Белая ферязь

Глава 11

8 марта 1913 года, пятница

Планы на будущее

— Ты красавчик, просто снегирь! — сказала Анастасия.

Остальные её поддержали.

Снегирь? А что, похож! Чёрная шапка, красный мундир — чем не снегирь?

Мундир мне вчера поднесла депутация Уральского войска, мундир Лейб-Гвардии Уральской казачьей Его Императорского Величества сотни, к которой я приписан с рождения. Papa — шеф, я же числюсь рядовым казаком. И в то же время я — атаман всех казаков. С ума сойти можно.

Эх, будь мне не восемь лет, а шестнадцать, да будь я здоров, да кабы мне бы да на ворона коня! А так что проку в моём атаманстве?

Но я постараюсь, и будет прок.

Мундир хорош. Чуть великоват, пошит на вырост, но это не беда. Портные есть, подгонят под размер.

— Снегирь — очень полезная птица, — важно сказал я. — Истребляет зимних комаров.

— Зимой комаров не бывает, — возразила Анастасия.

— Потому и не бывает, что снегири всех истребили. И нашего знаменитого полководца Суворова называли снегирём:

Что ты заводишь песню военну

Флейте подобно, милый снигирь?

С кем мы пойдем войной на Гиену?

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

— Богатырём буду я. Но форма формой, а содержание содержанием. Я вам газету принёс про нашего мальчика, — и я помахал газетой, которую до этой минуты прятал за спиной. — Только что из Москвы.

Да, это была «Газетка для детей и юношества», та самая. Но главное другое — в приложении к «Газетке», на отдельном листе, была напечатана наша сказка «Приключение Непоседы и его друзей». С нашими же иллюстрациями. Не вся, конечно, сказка, лишь эпизод с оторвавшимся от Солнца куском.

И сёстры исполнились волнующим чувством, чувством автора, видящего свое творение в типографском воплощении. Книга — это одно, а газета — другое. За книгой нужно идти в книжную лавку, книгу нужно выбрать из сотен других, книгу нужно купить. Газета же разлетается по всему по белу свету как бы сама, как бы нечувствительно, и попадает на стол тысячам и тысячам читателей очень и очень быстро.

Я применил собственный метод. Думаю, что собственный. Рассказываю сказку, а сёстры потом по памяти восстанавливают текст и записывают. Восстанавливают вольно, добавляя одно и опуская другое, делая сказку современной, созвучной духу сегодняшнего дня. Дня одна тысяча девятьсот тринадцатого года. И, рисуя Цветочный город и Огурцовую реку,    тоже устраняют разницу во времени.

Сейчас мы готовим историю о том, как Непоседа был художником. Стратегия наша такая: маленькие рассказы публиковать в «Газетке», а потом издать книжку из этих рассказов, плюс Большое Путешествие На Воздушном Шаре.

Конечно, в «Газетке» мы публикуемся с разрешения Papa и Mama. Кому как не нам    показывать образцы высокохудожественной, и, одновременно, нравственно безупречной современной литературы для подрастающих подданных? Кому как не нам открывать для детей и юношества путь к суверенному русскому монархическому мировоззрению, чтобы не в анархисты шли, не о республике мечтали, а строили светлую Империю светлого будущего?      Матушка Екатерина не чуралась литературного труда, напротив. А королева-дева Елизавета, которую считают подлинным автором пиэсс, якобы написанных Шекспиром? С такой речью при поддержке сестер выступил я и, похоже,    мы убедили августейших родителей. И вообще, Mama внимательно прислушивается к моим словам, ища в них то, чего, может, в них и нет.

А непосредственную связь с «Газеткой» помогла наладить ma tante Великая княгиня Ольга Александровна. Не желаете ли публиковать новые произведения барона А. ОТМА?

«Газетка» за барона ухватилась, предложила барону наилучшие условия, и вот Непоседа появился в приложении, заняв целую полосу. А на первой полосе издатель, госпожа Панафидина, уведомила читателей, что барон А. ОТМА отныне будет публиковать свои произведения в «Газетке», подписная цена на год три рубля пятьдесят копеек, на полгода два рубля ровно, цена одного номера в киосках и у разносчиков — семь копеек.

Интересно, насколько барон А. ОТМА увеличит тираж «Газетки»? Если, конечно, он увеличится, тираж.

С «наилучшими» условиями за сказку и иллюстрации мы получим восемьдесят пять рублей чистоганом.    Всего таких сказок в газете будет пять, значит, четыреста двадцать пять целковых. Будь мы детьми учителя гимназии, или почтового чиновника, или земского врача, то деньгам бы возрадовались, четыреста двадцать пять рублей в наше время, в тринадцатом году двадцатого века — сумма изрядная. Ну, а поскольку мы те, кто есть, то радуемся известности. Славе. То есть мы надеемся на известность и славу. Посмотрим.

И сестрички побежали к себе, работать над главой «Как Непоседа был музыкантом».

А я пошёл в малую библиотеку, которую выпросил на сегодня у Papa под временный кабинет. Не в детской же принимать серьёзных людей.

Деньги нам пригодятся даже такие. Да, мы все миллионщики, ежегодно каждый получает изрядную сумму, я, например — свыше ста тысяч, но денег мы не видим. Всё вкладывается в ценные бумаги. Очень ценные. А наши нужды оплачивает Министерство Двора, это отдельной строкой. Нужды разные. У Papa это автомобили — помимо прочего. Лучший гараж мира. Или один из лучших. А мои нужды — это одежда, обувь, игрушки, книжки. Копейки в масштабах трат. Нет, я расту, и одежду приходится приобретать новую, но всё равно ничего необычного. Золота-бриллиантов у меня нет. Пуговицы оловянные или костяные.

Денег реальных, бумажных или звонкой монетой, сестрам выдают по двадцать рублей в месяц, одной Ольге пятьдесят, как старшей. До совершеннолетия. На карманные расходы. Двадцать рублей, и ни в чем себе не отказывай. Нет, для гимназистки это очень приличные деньги, но для Великих Княжон… Чтобы росли скромными, и знали цену копейке.

Анастасии же и мне не дают вообще ничего. Маленькие ещё — деньги иметь. И поэтому    рубль или три нужно просить у родителей, обосновывая расход. Они не откажут, если сочтут траты разумными, но всё-таки, всё-таки. Но теперь мы в ближайшие дни получим деньги от «Газетки» за первую главу, восемьдесят пять делим на пять, получается семнадцать рублей на нос. График мы установили — две главы в месяц, значит, можно рассчитывать на тридцать четыре рубля каждому. В месяц. Это уже немало.    Даже много. Ха-ха. Ничего, выйдут «Приключения» отдельным изданием, и мы разбогатеем. А уж когда станем совершеннолетними… Если доживём

Дядька Клим заглянул ко мне:

— Mon Prince, тут к вам офицер пожаловал. Говорит, назначено.

— Проси.

Mon Prince — это я у мсье Пьера перенял. Коротко и ясно. Когда мы без посторонних, слуги обращаются ко мне так. Личные слуги. Дядька Клим числится по ведомости лакеем, а дядька Андрей — камердинером.    И в то же время они мои пестуны. Всё так запутано…

Адмирал… то есть капитан второго ранга Колчак вошёл, поприветствовал меня и представился.

Я милостиво предложил ему сесть.

— Вас, Александр Васильевич, вероятно, уведомили, по какой причине я хотел увидеть вас?

— Хотел бы услышать это из первых уст, ваше императорское высочество.

— Нет ничего проще. Я желаю, чтобы вы организовали и возглавили экспедицию по спасению капитана Седова и его команды.

— Я?

— Именно. Вы опытный полярник, вы уже бывали в подобных экспедициях. Впрочем, если это для вас неприемлемо, я надеюсь, вы назовете подходящую кандидатуру. Но мне бы хотелось, чтобы это были именно вы.

— Эта экспедиция…

— Частная, Александр Васильевич, частная. Капитан Седов отправился к полюсу на свой страх и риск, и привлекать флот, вводя казну в расходы, было бы неправильно. Но я берусь полностью финансировать экспедицию. Из личных средств.

— Но я на службе…

— Вы получите отпуск. И да, вы ведь капитан второго ранга, не так ли? По окончании экспедиции вас ждет производство в очередной чин, — я встал, вышел из-за стола. Колчак тоже поднялся, но я величественным мановением руки (надеюсь, что это было величественно, а не смешно) вернул его на стул.

— Сидите, сидите, Александр Васильевич. Когда вы стоите, я чувствую себя совсем малышом. Да, я мальчик восьми лет, это факт. Но я и Государь Наследник Цесаревич и Великий князь.

Я прошёл за спиной Колчака. Эх, мне бы трубку, усы и грузинский акцент! Но нет, нужно отыграть назад.

— И ещё я говорил с Papa, то есть с Государем Императором, и он мои действия одобрил, — сказал я совсем по-детски.

— Могу я спросить, почему вы решили спасать экспедицию капитана Седова?

— Можете. Прошлым летом Papa читал нам о том, что смелый капитан Седов решил покорить Северный полюс. Это меня заинтересовало, я стал воображать себя… нет, не капитаном, конечно, а погонщиком собак. Каюром.

А потом я болел. Тяжело. И в бреду видел…    Видел, конечно, бред. Будто экспедиция погибает. И решил, что если выздоровею… когда выздоровею, — поправился я, — то пошлю корабль на помощь. Чтобы вывезти всех назад, не дать погибнуть.

— Но почему вы, ваше императорское высочество, решили, что экспедиция в опасности? Зимовка — дело в таких случаях обыкновенное. Перезимуют, а потом продолжат поход к Полюсу.

— Я внимательно изучил материалы, Александр Васильевич. Газеты прежде всего. И я утвердился во мнении, что с экспедицией дело неладное. Во-первых, со шхуны, которую зафрахтовал Седов, списался весь экипаж, и Седову пришлось спешно набирать новый. А экипажи ни с того, ни с сего не списываются, значит, они что-то знали, что-то видели. Далее, во время стоянки у поселения Ольгинское с корабля списалось пятеро из новой команды — значит, дело и в самом деле нехорошее. Они вернулись на рейсовом пароходе, и рассказали, что на шхуне нехватки всего —    угля, теплой одежды, утвари, и очень плохо с продуктами: мало, гнилые и негодные.

Я рассмотрел заявку Седова в Главное Гидрографическое управление. Точнее не я, я бы ничего не понял. Смотрели опытные люди, взрослые. По моей просьбе. Они сказали, что эта заявка — заявка смертника. Вероятность того, что Седов сумеет достичь полюса ничтожна, и потому управление данную экспедицию сочло невозможной.

Седов пошёл к Полюсу на свой страх и риск. Но он ведь не один пошёл, с ним люди.

И потому я решил, что необходима спасательная экспедиция, именно сейчас, в навигацию этого года.

— А если с экспедицией Седова всё в порядке?

— Это было бы лучшим исходом, Александр Васильевич, лучшим исходом. Спасательную экспедицию я представляю так: фрахтуется хороший, крепкий, надежный корабль с мощной паровой машиной, лучше всего — ледокольный пароход. С началом навигации вы идете к Новой земле, где, вероятнее всего, и зимует Седов. На месте вы определяете, в каком состоянии находится экспедиция капитана Седова. Если сочтёте, что в удовлетворительном, что она может продолжать свою деятельность, то желаете им удачи. Можете поделиться продовольствием, углем, и чем там ещё делятся, потому берите с запасом. И возвращаетесь. Но если состояние экспедиции бедственное, то вы осуществляете эвакуацию: берете на борт людей, собак — это обязательно, — материалы, в общем, всё ценное, и тоже возвращаетесь. Люди дороже полюса. И вот тут… — я замолчал в нерешительности, больше показной. — У меня возникли сомнения… из-за моих снов, и вообще… в душевной состоятельности капитана Седова. Если такие сомнения будут и у вас, то эвакуацию Седова придётся осуществить против его воли.

— Но… — начал было возражать Колчак, однако я продолжил:

— Для этого с вами поедет доктор, специалист по душевным болезням. Решение о здоровье Седова принимать будет он, а не вы. Это первое. И вам будут даны полномочия на осуществление принудительной эвакуации Седова, это второе. Но, разумеется, если вы решите, что Седов в здравом рассудке, то заключение доктора вас ни к чему не обяжет. В общем, будете действовать по обстоятельствам. Я бы и сам… Но я слишком, слишком юн. Знаете, у Жюля Верна есть книжка «Пятнадцатилетний капитан», возможно, я её буду читать с мсье Пьером, моим наставником. Но вот «Восьмилетний капитан» — это слишком даже для Жюля Верна. Поэтому я сижу здесь, а не стою на капитанском мостике, вглядываясь в белую тьму.

Я ещё немножко поважничал, а потом передал Колчака мсье Пьеру для обсуждения денежных вопросов.

Денег в фонде изрядно, место, где находится вмерзший в лёд «Фока» мне известно. Я ведь оформлял книгу «Попытка подвига», где была описана злосчастная экспедиция. И запомнил координаты первой зимовки, семьдесят шестой градус северной широты, шестидесятый градус восточной долготы. Почему запомнил? В семьдесят шестом родилась мама, в шестидесятом — отец.

Координаты я скажу Колчаку, но позже. Перед выходом в море.

Зачем я это делаю? Зачем вообще мне затея со спасением Седова и его команды? Из человеколюбия? Отчасти да, но только отчасти. Благотворительность — не тот путь, который меня привлекает. Почему мудрецы призывали совершать благодеяния в тайне? Не ради скромности, нет. Чтобы избежать всеобщей ненависти, вот почему. Вот, к примеру, у крестьянина Чернозёмской губернии молнией убило единственную лошадь, и его семья, восемь душ, попала в крайне бедственное положение. Я купил лошадь, даже две, купил инвентарь, и отдал крестьянину — давай, трудись, становись на ноги. Хорошо? Но в Чернозёмской губернии тысячи и тысячи безлошадных крестьян, и каждый злится — почему не ему дали лошадей, а другому? Несправедливо! У этого царёныша денег на тысячу лошадей хватит, на миллион лошадей, а он… И на одного благодарного мужика — тысяча недовольных. Или десять тысяч.

Да вот хоть и затея со спасательной экспедицией: в газете «Пролетарская Правда» появилась заметка о гнусном лицемерии царской семьи: « украв у народа несметные богатства, они делают вид, что заботятся о простых людях, собираются послать спасательную экспедицию на помощь полярному путешественнику, который, быть может, вовсе и не терялся. Что это, как не подкуп, в надежде завоевать популярность? Дешёвый, заметим, подкуп: обладая многими миллионами, они собирают с народа по копеечке! Позор!»

Заметка подписана незамысловато, И., и думаю, я знаю, кто этот И с точкой.

Откуда у меня «Пролетарская Правда»? Мсье Пьер принёс, он купил её в киоске на вокзале. В отличие от злосчастной «Искры», «Пролетарская Правда» издаётся легально, потому продажа её не возбраняется. Нет, мсье Пьер не агитирует меня за большевиков, просто он собирает газетные отзывы о нашем предприятии, о спасательной экспедиции. И заметок, подобных «правдинской», почти нет, в основном пишут возвышенно и патетично о Великом князе и Великих княжнах, занимающихся благородным делом — спасением Героя.

Но этот И. прав, всегда был умён. Он раскусил суть, только немного ошибся — это не Papa, это я стремлюсь завоевать популярность, произвести впечатление. На родителей, на сестёр, на общество. И на Колчака. Из истории, пусть той куцей, что давалась в школе, я знал, что Николай Второй в революцию оказался одинок. Буквально в единый миг все отвернулись от него. Точнее сказать, предали. Нет, в самом деле: в Ставке, окруженной войсками, конвоем, ему, Государю и Верховному Главнокомандующему во время войны его же генералы говорят — отрекись! И он отрекся без единого выстрела. Вспомнил бы пра Николая Павловича, тот во время бунта на Сенатской площади организовал сопротивление и разбил мятежников. А Павел Петрович предпочёл смерть отречению, потому как считал, что императорам отрекаться негоже.

И потом, уже в Гражданскую, все белые военачальники тянули одеяло на себя, о монархии не особо-то и помышляя. Какая монархия, когда вся императорская фамилия дала себя перебить как куры, когда в курятник забралась лиса?

Я не дам себя убить без сопротивления, лежать, пока сестёр докалывают штыками и ждать своей очереди. Не дам. Ни себя, ни сестер, ни родителей. Никого.

Для начала я внушу Колчаку, что я — особенный. Провидец. Через Колчака это узнают и остальные. Не только через Колчака, но к Колчаку у офицеров доверия больше, чем, к примеру, к салонным говорунам. Возможностей прослыть провидцем у меня немного, одна из них — координаты «Святителя Фоки».

Дело за малым — уговорить Рокфеллера. То есть Колчака. Но, думаю, мсье Пьер его убедит, когда ознакомит с ресурсами фонда. Сто семь тысяч рублей — сумма немалая для экспедиции спасения длинною в одну навигацию. И это сейчас сто семь тысяч, деньги продолжают поступать, так что нехваток у спасателей быть не должно. Будет чем поделиться, если встретят Брусилова и Русанова, а не только Седова. И, насколько я помню, Колчак искренне предан делу изучения Севера, и всегда старался помочь сподвижникам (эк как я стараюсь перенять фразеологию тринадцатого года!). Да и благоволение Наследника дорогого стоит. Не сейчас, так в будущем. Во времена, когда для продвижения по службе нужны не только профессиональные качества, но и покровительство сильных мира сего, глупо не использовать такой козырь. Papa тоже даст знать, что благосклонно отнесется к тому, кто возглавит экспедицию, он, Papa, интересуется одиссеей Седова — дал ему аудиенцию, и денег тоже.

Я хотел было послать за моим полуденным стаканом сока, но тут вошёл Никита Сергеевич, престарелый лакей Papa:

— Его Императорское Величество Государь приглашает вас, Ваше Императорское Высочество, в малый зал приёмов!