарма с Юга пришёл…

Подзатыльник, прилетевший откуда-то из темноты, помог ему в очередной раз достичь Просветления.

Патриарх, убелённый сединами преклонных лет старец, спросил у Шао Мэя о цели его прибытия в чаньский монастырь. Шао Мэй, нисколько не смущаясь, заявил:

– Мой почтенный отец считает, что я глупый и тупой, а потому гожусь только для изучения Чань.{3}

– Почему же он так решил? – удивился патриарх.

– Он говорит, что я всегда вначале говорю, а потом думаю.

– Тогда отвечай быстро – что такое Просветление? – вдруг скороговоркой спросил старец.

– Это когда в голове светло делается.

После некоторого раздумья патриарх сообщил молодому человеку, что он, пожалуй, принят послушником в их монастырь.

На прощанье Шао Мэй всё-таки рискнул задать мучивший его вопрос насчёт того, откуда прибыл Бодхидхарма.

– Из Духовной Обители, – ответствовал старик.

В ушах юноши взорвался шум недавнего подзатыльника, и Шао Мэй, потрясённый вторичным Просветлением, молча поклонился патриарху и удалился.

Однажды в монастыре, в котором Шао Мэй проходил послушничество, случилось большое празднество, посвящённое дате основания монастыря.

Всех послушников распределили на различные работы: мести полы, украшать зал, посыпать дорожки песком, постригать кусты и т.п.

Шао Мэй попал работать на кухню. Весь день он чистил зелень, резал коренья, таскал воду, мыл котлы.

Время празднования приближалось.

В зале уже были накрыты столы, послушники сбивались с ног, таская тяжёлые блюда, расставляя сиденья, бесконечно всё поправляя и переставляя с места на место.

Шао Мэя отправили в монастырский погребок, дабы он принёс оттуда вина.

– Только смотри – неси самого лучшего янчжоуского вина! – напутствовал его мастер Главный распорядитель.

Через час мастер-распорядитель спохватился – где же то вино, что он приказал принести. Обыскав почти весь монастырь, и не найдя Шао Мэя, послушники отправились в винный погреб. Каково же было их удивление, когда там они обнаружили пропавшего.

Шао Мэй сидел в позе для медитации, вокруг него стояли кувшины с вином, не менее десятка.

– Что ты здесь делаешь, сын чёрта-лочи?! Я зачем тебя сюда отправил?! – с негодованием закричал Главный распорядитель, которого, разумеется, тут же позвали.

На что Шао Мэй весьма заплетающимся языком, хотя и с большим достоинством, ответил:

– Вы… ик! …бираю лучшее вино!

– Но почему вот так?!

– А как же ещё я могу определить – какое… ик! …вино лучшее?

Шао Мэя, случай с которым взялся разбирать сам патриарх, не наказали, решив, что он был прав.

А Главный распорядитель отделался лёгким Просветлением.

Однажды Шао Мэю вдруг пришло в голову, что он обладает даром стихосложения. Он приобрёл в лавке тушь, тушечницу, кисти, рисовую и шёлковую бумагу – всё лучшего качества.

Затем он, позанимавшись упражнениями для концентрации сознания, уставился в потолок. Через несколько минут он написал:

Гора Утайшань.

Дикая слива-мэй (мэй-хуа).

Отложив кисть, Шао Мэй отправился пить чай. Пил он его долго и тщательно. Когда он дождался Просветления, то убрал письменные принадлежности в шкатулку.

Вскоре он вернулся монастырь. А потом ещё долгое время писал письма домой, пользуясь превосходными письменными принадлежностями.

Однажды монах Шао Мэй, изучавший Чань, сидел в саду, под персиковым деревом, усыпанном цветами. Вокруг цветов гудели шмели и порхали бабочки. Шао Мэй пил подогретое вино, прихлёбывая прямо из чайника.

Его заметил старый приятель и, желая поболтать, спросил у монаха:

– Для чего вам нужен Чань, уважаемый монах?

– Бабочек ловить, – пробулькал сквозь чайник Шао Мэй.

Приятель не нашёл, что сказать и, в задумчивости, ушёл.

Примерно через полгода они повстречались вновь. Приятель, припомнив предыдущую встречу, с подначкой спросил:

– Много ли бабочек наловили вы, уважаемый монах?

– А кто вам сказал, что мне есть, чем их ловить? – вопросом на вопрос ответил Шао Мэй.

Вскорости после этого приятель пришёл в чаньский монастырь и побрил голову.

Комментарий Шао Мэя:

«С тех самых пор Шао Мэй питает неизъяснимое отвращение к плодам персикового дерева».

Однажды к Шао Мэю приехал его друг, тоже монах – из соседнего монастыря.

Друг вошёл в келью, некоторое время смотрел на Шао, стоя прямо на пороге. Наконец Шао произнёс:

– Ну и?

На что друг, не задумываясь, ответил:

– А пошёл ты со своим Чанем!

На том они расстались.

Вот и скажите мне теперь – стоило ли из-за этого тащиться такую-то даль?! И ещё – была ли у них обоих хоть малая толика чаньского осознания?

Однажды к Шао Мэю зашёл его приятель, отличавшийся крайней неусидчивостью. Они, как водится, выпили чаю, при этом приятель ежеминутно вскакивал с места, чтобы посмотреть на новую миниатюру, висевшую на стене, то подбегал к окну – узнать, как там стоит его повозка, опять подходил к стене, чтобы прочесть новое стихотворение; при этом он болтал, как весенний скворец, не прерываясь ни на минуту. Шао Мэй сидел и невозмутимо пил чай.

Потом приятель спохватился, вспомнив, видимо, о цели своего посещения…

– Уважаемый Шао Мэй, на днях промелькнуло одно чрезвычайно интересное сообщение, но я уже плохо помню, о чём там шла речь… Может быть, вы сможете мне чем-то помочь?

– Наверное, смогу… – ответил тот. Потом, помолчав, добавил:

– Это не сообщение «промелькнуло» мимо вас, это вы бегаете, как угорелый!

Гость остолбенел, затем сделал невразумительную попытку обидеться. После, так и не сказав ничего на прощание, удалился.

Через полгода Шао Мэй узнал от общих знакомых, что этот приятель побрил голову, обратившись к Чаню в одном из монастырей Поднебесной.

Сидел как-то раз Шао Мэй на крыше дома – отдыхал от трудового дня и выпитого вина. Долго сидел – так, что даже устал. А потом пошёл спать. И приснилось ему, что сидит он на крыше дома, после трудового дня и выпитого вина, и при этом спать хочет.

Проснулся наутро и ничего понять не может: если взаправду всё так было, то почему огород не вскопан, если приснилось – то почему же так голова болит?

Пришёл как-то Шао Мэй в огород, глядит – а там паслён поспел! Надо сказать, что был он до паслёна большой охотник. Наелся, конечно, до отвала…

– …Вот она – карма-то, – лихорадочно думал Шао Мэй, стремглав убегая в сторону ближайших кустов…

Как-то раз Шао Мэй наблюдал, как мимо его дома прогнали стадо коров. Задумался он, захваченный зрелищем, и в голову его пришла идея.

Переоделся он в простое платье, повесил себе на шею колокольчик, на ноги навязал путы и пошёл бродить по улицам города. Шёл он и кричал протяжно: «Му-у-у-у-у… Му-у-у-у-у…»{6} Гулял он так до тех пор, пока не повстречался с городской стражей, которая схватила его и привела в ямынь{7} к судье.

Ямынь.

«Зачем ты – уважаемый монах – пытаешься уподобиться корове?» – спросил судья. «Для чего ты надел ботало и путы?» – «Затем, что у каждого человека на ногах есть путы, которые мешают ему следовать по Пути, а на шею надет колокольчик-ботало, который показывает, что он дурак. Будет нескромно, если я стану отличаться от других», – ответствовал Шао Мэй.

Окружной судья был просвещённым человеком, поэтому он понял, о чём ведёт речь этот безумный монах, и не стал его никак наказывать.

Комментарий Шао Мэя:

«Только вот никак не могу понять я – при чём здесь Чань?»

Однажды Шао Мэй, будучи послушником в монастыре, решил съездить домой, проведать своих родных. Долго ли, коротко ли – без особых приключений добрался до родительского дома.

Дома его встретили с распростёртыми объятьями, усадили за стол, поставили тарелки с лучшей едой и, как водится в таких случаях, завели неторопливую беседу.

Когда все наелись, подвыпивший отец поинтересовался – «что же такое этот самый Чань?» В ответ на это Шао Мэй заорал так, что все собравшиеся втянули головы в плечи и прижали руки к ушам. Отец же выдал сыну такую оплеуху, от которой тот слетел со скамейки. Все ещё молчали, ошеломлённые случившимся, а Шао Мэй поднялся с пола и, потирая затылок, как ни в чём не бывало, обратился к отцу со следующими словами:

– То, как вы отреагировал на крик, и есть ваш Чань. Он есть у всех.

– Если Чань есть, как ты говоришь, у всех, то чем же вы занимаетесь в монастыре?! – спросил рассерженный отец. На что сын ответствовал:

– Мы учимся не раздавать оплеухи направо и налево!

Отца посетило Просветление, и он попросил прощения. После этого случая он стал с большим уважением относиться к занятиям сына, а в дальнейшем и сам заинтересовался чанем. Поведение его изменилось в лучшую сторону.

Автор «Историй», имей он такую возможность, спросил бы у читателя так: «А не слишком ли здесь много просветлений? Ведь если просветлённым сделаться было бы так легко, как утверждается здесь, то нас окружали бы одни только боддхисаттвы!»

Однажды Шао Мэй пришёл в гости к знакомой художнице Ань Сун-ван и увидел её новую, только что законченную картину. На ней был изображён чайник, похожий на те, из которых пьют вино и разбитая чашка, и всё это – на фоне безбрежного голубого неба.

Вдохновившись, Шао Мэй схватил кисть и начертал:

Госпожа Сун-ван некоторое время смотрела на стихи, затем спросила: «А при чём здесь тайна?» В ответ на это Шао Мэй охотно пустился излагать основы учения даосов и древних религиозных представлений, из которых госпоже стало ясно, что чайник должен ассоциироваться с Божественным Небом, а вино – с Дао-истиной{8}, разбитая же чашка символизирует человека, неспособного воспринять Дао.

Госпоже Сун-ван понравились стихи, и она попросила разрешения поместить их прямо на картину. Разумеется, она его получила.

Комментарий Шао Мэя:

«Зачем этот мошенник Шао Мэй путает мысли бедной госпоже? Ведь ясно же, что в чайнике ничего, кроме вина, нет – и быть не может!»

Собрался как-то раз Шао Мэй на прогулку в горы. Взял с собой пустую котомку, повесил на плечо лютню и отправился в путь.

Добрался он до подножья гор и пошёл вдоль ручья, бежавшего сверху. Увидел цветущую сливу-мэй и остановился перед ней полюбоваться. Лёгкий ветерок сдувал время от времени лепестки цветов, и они медленно и легко слетали в ручей и, подхваченные спокойным течением, плавно, словно нехотя, уплывали вдаль…

Шао Мэй постелил на камень, стоявший неподалёку, свою котомку, уселся поудобнее, взял в руки лютню и притих, наблюдая за лепестками. В голову ему пришли слова, и он запел на только что придуманную мелодию:

Отзвучал последний аккорд песни, и наступила долгая тишина.

Комментарий Шао Мэя: *)

«Потом Шао Мэй засмеялся и смеялся так до тех пор, пока не упал обессиленным. Смех его, говорят, слышали в городе, но подумали, что это, наверное, сошла снежная лавина, а другие сказали, что это смеялся сам господин Яньло-ван{9}.

Яньло-ван.

Только вот до сих пор никак не пойму – над чем же так хохотал этот старый дурень? Или, может, он решил, что смех без причины – признак Просветления?»

*) «Кстати, видел я недавно этого Шао Мэя. Так вот – он до сих пор смеётся. Особенно, когда снегопад» (прим. ред.)

Сидел однажды Шао Мэй на крыше своего дома и смотрел туда, где в необозримой дали чуть виднелись, все в синеватой дымке, Великие горы. Пришли ему в голову такие стихи:

Шао Мэй записал эти стихи, а после показал одному своему знакомому – молодому человеку, которому всё казалось, будто окружающие не замечают его талантов. Молодому человеку стихи понравились. Вскоре он, окрылённый, успешно сдал экзамен на вторую кандидатскую степень – цзюйжэня{10}, а после получил должность писца при ямыне.

Шао Мэй же после этого, как говорится, опустил штору, удалясь из мира людей. Было ему в ту пору тридцать два года.

Пу Сунлин (наст. имя Ляо Чжай), автор «Лисьих чар» – носил звание цзюйжэня.

Комментарий Шао Мэя:

«Надо ли говорить, что молодой человек абсолютно ничего не понял ни в стихах, ни то, что хотел ему сказать стихами этот почтенный идиот Шао? Воистину – далёки горы Тайшань{11}…»

Гора Тайшань.

Однажды к Шао Мэю привели сумасшедшего и попросили вылечить. Шао Мэй согласился, но при условии, что его оставят с больным наедине.

Целый день монах наблюдал за сумасшедшим, а тот, не обращая внимания ни на кого, сидел на одном и том же месте в совершенной позе Будды и раскачивал головой. Делал он это так долго, что постепенно вошёл в транс.

Шао Мэй, заметив это, выждал ещё немножко, затем незаметно достал из-под своей циновки кэйсаку{12} и, тщательно рассчитав силы, ударил ею по макушке сумасшедшего.

Вот как раз у наставника в руках – кэйсаку.

У одержимого сразу раскрылись глаза, взгляд прояснился. Увидев монаха, выхватил у него из рук бамбуковый кэйсаку и в ответ, что есть силы, огрел того по голове. Затем, растерянно посмотрев вокруг, недоумённо спросил, где он находится.

«Твоё путешествие закончилось», – проворчал Шао Мэй, потирая свою ушибленную макушку. «Можешь ступать домой. Только в следующий раз, когда соберёшься в дальнюю дорогу, найди себе хорошего попутчика».

Комментарий Шао Мэя:

«Шао сам был тогда, как сумасшедший – вылечил человека, так спрячь своё озаряло подальше, так нет ведь: рот раскрыл и смотрит… Дождался, пока из самого чуть мозги не вышибли!..»

Иероглифы, означающие «у-вэй».

Однажды Шао Мэй решил заняться неделанием (у-вэй{13}). После некоторых раздумий отправился он к озеру. Выломал в ближайших кустах толстенную сухую корявую палку, из бумажных полосок скрутил верёвку, к ней примотал коровью лепёшку.

Расположился поудобнее на валуне и стал то закидывать свою «удочку», то вытаскивать её из воды. Положит лепёшку на горячий от зноя камень, подождёт, пока подсохнет, проверит, цела ли верёвочка, и снова забрасывает в воду…

В скорем времени случился на берегу некий человек. Увидел он Шао Мэя, решил, что тот дурачок, и захотел его уму-разуму поучить.

– Разве же так удочку делают? – начал он важным голосом. – Надо взять длинный бамбуковый хлыст, который гнётся и не ломается…

Человек сделал паузу, ожидая возражений. Ободрённый молчанием, он продолжил:

– Кто же из бумаги делает верёвку? Надо взять тонкую шёлковую нить – она прочная, и в воде её не видать…

Шао Мэй безмолвствовал. Вдохновлённый, человек стал дальше излагать свои поучения:

– Приманку надобно не привязывать к нити, а насаживать на крючок. Крючки бывают с зазубриной и без таковой; делают крючки из кованого железа – они, впрочем, тебе не по деньгам, а также каменные и костяные. Наживку готовить лучше всего из кусочка слегка подвонявшего сырого мяса, а не из коровьей лепёшки. Если сделаешь всё так, как я сказал, поймаешь вот такую рыбину! – человек развёл руками, показывая, какую именно. Получалось – большую.

– А ловить рыбу следует в омутах, либо на перекатах, в ранние утренние часы – на восходе солнца, или в вечернее время – на закате. А в этом озере, где устроился ловить рыбу ты, неразумный юноша, рыбы не бывает вообще никогда никакой! – с жаром закончил человек.

Наконец Шао Мэй зашевелился:

– Позволь, о, мудрый, мне, неразумному, задать тебе всего один вопрос!

Человек приосанился и благосклонно кивнул.

– Так ответь же: если здесь не бывает вообще никогда никакой рыбы, то не всё ли равно, какой удочкой я её не поймаю?

Человек открыл рот, да так, ошарашенный, и застыл, раздумывая над ответом…

В этот момент удочка в руках Шао Мэя дёрнулась, он машинально вытащил её. Из воды вылетел и шлёпнулся на берег водяной дракон – зеркальный карп немалых размеров. Юноша, не долго думая, успокоил его по голове камнем, двумя пальцами оборвал бумажную верёвочку, затолкал карпа в мешок и, с трудом взвалив ношу на плечи, удалился домой…

Оглянувшись на повороте, он успел заметить, что тот человек так и продолжает стоять с разинутым ртом.

«Проклятая рыба! – с усмешкой подумал Шао Мэй. – Всё неделание испортила!»

Комментарий Шао Мэя:

«В чужой Шаолинь со своим Чанем не ходят. Могут и синяков наставить. А рыба была огромная – на целый дань{14}!..»

Решил однажды Шао Мэй съездить в Кайфын{15}. Сказано – сделано: с первым же караваном, направлявшемся в ту же сторону, отправился он в великую древнюю столицу.

На фото – Кайфын.

Как говорил один из поэтов: «Кто не бывал в Кайфыне, тот не видел Поднебесную!»

Долго ли, коротко ли – всё же добрался он до Кайфына.

Улицы города были узки и изворотливы, как лисы-кицунэ{16}, желающие кого-либо обмануть, площади до отказа наполнены народом так, что создавалось ощущение павлина с красивым пёстрым хвостом и резким, очень неприятным голосом…

Девятихвостая лиса-кицунэ.

Перво-наперво Шао Мэй нанёс визит в местный буддистский храм. Его прохлада, обилие зелёных деревьев, несмотря на засушливое время года, а также неспешные прогулки по тенистым тропинкам храмового сада, привели дух Шао Мэя в хорошее состояние. Поразмыслив, Мэй понял, что такими бестолковыми и крикливыми выглядят, наверное, все города на свете, особенно, когда попадаешь в них впервые. Мэй с благодарностью подумал о тихом селении, в котором проживал сам и о несомненной пользе, которую несёт тишина нашим усталым головам…

На другой день, с утра, Мэй отправился на базар. Он проходил между длинными бесконечными рядами повозок, на которых были разложены пёстрые товары: от торговцев пряностей летел аромат шафрана и имбиря; запах варёного риса с кусочками мяса заставлял наполняться рот слюной, и напоминал об обеденном времени; ювелир, раскинувший свою палатку в тени, прельщал взоры красоток искусно вырезанными из яшмы, агата и нефрита украшениями – шейными подвесками, кольцами, браслетами, талисманами – всем тем, к чему так иногда неравнодушны женщины; на циновке, под устроенным навесом, сидел музыкант и услаждал слух прохожих музыкой – он по очереди играл то на свирели, то на цитре, то на барабанах, а то брал в руки лютню – и поражал всех своим необычайным искусством…

И тут взгляд Шао Мэя привлёк необычного вида человек: босой, в грязной, изодранной в клочья шафрановой рясе, отродясь нечёсаные волосы колтунами торчали во все стороны, словно пытались убежать от своего хозяина; лицо его было свирепо.

Человек молчал; медленно и торжественно переставляя ноги, будто в танце, двигался по кругу. В руках он нёс полую бамбуковую палочку длиной, этак, цуней{17} в десять. Держал он её так, как если бы это был волшебный жезл Жуи{18}.

Жезл Жуи.

Шао Мэй решил подойти поближе и поинтересоваться, что за странный обряд совершает человек в одежде хэшана{19}…

Хэшан.

В ответ на заданный вопрос оборванец резко размахнулся и палочка просвистела по тому месту, где должна была бы находиться голова Мэя, если б тот не успел убрать её в сторону. В тот же миг, выдернув палочку у бродяги, треснул его самого прямо в лоб, при этом, заметьте, не промахнулся.

Лицо хэшана осветилось улыбкой. Он низко, до земли поклонился Мэю, забрал свою палочку и ушёл.

Перед самым отъездом из Кайфына Шао Мэя посетил тот самый хэшан с базара. Он поблагодарил Мэя за дарованное ему Просветление. На прощание он оставил в подарок некую крохотную шкатулочку, размером с ядро мускатного ореха, с наказом открыть её «когда придёт время, но не раньше».

В дороге Шао Мэй почувствовал, что время, о котором предупреждал хэшан, наступило, и открыл шкатулку. Через мгновение Мэй хохотал, как умалишённый. Просветлённый, он бережно спрятал шкатулку в рукав и отправился дальше – домой, в своё любимое тихое горное селение…

Комментарий Шао Мэя:

«Не будь этот Шао настолько тупым, он сразу понял бы, чем занят хэшан. Но нет худа без добра – они обменялись хорошими подарками…»

Однажды наставник спросил Шао Мэя, в чём цель прихода Первого Патриарха с Юга. Шао Мэй, заглянув под уголок циновки, на которой сидел наставник, приложил палец к губам: «Тс-с-с!» Потом взял своего учителя за руку и вывел из дзэндо{20}…

Комментарий Шао Мэя:

«…И там признался, что ничего по этому поводу сказать не может»… – Кажется, подобную историю я уже где-то читал…»

Однажды Шао Мэя попросили прочитать проповедь о греховности убийства перед заключёнными городской тюрьмы. Вначале он, не желая зла заключённым, попытался отказаться от такой чести. Однако начальник ямыня оказался настойчив.

Проповедь Шао Мэя оказалась краткой и достаточно действенной. Заканчивалась она следующими словами: «Убийца не станет убивать, если только он сидит в тюрьме, праведник – потому, что почитает за грех, законопослушный горожанин – из-за боязни преступить закон. Тот, кто стал Буддой – потому, что он уже совершил убийство».

Комментарий Шао Мэя:

«Хоть на что-то оказался годным этот старый мешок с костями. Это действительно была его лучшая проповедь!»

Однажды Шао Мэю гонец принёс письмо. Оно было написано на шелковой тончайшей бумаге, все иероглифы были тщательно выписаны изящным почерком. Подписи, разумеется, не было. В письме были стихи:

Шао Мэй, вдохновившись стихами, схватил кисть и на лучшей бумаге начертал:

Тщательно запечатав своё послание, Мэй отправил его вместе с гонцом, который всё это время томился в прихожей, дожидаясь ответа.

Комментарий Шао Мэя:

«Больше писем, почему-то, не было. Наверное, меня не нашли».

Однажды утром Шао Мэй взял зеркало и посмотрел на собственное отражение. «Матушка Сиванму{21}, до чего же я похож на себя!» – вырвалось у него.

Сиванму.

Однажды Шао Мэя навестил его друг из некой весьма отдалённой провинции. Попивая не чай, они провели много часов в мудрой беседе. Шао Мэй продемонстрировал своё умение играть на лютне, продекламировал свои лучшие стихи…

Восхищённый гость воскликнул: «Нет предела твоему совершенству! Ты мог бы, подобно духу легендарного Кукая{22}, писать свои стихи на речной глади!..»

На что Шао Мэй, хоть ему и была приятна похвала, ответил такими словами: «Зачем бы я стал, подобно журавлю, лазать по воде – ведь она же мокрая!»

Друг, видя, что несколько переусердствовал с похвалой, стал вести себя гораздо сдержаннее и, вместе с тем, однако, искреннее.

Беседа их после этого диалога закончилась далеко заполночь и возобновилась с рассветом.

Комментарий Шао Мэя:

«Шао Мэй с детства терпеть не мог водные процедуры. Можно сказать, ему и Чанем то удалось овладеть, разрешив парадокс: как быть всегда чистым, как можно реже при этом пользуясь водой».

Однажды к Шао Мэю зашёл наведаться приятель. Погуляв по саду и отведав чайник-другой вина, приятель попросил Шао Мэя продемонстрировать Чань.

Недолго думая, Мэй взял со стола лист тончайшей рисовой бумаги, кисть и нарисовал яблоко.

– Что ты думаешь по поводу этого яблока? – спросил Шао Мэй.

– Весьма похоже, – ответил приятель.

– Можно ли съесть это яблоко?

– Конечно нет, ведь оно нарисовано!

– Пойдём со мной…

И они с приятелем ушли в дальнюю комнату, где жил ручной зверёк по названию «заморская свинья». Шао Мэй взял ножницы и, вырезав рисунок по контуру, положил его в ящик, где обитал зверёк.

На глазах у ошеломлённого гостя животное во мгновение ока сжевало бумагу с рисунком.

Комментарий переводчика: «Сия притча не могла быть поведана Шао Мэем, ибо во времена, в кои жил почтенный монах, в Китае не было и быть не могло морских свинок. Видимо, имеет место быть позднейшее подражание».

Комментарий Шао Мэя к «Комментарию переводчика»:

«В Поднебесной, как известно, бывает всё. Пусть он (переводчик) скажет спасибо, что я не скормил это «яблоко» ему самому».

Это случилось в те времена, когда Шао Мэй проходил обучение в чаньском монастыре.

Наставник спросил у Шао Мэя, рассказав ему известный коан{23}, – «Как звучит хлопок одной ладонью?» На что молодой Мэй закатил ему роскошнейшую пощёчину.

Наставник всё понял и чуть не удалился в Нирвану.

Однажды Шао Мэю пришлось иметь беседу с неким христианином, именующим себя Ваном, по фамилии Минь. Сей добрый человек рассказывал Мэю о своей религии и всячески старался доказать, будто она является единственно верной.

Росло количество аргументов, росло количество опустошённых чайников подогретого вина, а конца разговору не было видно. И всё же, когда вина больше не осталось, их увлекательный разговор завершился следующим образом:

– «В Начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было – Бог», – горячился, доказывая, почтенный Вань.

– Вообще-то, вначале была пустота и тишина*, – ответил вконец утомлённый Шао Мэй.

Комментарий переводчика: «Мы должны успокоить читателя этих «Баек»: Минь Ван не ушёл от Мэя просветлённым, не отошёл он и от Иисуса, то есть, не перестал быть христианином, но он, по крайней мере, прекратил этот никчёмный разговор.

Вот как писал об этом сам почтенный наставник: «Пустым будет спор о том, какая халва лучше – ореховая или кунжутовая. Тем более, религии – не орех и не кунжут. Тем более – чань не является религией».

Теперь, что касается слов, отмеченных звёздочкой. При переводе мы вынуждены были выбрать слова «тишина и пустота», так как китайский иероглиф « У» имеет ошеломляюще много значений и толкований, хотя, в принципе, его основное значение – «Ничто». Тем же читателям, которые и после наших объяснений продолжают ощущать некоторую неудовлетворённость, мы рекомендуем обратиться к полному китайско-русскому словарю, дабы они сами могли насладиться неопределённостью смысла этого иероглифа».

Однажды Шао Мэю один из ревнителей современного искусства задал вопрос, что такое «панк».

Ответ был краток: «Чань, выраженный с помощью жанра «югэн{24}».

Комментарий переводчика: «Мы затрудняемся пояснить, что имел в виду почтенный настоятель».