Бедная невеста

Комментарии

Впервые опубликовано отдельным изданием: «Бедная невеста», комедия в пяти действиях А. Островского, М., 1852 (цензурное разрешение — 1 января 1852 г.) и почти одновременно в «Москвитянине», 1852, № 4, февраль.

Работу над комедией «Бедная невеста» Островский начал, видимо, летом 1850 г., во всяком случае, 31 октября того же года автор читал М. П. Погодину отрывки из нее.

Один из отрывков (д. I, явл. 1—3 в ранней редакции) был опубликован в феврале 1851 г. в сборнике «Раут», и на эту публикацию откликнулся И. И. Дмитриев, отметивший, что, хотя но четырем страничкам трудно судить о достоинствах комедии, все же «отрывок отличается живостью и комизмом языка: качества и всегда придающие большое достоинство всякой комедии».

Но дальнейшая работа над пьесой, видимо, пошла труднее, и, вспоминая об этом, Островский писал Н. Я. Соловьеву 26 октября 1878 г.: «У меня была железная энергия, когда я учился писать, и то, проработав полтора года над „Бедной невестой“, я получил к ней такое отвращение, что не хотел видеть ее на сцене <…> После „Бедной невесты“ я надолго отказался от больших пьес и писал 3-х и 2-актные».

От первого периода авторской работы над текстом до нас дошли два плана и неполная черновая рукопись. Из этих материалов видно, что первоначально в пьесе среди действующих лиц не было матери и сына Хорьковых, не было свах, но упоминались два жениха — купец Белугин, найденный матерью Марьи Андреевны, и чиновник, не имевший еще имени, рекомендованный Добротворовым (так эта фамилия дана в рукописи). Сама Марья Андреевна выглядела ветреной девушкой, мечтающей влюбиться в кого-нибудь и кокетничающей и с Милашиным и с Зоричем (первоначальная фамилия Мерича),

Но уже в процессе работы над вторым действием Островский отказался от этого плана. Он прервал работу над текстом, составил новый план и, переработав уже написанное, довел пьесу до конца. На этом этапе среди действующих лиц появились Хорьковы, остался лишь один жених, которому была дана фамилия Беневоленский, причем появление его в доме Марьи Андреевны пока совершенно не связывалось с его ходатайством по тяжбе Анны Петровны: он выступал именно как жених; среди действующих лиц еще не было свах. Вместо с тем в этой ранней редакции ость некоторые сцены, которые позже не вошли в печатный текст.

Но и на этом работа не закончилась: Островский пишет новый, третий план — «Расположение комедии», охватывающий все первое действие и восемь явлений второго, и в соответствии с ним дорабатывает текст. Здесь добавляются сцены со свахами, Беневоленский приезжает в дом Анны Петровны уже не только как жених ее дочери, но и как ходатай по тяжбе, появляется монолог Марьи Андреевны в пятом действии и т. п.

Вся эта работа продолжалась несколько месяцев: в мае 1851 г. были готовы два первых действия, а летом в Щелыкове первая редакция пьесы была закончена, и в сентябре автор обещал ее «Москвитянину». Тогда же в журнале был дан анонс о пьесе. Однако работа над пьесой продолжалась, и 2 ноября 1851 г. Островский писал Погодину: «Комедия моя позамешкалась несколькими днями, потому что я слышал комедию Писемского <„Ипохондрик“> и нашел нужным свою подкрасить несколько, чтобы после не краснеть за нее. Меня мучает ужасно переписка ее <…> Я на днях привезу ее к Вам почитать и потолкуем об ней».

Прослушав пьесу, Погодин остался ею неудовлетворен и высказал свои замечания в письме к автору: «Хорькова сделать лучше кандидатом из семинарии, а не универ<ситета>. Университетский не может так говорить с матерью об образовании.

Надо бы мотивировать, хоть одним словом, пояснее, почему Мар. Андр. приняла Мерича в день свадьбы.

И почему тот пришел к ней. Слишком длинен разговор и останавливает действие.

Странно или непонятно ей хотеть расстаться с друзьями. Ей довольно объяснения с Добротворским. Беневоленск<ому> надо бы распорядиться сначала с Добротв<орским>, а не перед концом.

Разговор свах надо бы отделать получше в конце. Ом должен изобразить всю трудность положения по идее их.

Надо бы финал как-нибудь. Музыка заиграла».

Островский, видимо, прислушался к замечаниям Погодина: в тексте пьесы нет никакого упоминания об университете, сделаны некоторые добавления и сокращения.

Это опять задержало пьесу, и только в самом конце декабря 1851 г. комедия была закончена.

Отправляя копию пьесы в набор, Островский написал на ней: «Имена действующих лиц набрать египетским шрифтом и без сокращений. Курсив чтобы был один. — В корректуре оставлять поля. Первую корректуру я сам буду читать».

Критика встретила опубликование комедии весьма разноречиво. Но Островский, видимо, внимательно читал замечания рецензентов. В результате, готовя текст для издания Кушелева-Безбородко, он прежде всего несколько сократил отдельные явления, о которых критики писали как об излишне затянутых; по-видимому, под влиянием замечания И. С. Тургенева о том, что свахи в последнем действии хороши, но очень уж напоминают свах из «Женитьбы» Гоголя, Островский убрал их, а в ответ на замечание критика С. С. Дудышкииа о неясности общественного положения Мерича и Милашина в реплике Милашина сделал соответствующую вставку.

Таким образом была создана новая редакция комедии, которая в дальнейшем перепечатывалась без каких-либо изменений во всех изданиях произведений Островского.

Еще до опубликования «Бедной невесты» автор читал ее в московских домах. Первое чтение состоялось в декабре 1851 г., когда Островский прочел ее у себя дома для друзей, а через несколько дней — в кружке Е. П. Ростопчиной. Последняя писала Погодину: «„Бедная невеста“ — картинка и этюд самого нежно-отчетистого фламандского рода <…> Характеры просты, обыкновенны даже, но представлены и выдержаны мастерски; девушка мила и трогательна до крайности, но, может быть, не вдруг и не все поймут это произведение, которое, впрочем, займет свое место. — У Островского комизм граничит всегда с драматическим элементом, а смех переходит в слезы: хоть тяжело — но не оставляет озлобления». Присутствовавший на этом чтении С. П. Шевырев также писал Погодину: «Я к тебе сам хотел писать о том приятном впечатлении, которое произвела на меня новая комедия Островского. Я рад за него и его дарование; это произведение рассеет все нелепые слухи, которые были на его счет. [10] Мне кажется, многие характеры здесь схвачены глубже из жизни — и приятно видеть то, что автор идет вперед и в понимании жизни и искусства…».

Распространившиеся слухи о новой комедии дошли и до Петербурга, и Г. П. Данилевский писал Погодину, что здесь «ждут с нетерпением „Бедную невесту“, — даже стихи сатирические пишут на Москву в тревожном ожидании этой комедии».

Опубликование комедии усилило разговоры о ней, тем более что в том же номере «Москвитянина», где была опубликована «Бедная невеста», шла заключительная часть статьи Ап. Григорьева «Русская литература в 1851 году», в которой говорилось: «От кого именно ждем мы <…> нового слова, мы имеем право сказать уже прямо в настоящую минуту: „Бедная невеста“ предстоит суду публики, и смешно было бы нам, из какого-то особенного рода журнального рыцарства, отрицаться от того, что в этом новом произведении автора комедии „Свои люди — сочтемся“, мы видим новые надежды для искусства».

А. Ф. Писемский, еще не прочитав «Бедной невесты», а только узнав мнение о ней Погодина, писал 21 декабря 1851 г. автору: «Погодин восторгался этой комедией: Ура! выдирай наши». А после прочтения, 20 марта 1852 г., сообщил автору и свое мнение: «Комедию вашу я прочитал с неистовым удовольствием и нахожу, что она не только не уступает „Свои люди — сочтемся!“, но даже выше, потому что комизм ее тоньше, задушевнее — выведенные лица до того живы, что мне снятся во сне <…> Последнее действие написано шекспировской кистью».

Но такое отношение к комедии разделяли не все. Резко отрицательный отзыв содержался в письме актера и драматурга Д. Т. Ленского к А. Ф. Кони: «Дня три назад я прочел ее <„Бедную невесту“> и, признаюсь: чуть-чуть мне дурно не сделалось! Что за люди! что за язык!.. Разве только в кабаках, да неблагопристойных домах, так говорят и действуют!.. <…> Тьфу! Какая гадость! Другие, может быть, скажут мне: „Да разве в натуре этого не бывает?“ Мало ли что мы видим в натуре; нельзя однако же все это на театре представлять: сцена ведь не площадной рынок, или не задний двор, где и навоз валят и помои выливают… Ох уж эти юные гении, карикатурные подражатели великого мастера Гоголя!».

Даже те литераторы, которые высоко ценили талант Островского, к «Бедной невесте» отнеслись критически. Так, В. П. Боткин писал 27 февраля 1852 г., что, хотя «комедия Островского в настоящую минуту есть самое замечательное литературное произведение», все же он считает, что «на всей комедии лежит какой-то холодный и сухой колорит и, несмотря на дагерротипную меткость и верность языка, постоянно чувствуется бедность фантазии. Для меня — это произведение большого, почтенного труда, а не творчества <…> Если во всем этом иметь в виду только намерение автора, то надобно сказать, что пьеса очень умно задумана и могла бы быть трогательна. Я вижу эти намерения (вся пьеса сшита ими, как белыми нитками) и почтительно и с уважением кланяюсь автору, — но увы! для комедии — одни прекрасные намерения мало имеют цены, — ведь и l'enfer est pavé de bonnes intentions [11]».

Отзыв Боткина был известен в кругу «Современника», и Тургенев одобрительно отнесся к нему. К тому времени он уже не только прочел пьесу, но даже написал о ней статью «Несколько слов о новой комедии г. Островского „Бедная невеста“», опубликованную в мартовском номере «Современника» за 1852 г. Тургенев писал, что «талант у г. Островского есть, и замечательный», но для того, чтобы оправдать надежды, рожденные первой большой пьесой его — «Своими людьми», автору нужно «отказаться от ложной манеры, которую он себе как бы придал и которой не было заметно в „Своих людях“ <…> Эта ложная манера, — по мнению Тургенева, — состоит в подробном до крайности и утомительном воспроизведении всех частностей и мелочей каждого отдельного характера, в каком-то ложно тонком психологическом анализе, который обыкновенно разрешается тем, что каждое лицо беспрерывно повторяет один и те же слова, в которых, по мнению автора, и выражается его особенность». Но «такого рода мелочная разработка характера неистинна, — художественно неистинна, при всей своей внешней вероятности <…> Притом эта мелочная копотливая манера неуместна особенно в драматическом произведении, где она замедляет и охлаждает ход действия».

Не удовлетворил Тургенева и образ Марьи Андреевны: «…лицо решительно неживое; она вся сочинена <…> Она любит потому, что автору нужно заставить ее полюбить, чтобы на чувстве ее к Меричу завязать интерес пьесы, потом ввести обычную борьбу, которую разрешает, наконец, обычная жертва; но читателю не верится ни в эту любовь, ни в эту борьбу, — в самое существование Марьи Андреевны ему плохо верится; а жертва се не возбуждает в нем ни сожаления, ни ропота». Заканчивая статью, Тургенев явно откликается на цитированное выше письмо Боткина, когда говорит, что «общий колорит» комедии «верен, хотя сух», что «пьеса действительно умно задумана, могла бы быть трогательной, возбуждает уважение к таланту, к уму автора — и только», потому что «внутренняя, драматическая, патетическая сторона „Бедной невесты“ нам кажется вовсе не выдержанною».

Так писал Тургенев в 1852 г., а в 1870 г., готовя издание своих сочинений, он колебался, помещать ли статью в это издание и сделал к ней небольшое примечание: «Моя оценка „Бедной невесты“, одного из лучших произведений нашего знаменитого драматурга, оказывается неверной, хотя некоторые отдельные замечания, быть может, и не лишены справедливости».

Почти одновременно с Тургеневым о «Бедной невесте» отозвался Дудышкин. Кратко изложив содержание комедии, критик приходит к выводу, уже звучавшему в письме Боткина к Тургеневу: комедия «задумана очень хорошо», но «исполнение не отвечает тому, что задумано»; вместе с тем, хотя, по мнению критика, «Бедная невеста» «ни с какой стороны не может подходить к первой комедии» Островского, она — «серьезный плод труда и таланта вместе», и тут же Дудышкин бросает упрек Ап. Григорьеву: «Не видеть в ней таланта так же смешно, как видеть в ней новое и сильное слово».

Ап. Григорьев остался верен себе: если статью о русской литературе 1851 г. он закончил «Бедной невестой», то оценку русской литературы 1852 г. он начал с этой комедии, поскольку, по его мнению, «из литературы 1852 года уцелеет и останется одно только: „Бедная невеста“». Недостаток комедии — «отсутствие экономии в плане, в постройке… Сожми Островский свою драму в более тесные рамы <…> — создание получило бы стройность и цельность».

«Современник» отозвался на комедию также статьями И. И. Панаева и Н. Г. Чернышевского. Панаев отмечал, что Островский «бесспорно владеет замечательным талантом» и «Бедная невеста» «есть произведение таланта замечательного, но произведение неудавшееся, прекрасное в частностях, но не выдержанное художественно в целом». Чернышевский в статье о «Бедность не порок» мельком затронул и «Бедную невесту»: «Комедия была очень хороша; ее все похвалили, но в восторг не привела она никого. Почему же так? Потому что она действительно не имела ни одного из блестящих достоинств первой комедии г. Островского. Идея в ней была, если хотите; а если хотите, то можете сказать, что и не было, потому что идея эта была вовсе не новая<…> г. Островский написал прекрасное, но вовсе не колоссальное по исполнению произведение. Мало того, что идея не имела достоинства новизны: она принадлежала слишком тесному кругу частной жизни».

После выхода двух томов Сочинений Островского в 1859 г. Н. А. Добролюбов, отзываясь на это издание большой статьей «Темное царство», увидел в «Бедной невесте» те же черты и проявления самодурства, которые он отметил и в других комедиях Островского. Так Анна Петровна Незабудкина «выросла и прожила большую часть жизни тоже под каким-то гнетом, отнявшим у нее всякую способность и вкус к самостоятельной деятельности <…> Это уж такое ничтожество, что пред мужем или кем бы то ни было посильнее она, вероятно, и пикнуть не смела. Но воздух самодурства и на нее повеял, и она без пути, без разума распоряжается судьбою дочери, бранит, попрекает ее, напоминает ей долг послушания матери и не выказывает никаких признаков того, что она понимает, что такое человеческое чувство и живая личность человека. Все это — прямые и несомненные признаки самодурной закалки <…> Для самодурства, как видно, нет ни пола, ни возраста, ни звания». Только в образе Дуни Добролюбов увидел попытку выхода из «темного царства»: «Есть еще в „Бедной невесте“ одна девушка до такой степени симпатичная и высоко нравственная <…> Это Дуня <…> Здесь сила сознательной решимости проглядывает в каждом слове; все существо этой девушки не придавлено и не убито; напротив, оно возвышено, просветлено сознанием того добра, которое она приносит, отказываясь от прав своих на Беневоленского <…> Да, эта девушка сохранила в себе чистоту сердца и все благородство, доступное человеку».

С большой статьей о сочинениях Островского выступил А. В. Дружинин, который писал: «Не смотря на то, что красоты «Бедной невесты» менее доступны массе, нежели красоты комедии «Свои люди — сочтемся», ее содержание ближе к общей жизни, ее лица типичнее. В создании действующих лиц, как типов, виден успех автора и несомненное движение вперед <…> В «Бедной невесте» почти все персонажи — всем нам сестры и братья. Частиц нашего собственного я <…> в них гораздо больше».

Представленная в январе 1852 г. в театральную цензуру, пьеса была запрещена, и только 15 сентября было получено разрешение, при условии, что из комедии полностью будут исключены роли Дуни и Паши как «шокирующие нравственное чувство». Но, несмотря на разрешение, театры не спешили принять комедию в свой репертуар.

Впервые «Бедная невеста» была поставлена в Малом театре в Москве 20 августа 1853 г. Роли исполняли: Анна Петровна — А. Т. Сабурова, Марья Андреевна — Е. И. Васильева (Васильева — 1-я), Мерич — Н. И. Черкасов, Милашин — С. В. Васильев, Добротворский — С. В. Шумский, Беневоленский — П. М. Садовский, Хорькова — С. П. Акимова, Хорьков — К. Н. Полтавцев, Карповна — Е. М. Кавалерова. Панкратьевна — Е. Д. Немчинова, Дарья — Т. П. Кашина, мальчик — М. П. Садовский, официант— П. А. Ермолов, кучер — Н. П. Витнебен.

Отзывы о спектакле были одобрительные. «Эта комедия, — писал один из рецензентов, — при всех сценических недостатках своих и растянутости, нравится партеру и долго удержится в репертуаре. Многие сцены комедии ведены прекрасно, многие положения хорошо очерчены и отличаются задушевностью, которой нельзя не сочувствовать». Рецензенты единодушно отмечали игру П. М. Садовского. «Уже одна грандиозная поступь, — вспоминал позже А. Н. Баженов, — при первом появлении его на сцену, вызвала громкие рукоплескания. Какую необыкновенную, чисто департаментскую важность сумел он придать себе от головы до ног! Как ловко фигурировал он перед Марьей Андреевной! С каким лукавством, слушая игру ее и кивая в такт головой, в то же время украдкой поглядывал он на принесенную закуску, пил и повторял! Как шло к Беневоленскому, желающему казаться ловким, это поджиманье коленки и пристукиванье ногой! Да невозможно и перечесть всех тонкостей исполнения г. Садовского. Вот комизм самой чистой, самой дорогой пробы!».

Вспоминая об исполнении этой роли, В. И. Родиславский писал в некрологе Садовского: «Он создал не одно только внешнее обличие этого типа, нет, он открыл зрителю самую душу подобного рода людей <…> Да, это было живое, истинно художественное создание, а не безжизненный дагерротип с живого лица».

Также высоко оценили современники и игру Васильевой. Вспоминая об этом в 1864 г., Баженов писал: «Ее умным исполнением трудное для воспроизведения лицо бедной невесты было до такой степени оживлено и истолковано, что дальше и идти, казалось, было некуда в этом отношении; мы-таки, впрочем, и теперь остаемся при уверенности, что больше г-жи Васильевой никто ничего не даст в этой роли».

На премьере Островский не присутствовал, и Н. В. Берг писал ему 21 августа 1853 г.: «Напрасно вы не были вчера в театре: все прошло как нельзя лучше. Играли все или почти все превосходно. У Е. Н. Васильевой расцелуйте ручки — прелесть, прелесть, прелесть! Ни жеста, ни слова рутинерского от начала до конца <…> Скажите Полтавцеву, чтобы не бухался на колени, как Грязной перед Марфой в „Царской невесте“. У Васильева проглядывают комические ухватки, видимо, Бородкина. Нисколько любви, из-за которой все и дело, — и обидчивость, и упрямство, от чего он не так скоро уходит. Монолог Садовского — „значит уж… ах ты, Максим Беневоленец… вот чем пробьем дорогу…“ — верх совершенства».

Видимо, один из следующих спектаклей Островский посетил и был им удовлетворен. «„Бедная невеста“ прошла хорошо, — писал он Погодину 25 сентября 1853 г., — исполнением почти доволен, публика совершенно довольна: успех первого представления был едва ли не больше, чем „Саней“, актеров вызывали не только после действий, но и в продолжении действий но нескольку раз». Особенно доволен был Островский игрой Васильевой: «Талант Васильевой: велик, она сделала из моей Марьи Андреевны то, о чем я сам никогда не мечтал».

В Петербурге пьеса была поставлена на сцене Александрийского театра 12 октября 1853 г. в бенефис А. М. Читау. Роли исполняли: Анна Петровна — П. К. Громова, Марья Андреевна — А. М. Читау, Мерич — А. Е. Смирнов (Смирнов 1-й), Милашин — Ф. А. Бурдин, Добротворский — В. В. Прусаков, Беневоленский — А. Е. Мартынов, Хорькова — Ю. Н. Линская, Хорьков — П. С. Степанов, Карповна — О. А. Рамазанова. Паикратьевна — Е. Я. Сосницкая, Дарья — Шелихова.

Хотя Погодин писал Островскому, что он получил из Петербурга сообщение, что и там комедия «шла превосходно», по-видимому, петербургский спектакль, в отличие от московского, был принят публикой и критикой довольно равнодушно. Так, Р. М. Зотов в «Северной пчеле» осуждал и пьесу и пополнение ролей: на эту тему можно было бы «написать прекрасный роман, но на сцене не вышло ничего <…> Смеем уверить, что нам самим и грустно и досадно, что такие драматические стихии, такие превосходные характеры пропали даром». Рецензент отмечает только удачную игру Мартынова, Громовой и Читау. С такой оценкой игры актеров согласился в целом и другой рецензент: игру Мартынова «можно назвать, в полном смысле слова, художественного», очень удачно исполнила, по его мнению, свою роль Линская; «необыкновенно хороша вышла у г-жи Читау <…> сцена, где Марья Андреевна заставляет свою мать писать записку к Беневоленскому».

А в 1857 г., при возобновлении комедии, рецензенты особо отмечали удачное исполнение Линской: «…она великолепно исполнила роль вдовы-мещанки <Хорьковой>, то и дело толкующей об образованности своего сына; особенно мастерски она отпечатала (слово в пьесе) Незабудкнну, мать Марья Андреевны, за что артистку и встретили громом рукоплесканий». В спектакле на Александрийской сцене в роли Марьи Андреевны выступила провинциальная актриса Е. Н. Федорова, о которой Островскому сообщал Писемский: «Выискалась здесь презадушевная, говорят, актриса Федорова, которая в твоей „Бедной невесте“ превосходна, и мне до сих пор не удалось ее видеть, потому что дали всего два раза и больше не дают по малому сбору».

Естественно, что и обе премьеры и возобновленный спектакль давались по первопечатному тексту, к тому же еще испорченному театральной цензурой исключением сцены, связанной с Дуней и Пашей. В 1859 г. появился новый текст комедии, а в 1860 г. актриса А. И. Шуберт сумела получить у шефа жандармов А. Е. Тимашева разрешение на восстановление этих ролей.

В Москве первой — и блестящей — исполнительницей роли Дуни была В. В. Бороздина.

В труппе Малого театра Шуберт исполняла роль Марьи Андреевны, и, несмотря на то, что ей помогал сам автор, образ у нее не получился: «Игра г-жи Шуберт, правда, умна и обдуманна, — писал Баженов, — но зато в значительной степени лишена простоты, непринужденности, живости и душевной теплоты».

Как и предсказывали некоторые рецензенты первых спектаклей, пьеса действительно удержалась в репертуаре и московского и петербургского театров.

При жизни Островского в Москве, в Малом театре, пьеса прошла 33 раза, в Петербурге, в Александрийском театре, — 47 раз (последний спектакль в Москве состоялся 30 октября 1877 г., в Петербурге — 19 апреля 1885 г.).

Е. И. Прохоров