Белая кокарда

Похищен!

С тех пор я не раз размышлял о том, не он ли подстроил мне ловушку, ибо, кроме него, ни один человек не вышел тогда из трактира. Помню, я уже встал и шагнул было к двери, когда какой-то крестьянин сказал:

— Да, выглядишь ты, конечно, молодцом, сынок, челюсть квадратная и плечи широкие, да и росту в тебе верных шесть футов, только вот что я тебе скажу… — Он встал и придвинул ко мне измождённое голодом лицо. — Рост ростом, но, главное, готов ли ты драться, парень? Как я погляжу, ведёшь ты себя так, словно в тебе росточку фута два с небольшим…

А другой крестьянин, маленький, высохший человек, стащил с себя куртку и показал мне спину в рубцах.

— Они мне дали двести пятьдесят ударов, чтоб я сказал, где спрятаны копья.

— Но он не сказал, — произнёс его друг, поднимая кружку.

— А на мне вот что, погляди! — крикнул другой и сдёрнул широкополую шляпу, и я склонил голову, ибо череп у него был белый, как кость, а волосы сожжены, и я понял, что гессенцы пытали его страшной пыткой, зажигая на нём смоляную шапку.

— И он не сказал, где порох, — произнёс четвёртый. Голос его зазвучал громче: —Так что катись-ка ты в Дублин, — закричал он мне прямо в лицо, — и скажи-ка своим дружкам, что мы в Ки́лдэре[22] плюём им в глаза! Как только вожди скажут нам, что время приспело, Килдэр поднимется вместе со всем Уэксфордом, а таким умникам, как ты, никто спасибо не скажет.

Окружённый этими смелыми людьми, я не смел поднять на них глаза.

— Прощайте, — сказал я.

— Скатертью дорожка…

Они с отвращением отвернулись от меня.

— Мы за Ирландию во веки веков, и к дьяволу тех, кто стоит в сторонке!

Я вышел и на пороге столкнулся с вербовщиками, которые втолкнули меня назад в трактир.

Шестеро их.

Все шестеро — дюжие английские матросы, плоские шляпы, подвязанные косицы, мускулы на груди так и ходят под тугими чёрными фуфайками. Вошли с ухмылками и захлопнули за собой дверь.

— Боцман, вот подходящий молодчик! — закричал один из них.

Я выхватил шпагу, ногой опрокинул стол, чтобы было посвободнее, и отступил к стене. А ирландцы засмеялись. Возраст у всех них был такой, что ни один не годился для службы в британском флоте, и они смеялись, словно пьяные гномы из ирландской сказки, и топали ногами в восторге оттого, что я так попался, а я в душе проклял собственную глупость. Ведь я видел корабль у Брейского мыса. Всю свою жизнь я знал, что, если корабль подходит к берегу один, значит, это разбойники-вербовщики, довольно я на них в Милфорде насмотрелся. Я видел, как они выходили в город, когда закрывались трактиры. Англичане так вербовали себе матросов во флот: чуть не половину брали насильно, просто хватали человека у дверей собственного дома и уводили. Пять лет служил он во флоте адмирала Нелсона, а его жена и дети меж тем голодали. Я поднял шпагу.

— А ну, опусти эту штуку, — прошептал боцман, — а не то тебе же хуже будет, сынок. Бросай шпагу во имя короля, и никто тебя не обидит.

Он подмигнул и захохотал, а матросы у него за спиной одобрительно заревели:

— Сдавайся, парень, и поплывёшь по волнам вместе с нами!..

— Берите его! — орали ирландцы. — Делайте с ним что хотите, нам он без надобности.

Я понял, что шансов у меня никаких: два матроса, стоявшие за боцманом, вынули ножи и вышли вперёд.

Боцман сказал:

— Ну что, красавчик, пойдёшь, пока цел, или изрезать тебя на куски?

Сопротивляться с оружием в руках было бесполезно, я жил в портовом городе и знал порядки, царившие во флоте. Если бы я убил одного из них, утром я предстал бы перед военным судом на фрегате, а в сумерках — болтался бы на рее, чтобы другим неповадно было сопротивляться вербовщикам. Я выронил шпагу.

— Так-то лучше, — сказал боцман и бросился на меня.

Я двинул его изо всех сил в челюсть, но сам отлетел назад, и остальные тут же с криком кинулись на меня, сбили с ног и пригвоздили к полу. Не знаю, как я высвободился, но я поднялся, раздавая удары, и тут меня повалили на колени и кто-то ударил сзади. В глазах у меня потемнело, и я только слышал, как хозяин сказал:

— Ну, скажу я вам, хоть он и болтал, что лучше сидеть да помалкивать, дрался он как настоящий мужчина.

Я пришёл в себя в темноте под скрип уключин и шум и плеск воды и открыл глаза. Помню, что звёзды в чёрном бархатном небе были такие огромные, что, казалось, стоит протянуть руку и дотронешься до них. Я не двигался. Сквозь полуприкрытые веки я вглядывался во тьму; я сразу понял, что руки и ноги у меня связаны, и связаны крепко — верёвка больно врезалась в тело. Передо мной сидел дюжий матрос, он грёб, а голова и плечи его мерно двигались в такт; за ним сидели на вёслах ещё матросы и тоже гребли. Голос боцмана, который я тотчас узнал, закричал у меня за спиной:

— А ну, ребята, поднажми! Добыча у нас сегодня не ахти, так что капитан нас по головке не погладит, если мы пропустим отлив.

— Эти ирландцы крепкие, как черти! — сказал кто-то. — Плечи твёрдые, а меж ушами, говорят, свинец.

— Боцман, — закричал другой, сидевший на носу, — а знаешь, этот парень двинул меня кулаком, а кулак такой, будто он им гвозди заколачивает! У меня на подбородке шишка с утиное яйцо, так она аж светится!

— В следующий раз будешь умнее!

— Я и сам ирландец, да ещё из Килдэра, свою кровь и плоть вербую, право слово. Чтобы с фунт мозгов набрать, надо с сотню ирландцев убить, это уж точно…

Они прямо зашлись от смеха. В те дни в британском флоте чистокровных ирландцев было больше, чем кого бы то ни было; среди стойких матросов, которыми несколькими годами позже командовал Нелсон в битве при Трафалгаре и в битве на Ниле, были парни из всех графств Ирландии.

Баркас тяжело шёл вперёд. Я успел заметить, что, кроме меня, вербовщики взяли и других пленных. Неподалёку на корме, там, где, широко расставив ноги, стоял у румпеля боцман, лежало ещё, по меньшей мере, трое, а впереди видны были сапоги ещё двух.

— Удобно вам там, ребятки? — крикнул боцман. — Компания у вас хорошая, это уж точно, я и сам ирландец чистейших кровей и питаю к вам склонность не меньше, чем вон Сэм, что сидит впереди.

— Может, развяжете верёвки? — спросил один из пленных.

— Вас развяжи, вы опять в драку полезете, а мне надо доставить вас капитану в целости, так что потерпите.

Человек, лежавший рядом со мной, вскричал:

— А ну, развяжи верёвки, боцман, и я так исполосую твоих проклятых матросов-ирландцев, что они до могилы будут ходить меченые!

— Нет, вы только его послушайте! Хочет избить нас до полусмерти, а мы-то, бедные матросы-ирландцы, просто выполняем свой долг перед английским королём. Вот благодарность, а ещё англичанин! Ты разве не хочешь посмотреть свет, сынок?

— В гробу я на вас хочу посмотреть!

Голос был молодой и явно принадлежал человеку образованному.

Матросы покатились со смеху, а боцман с ликованием воскликнул:

— Ну-ну, сынок, не напрягайся, а не то капитан велит своему Пэ́дди[23] тебя вздёрнуть или протащить под килем,[24] чтоб ты остыл немного, а ведь как жаль будет!

— Пусть делает всё, что угодно, — отвечал тот вызывающе, — но меня он не заставит ему повиноваться.

— Посмотрим, сынок, посмотрим, — отвечал боцман. — А ну, приналягте, ребятки милые, приналягте, вы же любите Англию, владычицу морей!

Матросы налегли на вёсла и, к моему удивлению, запели под мерные взмахи вёсел:

Баркас полетел вперёд. Я зажмурился и отвернулся, радуясь, что никто не видит меня в темноте. Это были чистокровные ирландцы, и они хватали своих братьев и принуждали их служить чужеземному королю! В своём невежестве, в своём слепом повиновении чужеземной тирании они продавали свои неотъемлемые права, хотя упрямо сохраняли любовь к своему краю.