Беглый огонь

Глава 21. Охотники за удачей

Мы вышли к Бару, когда была уже глухая ночь.

Последний отрезок пути нам с Тополем пришлось проделать с фонариками в руках.

Тополь шел первым. Я – замыкающим. Иван и Ильза уныло тащились между нами.

«Ослов и ученых в середину!» – требовал Наполеон во время своего египетского похода. Иван и Ильза были нашими учеными ослами.

Изредка мы с Тополем переговаривались – не только тихонько по рации, но и в голос. В основном для того, чтобы подбодрить наших спутников.

Иван, несмотря на свои литые, будто украденные с картинки в бодибилдерском журнале мускулы и квадратную челюсть супергероя, был истощен – и нервно, и физически.

Выносливости ему явно не хватало, как, кстати, и многим красавцам-качкам. Но если не судить строго (а я всегда был снисходителен к людям, почти как какой-нибудь Франциск Ассизский), истощение Ивана можно было понять. Уж очень много дерьма вылилось на их с Ильзой головы в последние дни.

Принцесса держалась молодцом. Не ныла, не канючила, не просила сделать привал через каждые двадцать минут. Диковинное дело! Уж я-то знаю, что такое бабы-туристки. Эти доведут до помешательства самого твердолобого проводника – своими жеманными страхами, идиотскими просьбами, соображениями и мнениями по поводу того, куда сворачивать, как действовать, с какой частотой дышать.

Так вот ничего такого Ильза нам не предъявляла. Хотя принцессе вроде как положено.

– Ты там это… смотри… повнимательней, – наставлял я Тополя. – А то у меня датчик аномалий что-то барахлит. Надо бы элемент питания сменить.

Насчет барахлящего элемента питания я немножечко лукавил. С моим датчиком аномалий можно было сбегать до ЧАЭС и обратно. Однако в данном случае лукавство было необходимым. Не то чтобы я не верил в Тополя. Просто боялся, что от усталости он что-нибудь ненароком пролюбит. В конце-то концов, кто из нас был ранен в голову на Речном Кордоне?

По счастливой случайности (хотя допускаю, что так специально устроили Хозяева Зоны) плотность аномалий к западу от Бара была сравнительно низкой. Скажем, если не быть совсем уж вороной, напороться на что-то по-настояще–му серьезное довольно трудно.

Вдобавок в начале года добрые люди провесили от Бара вешками тропы аж по километру каждая. И очень даже неплохо за ними следят. В смысле, после каждого Выброса переставляют вешки, сообразуясь с дрейфом аномалий.

Но в том-то и опасность. Ведь ничто так не расслабляет, как ощущение безопасности.

А когда ты расслаблен и забываешь о смерти, которая крадется за тобой по Зоне на цыпочках, выключив свой портативный фонарик, жди беды в любую минуту. Тут даже самая махонькая аномалька убить может.

Поэтому, когда мы оказались возле ворот Бара, у меня гора упала с плеч.

– Ух-х… Сейчас как подлечимся пивцом! – мечтательно воскликнул я, глядя прямо в ближайшую камеру наблюдения. – Темненьким… Ирландским… Бархатным…

– Ты как хочешь, а я, пожалуй, возьму себе «Кровавую Мэри».

– Какая пошлость, Константин Алексеич! – притворно скривился я. – Нет бы заказать новомодный какой-нибудь коктейлище вроде «Сладкий и гадкий» или «Ночи в стиле буги». Вот это я понимаю!

– Не-е, мне с водкой чего-нибудь хочется. И чтобы табаско на языке полыхал. Как сказал неизвестный классик:

Я осклабился.

– Сам сочинил?

– Куда мне! На стене сортира в баре «Шти» когда-то прочитал, – ответил Тополь.

– Да-а… Целая эпоха с этими «Штями» ушла. Эпоха героев! Эпоха по-настоящему безбашенных пацанов и их верных, без промаха стреляющих подруг!

Я с удовольствием погрузился бы в воспоминания юности (пока аппаратура наши рожи отсканирует, пока система наши рожи идентифицирует, пока, главное, охрана эту идентификацию утвердит – пройдет минут пять, не меньше), если бы Ильза, которая стояла позади меня, вдруг не тронула меня за плечо.

Я обернулся.

Лицо принцессы Лихтенштейнской было взволнованным.

– Куда… мы… приходить теперь? – спросила она низким охрипшим голосом.

– Это бар, Ильза. Заодно и как бы… мотель. Гостиница для своих. Мы там переночуем.

– Там… живут… плохие люди? – поинтересовалась Ильза.

– Почему ты думаешь, что они плохие?

Ильза хлюпнула носом и сделала правой рукой этакий скругляюще-обобщающий жест. Она явно желала привлечь мое внимание к спиралям колючей проволоки, к трехметровому забору и хищным мордкам пулеметов. Ко всему тому, что создавало неповторимое очарование здешнего архитектурного ансамбля.

Я кивнул. Ее мысль я понял. Она всего лишь хотела сказать, что хорошие люди живут обычно не так. А как? Наверное, так, как в ее родном княжестве Лихтенштейнском.

Вместо концертино – живые изгороди из лавровишни, остриженные как-нибудь этак, по-особенному, с верхушками в форме набегающих волн. Вместо пулеметов – расписные и глазурованные горшочки с красной геранью. Вместо оборудованных огневых точек – скамеечки, садово-парко–вая скульптура, всякие гномы с кирками, всюду тесно вымощенные камнем дорожки, фонарики и прочий шоколад-мармелад. Не бойницы, но опрятные, до тревожащей прозрачности вымытые альпийские окна, высокие, с закругленным верхом. Вместо уходящего вниз бетонного пандуса – опрятные крылечки… В общем, я там у них бывал однажды, еще студентом. И все это видел.

– Они не плохие, эти люди, – наконец-то пояснил я для Ильзы. – Нормальные. По местным меркам.

Я был уверен, что из моего объяснения она разберет в лучшем случае только слово «нормальные», а про «местные мерки» не разберет.

Так и произошло. Принцесса улыбнулась, приободренная моими словами. И всем своим видом выразила готовность налаживать партнерские отношения с нормальными по местным меркам людьми.

С той стороны Периметра, если верить поговоркам, все дороги ведут в Рим, а в Риме – к шлюхам.

А в Зоне все дороги ведут к Бару на Дикой Территории.

Хотя шлюх в Баре, считай, и нету.

Ну, то есть они, конечно, были. Когда-то. Давно.

Но теперь носят, как сказал бы какой-нибудь профессор Добровольцев, не систематический, а случайный характер.

Начать с того, что официанток, которых когда-то отбирали исключительно по двум критериям – величина бюста и сговорчивость, – уже давно заменили официанты мужеского пола. Логика хозяев проста: меньше доступных баб – меньше пьяных драк.

С другой стороны, в Баре и прилегающих к нему комнатах часто останавливались туристы, а значит, и туристки.

Ясен пень, в первые же часы в Зоне туристам и туристкам наглухо сносило башню. А потому, едва только добравшись до безопасного места, они не жалели денег на то, чтобы избавиться от всего, что осталось в них святого после сноса этой самой башни, я имею в виду – от ума, чести и совести.

На практике это значило, что кое у кого из мужчин в Баре появлялась надежда на свой маленький кусочек страсти. А значит, вместе с надеждой появлялась почва для пьяных драк.

Я лично уже давно не наблюдал в Баре никаких разборок. Так, пару раз за месяц в табло кому-нибудь поднесут – и тишина.

Разве это драки? Вот в «Штях» после финальной игры Чемпионата мира по футболу, когда Россия с Украиной сыграли в основном времени 3:3, сломали шесть челюстей и десять ребер!

Между тем мы вчетвером вошли в так называемый предбанник.

Там нас долго обыскивали, повторно сканировали, расспрашивали какие-то совершенно незнакомые мне (Мне! Завсегдатаю этого места с дветысячемохнатого года!) люди.

Но затем нас все-таки пропустили, хотя и, как мне показалось, с неохотой.

Сказать, что в общем зале был аншлаг, – значит ничего не сказать.

Народ сидел так тесно, что за некоторые столы не втиснулся бы даже смазанный вазелином дистрофик.

Многим выпивохам вообще не хватило сидячих мест, и они стояли, поставив бокалы с пивом на квазиподоконник (в общем зале имелись и квазиокна, нарисованные на стене художником по имени Сеня Питерский).

У барной стойки народу было столько, что сомкнутые спины сидящих образовывали нечто вроде живой изгороди, не имеющей разрывов.

За стойкой стоял мой приятель Неразлучник, всегда идеально подстриженный и выбритый молодой человек в белой рубахе и галстуке-бабочке, похожий на ведущего молодежной передачи с провинциального телеканала.

Хозяин Бара взял Неразлучника совсем недавно – полгода назад. Переманил из табуна отмычек знатного наставника молодежи по кличке Тимур. И я сразу понял, парень он неплохой – не трус, не подлец и не стукач.

Неразлучник тоже питал ко мне нечто вроде симпатии. Особенно после того, как я помог ему отмазаться от одного гнилого дельца – его обвинили в мелкой краже, а я был единственным, кто подтвердил его алиби (это было легко, у меня была видеозапись).

Меня вообще бармены почему-то любят – как видно, чуют постоянного клиента.

Вот в чем он, негодяй, не признавался, так это в том, кто и при каких обстоятельствах опредметил его таким оригинальным прозвищем, в котором мне мерещилось что-то утиное, ведь есть же, кажется, в природе утки-неразлучницы?

Поймав усталый взгляд Неразлучника, я помахал ему рукой.

Тот тоже поприветствовал меня. И сделал извинительный жест – мол, видишь, что творится, просто физически не могу уделить тебе внимание!

Я – тоже жестами – показал ему в ответ «вижу, скорблю вместе с тобой».

В общем, я принялся искать глазами свободный столик. Мне-то что. Я, в конце концов, и стоя выпить могу. А вот Ильза…

Не то чтобы целый столик, но один свободный квазиподоконник рядом с окном, на котором была нарисована улица современного индустриального города, плотно уставленная малолитражками, я заметил.

Уже кое-что.

На подоконник можно будет поставить и тарелки, и бокалы. На него можно будет навалиться всей тушей, поочередно давая отдых то левой, то правой ноге – да-да, в точности так, как делает стоящий за соседним столиком вполоборота ко мне сталкер Кабул. Не первый сорт, но что делать? Может, потом кто-нибудь отправится баиньки и мы всей честной компанией наконец усядемся…

Кстати, насчет «баиньки». Тему ночлега, с усталым вздохом подумал я, тоже надо будет обсудить с Неразлучником.

Ночлег в комнатах, прилегающих к Бару, стоил нереально дорого.

Мне говорили, люкс в семизвездочной гостинице в Объединенных Арабских Эмиратах – с мини-баром, тапками-халатами, дуроскопом во всю стену, который можно выбросить из окна, и это входит в стоимость номера, с массажным креслом и прилагающейся ко всему этому горничной с солнечных Филиппин, которую можно отодрать прямо на ее пылесосе, и это тоже входит в стоимость номера, – и тот стоил дешевле, нежели конура по величине чуть большая, чем гроб, в подвалах нашего дорогого Бара.

Впрочем, то в каких-то там Эмиратах.

А это – в Зоне. В самом ее сердце.

Кому такое статус-кво не нравится, может бежать вприпрыжку за билетами Киев—Дубаи…

– Идемте, пожалуй, вон к тому окну, – опередил меня Тополь, который, как обычно, просто прочел мои мысли.

– Неужели придется ужинать стоя? Я, честно говоря, с ног падаю! – со странной смесью заносчивости и острой жалости к себе заявил Иван.

– Да уж придется. По крайней мере пока кто-нибудь не отправится на боковую и не освободит нам столик.

Пока мы шли через весь зал к нашему подоконнику, все, кому было не лень, пялились на Ильзину задницу, туго обтянутую кожаными штанами. Ну и, ясное дело, на ее изрядный бюст, ничем особенным не обтянутый, но все же явственно контурирующийся под бесформенной армейской курткой (снятой, как видно, с кого-то из погибших при крушении вертолета).

Как ни странно, Ильза была в Баре не единственной женщиной.

За столиком под старинными часами, который мы с Тополем обычно предпочитали для своих возлияний, щелкала клювом американская туристка лет этак пятидесяти пяти.

По виду типичная разведенная тетка-феминистка, решившая доказать всем, начиная со своего бывшего мужа-сейлсмена, что он потерял натуральное сокровище и что на нем белый свет клином не сошелся.

Судя по бицепсам (америкен вумен была в безрукавке желтого цвета), тетка была в отличной спортивной форме. Причем тренировалась явно по мужскому типу. Я так и видел ее таскающей гантели, толкающей штангу и приседающей с утяжелениями. Тетка строила глазки сидящему напротив нее дедку лет шестидесяти, такому же спортивно состоятельному туристу и такому же американцу. Оба были на кочерге, в бокалах у обоих плескался скотч. И я готов был поставить тысячу единиц на то, что этой ночью они будут «делать любовь» в стиле женщина-ковбой на старом коне, том самом, что борозды не испортит.

В плане красоты вульгарная и немолодая американская тетка не могла составить никакой конкуренции нашей центральноевропейской крале Ильзе – свежей, пухлявой и невыразимо печальной. В целом мужчин-завсегдатаев Бара, похотливо пялящихся на Ильзу, можно было понять.

Я окинул взглядом помещение. Батюшки! Еще одна баба оказалась в моем поле зрения!

Возле барной стойки маячила сердцеобразная попа профессиональной красавицы Снежаны, бывшей девушки (читай – содержанки) отличного сталкера Шляпы, а до этого бывшей девушки так себе сталкера Центуриона, а до этого бывшей девушки недосталкера Балбеса, а до этого с ней одновременно встречались сталкеры-новаторы Фриц и Журба, изобретатели Самого Безопасного Маршрута Через Уровни (в существование которого я лично не верю). Поговаривали, Снежану успел познать – в библейском смысле – даже Дима Шухов. А после того – еще и легендарный Семецкий.

Снежана выглядела на двадцать пять. Хотя на самом деле ей было не меньше сорока. Подвыпивший Шляпа как-то клялся, что Снежана, мол, всегда носит с собой артефакт «мамины бусы», добытый для нее когда-то кем-то из классиков жанра – не то Лесником, не то Хемулем, еще до его знакомства с той самой Динкой, звездой отечественного телевизионного стриптиза. А эти самые бусы, как известно, замедляют течение времени, а значит, и процессы естественного биологического старения. Не знаю, кому как, а мне было совершенно все равно, что и как Снежана себе там замедляет. И вообще мне было плевать, как она выглядит! Хоть бы даже и на шестнадцать!

Главное, я знал, знал, что ей сорок пять. И даже не в цифирьках дело. Важнее вот что: в постели Снежаны перебывали все, ну просто все мои знакомые, и это давно уже не постель, а привокзальная забегаловка с хлопающей на ветру входной дверью. Это снижало мой интерес к Снежане практически до нуля. Членствовать в клубе «Мужчины Снежаны Николаенко» – что может быть тупее?

К счастью для Снежаны, не все мужчины были такими привередами.

Рядом с ней сидел молодой кент по прозвищу Финн (иногда его называли Фиником) – невероятно худой, вертлявый и острый на язык парнишка лет двадцати трех.

Финн приобнимал Снежану рукой за талию и рассказывал ей на ушко анекдоты.

Он играл ее пергидрольными локонами, время от времени просил Неразлучника подбавить ликера в ее рюмку и вообще выглядел как классический влюбленный идиот.

Мне, кстати, было не совсем понятно, как Снежана оказалась в баре. То ли Финна посетила классная идея показать своей новой девушке, как размножаются снорки, то ли Снежана закадрила или решила закадрить кого-то из группировки «Долг» (это им, крутым ребятам из «Долга», принадлежал Бар) и для того напросилась «в гости», а тут случайно подвернулся этот малолетний Финн. Зная Снежану, я мог поверить во что угодно, в том числе и во все это сразу.

Я оставил всю свою компанию возле подоконника и, улучив момент, когда возле Неразлучника образовалось что-то вроде разреженной области, опрометью бросился к барной стойке. Я хотел сделать заказ и договориться о ночлеге.

– Для меня литр моего любимого «Гиннесса»… Нет, сразу два. Для Тополя сегодня «Кровавую Мэри». Лучше тоже сразу две, знаю я его… Для рамочки-блондина «Крушовице», хватит с него и пол-литра. А для девчонки – стакан красного французского вина, налей-ка в самый лучший бокал, если можно.

– Я не ослышался, брат? Красного французского вина? – переспросил Неразлучник, тараща на меня свои живые глаза. – На моей памяти через Бар ни одной бутылки красного французского вина еще не прошло.

– Ну давай тогда обычного красного вина. Какое тут есть? Чилийское, может? – Я заинтересованно сощурился на батарею призывно мерцающих бутылок за спиной Неразлучника.

– Чилийское? Не смеши меня. Ты еще австралийского попроси, гурман хренов. Красного вина вообще нету никакого. И не было. Так что будь проще. И тогда бармены в моем лице потянутся к тебе. Имеется вот ликер. Кофейный. Я его специально для телок держу…

– Тогда давай ликер, если других вариантов нет. Может, хоть шампанское?

Я уже представлял потерянную гримаску, которую скроит Ильза, когда я принесу ей эту бурдень под названием «ликер», пахнущую химией и дешевым борделем.

– Шампанское? Где-то была бутылочка… – Неразлучник порылся под стойкой и наконец выудил оттуда затянутую пылью бутыль классического «Советского», полусухого.

Я не поклонник этого пузырящегося соломенно-желтого пойла. Но все же готов признать за ним и некое благородство, и некую советскую чувственность в духе моей ненаглядной Мисс-86, и заслуженное десятилетиями реноме Отечественного Бабоукладчика Номер Один.

В общем, я заказал шампанское. Про цену этой бутылки я, как обычно, у Неразлучника не спросил, верный своему собственному амплуа мужика, который денег не считает.

Но про себя подумал, что коллекционные бургундские вина наверняка стоят в десятки раз меньше, чем этот вот шедевр полудохлого крымского виноделия. Что ж, в таких местах, как Бар, трудно рассчитывать на умеренные цены.

Неразлучник как следует протер бутыль полотенцем и поставил передо мной.

Я просиял ему в ответ.

Затем я заказал нашей потрепанной банде сытный ужин – каждому по салату оливье, фаршированному черносливом куриному бедру и по миске куриного супа. Готовили в Баре неважно, меню было куцым, и я приготовился к худшему.

Ну а когда я расплатился за заказ, оставив Неразлучнику отменно щедрые даже по здешним меркам чаевые (тут ведь и самые жадные из суеверия суют бармену лишние купюры, пусть Зона и ее Хозяева видят, какие мы на самом деле щедрые и бескорыстные!), я перешел к главному.

Я перегнулся через барную стойку, пальцем подзывая Неразлучника наклониться – мол, музыка мешает, – и сказал:

– Нам бы две комнаты на сегодня.

– Веришь, Комбат, ни-че-го. Как другу тебе говорю.

– А если хорошо подумать? – Я сделал в воздухе потирающий жест большим и указательным пальцами правой руки, словно бы невидимую купюру помусолил.

– Даже если хорошо подумать, брат. Ты видишь вообще, что творится?

– Вижу. И все-таки.

Всем своим видом я показывал, что от намеченного не отступлю. И не сдвинусь с места, пока мой вопрос не решится положительно.

– Все занято, брат. Ну пойми же ты! Склад и тот занят… Его зарезервировали ученые, они последними пришли – видишь, возле окна, где пруд нарисован, стоят? Так там, на складе, даже отопления нет. Как в склепе холодно. Вон, вон, туда гляди!

– Вижу, не слепой. Но я ведь не хуже ученых, правда, Федор? – Я назвал Неразлучника его настоящим именем, чтобы напомнить: когда-то я ему сильно помог, и вообще, теперь мы почти настоящие друзья, а не какие-нибудь там «контрагенты».

– Ну, Комбат… Ну, это… – Неразлучник наконец усовестился и опустил глаза. – Если хочешь, можешь тут переночевать. В общем зале. Когда веселье закончится… Тут уже вон и американские туристы ночуют, которых Шляпа привел. И Кабул со своими отмычками. Так что скучно вам не будет. Завтра утром Тинто сделает вам всем двойной кофе по-турецки, яишенку забалабеним…

– Спасибо за любезное предложение. Но мне бы комнатку. А лучше – две.

– Про две сразу забудь, Вован, – переходя на полушепот, сказал Неразлучник.

– Тогда дай одну.

– Насчет одной… В общем… я еще подумаю… Видишь ли, – он уже шептал мне в самое ухо, – я сегодня уже двадцати человекам отказал. И тут если я тебе дам… В общем, может выйти международный скандал. С переходом на личности и рукоприкладство. Понимаешь?

– Да я понимаю, Федя. Но и ты пойми. Со мной девчонка. Ее нельзя в общем зале укладывать. Нежная она, как цветок. И больная к тому же.

– Если больная, зачем в Зону поперлась? Нашла место! Тут и здоровые-то канают.

– Обстоятельства заставили, – уклончиво ответил я. Не рассказывать же ему про болезнь Милна!

– Кстати, а что это за телочка? – спросил меня бармен, придирчиво оглядывая Ильзу, которая как раз вытирала салфеткой разводы копоти на шее Ивана. – Откуда такая?

– Туристка. Из Прибалтики, – соврал я.

– А-а, из Прибалтики… То-то, я смотрю, у нее рожа такая… маленько отмороженная. – И Неразлучник гнусно усмехнулся.

Я не стал заступаться за Ильзу. Да, в сущности, Неразлучник ничего оскорбительного и не сказал. Особенно по местным меркам. Отмороженная – и отмороженная. Не трипперная же!

Но я с удивлением поймал себя на желании Неразлучнику возразить – мол, не отмороженная она, а усталая и смертельно больная.

Мои возражения нужны были Неразлучнику, достаивающему на ногах двенадцатичасовую смену, как зайцу пятая нога. И я, конечно, не собирался произносить их вслух. Но само желание эти возражения высказать меня удивило и даже, не буду врать, испугало. Еще не хватало мне влюбиться в эту крысу расписную, принцессу Лихтенштейнскую!

Я стоял рядом с баром, вертя в руках зубочистку.

Напротив Неразлучник смешивал в шейкере термоядерный коктейль «Гуантанамера». Делал он это для верного своим вкусам Кабула, сталкера-одиночки, что, далеко выставив задницу, обтянутую грязными джинсами, напивался у дальнего окна в обществе прирученной молодежи.

К слову, на том окне был нарисован зеленый лужок с барашками. Морды баранов Сеня Питерский сделал зачем-то похожими на человеческие лица, и не просто какие-то абстрактно-человеческие, но на лица первых персон правящей Либеральной Автократической партии нашего богоспасаемого Отечества. От чего при пристальном взгляде на картинку делалось немного не по себе. То ли звери, то ли люди… Хоть бы кто-нибудь запретил наконец художникам курить шмаль перед работой!

Кабул поблагодарил официанта за свежепринесенную «Гуантанамеру» и заказал что-то еще. Думаю, заказал он куриные крылышки в соусе карри. И готов поспорить с кем угодно на сто единиц, что именно их!

Когда-то мы с Кабулом приятельствовали почти так же тесно, как сейчас с Тополем, и часто вместе выпивали. Я успел изучить его немудрящие вкусы. Вряд ли они изменились за эти годы…

К нашему с Тополем, Иваном и Ильзой подоконнику уже принесли все радости жизни – пиво, шампанское, «Кровавую Мэри», – но я не торопился уходить от барной стойки. Ведь про ночлег-то мы все еще не договорились! Я упорно надеялся, что сумею взять Неразлучника измором. И я был уверен, что Федя уже начал всерьез прикидывать, как организовать для меня и моей троицы нормальный вариант. Главное – проявить настойчивость.

Наконец Неразлучник сдался.

Улучив минутку, он с самым непринужденным видом наклонился к моему уху и сказал:

– Вот что, брат. Я придумал: отдам тебе свою комнату!

– Свою? Вот это номер! А сам-то как?

– Обо мне не волнуйся. Перетопчусь.

Я кивнул. Долг платежом красен – хорошо, что Неразлучник об этом помнит.

– И где она, твоя комната?

– Да на втором подземном этаже. Следующая после двери с черепом и костями. Помнишь такую? За той дверью запасной генератор стоит. Так вот после генераторной следующая дверь – моя.

– Найду как-нибудь, – заверил бармена я. И добавил: – Ты мировой мужик, Федя. За мной, если что, не заржавеет. Давай, что ли, ключ?

– Тс-с-с! – Лицо Неразлучника исказила гримаса крайней настороженности. – Потише, пожалуйста! Если кто-то из… хм… – Неразлучник запнулся, подыскивая выражение одновременно емкое и неругательное, – из посетителей нашего Бара узнает, что для тебя и твоих отмороженных из Прибалтики у меня местечко нашлось, а для них, таких сувенирных, нет, – жди неприятностей. Кто-нибудь обязательно разобьет бутылку о мою башку. Может, даже не здесь, не в Зоне. Но по ту сторону Периметра – точно.

– Да кому не лень… – начал было я, мне хотелось успокоить Неразлучника. Но он перебил меня:

– Да хоть бы и те трое из «Свободы», видишь? Зеленый у них главный… Когда они узнали сегодня, что в мотеле у нас мест нет, орали так, что пришлось охрану вызывать. Убранные все трое вусмерть – не то герычем, не то винтом… В общем, все эти свары мне на фиг не нужны. У меня и так лысина уже лезет. – Неразлучник наклонил голову и показал затылок, волосы на котором действительно были вовсе не такими густыми.

Я кивнул. Дескать, понимаю, сочувствую.

– Я вот что придумал, брат. Когда вам ужин приготовят, я официанта отзову. Мол, самолично вашу компанию обслужу, потому что вы мои друзья и все такое. Я поставлю поднос на ваш подоконник и скажу «приятного аппетита». Под тарелкой с хлебом будет лежать ключ от моей комнаты. Ты его так незаметненько из-под тарелки вытащи и в карман положи, чтобы никто не видел. На кольце с ключом, кстати, медный брелок висит с надписью «Генератор-3». Так ты написанному не верь. И в генераторную не лезь, – наставлял меня Неразлучник.

– Не переживай. У меня на сарае тоже большими буквами «ХЕР» написано, а в сарае том дрова лежат…

Бармен улыбнулся. Присказка эта была возрастом как мой дедушка, Иннокентий Иванович. А вот Неразлучник ее, оказывается, не знал.

– Да ты иди хоть пивка попей со своими… А то дежуришь тут будто стойкий оловянный солдатик, – поощрил меня бармен.

И я подумал, что ведь он прав.

Я застал своих друзей в состоянии легкой прострации.

Тополь курил одну за одной сигареты, бычкуя их в баночку из-под пива с художественно закрученными краями. Я ему уже сто раз говорил, чтобы он, зомбированный мафией торговцев табаком придурок, что-то решал. Ну, скажем, бросил или вроде того. А он? А он со мной согласен, между прочим.

Иван вдумчиво всматривался в свой пивной бокал, словно там показывали хоккейный матч, а Ильза – та, облокотившись локтем о подоконник, полуприкрыв глаза ладонью, рассматривала зал.

Во взгляде принцессы Лихтенштейнской мне померещилось нечто вроде антропологического интереса. Пожалуй, ей не хватало только бронированной видеокамеры, с какими расхаживают по Зоне всякие ученые.

Встав слева от нее, я невольно последовал ее примеру.

Так-с… Кто тут у нас?

«Там собиралася компания блатная», как сказал классик.

За подоконником, пристыкованным к нарисованному окну справа (у них за окошком белела нарядная березовая роща, на одной из берез краснели наливные яблочки), пировали господа бандиты.

Бандосы по-нашему, по-сталкерски.

Уж я этих гомосеков традиционной ориентации чую шестым чувством. И вроде бы с виду обычные граждане вроде вольных сталкеров. Никакого особенного зверства или подлости на лицах не написано, движения сдержанные, головы стриженые, одежда обычная, как у всех.

И все-таки нутром я чуял: не за знаниями пришли эти четверо пацанов с бритыми висками в Зону. И не за артефактами, как наш брат сталкер. И вовсе даже не за новыми впечатлениями, отвлекающими от удушающей рутины повседневности, – как идиоты-туристы. И даже не потому, что их зовет на подвиги что-то высокое и страшное внутри них самих, – как пацаны из «Долга» или фанатики из «Монолита». А потому что им на трупах попировать хочется. С убитых контейнеры поснимать. Дурачка-одиночку прижать в темном уголке и как следует пощекотать, а потом распотрошить. И все такое прочее, за что в военное время расстреливают без суда и следствия.

А какие мои доказательства? – спросите вы.

А никаких у меня доказательств.

Потому что если бы у меня доказательства были, я бы встал вот прямо там, в Баре, и всю эту сволочь, что растаскивала пестрые клинья пиццы, голыми руками передушил бы.

И, уверен, все присутствующие мне помогли бы, еще и в очередь построились. Помогать.

Но «не пойман – не вор». На юридическом языке эта байда называется «презумпция невиновности». Хрен ее еще выговоришь, эту презумпцию, язык как на трамплине на этом «эм» подскакивает…

В общем, никаких доказательств, кроме интуиции, которая оживлялась при виде хищных харь и вороватых движений соседей по Бару, у меня не было. Я оставил бандосов – или, точнее, лиц, подозреваемых в бандитизме, – в покое и принялся глазеть дальше.

За длинным деревянным столом в центре общего зала, тесно сгрудившись, пировали «долговцы».

Как видно, у одного из них, обладателя окладистой каштановой бороды, был день рождения.

Все по очереди говорили тосты. Ну, там, чтобы, значит, у чувачка с бородой прибывало бабла и здоровья (хотя какое здоровье у завсегдатаев Бара на Дикой Территории?), чтобы к нему девчонки в очередь строились, чтобы «сколько взлетов – столько посадок». Ну, это я шучу малость, за такое летчики пьют, а у сталкеров говорят «сколько заходов – столько выходов». Из Зоны, в смысле.

Потом, само собой, за эти тосты всей гурьбой хлебали пиво и горькую.

«До дна, мля!» – неслось время от времени от их стола.

Ребята из «Долга» чувствовали себя в Баре как дома – говорили громко, не особенно стеснялись в выражениях, били посуду и, откровенно говоря, вели себя как пацаны, от которых все зависит. Иные даже блевали, не доходя до туалета, что лично я считаю поведением, не красящим радиоактивное мясо.

Конечно, «долговцы» имели на эти непотребства некоторое моральное право. Ведь это им принадлежал Бар. Это они нашли под него место и построили его с нуля.

Не будь их – и нас здесь сейчас не было бы. Ночевали бы по своим неотапливаемым схронам, а вместо «Гиннессов» пили бы спирт из фляжек.

Прозвучала очередная здравица в честь бородатого, и все «долговцы» вскочили со своих стульев, сомкнув пивные бокалы.

Гулко зазвенело стекло. Над помещением понесся запах пота, смешанный с перегаром, табачным дымом и запахом жареного лука.

И это бы еще ладно, но тут вся компания, уже изрядно пьяная, затянула:

– О чем поют эти мужчины? – спросила меня Ильза, наклонившись совсем близко ко мне. Я почувствовал слабый запах, исходивший от ее поддельных волос. Запах цветов. Точнее, первоцветов. Запах гиацинтов в апрельском саду. Или этот запах почудился мне? Ведь минуту назад пахло только пивом, луком и подмышками!

– Они поют про то, что в Зоне главное – дружба… Дружба, понимаешь?

– Дружба… Да… – кивнула Ильза с самым серьезным выражением лица.

Я хотел сказать еще что-то умное. Сострить, может быть, этак в своем духе, с эффектным выходом на комплимент – ну хотя бы Ильзиному русскому. Но тут Иван бросил на меня ревнивый взгляд поверх своего пол-литра «Крушовице». И я счел за лучшее всем своим видом показать Ильзе, что я от нее устал, что разговор с ней для меня безумно скучен и что разглядывать присутствующих в баре в сто раз интересней, чем нюхать ее пахнущий гиацинтом парик.

Я отвел раздраженный взгляд и уставился в стену. Она же по совместительству окно.

Ох уж эти нарисованные окна с их нарисованным оптимизмом!

Все эти сады, березки и тучные здоровые звери!

А ведь я помню: раньше в Баре были нормальные окна. Со стеклами. Пусть и броне-, пусть и утолщенными. И хотя были они грязными и сквозь них ничего было не увидать, кроме внутреннего двора с двумя скрюченными грушами, они мне нравились. Но потом какой-то идиот (хотя мы знаем, что это был малолетний фанатик из «Монолита») выстрелил в окно из гранатомета, стоя на улице.

Кумулятивная струя, конечно же, с легкостью прошила оба утолщенных бронестекла. Начался пожар. Восемь человек погибли. А ведь если бы это был вечер по-настоящему людного дня, какой-нибудь пятницы, например, или субботы, в ловушке общего зала могли погибнуть не восемь, не десять, а все тридцать посетителей, среди которых, возможно, был бы и я…

В общем, когда окна заложили кирпичами, а кирпичи оштукатурили и зарисовали картинками, я не плакал.

У окна, на котором Сеней Питерским был изображен луг с барашками, беспечно пасущимися на нем, стояли старички: уже упоминавшийся Кабул, негодяй Быстров, везунчик Сержант и нытик Цыпа.

Все они дули вискарик и травили байки, как и положено бывалым.

Поймав мой взгляд, бригадир Кабул, наставник половины отмычек в Зоне, приподнял свой стакан.

Сделали это и остальные.

Мы с Тополем тоже подняли свои – мол, наше вам. Всего наилучшего и денег побольше!

Эх, люблю вольных сталкеров!

Никогда не лезут с лишними разговорами.

На все и на всех им положить.

Ни к кому и никогда нет у них претензий.

Каждую минуту покоя они смакуют как драгоценный напиток, потому что знают: этого напитка много не бывает.

Подходить к Кабулу и компании не было никакой необходимости. И без лишних расшаркиваний было ясно: если что случится, мы поможем друг другу.

Возле следующего за этим окна пировали ученые. Официант то и дело таскал им целые подносы душистых хрустких чебуреков и графины с мексиканской текилой «Лос Нуэвос Видентес». Чебуреки они жадно рвали зубами, а текилу быстро-быстро разливали по стопкам и употребляли. Употребляли, надо сказать, по всем правилам. По моей любимой схеме «кусни-лизни-опрокинь».

Лица у ученых были праздничные, чуть ли не восторженные.

Небось нашли какую-нибудь гадость, доселе неведомую, и теперь обмывают денежки, которые им очередной «Фонд Исследований Аномальных Феноменов имени Дрочибальда Пупкинса» за это дело отчинит. Кто-нибудь еще и научную степень отхватит, я не я буду.

«Ученые – хрены моченые», – говорил по их поводу Тополь. Вот кто ученых ненавидел!

К сожалению, у Кости имелась причина для такой ненависти.

Когда-то у него была жена. Жену звали Надя. Надя поехала к маме в стольный град Киев, чтобы помочь старушке продать кое-какую недвижимость, оставшуюся после смерти бабушки. Недвижимость Надя с мамой так и не продали, зато Надя часто ходила в ресторан «Тет-а-тет», что располагался на Крещатике.

В ресторане работала поваром Надина мама. Там же Надя встретила молодого кандидата наук в отутюженных брючках. Кандидата звали Витей, и был он светилом какого-то киевского закрытого института. Витя упал в обморок, когда случайно вместо туалета зашел на кухню, где Надина мама занималась птицей. (Его угораздило ввалиться ровно в тот миг, когда та сносила живой курице голову остро наточенным тесаком.)

Надя поднесла к носу нервного светила науки ватку, воняющую нашатырем. И первым, что увидело светило, придя в себя, было нависающее сверху крысиное Надино рыльце с густо наведенными помадой губами. В общем, Витя и Надя полюбили друг друга с первого взгляда. А вот Тополь пошел лесом. Такие примерно расклады.

И как было после этого Тополю любить ученых?

Судя по некоторым деталям одежды, ученые пришли в Бар в защитных костюмах. Причем в костюмах немалой цены. Вот у кого деньги всегда водятся! Не то что у сталкеров!

Неприязнь Тополя мне не передалась. И лично я к ученым относился нейтрально (кажется, я уже об этом говорил, когда рассказывал про некробиотика Трофима и его веселую команду). Не за что их особо любить, не за что их не любить…

Тут у меня была целая философия.

С одной стороны, если бы не ученые с их ядерной энергетикой, не было бы никакой Чернобыльской АЭС. А значит, не было бы той Первой катастрофы, многочисленные отголоски которой, вроде той же Мисс-86, до сих пор можно встретить на окрестных болотах. А значит, не было бы у меня ни источника дохода, ни сталкерской моей жизни.

А с другой стороны, ну и отлично! Не стал бы я, ваш Комбат, сталкером. Но кем-то другим ведь все равно стал! Может, учителем физики, как хотел мой отец, сам учитель физики. Может, банкиром, как хотела мама. А может, капитаном дальнего плавания, как хотел я сам!

А что? Только представить себе! Не придумай ученые мирный атом, я бы, ваш Комбат, водил через Тихий океан белые океанские лайнеры. Это я, несостоявшийся сталкер Комбат, стоя у штурвала, огибал бы мыс Горн, обходил рифы Океании, говорил не што́рмы, а шторма́. Меня звали бы исключительно «Владимир Сергеич», «господин Пушкарев» или, на крайняк, «сэр», и никаких кличек у меня со школы не было бы…

– Эй, с тобой все хорошо? – спросил Тополь, теребя меня за рукав.

– Да нормально… А что? – Я нехотя вынырнул из тумана своих морских грез.

– Мне показалось, тебе пиво вставило как-то… нездраво, – честно признался Тополь. – Как давеча эмпатический тушкан. Еду вон пять минут как принесли, она уже остыть успела, а ты сидишь мечтаешь, будто барышня перед первым свиданием. И рожа красная вся. Не заболел?

– День просто тяжелый был.

Я навел на резкость.

И действительно, Иван уже успел доесть свой оливье и слопать свой суп, а Тополь, который всегда ест быстро и с аппетитом, как голодный пес, тот и вовсе уже глодал куриное бедро, давно покончив с остальным! Даже Ильза – и та сёрбала куриный суп со вполне счастливым видом.

Я придвинул к себе свою супную пиалу. Взял ложку. И лишь потянувшись за хлебом, вспомнил, о чем просил меня бармен Неразлучник. Вспомнил про ключи.

Тарелка стояла вровень с локтем Ивана. И я, понизив голос, сказал:

– Иван, будь добр, сделай мне одолжение. Но только так, чтобы никто не видел…

– Говори…

– Подними сейчас тарелочку с хлебом. Только так… непринужденно!

– Сейчас. О, тут какой-то… клю…

– Тс-с. Вот теперь возьми аккуратненько этот ключ, зажми его в кулаке и положи в карман своей куртки. Старайся сделать это так, чтобы никто не обратил внимания на то, что ты делаешь. Будто ты только и делаешь, что прячешь ключи по карманам.

– Понял. Сейчас.

Иван сделал все, что я просил, и воззрился на меня с немым вопросом.

– Это ключ от нашего номера люкс, – не удержался я.

– Очень хорошо. А розетка там будет? – вскинулся Иван.

– Будет, конечно, – сказал я. А сам подумал: «Зачем ему розетка? Можно подумать, у него электробритва в кармане брюк припрятана».

– Радостные слова! Я… неужели я сегодня… мыть прическа?! – Глаза Ильзы радостно вспыхнули.

– А вот это вряд ли. В нашем номере люкс не будет горячей воды. И холодной воды тоже не будет. Удобства тут для всех в одном месте – в конце коридора. Знает ли принцесса Лихтенштейнская, что такое «в конце коридора»?

Ильза отрицательно повела головой.

– Не знаешь? Тогда объясняю. Максимум, что можно при удобствах в конце коридора, – это умыть лицо под краном. Никакого душа там и в помине нет. Не забывайте, друзья, что мы в Зоне. И нормальная вода здесь продается по цене этого вот пива. – Я потряс своей кружкой, на дне которой еще кое-что плескалось.

– Сказать честно, я… в этом кафе… начать забывать, что мы на этот… Зона! – призналась Ильза. – Из-за того… что тут есть… уют. И из-за этот… шампанский!

– Затем же и пьем, милая. Чтобы обо всем забывать, – сказал я, приобнимая Ильзу за плечи. Мне было приятно, что она оценила купленное специально для нее шампанское. Правда, поглядев на агрессивно насупленного Ивана, я быстро отстранился. Чтобы не усугублять. – Настоятельно советую всем делать вид, что нам с вами никакой комнаты не досталось. И обращаю ваше внимание на то, что половина из выпивающих в этом зале здесь же и лягут спать.

– Как так? – не поняла Ильза.

– Да вот так. Столы отодвинут к стене. Поставят один на другой. Сверху закинут стулья. Бросят свои спальники на пол. И спаточки!

– Понятно… Они спать на пол… – угрюмо резюмировала Ильза. – И эта женщина? – Она указала на американскую туристку, что с ожесточением заманивала престарелого кавалера в свою феминистскую секту.

– А эта женщина – так вообще наверняка! Из принципа! – заверил ее я. – В общем, мне пришлось выказать дьявольскую изворотливость, чтобы добыть для нас эту комнату. Бармен уступил нам свою собственную. Потому что он мой друг. И очень мне обязан.

– Да тебе пол-Зоны обязано, – подмигнул мне Тополь. – Дон Карлеоне ты наш…

Нос и щеки Константина покраснели – это значило, «Кровавая Мэри» уже начала свой реабилитационный курс.

– Мы есть… ценить. И мы вам… сильно благодарные, – сообщила Ильза.

Но по упаднической полуживой роже ее телохранителя Ивана я видел: он-то, конечно, благодарен. Но не сильно.

Видать, уже начал жалеть, что аквамариновый контейнер мне пообещал. Как говорил мой прадедушка, витебский крестьянин: «Тонет – топор сулит. Вытащишь – топорища жаль…»