База-500: Ягдкоманда

Глава 11

Вильгельм Вахман (штрихи к портрету)

К разочарованию Вахмана, его карьера в СД не задалась. Нет, работа как раз отвечала складу характера Вахмана, а его профессиональный опыт полицейского поднимал его над остальными сотрудниками, — пусть и имеющими высшее юридическое образование, — но не обладающими профессиональными навыками полицейской работы. В плане профессионализма Вахман вписался в СД идеально. Проблема была в том, что сама СД не смогла занять место той всемогущей и всепроникающей полицейской организации, которая и должна была стать становым хребтом полицейского государства под названием Третий рейх.

СД считалась, — всего лишь, — внутрипартийной контрразведкой, наблюдающей за членами партии, включая партийных функционеров, и последним, естественно, это не могло понравиться. С другой стороны, по мере укрепления гестапо, последняя стремилась вытеснить СД из всех сфер деятельности, которые могли бы быть отнесены к компетенции государственной тайной полиции. Для Вахмана подобное положение вещей означало, что его карьера не могла быть столь стремительной и успешной, как он рассчитывал.

Однако опора СД на широкую сеть добровольных и бескорыстных информаторов, — в большинстве своем искренне веривших в то, что их донесения о состоянии дел в партии и государстве помогут не борьбе за власть между политиканами, а более эффективной организации работы партийных и государственных структур на благо интересов народа и рейха, — такая опора давала ту силу внутрипартийной контрразведки, которая и заставляла всех в рейхе считаться с СД. В конце концов, с 1933 года лишь члены НСДАП могли рассчитывать на карьерный рост, а контроль за членами СД являлся ее несомненной прерогативой.

Сотрудники СД делились на три категории: штатные работники — члены СС и НСДАП, официально состоявшие в аппарате СД; так называемые почетные сотрудники СД — официальные представители СД при различных учреждениях и организациях; «негласные сотрудники» — люди, неофициально сотрудничавшие с СД.

Именно две последние категории поставляли в СД поток информации, который являлся настоящим Клондайком для вдумчивого аналитика. На основании этой информации составлялись отчеты о положении в рейхе, настроениях среди различных категорий населения и тому подобное. Такая информация, в отличие от доносов в гестапо, не преследовала цели «разоблачения скрытых врагов фюрера» или компрометации конкретных лиц, — потому была достаточно точна и объективна, давая всестороннюю картину.

Именно из этой информации Вахман вылавливал частички мозаики, складывавшейся в четкие портреты попавших в зону внимания людей.

Весной 1934 года Вахмана внезапно вызвали на доклад к главе СД и гестапо СС-бригадефюреру Рейнхарду Гейдриху. Внезапному вызову к Гейдриху обрадовался бы только идиот. Вахман не был идиотом. Он обеспокоился, но при этом ощутил волнение воодушевления: похоже, его карьера выходит на новый уровень.

— Я читал ваши доклады, — сказал Гейдрих. — Некоторые похожи на захватывающий детектив, но при этом достаточно информативны. Кроме того, ваше начальство отмечает, что вы работаете не только тщательно, но и быстро. Вот вам список лиц, которых надо отработать на предмет подозрительных связей и действий. Даю вам три месяца. Приступайте!

Итогом деятельности Вахмана стала тонкая папка, где каждый листок содержал сжатую информацию о фигуранте из списка с подробным перечислением его вызывающих подозрение действий и связей. По сути, на основании этих сведений каждого из фигурантов гестапо смело могло брать в оперативную разработку.

— Отлично! — одобрил Гейдрих. — Эти люди давно подозревались в измене фюреру, и ваша папка послужит веским доводом в пользу…

Гейдрих прервался, встал из-за стола и подошел к окну. С минуту он созерцал городской пейзаж, затем повернулся к Вахману:

— Вы просили отпуск?

— Да, бригадефюрер. Мне пришлось очень напряжено работать последние три месяца, выполняя ваше задание: ведь текущую работу с меня никто не снимал.

— Я не могу вам сейчас дать отпуск, — решительно заявил Гейдрих. — И пока не могу сказать, когда именно смогу дать. Со дня на день я ожидаю важного решения фюрера. И когда фюрер примет это решение, мне понадобятся умелые, верные и решительные люди вроде вас!

Вахману не зря хотелось в отпуск: подходил к концу июнь 1934 года, самое время понежиться на нежарком северном солнце балтийского побережья или пляжах живописного озера в Пруссии, а то и погулять по горам родной Баварии, наслаждаясь потрясающими видами.

Но уже готовилось то странное и зловещее мероприятие, которое вначале называли «разоблачением заговора штурмовиков», но впоследствии окрестили в духе американских гангстерских боевиков «ночью длинных ночей».

Многие сомневались, а то и прямо отрицали существование «заговора штурмовиков». Однако есть неопровержимый факт: Рём неоднократно заявлял, что он «Шарнхорст новой армии». Командир роты в Первую мировую войну, Рём проникся глубоким презрением к генералам, оказавшимся неспособными одержать победу, имея лучших в мире солдат и используя в качестве ударной силы элитные штурмовые дивизии. Убеждением Рёма стали слова: «Нужна новая дисциплина и другой организационный принцип. Генералы — сапожники! Новые идеи им даже не придут в голову».

Рём продолжал рьяно отстаивать идею создания принципиально новой армии, — истинно народной армии, — на базе С А. К 1934 году С А насчитывали почти полмиллиона человек — в пять раз больше численности рейхсвера! Глава Министерского управления Военного министерства генерал фон Райхенау полагал, что С А и крайне националистическое объединение фронтовиков «Стальной шлем» должны стать основой формирования пограничных частей и подготовки рекрутов для рейхсвера. Такие взгляды находились вопиющем противоречии с воззрениями Рёма на военное строительство Новой Германии, поэтому Райхенау решил нейтрализовать влияние Рёма организацией слияния «Стального шлема» с СА под эгидой военного министерства. По замыслу Райхенау, непокорные 500 тысяч членов СА должны были раствориться среди насчитывавшего более чем миллион членов «Стального шлема», возглавлявшегося вполне лояльным к рейхсверу Теодором Дустербергом.

Однако поднаторевший в интригах Рём включил в состав СА лишь около 340 тысяч членов «Стального шлема» и в новых СА, разделенных на три группировки, командные должности по прежнему занимали люди Рёма.

Рейхсвер, проиграв схватку за милиционные формирования, решил взять реванш принятием в декабре 1933 года закона о всеобщей воинской повинности, что должно было постепенно свести на нет роль милиционных формирований типа СА. Однако занявший пост министра без портфеля в имперском правительстве Рём нашел поддержку… во Франции, которая на Женевской конференции по разоружению настаивала на создании в Германии именно милицейских вооруженных сил. Обнаглевший Рём, злоупотребляя своим положением члена правительства, повел прямые переговоры с французским военным атташе. Получивший в феврале 1934 года письменные требования Рёма военный министр Бломберг обескураженно сообщил на совещании командирам рейхсвера: «Рём считает, что оборона страны должна быть прерогативой СА, рейхсверу же следует поручить функции осуществления допризывной военной подготовки».

Это был апофеоз конфликта СА и рейхсвера. Бломберг обратился к Гитлеру, чтобы тот принял решение по данному вопросу. Фактически Гитлер должен был сделать выбор, кого он принесет в жертву: либо традиционную прусскую армию в лице генералов рейхсвера, либо национал-социалистическую революцию в лице своего друга Рёма. Гитлер уговорил Рёма согласиться с тем, что рейхсвер является вооруженным защитником Третьего рейха, а СА занимается ведением допризывной и резервистской подготовки.

Однако еще не успели убрать пустые бутылки после банкета, посвященному примирению СА и рейхсвера, как Рём заявил своим группенфюрерам:

— То, о чем объявил этот ефрейтор, нас не касается. Я не собираюсь придерживаться этого соглашения. Гитлер вероломен и должен отправиться, по крайней мере, в отпуск. Если он не с нами, то мы сделаем свое дело и без Гитлера.

Разве можно было истолковать эти слова иначе, чем призыв «продолжать национал-социалистическую революцию» без Гитлера? Именно таким образом речь подвыпившего Рёма воспринял командир армии СА в Ганновере и полицай-президент Ганновера СА-обергруппенфюрер Виктор Лютце. В начале марта 1934 года он рассказал заместителю фюрера по партии Рудольфу Гессу. Но Гесс, зная о тесной дружбе Гитлера с Рёмом, не решился об этом докладывать. И тогда Лютце выехал в Берхтесгаден, где лично доложил фюреру как о происшедшем инциденте, так и о растущем недовольстве руководством рейха в рядах штурмовиков. Однако Гитлер не торопился решать проблему и предложил подождать развития событий. Гитлер явно отдавал инициативу рейхсверу, и Лютце понял это.

На учениях в Браунфельзе Лютце сообщил о тревожных фактах фон Райхенау и предоставил ему доказательства своей лояльности к рейхсверу. Райхенау сдержанно поблагодарил Лютце и Лютце понял: военные уже принимают контрмеры.

Это было действительно так: Райхенау уже вел переговоры с руководителем СД и гестапо Гейдрихом о совместных действиях против СА, предусматривающих ликвидацию Рёма и его окружения. Гейдрих пытался склонить на свою сторону колеблющегося рейхсфюрера СС Гиммлера. Поддержка пришла с неожиданной стороны: министр-президент Пруссии Герман Геринг был обеспокоен размахом создания сети подконтрольных Рёму полицай-президентов и советников СА. Кроме того, Геринг рассчитывал сам возглавить вооруженные силы рейха. Ради уничтожения Рёма Геринг в конце апреля 1934 года согласился отдать Гиммлеру и Гейдриху свое драгоценное детище — прусское гестапо. К этому времени вся остальная германская тайная полиция уже была под контролем Гиммлера.

Заручившись поддержкой рейхсвера, рейхсфюрера СС и министра-президента Пруссии, Гейдрих приступил к сбору доказательств «заговора штурмовиков». Однако одно дело — недовольство фюрером и совсем другое — подготовка к мятежу. Если доказательств первого вполне хватало, то со вторым был явный дефицит. Никакой мобилизации в рядах штурмовиков не наблюдалось, более того: командующий штурмовиками Силезии Хайнес фон Гёринг в начале июня отправил половину своей охраны в отпуск, а глава берлинских СА Карл Эрнст в конце июня собрался отдохнуть на Канарских островах. 8 июня партийная газета «Фёлькишер беобахтер» опубликовала коммюнике отдела прессы Главного командования СА, из которого следовало, что начальник штаба СА Рём на несколько недель убывает в отпуск для лечения в санатории Бад-Висзее. За четыре дня до этого во время личной встречи с Гитлером Рём сообщил о решении с 1 июля отправить всех штурмовиков в отпуск.

Командование рейхсвера усмотрело в этом признание Рёмом своего поражения. Однако Гейдрих был другого мнения: он видел в происходящем признаки маскировки хитроумного и коварного заговора. И действительно: большинство штурмовиков собиралось проводить свой отпуск в местах постоянной дислокации и их можно было легко собрать в случае необходимости. Даже если бы по тревоге прибыл лишь каждый второй штурмовик, их с избытком хватило бы, чтобы справиться и с рейхсвером, и с СС. Геринг был согласен с Гейдрихом, однако в справедливости их опасений предстояло убедить еще фюрера. А это было весьма сложной задачей.

Дело облегчалось тем, что Гитлер испытывал давление со всех сторон. Пресс-секретарь Геринга Зоммерфельдт сообщил, что Рём обещал СА-группенфюреру принцу Августу Вильгельму Прусскому поддержку СА в том, чтобы тот стал после давно ожидаемой смерти дышащего на ладан президента Гинденбурга рейхспрезидентом. Взамен принц обещал Рёму пост главы рейхсвера Это были не пустые разговоры: за наследником Гогеицоллернов принцем Августом стояли монархические силы Германии.

Обеспокоенный Гитлер помчался в поместье Нойдек, где престарелый фельдмаршал Гинденбург доживал свои дни. Гитлер хотел узнать расклад сил в окружении президента и оценить: сколько тот еще протянет. На лестнице Гитлер столкнулся с военным министром Бломбергом, который сообщил Гитлеру, что президент обеспокоен речью Папена в университете Марбурга, в которой тот указал на опасность, исходящую от неугомонных национал-социалистических революционеров.

— Необходимо срочно восстановить внутренний мир в рейхе. Радикализму не место в новой Германии.

Гитлер понял: либо он принесет в жертву Рёма, либо рейхсвер принесет в жертву его самого. На короткий момент, стоя перед нахмуренным генерал-полковником фон Бломбергом, он снова ощутил себя ефрейтором 23-го баварского пехотного полка Адольфом Гитлером, а вовсе не германским рейхсканцлером и вождем многочисленной партии.

На следующий день 22 июня 1934 года Гитлер вызвал к себе Лютце и сообщил ему о том, что знает о его непричастности к заговору Рёма, и приказал впредь выполнять только личные его, фюрера, распоряжения. В тот же день Гиммлер сообщил командиру территориального округа СС «Центр» СС-группенфюреру фон Эберштайну о планируемом Рёмом государственном перевороте. Рейхсфюрер С С приказал Эберштайну привести все подразделения СС в боевую готовность и действовать в непосредственном контакте с командованием военного округа рейхсвера.

23 июня начальник общего отдела штаба сухопутных войск полковник Фромм сообщил своим офицерам о готовящемся путче СА и приказал по первому требованию СС выдать им со складов рейхсвера оружие. 25 июня Бломберг облегченно вздохнул, получив твердые доказательства решимости Гитлера «избавить рейхсвер от коричневого кошмара». Гитлер сообщил, что намеревается созвать все руководство С А на совещание в Бад-Висзее к Рёму и там «рассчитаться с каждым лично».

Разумеется, многие не поверили в возможность «путча штурмовиков» — ведь не наблюдалось никаких явных признаков подготовки к перевороту. Кроме того, Гейдрих несколько переусердствовал с рассылкой фальшивых «приказов Рёма» и провокаторов. Командующий военным округом в Силезии Эвальд фон Кляйст решил, что Гиммлер старается стравить СА и рейхсвер. Он сообщил об этом командующему сухопутными войсками фон Фричу, и тот вызвал к себе для прояснения ситуации фон Райхенау. Райхенау выслушал доводы фон Кляйста и невозмутимо ответил:

— Вполне вероятно, что так оно и есть. Ну и что? Теперь уже поздно.

Тем не менее Гитлер, как обычно в сложных ситуациях, начал колебаться. Если Бломбергу он заявил о решимости арестовать руководство СА, то во время беседы с Лютце он говорил лишь «о смещении Рёма». А на встрече с заместителем Рёма СА-обергруппенфюрером фон Краусером Гитлер доверительно сообщил ему, что «хотел бы воспользоваться совещанием в Висзее, чтобы основательно поговорить с Рёмом и другими руководителями штурмовиков и устранить все разногласия и недоразумения». При этом Гитлер подтвердил, что Рём останется на своем посту.

Было ли это колебанием Гитлера или тонко рассчитанной маскировкой? Скорее всего, Гитлер надеялся снова пустить в ход магическое действие своих речей и убедить руководство СА признать главенство рейхсвера. Именно поэтому на встречу с Рёмом, — назначенную на 11 часов утра 30 июня в апартаментах Рёма, — он взял с собой лишь двух адъютантов, четырех полицейских, слугу и водителя.

Естественно, все это время Гиммлер и Гейдрих будоражили фюрера донесениями о «готовности штурмовиков к выступлению» и провоцировали выход на улицу отдельных подразделений СА. Тем не менее не все было следствием провокаций СД.

Когда Гитлер 28 июня собрался лететь в Годесберг, его пилот Баур доложил о неисправности двигателя на личном самолете фюрера «Юнкерс-52» борт номер D-2600. Фюрер приказал оставить самолет для ремонта, а для полета использовать другой самолет из числа предоставленных компанией Люфтганза в распоряжение фюрера и его свиты. Когда в четыре часа утра самолет Гитлера приземлился в аэропорту Мюнхена, кроме встречавшего самолет гауляйтера Вагнера никто на аэродроме не знал о прилете фюрера. Как позднее признался Бауру директор аэропорта Гайлер, он имел категорический приказ от Рёма: позвонить в штаб СА немедленно, как только станет известным время прибытия Гитлера в Мюнхен. В свойственной ему манере Рём пообещал Гайлеру «снести голову», если тот не выполнит его приказ.

Гайлер выполнил бы приказ Рёма, если бы знал, что Гитлер летит в Мюнхен не на своем самолете номер D-2600, а на другом, аналогичной модели. Гайлер знал, что самолет D-2600 накануне днем отправился из Эссена обратно в Берлин, о чем преспокойно доложил в штаб СА. Гайлер и не подозревал, что D-2600 перегоняет для ремонта в Берлин летчик Люфтганзы.

Переговорив с Вагнером, Гитлер немедленно отправился с аэродрома прямо в министерство внутренних дел Баварии, распорядившись арестовать и отправить в тюрьму полицай-президента Мюнхена СА-обергруппенфюрера Шнайдхубера, а также начальника личного состава СА и командира группы СА «Хохланд» СА-группенфюрера Шмида. Отдав приказ Вагнеру собрать по тревоге ударные отряды СС и баварской политической полиции БПП с целью произвести аресты руководителей СА и противников нацистов в Мюнхене, Гитлер помчался в Бад-Висзее. Прибыв туда в шесть утра, Гитлер и его спутники без труда проникли в пансионат «Ханзельбауэр», где находилось руководство СА: часть охранников отправилась на смену, а остальные были мертвецки пьяны — по вышеизложенной причине Гитлера никто не ждал.

Ошеломленных охранников разоружили и оставили под охраной шофера Гитлера СС-бригадефюрера Шрека. Когда Гитлер вышел из караульного помещения в зал, его увидел спускавшийся по лестнице начальник охраны Рёма СА-штандартенфюрер Юлиус Уль. Уль, вместо того чтобы приветствовать фюрера, выхватил пистолет, и в глазах Гитлера, да и всех приехавших с ним этот жест красноречивее всего показал, что именно планировали вожаки СА в пансионате «Ханзельбауэр». Сопровождавший Гитлера офицер полиции Хёгль ловким приемом обезоружил Уля и отволок его в караульное помещение. Гитлер спросил, где комната Рёма, но Уль не ответил, и Гитлер приказал найти и разбудить управляющего.

Между тем Лутце нашел гостевую книгу и выяснил номера, которые занимали руководители СА. Гитлер с полицейскими поднялся на второй этаж и застал Рёма с Хайнесом врасплох — да еще в компании с любовниками! Хёгль арестовал их, после чего Гитлер лично проверил все комнаты. Были арестованы все находившиеся в пансионате штурмовики, кроме личного врача Рёма, который залез под кровать. Разъяренный адъютант Гитлера хотел его там пристрелить, но Гитлер не велел трогать врача. Никто, кроме Уля, не оказал сопротивления.

Всех арестованных посадили в прибывший из города автобус и отправились на машинах в Мюнхен. Между тем по дороге стали попадаться грузовики со штурмовиками, которых Рём вызвал в пансионат. Если бы Гитлер приехал на встречу с Рёмом, как было условленно, к 11 часам, весь пансионат уже находился бы под тройным кольцом охраны вооруженных штурмовиков.

Гитлер разворачивал машины со штурмовиками и разъяснял, что «вопрос с Рёмом закрыт и вам больше не надо к нему ехать». Тех, кто проявлял упрямство, арестовывали и сажали в автобус. Когда Гитлер снова прибыл в Мюнхен, аресты шли полным ходом: эсэсовцы и полицейские арестовывали прибывающих на совещание штурмовиков прямо на Центральном вокзале и отправляли в тюрьму предварительного заключения Штадельхайм.

К десяти часам Гитлер прибыл в Коричневый дом, находившийся под охраной рейхсвера, и, убедившись, что в Мюнхене дело выиграно, приказал Геббельсу связаться с Берлином и дать сигнал к аресту «предателей» по всей стране. Геббельс позвонил Герингу и сказал одно-единственное слово: «Колибри».

Маленькая птичка открыла шлюзы кровавой вакханалии: Гиммлер поднял по тревоге все подразделения СС, а в отделениях СД вскрывали подготовленные Гейдрихом конверты с «черными списками». Террор покатился по оцепеневшей от ужаса Германии, приобретая на местах неуправляемый характер.

«Черные списки» составляли в основном Геринг и Гейдрих, согласовывая их с Гитлером. Гитлер кое-кого вычеркивал, то же делали Гейдрих и Геринг: дописывали одних, вычеркивали других. Так, Гейдрих внес в список шефа прусского гестапо Рудольфа Дильса, который был вычеркнут из списка Герингом. То же самое делали местные руководители СС, СД и гестапо, включая в присылаемые им списки своих личных врагов, в том числе и офицеров СС. Так, в Силезии были убиты заместитель полицай-президента Бреслау СС-штурмбаннфюрер Энгельс и бывший начальник штаба СС Силезии Зембах.

Вызванный по тревоге Вахман прибыл к половине одиннадцатого в приемную Гейдриха, уже забитую эсэсовскими офицерами и сотрудниками гестапо. Вахман собирался в гости к знакомому архитектору, который по совместительству являлся информатором СД и поэтому случаю был одет в штатский костюм. Поскольку вызов был срочный, Вахман не стал терять времени на переодевание в мундир. Минут через десять в приемную вышел Гейдрих и высоким нервным голосом бросил несколько отрывистых фраз:

— Путч Рёма, о котором гестапо и СД давно предупреждали фюрера, должен был начаться сегодня утром. К счастью, фюрер внял нашим предупреждениям и лично арестовал верхушку заговорщиков из руководства СА во главе с предателем Рёмом. Введено чрезвычайное положение по всему рейху. Фюрер отдал приказ: действовать немедленно, решительно расправляясь с предателями.

Покончив с разъяснением политического момента, Гейдрих немедленно перешел к делу.

— Господа, я буду вызывать в кабинет командиров групп и вручать им списки с подлежащими аресту или иному обращению лицами. Если напротив фамилии указан адрес, куда его надлежит доставить, доставите его по этому адресу. Моабит, Плетцензее — это должно быть понятно, сдаете арестованных начальнику тюрьмы; ПА — внутренняя тюрьма гестапо, ЛФ — казармы лейбштандарта в Лихтерфельде. Если такой пометки нет, то… решаете вопрос с предателями на месте. Если есть возможность, то имитируете самоубийство, если такой возможности нет, то действуете по обстоятельствам. Выполнение каждого пункта списка завершать телефонным докладом лично мне. Итак, начнем!

Когда дошла очередь до Вахмана, Гейдрих с недоумением пролистал находившиеся в его руках листки бумаги, нахмурился, затем вспомнил и сказал:

— Ах, да… Они все еще у моего адъютанта. Список заберете у адъютанта в приемной! Кстати, почему вы в штатском? Впрочем, так даже лучше для дела. Хайль Гитлер!

Вахман забрал у измученного нервами и бессонной ночью адъютанта список с пометкой вверху листка «унтерштурмфюрер Вахман» и с приданными ему десятью эсэсовцами из лейбштандарта направился по адресам. В списке было всего три фамилии и одна из них показалась Вахману очень знакомой: Мур, Герман Мур. Неужели тот самый?! Нет, зачем ему было переезжать из Мюнхена в Берлин? Перед фамилией звание: СА-штандартенфюрер. Возможно, что он попал сюда по указанию кого-нибудь из руководства штурмовиков, чтобы «навести порядок». Да, учитель Герман Мур всегда умел наводить порядок: для бывшего капитана рейхсвера это было привычным делом!

Вахман внезапно ощутил прилив радостного ожидания: с таким чувством он просыпался в сочельник, если в течение года прилежно выполнял все требования бабушки и мог рассчитывать на долгожданный рождественский подарок.

Вахман уселся в грузовик рядом с водителем и сказал:

— Курфюрстендамм, пятнадцать.

Проезжая мимо Тиргартена, Вахман увидел, что район оцеплен эсэсовцами и полицейскими. Охота за предателями была в разгаре.

В ближайшей кондитерской Вахман купил коробку с пирожными, а в винной лавке — бутылку дорогого французского коньяка. Выпрыгнув из кабины грузовика, он приказал эсэсовцам взять под круговое наблюдение дом.

— Вы его узнаете легко: одноногий инвалид на протезе лет сорока пяти-пятидесяти. В любом случае через пятнадцать минут поднимитесь и войдете в квартиру. Вначале звоните, если в течение пяти минут не откроют, то ломайте дверь. И имейте в виду: он наверняка вооружен.

Вахман поднялся на третий этаж, держа в руке коробку с конфетами и под мышкой — бутылку коньяка. Прочитав на латунной табличке «Господин Герман Мур», Вахман улыбнулся и нажал на кнопку звонка. Выждав минуты две, он позвонил снова, с беспокойством подумав: «Неужели его нет дома?»

Но нет: щелкнул замок и дверь приоткрылась, удерживаемая прочной стальной цепочкой.

— Что вам надо?

Вахман сразу узнал этот голос: он никогда бы его не забыл. Сколько раз этот голос так же недовольно произносил: «Вы снова не знаете урока, Вахман! Дрянной мальчишка!»

— Это Вилли Вахман, господин Мур! Вы помните меня? Вы были моим учителем.

— Какого черта тебе надо, Вахман?

— Господин учитель, ваш суровый урок пошел мне впрок: я взялся за ум, поступил на государственную службу и теперь меня перевели в Берлин. Я узнал ваш адрес и явился выразить вам благодарность за все… отдать должное, так сказать!

Мур углядел через щель бутылку коньяка, и она явилась решающим аргументом. Загремела цепочка, и через несколько секунд дверь распахнулась.

Мур стоял в бриджах на подтяжках и нижней рубахе. Протеза не было: штанина была пришпилена к бедру английской булавкой, а сам Мур опирался на костыль. Очевидно, не столько слова Вахмана, сколько вид коньячной бутылки подвиг его впустить гостя: Мур явно был с жестокого похмелья.

— Заходи, Бахман.

— Вахман, господин учитель.

— Э-э… какая разница?! Я всегда рад видеть своих учеников!

Мур пропустил Вахмана, закрыл дверь на замок и цепочку.

— Проходи в столовую, будь как дома.

Несмотря на затрапезный вид Мура, в квартире было довольно чисто.

— А у вас уютно, господин учитель! — оценил Вахман. — Вы женаты?

— Да куда мне, ветерану войны, инвалиду… — махнул рукой Мур. — Фрау Айсман из квартиры напротив убирает раз в неделю. Небесплатно, разумеется! Тоже вдова, знавала лучшие времена… Ты садись за стол, я сейчас достану посуду.

Мур проковылял к буфету, торопливо достал два бокала и выставил на стол.

— Что у тебя там? Пирожные?! Ты с ума сошел! Я и пирожные?!

— Вот еще шоколад, — Вахман достал из кармана плитку и выложил на стол. — Очень хорошо к коньяку.

— Да уж, этот гораздо лучше. А пойло дорогое! Видать, у тебя жирное жалование!

Мур потянулся к коньяку, но Вахман отодвинул бутылку на край стола и торжественно произнес:

— Минуту, господин учитель! У меня для вас есть подарок и хочу прежде вручить его. У меня действительно отличная работа и хорошее жалованье. Но самое главное в моей работе то, что я наконец могу подарить вам то, что мечтал вам подарить всю жизнь.

— Ну, давай! Что там у тебя? — нетерпеливо осведомился Мур, косясь на бутылку.

Вахман достал из внутреннего кармана девятимиллиметровый «Ортгис». Вахман всегда боялся в минуту волнения забыть снять пистолет с предохранителя, а в «Ортгисе» это делалось автоматически, стоило только плотно обхватить рукоятку. Кроме того, он имел достаточно обтекаемую форму, чтобы не зацепиться за подкладку в самый важный момент.

Мур оцепенел, увидел черный зрачок ствола. Он даже не шевельнулся, но Вахман, — опасаясь, что учитель не утратил с годами стремительной реакции фронтовика, — не теряя времени, выстрелил ему в лоб. Голова Мура дернулась назад, и он рухнул навзничь на пол. Вахман обошел вокруг стола, посмотрел на расплывающуюся под головой Мура по паркету лужу крови, взглянул в его изумленные, — широко открытые, но уже ничего не видящие, — глаза и удовлетворенно произнес:

— Это самый достойный подарок тебе, свинья! Носи на его теперь до Страшного суда!

Раздался звонок в дверь. Пряча в карман пистолет, Вахман открыл дверь эсэсовцам и сказал с улыбкой:

— Все нормально, ребята! Шарфюрер, окажите любезность: там, на столе, остались коньяк, пирожные и конфеты. Захватите — они нам сегодня еще пригодятся.

Пока шарфюрер ходил за коньяком и пирожными, Вахман позвонил в дверь квартиры напротив. Учтиво приподняв шляпу, он вежливо осведомился у испуганной пожилой женщины, открывшей ему дверь:

— Фрау Айсман? Ведь вы убираете квартиру господина Мура?

Женщина кивнула, с ужасом косясь на эсэсовцев.

— Должен вас огорчить: он больше не нуждается в ваших услугах. Пусть эти сладости послужат вам утешением.

И Вахман передал ошеломленной фрау Айсман коробку с пирожными.

И в остальных двух адресах проблем не возникло: жирного толстяка из министерства путей сообщений Вахман застрелил в его собственном кабинете из его собственного пистолета. Объявив ошеломленному чиновнику об аресте, Вахман потребовал сдать оружие, что толстяк безропотно сделал. Выстрелив ему в голову, Вахман вложил маленький изящный, но мощный «Манн» в правую руку трупа и тут же сообщил об исполнении задания Гейдриху.

Пожилого профессора Крауса расстреляли на квартире вместе с женой: прислуги, на ее счастье, не оказалось дома — по случаю воскресенья ей дали выходной.

Вахман прибыл к Гейдриху и доложил об успешной ликвидации всех трех лиц, содержавшихся в его списке.

— Да, вы уже докладывали, я отметил этих трех, — ответил Гейдрих, сверяясь со своим списком. — А четвертый?

— Извините, бригадефюрер, но в моем списке было только три фамилии, — возразил Вахман, протягивая список.

— Да, странно… Видимо, адъютант не успел откорректировать ваш экземпляр, — с досадой заметил Гейдрих.

Он открыл папку и сказал:

— Записывайте: Ляйпцигерштрассе, четырнадцать, квартира двенадцать, СС-оберштурмфюрер барон Фридрих Леопольд Остен фон Штернберг.

Карандаш Вахмана, летавший по странице записной книжки, на мгновение замер.

— Извините, бригадефюрер… СА-оберштурмфюрер? — изумленно переспросил Вахман.

— СС, СС-оберштурмфюрер, — нетерпеливо бросил Гейдрих. — И в СС нашлись предатели! Немедленно поезжайте: вы и так потеряли кучу времени.

На звонок в квартиру двенадцать по Ляйпцигерштрассе, четырнадцать, дверь открыл высокий мужчина в мундире СС. Единственная нестыковка: он был в мундире со знаками различия СС-унтерштурмфюрера. Вахман на секунду замешкался, но отметил, что эсэсовец держит правую руку за спиной. Вахман улыбнулся и спросил:

— Господин барон фон Штернберг?

— А какого черта… — начал было эсэсовец, но Вахман выхватил свой «Ортгис» и выстрелил в эсэсовца трижды. Эсэсовец рухнул на пол. В руке, которую он скрывал за спиной, действительно оказался «Люгер». Вахман довольно усмехнулся: полицейское чутье его никогда не подводило!

Из-за спины Вахмана высунулся шарфюрер Гешке и изумленно воскликнул, глядя на тело:

— Да это же Раймлинг из гестапо! Что он тут делал?!

— Вы уверены? — повернулся к нему Вахман.

— Еще бы! — воскликнул Гешке. — Мы сидели утром в машине на Принц Альбертштрассе, а он подошел к нам и сказал: «Я из гестапо, унтерштурмфюрер Раймлинг, мне нужен обершарфюрер Далке». А я сказал, что Далке в другом грузовике, и он ушел.

Вахман склонился над еще живым Раймлингом и спросил:

— Где барон фон Штернберг?

Раймлинг попытался ответить, но изо рта у него пошла кровь.

— Все, уже ничего не скажет, — констатировал один из эсэсовцев.

— Обыскать квартиру, — приказал Вахман.

Эсэсовцы обшарили всю квартиру, проверили подвал и чердак, но никого не нашли.

Вахман понял, что произошло нечто незапланированное, но что именно — оставалось загадкой. Единственное, что он мог сказать определенно: надо немедленно ехать к Гейдриху, только он может разрешить эту ситуацию.

— Гешке, останьтесь здесь и никого не впускайте без личного разрешения бригадефюрера Гейдриха. Ясно?

— Так точно, унтерштурмфюрер!

И Вахман помчался к Гейдриху.

Гейдрих выслушал доклад Вахмана с непроницаемым выражением лица. Он постучал карандашом по столу и спросил:

— Вы уверены, что фон Штернберга не было дома?

— Мы обыскали всю квартиру, подвал и чердак. Возможно, следовало опросить соседей, это можно сделать и сейчас…

— Нет, это лишнее, — не одобрил Гейдрих. — Вряд ли он там до сих пор прячется.

— Жаль, что Раймлинг не смог сказать, что он там делал, — посетовал Вахман и тут же счел необходимым покаяться: — Это моя вина, бригадефюрер!

— Бросьте посыпать голову пеплом, — поморщился Гейдрих. — Я сам определяю, кто в моем аппарате прав, а кто виноват. Забудьте про Раймлинга и Штернберга, теперь это не ваше дело, понятно?

— Так точно, бригадефюрер!

— Идите и напишите рапорт, подробный рапорт о происшедшем. Отдадите рапорт мне и отправитесь отдыхать. Хайль Гитлер!

Выйдя из кабинета Гейдриха, Вахман понял: убийство Раймлинга и неудачу со Штернбергом Гейдрих ему простил. Но вот какие выводы сделал шеф из инцидента? Этого Вахман не знал и это его угнетало.