Белая гвардия

Глава десятая Кто там крадется вдоль стены…

Вот так оно порой и случается, подумал Мазур с иронией: и выпивка есть первосортная, и девушки, и даже музыка — а веселья нет. Ну, откуда ему взяться…

Он сидел рядом с Принцессой за столом. Лаврик помещался на диване в непринужденной позе, перебирал струны спасенной от Панкратова гитары и меланхолично напевал:

Жюльетт сидела рядом, внимала, подперев кулачком щеку — она, простая душа, и это принимала за русскую любовную балладу.

Принцесса, медленно вытянув содержимое своего бокала, ни на кого не глядя, сказала в пространство:

— Нет, ну какая сволочь могла их предупредить?

Никто ей не ответил — этот вопрос из ее коралловых уст звучал уже третий раз — не говоря уж о том, что у всех сидел в мозгу. Ответа пока что не имелось, как ни хорохорился вчера полковник Мтанга, как ни уверял, что круг подозреваемых крайне узок, а значит, шансы на успех велики. Зато паскуда Мукузели, вопреки своему устоявшемуся за пару лет расписанию, два часа торчал в эфире, обличая тиранство Папы и его коварный заговор с целью извести виднейшего борца за свободу и демократию, то бишь его самого. Никаких точных доказательств он не приводил (конечно же, откуда им взяться?), но старался изо всех сил. Мазур с Лавриком знали то, что местным оставалось пока что неведомо, — доктор сменил дислокацию, радиостанция вещала теперь из точки, расположенной в двухстах километрах северо-восточнее того пограничного городишки, — что, в общем, соответствовало географическому положению столицы северного соседа. И радиостанция была новая, помощнее раза в три. Эсминец «Ворошилов» давненько уж привлекался для деликатных заданий, и на нем, меж своими признаться, стояла отличная система радиоэлектронной разведки…

Мазур выпил свой коньяк залпом. Ему давно уже пришло в голову, что для них и операция сама по себе, и ее провал оказались очень даже полезными и, вполне возможно, сохранили им жизнь. Окажись они на месте Леона, ручаться можно, браво рванули бы в домик Мукузели, не обратив внимания ни на сушившуюся колыбель, ни на пустоту базара в базарный день — таких тонкостей они не знали, для этого нужно, подобно Лиону, прослужить в Африке четверть века.

Лаврик с налетом цыганского надрыва продолжал:

Принцесса налила себе еще и, держа бокал на весу, протянула:

— Я не верю, что готовится переворот…

Потому что ты их в жизни не видела, мысленно ответил Мазур, только в теории и знаешь. А на практике, увы, частенько выныривают те, на кого и подумать не могли — и все летит к черту. Особенно когда, как сказал вчера Лаврик, пышным цветом распускается «синдром Мале».

Вот именно, «синдром Мале». Не имеющий никакого отношения к медицине. В восемьсот двенадцатом году генерал Мале, давний ненавистник Бонапарта, сбежал из психиатрической лечебницы, смастерил убедительно выглядевший указ о якобы внезапной гибели Наполеона при отступлении из России, предъявив его в воинской части, принял над ней команду, арестовал нескольких сановников и три часа был хозяином Парижа. Ну, потом те, кого он арестовать не смог или не успел, начали действовать, генерала быстро сцапали и расстреляли.

Есть версия, что все оказалось гораздо сложнее: и Мале был совершенно здоровехонек на голову, и за ним, якобы одиночкой, стоял обширный республиканский заговор. Не в том дело. Главное, удалось ему такое проделать исключительно оттого, что вся империя, вся ее могучая махина была замкнута на одного-единственного человека — Наполеона Бонапарта. И при отсутствии Бонапарта у пульта управления, едва ли не любой, кому удастся туда пробраться, мог бы невозбранно нажимать кнопки и вертеть рычажки — и махина точно так же работала бы.

Так вот, с Папой в точности так и обстоит. Случись с ним что, тот, кто окажется у рычажков и кнопок, в два счета повернет гигантские шестеренки в обратном направлении. Или, если ему заблагорассудится, пустит механизм вразнос…

Он повернул голову — в дверях торчал лакей. Перехватив взгляд Мазура, изобразил мимикой явную обеспокоенность. Что там еще стряслось?

Мазур встал — никто на него не смотрел — подошел к тонкошеему субъекту неопределенного возраста в белом смокинге, глянул вопросительно. Тот зашептал:

— Господин полковник, вам трижды за последнюю четверть часа звонила дама… Я говорил, что вы заняты, но она настаивает… Осмелюсь заметить, у нее крайне встревоженный, я бы даже сказал, истеричный голос… Она говорит, что дело крайне серьезное…

— Назвалась? — хмуро спросил Мазур.

— Да, в первый же раз… Мадемуазель Акинфиефф… Право же, господин полковник, кажется, у нее слезы в голосе…

Небрежно отодвинув его в сторону, Мазур направился в кабинет. Телефон затрезвонил, когда он был еще на пороге. Подскочив к столу Мазур, сорвал трубку и, ощущая некоторое беспокойство, произнес:

— Полковник Иванов, слушаю…

Никогда прежде Таня ему не звонила, вот ведь какая штука…

— Кирилл Степанович? — вопреки своему обыкновению прямо-таки крикнула Таня. — Ну, наконец! Вы заняты службой?

— Вообще-то нет… — сказал он, отметив истерические нотки в голосе, казавшемся оттого чуточку незнакомым.

— Мы можем с вами увидеться срочно? Понимаете? Срочно! Незамедлительно!

— Что случилось?

— Я не могу по телефону! Это все настолько серьезно… Я сейчас в кафе «Антреколь», вы можете приехать?

Ну, если она сидит в дорогом кафе в самом центре города, то ничего жуткого, надо полагать, не произошло. Однако… Не впала же она в такую экзальтацию оттого, что забыла дома кошелек, и ей нечем расплатиться? Вот сюрпризы…

— Могу, конечно, — сказал он, пытаясь догадаться, что же произошло. — И очень быстро… Что же все-таки случилось? У вас какие-то неприятности?

— Нет, не у меня… Тут другое… Это опасно… Я не могу по телефону, вы же понимаете…

Еще бы Мазуру не понять. Прослушка телефонов здесь еще не достигла той «высокой степени искусства», что свойственна белым странам, но все же родилась не вчера и некоторого совершенства достигла…

— Я в «Антреколе», это на…

— Я знаю, мы там бывали, — сказал Мазур. — Вот сейчас, в данный момент, вам что-нибудь угрожает?

— Нет, но все настолько опасно…

— Упокойтесь, — сказал он насколько мог убедительно. — Я немедленно выезжаю. — Положив трубку, повернулся к выжидательно застывшему у двери лакею: — Позвоните в гараж, мне срочно нужна машина… — и, вспомнив нередкие заторы в центре столицы, уточнил: — Полицейская с огнями и сиреной…

Машину он, разумеется, оставил за полквартала от места, чтобы не подкатывать лихо к тихому, респектабельному кафе на полицейском «луноходе» — это уже чересчур…

Кафе вело свою респектабельную родословную еще с колониальных времен. И, как полагается старому респектабельному заведению, особой роскошью не блистало: ни позолоченной лепнины, ни прочих архитектурных излишеств. Столики, накрытые скатертями в сине-белую клетку, место для танцев, полукруглая эстрада из медового цвета досок, старомодные люстры, справа — ряд отделенных друг от друга стильными перевязанными перегородками кабинок — для влюбленных парочек или решивших посекретничать.

Навстречу Мазуру проворно выдвинулся натуральный, хотя и чернокожий, гарсон, в черном костюме, с черной бабочкой, в длинном белом фартуке. Мазур поневоле вспомнил один из отколотых доктором Лымарем номеров. Сидел как-то доктор в питерском ресторане, и привязался к нему случайный знакомый, возмечтавший выпить на халяву. Не испытывавший никакого желания пить с этим типом, уже поддавший Лымарь жестом подозвал официанта и громко распорядился:

— Гарсон! Еще два по сто… в одну посуду!

Гарсон протарахтел что-то по-французски, но Мазур, пару раз сидевший с Лавриком в этом уютном уголке, ничуть не стушевался, прекрасно помня, что здешние вышколенные халдеи обязаны знать два языка. Преспокойно ответил по-английски:

— Я ищу девушку, она должна быть здесь…

И оглядел зал. До вечернего наплыва посетителей было еще далеко, и занятыми оказались всего четыре столика из пары дюжин. Ни за одним Тани не видно… Ага! Она стояла у самой дальней кабинки, уставясь на него восторженно, как принцесса на рыцаря, явившегося освободить ее от дракона.

Мазур неторопливо направился туда. Небрежно бросил гарсону:

— Коньяк и кофе.

Таня вернулась на свое место, Мазур присел напротив. Буквально через полминуты объявился гарсон с подносом, поставил на столик крохотную чашечку кофе и не менее крохотную рюмку, где янтарной жидкости наличествовало не более двадцати граммов. И отошел с таким видом, словно Мазур заказывал рябчика с трюфелями. Гримасы капитализма, растленный буржуазный мир, и все такое прочее, вот только никто тут и вида не покажет, что удручен столь скромным заказом, с которым ты можешь сидеть часами, а вот на далекой родине любой официант непременно вызверился бы, ничуть этого не скрывая…

— Задерните штору, — тихо попросила Таня.

Мазур встал, задернул легкую штору из того же материала в бело-синюю клетку. Присмотрелся. Перед девушкой стояли стопочкой три блюдечка (именно так удобства ради здесь на старый французский манер ведут счет поданным бокалам), и тут же четвертое, с высоким бокалом белого вина.

Перехватив его взгляд, Таня через силу улыбнулась, сказала почти спокойно:

— Я сидела и размышляла… Подумала, наконец, что нужно позвонить вам, мне просто не к кому больше обратиться…

— Польщен, — кратко ответил Мазур.

— Вы должны разбираться в таких делах, как-никак вы офицер и охраняете президента… Вы никогда не уточняли крут своих обязанностей, но я видела по телевизору, как вы шли с автоматом, в охране президента, на открытии бассейна…

Мазур с неудовольствием подумал, что его скромная персона благодаря чертову «ящику» начинает пользоваться в столице совершенно ненужной популярностью. Но куда денешься от телекамер…

— Что случилось? — спросил он. — Возьмите себя в руки, Татьяна Илларионовна, все обойдется…

— Хотелось бы верить… — она отпила из бокала, со звоном его отставила. — Я не сомневаюсь, вы что-нибудь придумаете… Мне не померещилось, если бы дело только было во мне, но ведь Жером…

— Кто это? — спросил Мазур.

— Наш швейцар. Он, собственно, первым и обратил внимание…

— Татьяна Илларионовна, — сказал Мазур напористо и убедительно. — Давайте по порядку, хорошо? И, по возможности, без эмоций. Что, кто, как, почему…

— Они появились в магазине четыре дня назад, — сказала Таня, неотрывно глядя на него испуганными глазами. — Белый и негр, оба одеты прилично, ничуть не похожи на бедняков. Жером… он раньше служил в полиции, не в тайной, правда, в криминальной, но очень долго, у него даже есть две медали… В первый день он не встревожился, но на второй пришел ко мне, я стала приглядываться, сама убедилась, что тут неладно… Они каждый раз покупают всякую мелочь, дешевую и неинтересную, причем нисколечко не разбираются в антиквариате, я с самым невинным видом задала несколько вопросов, из которых понимающему человеку все сразу станет ясно… Они явно не стремятся купить красивые сувениры, просто для отвода глаз покупают разную мелочь, какая попадется на глаза…

— Почему — для отвода глаз?

— Потому что Жером сразу подметил, они держатся так, словно их интересует не антиквариат, — она бледно улыбнулась, — и даже не я, а располагающееся прямо напротив Министерство недр… которое завтра торжественно будет открывать президент. Картина всякий раз одна и та же: один из них, то черный, то белый, подолгу осматривает витрины, а другой торчит у окна, смотрит наружу… окна магазина выходят на министерство, в первую очередь на него, туда они и смотрят… Жером уверен, что это не грабители, те, он утверждает, вели бы себя совершенно иначе, если бы пришли на разведку, — они в первую очередь присматривались бы к магазину, высматривали сигнализацию, запоры… Кирилл Степанович, я своими глазами видела, как они попеременно наблюдают даже не за улицей, за министерством… Жером говорит, его старых сослуживцев в криминальной полиции уже не осталось, да и не туда нужно обращаться… Но тайной полиции он опасается, как многие, особенно старики… Мы посовещались, и я решила позвонить вам, больше просто не на кого рассчитывать в таком деле. Можно, конечно, сказать, что нам все почудилось, но, говорю вам, они ведут себя странно…

Мазур давно уже сделал стойку, как хорошая охотничья собака. Такие штучки он прекрасно знал. Именно так и вели бы себя люди, замыслившие покушение. Разведка на местности, ага. Болтаться на улице и тем более возле министерства, опытные варнаки сразу поймут, чревато — как всегда и бывает в таких случаях, в самом здании уже вторые сутки дежурит на всех этажах орава агентов полковника Мтанги — чтобы очередная вражья рожа не вздумала проникнуть туда заранее или заложить бомбу. А по улице тоже второй день, болтаются шпики — чтобы заранее высмотреть таких вот ореликов, вздумавших осмотреться на пленэре… Так что старый хрен Жером с наметанным, надо полагать, глазом обеспокоился не зря. От дома Акинфиевых до парадного крыльца Министерства недр всего-то метров сорок, идеальная дистанция для опытного стрелка. На сей раз явственно попахивает не всеми этими идиотами, выскакивающими наперерез кортежу с трещотками, а именно что тем самым умным, коварным, опаснейшим неизвестным, который действовал в лицее… Наверняка это одна и та же личность. А для успеха покушения нужно… Ага, вот именно…

— Не волнуйтесь, Татьяна Илларионовна, — сказал он твердо. — Я обязательно что-нибудь придумаю, все будет в порядке…

…Полковник Мтанга, глубоко засунув руки в карманы полотняных брюк, ссутулившись, расхаживал по кабинету Мазура, погруженный в нешуточные раздумья. Остановился наконец, присел у стола.

— Любопытно, — сказал он без выражения. — Крайне любопытно. Если бы все это исходило от одной девушки, я, по правде говоря, особенно бы не тревожился: мало ли что может померещиться образованной девице, далекой от таких дел. Но вот отставной сыщик криминальной полиции — это уже серьезнее. Французы в свое время их неплохо поднатаскали… Вы совершенно правы, это больше всего похоже на разведку перед акцией…

— И я могу с большой долей вероятности прикинуть, как они будут действовать, — сказал Мазур. — Потому что без труда могу поставить себя на их место. Разумеется, они не будут работать с улицы — там будет полно полиции. Либо со второго этажа, либо с чердака. Отсюда вытекает, что им необходимо будет войти в дом заранее, до того, как все подступы займет полиция и ваши люди. На рассвете, скажем. Вход на второй этаж — с тыльной стороны дома, где полиции наверняка не будет. Если заранее поставить там машину с водителем, есть нешуточные шансы уйти.

— Пожалуй, — все так же бесстрастно сказал Мтанга. — Мне, собственно, добавить и нечего, вы все правильно рассчитываете…

— Опыт, знаете ли… — хмуро продолжал Мазур. — Я уже давно ознакомился с вашей методикой. В дом к Акинфиеву, как и во все остальные близлежащие, вы, конечно, пошлете рано поутру агентов… Сколько?

— Двух, — тут же ответил Мтанга. — Этого вполне хватит. Район респектабельный, обитатели вне подозрений. Магазин все равно будет закрыт, жалюзи на окнах опущены. Один человек для второго этажа, один для чердака. Стандарт, в общем, ни разу не подводивший.

— И у них, конечно, не будет радиосвязи?

— Не будет, — кивнул Мтанга. — Чересчур расточительно было бы снабжать всех агентов портативными рациями. До сих пор и без этого отлично справлялись. Ага, я понял…

— Ну да, — сказал Мазур. — Это люди, надо полагать, достаточно опытные и решительные. Едва ваши агенты войдут внутрь, им придет конец… о чем вы не узнаете, пока не начнется заваруха. Но самое тут печальное… — он замолчал.

— Тоже нетрудно догадаться, — сказал Мтанга, криво усмехаясь. — Для успеха предприятия необходимо, чтобы обитатели дома не смогли помешать. В лучшем случае их свяжут, будут валяться с кляпами во рту. В худшем… Мы взрослые люди, полковник, и повидали немало. В худшем случае всех обитателей дома разу же прикончат, чтобы не оставлять свидетелей. Кто там сможет дать отпор? Пожилой торговец антиквариатом, молодая девушка, две служанки и старик швейцар, пусть даже бывший сыщик криминальной полиции… Ах да, хозяина к тому же заранее исключаем…

— Вот именно, — сказал Мазур, глядя в сторону.

Конечно же, он в первую очередь спросил Таню, отчего она не посоветовалась с отцом — как-никак умный человек, многое в жизни видевший, со связями… Увы, увы… Он тогда угадал все правильно. Именно что годовщина гибели жены Акинфиева — и, как призналась Таня, отводя глаза, всякий раз князь срывается в нешуточный запой, дней на десять. Единожды в год, так уж давно повелось, она еще дошкольницей с этим столкнулась. Так что его сиятельство сейчас не способен не то что обсуждать серьезные дела и давать советы — вообще не в состоянии воспринимать действительность.

— Не беспокойтесь, — сказал Мтанга. — Ничего с ними страшного не произойдет. Кто предупрежден, тот вооружен. Всего-навсего устроить заранее засаду, дело нехитрое. Так, чтобы заведомо их опередить. Ну, скажем…

Зазвонил телефон, и Мазур прямо-таки сорвал трубку.

Раздался приглушенный, захлебывающийся, полный ужаса голос Тани:

— Кирилл Степанович, я в кабинете отца… Они уже здесь… Они…

И раздались длинные гудки — трубку не бросили рядом с аппаратом, аккуратно опустили на рычажки. Мазур машинально прикинул: не похоже, чтобы трубку выхватили у нее из рук, скорее всего, она сама ее положила, услышав, как распахивается дверь. Если те не догадаются, что она успела позвонить, шанс есть, и нешуточный… Если только… Если только обитателей дома оставят в живых… впрочем, будем холодны и логичны, и в другом случае шанс нешуточный, вот только все в доме погибнут…

— Что? — тихо спросил полковник, подавшись вперед. — У вас стало такое лицо…

Мазур положил все еще пищавшую длинными гудками трубку.

— Опоздали, — сказал он без выражения. — Они уже там.

…Мазур осторожно выглянул из-за угла, сменив отступившего полковника Мтангу. Улица, как обычно, тем более в час ночи, выглядела благолепно и мирно: справа отсвечивает в лунном свете стеклянный куб Министерства недр, уже очищены его окрестности от строительного мусора; в домах справа и слева не горит ни одно окно, ни один уличный фонарь не разбит. Неспешно проехала полицейская машина — что не могло насторожить тех, в доме: в ночь перед очередным торжественным мероприятием с участием Папы полиция так и крутится вокруг объекта.

В доме Акинфиева светились два окна — кабинет князя. Что, и это они знают? Многим известно, что Акинфиев порой засиживается в кабинете надолго, часов до двух ночи.

Слева дважды колюче вспыхнул красный огонек небольшого фонарика — на такой высоте, как если бы кто-то держал его в руке, присев на корточки так, чтобы остаться незамеченным из окон первого этажа.

— Все в порядке, — негромко сказал Мазур. — Они на месте.

Мтанга недоверчиво передернул плечами:

— Никто не видел ни малейшего шевеления…

— Так ведь это мы, — усмехнулся Мазур. — Сигнал-то вы видели? Ну, мне пора…

Он взял торопливо протянутую полковником пузатую бутылку, плеснул в пригоршню доброго коньяку и, внутренне передернувшись от такого надругательства над благородным напитком, размазал его по щекам и подбородку. Сел за руль начищенного черного «ситроена», плавно тронулся, выехал на улицу, на небольшой скорости направился к дому Акинфиева.

Участвовали только они шестеро, ни единого аборигена — а поскольку Папа одобрил, Мтанга не особенно и протестовал. И с доводами Мазура согласился. Здесь, конечно, имелся элитный парашютный батальон, неплохо натасканный французами на Корсике, но эти бравые коммандосы умели действовать только против военных объектов — с пальбой, шумом, гамом, подрывными зарядами, с превеликой оглаской. И не было спецназа, умевшего работать тихо и на любом объекте. Если поразмыслить, дело тут вовсе не в упущениях и недоработках — в Африке, знаете ли, опасно иметь спецназ, способный бесшумно отработать по гражданскому заданию, — запросто может оказаться, что какой-нибудь диктатор еще успеет подумать «Выучил на свою голову!», но будет уже поздно…

В доме их не может оказаться много. Максимум четверо-пятеро — на такое дело не стоит идти многочисленной группой. Мазур бывал исключительно в кабинете Акинфиева, точной планировки дома не знал, но это особенно и не удручало: работали в декорациях и похуже. Главное, те, в доме, сами загнали себя в ловушку: на витринах опущены и заперты на замки металлические жалюзи, прочие окна первого этажа снабжены изнутри изящными, но надежными решетками. Единственный вход-выход на первом этаже. Им-то Мазур и собирался воспользоваться — нимало не прячась, открыто, заранее дав о себе знать. Риска, в общем, не больше, чем обычно. Ручаться можно: те, внутри, ждут чего угодно, только не молниеносного и жуткого удара советского спецназа…

Погасив фары и оставив только ближний свет, он свернул налево, въехал во двор, остановил машину у невысокого крылечка в три ступеньки. Выключил мотор, погасил все огни. Прекрасно рассмотрел несколько фигур, прижавшихся к стене дома меж окнами. Опустив переднее стекло, закурил, беззаботно свесив руку с сигаретой наружу. С этой стороны не горело ни одно окно ни на первом, ни на втором. Даже если кто-то наблюдал за ним, прячась за шторами, не увидел бы ничего подозрительного.

Отбросив едва прикуренную сигарету, вылез, громко хлопнув дверцей, неторопливо обошел машину, направился к крыльцу — белый смокинг с бутоньеркой в петлице, белые штаны, белая бабочка, черные лаковые туфли, аромат коньяка веет вокруг. Великосветский хлыщ, богатенький щеголь, заявившийся, чтобы поехать с хозяйской дочкой в какой-нибудь респектабельный ночной клуб. Что нисколечко не противоречит здешним правилам этикета — лишь бы клуб был респектабельный, а спутник принадлежал к тому же кругу, что и мадемуазель.

Самое уязвимое место тех, кто сейчас затаился внутри — это как раз незнание подробностей. Они проникли внутрь, повязали обитателей (о худшем варианте не надо думать!), затаились, никем не замеченные… но они понятия не имеют, обычный заявился ночной гость или нет. Неоткуда им взять такие подробности…

Он нажал на кнопку звонка, прижав ее надолго, отпустил, досчитал про себя до пяти, снова нажал и долго не отпускал. Отошел от двери, прошелся по крылечку вправо-влево, всей своей фигурой выражая нетерпение. Отметил: кто-то наблюдает за ним из окошка рядом с дверью, из прихожей — штора колыхнулась едва-едва, но ошибиться он не мог. Так. Они его видят — одинокого бонвивана в безукоризненном смокинге, видят его машину, моментально сообразили, что он один. Легко представить, как сейчас кто-то по ту сторону двери лихорадочно соображает: что делать? Не открывать? А если это старый знакомый, которого просто нельзя не впустить в дом даже за полночь? Если о его приезде хозяева знали заранее, и он, постояв перед запертой дверью, встревожится, начнет по телефону названивать, а то и в полицию отправится? Предположим — надеемся! — что обитатели дома живы, всего-навсего связаны. Расспрашивать их о странном госте получится слишком долго. Мазур на их месте выбрал бы другое: впустить, дать по башке, порасспросить, кто таков, откуда взялся и знает ли кто-нибудь, куда поехал…

Ага! В прихожей вспыхнул неяркий свет — ну да, не светильник под потолком, а бра слева от входа. Мазур вновь затрезвонил, длинно, требовательно. Кто-то рассматривал его в небольшое, забранное изнутри решеткой окошечко на высоте человеческих глаз.

И тут же раздался звук отодвигаемого засова — ага, решили впустить… Мазур заранее состроил широкую пьяноватую улыбочку и потянул на себя дверь, не дожидаясь, пока ее распахнут полностью. Громко проворчал по-английски:

— Ну наконец-то…

Открывший ему дверь отступил на пару шагов. В тусклом свете его прекрасно можно было рассмотреть: белый, лет сорока, крепкий широкоплечий парнище в приличном костюме. Оружия в руках нет, но вот клифт слева что-то подозрительно оттопыривается…

Мазур решительно вошел и захлопнул за собой дверь. Незнакомец — сохраняя равнодушное лицо — спросил что-то по-французски.

— Ни черта не понимаю, парень, — сказал Мазур нетерпеливо. — По-английски умеешь?

Они оказались один на один — в небольшой, прекрасно ему знакомой прихожей попросту не нашлось бы укромного места, куда может спрятаться кто-то еще: вешалка, стойка для зонтиков и тростей, два кресла, столик, лестница на второй этаж, справа дверь в крыло для прислуги…

— Простите, сэр, что вам угодно? — осведомился незнакомец.

— То есть как? — недоуменно воскликнул Мазур. — Мы собирались с мадемуазель Татьяной… — он сделал паузу, убрал с лица беззаботную ухмылку, нахмурился и громко, сердито спросил: — Черт, а вы вообще кто? Откуда взялись? Новый швейцар, что ли?

— Да, вот именно, — ответил незнакомец, моментально уцепившись за последнюю фразу. — Я только сегодня поступил на место…

— Ну да, ну да… — ворчливо произнес Мазур. — От старого черта не было никакого толку… Так что же вы стоите как монумент? Немедленно доложите мадемуазель, что приехал господин Киркпатрик. Она что, не предупредила? Мы же условились… — он прибавил в голос барственного высокомерия: — Что вы стоите, болван? Ступайте!

«Сейчас вмажет, — подумал он. — Дальше просто нельзя тянуть, пора что-то делать. Дверь закрыта…»

Ага!

Моментально определив, куда пойдут удары, Мазур уклонился, отбил левым запястьем ладонь незнакомца, нацелившуюся было ему в горло, ушел от удара ногой, ответил парочкой молниеносных выпадов. Не глядя, не поворачиваясь к двери, пинком левой ноги распахнул ее настежь, успел подхватить падающего, разок добавил для надежности, выхватил пистолет и переместился вправо, откуда мог видеть лестницу чуть ли не до самого верха.

В дверь вереницей влетели остальные, размыкаясь вправо-влево, двое кинулись к двери направо. Оказавшийся прямо напротив лестницы Лаврик «щучкой», головой вперед кинулся на пол, перекатился, вскинул пистолет, дважды нажал на курок пистолета с глушителем. По ступенькам что-то загрохотало — это катился «узи» с глушителем, а следом кубарем свалился его хозяин. Еще по тому, как он падал, мотаясь куклой, было ясно — мертвее не бывает…

Чернокожий, ага. Наверняка тот самый… Они взлетели по лестнице, бесшумные, как привидения и стремительные, как атакующие гепарды. Ни одна ступенька не скрипнула, и дело не только в их мастерстве — умели строить довоенные французы, этого у них не отнять…

Оказавшись в коридоре, слабо освещенном двумя тусклыми лампочками вычурного бра, кинулись направо-налево, рассредоточились, проворно присев на корточки, — чтобы сбить с толку противника, наверняка заранее настроенного палить по мишеням высотой в человеческий рост.

Вовремя — распахнулась дверь кабинета Акинфиева, справа, и еще одна, слева. Как и было обговорено заранее, Мазур рванул вправо, слыша за спиной тихие хлопки выстрелов и непроизвольный отчаянный вопль. Сильным пинком припечатал дверь так, что она сшибла выскочившего с автоматом субъекта, а там и насел на него, приложил сверху рукояткой пистолета.

Обернулся. Лаврик, сидя на оравшем, лежавшем ничком типе, умело вязал закрученные за спину руки заранее припасенной веревочкой. Остальные прижались к стенам, поводя стволами — но, если не считать воплей подраненного, стояла тишина, никакого движения. Даже если кто-то остался и притаился сейчас, как мышь, это уже детали. Главное сделано, дамы и господа. Это занимает совсем немного времени — если только знать, как, если только держава тебя старательно готовила побеждать молниеносно и качественно, в считаные секунды…

Коротким пинком погрузив своего пленного в полное беспамятство, Мазур свистнул, махнул рукой. Двое кинулись по коридору вправо и влево, распахивая двери одну за другой, светя внутрь фонариками, которые держали над головой, на отлете. Сам Мазур, не раздумывая, вошел в кабинет, где было выпито немало доброго коньяка и сыграно немало шахматных партий (где он, увы, выигрывал в лучшем случае одну из трех, князь играл гораздо лучше).

В кабинете, как и при хозяине, царил безукоризненный порядок. Все на своих местах, кротким бараньим взором уставился со стены последний незадачливый император, грустно и загадочно взирает на Мазура очаровательная женщина, навсегда оставшаяся молодой. На столе (кресло отодвинуто так, словно сидевший, заслышав неладное, вскочил заполошно — как оно, несомненно, и было), красуется бутылка великолепного княжеского коньяка и недопитая рюмка — ага, принял пару капелек в качестве лекарства от нешуточного нервного напряжения… А на полу у подоконника…

Присев на корточки, Мазур хмыкнул, покрутил головой. В памяти поневоле всплыла цитата из классика: «крепенько собрались Рваные щупать советскую власть…» Там, аккуратненько положенные рядом, покоились две короткие трубы защитного цвета с пистолетными рукоятками — базуки, ага, нетрудно с первого взгляда назвать марку и страну-производителя, хотя это, ручаться можно, никакой привязки не даст: мало ли где в наши веселые времена можно прикупить хоть охапку гранатометов для личного пользования, и производитель сплошь и рядом ни при чем…

Учитывая, что отсюда до парадного подъезда Министерства недр всего ничего — кранты бы Папе и тем, кто стоял бы поблизости. Как и в случае с гранатой, это явно не дешевое любительство, здесь работал кто-то гораздо более хваткий, неслабый профессионал. То, что Таня оказалась в отцовском кабинете и успела позвонить — совершеннейшая случайность, какие иногда губят самые проработанные операции. Все на свете предусмотреть невозможно. Особенно, когда нагрянули всего-то навсего четыре супостата — тут, хоть разорвись, невозможно одновременно повязать всех до одного обитателей дома, равно как и…

Вошел Лаврик — судя по беспечно заткнутому за брючный ремень пистолету, все чисто, территория зачищена от неприятеля…

— Крепенько, — присвистнул он, глядя на базуки.

— Чего ты ухмыляешься?

— Вот сплошь и рядом никуда не деться от юморных моментов, хоть ты тресни, — ответил Лаврик, все так же ухмыляясь во весь рот. — Ты успокойся, все живы, только повязаны. Так вот, его сиятельство, с первого взгляда видно, был взят в плен совершенно бесчувственным. Безмятежно дрыхнет, и разит от него, как из бочки… Ага!

Он подошел к столу, взял бутылку за горлышко и без всякого почтения к благородному напитку сделал хороший глоток. Протянул Мазуру черную бутылку с золотистой этикеткой. Мазур тоже глотнул. Как оно всегда и бывает, после успешного финала не было никаких чувств, кроме легкой опустошенности.

Лаврик ухмылялся:

— Оцени мое благородство. Не стал я развязывать твою симпатию, иди, освобождай прекрасную пленницу сам. Авось, чего и обломится мужественному спасителю.

Мазур ответил кратко и непечатно.

— Ну вот, — грустно сказал Лаврик, — тут заботишься о людях, а они не ценят… Топай, только посигналь сначала, а то ведь они там на говно извелись…

Подойдя к выключателю, Мазур щелкнул им дважды. Выглянул в окно, указательным пальцем отведя краешек тяжелой портьеры. В свете уличных фонарей прекрасно можно было рассмотреть целую ораву обормотов в форме и в штатском, выскочившую с двух сторон, из-за близлежащих домов и несущихся, что твои антилопы. Полковник Мтанга опережал остальных на приличное расстояние.

— Валяй, — сказал Лаврик. — Как выйдешь, вторая дверь налево по этой же стороне…

Быстренько добравшись до указанного адреса, Мазур щелкнул выключателем. Небольшая девичья спаленка, обставленная со вкусом. Ни следа той старомодности, что отличала кабинет князя — все современное, на что ни глянь. На узкой кровати лежала Таня, связанная по рукам и ногам, — рот не только забит кляпом, но еще и завязан.

При виде Мазура на ее заплаканном личике прямо-таки полыхнула неописуемая радость. Мазур подошел, достал из кармана фрачных брюк швейцарский перочинный нож и осторожно принялся развязывать спутавшие руки веревки — лень было возиться с узлами. Таня лежала смирнехонько, чтобы ему не мешать. Ничего, кроме легкой досады, Мазур не испытывал — это настолько походило на финальную сцену голливудского боевика, что скулы чуточку сводило, будто толстую дольку лимона прожевал. Один раз еще чувствуешь себя триумфатором и пыжишься от гордости, изничтожив дракона и освободив прекрасную принцессу. Но если занимаешься этим много лет, если рубить в капусту драконов и вызволять пленниц стало таким же скучноватым ремеслом, как лепить горшки и тачать сапоги, привыкаешь и ничего уже не чувствуешь, кроме легонькой, рутинной профессиональной гордости за хорошо проделанную работу — да и тускловатая какая-то, приевшаяся…

«Сейчас, чего доброго, бросится на шею, захлебываясь рыданиями, — подумал он, развязывая повязку на лице и вытаскивая изо рта девушки свернутую в рулончик пеструю тряпку. — Ну, стопроцентный Голливуд…»

Отступил на шаг. Таня и в самом деле кинулась ему на шею, прижалась всем телом, хорошо еще, не захлебываясь от рыданий, а просто тихо всхлипывая, — но все равно, Голливуд, чтоб его…

Внизу словно стая слонов разгулялась — азартно топотали и вопили орлы полковника Мтанги, нагрянувшие на готовенькое.