База-500: Ягдкоманда

Глава 15

Генрих Герлиак

Вайсрутения

Если в начале план Штадле показался мне всего лишь остроумной, хотя и хорошо продуманной, но все-таки авантюрой, то теперь, по прошествии трех недель, он выглядел полным идиотизмом. Я сидел под густой елью возле небольшого костра, на котором в черном от копоти помятом котелке варился настой из брусничных листьев, и думал: как же я дал себя втянуть в столь безумное предприятие?!

После совещания у Баха Штадле изложил мне свой план. Поскольку, по его разумению, атаковавший Коссово русский десант являлся именно той группой, которую русские прислали для захвата «Базы 500», для нейтрализации десанта требовались решительные нешаблонные меры — причем немедленные. И план пресловутых мер у Штадле был уже готов: ему не хватало только достаточно опытных людей, чтобы претворить его в жизнь. И он полагал, что в лице меня и моего подразделения таковых обрел.

— Нельзя сидеть на базе за колючей проволокой и минной полосой, полагаясь на бронеколпаки с пулеметами и эффективность полицейской операции! — убежденно говорил Штадле, расхаживая по кабинету. — Согласитесь, что отлично подготовленным диверсантам, опираясь на заблаговременно созданную сеть информаторов, — а мы знаем, что такую сеть русские давно готовили в ожидании неизбежной войны, — не составит труда проделать проходы в минных полях, не привлекая внимания охраны, и в таком случае внезапная атака диверсантов имеет все шансы на успех. Учитывая, что диверсанты располагают тяжелыми минометами, — с которыми вы уже имели несчастье познакомиться, — сколько вы сможете продержаться в неприспособленных к обороне деревянных сооружениях? Коссово уже почти неделю в руках русских и пока не видно признаков, когда город будет отбит обратно, — так что на скорую помощь со стороны полицейских подразделений вам рассчитывать не приходится!

— Я с вами согласен, но давайте ближе к делу, — с легким раздражением заметил я. — Что вы конкретно предлагаете?

— Идеальным вариантом было бы внедрить опытных и решительных людей в состав диверсионной группы, поскольку переброшенные через линию фронта диверсанты не слишком многочисленны и в силу этого им придется привлекать к операции местные партизанские формирования.

— Идея привлекательна, — усмехнулся я. — В первую очередь она привлекательна тем, что в таком случае не только исчезнет фактор внезапности атаки, но и силами внедренных агентов можно нейтрализовать руководство диверсионной группы. Но все это надо тщательно продумать.

— Я все уже давно продумал, Герлиак! — нетерпеливо воскликнул Штадле. — Еще месяц назад, когда я размышлял о том, что нельзя тупо дожидаться прихода диверсантов, а вести активную разведку в этом направлении, представился вполне реальный шанс для реализации моих замыслов. Примерно месяц назад под Наревом местные силы полиции и СД разгромили партизанскую группу. Группа была небольшая, человек пятнадцать, но самое интересное было то, что состояла она не из местных крестьян или бывших польских военнослужащих, а из бежавших из лагеря русских военнопленных. Итак, военнопленных было одиннадцать человек, бежали они осенью 1941 года, когда их в эшелоне с военнопленными перевозили из дулага в Волковыске в шталаг Бяла-Подляска. Они сумели открыть окошко под потолком и, воспользовавшись утратой бдительности охраны, покинули вагон. Не сумев сориентроваться, они направились не в находившуюся прямо за железной дорогой Беловежскую Пущу, а в сторону Нарева. Естественно, их вскоре поймали бы, но на их счастье, им повстречался местный русский житель, некто Григорий Васильчук. Он провел беглецов мимо полицейских патрулей в Беловежскую Пущу, где они и организовали партизанский отряд. Зимой они не сильно докучали, но с наступлением весны осмелели и совершили несколько наглых диверсий и нападений. В итоге полиции и СД удалось их окружить и ликвидировать вместе с пособниками — семьей Васильчуков. Но главное вот что: ни с кем из русских партизан или подпольщиков связи они не поддерживали. Это первое. А второе: командиром у них был бывший майор Красной армии, латыш по национальности, Петерсон. Эти два фактора как нельзя кстати!

— Короче говоря, вы предлагаете мне и моим людям изобразить отряд Петерсона, пробивающийся на восток?

— Именно! Вы через Беловежскую Пущу пройдете в район, где оперируют русские диверсанты. Несомненно, отряд опытных солдат во главе с командиром Красной армии, да еще знакомый с районом Беловежской Пущи, где дислоцируется столь интересующий русских объект, окажется ценным приобретением!

— Дело за малым: чтобы нас по пути не угрохали свои же и чтобы русские поверили нам, а не расстреляли, — усмехнулся я.

— Вы достаточно опытный человек, чтобы не нарваться на случайную пулю полицейского патруля. Кроме того, все силы устремлены на то, чтобы не дать диверсантам вырваться из окружения, а не на то, чтобы кто-то проник к ним извне, — пояснил Штадле. — Что касается доверия, то вы легко его завоюете, ликвидировав при прорыве небольшой отряд вспомогательной полиции. Обергруппенфюрер дал на это согласие, — главное, чтобы не пострадали немцы. Ну, как?

Я задумался. Штадле принял мои раздумья за колебания и с удвоенной силой принялся приводить новые аргументы.

— Вы ничем не рискуете! Вы имеете опыт ликвидации партизанских групп в Польше, имеете опыт боевых действий, а также пеших переходов в лесисто-болотистой местности. Даже если русские партизаны и слышали что-то об отряде Петерсона, в любом случае его никто из них не знает в лицо! Вы возглавите группу, ваша русская речь с акцентом не вызовет подозрений из-за латышского происхождения Петерсона. Остальных членов группы наберете среди русских бойцов вашего батальона. Поймите, это единственный шанс взять сложившуюся ситуацию под контроль!

Я понял, что Штадле уже сумел убедить Баха. Мой отказ раздосадует Баха, — а это в свете неприятного инцидента с Гилле и Штраухом не принесет мне пользы, поскольку в случае отказа я рискую потерять безоговорочную поддержку Баха. А если он еще примет мой отказ за трусость, то не исключено, что в суде СС он вдруг возьмет сторону Гилле и тогда…

— Бросьте меня уговаривать, Штадле! Я вам не девица, — резко ответил я. — Я просто хочу убедиться, что операция будет подготовлена на должном уровне.

— Можете не сомневаться, Герлиак! — победно улыбнулся Штадле. — Операция УЖЕ подготовлена на должном уровне. Мы можем немедленно приступить к ее проведению. Сколько времени вам нужно на сборы?

Какие там сборы?! На следующий день еще до обеда я уже был на базе, вызвал к себе Рудакова и приказал подготовить группу из десяти человек, включая его самого для выполнения контрпартизанской акции по тактике «ягдкоманды». В течение двух часов группа была подготовлена и собралась в моем кабинете.

— Meine Herren! — начал я по привычке и тут же поправился, перейдя на русский. — Господа! Вы отобраны для проведения важной операции по разгрому большевистского партизанского отряда: именно поэтому с этого момента будем разговаривать только по-русски. Нам придется выполнять знакомую вам, — кому по опыту, а кому всего лишь по учебной подготовке, — функцию «ягдкоманды». Нам придется передвигаться по болотисто-лесистой местности под видом беглых военнопленных, терпеть связанные с этим лишения и подвергаться постоянной опасности получить пулю как от не в меру ретивых полицейских, так и от недоверчивых партизан. Это все, что я пока хочу сказать. Объявляю пятнадцать минут на перекур. Если кто-то чувствует себя неуверенно, через пятнадцать минут может не являться на дальнейшую беседу без всяких для себя последствий. С остальными я буду говорить более конкретно. Вопросы?

Вопросов не было: всем и так было понятно, что задание предстоит очень важное и в случае успеха участников операции ожидают награды, отпуска и повышение по службе. А отказчик от участия в боевой операции превратится в парию.

Через пятнадцать минут все собрались в моем кабинете. Я внимательно оглядел собравшихся. Все, кроме уроженца Риги Эриха Дизенхофера, были русскими: из них только Рудаков находился в батальоне с самого начала; остальные русские пришли с пополнением, пройдя лагеря военнопленных. Русский контингент вызывал у меня некоторое недоверие, но Рудаков заверил, что все они — крестьянские парни, а крестьянство сильно пострадало от большевистской коллективизации. Победа германской армии над большевиками означает для них надежду на создание зажиточного крестьянского хозяйства, — именно поэтому выслужиться перед новыми властями для них крайне важно. Кроме того, возобновление успешного наступления германских войск, вышедших на Кавказ и к Волге, закрепило в них уверенность, что к зиме война будет закончена и нельзя терять ни малейшего шанса, чтобы отличиться: ведь только отличившиеся могут рассчитывать на хорошие земельные наделы в плодородных районах.

Обожаю крестьянскую логику! Нужно лишь внедрить в сознание крестьянина простую короткую мысль — и они будут действовать, руководствуясь ей и не пытаясь подвергнуть ее анализу или излишнему осмыслению. Не зря рейхсфюрер так стремится привлекать в СС немецкое крестьянство. И, несомненно, на обширных русских просторах нам не обойтись (по крайней мере, первое время) без русского крестьянства.

Вечером мы убыли в Волковыск, где на станции нас уже ожидал Штадле. И не просто ожидал, — а в личном вагоне полицайфюрера «Руссланд-Митте». В вагоне накрыли стол на всю компанию: коньяк, русская водка и закуски, вкус которых давно уже позабыли большинство немцев Рейха, — а уж простым крестьянам Советского Союза он вообще был не знаком.

Штадле сиял, как игрушка с рождественской елки, а меня обхаживал, словно соблазнял девственницу. Впрочем, это было понятно: в случае ликвидации согласно разработанного Штадле плана русской диверсионной группы, присланной специально для захвата сверх секретного объекта, всех нас, — и Штадле в первую очередь, — ожидали чины, награды и продвижение по службе. Для меня, боевого офицера, такая перспектива казалась весьма заманчивой, а уж для штабиста Штадле это был просто уникальный шанс, — он уже, наверное, приготовил полоску в петлицы и примерял к мундиру ленточку Железного креста.

— Утром осмотрите территорию дулага, где находился Петерсон и люди из его отряда, — сказал Штадле. — Затем мы поедем тем же самым маршрутом, что ехали они. Вы сойдете под Новосадами, я покажу место, где был дом Васильчуков, после чего вы уйдете в Пущу по маршруту. Но это утром, а пока — отдыхать! За успех нашей операции!

И Штадле поднял бокал с коньяком.

Наутро мы отправились на машинах осматривать территорию дулага.

— Тогда, осенью 1941 года, этих бараков не было, — пояснял Штадле. — Было только здание администрации лагеря, а пленные размещались в больших землянках.

Бывшие пленные из моей группы выглядели мрачно: то ли от нахлынувших нерадостных воспоминаний, то ли с похмелья.

После осмотра дулага мы проехали к станции. Ехали медленно.

— Запоминайте тщательно дорогу, ведь пленных к станции гнали пешком, — пояснил Штадле.

Позавтракав, мы прошли последний инструктаж Штадле.

— Вот вам поношенное русское обмундирование. Оружие немецкое, взятое с боем. Документов вам никаких не положено. Из продуктов: куски деревенского хлеба — пожертвования местных патриотов. А газеты и сало немецкого производства — ваши трофеи, так же как и начатые помятые пачки немецких сигарет. Немецкий компас, цейссовский бинокль — без этого в лесу никак нельзя, вполне нормальные для партизан трофеи. А вот спички и зажигалки вызовут подозрение, поэтому для разведения костра воспользуетесь кусками железа и кремнями… вот труты из русских ватных курток. Медикаменты вам не положены: да и откуда им взяться в лесу? Вид у вас слишком сытый и опрятный для партизан… надеюсь, что за пару недель лесных скитаний и дневок у костра вы приобретете убедительный вид. А теперь, господа, повторим легенды!

Ночью мы покинули уютный вагон.

— Держите курс на восток, просеки все пронумерованы столбами, их расположение вы должны были запомнить по карте, — напутствовал Штадле. — Напоминаю еще раз: дойдете до сожженной деревни, — это Борки; перейдете реку, а дальше будет болото, через которое проходит шестикилометровая насыпь, — местные называют ее «Поднятая Триба». На насыпи будьте осторожны: там местная полиция может организовать засаду на партизан. После насыпи начинаются Гута-Михалинские леса, по которым вы доберетесь до района, блокированного нашими силами полиции. Вам нужно будет грамотно и убедительно пройти это кольцо, — вы понимаете, майор Петерсон, о чем я говорю? Блокаду на этом участке осуществляют украинские и латышские подразделения «шумы», так что с ними не церемоньтесь. Ну а дальше русские сами вас найдут!

В пяти километрах от Новосад мы нашли место, подробно описанное Штадле: это была стоянка отряда майора Петерсона. Когда-то она представляла собой землянку с хорошо замаскированным входом, выходящим к ручью, — видимо, очень удобно было зимой, не оставляя следов, выходить по нему на акции. Сейчас на месте землянки находилась яма с торчащими из нее полуобгорелыми бревнами. Мы остановились в этом месте на дневку и с наступлением ночи снова двинулись вперед.

Беловежская пуща представляла собой лесные массивы, разбитые на квадраты просеками. От просеки до просеки было от двух до четырех километров, а на пересечениях просек ставился столб высотой в метр. Верхняя часть столба отесана в виде четырехгранника, причем грани ориентировались вдоль просек. На сторонах, обращенных к квадратам леса, обозначались белой краской номера квадратов. Нумерация квадратов шла с севера на юг и с запада на восток. К моменту нашего появления в Пуще многие просеки заросли, часть столбов сгнила и лишь на некоторых еще можно было различить номера. Но это не составляло для нас особой проблемы: я хорошо запомнил подробную карту Пущи и достаточно свободно ориентировался даже ночью.

При пересечении просек приходилось быть особенно осторожным: можно было нарваться на засаду как польских партизан, так и полиции. Польские партизанские отряды были трех категорий: коммунистические, подконтрольные Сталину; из бывших военнослужащих польской армии, подчинявшихся «польскому правительству в изгнании»; разный вооруженный сброд, промышлявший в основном грабежами немецких складов и немецкого населения, объединявшийся под гордым названием «народове силы збройне». В Беловежской Пуще можно было наткнуться именно на вторую категорию — самую для нас опасную по двум причинам: во-первых, в силу высокого профессионализма бывших кадровых военных с большим опытом партизанской деятельности; во-вторых, потому, что они одинаково ненавидели как немцев, так и русских, считая и тех и других оккупантами, так что при встрече с ними у нас не было никаких шансов.

Мы без приключений добрались до сожженной деревни Борки: находилась она, кстати, совсем недалеко от юго-западного сектора пятикилометровой зоны безопасности «Базы 500» и я счел необходимым несколько отклониться от маршрута, чтобы проверить: нет следов присутствия партизан в районе зоны безопасности. Потратив на это трое суток, с риском подорваться на немецкой мине или быть обстрелянным патрулем солдат моего же подразделения, я убедился: никаких следов подхода к объекту посторонних лиц с направления «юг» и «юго-восток» нет. Похоже, что десантники еще не направляли разведчиков в этот район. К середине второй недели лесных переходов мы наконец вошли в Гута-Михалинские леса и вплотную приблизились к зоне блокады. Здесь приходилось быть особенно осторожным, высылать вперед группу разведчиков. На очередной дневке я выслал в разведку трех человек во главе с Рудаковым и сейчас с тревогой ожидал их возвращения, прислушиваясь к малейшему шуму.

Густой ельник рассеивал подымающийся от костра легкий дым. Настойка из брусничных листьев, которую русские по привычке называю чаем, уже закипела, и я поставил котелок на траву.

Я чувствовал себя очень неуютно в русском лесу, пронизанном зловещей тишиной. И с какой стати вздумалось Гейдриху поставить меня во главе «ягдкоманды»? Неужели потому, что он просто хотел от меня избавиться естественным способом? Я, сугубо городской человек, и личный состав команды в основном набирался из людей, далеких от лесных следопытов. Хорошо, что первую боевую практику мы получили в Польше, где не было таких обширных лесных массивов и больших партизанских отрядов. Честно говоря, я с удовольствием бы снова променял этот теплый летний лес на промерзшие окопы Демянска, — там хоть была четкая линия фронта и не надо было оглядываться назад… И тут я вспомнил очередь из немецкого автомата, направленную мне в спину. Иллюзия! Иллюзия безопасности везде и повсюду! Даже в своем кабинете на «Базе 500» я буду думать: кто снова выстрелит мне в спину в самый неожиданный момент?

Я закурил сигарету и попытался выгнать из головы тоскливые мысли. Сейчас бы щедрый глоток коньяка… или ампулу первитина… Нет, так нельзя! И я заставил себя думать о тех, кого отправил в разведку. Люди опытные: Рудаков очень осмотрителен, да и Дизенхофер тоже никогда не проявлял авантюризма. Черт, будет очень неприятно получить пулю от своих же полицейских частей!

Эти тупые мысли развеяло появление разведчиков.

— Разрешите доложить, товарищ майор! В трех километрах отсюда деревня, — сообщил Рудаков. — В деревне немецкая часть, но не немцы. Одеты в такую же форму, как те латыши, которых мы меняли на объекте.

Я посмотрел на Дизенхофера. Тот кивнул:

— Да, мы подходили совсем близко и я слышал латышскую речь.

— Сколько их?

— Не больше взвода… человек сорок.

— Так, — задумался я. — Где они расположились?

— В центре деревни большой дом — вроде бывший сельсовет. Там у них что-то вроде караульного помещения. Дом напротив — там их командир. Во всяком случае, оттуда пару раз выходил офицер и отдавал команды.

Похоже, это именно то, что нам нужно. Наверняка партизаны недалеко. Рядом с деревней нет других населенных пунктов, никто не помешает нам внезапной атакой разделаться с латышским полицейским взводом. И партизаны будут об этом знать. Отличный случай с ходу войти к ним в доверие! Но все нужно сделать без лишнего шума, чтобы никто не ушел живым. Это жертва для успеха операции: полсотни жизней латышских полицейских. В конце концов, в «шуму» набирают добровольцев: они клялись, что с готовностью отдадут свои жизни Великой Германии, — вот эти жизни наконец и понадобились!

— Слушайте приказ! — решительно поднялся я и бросил окурок в костер. — Я и Дизенхофер, — то есть сержант Красной армии Якобс, — с заходом солнца направляемся в деревню. Вы скрытно выдвигаетесь к деревне, соблюдая максимум осторожности. Наверняка у них выставлены посты, но вся их бдительность устремлена на восток. Я представлюсь командиром «ягдкоманды», которая под видом партизан должна проникнуть в окрестности Коссова. Я выясню схему охранения и передам сигнал, план атаки через Дизенхофера. Если что пойдет не так, — выпущу две красные ракеты одновременно. По этой команде откроете огонь из всех стволов, прикрывая мой отход. Командира в любом случае я положить успею.

Я демонстрировал решимость, но в душе в этой решимости сомневался. В конце концов, эти несчастные латыши были нашими союзниками и я чувствовал себя крайне неуютно от необходимости принести их в жертву. Может, предложить латышскому командиру просто имитировать стычку, наш прорыв с боем? Ладно, там будет видно… Я не подозревал, что в скором времени мои сомнения разрешатся самым благополучным образом.

Я выждал, пока темнота поглотит окрестности и двинулся вместе с Дизенхофером к деревне. Мы выбрались на дорогу и Дизенхофер пробормотал:

— Ощущаю себя мишенью.

— Нам надо вступить в контакт, а предупредить их о визите по телефону мы не можем в виду отсутствия такового, — с иронией ответил я.

На краю деревни, возле большого амбара, нас окликнули:

— Стоять! Руки вверх! Кто такие?

Я толкнул Дизенхофера в плечо, и он что-то прокричал по-латышски. Из темноты появился латышский полицейский. Он осветил нам лица фонариком. Я поморщился от ударившего в глаза луча света и резко произнес:

— Какого черта?! Если надо, обыщите нас и немедленно отведите к. вашему командиру.

Из темноты донеслась команда на латышском, и полицейский нас обыскал, изъяв наши пистолеты. Он что-то спросил у Дизенхофера, на что тот коротко ответил:

— SD-Jagdkommando.

Нас провели к дому напротив сельсовета. В бывшем сельсовете явно шла пьянка: доносились неестественно громкие голоса и смех. Мне почудилось еще что-то похожее на стоны, но прислушиваться было некогда: мы вошли в сени.

Полицейский доложил о нас и втолкнул нас в комнату. Я хотел сделать ему замечание по поводу такого обращения, но открывшееся моим глазам зрелище заставило меня забыть о толчке в спину.

Посреди комнаты стоял молодой латышский офицер в нижней рубашке и бриджах на подтяжках. В одной руке он держал плетку, а в другой — пистолет. На полу перед ним лежала обнаженная молодая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Ее нежное тело было покрыто кровоподтеками. Офицер посмотрел на нас и мне на мгновение стало жутко: у него были абсолютно безумные глаза, как тогда у Гилле. Зверь в человеческом облике. Говорят, что зверь живет в каждом человеке, но лишь немногие рискуют выпускать его на свободу. Этот рискнул.

— Кто такие? — спросил он, наведя на нас с Дизенхофером пистолет. Он не узнал меня, а я узнал его сразу: это был тот самый обер-лейтенант, которого мы сменили на охране «Базы 500».

— Я пришел вам сказать, что Ганновер — прекрасный город, — я произнес эту фразу по возможности спокойно и отчетливо, что было для меня совсем нелегко.

— Что за чушь?! — удивился обер-лейтенант, и я понял, что он ко всему прочему еще и безобразно пьян.

Дизенхофер что-то сказал ему по-латышски, и обер-лейтенант изумленно уставился на него. Я решил воспользоваться его замешательством, чтобы взять ситуацию под контроль.

— Я командир ягдкоманды СД, и вы меня знаете лично. И если вы не в состоянии меня вспомнить, то вспомните наверняка известный вам пароль, — повысил я голос, стараясь при этом не смотреть в черный зрачок пистолетного дула. — Повторяю: Ганновер — прекрасный город.

— Ах, да… особенно в это время года, — вспомнил обер-лейтенант и опустил пистолет. Мне немного полегчало: похоже, к нему возвратилась вменяемость.

Обер-лейтенант подошел ближе, держа в руке керосиновую лампу, и вгляделся в наши лица.

— Черт возьми, оберштурмбаннфюрер! — вскричал он. — Какими судьбами?!

— Может, для начала предложите мне выпить? — осведомился я, усаживаясь на стул.

— Да, разумеется! — засуетился обер-лейтенант. — Эй, Рубиекс! Налей нашим гостям!

Возникший из соседней комнаты ординарец налил нам в стаканы самогон. Мы выпили.

— Как вас сюда занесло, оберштурмбаннфюрер, да еще в русской форме? — полюбопытствовал обер-лейтенант. Я покосился на лежащую на полу истерзанную девушку. Обер-лейтенант перехватил мой взгляд и приказал ординарцу:

— Рубиекс, убери эту шлюху. Я ее заполнил, теперь очередь остальных.

Исполнительный Рубиекс поволок девушку в сени как куль с мукой. Когда за ними закрылась дверь, я повернулся к обер-лейтенанту. Я наконец вспомнил, как его зовут.

— Я здесь выполняю специальное задание, Альманис. А вы, я смотрю, здесь развлекаетесь?

— У меня здесь тоже задание, оберштурмбаннфюрер. Только мое задание имеет больше приятностей! — ухмыльнулся обер-лейтенант Альманис. — Мы заняли эту деревню, чтобы замкнуть кольцо блокады отряда русских десантников. К утру подойдет подкрепление, мы сожжем эту деревню и двинемся дальше, сжимая кольцо. Но вы здесь зачем? Ведь вы должны охранять объект!

— Начальство рассудило немного иначе. Мне приказали из добровольцев моего батальона сформировать ягдкоманду, чтобы под видом партизан проникнуть в блокированный отряд и ликвидировать его руководство, — объяснил я.

Альманис оказался доволен объяснениями.

— Это опасное задание, оберштурмбаннфюрер! — воскликнул он. — Я преклоняюсь перед вашим мужеством и решительностью!

— Это хорошо, — с иронией одобрил я, — но мне еще необходимо знать, где партизаны и как мне пройти к ним, чтобы нас не подстрелили ваши солдаты.

— Там, за деревней, лес, — махнул рукой Альманис. — А в лесу русские. Я выставил у опушки дозор. Когда вам понадобится пройти в лес, я вас провожу мимо дозора.

Он снова выпил самогона, и я подумал, что в скором времени он вряд ли будет способен даже проверить содержимое своих кальсон. Впрочем, это и к лучшему.

Я вспомнил истерзанную девушку и, с трудом сдерживая омерзение, спросил:

— Я смотрю — вы тут развлекаетесь?

— Просто ставим русских свиней на место, — пьяно ухмыльнулся Альманис. — Вы, немцы, не понимаете, как надо обращаться с этими скотами. Они заполонили Прибалтику, пользуясь выгодами политики русификации. И теперь мы просто сводим с ними старые счеты. И не следует вам, немцам, вмешиваться в наши дела! Мы сами решили вопрос с евреями, решим его и с русскими.

Альманис опрокинул еще стопку самогона и продолжил:

— До батальона шумы я служил в рижской полиции. Вот уж мы там показали евреям, кто хозяин в Латвии! Мы заставляли этих скотов совокупляться у нас на глазах. И они совокуплялись! Так что мы изобрели новый метод лечения импотенции: резиновая дубинка и жесткий приказ!

Альманис захохотал и мне вдруг резко захотелось его пристрелить. Но вместо этого я спросил:

— Вы надежно организовали охрану? Когда у вас смена караула?

— А сколько сейчас времени? — спросил Альманис, пьяно таращась на свои часы.

— Первый час ночи.

— Значит, смена только что прошла и следующая будет в четыре утра.

— Очень хорошо! — констатировал я. — Я соберу своих людей возле большого сарая на окраине деревни, а в четыре часа утра вы пойдете со сменой караула и заодно проведете нас. Скажите ординарцу, чтобы он снял пост возле сарая: мои люди обеспечат охрану.

Я вышел из дома вместе с Рубиексом, оставив Дизенхофера беседовать с Альманисом на его родном языке, и быстро направился к сараю. Рубиекс увел с поста двоих солдат, и спустя пару минут из темноты появились мои люди во главе с Рудаковым.

— В четыре утра смена караула, — сказал я. — Караульное помещение в том самом сельсовете. Когда они пойдут на смену… в общем, вы эту смену тихо и аккуратно обеспечите. Затем разделитесь на две части и с обоих концов прочешете дома на случай, если где-то там осели полицейские.

Ликвидировать их желательно без шума и всех до одного: сбежавший может вызвать подмогу и тогда нам никакой пароль не поможет. Командира латышей и его ординарца беру на себя. Все ясно? Пока отсидитесь в сарае.

Я вернулся в дом, где Альманис в компании Дизенхофера продолжал накачиваться самогоном.

— Скажите, Альманис, а откуда вы родом? — спросил я.

— Из Рижского уезда, есть такое место, — и Альманис назвал место, от названия которого меня бросило в дрожь: так назвалось поместье моего деда, барона Остен фон Штернберг! Неужели?!

Я выпил самогона, чтобы скрыть волнение. У меня перед глазами встал мой дорогой дядюшка с его воспоминаниями.

— Ты не можешь себе представить, Хайни, как чувствуешь себя, когда вдруг кажущаяся прочной и надежной власть вдруг исчезает и вместо нее воцаряется власть озверевшего быдла! Именно это случилось зимой с 1906 на 1907 год! Наш управляющий, которого мы считали культурным и цивилизованным человеком, вдруг оказался главарем банды так называемых «лесных братьев». Наверное, он вообразил себя чем-то вроде Робин Гуда, спасающего свой народ от власти царизма и немецких баронов, — хотя я думаю, что ему самому просто захотелось ВЛАСТИ! Так всегда: если кто-то громче всего кричит о независимости, то он просто хочет власти. Такие люди думают, что власть мгновенно превратит их из безвестных ничтожеств в сильных мира сего. Он забыл, что именно власть российского императора и немецкая доброжелательность позволили ему получить образование, хорошо оплачиваемую работу и приличный дом. Так нет, ему захотелось властвовать! Эти подонки сожгли наше поместье, первый камень которого был заложен чуть ли не одновременно с городом Рига. Вдумайся: город Ригу построили немцы, чтобы нести свет христианской цивилизации прибалтийским варварам. И вот в зиму на 1907 год мы получили их благодарность! Твой дед, мой старший брат, его жена и двое маленьких детей погибли в огне, уничтожившем наше поместье. И знаешь, что самое ужасное? Трагедия семьи Остен фон Штернберг в то время оказалась БАНАЛЬНОСТЬЮ: ведь в ту роковую зиму в рижском уезде латышские бандиты сожгли 69 поместий из имевшихся там 130-ти! Когда закон и порядок восторжествовали, этот управляющий исчез, но в 1917 году вдруг снова вынырнул. И когда немецкая армия отбросила большевиков от Прибалтики, эта мразь снова отблагодарила нас, добившись ухода сначала немецкой армии, а затем русских и немецких добровольцев из корпуса Бермонт-Авалова. А наш бывший управляющий, как заслуженный латвийский патриот, получил пост начальника полиции рижского уезда. Запомни это имя: Арвид Альманис. С этим именем связана трагедия нашей семьи.

— А кто был ваш отец, Альманис? — как можно небрежнее спросил я.

— Он был начальником полиции Рижского уезда и незадолго до прихода красных вышел на пенсию по состоянию здоровья, — ответил Альманис. — Он был очень болен, что не помешало коммунистам бросить его в тюрьму, где он и умер.

— Давайте выпьем за упокой его души, — предложил я, наливая самогон. — Как его звали?

— Арвид Альманис, мир его праху.

Я выпил и неожиданно для себя подумал: гори в Аду, Арвид Альманис и пусть адское пламя выжжет с твоих рук вместе с твоей кожей кровь моих родственников! Все-таки не такие плохие люди эти коммунисты, раз отправили в тюрьму такую сволочь.

Какая прекрасная ночь! Вот бы порадовался дядюшка, оказавшись сейчас на моем месте.

Альманис уснул, уронив голову на стол. Я сидел у окна и ждал смены караула. Вот из бывшего здания сельсовета вышли солдаты с винтовками: смена. Я курил и ждал. Наконец я услышал легкий стук в окно и, выглянув, увидел Рудакова: он стоял возле окна, держа в руках гранату. Увидев меня, он указал гранатой на сельсовет и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, и Рудаков быстрым шагом направился к сельсовету. Я взял со стола пистолет Альманиса, снял его с предохранителя и передернул затвор.

Ударили взрывы гранат, застучали автоматные очереди. Альманис вскинул голову, зашарил по столу в поисках пистолета.

— Вы это ищите? — любезно осведомился я, помахав у него перед носом пистолетом.

— Какого черта? — пробормотал Альманис и позвал: — Рубиекс!

Ординарец ввалился из сеней в комнату, очумело вертя головой. Я выстрелил в него дважды: он с недоуменным видом осел на пол и завалился на порог.

— Вы… вы с ума сошли? — широко раскрыв глаза, спросил Альманис.

— Сначала выпейте и закурите, — посоветовал я. — А потом я вам все объясню.

Альманис посмотрел на ствол и последовал совету. Руки его дрожали: то ли с перепоя, то ли от страха.

— Вы знаете, Альманис… такая странная штука, эта жизнь: в ней часто происходит такое, до чего не додумается самый изощренный романист. Вот, скажем, ваш отец тридцать шесть лет назад сжег вместе с имением моего деда, дядю с его женой и двумя моими двоюродными братьями. А теперь я с вами увиделся и могу рассчитаться за это.

Альманис смертельно побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо и он прохрипел внезапно севшим голосом:

— Вы барон фон Штернберг?

— Нет, — отрицательно покачал головой я. — Это мой дядя. И, окажись он сейчас на моем месте, он бы с радостью прикончил сына человека, который сжег его поместье и его родных. Моего дядю можно понять: ведь он опознавал обугленные тела тех, кто был ему самыми близкими людьми в этом мире. А я… я никогда не видел этих родственников и родового имения, поэтому могу сохранить разум холодным и осознать, что недостойно потомка баронов фон Штернберг, ведущих свой род от рыцарей Ливонского ордена, мстить примитивному быдлу. Вы должны умереть лишь для того, чтобы мне поверили русские десантники: поверили бы в то, что я русский партизан. Вот почему я вас убью. Если бы для того, чтобы они мне поверили, надо было бы оставить вас в живых, я бы сохранил вам жизнь. Поверьте, ничего личного! Но сейчас вам придется умереть. И я не могу отказать себе в удовольствии повесить вас на дереве, — как и положено поступать с обнаглевшим быдлом, бандитом и насильником.

Альманис поднялся из-за стола: он не то хотел что-то сказать, не то наброситься на меня. Но я не стал ждать дальнейших его действий, а просто выстрелил ему в коленную чашечку. Альманис с диким воплем повалился на пол.

В комнату ворвались Рудаков и Дизенхофер. Они с недоумением уставились на стонущего Альманиса. Первым сориентировался Рудаков: он вставил новый магазин в свою «эрму», передернул затвор и деловито осведомился:

— Выстрел милосердия, товарищ майор?

— Нет, повесьте его на площади, — приказал я.

Немного позже я сообразил, что на площади перед сельсоветом нет ничего такого, на чем можно было бы повесить Альманиса. Но находчивый Рудаков приказал высунуть через слуховое окно сельсовета бревно: на этом самом бревне Альманиса и повесили.

Я не наблюдал за процессом казни: я боялся получить от этого удовольствие, — мне казалось, что тогда я стану похож на Гилле и Альманиса. Зато казнь видел Дизенхофер. Он вошел в комнату и сел на лавку.

— Выпейте, сержант Якобс, — протянул я ему стопку с самогоном.

Дизенхофер послушно заглотнул огненное пойло и даже не поморщился. Он тупо смотрел в одну точку, затем произнес:

— И ведь они наши союзники.

— Они просто мразь и им в любом случае не место в этой жизни. Зато их смерть поможет нам войти в доверие к русским десантникам, — пояснил я.

— Я не об этом, оберштурмбаннфюрер, — бесцветным голосом отозвался Дизенхофер. Он повернул ко мне свое бледное лицо и сказал:

— Ведь все это они делали от имени фюрера… от имени Германии… От нашего имени! Нам когда-нибудь придется ответить за это.

— Идите спать, сержант Якобс, — холодно велел я. В нашем положении задумываться над поступками — худшее из зол. Мы выполняем приказ — и все!

— Запомните: мы просто выполняем свой долг. И сейчас вы — сержант Красной армии Якобс. А кто я?

— Майор Красной армии Петерсон, — отозвался Дизенхофер.

— Вот именно! Идите отдыхать: нам предстоит тяжелый-день.

Я просидел за столом до рассвета и увидел висящего на входе в сельсовет Альманиса, лишь когда вышел на улицу.

— Все прошло гладко? Никто не ушел? — спросил я у дремавшего на крыльце Рудакова.

— Ушел? — усмехнулся он. — Пойдем, покажу кое-что.

Рудаков привел меня к сараю, в котором мои бойцы ожидали смены караула. В сарае на земляном полу лежало несколько тел. Я подошел ближе и увидел, что это обнаженные женщины, связанные колючей проволокой. Все они без исключения были в кровоподтеках, с отрезанными грудями; у одной все тело было исколото вилами и размозжена голова: полусодранный и пропитанный свернувшейся кровью длинноволосый скальп напоминал грязную половую тряпку. Другая была зверски избита, а из влагалища торчало древко лопаты.

Ненависть превращает человека в самого жуткого зверя. И какое дело до мотивов ненависти, если видишь ее чудовищные последствия?

— Они расстреляли всех детей и стариков, а молодых женщин… — хрипло сказал Рудаков, дергая кадыком. — Короче, ребята увидели это и… Их убили лишь за то, что они русские. Так что для нас было дело чести: не упустить ни одного гада!

— Отлично! — одобрил я. Сегодня нам удалось действительно доброе дело. Теперь пора подумать и о задании.

— Собери людей, мы немедленно выступаем, — приказал я Рудакову. Я ожидал, что он побежит выполнять приказ, но Рудаков как-то странно смотрел мне за спину. Я заметил, что он мягким движением подтянул автомат в удобное для стрельбы положение и вдруг понял: кто-то, появления кого мы никак не ожидали, — у меня за спиной.