Белая дорога

1

…Уямканы медленно шли по крутому склону белой скалы. Это было небольшое стадо, голов пятнадцать самок и их детенышей. Впереди всех гордо ступала старая однорогая самка-важенка. Важенку снежного барана эвены называют «сутээнчэн» и этим словом определяют все: и возраст, и наличие у нее детенышей. Когда же важенка бездетна, ее зовут «эмири». Но такое определение к Однорогой не подходило. За нею, время от времени шаловливо подпрыгивая, спешил ее маленький лобастенький сын-бочикан, а чуть отстав, бодро шагал годовалый уямкан, «ганипа» — прошлогодний детеныш. У баранов этот возраст переходный от младенчества к поре взросления, когда появляется тяга к самостоятельности. Вот и теперь ганипа часто оборачивался к идущей позади молодой самке. Большими выпукло-ледяными глазами озорно поглядывал на нее, потом легкими прыжками догонял мать и братишку. Снег белыми брызгами летел из-под точеных копыт.

Подойдя к краю последней котловины, Однорогая остановилась, крепко уперлась ножками в снежный наст и замерла. Порывистый ветер волнами ходил по ее густой светло-серой шерсти. Остальные самки, сбившись в кучу, тревожно озирались вокруг, то и дело поворачивая свои заиндевелые головки в сторону Однорогой. Во всем облике этих снежных красавиц угадывалась настороженность.

Однорогая вытягивала морду навстречу ветру, подставляя ему нежные ноздри в надежде уловить нужный им дух. О, этот дух ей хорошо знаком. Его не спутать ни с чем. Он тяжелый, этот человеческий дух. Как обдаст им, так обожжет все нутро до самой печенки. Среди прочих запахов Однорогая чуяла своих сородичей. До них далеко, рогачи бродят сейчас по ту сторону скал, в снежных кручах. В брачные дни от этого запаха она пьянела, теряла покой. Теперь же он был ей противен. Пусть самцы пасутся сами по себе. Ей важно другое: как бы не проморгать двуногого. Вот что волновало ее. Она еще долго выстаивала в своем беспокойном ожидании. Но ничего подозрительного не обнаружила. Значит, двуногого поблизости нет. Она облегченно вздохнула. Пожалуй, опасаться теперь нечего. Если только сзади догонит. Она оглянулась и охватила цепким взглядом окрестность. Только узор их следов уходил далеко назад, в скалы. Можно спускаться в котловину. Там, внизу, они скроются от зоркого глаза двуногого, отдохнут в тишине, в безопасности, пощиплют ягеля…

Однорогая двинулась вниз, уводя за собою стадо. Она хорошо знала эти места, эти скалы, подпирающие острыми зубьями высокое небо. Тут рядом имта — солонец, сольник, где всегда можно полакомиться вкусной солью. Особенно весной, когда почему-то так сильно тянет к соленому. Имта — это черная, испещренная морщинами скала. На ней выступают бурые пятна — заплесены. Так выглядят солонцы. Никогда не зарастает мхом баранья тропа к имте. Издалека они спешат сюда, преодолевая на своем пути множество хребтов. Иногда уямканы дважды за один день наведываются на солонец — и ранним утром, и перед закатом. Придут и лижут, лижут бараны эти холодные камни, забыв обо всем на свете, со смаком глотая горько-кислую слюну, зажмурив от удовольствия глаза. Только мелко-мелко дрожат черные кончики хвостов-отростков.

Сейчас Однорогая не только из-за солонцов привела сюда свое стадо. Надо было переждать опасность. Отсюда рукой подать до стойбища людей. Однорогая знала, что люди никогда не ищут уямкана вблизи своих жилищ, они уверены, что гордые звери обитают высоко в поднебесных отрогах, там, где белеют ледники и гуляют буйные ветры. Конечно, они правы. Но можно иногда спрятаться и у них под носом. Обычно, когда наступают большие холода, люди оставляют баранов в покое.

Уямканы не раз укрывались на этой речке, зажатой с обеих сторон гольцами. Отдыхали тут, набирались сил и уходили дальше на север. Так будет и сейчас. Выгребут они в долине из-под снега поздние зеленые травы и сухие, опавшие с тополей листья, поедят ягеля на крутых склонах и уйдут…

2

Шел осенний пересчет совхозных оленей. Не только оленеводы, даже люди, далекие от оленеводства, с любопытством ждали вестей со стойбищ. Все разговоры сводились к оленям. Делились новостями в магазинных очередях, в клубе.

Осенний пересчет — это годовой итог, зеркало труда оленеводов. Тут ни прибавить, ни убавить, как ты работал в течение года, так оно и покажет. Вот уже около десяти лет оленеводы отделения постоянно выходили победителями соревнований всех рангов — от совхозных до всероссийских. И люди стали воспринимать свои трудовые победы как должное, само собой разумеющееся. Но в этот раз грянул гром среди ясного неба. Один за другим возвращались представители совхоза, проводившие пересчет. Оказалось, что во многих бригадах большие потери. Куда исчезли олени? Куда они могли деться? Эти вопросы волновали всех. В одном седьмом стаде недостает около двухсот голов. «С ума сойти!» — ахали люди, слыша такое. «Не может быть!» — не верили в конторе совхоза. «Неужели?!» — недоумевали в районе. Но так оно и было. Передовое отделение оказалось на грани катастрофы.

Председатель сельсовета Степан Николаевич Романов собрал исполком. Уполномоченные по пересчету оленей рассказали о положении дел в стадах. Еще до пересчета всем бригадам строго-настрого запретили охотиться на снежных баранов, предлагали организовать поиски отбившихся от стада оленей. Теперь Романов с недоверием посматривал на людей, сидящих в кабинете. «Не до оленей вам было, за уямканами небось гонялись!» — неприязненно думал он, не признаваясь себе, что завидует им: он сам был заядлым охотником.

Заседание исполкома ничем не кончилось. Романов попросил бригадира Василия Кунина остаться и резко спросил его:

— Ты знаешь, во что может обойтись совхозу твоя беспечность?

— Знаю, — Кунин обиженно поджал губы. От напряжения последних бессонных дней глаза его покраснели.

— Раз знаешь, почему потерял столько? — спросил Романов начальственным тоном.

— Ну что я поделаю, когда так вышло, — Кунин беспомощно развел руками и повернулся, намереваясь уйти.

— Да постой, куда торопишься?!

— В контору, к управляющему пойду.

— Я тебя пока не отпустил. Сейчас ты передо мною отчитываешься!

— Я кто, по-твоему, арестант, что ли?

— Вот отпущу, тогда пойдешь. Отвечай: когда найдешь оленей?

— Постараюсь, конечно, найти. Не хочу я, чтобы столько оленей висело на моей шее.

— А то ведь придется снимать тебя с бригадиров, имей в виду…

— Тебе виднее. Ты на пне стоишь, — еле сдерживая злость, ответил Кунин и вышел.

«Снимать с работы!.. Ну и пусть! Сидел бы я на пенсии, ни о чем бы не думал. Да вот не могу без оленей. А он, как медведь, злопамятный. Пора бы забыть уже. Сами постарели. Дети выросли». Так думал оленевод, подходя к совхозной конторе. Еще в молодости оба они были влюблены в молодую охотницу Дюскэн. Романов был напористее, добиваясь благосклонности девушки. Но она выбрала Василия. С тех пор Романов и невзлюбил Кунина.

…— Василий Петрович, скажи по-честному, в чем, по-твоему, главная причина таких потерь? — при всех спросил управляющий Адитов, когда Кунин пришел к нему.

— Главная причина? — бригадир замялся, подыскивая нужные слова. — По-моему, снег помешал. — Ему самому не понравился этот ответ. Несерьезный какой-то…

— Какой снег?

Люди зашевелились, заерзали на стульях. На лицах многих появились улыбки.

— Вы знаете, какая у нас осень была…

— Осень как осень, — насмешливо бросил бригадир соседней бригады Григорий Митяев. Он был очень толст. Люди удивлялись, как верховой олень выдерживает на себе такую тяжесть.

— Нынче слишком рано снегопад начался, такого не припомню уже лет двадцать, — продолжал Кунин.

— Ну и что? — не унимался Митяев. — Снег-то выпал у всех.

— Липкий, тяжелый был снег. Ничего не видать, — не обращал внимания на реплики Кунин.

— И долго валил? — снова ехидно спросил Митяев.

— Целую неделю.

«И это ты считаешь главной причиной?» — недоуменно подумал зоотехник Кириллов, хотя знал точно, что Кунин все время был в седле, спал урывками, стараясь собрать рассыпавшихся по тайге оленей.

— Ты не один, у тебя взрослые сыновья, кадровые оленеводы.

Кунин, конечно, не мог признаться, что, жалея сыновей, один носился по горам даже в пургу.

— При чем тут какой-то снег и взрослые дети? — неожиданно выпалил директор местного торга Никандр Алексеевич Николаев, до этого сидевший молча.

Все обернулись к нему. Внимание привлек не смысл высказанных слов, а тон, каким они были произнесены, пренебрежительный и высокомерный.

— Что ты хочешь этим сказать, Никандр Алексеевич? — спросил управляющий.

— Ясный вопрос, тут обсуждать нечего.

— А по-моему, наоборот, ничего не ясно, — Кириллов удивленно взглянул на директора.

— Главная причина провала, я в этом убежден, в уровне руководства, — невозмутимо заявил Николаев. Люди задвигались, перевели взгляд на управляющего отделением. Тот густо покраснел.

— Значит, по-твоему, я как управляющий не справляюсь со своими обязанностями? — громко спросил Адитов.

— Разве я назвал твое имя, Мэтин Петрович?

— Тут и без имени все ясно.

— Нет, меня неправильно поняли, я не о тебе говорю, — Николаев бросил выразительный взгляд на зоотехника. И все догадались, о ком идет речь.

Год назад зоотехник Аркадий Кириллов был назначен заведующим оленетоварной фермой. Для многих это было полной неожиданностью. Кто мог подумать, что молодого, неопытного Кириллова вдруг сделают бригадиром бригадиров, как называют заведующего фермой. Это солидная должность. Под его началом четырнадцать оленеводческих бригад. В каждой по шесть оленеводов и тысячи полторы оленей. Многие сомневались в нем. Некоторые открыто выражали свое недовольство. Среди таких были Никандр Алексеевич и Митяев. Конечно, сам Никандр предпочитал быть директором торгового предприятия, но своего родственника, Митяева, ему хотелось бы видеть восседающим в конторе совхоза. Да и сам Митяев никак не мог подавить в себе чувство ущемленности и обиды. При его солидности, с его опытом он мог бы куда лучше справиться… До прошлого года фермой заведовал Романов. Когда его рекомендовали председателем сельсовета, он пообещал Митяеву свою должность. Об этом говорил и директору совхоза, и секретарю парткома, даже председателю райсовета товарищу Колотовкину. Но в райкоме партии решили иначе, и заведующим фермой стал молодой зоотехник Кириллов.

— Раньше, когда был Романов, все шло гладко, без срывов. Совхоз прочно держался в передовых. А нынче сразу столько потерь, — добавил Николаев.

Аркадий Кириллов тяжело переживал случившееся. Перед его мысленным взором неотступно стоял бригадир седьмого стада. Это был пожилой седовласый оленевод Василий Петрович Кунин. «Опытный бригадир. Толковый старик. Как допустил такие потери?» — сокрушался молодой заведующий оленефермой. Он надеялся на него. «Не зря дожил Кунин до седых волос, — думал Аркадий, — найдет оленей». Ему хотелось верить этому человеку. И он верил.

Николаев долго говорил о неподготовленности молодого специалиста, о его излишней горячности.

— От ошибок никто не застрахован, возможно, с выдвижением Кириллова на эту должность мы поспешили. Но это другой вопрос, который пока не ставится на повестку дня, — продолжил он свою мысль, сделав нажим на слово «пока», потом величественно, словно государственный деятель, изрек: — В то время, когда мы все решаем продовольственные вопросы, кое-кто хочет спрятаться за спину других. Главное теперь — отыскать, хоть под землей, утерянных оленей. Вот какая задача стоит перед Аркадием Семеновичем. Мы не можем допустить, чтобы государственный план был сорван.

Простые пастухи по-своему рассуждали о пропавших оленях, о Кириллове.

— Волков развелось, — говорили одни.

— А борьбы с ними нет, — тут же подхватывали другие. — Легко сказать: «обязаны сохранить плановое поголовье…»

— О чем только наше начальство думает? Непонятно, — покачивали головой третьи.

— Как бы там ни было, а волки за такой короткий срок не могут задрать столько оленей, — засомневался кто-то.

— Волк есть волк. От него всего можно ждать.

— Тогда где останки? Где кости? Нашли?

— Нет, не нашли.

— Вот видите… Что тут валить на волков…

— А ты, между нами говоря, как думаешь? — обратился Кириллов к тихо сидящему Кунину. Тот молча курил и думал о чем-то своем. Казалось, он даже не расслышал вопроса. Только когда Аркадий повторил, он сказал:

— Пропал третьяк серой масти. Крупный такой, дюже драчливый. Я на него думаю. Он, наверно, отколол часть стада, особенно важенок, и загнал их в распадок какой-нибудь. Снег накрыл все следы.

— Резонно, Василий Петрович.

— Слушай, Василий, в ваших краях есть снежные бараны? — спросил вдруг Романов. Никто не заметил, когда он зашел в кабинет управляющего.

— Ходят стадами. Куда ни кинешь взгляд, везде они, — простодушно ответил бригадир.

— Смотри у меня, — Романов пригрозил Кунину пальцем.

— Ты зря это, Степан Николаевич.

— Натворил бед, так отвечай. Даю двадцать дней. Оленей нужно найти! — С этими словами председатель сельсовета шагнул к выходу, искоса поглядев на Кириллова.

3

Однорогая любила приходить сюда, на эти скалы, в начале лета, когда зеленели первые нежные травы на горных лугах. После долгой зимы с пронизывающими ветрами, от которых не защищает даже густой мех, после гололедицы и голода эти первые теплые дни лета и эта первая зелень кружили снежным баранам головы. Они спускались со снежных круч, набрасывались на зеленые травы и будто пьянели от их аромата. Казалось, в них скрыта волшебная сила, способная поставить на ноги даже безнадежно больных, ослабевших животных. Бараны, отощавшие за зиму, вновь обретали прежнюю силу, мутность в глазах исчезала, не было слабой дрожи в точеных ногах. Они чувствовали, как наливались и крепли тела, становились на редкость подвижными, в каждом их движении улавливалась упругость и грациозность. Но чем виднее делались они внешне, тем больше росло в них чувство осторожности, боязни за свою жизнь. Как будто они знали цену своей красоте.

Однорогая самка, сильная и крупная, во всем была первой. Первой появлялась на гребне хребта и зорко осматривала пологие горы. Стояла долго, чутко ловила едва различимое журчание горной реки, скользила цепким взором по серым морщинам далеких и близких скал. В это время стадо ее замирало в отдалении и напряженно следило за ней. Однорогая медленно опускала аккуратную головку и начинала пощипывать траву. Это был своеобразный сигнал о том, что опасности нет. Уямканы приближались к ней и с любопытством глядели по сторонам. Их зоркие глазки видели все: не крадется ли длинной тенью волк, не ползет ли серым призраком рысь, не притаился ли где двуногий. То одна, то другая важенка резко вскидывают головки и замирают на миг…

Но прежде чем перевалить за другой хребет, Однорогая пропускала вперед всех остальных, а сама оставалась на высоте, как часовой. Потом тихо и величественно уходила за горизонт. Неопытный охотник как раз тут и попадал впросак. Думая, что уямканы ничего не заметили, он тут же выскакивал из укрытия, откуда нетерпеливо наблюдал за стадом, обуреваемый ненасытным желанием и азартом. Но Однорогая, только что скрывшаяся за горизонт, вновь, будто из-под земли, вырастала на горной вершине. Обнаружив опасность, она догоняла своих, снова занимала привычное место вожака и быстро уводила стадо по каменистым тропам в недоступные скалы. Инстинкт подсказывал ей, что опасность не должна оставаться сзади. Вот почему она возвращалась.

Опытный охотник всегда знает, когда и на какой тропе появятся уямканы, опытный охотник знает их излюбленные места.

Нынешней осенью Однорогая привела свое стадо в верховья реки.

4

Над поселком повис густой молочный туман. На улице сильный мороз, какой обычно стоит в этих краях в начале декабря. Окна в домах заиндевели, хотя усиленно топятся печи. На стеклах за ночь появилось множество причудливых узоров, рисунков, картин. Это постарался мороз. Если внимательно приглядеться, то можно увидеть и портрет самого Деда Мороза, с белой окладистой бородой, с лохматыми, вразлет, бровями, и оленей, скачущих неизвестно куда, и горную гряду, и речки, вдоль которых застыли заснеженные деревья. А кто невнимателен, тот, конечно, не увидит этого чуда.

Поселок как будто еще не проснулся. На узких улицах не видать ни души. Голосистые поселковые псы и те молчат, не надрываются в неистовом лае. Спят, наверное, свернувшись в клубок и сунув морды под хвост.

Но мохнатые клубы дыма, что валят из печных труб, говорят о том, что люди все же давно на ногах, просто не торопятся выходить на мороз. Пройдет час-другой, и к девяти утра поселок наконец оживет, люди заспешат на работу, побегут в школу ребятишки, закинув ранцы за спину.

Но вот, разрывая морозный воздух, нарушая сонную тишину, что-то загрохотало. «Техники вышли. Застыла, наверно, за ночь машина. Греют», — подумал Аркадий Кириллов, прислушиваясь к шуму вертолетных двигателей.

— Что это? — спросила жена.

— Не узнаешь?

— Ах да, забыла. Решила, что завели бульдозер.

— Вертолет готовят, — Аркадий тяжело вздохнул.

— Они уже улетают? — насторожилась Ида. — В какое стадо?

— Стада наши их больше не интересуют. Домой летят.

— Как домой? А олени? — Ида испуганно взглянула на мужа.

— Облет, говорят, закончили, пора улетать.

— В Якутск? — она, словно не поверив, снова переспросила его.

— Не в Москву же, — раздраженно буркнул Аркадий.

— А олени? — Ида заметила неожиданную резкость мужа. «Устал, вот и нервничает», — подумала она. Муж ничего не ответил.

Вертолет все гудел.

— Барашки в горах всполошатся, — тихо сказала она потеплевшим голосом.

«Вот оно что. Она думает о баранах. Знает, что вертолет полетит над горами». Недавняя легкая неприязнь к жене мигом исчезла, и он улыбнулся ей.

— Да, это точно. Запрыгают, бедные, по камням, когда такая махина нависнет над ними, — оживляясь, отозвался Аркадии. Летом прошлого года он летал с женой в стадо на вертолете. Вспугнули уямканов на скале Этиркит. Долго бежали они, бедные, напуганные треском мотора. С тех пор жена все время вспоминала о них. «Тронули они ее душу. Чем? Своей красотой? Возможно, и этим. Кто не восхитится красотой уямканов? Но скорее всего они покорили жену своей беззащитностью. Уямканы… Снежные бараны. Некоторые говорят: горные бараны. Можно и так, конечно, смысл-то один. Я всегда горжусь, что снежные бараны живут у нас. И эту красоту нам доверено беречь, равно как и оленей. Уямкан и олень — непреходящая ценность моей земли…» — Уямканы и олень… — тихо молвил он и опять вздохнул, вспомнив про дела в стадах…

Конечно, есть от чего вздыхать молодому заведующему. Почти месяц отчаянных поисков после того заседания исполкома прошел впустую. По просьбе Кириллова Адитов отдал несколько рабочих с других объектов в распоряжение заведующего фермой. Аркадий направил новых оленеводов в стада. Снял по два опытных пастуха с тех бригад, где дела обстояли более-менее благополучно, и перебросил в те, где были большие потери. Оленеводы проехали по летним стоянкам в надежде на чудо: бывали случаи, когда олени возвращались к местам летовки. Но все тщетно. С каждым днем шансы на успех таяли, как свеча в жарко натопленной палатке. Оставалась вся надежда на вертолет. Видимо, там, в верхах, вопрос с вертолетами решался туго. Обещали почти каждый день, а его все не было. Кириллов с управляющим без конца говорили о потерях. Но положение от этого не менялось. Делали разные расчеты, как выполнить план по мясу при самом худшем варианте. Лишь один Романов ходил самодовольный, издали молча посматривал на Кириллова. Это бесило Аркадия. Он чуял в этом взгляде какое-то коварство. «Ему что! Пусть даже тысячу оленей мы потеряем, он от этого не опечалится, а скорее, обрадуется. Проведет положенное количество заседании — и вся работа», — думал раздраженно Кириллов. И вот наконец три дня назад появился вертолет, Ми-4. Много налетали за эти дни над горами, но все впустую. Не нашли ни одного оленя. И вот улетают. С тяжелым сердцем Кириллов шел на работу.

— Не вешай нос, Аркаша, — жена подошла сзади и слегка сжала его локоть тонкими цепкими пальцами. — Лучше вспомни барашков, — и заулыбалась.

Она работала в школе, преподавала биологию. И, как истинный биолог, любила животных, но особенную слабость она испытывала к снежным баранам. Может быть, эта ее привязанность передавалась Кириллову. Вот и теперь воспоминания об уямканах заглушили грустные мысли. Вертолет замолк. «Машину подготовили, отогрели, теперь полетят», — Кириллов взял портфель и вышел на улицу. Мороз сразу обдал его своим ледяным дыханием.

5

Летом на склонах этих крутых скал стоит прохлада даже в знойный день, когда все живое на земле изнывает от жары и ищет укромные места в тени деревьев, под обрывистыми берегами рек и за большими каменными валунами. А тут, на скалах, благодать.

Беспрестанно играет озорной ветер, прохлаждая дремлющих после сытной утренней кормежки баранов. Дуновение ветерка для них как ласка матери. А там внизу, в тайге, нудно, тонкоголосо пищит бесчисленный рой комаров вперемешку с гнусом. Всему живому нет пощады от них. Сам хозяин тайги, бурый медведь, прячется, зарывшись лобастой головой в мокрый мох. Иной раз, отбиваясь от черной тучи гнуса, размахивает он огромной лапой, то сердито о чем-то урча, то жалобно скуля, то неожиданно взрываясь ревом. И гордый лось, шумно фыркая, кидается в серебряную гладь озера и плавает часами, едва высунув из воды широко раскрытые ноздри. Бедные олени до истощения, до изнеможения бегут и бегут по лесам и марям, спасаясь от комарья, ловя дыхание легкого ветерка. Жара изнурительна, воздух раскален, олени, вывалив красные языки, ошалело бегут, позабыв обо всем на свете, раня ноги об острые камни. Только снежные бараны забираются высоко на кручи и спят спокойно на своих лежбищах-тогонках. До них комары не долетают. Здесь воздух чист, и небо прозрачно, и ветер вольно гуляет, отгоняя кровожадный гнус. Однорогая знает, когда сюда приходить. Зелени и корма здесь вдоволь. Захочется пить — пожалуйста, в любой котловине журчит свежая ключевая вода. Здесь снежные бараны быстро нагуливают жир. Тут им хорошо, привольно. С крутых боков отвесных скал видны далеко-далеко синие горы, между которыми серебрится множество рек, зеленеют луга. Уямкану нужен обзор, чтобы вовремя заметить опасность, опередить врага и убежать, пока он будет подниматься по крутым склонам. За это время баран успеет перевалить несколько скал. Тогда попробуй догони его. А если все же волк, росомаха ли застигнут врасплох, то и тут уямкану чаще всего удается уйти: ведь за каждым поворотом реки — крутая скала — кадар-тонмэй. Баран легко, играючи, взбирается на ее середину и, найдя небольшой, едва заметный выступ, замирает на нем, чудом удерживаясь на самом краю пропасти. Тут уж никакой хищник его не достанет.

Охотятся хищники на барана по-разному. Волк, например, старается догнать свою жертву, пока она не доберется до скал. Не успел — значит, прекращает погоню. Другое дело рысь. Она способна сутками караулить барана, загнав его на скалу и заняв удобную позицию. Иной раз, улучив момент, если скала невысокая, она прыгает на спину своей жертвы и вместе с нею летит вниз на камни.

А собака, специально обученная, загнав барана на тонмэй, начинает лаять. Громкий лай эхом отдается в окрестных горах, слышит его охотник и, радуясь удаче, спешит на него, на ходу срывая с плеча карабин.

Коротконогая росомаха не знает отдыха, все бродит и бродит в поисках пищи, иногда подкрадывается незаметно к дряхлым баранам или к беспомощным бочиканам и нападает на них. Хоть она и не вышла ростом, неказиста с виду, зато сила у нее дьявольская.

Однорогая не раз сталкивалась с разными хищниками.

Однажды всем стадом паслись они в горной долине и не заметили, как с подветренной стороны подкралась старая рысь. Почуяли опасность лишь в самый последний момент, когда тело хищницы уже распласталось в воздухе. Стадо устремилось в горы. А рысь неотступно следовала за ним, терпеливо выжидая своего часа. Устанут уямканы, выбьются из сил — тут она и настигнет какого-нибудь ослабевшего бочикана.

Вот рысь увидела невдалеке рослую однорогую самку, которая следила за ней. Рысь впилась в нее желтыми зрачками, из пасти потекла желтая слюна. Однорогая чуть слышно фыркнула и легкими прыжками помчалась вниз по реке, отвлекая на себя врага и спасая свое стадо. Рысь долго преследовала Однорогую, пока не загнала на крутую скалу. Потом улеглась поблизости, положив усатую морду на лапы, и стала следить, когда уямкан решится сойти со скалы…

Однорогая тоже наблюдала за своим врагом. Вот она улучила момент и… прыгнула на соседний уступ, до которого было метра четыре. И в тот же миг что-то большое и желто-белое стремительно ринулось вниз, обдав ее студеным воздухом, — рысь не выдержала и тоже прыгнула, целясь на спину барана. Однорогая осталась жива, а рысь полетела на острые камни…

А еще, помнится, напала на стадо стая волков. Известно, как они хитры и коварны. Но все-таки Однорогая их одурачила. Помчатся, допустим, бараны в горы, думая, что уйдут от врага. Но волк не собака. Он не гонит их к скалам, он стремится перерезать им путь. Бывает, даже устраивает засаду на узких бараньих тропах.

В тот раз волки застали уямканов врасплох. Удирать в горы было бесполезно. Впереди — широкое равнинное плоскогорье. Кого-то волки непременно настигнут. Бараны, как по команде, кинулись врассыпную. Волки же, если они охотятся стаей, следят не столько за жертвой, сколько за своим вожаком. Стая вслед за ним погналась за одним бараном. Тот легко скакал по склонам окрестных гор, волки мчались за ним. Остальные бараны в это время сбились в кучу у подножья противоположной скалы и зорко следили за этой погоней. Баран сделал по склонам круг, потом повернул к своим и с ходу врезался в них. Стадо опять — врассыпную. Волки вновь гонятся за одним бараном. Для них он все тот же. И невдомек серым, что они теперь бегут за другим. А тот, первый, отдыхает в отдалении. Затем третий, четвертый баран провели стаю по кругу. Волки вконец устали. Почувствовав это, Однорогая спокойно повела свое стадо в горы.

6

…Вертолет вздрогнул, фыркнул сизым дымом. Обвислые лопасти сначала медленно пошли по кругу. Двигатель зашипел, потом заработал громко и дробно. Лопасти напружинились, натянулись тетивой и завертелись все быстрее и быстрее, образуя один вращающийся клубок. Вертолет слегка приподнялся над землей, посылая вслед снежную бурю, дернулся, словно испытывая тяжесть собственного тела, несколько метров пролетел совсем низко и вдруг резко взметнулся вверх. Набрал высоту и взял курс на северо-запад, обогнув невысокую лесистую гору, у подножья которой расположился поселок. Жители поняли: вертолет, отработав свое, улетал. В течение этих трех дней мотор рокотал над снежными вершинами в поисках оленей. Но их нигде не было. Только на плато горной гряды Тасанжа стадо снежных баранов из-за тумана приняли было за оленей. Разобрались только тогда, когда машина подлетела к ним вплотную и бараны дико ринулись вверх, в сторону отвесных скал, на зубчатых вершинах которых уже клубился ветер. Кириллов нервничал. Пилоты спешили. Оленеводы хотели с высоты полета основательно осмотреть зимние пастбища, но куда там — летчики ни в какую. Кириллов ругался с ними, укорял, что им важнее просто формально налетать часы, а на нужды оленеводов им наплевать. Пилоты гнули свое — моторесурсы, мол, вышли. Вчера вечером они вдруг заявили, что горючее на исходе и лимит по налету часов на пределе, поэтому прекращают облет и возвращаются домой. Ни управляющий Адитов, ни Кириллов не сумели их убедить. Просили остаться хотя бы еще на денек. Но командир Ми-4 Петр Васильевич Масюк был неумолим. «Нет, нет, товарищи, нельзя нарушать инструкцию — положенный лимит по налету часов уже вышел. Извините», — говорил он и разводил длинными руками. Поэтому Адитов и Кириллов сегодня даже не подошли к вертолету попрощаться. Адитов лишь в окно увидел, как пилоты шагали к взлетной полосе. «Ну и улетайте, черт с вами», — ругался он про себя.

С летчиками шел Николаев. Толстый низкорослый Никандр рядом с ними выглядел низкой пузатой бочкой. Люди привыкли видеть его возле пилотов, потому и на этот раз не удивились и не придали значения. Провожает дружков, подумали они и тут же забыли про это.

7

…Бочикан резвится… Высоко вскидывает точеные копытца и с места бросается вперед, будто убегает куда-то. Потом делает резкий поворот и налетает на взрослых. Те в это время лежат в снегу и следят за бочиканом. Если бы они мимикой могли передавать свои чувства, то на их мордах, наверное, отразилась бы улыбка. Но и без того видно, как им нравятся детские шалости бочикана. Он брыкается, подпрыгивает, становясь то на задние, то на передние ножки. Подбегает тут же к матери и, веселясь, тычется ей в спину. Однорогая лежит неподвижно и словно светится вся материнским счастьем… Ей вспомнилось, как однажды горный орел налетел на ее детеныша. Нет, не на этого. С тех пор прошло несколько лет…

…Была весна. Снег повсюду растаял, зажурчал веселыми ручейками но всем распадкам. Зазеленели горные луга. Яркие лучи солнца слепили глаза. Наступила пора обновления жизни. Появились на свет маленькие бочиканы. В это время уямканы обычно уходят на самые высокие горные кручи. Они соскучились по мягким весенним ветрам. Переходят от одного распадка к другому и кормятся молодой зеленью.

Однажды они подошли к испещренной зубчатой глыбе. И вдруг, совсем неожиданно, на них обрушился сильный ветер. Однорогая отпрянула в сторону и тут же увидела огромного орла, который взлетел над ними. Он давно следил за баранами, сидя на глыбе. Гордый орел гнездится высоко в горах, на крутых вершинах могучих гольцов. Беспомощные бочиканы и оленята — сонгачаны — в весеннюю пору нередко становятся жертвами этой птицы. Вот и теперь орел нацелился на малыша. Тот испугался, онемел от страха и стоял словно вкопанный, вытаращив глазенки и втянув головку. Казалось, он уже смирился со своей участью. Но в последний миг Однорогая заслонила собою дрожащего малыша. Орел, привыкший к легкой добыче, удивился, увидев, как взрослый снежный баран заступается за младенца. Он вновь взмыл вверх. Теперь он парил невысоко в небе и ждал, когда самка уйдет. Но та не собиралась покидать своего детеныша. Орел снова пикировал вниз, будто хотел напугать, разогнать все стадо и отобрать у неуступчивой важенки ее малыша. Но Однорогая не испугалась, она ловко и грациозно взвилась на задние ножки, угрожающе выставила единственный рог и яростно замолотила передними копытцами.

Орел еще долго кружил над ними, не осмеливаясь нападать. Он тяжело садился на утесы и жадно глядел вниз в надежде высмотреть новую жертву.

Тот бочикан Однорогой вырос в могучего гордого уямкана… Теперь Однорогая ласково посматривала на своего сына и видела его стройным и сильным, с могучими рогами, способными крушить камни на скалах. А бочикан в это время беззаботно бегал по снежному склону. В морозном воздухе пар от его горячего дыхания развевался за ним подобно белому шлейфу.

…Когда-то у нее были рога как и у всех. Великолепные рога. Слегка загнутые назад, они поблескивали на солнце, будто полированные. Конечно, те рога не сравнить с массивными рогами самцов. У них они тяжелые, толстые, круто загнутые в дугу, с глубокими поперечными извилинами. Зато у нее рожки были изящные, аккуратные. Однорогая была на редкость любознательной. Из-за этого однажды она едва не погибла. Давно это было… Уямканы тогда паслись на зеленой горной лужайке и вдруг шарахнулись разом, понеслись вниз по склону. А она растерялась, замешкалась. Постояла немного, глядя вслед уходящему стаду, потом подняла голову, посмотрела на глыбистые валуны, торчащие на вершине крутой горы, и увидела человека. Тот спускался по склону. Двуногий, видно, надеялся отрезать баранам путь к соседней скале. Но вот он заметил одинокую важенку, величаво и гордо застывшую на валуне. Человек выстрелил… Баран перевернулся через голову, упал и покатился по склону. Человек сел на камень, чтобы немного отдышаться. Не спеша закурил, подточил нож и вдруг выронил его из рук… Что это? Он даже протер глаза… Подбитый им уямкан вскочил на ноги и словно стрела, пущенная из лука, устремился в горы, догоняя стадо.

Однорогая бежала, чувствуя коварную вялость во всем теле. Голова у нее кружилась, ноги то и дело спотыкались об острые камни. Перевалив скалу, она спустилась к знакомому водопою и наклонилась, чтобы напиться. Из воды на нее смотрело совершенно незнакомое существо с одним рогом. Она вздрогнула, мелкая дрожь пробежала по телу. Мотнула головой. Отображение тоже мотнуло. Зеркальная гладь ручья слегка окрасилась скатившимися в воду капельками крови. Охотник, стрелявший в нее, попал в левый рог, и пуля переломила его, из раны теперь сочилась кровь. Так она, гордая, красивая важенка с изящными гладкими рожками, стала Однорогой.

…Снежные кручи, как волны морского прибоя, высились друг за другом и тянулись далеко на север. Бараны поднялись на первую кручу, собираясь идти дальше по гребням скал. В это время Однорогая замедлила шаг, тревожно повела головой, прислушиваясь к чему-то. Бочикан подошел к ней и потерся заиндевелой мордочкой о ее бок. За скалами отчетливо слышался шум, напоминавший беспрерывные раскаты грома. Шум приближался. Однорогая посмотрела туда, где дремал сумрачный лес вдоль дымящей паром реки.

Вдруг, словно горный орел, из-за ближайшей скалы вынырнул огненно-красный вертолет и пошел прямо на уямканов. Напуганные снежные бараны ринулись вниз, к темнеющему вдали лесу. И в тот же миг сверху раздались выстрелы…

8

— Какие новости? — таким вопросом Ида встретила мужа, когда тот, объятый морозным духом, вошел в дом.

— Холодина! — Аркадий быстро снял с себя драповое пальто с пышным тарбаганьим воротником. Потом только взглянул на жену. — Нет, не нашли, — тихо проговорил он и принялся растирать озябшие руки. Он снова связывался по рации с оленеводами.

— Что же теперь будет, — тревожно спросила Ида, — Аркадий?

Ида волновалась за мужа, за пропавших оленей. Каждый день, встречая Аркадия после работы, она задавала ему один и тот же вопрос в надежде услышать: все хорошо, все в порядке. Но оленей не было… И сердце ее сжималось от жалости к мужу. Ведь олени, хорошо сохранившееся поголовье — его работа, его радость, его успех. Но у Аркадия пока что-то не ладится на новом месте. Вот был после школы оленеводом, потом бригадиром — справлялся, хвалили его… А тут на этой ферме… Только что избрали членом бюро райкома, делегатом на областную комсомольскую конференцию… И вдруг этот случай с оленями! Двести голов! А что, если так и не удастся найти? Совхоз не выполнит план… Стыд-то какой!

— Что будет? — вдруг весело отозвался Аркадий. — Все будет так, как мы того захотим! — и обнял жену. — Как у тебя дела?

— В школе ничего, тепло, ребятишки стараются. Что еще надо? — грустно улыбнулась Ида и отошла к окну. Внезапная веселость мужа, шутливый тон ей не понравились. Так и стояла она у окна, ждала, когда утихнет обида.

Вдруг она уловила какой-то шум. Будто вертолет гудит. Ида встрепенулась, прислушалась.

— Аркадий, кажется… вертолет?!

— Откуда? Показалось тебе… Они ж утром еще улетели…

— Нет, ты послушай, Аркадий! Точно гудит!

Кириллов подошел к окну, прислушался. Рокот все нарастал, приближался.

— Может, экспедиционный какой? — неуверенно предположил Аркадий.

— А может, это наш, может, увидели где-то в горах оленей и спешат сообщить? — радостно вспыхнула Ида.

— Вряд ли… — Аркадии боялся в это поверить.

Вертолет рокотал совсем рядом, за ближней горой. Поначалу подумали, что проходящий. А он все кружит и кружит. Что они там увидели? Ида накинула шубу и выскочила на крыльцо. Мороз окутал все белым паром.

— Аркаша, быстрей! — позвала она мужа. И он тоже торопливо вышел за дверь.

— Чего они там ищут? Смотри! — Ида показала рукой в сторону гор.

Слева, петляя между густыми зарослями тальника вперемежку с тополями, текла небольшая горная речка Сула. Теперь-то, зимой, она, конечно, замерзла. Набирает силу. А весной, во время паводка, она вскипает, затопляя всю пойму, островки и пологие берега. В пылу гнева грозит и самому поселку. От избытка воды прорывается еще одна протока, деля поселок на две части. Дом Кириллова как раз выходит на берег этой реки. Но взгляду нездешнего человека поначалу откроется не река, а горы за ней. Одна, похожая на седло, как бы передает эстафету другой, напоминающей выгнутую спину росомахи. Вслед за нею, еще выше, гордо встают две вершины. Смотришь на них и словно видишь двух друзей, положивших руки на плечи друг другу. Справа сползает пологий склон ближней горы с эвенским названием Сэрэгэ — «большой палец». Соединяя горы в полукруг, белеет спиной отдаленный голец. С первого взгляда кажется, будто горы эти труднодоступны, непроходимы. Но на самом деле это не так. Река-то течет между скалами, по ущелью.

Недалеко за горами, только уже справа, течет другая река — Ниргин. Там сейчас и рокотал вертолет. Он то появлялся, то вновь исчезал. Летел низко вдоль заснеженных склонов, едва не касаясь лопастями верхушек деревьев, потом снова пропадал за горами. По рокоту мотора было ясно, что он где-то близко. Судя по всему, вертолет тут разворачивался. Аркадий узнал его. Это был Ми-4. Только зачем он так долго кружит? Что ищет? Или кого преследует? Оленей тут явно нет. Стада далеко, до них более ста километров. Волки здесь тоже не водятся. Последнего волка затравили зимой. Тогда в чем же дело?

Неожиданная догадка больно кольнула сердце: «Как же я сразу не понял! Там же имта! Сольник! Значит, за баранами… А говорили, горючего нет, вышли часы облета… Как же так? Оленей искать отказались, а сами вон что творят…»

Аркадий опешил от своей догадки. «Государство нам в помощь вертолет выделило, а они вон чем занимаются». Он хотел было броситься домой к телефону и сообщить обо всем управляющему. Потом одумался и махнул рукой. Что толку от того, что он позвонит? Что сделает Адитов? Ну выругается, отматерит наглецов, и все. Дальше этого не пойдет. «Успею рассказать и после обеда. Кстати, где доказательства моей правоты? Где факты? Ми-4, может, просто так кружит, а потом развернется — и домой. Поди знай, что они замышляют…» Кириллов не находил себе места.

— Аркаша, ты неодет, простудишься. Пойдем, обед стынет…

— Да ладно… Уже не хочу, — буркнул он. Ему теперь было не до обеда.

— Оденься хотя бы.

«Если действительно они охотятся на баранов, то с ними должен быть и кое-кто из местных. Но кто? Сами они ничего не смогут. Не знают мест, где уямканы ходят. Так кто, кто там из наших? Адитов не полетит и карабин не одолжит. Да я и видел его совсем недавно. Вчера он здорово разругался с летчиками, когда те отказались еще раз слетать по маршруту седьмого стада. Романов тоже не полетит, побоится. Может, из оленеводов кто? Нет, вряд ли. Они не пойдут на такое. Тогда… тогда остается… Да, Николаев! Утром он шел вместе с летчиками к машине…»

Мороз невидимыми иглами колол лицо, но Аркадий словно не замечал ничего. Он ловил отдаленный рокот моторов. Звук уходил все дальше и дальше, потом и вовсе затих.

«Ну, и ловкач Николаев. Такой, конечно, выкрутится, опять всех обведет вокруг пальца…»

Кириллов решил все же сходить в контору к управляющему.

— Мэтин Петрович, вертолет-то наш тут, рядом кружит.

— Я тоже слышал. Может, это другой?

— Нет. Точно наш. Я узнал по окраске.

— Может, оленей нашли? Хотят нас обрадовать?

— Да, они обрадуют…

Адитов вытащил папиросу из пачки «Беломора» и щелкнул колпачком зажигалки, потом внимательно посмотрел на Кириллова.

— По-моему, у них на уме другие олени… — сказал Аркадий.

— Какие другие?

— Уямканы, к примеру.

— Да ну, — махнул рукой управляющий. — Кто сейчас на баранов охотится? Они давно уже отощали, зимой-то…

— Ну и что? Это для нас они не годятся, а для городских — в самый раз.

— Вряд ли, Аркадий… Этих летчиков я давно знаю… хотя проверить надо, когда сядут.

— Надо, — поддержал Кириллов. — Они сюда прилетят, техники ихние тут. Не оставят же их…

Адитов еще раз пристально посмотрел на Аркадия и взял телефонную трубку.

— Алло… Кто слушает? Герасименко? Ну привет… А где вертолет? Сами? Без проводника?! — Адитов опять взглянул на Кириллова: — Техник Герасименко говорит, что на поиски оленей улетел вертолет. Командир сказал, что вечером они домой собираются.

— Без проводника… На поиски оленей… Что-то не верится… — усмехнулся Кириллов.

— Почему без проводника? Есть у них проводник, — сказал, заходя в кабинет, завхоз отделения, долговязый пожилой человек.

— Это кто же?

— Никандр Алексеевич. Своими глазами видел, как он в вертолет садился.

Заглянула Ида и, поманив мужа, сообщила:

— Возвращается! Иди скорее!

— Ты иди, Аркадий Семенович, встречай вертолет. Может, одумались, решили помочь нам, — предложил Адитов.

Кириллов выбежал на улицу, огляделся, ища в воздухе вертолет. Обогнул здание конторы и тут же увидел — вертолет приземлился за поселком. Там, за тальниковой рощей, рядом с редким леском, открывалась небольшая марь. Ее и выбрали для посадки.

«Почему же не на площадке? — удивился Кириллов и решил: — Заскочу-ка домой, возьму ружье и пойду к ним со стороны реки. Будто за куропатками ходил. Скажу, что вертолет вспугнул птиц. А так просто вроде бы неудобно».

9

Люди суетились возле вертолета. Дверца была открыта настежь. И оттуда, из пузатого нутра машины, пилоты торопливо выкидывали что-то на землю, а двое оттаскивали подальше в сторону. Такая картина открылась Кириллову, когда он вышел на берег реки. «Что это они там делают? Вроде мешки какие-то», — недоуменно подумал он. Пилоты не замечали его. Но вот они поднялись в машину, дверца захлопнулась. И вертолет снова взлетел. Снежинки заплясали, заметались, встревоженные сильной струей воздуха. На только что ровной снежной поверхности появились рыжие макушки кочек. На земле остались двое. Они повернулись спиной к набирающему высоту вертолету, согнулись, подняли воротники, пряча лица от комьев снега и мерзлой земли, и так стояли до тех пор, пока машина не пролетела над ними и не затихла поднятая ею снежная карусель.

Оба вздрогнули, увидев рядом Кириллова, кто-то из них даже испуганно вскрикнул. Николаев вытаращил свои и без того навыкате глаза и онемело молчал. И второй, это был тракторист Алексей Акимов, застыл на месте…

«Откуда ты взялся? Да и ты ли это? Не привидение ли — сибиэн?» — эти немые вопросы застыли в их испуганных взглядах.

— Привет обоим! Что вы тут делаете? — спросил Кириллов, не подавая виду, что заметил их растерянность.

— Это ты?! — хрипло, с трудом выдавил Николаев, все еще не спуская с него глаз.

«Перепугался. Вон зрачки как бегают. Не ждал меня», — подумал Аркадий.

— Что бродишь с ружьем в рабочее время? — раздраженно спросил Николаев, желая оттянуть время, нужное для того, чтобы прийти в себя. «Специально подкараулил, собака».

— А ты в рабочее время катаешься на вертолете.

— Оленей искали, — Никандр даже не моргнул глазом.

— Где искали? — усмехнулся Аркадий.

— По Нивичану и над хребтами Кимбэ летали…

— А что так долго за горой кружили? — Кириллов махнул рукой в сторону Сэрэгэ.

— Мне показалось… что олени там.

— Показалось… Оленей там сроду не было!

— Не веришь? А я для вас старался…

— Это с каких пор ты стал болеть за совхоз? — ехидно спросил Кириллов, взглядом обшаривая вокруг: «Куда успели спрятать мешки? Сам же видел. Были. Где они?»

— Неблагодарный ты человек, — обиженно сказал Николаев.

— За что же мне благодарить тебя? — удивился Аркадий.

— Масюк отказал тебе и Мэтину, а я сговорил…

— Нечего юлить, Никандр Алексеевич, — жестко прервал Аркадий, шагнув за кусты. «Когда только успели спрятать?» — А это что?! — резко спросил он, показывая на груду мешков, покрытых брезентом. «Как же я сразу не заметил? Правда, успело замести, когда вертолет взлетал».

Он откинул брезент.

— Э! — Николаев покрылся холодной испариной.

Под брезентом друг на друге лежали мертвые уямканы. Это их Аркадий принял за мешки. Шесть туш. Еще совсем недавно игравшие живым огнем, их огромные круглые глаза безжизненно остекленели. На шкурах запеклась густая кровь, еще не успевшая замерзнуть.

Шесть туш. Шесть уямканов. И все, как на подбор, молодые самки. Только одна — старая, однорогая важенка с густой седой шерстью.

— Браконьеры! — с трудом сдерживая себя (он готов был броситься на Николаева с кулаками), прошептал Кириллов.

— Прошу тебя, Аркадий… — пролепетал Никандр. Он затравленно озирался вокруг.

— Преступники! Я этого так не оставлю! — уже громче, увереннее сказал Кириллов.

В это время кто-то проехал мимо на оленях в поселок, прислушиваясь к их разговору.

— А я что! Виноват, что ли? — бормотал Акимов, втягивая голову в плечи.

— Ты тоже виноват!

— Не виноват я. Не летал я на вертолете!

Николаев наконец взял себя в руки. Он понял, что настырный Кириллов не отступит, и решил держаться уверенно и спокойно: «Пусть видит, не очень-то я боюсь».

— Отойди, дай ободрать туши, — сказал он.

— Не трогайте! — закричал Аркадий, отталкивая обоих.

— Мясо-то наше, не твое, — заартачился Николаев, впиваясь глазами в лпно Аркадия. Сколько злости, ненависти было в этом взгляде…

— Это мясо ты украл!

— Да?! — с удивлением спросил Николаев. — С чего ты взял?

«Обнаглел Кириллов. Унизил меня при подчиненном… При этом, Акимове. Нет, так не пойдет. Он еще пожалеет…»

— Прочь отсюда оба!

— Полегче, ты. Молод еще мне указывать!

— Преступник!

— За оскорбление ты ответишь. — Толстое лицо Николаева побагровело. Он с ненавистью взглянул на Кириллова, будто прошил его взглядом, повернулся и быстро зашагал к поселку.

…Слышно было, как на авиаплощадке возле поселка садился вертолет.

10

Николаев, зайдя в дом, даже не разделся. Грузно, с потерянным видом сел на стул. Его смуглое широкое лицо посерело, плечи опустились. Не обратил он внимания и на трехлетнего сынишку, который, радостно лопоча о чем-то своем, силился взобраться к нему на колени. Старший сын, мальчик лет восьми, на попечении которого оставался малыш, с любопытством выглядывал из боковой комнаты.

С улицы зашла жена.

— Что с тобой, Ника?! — испуганно вскрикнула она, опуская на пол тяжелую сумку с продуктами. Скинула шубу и повесила в гардероб. Потом подошла к мужу, наклонилась и, заглядывая ему в глаза, снова спросила: — Что случилось? Заболел, что ли? — прохладными с улицы ладонями осторожно прикоснулась к его лбу.

— Ничего, ничего, Нина, — нехотя откликнулся он.

— Нет, я вижу, что-то случилось. Ну, говори же…

— Да нет, Нина, все в порядке, — он вяло встал и принялся стаскивать с себя меховую куртку. «Надо бы сходить к Петру Васильевичу и рассказать о случившемся», — лихорадочно думал он.

— Ты что-то скрываешь, — не отставала жена, видя, как он изменился в лице. Нет, не таким бывал Никандр дома. Она привыкла видеть его веселым, похохатывающим, уверенным в себе. А теперь он сник, посерел и будто даже ссутулился.

— Дело дрянь, Нина, — внезапно сказал он.

— Какое дело?!

— Поймали нас, — выпалил Никандр и отвернулся. Жена застыла на месте, испуганно уставившись на него.

— Ревизоры? — прошептала она. Ей почему-то казалось, что беда должна нагрянуть именно с той стороны, хотя она не помнила случая, чтобы они приобрели для себя что-нибудь дефицитное, из-под прилавка, пользуясь положением мужа. Но к тем, кто крепко сидел в служебном кресле и мог в случае чего поддержать, Никандр бывал щедрым. До нее доходили разные толки на этот счет. Но она отмахивалась, про себя одобряла действия мужа: «Хочешь жить — умей вертеться. Мало ли судачат женщины. Делать им нечего».

— Нет. Ревизор уехал. Мы с ним поладили.

— Ну и успокойся.

— Дело посерьезнее ревизоров, — Николаев криво усмехнулся.

— Да что такое?

— Утром я летал на вертолете… — начал Николаев.

— Зачем? — не поняла жена.

— Погоди. Слушай. Увидели баранов на перевале. Не выдержали и погнались за ними…

— А дальше?

— Ну, я несколько штук подстрелил.

— Убили баранов?

— Ну. Скинули туши за поселком. Думали, сдерем с них шкуры. А тут Кириллов накрыл нас.

— Боже мой… — прошептала побелевшими губами жена.

— Думал, что обойдется, — Николаев сел на стул и закрыл лицо руками. Нет, он не раскаивался. «Надо было поосторожнее. Сколько мяса пропало. Мясо-то бесплатное, добытое без труда. Часть отдал бы пилотам, Акимову, нужным людям. Сами бы ели всю зиму, — сокрушался он. — А Акимов-то перепугался. Как прижмут, сразу все выложит, меня с потрохами продаст. Другой раз, конечно, стоит подумать, доверять ли ему настоящее дело. Только не проболтался бы еще о коврах и оленьих языках… Он ведь все упаковывал и грузил».

— А ты сходил бы к Романову. Может, подскажет что, — посоветовала жена.

— Да, ты права, — Николаев поднялся. — Схожу.

— Стыд-то какой, если дело дойдет до суда.

— До суда не дойдет, — уверенно сказал Николаев. — Романов поможет, надо только заткнуть этого выскочку.

11

Аркадий сунул тозовку в кладовку и заспешил в контору. В это время из дому выскочила на крыльцо жена:

— Ну что там, Аркаша?

— Долго рассказывать, — махнул он рукой. — Потом…

— Зачем вертолет садился?

— Николаева с Акимовым высадил.

— Да нет, Акимов чуть раньше тебя, я видела, побежал.

— Ну, значит, одного Николаева.

— А сейчас ты куда?

— Э, отстань, потом расскажу…

— Заскочи в магазин, хлеба купи! — крикнула вдогонку жена.

«Нашла время. Буду я еще по очередям толкаться», — на ходу бормотал он, но, проходя мимо магазина, услышал нежный запах свежего хлеба. Зашел, занял очередь за пожилой женщиной. Впереди стояли еще пять-шесть человек.

— Что это вертолет так долго кружил возле поселка? — заговорила пожилая женщина, обращаясь к Кириллову.

Тот промолчал.

— Мой муж только что вернулся из стада, он видел, как за горами стреляли из вертолета по снежным баранам, — сообщила молодая с веснушчатым лицом. И сразу же, будто весеннее половодье, все разом заговорили, зашумели, оглядываясь на Кириллова:

— До чего же люди жадные…

— Да, да…

— Чем богаче живем, тем жаднее становимся.

— Не все же такие.

— Говорят, там был и Николаев…

— Наш директор? — встрепенулась сухощавая продавщица.

— Ну да.

— То-то он зашел вчера с летчиками и давай командовать: то неси, это найди, — принялась рассказывать продавщица, размахивая руками.

— Он всегда такой, — сказали в очереди.

— Какой?

— А такой, что и начальство, и этих вертолетчиков водит по складам.

— Зачем только держат на руководящей работе…

— Подмазываться мастак, вот и держат.

Кириллов слушал и поражался осведомленности женщин.

— Оленей, говорят, на вертолете три дня искали и не нашли ничего.

— А начальство наше куда смотрит? — пожилая женщина вновь повернулась к Кириллову.

— Так ведь у них нет ходового товара, чтоб пилотов послушными сделать, — ответил за него кто-то.

Кириллов купил три булки, рассчитался и пошел к управляющему. Разговоры в магазине взбудоражили его. Злоба на Николаева закипала с новой силой. «Хотя бы еще один день, всего один день поискать оленей на вертолете. За три дня холостых облетов сколько совхозных денег пустили на ветер. Обидно… Теперь он замахнулся на баранов. Не-ет, я так не оставлю. Найдем на него управу…»

Кириллов подробно рассказал управляющему об увиденном на опушке леса. Тот долго сидел молча, разминая пальцами папиросу.

— Что будем делать? — спросил наконец.

— Составим акт — и к прокурору.

— А может, сначала в охотобщество, а? Как ты думаешь?

— Я своего мнения не меняю, — Кириллов открыто посмотрел на Адитова.

Тот ничего не сказал, подумал: «Пока молод, рубит сплеча, жизнь еще не обломала».

Открылась дверь, вошел председатель сельсовета Степан Николаевич Романов.

— Олени так и не найдены? — спросил он, протягивая пухлую ладонь Кириллову. Адитову он руку не подал: утром виделись.

— Не найдены, — сердито буркнул Кириллов.

— Почему? — председатель пристально посмотрел на Аркадия.

— Почему? Кто-то переживает за потерянных оленей, а кто-то браконьерствует… — еще более раздражаясь, ответил он.

— Плохо, конечно, что потери не найдены, — сказал Романов, приглаживая коротко, под ежик стриженные волосы. Он, казалось, не слышал слов Кириллова.

— В данный момент я меньше всего думаю об оленях, — вступил в разговор Адитов.

— Это плохо, Мэтин Петрович. Скоро конец года, а план срывается, — Романов исподлобья взглянул на управляющего. — Как будем выкручиваться?

— У нас в запасе еще двадцать дней, — Адитов вытащил «Беломор», закурил, сизый дымок потянулся вверх.

— Придется вам обоим отвечать за срыв плана, — жестко проговорил Романов. — Пощады не ждите!

— Нечего пугать, мы не дети. Надо будет — ответим, — небрежно бросил Кириллов.

— Если волки не затравили, оленей найдем… — начал было Адитов, но Романов его перебил:

— Что-то слишком долго резину тянете. «Если, если…» Где они, ваши олени?

— Олени пока подождут.

— Вот как?! — удивленно поднял брови Романов.

— Не найдем к концу года, тогда суди нас, вызывай на исполком. Это твое право. А сейчас ты как председатель обязан разобраться с этим вертолетом, — раздраженно заговорил Адитов.

— Вертолет не мой. Он прилетел по заказу совхоза, хотите — разбирайтесь сами.

— Вот и разбираемся. С помощью вертолета совершено преступление, — выпалил Кириллов.

— Какое преступление? О чем вы? Не сумели с летчиками договориться, так это ваше дело. Меня не впутывайте.

— С вертолета убили шесть баранов.

— И все? — усмехнулся Романов, и усмешка эта означала, что он не придает особого значения случившемуся. Николаев уже побывал у него и слезно просил помочь заткнуть рот зоотехнику.

— Смеяться тут нечего, Степан Николаевич! — возмутился Кириллов.

— А что мне, плакать, что ли?

— Так ведь дело-то не простое, — сказал Адитов.

— Вы что, первый день на свете живете? Что такое шесть баранов? — Романов переводил взгляд с одного на другого. — Разве сами вы никогда не охотились на этих самых баранов?

— С вертолета? Нет.

— А я вот охоту люблю, — Романов словно не слышал про вертолет.

Да, он любил охоту. Охотился один. Возвращался домой непременно или поздно вечером, или ночью. Издалека был слышен скрип полозьев тяжело нагруженных нарт. Но наутро никаких следов охоты на его дворе уже не было. Везде порядок. Только пустые нарты лежат на боку. Конечно, люди интересовались, с чем вернулся, что увидел. Он говорил, что ничего не добыл, зря ездил. Но от людских глаз не скроешься: кто-то заметил, как весной Романовы за обедом ели жирную баранину. А ведь все знают, что весной у снежных баранов кожа да кости.

— Кто поверит, что вы сами никогда не охотились на баранов? — не отступал Романов.

— Нечего сравнивать травлю с вертолета с обычной охотой, — разгорячился Кириллов.

— Но нельзя же и делать из мухи слона.

— Тогда что ты предлагаешь, Степан Николаевич? — Адитов выпускал изо рта колечки сизого дыма, слегка откинув голову назад. Колечки цепочкой поднимались выше, выше, потом постепенно рассеивались.

— Вызовем товарищей, поговорим, снимем с них стружку.

— И только? — спросил управляющий.

— На первый случай хватит этой меры. Не выносить же сор из избы.

— Нет. Я не согласен! — Кириллов вскочил. Глаза у него поблескивали.

— Ты что? Не меня ли подозреваешь? — Романову стало не по себе от пронзительного взгляда Кириллова.

— Я не согласен! Их надо привлечь к ответу!

— Я не спрашиваю, согласен ты или нет. В конце концов, только исполком может решить этот вопрос, — жестко заключил Романов.

— Если исполком не примет мер, я обращусь в партком, в райком партии, — сказал Кириллов.

Романов ничего не ответил. Только резанул взглядом строптивого зоотехника и вышел, с силой хлопнул дверью.

12

— Добрый вечер, — Масюк подошел к столу и крепко пожал обоим руки. — Не улетели вот… поговорить надо.

— Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, — пилот сел, снял ушанку с большой металлической кокардой и положил рядом на свободный стул. Пальцами слегка подправил вьющиеся серебристые волосы.

— По какому делу пришли ко мне, Петр Васильевич? — управляющий и виду, не подал, что знает о происшествии. Масюк виновато скользнул взглядом в сторону Кириллова.

— Да вот получилось как-то не так у нас, — замялся пилот. Его красное лицо напряглось.

— Да, мы знаем об этом, — буднично ответил Адитов, опять доставая папиросу. — Закуривайте, Петр Васильевич, — и протянул Масюку «Беломор».

— Спасибо, — Масюк вытащил из пачки папиросу. Его длинные пальцы едва заметно вздрагивали, выдавая волнение. — Как-то неудобно, Мэтин Петрович, — после длинной затяжки глухо проговорил он.

— Неудобно стало, когда с поличным поймали, за руку схватили, да? — не выдержал Кириллов.

— Подожди, Аркадий, не горячись, — морщась, махнул рукой Адитов.

— Поймите меня правильно, я, честное слово, не хотел этого, — Масюк развел руками.

— Как вы доложите своему руководству об итогах облета? — спросил Адитов.

— Три дня мы честно отлетали…

— Но олени не найдены. Стало быть, вы не выполнили своей задачи.

— В горах все время висел туман, мела поземка, видимость была минимальная, — ответил Масюк.

— Положение усугубилось после сегодняшнего происшествия, — заметил Адитов.

— Это преступление, — Кириллов встал и нервно зашагал по кабинету. — Олени не найдены, государственные деньги выброшены на ветер. И тут еще отстрел баранов!

— Да, он прав, — Адитов кивнул в сторону Аркадия, — отстрел баранов с вертолета — это преступление.

Масюк молчал.

— Снежные бараны занесены в Красную книгу. Вы знаете об этом или нет? — Кириллов вновь закипел.

— Да поймите, не нужны мне эти бараны, — Масюк приложил руку к груди.

— Тогда зачем охотились? И кому они нужны?

— У нас и в мыслях сначала не было…

— И вдруг пришло такое желание? — ехидно спросил Кириллов.

— Зачем только я поддался уговорам Николаева, — сокрушался Масюк, а про себя подумал: «Как он уговорил меня? Знал бы, что так обернется, ни за что не полетел бы». Пилот понимал, что дело примет серьезный оборот, если не удастся найти общего языка с местными руководителями. Адитов, возможно, пошел бы ему навстречу. Судя по всему, мужик он не очень суровый.

Масюк вчера действительно хотел улететь в город, чтобы успеть ко дню рождения дочери. Ей исполнилось двадцать. Но пристал как смола Николаев. Полетим, говорит, тут, мол, рядом бараны ходят. «И потянуло меня, как пса, на свежатину. Эх, дурак же я! Черт меня дернул! Плевать я хотел на его тряпки. Не-ет, теперь умнее буду. Как же замять это дело? За одну голову полагается большой штраф, рублей пятьсот. А Николаев-то подстрелил несколько штук. Вот и подсчитай. Да если б только штраф! Куда страшнее, если снимут с работы и вовсе под суд отдадут…»

— Виноваты, Мэтин Петрович, виноваты, Аркадий Семенович. Ей-богу, виноваты. Простите нас великодушно, — взмолился Масюк.

Оба молчали.

— Да-а, — тяжело вздохнул пилот и поднялся. Молча нахлобучил на голову ушанку с кокардой и, ссутулившись, пошел к выходу.

Адитов жалел Масюка. Он знал его давно. Несколько лет подряд ему доверяли облет оленьих стад, и каждый раз он оставлял хорошее впечатление. Только вот вчера вдруг заартачился. Отказался слетать еще раз. «Как с ним поступить? Если делу дать ход, Масюку крышка. Закон для всех один: и для начальника, и для рядового, для командира эскадрильи и для простого пилота. Переступил его — держи ответ. С законом шутки плохи. Но с нашей стороны получится не совсем хорошо. Получится, будто мы мстим ему за вчерашний день. Вчера я вспылил, наговорил лишнего, отматерил его даже. Теперь самому как-то совестно. Будь моя воля, не стал бы упрямиться. Но Кириллов… Его не отговорить. Твердую занял позицию. Как же быть? Кириллов, по всей вероятности, дело так не оставит. Поддерживать Романова я тоже не хочу. Тот явно решил прикрыть Николаева. Вот и мечет гром и молнии из-за оленей. Нашел уязвимое место… — так рассуждал Адитов, стараясь найти выход из положения. — Связался Масюк с плохим человеком. А он их тут же подвел. Николаев никогда по прямому пути не пойдет. У него всегда подспудные мысли. И все время только о себе, для себя только. Бахвалится тем, что в лучшей гостинице Якутска за ним постоянно забронирован номер. Нетрудно догадаться, как он добился такой привилегии. О людях всегда судит превратно, рад унизить любого, особенно в глазах начальства. Конечно, мы сами виноваты. Не одергивали, потакали ему…»

Кириллов тоже сидел тихо и о чем-то сосредоточенно думал.

— Пойдем-ка домой, Аркадий Семенович. Как говорят, утро вечера мудренее, — с трудом прерывая навязчивые тяжелые думы, предложил Адитов. И, хлопнул ладонью по столу, легко поднялся.

Когда Кириллов, с управляющим вышли из конторы, на улице совсем стемнело. С бездонного неба на них величественно глядели далекие звезды.

— Завтра сильный мороз будет, — сказал Адитов, глядя на эти звезды.

— Да. И туман, — согласился Кириллов.

— Давай завтра с утра посоветуемся насчет оленей. Время идет. Романов так не оставит. Подумай-ка, Аркадий, ладно? И я подумаю.

— Ладно, — кивнул Кириллов.

— Ну, до завтра.

— Пока…

Кириллов легко шагал вдоль складов местного магазина, обнесенных забором. Забор представлял собой два ряда зверосети. Напротив складов темнел силуэт длинного здания. В одной его половине была столовая, в другой — гостиница для командированных. Дверь гостиницы вдруг распахнулась, на улицу брызнул яркий свет. В дверном проеме показался чей-то силуэт. Кто-то заспешил прямо к Кириллову. Он замедлил шаг, вглядываясь в приближающегося к нему человека.

— Добрый вечер, Аркаша! — Это был Николаев. От него слегка попахивало вином.

— Привет, Никандр.

— Как хорошо, что я тебя встретил. Нам по пути, — балагурил Николаев.

— У вертолетчиков был?

— Да. Парни скисли совсем, ходил подбодрить.

— Да, бодрость вам теперь очень нужна.

— Аркадий, давай забудем об этом, — заискивающе проговорил Николаев.

— Легко сказать — забудем. Ты-то, может, и забудешь, а я нет. Не могу.

— Ты подумай обо мне, Аркаша. У меня же дети. — Никандр хорошо понимал: стоит уговорить Кириллова, и дело можно считать закрытым. Сейчас ему нужно хотя бы оттянуть время, чтобы история с баранами потеряла свою остроту. Завтра летчики улетят, все постепенно затихнет и забудется. В случае чего в районе не оставят в беде. — Пожалей меня, Аркадий…

— А баранов ты пожалел? Почему ты не подумал, что у них тоже потомство должно остаться?

— Да, не подумал. Смотрел на них как на объект охоты. Ну, не шуми. Закроем это дело…

— Раньше надо было думать, — отрезал Кириллов.

— В момент азарта забываешь обо всем, — бормотал Николаев, — ты же сам охотник, пойми.

— Ты всегда только о себе думаешь, потому о других забываешь.

— Я и о других думаю. Вот скоро «Жигули», «Москвичи», мотоциклы с колясками в магазин поступят.

— Хорошо. Пусть поступают. Покупатели найдутся.

— А кто просил бензопилу «Дружба»? Помнишь?

— «Дружба», конечно, мне нужна. Но я куплю ее в порядке очередности, — Кириллов был невозмутим.

— Давай договоримся. Я тебе все уступлю, — Николаев был настойчив.

Кириллов шагал рядом, рассеянно слушая своего попутчика, думал: «Перепугался, мерзавец. Трясется за свою шкуру. Может, на пользу пойдет. Хотя вряд ли. Купить меня хочет. Своей меркой привык людей мерить. Нет, не выйдет. Моя совесть не продается!..»

— От тебя мне ничего не надо. Если что захочу, стану в общую очередь. Так проще и удобнее, — вслух ответил он.

— Тебе тогда ничего не достанется… Людей много, а очередь одна. Давай сговоримся, Аркаша.

— Пусть не достанется. Зато совесть чиста будет.

— Ладно. Я понял. Чистеньким хочешь быть, — Никандр тяжело засопел. Терпение его явно иссякло. — А такой ли ты чистый? Это надо проверить, брат.

— Проверяй, я не гордый.

— Ты же бабник! Бегаешь за каждой юбкой! — зарычал вдруг, потеряв всякий контроль над собой, Николаев.

— По крайней мере, на твою жену не зарился. Если не отстанешь, смотри, как-нибудь и к твоей наведаюсь. Вот тогда локти кусать будешь. А я посмеюсь.

На Никандра это, кажется, подействовало. Он ничего не ответил и быстро зашагал прочь. Кириллова развеселило это бегство, но ненадолго. Нахлынули воспоминания. Что было, то было, конечно. Он и сам знает свою слабость к женщинам. Одно лето из-за студентки-практикантки едва не потерял голову. Тогда он работал бригадиром в стаде. А студентку звали Катей. Красивая была якутка. Стройная, тонкая, с большими черными глазами. Посмотришь — белоручка белоручкой. Нарядная такая. А оказалась работящей и, главное, скромной. Как раз вспыхнула копытка. Больных оленей отделили в карантин и стали лечить. Основное стадо откочевало по маршруту в верховье реки. Они вдвоем остались на карантине. Поначалу все шло обычно. Разговаривали на «ты», обсуждали прочитанные когда-то книги, просмотренные фильмы. Много спорили. Читали наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, Евтушенко. Больше, конечно, она читала. Аркадий быстро сдавался. Девушка доверялась ему, полагаясь то ли на его житейский опыт, то ли на его порядочность. Потом, сама того не замечая, постепенно привязалась к нему. И он чутким сердцем уловил перемену в ее романтической душе. Бездонное чистое небо. Высокие синие горы. Густые заросли тальника. Благоухающие ароматными цветами горные долины. И они вдвоем в этом тихом огромном мире…

13

На другой день, как только Кириллов пришел в контору, ему сообщили, что его немедленно вызывает председатель сельсовета. Кириллов чертыхнулся: «Быть немедленно… Вроде я мальчишка какой. Могли бы и по телефону поговорить. Нет же, ему нужно было специально послать за мной…» Он поначалу не хотел идти. Нужно — пусть сам приходит или позвонит. Но не терпелось узнать от самого Романова, какие же меры он собирается принимать по делу о браконьерах. Возможно, он хочет обсудить с ним этот вопрос. Тогда надо, конечно, идти.

Он не ошибся. Романов с этого и начал.

— Аркадий Семенович, к вашему сведению, бараньи туши мы конфисковали. Ну как, довольны? — широко улыбаясь, спросил Романов. Вид у него был такой, будто он совершил какое-то важное государственное дело, которому должен был обрадоваться и Кириллов. И он ждал ответной реакции.

— А дальше? — холодно спросил Кириллов, не отвечая на улыбку председателя.

— А что дальше? — удивленно поднял брови тот. Улыбка мигом слетела с его лица.

— Когда это дело обсуждается на исполкоме? — не меняя тона, осведомился Кириллов.

— Что обсуждать, если меры приняты? — недовольно переспросил Романов.

— Какие меры приняты? Когда приняты? — в свою очередь удивился Кириллов.

— Незаконно добытое мясо конфисковано в пользу общества. Разве этого мало? — председатель пожал плечами.

— Вы вызывали меня, чтобы сообщить только об этом?

— Да. Вы же подняли шум.

— Шума будет еще больше, если вы не измените своей позиции.

— Слушай, Аркадий Семенович, — переходя на «ты», тихо заговорил Романов. — Давай не будем ссориться из-за пустяка, нечего выносить сор из избы. Будь человеком.

— Наша ссора мелочь в сравнении с тем злом, свидетелями которого мы стали, — твердо заявил Кириллов.

— Какое зло? Я не понимаю, — Романов развел руками.

— Браконьерство разве не зло? Разве это не ущерб?

— По отношению к природе? — Романов скривил толстые губы, у него получилось что-то вроде полуулыбки.

— Да.

— Сейчас много пишут и говорят об этом. Теперь это даже модно стало.

— Дело не в моде. Так было всегда. Это государственная политика, требующая беречь наши природные богатства, — раздраженно ответил Кириллов, удивляясь примитивности суждений Романова.

— Природа наша не обеднеет от того, что Николаев подстрелил несколько баранов, — между тем продолжал Романов.

— Вы недальновидный человек, Степан Николаевич. И мне очень жаль вас.

Романов побледнел. «Молокосос! Вздумал меня учить», — зло подумал он, но вслух ничего не сказал. Спокойно продолжил:

— Мы все грешны в этом деле… Любим с ружьем походить в горах. Кто чем там занимается — один бог знает.

— Но бить животных, занесенных в Красную книгу, с вертолета — это варварство, — Кириллов был неумолим.

— Они ж только раз, один раз слетали! Все! Больше не будут. Ты-то чего шумишь?

— А вы почему их прикрываете?

— Я руководствуюсь принципом доброты, — Романов приосанился, свысока поглядел на Кириллова. «Смотри, вот я какой! А ты как думал…» — говорили его глаза.

— Где гарантия, что подобные вертолеты не полетят завтра, послезавтра? Если не здесь, то где-то в других районах? — наступал Кириллов.

— Насчет других районов нам думать нечего. У них там свое начальство, — как ножом отрезал Романов.

— Дурной пример заразителен, потому его следует пресечь сразу и навсегда. Пусть другим неповадно будет!

— Не кажется ли тебе, Аркадий Семенович, что ты слишком много на себя берешь?

— Я всего лишь хочу справедливости.

Степан Николаевич.

— Ты вздумал учить всех нас. Праведник какой нашелся, — не выдержал Романов. Он побагровел, тяжелые желваки заходили на скулах.

— Вы успокойтесь. И подумайте, как быть с браконьерами. — Кириллов поднялся и, даже не взглянув на председателя, вышел.

«Какой наглец! Выскочка! Все умничает. С таким заносчивым характером он всех нас затопчет… Да, не зря я с самого начала был против его выдвижения на должность заведующего фермой. Надо было сунуть ему какое-нибудь захудалое стадо… Так нет же, сам Адитов за него горой стоял. И секретарь парткома. Видите ли, им молодые кадры позарез нужны. А мы? В отставку? Так выходит. Но пока власть в моих руках. Посмотрим, посмотрим, дорогой, кто у кого перетянет палку: ты или я… Николаев, дурак, тоже хорош! Какую кашу заварил. Как бы не подавиться ею. Ведь всем хитрецам хитрец. А тут промахнулся. Все предусмотрел, а не подумал, что люди заинтересуются, почему это вертолет садится не на площадке, а в чистом поле. Они, видите ли, хотели как лучше: в спокойной обстановке, не спеша освежевать убитых баранов. Неужели нельзя было все это в горах сделать? Ах да, рассказывал же Никандр, что командир вертолета не согласился. Боялся, что кровью машину запачкают. Поди попробуй потом соскоблить в такой мороз. Вещественное доказательство налицо. Нет, замять, замять это дело. Никандр не чужой для меня человек, брат жены. И вертолетчиков надо спасать. Нельзя портить с ними отношения. Мало ли что бывает в жизни. Кроме того, я не хочу, чтобы такой шум поднялся именно на территории моего наслега. В районе за это не похвалят. Замять, замять это дело! Но опять же этот упрямый Кириллов. Я к нему по-всякому: и по-хорошему, и пытался давить. Ничего не выходит. Ну да ладно… И к нему ключ подберем. Не я буду, если не добьюсь своего», — так размышлял Романов после того, как Кириллов вышел из его кабинета. Потом потянулся к телефону и набрал номер Николаева…

14

— Мэтин Петрович, сегодня я в вашем распоряжении, — сказал наутро Масюк, зайдя к управляющему. Слышно было, как гудел вертолет, готовясь к вылету.

— А я собирался пожелать вам доброго пути, — улыбнулся Адитов. В душе он обрадовался, что вертолет задержался. Всю ночь мучили мысли об оленях. Где их найти? Главное, людей не хватает. После осеннего пересчета многие оленеводы уехали на охоту. План по пушнине большой дали. С трудом выставили нужное число кадровых охотников. В стадах теперь осталось по два-три человека. Вертолет тут был очень кстати. Но и он не помог. Позавчера управляющий сообщил директору совхоза о результатах поисков и об отказе командира Ми-4 их продолжить. Директор обещал принять меры.

— Мы сегодня решили поработать, а вечером улетим.

— Серьезно?

— Получили телефонограмму командира эскадрильи.

— Ну, спасибо, друг.

— Рано благодарить, Мэтин Петрович, — смутился Масюк.

— Тогда за дело. Каждая минута дорога, — заторопился Адитов.

— Кто с нами полетит? Вы?

— Кириллов. Подождите, я позову его.

— Ну, я пошел к машине. Пусть подходит к вертолету.

…Минут через двадцать, пролетев над горными массивами, вертолет уже кружился над палатками седьмого стада. Масюк на берегу высмотрел небольшую площадку, и вертолет, вздрагивая, завис над нею, потом постепенно стал снижаться, мягко сел на снег, слегка качнулся корпусом. Двигатели не заглушили. Бортмеханик открыл дверцу, и Кириллов резким взмахом руки позвал Кунина, который поджидал уже, одетый по-походному. Вероятно, радист из поселка успел сообщить ему о вылете вертолета. Бригадир с трудом поднялся, дверца захлопнулась, и они тут же взлетели. В машине стоял такой шум от винтов, что невозможно было разговаривать. Кириллов жестом спросил: как, мол, дела? Бригадир понял его и мотнул головой, что означало: новостей нет, оленей не нашли.

В поселке перед вылетом Кириллов по карте показал, по какому маршруту лететь, поэтому Масюк ни о чем их не спрашивал. Оба оленевода приникли к иллюминаторам. Один слева, другой справа. Иллюминаторы заиндевели. Они дули, стараясь жарким дыханием отогреть ледяную корку, потом терли ладонями. Появлялся маленький кусочек стекла, в который они смотрели вниз. От дыхания глазок вновь затягивался, и они снова его протирали.

Внизу дыбились горы. Острыми вершинами вздымались вверх. За них цеплялись облака. Вертолет летел меж облаков, лавируя в поисках чистого неба. Под машиной вылинявшей белой шкурой висел туман, затрудняя обзор. К счастью, он был не сплошной, висел кое-где лохмотьями. Вот тогда-то и показывались склоны гор, леса, реки, распадки. Кругом белел нетронутый снег. Кириллов обшаривал глазами землю, ища оленей, но мысли были о другом. Он думал о Масюке. От чистого ли сердца принял он сегодня такое решение? Может, хитрит, надеется на компромисс? Или нет? Может, у человека совесть заговорила? Тогда как? Подвести его? Кажется, Адитов, склонен простить. Хотя напрямик не сказал, но дал понять. Но так тоже не годится. Это же сделка с совестью, со своей честью. Ну, допустим, летчики — одно, а Николаев — совсем другое. Неужели он и на этот раз выйдет сухим из воды? Кто подговорил летчиков? У кого был карабин? Кто стрелял по баранам? Все он. Он главный виновник. А пилоты, выходит, соучастники.

Масюка тоже одолевали думы. Он смотрел на горы. Ему знакомы были эти горы и реки, стекающие с двух сторон в большое русло, над которым сейчас летела машина. И он мысленно прощался с этими местами. Теперь он вряд ли попадет сюда. Неужели жадность одолела его на старости лет? Так нелепо и обидно все получилось. Виноват, никуда теперь не денешься. Вчера вечером заходил к ним Романов и предложил продолжить сегодня поиски. Он и без него решил это, уже тогда, когда уходил от управляющего. А у Романова, как оказалось, совсем другие виды на этот полет… Потом телефонограмма командира эскадрильи. И вот летим. Пока ничего не видно… Нет, и доказывать нечего. Не поймут его люди, не поверят. Кириллов и сейчас, наверное, сомневается. Крепким оказался парнем. И правильно…

Впереди над облаками высился мощный морщинистый голец. Ветер давно сдул с него снег. И он выглядел сумрачным и одиноким в белом окружении скал. Вертолет обогнул его, а за ним началось плато горной гряды. Сердца оленеводов заколотились. Там внизу на снегу они увидели нечто похожее на следы. Или почудилось? Масюк, кажется, тоже заметил. Машина стала снижаться. Оленеводы, вытянув шеи, припали к иллюминаторам, до боли, до ряби в глазах всматриваясь в белый снег. Точно были следы. Но чьи? Возможно, только что, словно белые призраки, промчались в тумане встревоженные гулом мотора снежные бараны. Или косяк диких оленей. Они редко, но все же появляются в этих краях и уводят, случается, домашних оленей. Машина, надрываясь, долго кружила под склоном, то поднимаясь вверх, то снижаясь, едва не задевая макушки деревьев. Но все было тщетно. Ничего не видно. Опять налетел ветер. Зашевелились облака. Вновь задымил туман. Пора набрать высоту. Масюк повернул машину туда, где первоначально увидели следы. Подлетели, и он, экономя горючее, с ходу посадил вертолет на лысый пятачок.

Оленеводы выскочили наружу. Над следами вилась поземка. Кое-где их уже припорошило снегом, и определить что-либо было трудно. То ли прошли бараны, то ли олени. Может, все же олени? Кириллова словно жаркой волной обдало. Он поглядел на своего спутника. Бригадир, в бараньей дохе ив меховых брюках, ползал на четвереньках, точно принюхивался к следам. Минуты казались вечностью. «Ну, что там? Почему он молчит?» Сердце Кириллова тревожно забилось.

— Ну что? Как, по-твоему? — не выдержав, нетерпеливо спросил он. Кунин, будто глухой, ничего не ответил. Его голова в туго завязанной бараньей шапке походила на лохматую осеннюю кочку. Он все ползал вдоль цепочки следов. Кириллов присел на корточки, вглядываясь в лицо бригадира. Но оно, как нарочно, ничего не выражало. Брови, ресницы и жидкий клочок бороды заиндевели. Только острые, цепкие глазки беспокойно бегали туда-сюда. Наконец он взглянул на Кириллова.

— Надо приехать сюда с ночевкой, — хрипло сказал он. Кириллов чуть заметно вздохнул. Слабая, но все же надежда. Но странно, старик, кажется, совсем не волнуется.

— Как думаешь, кто пробежал — олени или уямканы?

— Может, олени, а может, и уямканы. — Лицо бригадира осталось невозмутимым. Кириллов в душе надеялся, что это олени. Весь склон был истоптан. И если бы не пурга, они бы уж точно узнали… А так — замело следы, почти ничего не видно.

— Однако, они, — помолчав, сказал бригадир.

— Ну как? — крикнул Масюк, выглянув через боковое стекло.

— Неясно. Надо приехать сюда на оленях, — Кириллов скупо улыбнулся. Последние слова старика здорово обнадеживали.

— Ладно. Полетели домой.

Взяли обратный курс. Возле палаток высадили бригадира.

— Жди послезавтра. На оленях приеду, — сквозь шум мотора прокричал Кириллов. Кунин кивнул головой, махнул в сторону гор, мол, приедешь — поедем туда, поищем…

Когда прилетели обратно, короткий декабрьский день уже потускнел. Туман становился гуще, он ватным одеялом окутал поселок.

15

Назавтра первым самолетом прилетел Иманов. Секретарь парткома совхоза был молод, среднего роста. Узкие черные глаза, казалось, излучали тихий, спокойный свет. Иманов с каждым поговорил в конторе, каждого расспросил о делах; держался он с людьми просто, с ним охотно делились и радостями, и огорчениями. В совхозе любили Арсентия Николаевича. Он вырос на их глазах. Ребенком кочевал с оленьими стадами. Здесь учился в школе. Здесь же начал работать. Был сначала комсоргом совхоза. Потом уехал в Ленинград и вернулся в родной поселок учителем. Несколько лет работал директором школы. А в прошлом году его избрали секретарем парткома совхоза.

Кириллов, волнуясь, рассказал ему во всех подробностях о событиях последних двух дней. Секретарь парткома слушал и хмурился. В его спокойных глазах была холодная строгость…

Николаев только что провел небольшое совещание с заведующими магазинами, складами и работниками хлебопекарни. Довольно улыбаясь, он мысленно представил себя входящим в кабинет председателя респотребсоюза в Якутске. Приятно, конечно, когда план выполняешь. Тут и премиальные светят… Ты на хорошем счету у начальства. Молодцы продавцы, ничего не скажешь. Скоро конец года. Распорядился, чтобы весь дефицитный товар выбросили на прилавки. Он перебирал папки с планами и отчетами, когда зазвонил телефон. С важным видом он поднял трубку:

— Да. Николаев.

— Привет, Никандр Алексеевич. Это Иманов.

— О, здравствуйте, Арсентий Николаевич… — бодрым голосом ответил Николаев, хотя сердце у него екнуло.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне.

— Хорошо, Арсентий Николаевич, сейчас… — Он осторожно опустил трубку, молчу посидел, потом шумно вздохнул и поднялся.

— …Здравствуйте еще раз, Арсентий Николаевич. С приездом, — Николаев широко улыбался, входя в кабинет.

— Здравствуйте, Никандр Алексеевич. Спасибо, — Иманов вышел из-за стола и пожал ему руку. — Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо…

— Как дела у вас, Никандр Алексеевич?

— Пока вроде нормально.

— А как с планом? Будет годовой?

— Только что провел планерку. Подсчитали свои возможности, и выходит, что план дадим.

— Это хорошо. А можете сверх плана?

— Надо бы.

— Вот-вот. Интереснее работать, когда план напряженный. Конечно, трудности возникают. Но зато человек весь на виду. Паникер сразу пасует, а сильный духом ни за что не отступит.

— Верно, верно, — согласился Николаев, напряженно ожидая, когда же Иманов приступит к главному, ради чего и вызвал его. «Знает или еще не знает? Наверняка знает», — подумал он.

— Как настроение людей?

— Вроде никто не жалуется, — Николаев пожал плечами.

— Нет, я не об этом.

— Простите. Я не так понял, — поправился Николаев.

— Вот вы, директор торга, интересуетесь тем, как живут работники вашего предприятия?

— Но ко мне никто не обращался.

— Хороший руководитель с этого начинает свой трудовой день. Может, кто-то нуждается в помощи. Обыкновенное человеческое участие знаете как согревает людей? Особенно если оно исходит от руководителя. — Секретарь парткома помолчал, спокойно глядя на Николаева.

— Учту, учту, Арсентий Николаевич, — закивал тот головой. «Неспроста Иманов говорит такое. Опять кто-то нажаловался. Вот люди! Стараешься для них, а они… Наверное, продавщица продмага… Все просила дрова. А я до сих пор не распорядился…»

— Но я слегка отвлекся. Что вы тут натворили, Никандр Алексеевич? — спросил наконец Иманов после не большой паузы.

«Успел-таки нажаловаться», — выругался про себя Николаев, вспомнив Кириллова, но вслух сказал:

— Да тут дело вышло с барашками…

— Как же это получилось?

— Арсентий Николаевич, как-то все машинально, — проговорил он, поеживаясь под пристальным взглядом секретаря парткома.

— Плохо, очень плохо, Никандр Алексеевич, когда темные дела совершаются машинально. Вы понимаете?

— Я ничего плохого не замышлял против этих животных. Поверьте мне, Арсентий Николаевич.

— Однако же вы их подстрелили?

— Да как-то машинально… Азарт, что ли.

— Значит, говорите, машинально? Машинально гоните вертолет за баранами. Машинально стреляете и убиваете уямканов. Ловко у вас получается, Никандр Алексеевич…

— Невезучий я… Все у меня как-то не так, — Николаев вытер платком вспотевшее лицо. Вся уверенность и спесь слетели с него, как осенние листья с дерева. — Конечно, я допустил оплошность…

— Оплошность? Вот как? Поймали с поличным — и вдруг оплошность?

— Арсентий Николаевич, зачем вы так? Я просто не выдержал… как увидел их, э, подумал, была не была…

— Жадность обуяла?

— Как всякий северянин, я азартен на охоте, вот и не сдержался…

— Настоящий северянин всегда довольствуется малым. Он лишнего не возьмет. Так что не бросай тень на своих, — невозмутимо ответил Иманов. — Снежные бараны — это гордость нашего края. Как у тебя рука поднялась?

— Простите, Арсентий Николаевич…

— Тебя природа не простит, — Иманов не заметил, как перешел на «ты». — Созовем специальное заседание парткома по этому вопросу. — Он встал, давая понять, что на этом пока разговор окончен, и медленно прошел мимо, не оглядываясь на собеседника. Тот тоже встал, злым взглядом проводил секретаря, потом неслышными шагами юркнул за дверь.

Арсентий Николаевич подошел к окну и задумался. Настроение у него основательно омрачилось. Он представил себе мечущихся от страха снежных баранов и темной глыбой висящий над ними вертолет, огненные блики выстрелов и подбитых животных. Как жестоко и как бесчеловечно! Чем провинились перед людьми эти гордые уямканы? Разве что у них мясо, вкуснее которого нет, великолепные рога и теплый шелковистый мех? И что произойдет, если не остановить браконьеров? С техникой, с вертолетом ли, с машиной? Снежный баран, слов нет, быстроног, легко уходит в труднодоступные скалы. Но если все так начнут охотиться… Бараны могут исчезнуть. Осиротеют тогда наши гольцы, эти зубчатые ледниковые вершины, много тогда потеряет наш Север. Вслед за нами придут новые поколения. Лишить их возможности видеть это чудо природы? Мыслимо ли такое?

Иманов хорошо знал своих сородичей. Они скромны и открыты, щедры и добры. Не раз он сам был свидетелем их трогательной заботы, сострадания к зверю, на которого они охотились. Вспомнился один случай…

…Стояло лето. Он окончил третий класс и почти месяц кочевал с оленями. Его мать пасла их. Правда, не одна. Еще были пять или шесть пастухов. И родной дед. Хороший, добрый был дед. Помнится, шли затяжные дожди. Было голодно. Забить бы одного оленя. Но бригадир не дал: нельзя, мол, никак нельзя. На охоту идите. И дед с внуком пошли — не для себя, для всей бригады.

Темные лохматые облака низко висели над землей. За их толщей скрылись зубчатые скалы. Дождь перестал. Местами рассеялся и туман. Не прошли охотники и километра, как облака стали подниматься все выше и выше, обнажая силуэты знакомых вершин. Далеко-далеко, на горизонте, небо поголубело. А вскоре над ними блеснул синий-синий его осколок. Яркие брызги золотистых солнечных лучей ослепили глаза. И вдруг на ближней скале дед увидел снежных баранов. Это был небольшой косяк. Мальчику не терпелось. Он осуждал деда, который как ни в чем не бывало сидел на валуне и курил свою бесконечную трубку. Дед даже прикрыл глаза и о чем-то задумался. Но вот наконец он вынул изо рта трубку, тихонько стукнул о подошву мягких унтов, выбивая бурый пепел. И стали они с дедом не торопясь подкрадываться по оврагам, от куста к кусту, заходя с тыла на гору. Когда они подошли на расстояние выстрела, дед, взмахнув рукой, велел мальчику остановиться, и тот послушно замер. Дед осторожно глянул вниз, туда, где паслись бараны… И вдруг… отложил ружье. Присел и снова вытащил трубку. Поманил к себе внука. «Почему не стреляешь, абага?» — шепотом спросил мальчик, приблизившись. Тот шершавой ладонью ласково провел по его голове и показал вниз: «Посмотри-ка туда». Мальчик тихонько выглянул и увидел: уямканы мирно дремали. Возле каждой сутээнчэны-самки безмятежно посапывал маленький бочикан. Мальчик посмотрел на деда. Тот тоже глядел вниз и улыбался. Потом шепнул внуку: «Не будем их трогать. Пойдем…»

С тех пор утекло много воды. Доброго деда давно нет в живых. Но тот день Иманов запомнил. Он, несмышленыш, не понял тогда деда. Все спрашивал, почему не стрелял. Дед молчал. Только подъезжая к стойбищу, он остановил оленей у речки, чтоб те утолили жажду. Оба оленя, утомленные долгой ездой, прильнув к воде, долго пили, закатывая от удовольствия глаза. Мальчик и тут не отставал: почему да почему. Дед покурил трубку. Затем заскорузлыми, сухими ладонями провел по круглой головке внука, осторожно, будто боясь причинить боль, погладил и просто сказал: «Не мог я, сынок… Бочиканы так сладко спали… Они на тебя похожи, вот и не поднялась рука…» И замолк. Вот какая душа была у деда. Те слова старика запали в сердце. Настоящий северянин не мог поступить иначе. А теперь? Вон Никандр что натворил. Конечно, таких, как он, мало. Но они есть. И это страшно. И в том, что они есть, виноваты мы. Это наше упущение, наш брак в работе с людьми. Так думал секретарь парткома, все еще находясь под впечатлением событий последних двух-трех дней. Но его обрадовал поступок Аркадия Кириллова. Молодец. Значит, в нем не ошиблись. Не отступил даже под грубым нажимом Романова. Такие, как Аркадий, делают жизнь, и будущее за ними. А всякие там Николаевы да Романовы только тормозят дело.

Иманов понимал, что впереди ждет его долгая, в сущности, бесконечная работа с людьми. В ней, как в замкнутом круге, нет начала и нет конца, а потому никогда че скажешь себе: все сделано, все выполнено.

Так как же быть с Николаевым и Романовым?.. Что говорит тебе твоя совесть, Иманов? Разве не ты поддерживал их когда-то?..

Краска стыда медленно заливала лицо секретаря парткома…

16

Упряжные олени бегут по накатанной дороге умеренным шагом, с шумом ловя упругий морозный воздух заиндевевшими ноздрями, с которых уже свисают ледяные сосульки. Оленям из-за этих сосулек трудно дышать, поэтому левый упряжный время от времени, изловчившись, на ходу трется о шею переднего, норовя сбить лед. Густое облако теплого дыхания клубится над ними. Хруст-хруст, — хрустит снег под копытами. Олени бегут тяжело, и человек их особо не погоняет. Хорошо обученные, натренированные, они сами знают, когда замедлить, когда прибавить шаг. «Бегите, бегите, мои олени. Не спешите, поберегите свои легкие, видите, как холодно нынче?» — мысленно обращается человек к упряжным оленям. Он знает, что они к вечеру ускорят свой бег и все наверстают. Человек время от времени легко соскакивает с нарты и бежит рядом до тех пор, пока олени не сворачивают влево на снежную целину и не останавливаются. Тогда он не торопясь подходит к упряжным и, держась за уздцы, рукавицей растирает им ноздри, сбивает сосульки. Олени облегченно вдыхают морозный воздух, кивают головами и с благодарностью поглядывают на человека. В такие минуты, наверное, устанавливается незримая связь, взаимная привязанность между человеком и животным. Затем человек и олени снова пускаются в путь. Полозья снова легко скользят по снегу. Сердце человека наполняется нежностью к этим животным. Он верит им и ни о чем не беспокоится. Он знает — они благополучно доставят его на место.

Человек на оленьей упряжке — это Кириллов. Он едет в седьмое стадо, к старику Кунину. Завтра же они отправятся в сторону горного плато, где два дня назад увидели следы, припорошенные снегом. Как знать, может, эта поездка обернется целой неделей, а может, и больше. Тайга есть тайга. Здесь невозможно, как в городе, точно рассчитать свое время. Будут искать затерявшихся оленей. А куда приведут их следы — неизвестно.

«Обшарю все вокруг. Загляну в каждую котловину, объезжу вдоль и поперек все речки, все долины и склоны, а оленей найду. Арсентий Николаевич пожелал нам успеха и попросил меня вернуться как можно скорее. Я постараюсь. Он верит мне. Стыдно будет, если не оправдаю это доверие…»

Впереди начинался перевал. Лесистая местность осталась позади. Упряжка мчится по берегу небольшой узкой речки, мимо последних кустов тальника. Заиндевелые деревья одиноко стоят на склонах гор и будто провожают путника грустным взором. Впереди белым-бело: белоснежные горные вершины, белые склоны, белые долины, на которых не скроется, пожалуй, даже мышь. Как на листе ватмана карандашом расчерчены тонкие пунктиры, на снегу видны уходящие в необозримую даль следы…

Кириллов неожиданно сильно ударил по бокам передового оленя. Упряжные, верно поняв желание хозяина, резко повернули влево и, пробежав несколько метров по снежной целине, остановились. Они шумно дышали, вывалив красные языки. Потом нагнулись и торопливо начали хватать пушистый снег. Но Кириллов не видел этого, он смотрел в другую сторону. Сердце его стучало сильно и гулко. Оно давно так не билось, как сейчас. Пожалуй, с тех пор, как он впервые в своей жизни обнял желанную женщину. Это было давно, но помнится ясно, как будто было вчера… Радостная улыбка широко озарила его бронзовое от мороза лицо. В узких глазах, едва видных из-под заиндевелых ресниц, заиграли озорные искорки. Он широко расставил ноги и пристально всматривался туда, где белела высокая вершина, за которой начиналась бескрайняя горная гряда. Там наверху, за валунами, он увидел снежных баранов. Они цепочкой поднимались вверх. Шли не спеша, часто останавливаясь. Сбивались в кучу и подолгу обозревали окрестность.

Кириллов взволнованно думал: «Они уцелели… Они живы… Живы! Сумели спастись! Какие молодцы! Живите, милые, долго-долго». Дрожащими от волнения пальцами он ухватился за бинокль, приложил к глазам. Вот они, рядышком. Даже видны зарубки на их рогах. Его внимание привлек маленький бочикан, лохматенький, весь какой-то жалкий. Он время от времени почему-то отходил от остальных и все оглядывался назад, норовил повернуть обратно. Весь его вид говорил о том, что он кого-то потерял и теперь мучительно ищет, надеется — не появится ли там, далеко позади, та, в которой он так нуждался и которую так трепетно ждал. К нему подошла стройная молодая важенка. Обнюхала от ушей до хвоста и медленным шагом вернулась к остальным. Бочикан кинулся вслед за нею. Они догоняли уходивший в снежные кручи небольшой косяк уямканов…

Улыбка погасла на лице Кириллова. Защемило в груди. Невыносимо жаль стало ему этого маленького сироту. Неизвестно, сколько дней и ночей пройдет, пока бочикан смирится со своей участью. Как перезимует он теперь долгую суровую зиму? Кириллов с самого начала понял, что перед ним часть того бараньего стада, за которым на вертолете гонялся Николаев. Мать этого бочикана он застрелил. На миг перед его взором мелькнуло крупное лицо Николаева, его широкий выпуклый лоб, круглые, навыкате глаза. «Чудовище!» — отчаянно выругался Кириллов.

Между тем снежные бараны достигли гребня скалы. Постояли там. Потом снова тронулись в путь и один за другим исчезли, уходя за заснеженные зубья могучих хребтов. Наверху остался только один бочикан. На фоне серого неба его было отчетливо видно. Он долго-долго стоял, как одинокое тонкое деревце. Потом медленно двинулся вперед, понурив головку, будто грустя, что оставляет в этих краях нечто дорогое, близкое и понятное только ему…

…Снежные бараны уходили на Север. Их манили далекие скалы, куда не долетит ничто и где их никто не догонит. Поднимутся они на отвесные кручи и полюбуются красотой необъятных могучих гор, одетых в белые-белые меха. Когда нагрянет нежданно беда, их надежно укроют ледниковые ущелья.

…Уямканы уходят на Север. Он манит их, как манит усталого путника родной очаг, теплый и желанный. Пусть на заснеженных твоих кручах и суровых отрогах, мой Север, находят они опору и защиту. И пусть никогда не оскудеет их потомство, пусть радуются они утренним зорям, мирной тишине, снегу и солнцу…